"В пьянящей тишине" - читать интересную книгу автора (Пиньоль Альберт Санчес)

13

Это был самый заурядный день, просто еще один день на маяке. Утро наполнило наши сердца пред­чувствиями. Темно– серые пузатые облака ползли по небу. Каждое из них словно не желало дотрагиваться до своих собратьев, и они образовывали на небе странную мозаику – небосклон от этого казался еще необъятнее. За облаками виднелся розоватый тюль рассветного неба, подсвеченный матовым солнцем. Невидимые руки унес­ли двуствольное ружье с пляжа. Я провел большую часть утра в размышлениях о том, что бы это могло означать. Но ни к какому выводу так и не пришел. Что это было: акт доброй воли или выражение враждебных намерений?

Мне показалось, что на протяжении следующих но­чей активность омохитхов снизилась. Мы их не видели, хотя ощущали их присутствие и слышали, как они шеп­тались между собой. Но когда мы зажигали прожекто­ры, они уходили от борьбы. Самым ярким доказательст­вом изменения в их поведении было то, что Батис за это время не выстрелил ни разу.

Существовала ли какая-нибудь связь между спадом их агрессивности и исчезнувшим ружьем? Был ли этот факт реальностью или лишь отражением желания, под­талкиваемого надеждой? Настроение мое упало: прове­ди я в этих размышлениях хоть тысячу лет, мне никогда не удастся прийти к окончательному выводу. У меня не было уверенности ни в чем.

Погруженный в свои мысли, я пошел прогуляться к источнику, покуривая сигарету. Там я встретил Батиса, который был занят своими бесполезными и смехотвор­ными делами. Он работал, чтобы не думать, как обычно, и это мешало ему понять, что подобные жалкие действия были нелепы. Выглядел Кафф ужасно. Казалось, он провел ночь, не раздеваясь. Я угостил его сигаретой, чтобы установить некое подобие нормальных человече­ских отношений. Однако настроение у меня было пар­шивое. Батис открыл рот, и мне захотелось заорать на него, обвиняя в полной абсурдности действий.

– Мне пришла в голову неплохая мысль, – сказал он тихо, осознавая, что его предложение невыполни­мо. – На корабле осталось еще много динамита. Если мы убьем еще тысячу чудовищ, с проблемой будет покон­чено.

Кафф занимал оборонительную позицию; по-своему, он шел мне на уступки. Но мне было не до вежливости. Я всегда проявлял по отношению к нему терпение, при­спосабливаясь к его ограниченности, и с пониманием относился к недостаткам; несмотря на отдельные выпады с моей стороны, я всегда пытался прийти к догово­ренности, которая бы устраивала обоих. Предложение Батиса было абсолютно прозрачно и столь же сме­хотворно. Какое идиотское упрямство! Мы были двумя утопающими, а он в качестве решения проблемы пред­лагал выпить всю воду из моря. Это бесило меня как ни­когда; он принадлежал к тем людям, которые способны улучшить добрые начинания, но ухудшают дурные. Продолжая, убивать омохитхов, он уничтожил бы по­следнюю надежду на диалог, если таковая еще сущест­вовала, и увековечил бы насилие. Несмотря на мизер­ные шансы найти общий язык с противником, она казалась куда более привлекательной, чем преступная и бесполезная борьба. Почему я должен был участвовать в войне, которую изобрел для себя Кафф? Я не собирался больше убивать омохитхов и поступал так ис­ключительно в порядке законной самозащиты.

– Откуда в вас столько ослиного упрямства? Раскрой­те глаза, Кафф! Мы воображали, что это осажденные Сиракузы, а себя, с нашими винтовками и динамитом, считали Архимедами двадцатого века. Но все указывает на то, что они сражаются за свою землю и другой у них

нет. Кто может осудить их за это?

– Вы что, белены объелись? – ответил он мне, сжимая кулаки. – Вы еще не поняли, что это Богом забытое мес­то? Вам хочется видеть огни соборов там, где земля по­крыта пеплом. Это самообман, Камерад! Вы еще живы только благодаря тому, что я открыл вам двери маяка!

Если мы их не уничтожим, они уничтожат нас. Это так. Нам нужно спуститься на затонувший корабль! Я помог вам тогда. А вы теперь отказываете мне в помощи?

Наш разговор превратился в спор фанатичных визан­тийцев. В нем отражались мое отчаяние, его упрямство и страшное одиночество, в котором мы жили на маяке. Нас может спасти только разум, считал я; на пути насилия мы уже зашли в тупик. Вместе мы сильны, не стоит разде­ляться – к этому сводились его аргументы. Однако на этот раз мне не хотелось идти у него на поводу, я просто не мог сдаться. Батис надеялся на свою силу аргонавта, я же противопоставлял ему ловкость фехтовальщика. Когда он в очередной раз повторил свои доводы, я закричал:

– Это я пытаюсь вам помочь! И смогу это сделать, ес­ли только вы перестанете упираться, как осел!

Тут Кафф начал хохотать, как сумасшедший. Он за­был о ведрах, которые пришел наполнить, посмотрел мне в глаза и засмеялся еще громче.

– Я осел, конечно, осел, – говорил он кому-то невиди­мому. Батис хохотал и повторял: Лягушаны – почтен­ные господа, а я осел!

Кафф смеялся, глядя в небо, и при этом ходил по кру­гу, как игрушечный паровозик. Он был возмущен до крайности или совсем рехнулся; а может быть, и то и другое вместе. Я услышал, что он бормочет себе под нос историю об итальянце, которого ошибочно сочли содомитом, и зажал уши обеими руками:

– Замолчите же вы наконец, Кафф! Заткнитесь! За­будьте о своих итальянцах и содомитах! Кого волнуют ваши занудные истории? Рано или поздно нам придется понять, что единственный разумный шаг – договорить­ся с ними, заключить мир, черт возьми!

Неожиданно Батис притворился, что не слышит ме­ня, как будто я исчез, а он остался у источника один. Это ребяческое поведение возмутило меня.

– Очень возможно, что в их головах мозгов поболь­ше, чем в вашей! – сказал я, тыча пальцем себе в лоб. – И, вероятно, единственные звери на этом острове – это мы с вами! Мы, с нашими ружьями и винтовками, пат­ронами и взрывчаткой! Убивать куда проще, чем договориться с противником!

– Я не убийца! – прервал он меня. – Я не убийца.

И, каким бы противоречивым это ни показалось, бросил на меня такой уничтожающий взгляд, какого я еще не разу не видел.

Потом взял в каждую руку по ведру и ушел. В эту ми­нуту я понял, что Батис когда-то убил человека и терзал­ся из-за этого. Я предполагаю, что не выслушать его признания было огромной ошибкой. Правда, он прятал свою душу под такой слоновой кожей, что понять его было нелегко.

Я продолжил свою прогулку. Пошел дождь. Его кап­ли пачкали белизну снега и растапливали ледяную кор­ку на стволах деревьев. Сосульки, свисавшие с веток, надламывались с сухим щелчком и падали на землю. На дорожке появились лужи, и мне приходилось через них перепрыгивать. Сначала дождь мне не мешал. Кап­ли просачивались через шерстяной капюшон, и я его снял. Но вскоре дождь усилился настолько, что потушил огонек моей сигареты. В этот момент я был гораздо ближе к дому метеоролога, чем к маяку, и решил укрыться там. Жалкая лачуга показалась мне дворцом для нищих. Тучи застилали все небо. Я нашел огарок свечи и зажег его. Пламя дрожало, заставляя тени пля­сать на потолке.

Я курил, ни о чем не думая, когда появилась Анерис. По всему было видно, что Батис избил ее. Я усадил ее на кровать рядом с собой и спросил, не рассчитывая на ответ:

– За что он тебя так?

В эту минуту я готов был убить его. Мне начинала от­крываться одна истина: величие любви, которую мы чувствуем к одному существу, может явиться нам через величие ненависти, которую мы испытываем к другому. Анерис промокла до нитки, но это лишь подчеркивало ее красоту, несмотря на следы побоев. Она сняла с себя одежду.

Грань между животной и человеческой сутью никак не влияла на то наслаждение, которое она мне доставля­ла. Мы так долго и страстно отдавались друг другу, что в глазах у меня поплыли желтые круги. Наступил мо­мент, когда я перестал ощущать, где заканчивается мое тело и начинается ее; где граница дома или всего остро­ва. Потом я лежал, вытянувшись на кровати, и чувство­вал ее холодное дыхание на своей шее. Я выплюнул си­гарету, так что она отлетела далеко в сторону, и стал одеваться, думая о самых обыденных вещах. Застегнув пряжку на ремне, я вышел из дома и вздрогнул от холод­ного воздуха.

Драма разыгралась, когда мне оставалось каких-нибудь сто метров до маяка. Чтобы хоть как-то разнообра­зить свои действия, я решил пройти северным берегом, вместо того чтобы двигаться по дорожке в лесу. Путь по берегу был нелегким. Справа от меня простирался океан, слева стеной стоял лес. Корни деревьев выглядывали из-под земли, кое-где скрываясь среди мусора, выброшенного на берег волнами. Иногда мне приходилось прыгать с камня на камень, чтобы не упасть в море. Я распевал студенческий гимн и, когда дошел до третье­го куплета, вдруг увидел дым на горизонте. Тонкая чер­ная нить пригибалась под напором ветра совсем низко над морем. Корабль! Наверное, по какой-то причине он отклонился от своего маршрута и сейчас оказался сов­сем близко от острова. Да, да, это был корабль! Споты­каясь и падая, я добежал до маяка.

– Батис! Корабль! – и, не переводя дыхания: – Помо­гите мне включить прожектор!

Кафф рубил дрова. Он равнодушно взглянул в сторо­ну моря.

– Они нас не увидят, – таково было его заключение, – слишком далеко.

– Помогите мне передать SOS!

Я взбежал наверх по внутренней лестнице. Кафф не спеша последовал за мной. «Слишком далеко, слишком далеко, они вас не увидят». Батис был прав. Прожектор маяка был подобен огоньку светлячка, который вообра­зил, что может переговариваться с Луной. Но мое страстное желание вызвало у меня оптические галлюцина­ции, и на протяжении нескольких минут мне казалось, что корабль стал двигаться в направлении острова и что крошечная металлическая точка становилась виднее с каждым мигом. Естественно, я ошибался. Корпус суд­на провалился за горизонт. Еще некоторое время можно было различить дым из трубы, ниточка которого становилась все тоньше и тоньше. Потом и он исчез. Не оста­лось ничего.

До последней минуты я лихорадочно передавал мор­зянкой SOS, Save Our Souls, SOS, Спасите Наши Души. Ни­когда еще молитвы и просьбы о помощи не сливались вме­сте с такой силой. И никогда не был явлен столь очевидный довод для атеизма. Они не приедут. На этом корабле были люди, множество людей. Их где-то ждали семьи, друзья, возлюбленные, судьбы, которые сейчас, имен­но сейчас, должно быть, казались им бесконечно далеки­ми. Но что они могли знать о расстояниях? Обо мне, о ма­яке? О Батисе Каффе и об Анерис? Для них мир, зажавший меня своими щупальцами, был не чем иным, как силуэтом вдали, ничего не значившим и бесплодным пятном Земли.

– Они вас не видят, – сказал Батис совершенно безраз­личным тоном, в котором не было на сожаления, ни зло­радства. Он до сих пор держал в руках топор и провожал корабль бесстрастным завороженным взглядом, мигая изредка, как большая сова.

Я поступил несправедливо по отношению к нему. Но поскольку никого другого поблизости не было, я со­рвал на нем свое раздражение:

– Посмотрите на себя! У вас ни один мускул на лице не дрогнул! Во что вы превратились здесь, Кафф? Не желае­те помочь мне ни с омохитхами, ни с людьми. Своими действиями или бездействием вы саботируете любую мою попытку поступать разумно или попытаться позвать на помощь. Если бы у потерпевших кораблекрушение бы­ли профсоюзы, вы бы стали отличным штрейкбрехером!

Батис направился вниз по лестнице, избегая стычки со мной. Но я побежал за ним по ступенькам, осыпая уп­реками его спину. Он делал вид, что не слышит меня, и только бормотал проклятия на каком-то немецком ди­алекте. Я потянул его за рукав. Он поднял руки вверх, жестикулируя так, словно я был ненавистной ему тещей. Иногда ему удавалось отойти от меня, но я снова хватал его за локоть или за приклад винтовки, которая висела у него за плечами. Он остановился лишь на площадке перед маяком. Мы осыпали друг друга взаимными обвинениями. Силуэт корабля сломал тонкие шлюзы, кото­рые до сих пор удерживали нас на грани, за которой на­чинается открытая враждебность. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы понять, что Батис уже давно молчит.

Он стоял с раскрытым ртом и не произносил ни еди­ного слова, лишь поворачивал голову то направо, то на­лево. Оба берега, южный и северный, кишели крошеч­ными омохитхами. Они стояли до пояса в воде или прятались между скал у моря, как крабы. Перепонки на их руках и ногах были почти прозрачными. Батис раз­дул ноздри и выпустил из них пар, как жеребец. Он по­смотрел на небо, на яркие лучи солнца, а потом на ма­ленькие фигурки, которые прятались на границе моря и суши. Он казался человеком, заблудившимся в пусты­не, который пытается понять, что перед ним, мираж или реальность. Он сделал шаг в северном направлении. Детеныши скрылись за камнями. Рост большинства из них не превышал и метра. Вид этих существ вызывал чув­ство нежности. Даже волны, казалось, старались выка­тываться на берег с большей осторожностью, словно умеряя свою силу, чтобы случайно не поранить их. Ма­лышня раскачивалась на них, словно на надувном мат­расе, и с интересом наблюдала за нами.

Неожиданно Кафф снял с плеча винтовку и резким движением взвел курок.

– Вы не сделаете этого, правда? – сказал я.

Он сглотнул слюну. Его взгляд не мог констатировать никакой опасности. Перед нами были дети, всего лишь дети, которые не ждали наступления темноты, чтобы убить нас. Они появились именно сейчас, когда дни ста­ли длиннее. В конце-концов Батис развернулся и потрусил к маяку, исполненный недоверия ко всему и совер­шенно забыв обо мне.

Кафф мог спугнуть их одним выстрелом в воз­дух, но стрелять не стал. Почему он этого не сделал? Ес­ли перед нами были безмозглые твари, которые явля­лись источником наших бед и страданий, почему он их не убил? Мне кажется, что он сам не понял всей значи­мости своего отказа от насилия. А может быть, как раз понял.