"Шекспир" - читать интересную книгу автора (Аникст Александр)

«Светловолосый друг» и «смуглая дама»

Раз уж мы вступили на шаткую почву догадок и предположений, нельзя умолчать о сонетах Шекспира. Мы говорили выше, что едва ли можно считать их произведениями автобиографического характера в прямом смысле. Возможно, что многие из сонетов следует рассматривать как литературные эксперименты на темы, весьма распространенные в поэзии Возрождения, что подтверждается сравнением сонетов Шекспира с сонетами его современников.

И все же слишком велик соблазн, чтобы можно было совершенно отказаться от поисков в сонетах личных признаний Шекспира. Даже если он писал сонет, так сказать, на заданную тему, то не мог не вложить в него хоть какую-то долю личного опыта, собственных переживаний, конечно, преобразив их, как того требовали каноны поэзии. — Большинство из 154 сонетов Шекспира адресовано некоему другу, которого он ни разу не называет по имени. О нем известно лишь, что он моложе автора сонетов. По-видимому, он занимает и более высокое общественное положение. Если он был знатен, то вполне вероятно, что сонеты адресованы графу Саутгемптону, которому Шекспир посвятил также свои поэмы. Но с таким же успехом адресатом мог быть какой-нибудь другой молодой вельможа. Первое посмертное издание пьес Шекспира было посвящено графам Пембруку и Монтгомери. В посвящении отмечалось, что оба графа «оказывали честь как пьесам, так и их автору», затем повторяется, что им «нравились некоторые из этих пьес, когда их играли, еще до того, как они были напечатаны». Из этого можно заключить, что, кроме Саутгемптона, Шекспиру оказывали покровительство другие меценаты. Уильям Герберт родился в 1580 году и был на четырнадцать лет моложе Шекспира и на столько же лет пережил его (умер в 1630 году). Его младший брат Филипп Герберт получил титул графа Монтгомери. Уильям Герберт наряду с Саутгемптоном называется среди тех, кому Шекспир мог посвятить свои сонеты.

Поскольку нет никаких данных, чтобы определить, кто был молодым другом, которого воспел Шекспир, мы не станем терять время на бесплодные догадки. Допустим, однако, что такой друг существовал. Что можно сказать об отношениях между ним и Шекспиром на основании сонетов?

То была глубокая и искренняя дружба со стороны Шекспира. Друг был молод, светловолос и красив. Он обладал женственно прекрасным обликом.

Его лицо — одно из отражений Тех дней, когда на свете красота Цвела свободно, как цветок весенний, И не рядилась в ложные цвета.[44]

Если им случается расставаться, поэт грустит и пишет ему стихи. Друг все время живет в его мыслях: и днем и ночью.

Как тяжко мне, в пути взметая пыль, Не ожидая дальше ничего, Отсчитывать уныло, сколько миль Отъехал я от счастья своего!..[45] Друг является ему во сне: День без тебя казался ночью мне, А день я видел по ночам во сне.[46]

В среде гуманистов, людей новой культуры, идеал дружбы стоял очень высоко. Они видели в ней противовес индивидуализму и эгоистическим стремлениям людей. Изучая историю, философию и поэзию античности, гуманисты эпохи Возрождения нашли в глубокой древности классические примеры дружбы: Орест и Пилад, Ахилл и Патрокл, Дамон и Пифий, Гармодий и Аристогитон.

Предшественник Шекспира Джон Лили в своей пьесе «Эндимион» (напечатана в 1591 году, создана несколько раньше) писал в свойственной ему витиеватой манере: «Обладает ли покоряющая красота самой необыкновенной дамы большей силой, нежели истинная верность испытанного друга? Любовь мужчин к женщинам дело обычное и само собой разумеющееся. Дружба мужчины к мужчине бесконечна и бессмертна… Каково различие между красотой и добродетелью, плотью и тенью, красками и жизнью, таково же и великое различие между любовью и дружбой… Дружба непоколебимо стоит среди бурь. Время накладывает морщины на красивое лицо, но придает все больше свежих красок верной дружбе, которую ни жар, ни холод, ни бедность, ни положение и никакая судьба не могут изменить».

Общение с другом приносило поэту огромную радость. Чувства переполняли его подчас, и он терялся,

Как тот актер, который, оробев, Теряет нить давно знакомой роли…[47]

Вчитываясь в сонеты, мы начинаем замечать, что отношения между поэтом и его другом не были безоблачными. Мы уже приводили выше сонеты, свидетельствовавшие о том, что другой поэт небезуспешно оспаривал благосклонность молодого вельможи. Еще более серьезному испытанию подверглась их дружба, когда между ними стала женщина.

Одним из важнейших элементов гуманистической культуры эпохи Возрождения было преклонение перед красотой — красотой человека в первую очередь. Мы уже видели, как высоко ценил Шекспир красоту своего юного друга.

Надо ли напоминать о культе женской красоты, созданной художниками и поэтами эпохи Возрождения? Прекрасные лики мадонн и языческих богинь, смотрящие на нас с полотен итальянских художников Возрождения, выражают поистине изумительный идеал женской красоты, который возник в то время. Поэты не отставали от художников. Данте и Петрарка в своих сонетах создали образцы поэтического описания женской красоты. С тех пор у всех сонетистов повелось описывать своих реальных и вымышленных возлюбленных как воплощение женского совершенства. Они обязательно похожи на ангелов, а глаза у них подобны звездам, поступь воздушна, — одним словом, существовал готовый набор признаков красоты, который поэты дополняли все более изощренными сравнениями.

Возлюбленная, описанная в сонетах Шекспира, совсем не похожа на идеальных красавиц художников и поэтов Возрождения. Модным был белокурый цвет волос или золотистый. Королева Елизавета была рыжей, и это повлияло на английский идеал красоты в ее царствование. «Прекрасным не считался черный цвет», — замечает Шекспир в сонете 127-м. А между тем и волосы и взор

Возлюбленной моей чернее ночи, Как будто носят траурный убор По тем, кто краской красоту порочит.[48]

В последней строке намекается на тех, кто красит волосы, чтобы выглядеть так, как полагается по моде. Шекспир вообще не терпел ложных ухищрений для придания облику видимости красоты. В приступе гнева Гамлет обличает не только жестокость и несправедливость, но даже косметику и изощренные светские манеры. «Слышал я про ваше малевание вполне достаточно! — кричит он Офелии. — Бог дал вам одно лицо, а вы себе делаете другое…»[49]

Возлюбленная, описанная в сонетах, получила прозвище «смуглая дама» (the Dark Lady). Шекспир описал ее нам, подчеркивая, что она живая женщина, а не идеальная красавица и не расписная кукла.

Ее глаза на звезды не похожи, Нельзя уста кораллами назвать, Не белоснежна плеч открытых кожа, И черной проволокой вьется прядь. С дамасской розой, алой или белой, Нельзя сравнить оттенок этих щек. А тело пахнет так, как пахнет тело, Не как фиалки нежный лепесток. Ты не найдешь в ней совершенства линий, Особенного света на челе. Не знаю я, как шествуют богини, Но милая ступает по земле. И все ж она уступит тем едва ли, Кого в сравненьях пышных оболгали.[50]

Заключительный выпад направлен против сонетистов, как, впрочем, и все стихотворение, в котором осмеивается искусственный идеал. Выдуманным женщинам сонетистов Шекспир противопоставляет реальную женщину.

Но дело вовсе не в несходстве с идеальными красавицами:

Беда не в том, что ты лицом смугла, Не ты черна, черны твои дела![51]

Она не идеальна и в нравственном отношении. Поэт отлично знает неверность своей возлюбленной, но готов ей все простить:

Мои глаза в тебя не влюблены, Они твои пороки видят ясно. А сердце ни одной твоей вины Не видит и с глазами не согласно.[52]

Случилось так, что, уезжая, поэт оставил свою возлюбленную на попечение друга. Произошла двойная измена. Поэт горько сетует на то, что его друг

…сердечных уз не пощадил, Где должен был нарушить долг двойной. Неверную своей красой пленя, Ты дважды правду отнял у меня.[53]

Утрату друга поэт переживает больнее, чем утрату возлюбленной. Он всегда был не уверен в ней и знал ее изменчивость. Но в друга он верил беспредельно, и потерять его для него более страшно:

Полгоря в том, что ты владеешь ею, Но сознавать и видеть, что она Тобой владеет, — вдвое мне больнее. Твоей любви утрата мне страшна.[54]

Эта роковая женщина мучает не только поэта, но и его друга. И тут самозабвенный, преданный друг начинает страдать вдвойне: за себя и за него.

Поэт не перестал любить обоих. Сердце его разрывается от страшной муки:

На радость и печаль, по воле Рока, Два друга, две любви владеют мной: Мужчина светлокудрый, светлоокий И женщина, в чьих взорах мрак ночной.[55]

По-видимому, друзья примирились. Прошло какое-то время, и поэт, в свою очередь, чем-то глубоко оскорбил друга. Теперь виноват уже он, и он пишет сонет:

То, что мой друг бывал жесток со мною, Полезно мне. Сам испытав печаль, Я должен гнуться пред своей виною, Коль это сердце — сердце, а не сталь. И если я потряс обидой друга, Как он меня, — его терзает ад, И у меня не может быть досуга Припоминать обид минувших яд. Пускай та ночь печали и томленья Напомнит мне, что чувствовал я сам, Чтоб другу я принес для исцеленья, Как он тогда, раскаянья бальзам. Я все простил, что испытал когда-то, И ты прости, — взаимная расплата![56]

Насколько это возможно, мы попытались представить, что в сонетах отражена какая-то подлинная история взаимоотношений трех лиц. Но не будем скрывать: это лишь домысел, который ничем нельзя подтвердить. Более того, может быть, сонеты написаны не одному другу, а разным лицам. У нас нет никаких доказательств того, что молодой человек, которого поэт в первых семнадцати сонетах уговаривает жениться, и друг, которого он так горячо любил, одно и то же лицо.

Единый лик лишь у смуглой красавицы. Этот образ с удивительной рельефностью запечатлен Шекспиром. Уж очень она реальна, и не похоже, чтобы этот образ был полностью вымышлен поэтом. В двадцати пяти сонетах, рассказывающих мучительную историю «любви втроем», столько жизненности, что трудно поверить, будто это всего лишь вымысел поэта, давший ему возможность поупражняться в стихотворстве на острую психологическую тему. Скорее всего, история, рассказанная в этих сонетах, была пережита поэтом. Может быть, это как раз и была «болезнь», которой хворал «старый актер» W. S., упомянутый Генри Уиллоуби. Ведь и Шекспир писал:

Любовь — недуг. Моя душа полна Томительной, неутолимой жаждой, Того же яда требует она, Который отравил ее однажды.[57]

Образ смуглой красавицы надолго запечатлелся в сознании Шекспира. Он еще раз ожил под его пером много лет спустя — в египетской царице из трагедии «Антоний и Клеопатра», такой же неверной, как смуглая дама сонетов, и такой же властно притягательной своей колдовской красотой.

У нас нет фактических данных, чтобы распутать загадки сонетов. Но одно в них несомненно: во многих из них узнается великий сердцевед Шекспир. Пережил ли он сам описанное в сонетах, мы не уверены. Но он глубоко понял и прекрасно выразил, что в данных положениях может чувствовать человек большой души. А дальше каждому предоставляется гадать, какова в этом была доля лично пережитого и какова доля гениального поэтического прозрения.