"Бешеная" - читать интересную книгу автора (Бушков Александр Александрович)Глава шестая Веселые бульвардье и убитые горем родителиГлупости, конечно, но она и впрямь, покидая ранним утром квартиру Глеба, сколько-то процентов вероятности отводила на нежданную встречу в подъезде с маньяком. Даже пистолет положила в глубокий карман куртки. Однако пресловутая теория вероятности оказалась продажной девкой империализма, реакционной буржуазной псевдонаукой – в подъезде не встретилось ни единой живой души, а возле подъезда так никто и не привязался, хотя приметы были вроде бы налицо – молодая симпатичная женщина, покидающая утром хату любовника. «Возможно, – самокритично сказала себе Даша, – ты, подруга, для маньяка слишком стара. Или он реагирует только на девочек в шубах, а джинсовые утепленные куртки брезгливо обходит, эстет сраный…» Конечно, прибыла она на службу отнюдь не в веселом настроении. А в последующие несколько часов нынешнее унылое состояние души лишь усугублялось. Сначала ей сообщили, что ни на одну из восемнадцати «приманок» (юные, в шубках, со стильными сумочками) убийца так и не клюнул. К одной, правда, весьма даже энергично подвалил нестарый мужичок (в пуховике, а не кашемировом пальто, зато в норковой шапке и черноволосый) и принялся знакомиться. Встрепенувшиеся оперативники из группы поддержки его моментально «заломали» и доставили по принадлежности, но уже через полтора часа Слава совершенно точно выяснил, что мужичок, армейский капитан, только вчера вечером вернулся из Чечни, где пробыл безвылазно две последние недели, и его планы относительно девочек убийства не включали. Пришлось как следует извиниться и отпустить – выслушав при этом немало хамства о зажравшихся тыловиках, с которыми Владимир Вольфович еще разберется (капитан оказался истовым сторонником Вольфовича). Потом явились психиатры, числом целых три штуки, заказанные Воловиковым для помощи следствию. Собственно, психиатров было только два, из мединститута и диспансера, третий, чуть свысока поглядывая на первых двух, отрекомендовался психологом из госуниверситета. Толку от них не оказалось ни малейшего. Тот, что из диспансера, назойливо и неустанно проводил параллели с делом Чикатило, уверяя, что два удара тесаком должны для убийцы символизировать половой акт с жертвой, то бишь проникновение в нее – а посему убийца, несомненно, импотент. Предположим, с Чикатило именно так и обстояло – но, как напомнила Даша, тот вгонял нож не в область сплетения, а в половые органы. Психиатр из мединститута, в общем, склонялся к версии «убийца-сатанист», которая ему отчего-то весьма нравилась – однако столь же упорно считал убийцу пассивным педерастом, режущим девиц из своеобразной ревности. Но против этого протестовал весь милицейский опыт Даши – педики, пассивные и активные, из ревности режут, как правило, друг друга, исключения тут крайне редки. С психологом обстояло хуже всего. Вообще-то, как Даша знала из импортной криминалистической литературы (не путать с криминальными романами!), западные психологи, работавшие с полицией, добивались неплохих успехов. Такой дока, с полчаса потаращившись в потолок, изрекал что-нибудь вроде: «Убийца – черный, разведенный, алиментов злодейски не платит, работает определенно поваром в ресторане, из одежды предпочитает костюмы с яркими галстуками». И, самое странное, почти во всем сей знаток оказывался прав… У нас же, как мудро подметил Тальков, все проходит отнюдь не через мозги. Университетский психолог, с плохо скрываемой брезгливостью выслушавший практиков, едва получив слово, воспарил в горные выси чистейшей теории, где и кружил, что твой кондор, подавляя оставшихся внизу разнообразием и количеством терминов, великих имен и современнейших теорий. Даша, поначалу прилежно слушавшая, в конце концов полностью потеряла нить его рассуждений, тем более что никаких мало-мальски конкретных выводов так и не последовало – зато Дашины коленки ученый хмырь созерцал столь откровенно, что поневоле тянуло проверить его алиби. Что хуже всего, эскулапы, один за другим, в разных вариантах повторили одну и ту же лукавую фразочку: «Накопленный на сегодняшний день материал не позволяет произвести мало-мальски достоверный анализ». Другими словами, двух трупов им было безусловно мало – вот если бы дюжина, а то и поболе… И бессмысленно упрекать их в черствости – врачи, как и менты, на многое смотрят иначе, сдвигается восприятие, отношение кое к чему становится чисто абстрактным, и это не извращение, не бесчувственность, а всего-навсего сугубо профессиональный ход мыслей… Как бы там ни было, троицу пришлось деликатно выпроводить часа через два (притворившись при этом, будто Даша ничуточки не поняла намеков университетского светила насчет домашнего телефончика). А коли уж речь зашла о незабвенном Чикатило, Даша автоматически вспомнила, что его искали двенадцать лет – и еще более посмурнела. А потом, совершенно неожиданно, появился прихрамывающий Ватагин – весьма оживленный и даже, если употреблять высокие слова, словно бы озаренный неким внутренним сиянием. Калеченый сыскарь, поджимая губы, обозрел крохотный кабинетик, куда с превеликими трудами вперли два стола: – Вот где ты обитаешь… Хоромы, конечно, не царские… – Да уж, – сказала Даша (из уважения к старшему по званию, причем «областнику», промолчав, что его собственные хоромы на Черского отнюдь не лучше). – Что же не позвонили? Я могла уйти… – Мои ребята звонили, – сказал Ватагин, определенно подчеркнув голосом «мои ребята». – Выведали, что ты заседаешь с врачами, я и поехал… Был от них толк? – А когда это у нас от них был толк? – сказала Даша довольно безрадостно. – У вас, значит, собственные ребята объявились? – Ага. И как тут не похвастаться, все мы люди… Короче, Дарья, гром грянул, и мужик соответственно перекрестился. С сегодняшнего дня у меня и двое орлов имеются, и постоянно закрепленная машина. Даже компьютер обещали. – Поздравляю, – сказала Даша. – А что же это такое судьбоносное стряслось? – Сводки по изнасилованиям и убийству в Манске помнишь? – Ну. – Тогда прогляди быстренько. Мне их дали на два часа, до того, как сдадут в прокуратуру… И он выложил на стол следственное дело. О «манской серии» Даша, конечно, знала, но – краем уха, ибо нет возможности да и потребности держать в голове все гнусное, что совершается по области, если только нет прямой связи с твоими делами… Связь, оказалось, есть. Еще какая. «Манские вампиры» развлекались ровным счетом два месяца без пяти дней. Десять изнасилований (возраст жертв – от четырнадцати до двадцати семи), одна, шестнадцатилетняя, убита. А вот теперь пошли подробности, не попавшие в сводки, – потому что в сводках пока что нет такой графы: «Преступление на почве сатанизма»… На основании достаточно веских улик арестованы двое подонков – двадцати восьми лет и двадцати двух. На жертв они нападали в самодельных черных балахонах с дьявольской символикой, в масках, с ножами, нунчаками. И весь «процесс» проходил под аккомпанемент сатанистских бормотаний – нечто вроде примитивного сибирского варианта той самой «черной мессы». Даша листала протоколы обысков – оккультная литература… записи спиритических сеансов, задушевных бесед с Сатаной и какой-то потусторонней шпаной рангом пониже с именами, напоминавшими собачьи клички… собственноручно намалеванные картины с величавыми дьяволятами и обнаженными жертвами… перевернутые распятия на стене… светильники в виде человеческих черепов и козлиных копыт… – Дела… – сказала Даша, не ощущая, впрочем, особенной радости. – Почему же за два месяца в сводках ни одной этой детали не промелькнуло? – Потому что все мы люди, – сказал Ватагин, – и ненужных сложностей избегаем. Не верили манские сыскари, что дело по-настоящему пахнет серой, надо полагать. Ряженые и ряженые, что тут усложнять… Обрати внимание – перевернутые распятия в немалом количестве у обоих на квартирах… – Ну, это не примета, – сказала Даша рассеянно. – Это у каждого уважающего себя сатаниста висит, надо думать… – Ты чегой-то без всякого энтузиазма воспринимаешь… – Потому что не вижу совершенно, как это все связать с нашими заморочками, – сказала Даша. – Манск – два балбеса под тридцать, высшим образованием не отягощенные. У нас народ от сорока до пятидесяти сплошная образованщина – я о вашей третьей папочке, о тех, что вокруг «Листка». Подвал с молодежью, по вашим же материалам, до сих пор без уголовщины обходился, если не считать наркоты. Далее. В Манске – изнасилования и убийство, на наши убийства ничуть не похожее. Еще не повод для параллелей и аналогий… Мы всего-навсего узнали, что в области действовала еще одна сатанистская группа. – А родители Шохиной, между прочим, манские. И сама она там родилась. Переехали в Шантарск всего пять лет назад… – Пять лет назад она была сущим дитем. А эти двое – взрослыми парнями, один, по крайней мере. Да и второму было уже семнадцать, в таком возрасте с двенадцатилетними соплюшками как-то не общаются… – Все равно, нужно проверить. – Это-то меня и угнетает, – сказала Даша. – Мои ребята и так сбивают ноги, бегая по всем контактам обеих убитых, а тут еще и Манск отрабатывать без всяких гарантий… – Мои проверят. Ну что, пашем в связке? – Пашем, – ответила Даша со вздохом. Подумала и решительно поднялась. – У вас машина какая? – Цивильная. Без всяких опознавательных. – Подбросите в Серебрянку? К «Бульварному листку»? – Поехали. – Судя по лицу, бывалый опер схватил все с лету. – То-то нарядилась, как недешевенькая эскортница… Решила – на внедрение? – Ну да, – сказала Даша. – Лучше нет – осмотреться своими глазами… …Минут через двадцать она уже входила в обшарпанную комнатушку. На обшитой деревянными панелями стене виднелась продолговатая линзочка телекамеры с прикрывавшей микрофон решеточкой – но черная железная дверь слева была настежь распахнута, и Даша, не раздумывая, стала подниматься на третий этаж. На ходу сняла пуховик, перекинула через руку. Меж вторым и третьим этажами курили, сбившись в кучку, неплохо прикинутые мальчики. Королевой красоты Даша себя, разумеется, не считала, но без ложной скромности надеялась, что поглазеть есть на что, – черная юбочка шириной с ваучер, сетчатые колготки, алая блузка, в сочетании с распущенными рыжими волосами еще издали ударявшая по глазам. Бюстгальтером она себя с умыслом не обременила, и оттого наличествовавшие под блузкой выдающиеся достоинства явственно колыхались. Однако эти пухлощекие мальчики обратили на нее внимания не больше, чем на сидевшую тут же кошку. Вообще-то на блузке у нее был приколот здоровенный значок международного фестиваля геев и лесбиянок в Сан-Франциско, броской символикой мгновенно привлекавший взор заинтересованного народа (значок был самый настоящий, изъятый при обыске у промышлявшего травкой педрилы) – да ориентация у мальчиков, сразу видно, не та… Справа от входа помещался за столом квадратненький охранник в турецкой кожанке. На столе у него стоял крохотный телевизор, по идее, подключенный к телекамере внизу – но бодигард шантарского разлива, сачок этакий, преспокойно смотрел по нему программу семнадцатого канала, здраво рассудив, должно быть, что нападать на вверенную его попечению контору никто в обозримом будущем не собирается. «Бульварный листок» и в самом деле был чем-то вроде «Неуловимого Джо» – шантарские пенсионеры, злившиеся за публикации объявлений проституток и педиков, обычно ограничивались словесным сотрясением воздуха, не собираясь искать замаскированную на окраине редакцию физического воздействия ради (что не мешало «Листку» частенько намекать, будто он, светоч демократии, попал под наблюдение жутких красно-коричневых монстров, намеренных вот-вот заложить мину под дверь, а то и две). Впрочем, охранничек, судя по реакции, ничуть не разделял взглядов тех, кого был приставлен караулить, – одарил Дашу столь гетеросексуальным взглядом, что она поневоле почувствовала себя польщенной. Но тут же заметил значок и увял – видимо, уже давненько здесь работал и разбирался в излюбленной символике творческого коллектива… Даже демонстративно отвернулся, дурик, с видом крайнего презрения – ну, что поделать, мужики испокон веку реагировали на лесбиянок крайне болезненно… Даша, однако, очаровательно ему улыбнулась и осведомилась: – Это вы так кого попало пускаете? А если я – террорист? – Вон там у нас – дамский туалет, – сухо проинформировал страж. – А кабинет госпожи Хрумкиной? – Неподалеку от туалета. Даша пожала плечами и двинулась в конец коридора – очень длинного и довольно грязного, мимо череды дверей без всяких табличек. Две сухопарые дамочки, попавшиеся навстречу, обозрели гостью с большим интересом, определенно таившим подоплеку. Она как ни в чем не бывало прошла мимо, усиленно колыхая бедрами, – пожалуй, эти две воблы, определенно знакомые по фотографиям, не привлекли бы и настоящую лесбиянку… Свое появление здесь она, конечно, должным образом залегендировала. Здешняя компьютерная труженица, Толина знакомая, сутки назад закинула приманку, сообщив среди обычной бабской болтовни за чаем, что в стольный град Шантарск совсем недавно переехала знакомая ее знакомых, покинувшая провинциальный городок Куруман из-за непроходимой косности и отсталости тамошних аборигенов (принявших без всякого восторга склонность «Дарьи Шелгуновой» к писанию газетных статей о сатанизме, а также ярко выраженную тягу к лицам своего же пола). Легенда, надо сказать, была разработана не столь уж ювелирно, почти все придется импровизировать на ходу – но, с другой стороны, «Бульварный листок» ничуть не похож на центр атомных разработок, собственной контрразведкой не обладает и вторжениям замаскированных оперативников доселе не подвергался, а потому и не питает подозрения к пришельцам. Конечно, нахально выдавать себя за журналистку, не зная внутренней кухни, – несколько чревато. Но, во-первых, в журналистике сейчас обретается кто угодно, это вам не прежние времена, а во-вторых, «Шелгунова» – журналистка начинающая. Зато в Курумане Даша бывала не раз, так что убедительные детали сможет рассыпать пригоршнями… Она мысленно перекрестилась во имя удачи – и вошла в гостеприимно распахнутую дверь. Кабинет был довольно большой, но свободного места почти не сыщется – все завалено книгами, пестрыми журналами, кучами старых номеров «Листка», образчиками дешевого импортного ширпотреба, съедобного и несъедобного (щедрые дары благодарных рекламодателей, надо полагать, или поощрительные призы всяких дурацких викторин, которые «Листок» вечно устраивал ради вящего привлечения читателей). Из-за заваленного бумагами стола на Дашу чуть удивленно воззрилась здешняя «мадам», Екатерина Хрумкина, полноватая баба лет пятидесяти с усиками, словно у юного гусарского юнкера и слегка затуманенным взглядом истинно творческой личности. Удивление тут же сменилось неприкрытым восхищением – туманный взор откровенно блуждал по Дашиной фигурке, значок был моментально засечен и принят к сведению. Даша послала хозяйке кабинета обаятельнейшую улыбку, без приглашения уселась, положила ногу на ногу, развернулась вполоборота к «мадам» и, притворяясь, будто не замечает произведенного впечатления, пару раз невинно хлопнула ресницами. Подумала про себя, стараясь не улыбнуться: «Ну ты и стервь, Дашка. У нее ж сейчас глаза выскочат…» – Слушайте, прелестное дитя, а вы мне не мерещитесь? – чуть хрипловато поинтересовалась хозяйка кабинета. – Нет, – сказала Даша, беззастенчиво демонстрируя фигуру. – Я настоящая. Решила вот зайти, познакомиться… Меня зовут Даша Шелгунова, я из Курумана переехала… – Постойте-ка… Это не про вас ли Галочка Сапрыкина говорила? Ах, вот что… – взгляд усатенькой блуждал по Дашиным бедрам. – И правильно сделали, вы же, говорят, весьма талантливый журналист? – Ну, это преувеличение, – сказала Даша искренне. – Так, иногда пытаюсь… Я вообще-то пед кончала. (Поскольку пед – решила она для себя при разработке легенды – это такая шарашка, что выпускником ее может объявить себя любой, у кого в голове есть хоть капелька мозгов. Опасаться разоблачения нечего.) Но потом пошли сложности, пришлось уйти… Я вам тут кое-что принесла, если подойдет… И выложила поверх бумаг творение Глеба. Хрумкина, видимо, вспомнив на минутку о профессиональном долге, принялась бегло проглядывать сокращенный перевод французской статьи, украшенный выдуманной фамилией. И поневоле вчиталась. Лажа была, что ни говори, весьма привлекательная, с точки зрения индивидуума, испытывающего симпатию к сатанизму – парижский автор в рамках плюрализма и свободомыслия гневно порицал инквизицию за преследование ведьм (при этом лихо приписывая инквизиции все зверства, учиненные протестантами), проливал слезы над горькой судьбиной несчастных альбигойцев и Джордано Бруно и уверял, что современный цивилизованный человек вправе выбирать себе любого кумира – а потому поклонение Сатане с точки зрения либерализма и демократии столь же свято и неприкосновенно, как поклонение «так называемому Господу». Даша, правда, прошла у Глеба кое-какой инструктаж с широким привлечением исторических источников. И прекрасно помнила: альбигойцы навлекли на себя преследования как раз за то, что отправляли самый разнузданный сатанинский культ (как водится, параллельно со столь же разнузданной педерастией), а бедняжка Джордано Бруно получил высшую меру не за проповеди о множественности обитаемых миров, а за активное участие в «работе» чуть ли не всех существовавших тогда в Западной Европе тайных сатанистских обществ… – Прекрасно! – подняла голову Хрумкина. – Отлично просто, Дашенька… можно, я буду попросту? Даша со смущенным видом пожала плечиком – в том смысле, что почему бы и нет? И скромно поинтересовалась: – Значит, вам подходит? – Ну разумеется! – воскликнула Хрумкина, глядя на нее, как ребеночек-сластена на нетонущий «Милки Уэй». – Вы просто молодец, Дашенька, сразу вам скажу – есть все шансы на долгое и, я надеюсь, приятное сотрудничество… И одарила таким взглядом, что Даша забеспокоилась, ожидая немедленного приглашения в расположенный совсем неподалеку дамский туалет. Обошлось, однако. Хрумкина, похоже, из тех, кто в подобных делах обожает комфорт и уют, а значит, какое-то время удастся уворачиваться… Завязался обычный вроде бы разговор, исполненный тем не менее скользко-блудливого подтекста практически в каждой фразе – усатенькая дамочка хотела окончательно удостовериться, что столкнулась со своего поля ягодкой, а Даше следовало ни в коей мере не разуверять собеседницу, но светских приличий ради дать понять, что девушка она скромная и в первую попавшуюся постель очертя голову не прыгает. Завоевывать ее следует, Дашу Шелгунову, вот что, ибо цену себе она знает, в зеркало смотрится ежедневно да к тому же она – дитя двадцатого, насквозь циничного века и готова отдать свое стройное тело исключительно той, что одарит ее в ответ на любовь вполне ощутимыми благами… Одним словом, отточенно лицедействовала, создавая образ хоть и провинциальной, но неглупой и весьма практичной лесбиюшки. Судя по взглядам и репликам Хрумкиной, та ничегошеньки не заподозрила, со своей стороны недвусмысленно намекая, что пути к житейским благам лежат через постель. Провинциалочка с милым вздохом согласилась с этой нехитрой теоремой, мягко и ненавязчиво в то же время дав понять, что в своем захолустье истосковалась по духовному общению с друзьями по интересам, а поскольку слухами земля полнится, ей прекрасно известно, что именно вокруг «Бульварного листка» коловращаются, словно электроны вокруг атома, свободомыслящие плюралисты особого рода… Хрумкина сие горячо подтвердила. Через минуту выяснилось, что шеф-редакторша «Листка» ближайшие двое суток занята до предела (ибо завтра следует сдать очередной номер, а послезавтра блистать распорядителем очередного конкурса, вручая лауреатам корейские кофеварки и голландские вибраторы). Кстати, не посетит ли Дашенька это мероприятие? Увы, Дашенька никак не могла – так уж сложилось, что именно послезавтра ей следовало перевезти контейнер с домашними вещичками – зато послепослезавтра она в полном распоряжении звезды шантарской журналистики (многозначительный взгляд), в особенности если рандеву состоится там, где будет побольше друзей по интересам (ресницы трепещут, словно крылышки примостившейся на цветке бабочки). А в общем, Дашенька сама позвонит, у нее-то телефона нет пока… Расстались задушевными подругами, честное слово. Выйдя на улицу, под темнеющее вечернее небо, Даша пару минут брела без всякой цели, борясь с легким отвращением к себе самой и к работе. С одной стороны – несчастная баба, которой все труднее и труднее находить себе смазливых девочек, но с другой… С другой – отнюдь не самый привлекательный объект оперативной разработки, попавший в поле зрения сыскарей вовсе не безвинно. Именно со страниц ее газетки хлещет сатанинская гнусь – а потом два скота в черных балахонах бесчинствуют в Манске чуть ли не два месяца, и при обыске изымается огромная стопа вырезок из того же «Листка»… Именно ее газетка который год за хорошую денежку снабжает читателя телефонами девочек по вызову – правда, когда в очередной раз подопрет, и общественное мнение слабо вякнет, чуткая к таким вещам Хрумкина разразится очередной душещипательной статеечкой на темы морали, заверяя, что уж своей-то дочке она участи телефонной проститутки, безусловно, не хочет, а потому эту порочную практику решительно прекращает. (Зарекалась свинья в грязи валяться. Через пару недель колонки похабных телефонов появляются вновь.) Словом, никакой тут лирики и никакого сочувствия, решила для себя Даша, махая кстати подвернувшемуся такси. Вопрос стоит предельно утилитарно: сколько удастся продержаться среди этой шпаны, если заранее известно, что усатая Екатерина будет подступать со страшной силой? Ох, чуется, недолго… …Она решительно позвонила в дверь – железную, но весьма мастерски замаскированную под обычную, фанерную. Глазок, слабо светившийся изнутри, почти сразу же потемнел – Дашу разглядывали изнутри и открывать конечно же не торопились. Чтобы не терять времени, вынула удостоверение и продемонстрировала в закрытом виде, но так, чтобы внутри хорошо рассмотрели золотое тиснение. Почти сразу же дверь распахнулась – доверительно, довольно широко. За дверью стояла женщина лет сорока, несмотря на позднее время, одетая так, словно сию минуту собиралась уходить – платье, джемпер, застегнутые зимние сапоги, шарф уже на шее. Глаза припухшие, лицо грустное, но и злое, надменное, будто не успевшее остынуть от недавнего скандала. Где-то в глубине квартиры надрывалась музыка. А дочку-то они только три дня назад похоронили, машинально отметила Даша. Это что – такие поминки? Три дня? – Опять? – резко спросила женщина. К чему такая реплика, Даша не совсем поняла, но решила не тратить время на загадки: – Простите, Артемьева Нина Павловна? Капитан Шевчук, уголовный розыск… Я все понимаю, но мне необходимо… – Заходите, – столь же неприязненно бросила женщина (или все же – дама?). – А к вытрезвителям вы отношения не имеете? – Боюсь, что нет, – сказала Даша осторожно. – Что, есть такая необходимость? Артемьева оглянулась в сторону источника музыки: – А, впрочем, черт с ним, все равно ухожу… Но если он с сигаретой спать завалится и квартиру спалит… – Муж? – когда последовал машинальный кивок, Даша сказала как можно мягче: – Но ведь горе… – Горе… – повторила женщина с непонятной интонацией. – Горе как раз там и сидит… – Простите… – Даша стояла в прихожей, чувствуя себя крайне неловко. – Я… – Ну да, теперь еще и вы. Не принимала ли она наркотиков, не спала ли с соседом со второго этажа, не хранила ли дома пулемета… Вы нас оставить в покое можете? Лучше бы искали как следует… На душе у Даши стало вовсе уж мерзко. Ясно было, как дважды два, что разговора не получится вовсе. – Извините… – сказала она, поворачиваясь к двери. Грохнул отлетевший стул, некстати подвернувшийся под ноги изрядно пьяному мужику, зигзагом выбравшемуся в прихожую. Он тупо обозрел Дашу: – Что, подружку в свидетели, сучка, позвала? Ну, пусть посмотрит, как я тебе сейчас… Лева отмажет, он свои бабки отработает туго… И шагнул вперед, неловко занося кулак. Даша ловко поймала его двумя пальцами за запястье, крутанула, заломила руку от души, с чувством, чтобы от боли малость протрезвел. Оглянулась на хозяйку – та смотрела вполне одобрительно, ухмыльнулась и спросила: – А посадить его за сопротивление работнику милиции можно? – Увы… – сказала Даша, все еще удерживая разошедшегося супруга в прочном захвате. – Я ему, простите, не представлялась, так что он и не знал… – Тьфу ты! Так двиньте ему хотя бы коленом по морде, как в кино показывают… – Нинка, сука, киллершу наняла? – прохрипел мужчина, вовсе и не пытаясь вырваться. Не так уж он и был пьян, на происходящее, как выражаются психиатры, реагировал адекватно. И потому Даша, отпустив его, спокойно сказала: – А теперь представлюсь. Капитан Шевчук, уголовный розыск. Вот мои документы. Дергаться будете? – Ну дернись, бизнесмен доморощенный… – мечтательно сказала супруга. – Я в свидетели пойду моментально… – Не подначивайте, пожалуйста, – сказала Даша твердо. Ей уже стало ясно, что скорбью тут и не пахнет – идет рядовой скандальчик. – Гражданин Артемьев, мне хотелось бы кое-что выяснить, но, боюсь, не время… – А это почему? – преувеличенно наивно вопросил гражданин Артемьев (стоя, впрочем, смирнехонько). – Самое время. Я и выпил-то сущих пустяков… – Вы одессит? – хмуро спросила Даша. – Нет, а что? – Тогда не стоит и изображать… Вы в самом деле в состоянии сейчас со мной разговаривать? – Дорогая, да просто-таки горю желанием! – сообщил Артемьев. – Давайте сядем и вдумчиво побеседуем, если только вы мне тут пресловутую бабскую солидарность не разведете… – А что, я должна? – спросила Даша спокойно. – Почему? – Потому что я надрался, а эта сучка – трезвая… И я заранее получаюсь кругом не прав, а эта блядь… – Ну-ну, – сказала Даша недобро. – Тихо. Без матов. А то и в самом деле вызову сейчас машину, посидите до отрезвления, и утречком поговорим по всей форме… Он внял точно. Примолк. Чуть покачивался, сопя. Потом спросил тоном ниже: – Пришли поговорить об усопшем ангелочке? – Ах ты… – супруга ринулась было мимо Даши, но Даша поймала ее за локоть. Сказала: – Вы, пожалуйста, тоже держитесь в рамках… – А я вообще ухожу. – Она принялась снимать с вешалки шубу, но как-то замедленно, словно ждала, что ее опять остановят. – Что же вы так? – спросила Даша обоих сразу. – А вот так, – сказал Артемьев неожиданно трезво. – Мы тут, понимаете ли, решали извечный вопрос: «Чье воспитание?» Я уверяю, что Нинкино, а Нинка говорит, что она тут и ни при чем. Да твое это воспитание, стерва! У самой не оказалось то ли таланта, то ли удачного случая, чтобы пойти в профессиональные бляди, так она девку угробила своим, понимаете ли, видением мира… Даша все еще держала супружницу за локоть, стоя меж распаленными дуэлянтами. Ничего толком не понимая, но по профессиональной привычке решив ковать железо, пока горячо, спросила, умышленно не закончив фразу: – Вы хотите сказать, Артемьев?.. – Я хочу сказать, что девка стала эскортницей из-за маминого воспитания. И ни хрена я больше не хочу сказать… – Он вдруг повернулся и ушел в комнату. Парой секунд позже там явственно зазвенело горлышко о край стакана. – Ну, все! – супруга сорвала-таки с вешалки шубу, набросила на голову пуховую шаль и прямо-таки рванула из квартиры. Даша хотела кинуться вслед, но передумала в последний миг. Аккуратно притворила за Артемьевой дверь, прошла в комнату, выключила магнитофон и спросила: – Вы серьезно? Насчет того, что ваша дочь была эскортницей? – Правду, одну правду, и ни хрена, окромя правды… – ответил Артемьев, не глядя на нее. Потом налил стакан до краев и выхлебал, как воду (Даша невольно отвернулась, судя по этикетке, это было сорокапятиградусное виски). Рухнул в кресло и, уставясь на Дашу мутнеющими глазами, пробормотал: – Хотите – пейте, а хотите – катитесь к матери. Мертвым уже все равно, а Нинку я так и так уработаю… Последние слова он выговорил, едва работая языком. После такой дозы вырубиться мог в любую секунду, голова уже клонилась. Не было никакого смысла продолжать разговор – и Даша просто стояла, глядя, как у него понемногу слипаются веки. Когда он захрапел, унесла в другую комнату сигареты и зажигалку, чтобы и в самом деле не наделал спьяну пожара, вышла на площадку и захлопнула за собой тяжелую дверь – замок оказался автоматическим и звонко защелкнулся сам. Она еще постояла возле подъезда, оглядываясь, но Нина Артемьева как сквозь землю провалилась. И разыскивать ее было бессмысленно. |
||
|