"У нас уже утро" - читать интересную книгу автора (Чаковский Александр Борисович)ГЛАВА XIIНаступила зима. Дикие ветры завыли над Сахалином. Они неслись не с Тихого океана, как летом, а с азиатского материка. Вьюги запели над островом свои унылые песни. Глубокий снежный покров лёг на землю. Случалось, что за ночь снег засыпал дома до самых крыш… Море штормило. Днём и ночью оно было покрыто белыми, точно осыпанными снегом гребнями волн. Японцы боялись сахалинской зимы. Ведь это была настоящая русская зима! Каждый год, как только она наступала, японцы бежали с острова. Тысячи рыбаков, брошенных хозяевами на произвол судьбы, мёрзли в портах, ожидая пароходов в Японию. Этих полуголодных, нищих людей привозили сюда только на лето, а зимой прогоняли на все четыре стороны. Тогда побережье пустело. Лишь немногие смельчаки на свой страх и риск продолжали выходить в море… В один из зимних вечеров к Доронину пришёл Венцов. – Что ж, Андрей Семёнович, – сказал он, – надо бить отбой до весны. Будем зимовать, набираться сил. Займёмся вплотную строительством. Заготовить приказ? Эти слова не были для Доронина неожиданностью. Он уже давно ждал их. Видя, как плотная стена снега все чаще закрывает море и как леденеют борта судов, возвращающихся в ковш, Доронин понимал, что ловить рыбу становится всё труднее и что скоро выходы в море, видимо, придётся прекратить. Это и радовало и пугало его. Радовало потому, что сама природа как бы предоставляла ему возможность сделать передышку, осмотреться, подвести кое-какие итоги, проанализировать ошибки, спокойно составить план на будущее. Пугало потому, что распорядок жизни на комбинате, заведённый с таким трудом, снова нарушался. Вынужденное безделье могло расхолодить людей, разобщить коллектив, который уже удалось сколотить. Но это, очевидно, мало беспокоило Венцова. Иначе он не предлагал бы издать приказ, фактически означавший консервацию комбината на зимнее время. – Я против такого приказа, Виктор Фёдорович, – сказал Доронин. – Все лето и всю осень мы боролись за то, чтобы подчинить жизнь комбината твёрдому трудовому распорядку. Если мы сейчас фактически распустим людей, нам не удастся организованно провести весеннюю путину. – Но кто предлагает распустить людей? – удивлённо возразил Венцов. – Мы займёмся бытом, жилищными делами… – Это значит, что мы морально демобилизуем людей, – прервал его Доронин. – Не понимаю, чего вы хотите, – пожал плечами Венцов. – Всем известно, что зимой здесь рыбу не ловят. Доронин посмотрел в окно. Тяжёлыми хлопьями падал снег. Огромные волны неслышно катились к берегу. – Я хочу, – медленно сказал Доронин, – чтобы мы уже сейчас начали готовиться к весенней путине. – Но, Андрей Семёнович, – опять возразил Венцов, – ведь дополнительный флот, рыбонасосы, гидрожелоба и всё прочее прибудет к нам только в марте. – Нам нужно работать так, – убеждённо сказал Доронин, – будто мы должны провести путину только собственными средствами. – А люди? – воскликнул Венцов. – Ведь две трети людей, необходимых нам для проведения путины, тоже приедут только весной! – Да, людей нам не хватает, – задумчиво сказал Доронин. – И всё-таки мы должны уже теперь начать подготовку к путине. – Вы знаете, Андрей Семёнович, – сказал после паузы Венцов, – мне кажется, что мы не совсем правильно собираемся хозяйствовать здесь. Японцы всё-таки были не дураки. На весну и лето они бросали сюда крупные силы. Зимой, когда содержать эту армию становилось просто невыгодно, они распускали её. А мы, вместо того чтобы законсервировать комбинат на зимнее время, собираемся держать на государственном иждивении множество людей. И чтобы как-то оправдать эту несообразность, придумываем для них видимость деятельности. Доронин пристально посмотрел на главного инженера. Теперь уже не только со слов Костюкова, но и по личному опыту он знал, что Венцов – далеко не бесполезный человек на комбинате. Но как сочетается в нём презрение, даже ненависть к японской кустарщине с этой нелепой оглядкой на японский метод хозяйствования?… С одной стороны, Венцов – советский инженер, работавший на крупных рыбных промыслах, человек с опытом и знаниями. Он, по-видимому, искренне мечтает о том, чтобы рыбокомбинат был оснащён передовой советской техникой. Но, с другой стороны, он явно убеждён в непогрешимости японских методов хозяйствования на Сахалине. Чем иным можно объяснить упорство, с которым он отстаивает вредную мысль о консервации комбината на зимнее время?… Откуда же все это у Венцова? В чём тут дело? Доронин чувствовал, что «пока ещё он не в силах ответить на этот вопрос. – Приказа о свёртывании работ издавать не буду, – сухо сказал он. – Наоборот, с сегодняшнего дня мы начнём разрабатывать план подготовки к путине. Не задерживаю вас больше. Они расстались. Теперь, после разговора с Венцовым, Доронин с особенной отчётливостью почувствовал свою правоту. «Да, нужно немедленно начинать подготовку к путине. На какое-то время следует забыть обо всём том, что Москва пришлёт весной. Прежде всего необходимо отремонтировать собственный флот. Лишние единицы во время путины – огромное дело? Да и свои орудия лова тоже пригодятся. Мало ли что может случиться! Если сейчас, в период зимних штормов, невозможно перегонять флот из Владивостока, то кто знает, какая погода будет ранней весной на этом диком море?… А мы будем гарантированы тогда от любых случайностей. Вот только люди… Да, в этом Венцов прав. Во время путины понадобится вдвое-втрое больше людей, чем теперь. Приедут же они только весной… А если опоздают? Задержатся? Или приедут перед самой путиной и уже не хватит времени их обучить, подготовить?…» С этого вечера мысль о людях не оставляла Доронина. Составляя вместе с Венцовым и Вологдиной план зимних работ, он не мог не думать о том, что одна из самых важных проблем – проблема кадров – всё-таки оставалась неразрешённой. Доронин поехал в райком. Но как только он заговорил о нехватке людей, Костюков сейчас же прервал его. – Люди всем нужны, – сказал Костюков. – На шахтах тоже задыхаются, кадров не хватает. Начнёшь путину – рассчитывай на нас, поможем. А сейчас не взыщи, не выйдет, Когда приунывший Доронин уже спускался по лестнице, кто-то крикнул сверху: – Здорово, директор! Доронин оглянулся. На лестничной площадке стоял человек в кожаном пальто. Черты его лица скрадывались слабым вечерним светом, видны были только густые тёмные усы. – Не признаешь, богатый стал? – громко, с хрипотцой сказал он, грузно спускаясь по лестнице. Доронин узнал начальника шахты Вислякова, с которым познакомился здесь же, в райкоме. – Ну как, прижился в наших местах? – спросил Висляков. – Понемногу приживаюсь, – улыбнулся Доронин. – Что ж в гости не приезжаешь? – Времени нет. А потом, к другим ездить – к себе приглашать. – Ну и что ж? Пригласил бы. – Нечем хвалиться. Вот устроимся – приглашу. – Вона! – усмехнулся Висляков. – А у меня, брат, другая забота: почти вдвое могу добычу увеличить, а людей нет. – К секретарю за людьми ходил? – Ходил. «Жди, говорит, весны. Придут пароходы…» Они вышли на улицу. У подъезда стояли две полуторки. – Твоя? – спросил Висляков. – Моя, – ответил Доронин. – А это моя. Когда-нибудь мы с тобой в «зисах» раскатывать будем. По должности положено. Они попрощались. На другой день Доронин снова отправился к секретарю райкома. Они проговорили около часа, а затем Доронин, не заезжая домой, поехал в гости к Вислякову. В Шахты – так назывался теперь посёлок, где добывали уголь, – он приехал рано утром. Чёрная угольная пыль резко выделялась на снегу. Доронин вышел из вагона и зашагал к посёлку. Со стороны посёлка, оттуда, где на фоне сопок виднелось несколько домиков русского типа, раздался тонкий, пронзительный свисток. Навстречу Доронину по едва заметной в снегу узкой колее, набирая скорость, мчался маленький паровоз, тянувший за собой длинный хвост гружённых углём вагонеток. В одной из них на куче угля сидел чумазый парень. Поезд пронёсся мимо, вздымая тучу снежной и угольной пыли. «Вот это я понимаю, – подумал Дорония, – не даром государственный хлеб едят». И он мысленно представил себе то время, когда нескончаемым потоком хлынет на берег рыба, когда пойдёт она по всей стране и где-нибудь на Украине или в Прибалтике люди будут есть первоклассную сахалинскую сельдь, добытую трудами его рыбаков. Доронин вошёл в посёлок. Здесь уже всё казалось черным. Даже воздух был подёрнут неоседающей серой пылью. Лебёдка со скрежетом вываливала уголь, и одна из маленьких чёрных сопок быстро росла. Двое рабочих стояли у подножья этой сопки и лопатами сгребали осыпающийся уголь. Кто-то чёрный, в ватнике и ушанке, торопливо прошёл по направлению к домикам. Пронзительно завизжал невидимый паровоз, лязгнули буфера вагонеток, и все это снова покрыл скрежет лебёдки. И Доронин инстинктивно почувствовал напряжённый темп работы. Это ощущение создавали и быстро растущая гора угля, и периодически повторяющийся скрежет лебёдки, и торопливая походка человека, и резкий свисток паровоза. Перед глазами Доронина возникли пустынный, заснеженный пирс, дикие волны, вздымающиеся над стенкой ковша, и он подумал: «Да, у нас потише… Ну, ничего, придёт и наша пора». Чёрный человек возвращался. Ещё издали Доронин крикнул: – Не скажете, где тут начальника найти? Товарища Вислякова. – Вислякова? – переспросил человек, подходя ближе, и вдруг взмахнул руками:-Ба! Рыбный директор пожаловал! Только теперь Доронин узнал Вислякова. Издали его тёмные усы были неразличимы на фоне чёрного, покрытого угольной пылью лица. Вблизи же он походил на диковинного усатого негра, поблёскивающего зубами и белками глаз. – Не узнал? – рассмеялся Висляков. – Нас, брат, сразу не узнаешь. Ну, пойдём ко мне. Наваги привёз? – Какая сейчас у меня навага? – Знаю я, это я так. Постой, брат, куда же это я иду? – воскликнул Висляков и остановился. – Ты уж прости, до дому доведу, а сам – на станцию. В полчаса обернусь. Заминка там у нас с платформами, понимаешь, какое дело… Они подошли к небольшому деревянному домику, в окнах которого белели занавески. – Вот и моя хата, – сказал Висляков и постучал в дверь. – Веруня, гостя принимай! – крикнул он. «Жена, наверное», – подумал Доронин, но, когда дверь отворилась, он увидел на пороге худенькую, невысокую девочку, которой можно было дать не более четырнадцати лет. – Прими гостя, Веруня, а я скоро вернусь, – сказал Висляков и торопливо зашагал в сторону. – Проходите, пожалуйста, – очень серьёзно сказала девочка. У неё был низкий голос, неожиданный для её возраста и вида. Доронин вошёл. – Раздевайтесь, папа скоро вернётся. Сняв пальто, Доронин повесил его на вешалку рядом с брезентовым шахтёрским костюмом. – Проходите, – повторила девочка и распахнула дверь в комнату. Доронин зажмурился от неожиданности. Перед ним была комната, залитая светом. Казалось, что свет струится не только из окон, проникая сквозь занавески, но и из мебели: из белых, некрашеных, но аккуратно сделанных стульев, стола, буфета, из свежепобелённого потолка, из светлых обоев. Всё это настолько отличалось от серых и чёрных цветов, к которым уже начал привыкать Доронин, что он удивлённо остановился на пороге. – Ну, что же вы? – раздался за его спиной голос девочки. – Сколько у вас света! – восхищённо сказал Доронин и шагнул в комнату. – Мы любим свет. Все шахтёры любят свет. Садитесь, пожалуйста. – Она показала на диван, а сама села на стул, с достоинством выполняя обязанности хозяйки. – Значит, вас зовут Вера? – спросил Доронин, думая, что глупо говорить отцу «ты», а его четырнадцатилетней дочери «вы». – Вера, – ответила девочка. – И давно вы здесь? – Я приехала вместе с папой. – А как же школа? – Когда мы приехали, школы ещё не было, а теперь есть. – В каком же вы классе? В седьмом? – В восьмом. – Значит, через три года на материк? – Почему? – Надо же будет поступать в вуз. – К тому времени здесь будет вуз, – тоном, не допускающим возражений, сказала Вера. Доронин улыбнулся, ему понравилась эта уверенность. – В какой же вы хотите? – В сельскохозяйственный. – Не думаю, чтобы такой вуз тут скоро открылся, – сказал Доронин. – Прежде всего тут будут горный, нефтяной, рыбный… Сельское хозяйство имеет на Сахалине второстепенное значение. – Это предрассудок, – спокойно возразила девочка, – японский предрассудок. – Почему же? – смущённо улыбнувшись, спросил Доронин. – Потому что японцы выкачивали из этой земли все и не вкладывали ничего. А сельское хозяйство требует заботы и внимания. Вера прямо сидела на стуле, её острые коленки выступали под сереньким платьем. Закинутыми назад руками она обхватила спинку стула. – Пожалуй, вы правы, – сказал Доронин. – Здесь, конечно, должно быть сельское хозяйство. Я знаю один такой колхоз… Да и земля позволяет. – Прекрасная земля, – убеждённо ответила девочка. – Тут есть такие места, еланями называются, где рожь в один месяц двух метров вышины достигает. Совсем как у нас на Украине. – Японцы, говорят, уверяли, что некоторые виды овощей тут вовсе не могут родиться… – увлекаясь, сказал Доронин. – Японцы сажали в тюрьму тех, кто пробовал разводить здесь помидоры, – сказала Вера. – За что же? – Им было выгоднее привозить помидоры из Японии и продавать по дорогим ценам. А насчёт того, что не родятся… Пойдёмте. – Вера вскочила со стула. Они вышли из дома и очутились в тесном дворике. Доронин увидел маленький сарай, примыкавший к дому и скорее напоминавший большой ящик со стеклянной крышей. Вера открыла дверь, и на Доронина сразу пахнуло теплом. – Входите, – предложила Вера, – вдвоём там не уместиться. В сарайчике топилась крошечная железная печь. На столе стояли ящики с землёй. Доронин увидел зреющие помидоры, стрелки зелёного лука, листья капусты… «Чёрт побери, вот это девчонка!» – подумал он, выхода из сарая. – Ну, как? – Здорово! – вырвалось у Доронина. Вера улыбнулась. Вся её серьёзность сразу исчезла. – Вам нравится, правда? – затараторила она. – Я и дома овощи сажала… Кругом уголь, все чёрное, а тут свет и зелень… Правда, здорово? В это время у входной двери раздался энергичный стук. – Иду, иду! – закричала Вера и бросилась открывать. Вошёл Висляков. – Ну, ясно, – сказал он ещё с порога, – в свой ботанический сад таскала? Вот, понимаешь, Мичурин в юбке! – Висляков говорил как будто с осуждением, но Доронину было ясно, что он очень любит дочь и гордится ею. – Веруня, умываться! – крикнул Висляков, снимая ватник и шапку. Вера повернулась на одной ноге, подпрыгнула и скрылась. Через минуту она возвратилась с кувшином и стала поливать отцу, склонившемуся над белым эмалированным тазом. Потоки чёрной воды полились между пальцами Вислякова, а он, фыркая и захлёбываясь, говорил: – Понимаешь, директор, не дают вовремя платформы. Все на японцев ссылаются – подвижного состава мало! А почему я на японцев не ссылаюсь? Вера вылила на руки Вислякову последние капли и снова убежала за водой. А он стоял над тазом, зажмурив глаза и растопырив пальцы. – С японцами тут покончено, ну и довольно о них вспоминать, – продолжал он. – Мы добычу разворачиваем, я уже три телеграммы от министра получил… Вера принесла полный кувшин, и в таз потекли новые потоки чёрной воды. Постепенно цвет её стал меняться, и наконец вода стала прозрачной. Висляков повернулся к Доронину, и тот увидел знакомое лицо с желтоватой, точно дублёной кожей, на котором топорщились чёрные усы. Казалось, Висляков держит во рту два куска угля. Подхватив Доронина под руку, он повёл его в дом. – А я к тебе в гости приехал, можно сказать, на экскурсию, – сказал Доронин, чтобы предупредить возможные вопросы. – Ну и хорошо, – скороговоркой заметил Висляков и снова принялся ругать железнодорожников. – Байбаки, черти! – кричал Висляков, и усы его при этом укорачивались, точно он сжёвывал два куска угля, которые держал во рту. – Ведь как будто обо всём договорились, график подачи угля выработан, подписан, а тут – на тебе, пожалуйста! Сваливай уголь, пусть выветривается!… Ну, чего ты зубы скалишь, директор? – Да так, – улыбаясь, ответил Доронин, – послушать тебя, так покажется, что мы не на острове сидим, а где-нибудь близ железнодорожного узла Липки. Не Донбасс же у тебя тут? – А мне плевать, что остров! Что я, Робинзон, что ли! Почему не Донбасс? Земля советская? Уголь есть? Шахты имеются? Шахтёры рубают? Какая же разница?! Висляков расправил усы и уже тише сказал: – Ты извини, Доронин, что я кричу. Совсем ошалел. Будто не тебя, а начальника станции вижу. Он мне говорит: «Сейчас период особый, шторма»… Ах он сукин сын, капитан дальнего плавания! Будто его вагоны по морю плавают. – Так он заносы имеет в виду, – попробовал защитить начальника Доронин. – «Заносы»! – пробурчал Висляков. – Вот я телеграмму министру грохну, будет ему занос! Да чего же ты стоишь? Садись! Он чуть подтолкнул Доронина к дивану, а сам подошёл к буфету, отворил дверцу и начал там что-то искать. Затем он пошёл к столу, неся в руках тарелку, на которой позванивали друг о друга две большие, доверху налитые рюмки. – Настоящая московская, – сказал он, подмигивая, – золотой запас! Доронину нравилось, что хозяин принял его как хорошего знакомого. – Теперь следует главное, – вполголоса сказал Висляков и вдруг крикнул:-Веруня! В дверях появилась Вера. – Вот какое дело, Веруня, – смущённым тоном начал Висляков, крутя ус. – Сама понимаешь, гость приехал. Ты уж организуй закуску. – Рыбки? – поспешно отозвалась Вера. – Ну что ты, Веруня! – укоризненно сказал Висляков. – Рыбного директора рыбой кормить? – Каши тогда разогреть? – с готовностью спросила девочка. – Веруня!… – Что, папа? – Ну… Вера!… Она усмехнулась и исчезла, а через минуту появилась с тарелкой, на которой лежали два свежих огурца. Молча поставив тарелку на стол, девочка вышла из комнаты. Висляков взял ярко-зелёный, чуть покрытый пухом огурец, а другой рукой поднял рюмку. – Будем здоровы, директор! Они выпили. – Ну, что ж, рассказывай, – аппетитно хрустя и оглядывая огурец со всех сторон, сказал Висляков. – Как у тебя морские дела? Но едва Доронин раскрыл рот, как Висляков, хитро прищурившись, спросил: – Слушай, директор, а что это за слава о тебе по острову идёт? – Какая слава? – насторожился Доронин. – Объявился, говорят, на Сахалине морской царь, этакий Нептун с западного берега. «Сильна, говорит, моя держава», – и раздаёт флот колхозам. Доронин рассмеялся: – Что верно, то верно. Мы получили новые суда и часть из них отдали колхозам. – Вот ты какой! – не то удивлённо, не то осуждающе покачал головой Висляков. – Может, и мне помощь окажешь? – А нуждаешься? – Нет, – покрутил головой Висляков, – уж как-нибудь сами обернёмся. Да и чего нам помогать? Нам вся страна помогает. – Тебе и Донбассу, – пошутил Доронин. Но на Вислякова эта шутка оказала неожиданно сильное действие. – Чего Донбасс?! – стукнув кулаком по столу, крикнул он. – Чего ты меня второй раз Донбассом дразнишь? То Донбасс, а это Сахалин. Понятно? Да знаешь ли ты, что тут за уголь? – Уголь как уголь, – с трудом сдерживая улыбку, равнодушно отозвался Доронин. – «У-уголь», – передразнил его Висляков, – много ты знаешь! Это раньше господа капиталисты смотрели на сахалинский уголь как на бросовое дело. Ну, а кое-кто иначе смотрел. Американцы в конце прошлого века восемь раз концессии выпрашивали. Отказать-то им ума хватило, а вот самим наладить добычу – кишка была тонка. Висляков встал, прошёлся по комнате и, подойдя к окну, откинул занавеску. Вдалеке возвышались чёрные угольные сопки. Некоторое время Висляков молча смотрел на них, потом опустил занавеску и с горечью сказал: – Эх, да если бы все значение сахалинского угля было своевременно понято, мы бы ещё в шестидесятые годы английский уголь с восточноазиатских рынков турнули! Суэцкого-то канала тогда ведь ещё не было, англичане свой уголь чуть не вокруг шарика, мимо мыса Доброй Надежды, в азиатские воды возили… А нефть? А медь? Да при таких богатствах на Сахалине давно могла бы возникнуть мощная металлургическая промышленность! Цель, ради которой Доронин сюда приехал и терпеливо слушал Вислякова, чтобы дать ему выговориться, внезапно отодвинулась куда-то в сторону. Американцы, англичане, Суэцкий канал, мыс Доброй Надежды, восточноазиатские рынки… Увлечение, с которым говорил Висляков, невольно передалось и Доронину. Он уже с восхищением смотрел на ходившего по комнате плотного усатого человека в фуфайке, заправленной в ватные штаны. – Ладно, – неожиданно оборвал свою речь Висляков и усмехнулся. – Что не сумели сделать царские головотяпы, то мы сделаем. Так, директор Японского моря? …Потом, за обедом, Висляков говорил: – Режут меня люди, Доронин, понимаешь, режут! Все у меня есть, а людей мало. Знаю: к весне шахтёры появятся. Скажу по секрету: я вербовщиков повсюду разослал. Будут люди! А пока мало. Уголь, вот он – бери его! Хожу я на станцию, громлю всех, а сам думаю: что, если дадут мне платформы сверх плана? Простаивать будут. Эх, сотни бы две людей!… – У меня тоже с людьми худо, – отозвался Доронин. – Ты вот уголь каждый день по графику берёшь, а я в путину за несколько суток три четверти плана взять должен. Мне бы тоже человек двести… – Люди, люди… – задумчиво повторил Висляков. – Эх, как нужны на этой земле люди! Мне иногда кажется, народ ещё не знает, как мы здесь в кадрах нуждаемся, а то бы валом повалил. – А он и так валит, – сказал Доронин, – я когда на пароход во Владивостоке садился, знаешь, что делалось? Десятки тысяч уже на Южном Сахалине работают. – Мало! – Висляков так стукнул кулаком по столу, что задрожала посуда. Доронин встал и медленно прошёлся по комнате. – Значит, тебе, товарищ начальник шахты, требуется двести человек? – Хоть необученных! – оживился Висляков, но тут же, словно опомнившись, безнадёжно махнул рукой. – Значит, – с расстановкой продолжал Доронин, – если бы к тебе на шахту пришло полтораста или, скажем, двести человек, это была бы большая помощь? – Двести?! – снова оживляясь, воскликнул Висляков. – Да мы бы их… Да я бы каждого расцеловал! – Так. Ну, а если я помогу тебе достать людей? – Ты?! – Висляков задохнулся. – Ты… людей?! Три телеграммы министру, четыре в обком, три вербовщика на материке землю роют… Да ты что… Смеёшься надо мной, что ли?… Он растерянно смотрел на Доронина. – Нет, я не смеюсь, – спокойно сказал Доронин. – Я хочу предложить тебе договор, честный, советский договор. Вот слушай. У меня на комбинате работает около трёхсот человек. Сейчас зима. Люди редко выходят в море. Это сказывается на их заработке. Кроме того, безделье, даже вынужденное, никогда не идёт людям впрок. Словом, до весенней путины мне вполне хватит ста – ста пятидесяти человек. Зато в путину мне и четырёхсот будет мало. Ясно? Правда, я знаю: к весне придут пароходы с людьми. Но я хочу использовать и все местные возможности. Так вот, до путины я направлю к тебе сто пятьдесят… ну, скажем, двести человек. Они у тебя будут работать, получать заработную плату, приобретут вторую специальность. Зато перед путиной я заберу их обратно. Кроме того, на время путины ты мне дашь двести своих шахтёров. Ясно? Говоря, Доронин внимательно следил за тем, как менялось лицо Вислякова: сначала оно было нахмуренным и мрачным, потом морщины стали исчезать, глаза раскрылись шире, и, наконец, на лице Вислякова появилось несвойственное ему детски восторженное выражение. Когда Доронин замолчал, Висляков ударил в ладоши и, счастливо улыбаясь, закричал. – Ай, здорово! Ай, Нептун! Ай, морской царь! Мне рассказывали, не верил! Да у тебя, друг, золотая голова! Тебе не рыбу ловить, а уголь добывать надо! Нет, слушай, ты все это серьёзно? – Совершенно серьёзно. Согласуем с начальством – и хоть завтра принимай людей. – Ну, брат, спасибо! Удружил так удружил! Я народу скажу… Хочешь, всем миром тебя благодарить будем? – Вот уж это ни к чему, – рассмеялся Доронин, – к тому же я ведь и свою выгоду соблюдаю… – Ты мне на четыре месяца, а я тебе на несколько дней – тоже выгода! – воскликнул Висляков, но вдруг осёкся и помрачнел. – Послушай, – нерешительно сказал он. – Я-то из твоих ребят за четыре месяца настоящих шахтёров сделаю – это факт. А вот как же ты с моими-то рыбу удить будешь? – Я думал об этом, – сказал Доронин. – У тебя будут работать курсы рыболовецкого техминимума. Инструкторами мы обеспечим. Позволишь организовать курсы? – Академию! – восторженно крикнул снова повеселевший Висляков. – Академию организуй, не то что курсы. Сам ходить буду. Рыбу к тебе чистить пойду в путину! – У нас не чистят, а солят, – рассмеялся Доронин. – Всё равно! Кем хочешь пойду! Значит, по рукам? Он протянул свою широкую ладонь, в складки которой въелась угольная пыль. И когда Доронин ударил по ней, закричал: – Веруня, огурцов нам сюда! И помидоров! И капусты! Всю оранжерею свою тащи, раз такое дело! И чтоб никаких дискуссий! |
||
|