"Смерть раненого зверя с тонкой кожей" - читать интересную книгу автора (Александер Патрик)

Глава 12

Элис решила закончить стирку и другие домашние дела пораньше, потому что к вечеру ждала в гости на чашку кофе девушку по имени Филиппа, которая тоже работала в Департаменте.

Сразу после обеда Элис вымыла голову и нанесла на волосы специальный бальзам, гарантирующий шелковистый блеск и легкое расчесывание, а также сияние, перед которым не сможет устоять ни один мужчина.

Затем постирала белье и развесила его на веревке над ванной, поменяла воду Соломону, наполнила его кормушку и положила новый лист промокательной бумаги на дно клетки. Она возила его к ветеринару, чтобы узнать, почему кенар не поет. Но ветеринар сказал, что с ним все в порядке и что он, возможно, просто не в настроении, и это пройдет.

Она надела чистую блузку и юбку и причесала волосы. Она решила, что выглядят они неплохо, что было истинной правдой, и что бальзам существенно их улучшил, что таковой не являлось.

Наконец, она прошлась по квартире и немного прибрала. Ей не хотелось, чтобы эта корова Филиппа с острыми глазенками, острым носом и такая же острая на язык, стала потом ехидно рассказывать подругам в офисе: "Это нужно видеть, дорогая, ну просто рай для неряхи..."

Филиппа была девушкой с лошадиной внешностью, всегда говорившей только про охотничьи вечеринки, охоту на лис и скачки пойнт-ту-пойнт. (Элис не была уверена в том, что такое пойнт-ту-пойнт, но не хотела вопросом выказывать свое невежество.) Второй интересующей ее областью были мужчины, которых она преследовала с такой же безжалостностью, с какой охотилась на лис.

Элис она не нравилась, но по доброте душевной она пригласила ее к себе, зная, что Филиппа переживала последствия неудачного романа – последний молодой человек ее бросил (если верить злобным слухам, ходящим по конторе, ради какой-то распутной женщины).

Элис только поставила на плиту чайник для кофе, как в дверь позвонили. Она вздохнула, начиная сожалеть о приглашении.

Снова раздался звонок. И вот он уже верещал не переставая.

– Да иду я, – раздраженно крикнула Элис, входя в крошечную прихожую, размером едва ли превосходящую стенной шкаф.

– Да что же это, в самом деле, – в сердцах сказала она, рывком открывая дверь.

На пороге, прислонясь к дверному звонку, стоял с закрытыми глазами мертвенно бледный и тяжело дышащий Ричард Эббот. С его левого рукава на коврик капала кровь. Он почти упал на нее.

– Ричард, – позвала она. – Ричард...

Он открыл глаза.

– Могу я... немного отдохнуть?

Он покачнулся.

– Голова кружится, – сказал он.

Она обняла его и, осторожно поддерживая, повела в гостиную.

"Он испачкал мою белоснежно чистую блузку", – пришла неуместная мысль. Она была сбита с толку и немного испугана, и поэтому не могла контролировать свои мысли и чувства. Но в глубине души она была счастлива. Это была единственная положительная эмоция, которую она практически мгновенно могла вычленить из бури чувств ее обуревавших. Была счастлива и знала это. Девушка чувствовала, что любовь, которую она старалась погасить в себе на протяжении двух лет, поднималась, как восходящее солнце, наполняя ее теплотой и нежностью, причиняя ей пока тихую боль, и была готова кричать от счастья. "Кричать будешь потом", – сказала она себе.

Она усадила Ричарда в кресло, и Эббот, откинувшись на спинку, снова закрыл глаза. Его дыхание стало легче, и лицо было уже не таким бледным, но внезапно его начала бить дрожь.

Элис принесла яркий мохеровый плед, подарок матери на Рождество, и накинула ему на плечи. Затем вспомнила про кипящий на кухне чайник, побежала на кухню и сделала горячий лимонный напиток, положив побольше сахара и плеснув немного виски.

– Вот, виски с лимоном.

Он сделал глоток.

– Как ты себя чувствуешь?

– Намного лучше.

– Что произошло?

– Попал в драку. С футбольными болельщиками.

– Когда допьешь, мы помоем тебя и осмотрим руку.

– По-моему, кровь больше не идет.

– Как это случилось?

– Я лез через окно – пытался избежать столкновения с полицией. – Возможно, понадобится наложить несколько швов. И еще тебе лучше переодеться.

Она помогла ему снять мокрую куртку и увидела наплечную кобуру и пистолет, выпирающий из-под мышки, как опухоль. Все вместе выглядело зловеще и уродливо и напомнило ей американские фильмы, в которых детективы, гангстеры и наемные убийцы разгуливают без пиджаков с болтающейся на виду кобурой.

Она сняла ее и повесила на спинку кресла. Элис удивило, насколько она тяжелая.

Затем она помогла ему снять остальную одежду и положила ее сушиться на обогреватель. Она завернула Ричарда еще в несколько одеял, чтобы согреть, и принялась промывать и бинтовать рану на его руке, сделав перевязь. Рана время от времени кровоточила.

– Тебе нужно было стать медсестрой.

– Я была – два года. Иногда я жалею, что бросила.

Она помолчала.

– Нет, не жалею.

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы я осталась медсестрой, то не встретила бы тебя.

Он посмотрел на нее, и она тут же, вдруг застеснявшись, как обычно, опустила голову. Эббот вдруг подумал, что, пока он, измотанный, лежал в кресле, она могла спокойно позвонить в полицию – это было ее прямой обязанностью, – и что эта мысль даже не пришла ей в голову.

Он протянул руку и погладил ее по голове.

– Ты хорошая такая, – сказал он.

– Нужно наложить на рану швы, или кровь никогда не остановится, – сказала она, не поднимая головы. – В конце Лэдброук Гроув есть больница, где ко всему привыкли. Мы возьмем такси и поедем туда, когда высохнет твоя одежда.

Она знала, что он все так же смотрит на нее, и пошла на кухню, чтобы сделать чай.

– Когда ты последний раз ел?

– Я съел пару тостов на завтрак.

– И с тех пор ничего?

– Я не голоден.

– Но ты должен что-нибудь съесть.

– Я два года провел на жесткой диете. Мой желудок ума лишился, приспосабливаясь.

– Ты не такой уж худой.

– Хороший обмен веществ. Маленькое потребление топлива, большой выпуск энергии.

– Пожалуйста, Ричард, съешь что-нибудь. Хотя бы тост.

– Хорошо, один тост.

Она поджарила толстый кусок хлеба, щедро намазала его маслом и с удовлетворением смотрела, как он его ел.

– Ну как? – спросила она. – Теперь тебе стало лучше?

– Нет, – ответил он. – Чувствую себя совершенно так же.

Он улыбнулся, и Элис подумала о том, как ему идет улыбка. Обычно его лицо было скорее грустным, чем радостным. Или только глаза.

В дверь снова позвонили.

– О Боже, эта чертова Филиппа.

– Кто?

– Филиппа Пейдж с лошадиной внешностью, из отдела транспорта.

– Очень кстати.

– Я от нее избавлюсь.

Она быстро направилась к входной двери и открыла ее.

– Филиппа, мне очень неловко. У меня ужасная напасть...

– Как и у нас всех, дорогуша. Каждый месяц.

Откинув голову назад, Филиппа рассмеялась своим лошадиным смехом и попыталась войти. Элис преградила ей дорогу.

– Я действительно ужасно себя чувствую. Голова раскалывается и все остальное.

– Я приготовлю тебе чашку отличного чая. Примешь две таблетки аспирина...

– Мне очень жаль, но я не могу сейчас никого видеть.

Не привыкшая врать, она сильно нервничала. Филиппа, нахмурившись, подозрительно смотрела на нее.

– Что стряслось, дорогая?

– Я же говорю, эта ужасная мука.

– Ой, не нужно дорогуша. Никто так не страдает из-за месячных. Тут что-то другое, не так ли?

Она попыталась заглянуть внутрь квартиры, но Элис наклонилась и загородила ей обзор.

– Что там у тебя?

Элис покраснела и опустила голову.

– Ничего.

Филиппа внимательно на нее посмотрела.

– У тебя там мужчина.

Ее тон был обвинительным, почти ханжеским. Элис подняла голову и посмотрела на нее в ответ.

– Да, у меня там мужчина, только это абсолютно не твое дело.

Филиппа ойкнула от удивления, и Элис захлопнула дверь прямо перед ее носом.

– Получай! Глупая назойливая корова, – проворчала она, возвращаясь в гостиную.

– Ты расстроена.

– Нет, совсем нет.

Эббот внимательно изучал ее покрасневшее от возбуждения лицо.

– Просто я не люблю врать. И грубить.

– Даже толстой назойливой корове?

Он улыбнулся ей, и она, почувствовав себя лучше, улыбнулась в ответ.

– Завтра весь отдел транспорта будет знать, что ты завела любовника.

– Завтра суббота. Поехали в больницу.

Она вызвала такси, затем помогла ему одеться.

– Эти шрамы у тебя на спине...

– Полиция Нжала.

В больнице спокойный молодой дежурный врач-индиец наложил на руку швы и на исковерканном английском поинтересовался, что произошло.

– Попал в толпу пьяных футбольных болельщиков.

– Обычное дело, боюсь. И один из них пырнул вас ножом?

– Нет, я там немного потолкался, а потом полез через окно.

– Футбол подчас вызывает странные чувства. Впрочем, обычаи чужих племен всегда кажутся странными. Воздержитесь от нагрузки на руку в течение нескольких дней.

Элис попросила такси подождать и на обратном пути, сидя в темноте, чувствуя на себе его руку, освещаемая вспышками от исчезающих в темноте уличных фонарей, думала о том, что ей хочется ехать так вечно, вперед и вперед, прямо на край света к тишине и мерцанию звезд.

– Иногда у меня в голове рождаются нелепые идеи, – сказала она. Он ничего не ответил, но, когда такси подъехало к дому Элис, он наклонился вперед и сказал водителю:

– Покатайте нас еще немного. Вокруг Гайд Парка.

– Господи, – сказала она. – Ты, должно быть, медиум.

Когда они вернулись домой, она наполнила для него ванну.

– Это будет нелегко с разрезанной рукой.

– Я тебе помогу.

Ей нравилось, что он немного беспомощен и нуждается в ней. И только когда он уже вылез из ванны и Элис начала вытирать его, она вдруг заметила его обнаженное тело, и остановилась. Он нежно поднял ее голову и посмотрел ей в глаза.

– Не смущайся.

– Да нет, это не то, – ответила она. – Я просто не привыкла... быть с мужчиной.

И продолжила вытирать его. Он провел рукой по ее волосам.

– Мне нравятся твои волосы, – сказал он, беря свою одежду. – Ты просто чудо. Ты мне очень помогла. Я отлично отдохнул.

Он принялся одеваться.

– Что ты делаешь?

– Одеваюсь.

– Одеваешься? Но ты ведь никуда не собрался?

– Нет?

– Ты не можешь сейчас уйти, – сказала она первое, что пришло в голову. – На улице дождь.

Эббот сел на край ванны и рассмеялся.

– Я слишком нежен, чтобы мокнуть под дождем?

– Но разве ты... разве ты не собираешься остаться здесь?

Он встал и положил руки ей на плечи.

– Я бы хотел. Конечно, я бы очень хотел, но... – он вздохнул. – Ты знаешь, во что ты можешь впутаться?

– Нет, – сказала она с жаром, который удивил его, – я не знаю, но мне совершенно безразлично.

– Если в Департаменте узнают...

– Откуда, черт побери, они могут узнать? Если я сама им не расскажу. А я, кажется, не собираюсь этого делать.

Он немного подождал, внимательно ее изучая.

– Господи, неужели ты не понимаешь?

– Что?

– Что я чувствую. Я чувствую то же, что и два года назад. Только хуже. Или лучше, – она шмыгнула носом.

– Не плачь.

– Я не плачу. Я шмыгаю носом.

Ричард был смущен тем потоком эмоций, которые вызвал и теперь использовал.

– Тогда ничего, если я останусь на пару дней?

– Я не возражаю, даже если ты останешься навсегда.

Волосы упали ей на лицо, и она убрала их обратно за уши.

– Я знаю, ты думаешь, что используешь меня, потому что по-другому не можешь. У тебя нет выбора. Но я делаю все это, потому что так хочу. И тебе не нужно любить меня в ответ. Тебе не нужно даже притворяться... Теперь видишь, ты вовсе меня не используешь.

Она инстинктивно понимала, что нельзя не использовать возможность счастья, каким бы коротким оно ни было. В конце концов, счастье всегда недолговечно.

Позже, в постели она сказала:

– Пожалуйста, полежи немного, не двигаясь. Я хочу попытаться запомнить момент. Я однажды пробовала, но не получилось.

Ей хотелось навсегда запечатлеть это в памяти: один-единственный момент, это конкретное ощущение, его запах, его кожу, его силуэт, нависающий над ней, как большая черная тень, но такой твердый, живой и красивый.

– О Господи, какой же ты красивый, – сказала она и потянулась к нему. – Поцелуй меня, – сказала она. – Поцелуй меня по-настоящему.

Элис знала, что все равно не запомнит, но ее это больше не волновало.

Фрэнку Смиту снился сон. Он уложил Джоан в свободной комнате, но в его сне она стояла у его кровати. В снах всегда есть что-то сумасшедшее. Конечно. Потом он проснулся, и увидел, что она стоит у его кровати. Это было смешно.

– Это смешно, – сказал он.

– Что ты хочешь на завтрак?

– Я сам готовлю себе завтрак.

– Нет, пока я здесь.

– Это смешно, – повторил он. – Ты правда хочешь знать?

– Да.

Он сказал ей.

– Спасибо, – ответила она, забралась на кровать и легла рядом с ним.

– Что ты делаешь?

– К черту отдельную комнату, – сказала она. – Мне одиноко.

– Что ж, – сказал он, испытывая огромное удовольствие, но стараясь этого не показывать, – что ж...

Он чувствовал себя немного неловко, но она быстро это исправила.

Начальник Департамента не спал, беспокойно всматриваясь в темноту.

И ему было из-за чего беспокоиться. Он единственный, помимо Фрэнка Смита, понимал, насколько трудное задание ему предстоит выполнить.

Он чувствовал тревогу и непрестанно ворочался, стараясь, однако, делать это медленно и незаметно, боясь потревожить свою жену и получить очередной пинок ногой. Что за жизнь для джентльмена старой закалки.

Министр провел вечер в театре, смотря комедию полов, которую находил не более сексуальной, чем зубная боль, и настолько же смешной.

Чернокожая девушка, игравшая в ней, несколько месяцев уговаривала его пойти посмотреть, и наконец, когда у него уже закончились правдоподобные отговорки, он согласился. Переставал он скучать только в те моменты, когда она позировала на сцене; тогда он принимался вспоминать позы, которые они пробовали вне сцены.

– Отличное шоу, – сказал он ей после спектакля. – Великолепно.

– Как я тебе?

– Потрясающе. Какой размах. Прямо как черная Бернар.

– Ты морочишь мне голову?

– Вовсе нет. Я совершенно серьезен. Честно.

Затем он отвез ее обратно в Фулхэм. После этого, по дороге домой, погруженный в фантазии, он случайно проехал мимо Королевской Марсденской больницы, которую обычно старался объезжать стороной. Здание выглядело огромным и унылым, возвышаясь в темноте над уличными фонарями. Он вдруг увидел свою жену, бледную и в поту, тихо и медленно умирающую там, наверху, в заваленной цветами палате.

И сделал погромче радио в машине.

Позже, ночью, когда Эббот уснул, Элис, приподнявшись на локте, смотрела на него сверху вниз, освещенная только лунным светом, отражающимся от белой стены за окном ее спальни.

Очень осторожно она отодвинула одеяло и еще более осторожно принялась водить рукой по его обнаженной груди. Это казалось самой чувственной и нежной вещью, которую она когда-либо делала. Ричард глубоко и ровно дышал, его сон не был потревожен. Она продолжала водить рукой по его груди и смотреть на него или на то, что могла видеть в отраженном лунном свете.