"Бумажный пейзаж" - читать интересную книгу автора (Аксенов Василий)

Московский «Лабиринт»

Вдруг происходит совершенно невероятное: Спартачок Гизатуллин приглашает меня на футбол. Але, говорит, совершенно случайно лишний билет в Лужники. Колышет?

— Колышет! — кричу я. — Конечно же колышет, Спартак! Еще бы не заколыхало!

И вот мы торопимся в магазин, чтобы запастись перед футболом всем необходимым, и по дороге обсуждаем, кого выставит тренер Зонин в сегодняшнем матче сборной против Югославии, потянет ли Рудаков, и как торчит Хурцилава, и с чем едят этого нового крайка Байдачного, и так далее, как в старые добрые времена, как будто и не было разрыва дружбы.

— У Байдачного ход именно быстрый, — говорю я, — но тактики не понимает, поля не видит, в общем, провинциал. Согласен, Спартак?

— А я тебя вчера слышал, — вдруг говорит Спартак. — В программе «Что пишут американские газеты о Советском Союзе».

У меня, признаюсь, некоторый развал кишечника.

— О чем ты, друг?

— Ну что ты, Гоша, твое же письмо напечатано в газете «Филадельфия инкваерер», ну и по радио пошло в обратном переводе с английского. Здорово рванул, Велосипедов, поздравляю, все точки над игреками поставил, пусть теперь жэ почешут, наследники Сталина. Поздравляю, Гоша, и беру свои слова обратно. Теперь мне твоя политика понятна.

— Да какая же политика, да что ты, Спартачок, да я ведь лично Леониду Ильичу, без всяких газет, даже у Агриппины не перепечатал, от руки в одном экземпляре…

Спартак обнимает меня за плечи, подмигивает, все, говорит, понимаю, и тут я вижу в очереди, почти уже у самых дверей винного магазина, один мужик в сером костюме нам машет — быстрей, быстрей, ребята! Здоровый такой мужик, усики, пробор, что-то нерусское, вдруг вспоминаю — да это же майор милиции Орландо, тот, что освободил из несправедливого заточения, только в штатском.

— Втроем идем с майором, — пояснил Спартак. — Отличный, между прочим, мужик, жертва фашизма и испанского культа личности, младенцем сюда привезен.

Майор пояснил окружающим, что мы стояли, что он предупреждал, что занимал на троих. Кто-то из непонятливых, конечно, начинает базарить, дескать, не вы одни на футбол опаздываете, но тут ему дают понять, что непростой человек в очереди стоит, а майорского чину, мог бы и вообще не стоять, а сзаду зайти. В общем, мы берем пару «Кубанской», пару «Солнцедара», и дюжину пива Шура обеспечивает персонально для майора Орландо, нет сомнения, популярный мужик.

По дороге в такси майор Орландо рассказал немного о себе:

— Я был в младенческом возрасте вывезен из горящей Барселоны, вот поэтому ненавижу тоталитаризм во всех его проявлениях. Вы понимаете, мальчики? Надеюсь, что понят правильно. Я, между прочим, Игорь, слышал вчера ваше письмо в «Программе для полуночников» и поздравляю. У нас сегодня в подразделении ребята обменивались мнениями по вашему письму, большинству нравится. Вы, надеюсь, не против милиции? Порядок надо охранять везде, говорят, что даже город Нью-Йорк нуждается в нашем советском опыте. Простите меня, Спартак и Игорь, я вот хочу сказать немного о себе, чтобы не было неясностей. К сожалению, своих родителей в Испании я не знаю, а воспитала Густаво Орландо русская женщина Капитолина Васильевна Онегина, вот почему я ненавижу колхозную систему и другие пережитки сталинизма. Нам надо вместе бороться за высокую мораль коммунистического общества. К сожалению, нам не выдают патронов, практически несем службу без боезапаса. У меня жена и двое детей, но если по-холостяцки у вас завяжутся какие-нибудь милые знакомства, просьба о майоре Орландо не забывать!

Какой же это был чудесный день! Все, казалось, было создано для национальной победы и восстановления дружбы. Кучерявые облака над стадионом как будто слетели с какой-нибудь старинной гравюры, и даже подразумевались с купидончиками, с победными горнами (бедный наш город, как мало над тобой пролетает этих веселых существ), и даже, когда вдруг солнце заиграло рыжим огнем, почудилась мне в небе Фенькина мордашка, сморщенная в приступе катастрофического юмора.

Давай, бей! Вперед, резче! Давай, давай, давай! — все рты вокруг были открыты в одном, общенациональном порыве — давай!

Если бы всей этой массе людей раздать оружие, какие бы получились восхитительные повстанческие кадры!

В перерыве, уже при счете 2:0 в нашу пользу, майор Орландо раскрылся еще одной стороной своего дарования — стал изображать тромбон и прогудел в хорошем стиле несколько вещей из джазовой классики ко всеобщему восторгу окружающих.

А когда Валера Банишевский провел третий гол в ворота югославского противника, а Коля Рудаков, наш славный герой, отразил одиннадцатиметровый, на трибунах началось братание и хоровое исполнение «Варяга». Повсеместно выражалась такая основная мысль — во, дали!

Болельщики хохотали, подпрыгивали, обнимались и даже делились «Солнцедаром» — во, дали, мужики!

Один клиент, рядов на десять выше нас, оказывается, прошляпил исторический пенальти — водку делил, сосредоточился — и вот теперь требовал повтора, матом апеллировал в пространство, как будто кто-то его обманул за его же рупь сорок. Вокруг ему популярно объясняли, что это здесь не телевизор, а живой футбол и обратно за те же деньги ни югославский бомбардир, ни тем более Коля Рудаков не будут корячиться.

Мужик, однако, продолжал базарить, кричал, что обязательно будет повтор, иначе какой же футбол без повтора, а в это время наша героическая защита мощно играла на отбой, и особенно отличался грузинский конь Муртаз Хурцилава, а «юги» заметно уже скисли, уже не отыграешься, время идет, и историческая победа приближается; тут кто-то вопящего клиента пихнул вниз, чтобы не думал, что от стекольщика родился, ну и покатился хмырь по головам вниз — все хохочут — пока не рухнул на колени майору Орландо, где сразу же и заснул под финальный удар гонга.

Майор Орландо, или, как мы уже его запросто называли, Густавчик, заботливо подложил спящему под щеку пачку газет, а в карман плаща сунул бутыль «Кубани», где еще оставалось не менее ста десяти граммов напитка.

— Это наш клиент, — объяснил он. — Я лично знаю его в лицо. Когда после матча здесь соберут бутылки, он проспится и будет иметь чем привести себя в порядок.

Ну вот, а говорят еще порой о зверствах органов милиции, когда налицо такая человечность.

Все вокруг, весь московский мужской класс пролетариата и интеллигенции был, спускаясь с трибун, очень добр. Обращая внимание на спящего клиента, никто не пхнул его ногой.

— Во, товарищи, гляди, мужик добился своего, повтор пенальти смотрит, — так неплохо шутили болельщики в этот день славы нашего спорта.

— Какая могучая человеческая масса, — задумчиво проговорил Густавчик, и мы со Спартачком его отлично поняли.

Иностранцам, может быть, это и странным покажется, а вот русскому человеку трудно расстаться, когда их трое, даже если один испанского происхождения. Возникает предложение двинуть в ночной бар «Лабиринт», что на Новом Арбате.

— Да кто нас туда пустит, — усомнился Спартак, — там такая кодла денежная гужуется, куда нам, там грузины только за вход швейцарам по полсотни на рыло отваливают, что ты хочешь, не Европа, единственный ночной кабак на всю столицу. Организация наша следит за моралью, падла такая, а ребята говорили, ничего там нет особенного, стол, стул, сиди и киряй.

— С тем же успехом поехали ко мне похороводимся, — предложил я, вспомнил тут свою воображаемую подругу и захотелось похвастаться. — Есть, между прочим, знакомые в Комитете Советских Женщин, если, конечно, в данный момент не за границей. Жгучие брюнетки интересуют?

— А где же горючего достать для твоих брюнеток? — продолжает канючить Спартак. — Все уже закрыто, нигде ни хера не купишь, вот какую жизнь создала проклятая Организация, пошли по домам, мальчики, гаси фонари до торжества справедливости.

— А как насчет лобовой атаки, орлы? — улыбается Густавчик. — Как насчет штыкового боя? Неужели не ясно? Чтобы советский ночной бар «Лабиринт» не стал кабачком Джека Руби, штат Техас, там необходимо присутствие милиции. Всем встать, лицом к стене, революционный патруль. Дошло?

И вот до нас наконец дошло, какой у нас могущественный новый друг, и вот мы в баре «Лабиринт», который уходит в глубь московской почвы в том районе столицы, что именуется в народе «Вставной Челюстью», благодаря восьми торчащим небоскребам.

Увы, за вход даже при авторитете майора Орландо пришлось отвалить по восемь рэ с персоны, поэтому сидим скромно, при почти полном отсутствии дальнейших средств, угощаемся полусухим вином «Твиши», хотя внутри порядочное жжение, прошу учесть выпитое на стадионе.

И что же вокруг? Ради чего люди так стараются сюда попасть, чем привлекает этот пещерный уют, с тем же успехом можно сидеть дома: видимость почти нулевая, слышимость в нашем колене подземного пути неудовлетворительная, оркестр сидит где-то в начале, еле доносится музыка «битлов» в вульгарном исполнении.

Кроме нас в этом колене одна лишь заседает компания, впрочем, преогромнейшая — человек двадцать сборной солянки, длинноволосый молодняк и солидная публика с плешками, имеется и женский пол, однако плохо различим в полумраке, но, впрочем, в центре композиции, в глубине кадра, как на картинах старых мастеров, располагается красавица с голыми плечами и с розой в волосах.

— Давай девку у них уведем, — с неожиданным бандитским наклоном предложил Густавчик.

— Давай, — принял предложение Спартачок.

— Да как же так можно, ребята? — удивился я.

— А что? — нехорошо улыбнулся Спартачок.

— А что? — хохотнул Густавчик.

Вдруг приходит официант, настоящая преступная лошадь, и ставит нам на стол бутылку коньяку «Ереван». — Это вам, мужики, с того стола прислали. Майор Орландо развел руками.

— Ну вот, что и требовалось доказать, на другое и не рассчитывал, узнало жулье представителя власти, а значит, этот коньяк принадлежит нам по закону, разливай, Игорек!

Мы встали с рюмками и выпили за присутствующих дам, как того требует закон гор. Красавица в глубине кадра сверкала зубами и белками глаз. Вся компания, приславшая нам бутылку, полуобернувшись, аплодировала. Майор Орландо не скрывал удовлетворения, популярность, конечно, приятна человеку во всех видах, даже и среди жулья.

Как вдруг до нас доносится от них:

— Велосипедов, Велосипедов, браво, Велосипедов! Нечто сногсшибательное, оказывается, я узнан, и коньяк послан именно мне! Впрочем, что коньяк, впервые в жизни я узнал, что рукоплескания в ваш адрес поприятнее всякого коньяку-с.

— Они тебя по «рупорам», наверное, слышали, — предполагает Спартак. — Ну, вот и скажи теперь, что лучше — в «Честном Слове» печататься или по «рупорам» звучать?

И впрямь со всех сторон доносится:

Велосипедов?! Тот самый?! Вчера на «Немецкой волне»… на «Голосе»… на Би-би-си… а по «Свободе» полный текст в оригинале… у меня приемник «Браун F15» пробивает любую глушилку… Браво, Велосипедов!…Вот это выступил! Вот это дерзость!… И глубина немалая, ребята!…И что самое главное — простой инженер!… Ну, знаете, им легче, нечего терять… Не скажите, из текста явствует — потеря привилегий, дачи, автомашины, загранпаспорта… На все плюнул ради правды!… Вот она, новая Россия… молодое поколение, технари… а говорят, кастрированные с детства, врут — маячит!… Молодец, Игорек!… Спасибо, дорогой, от всех нацменов, спасибо тебе за крымских татар!… Браво, чувак, показал им, что мы еще живы!… Скажите, Велосипедов, как вы переправляете свои тексты? Дело в том, что я тоже пишу… Давайте, братцы, присоединяйтесь, составим столы, схвачено?…

Восклицания, нашептывания одновременно в оба уха, тормошение, нас перетаскивают к общему столу… простите, но как вы обнаружили во мне именно того самого Велосипе-дова?… Ха-ха-ха, редкая удача, среди присутствующих есть некто, знавший вас довольно близко, месье Велосипедов.

Сказавшая зажигает спичку, и, потрясенный, я узнаю на лице красавицы-с-розой Фенькины губы, сосущие соломинку от коктейля, зовущие, манящие, жгучие ее губы.

нашептывают мне эти губы, а пальцы ее с весьма несовершенным маникюром суют мне рюмку с противной трехцветной жижей.

Чресла мои сразу же налились «дивным огнем». Уж не хочет ли она возобновления нашей дружбы? Значит, надо быть популярной личностью, смельчаком из иностранного радио, чтобы тебя твоя девка любила? А у того, кто никому не ведом и одинок и презираем, значит, нет никаких шансов? Нет, мадемуазель, теперь вы меня не обманете, вы интересуетесь только моим «моментом эякуляции», моя личность, мой интеллект, внутренние раздоры для вас не существуют. Нет, Велосипедов, сказал я сам себе, ты не притронешься к этому коктейлю!

Вдруг узнаю, не без труда, через стол двух закадычных — Его Шотландское Величество Валюша Стюрин и юный авангардист Ванюша, который Шишленко, оба в новой декорации — бакенбарды, усы, бородки.

— Переживаем период «фиесты», — объяснил мне Шишленко. — Видишь этого опухшего чувака? Знаменитый дизайнер Олег Чудаков, лауреат премии Маршала Тито и этого, как его, ну, Ленина Владимира, большая жопа, но гуляет, как Евтушенко, денег не жалеет, а рядом его кореш Булыжник — оружие пролетариата, шишка из партийных органов. Оба влюблены в печаль твоих очей, заторчали на Феньку по-страшному, просят, чтобы махнула, а она их только дурачит, таковы гордые девушки современной России имени спортобщества «Динамо».

Гуляем уже пять дней, мой друг, и пять ночей, мой друг, не расстаемся, мой друг, только новыми людьми обрастаем. Начинаем в полдень в пивном баре Дома журналистов, там хорошо поправляемся. В три часа переезжаем в Дом литераторов обедать и там обедаем до девяти часов вечера, потом приходит время ужина, и мы переезжаем в ВТО. Там мы ужинаем до часу ночи, а после закрытия перебираемся вот в этот сраный «Лабиринт», где сидим, как они говорят, по-товарищески, до закрытия, то есть до четырех утра. А потом выясняется, что нужно еще поговорить, и мы все едем в аэропорт Внуково, где буфет открыт до восьми. И вот здесь, с восьми до девяти, то есть от закрытия до открытия этого вонючего буфета, мы пользуемся замечательным даром природы - чистым воздухом. Тебе, наверное, этого не понять, Велосипедов, ты этого лишен, сорняк асфальта, но мы сидим там в привокзальном садике и целый час обогащаемся кислородом Подмосковья. Я обычно пою, обычно что-нибудь свое. Вот недавно обогатил родину «Песней шпиона».

В общем, как ты уже догадываешься, в девять открывается буфет, и мы там сидим до одиннадцати, а потом отправляемся к открытию пивного бара Дома журналистов и там очень хорошо поправляемся, а потом… вот она, вечная связь искусства с жизнью!

Как вдруг в помещение, если можно так назвать закуток подземного лабиринта, вошел дипломат в золотых очках и с золотой авторучкой в наружном кармане пиджака, пьяный, как задница, и черный, как сапог.

— Негро-арабские народы северо-востока Африки, — тут же пояснил какой-то эрудит в нашей компании и не ошибся: дипломат оказался из Республики Сомали.

Выпив в углу, в полном одиночестве, порцию чего-то крепкого, он подошел к нашему столу и стал выступать по-итальянски, то есть на языке бывших поработителей.

Его страстное и артистическое выступление чем-то напоминало арию Канио из оперы «Паяцы», хотя он не пел.

Можно было, собственно говоря, не обращать на него внимания, если бы Фенька так не смеялась, она ничего не говорила, глядя на дипломата, а только лишь смеялась, безудержно и не очень-то оптимистично хохотала.

— На каком языке негатив выступает? — слегка нервничая, спросил Валюша Стюрин.

— Неужели европейский монарх не понимает языка великого Джузеппе Верди? — спросил я, и оказалась неожиданная удача — все вокруг с готовностью захохотали, как будто какая-нибудь знаменитость сострила, а не просто Игорь Велосипедов.

— Густавчик, а ты не понимаешь копченого? — спросил Спартак.

— Дело в том, что понимаю, — сумрачно ответил майор Орландо. Полуобернувшись, нога на ногу, в стуле, он смотрел на дипломата без всякого сочувствия. — Дело в том, что очень плохо о нашем народе высказывается этот товарищ, — сказал далее майор Орландо. — Как-то не по-марксистски у него получается. Все русские грязные свиньи. А женщины наши, по его мнению, все бляди, все только и мечтают о черном… половом органе. Интересно, соответствует ли это действительности?

Общество, конечно, возмутилось, многие стали предлагать немедленно поучить посланца Африканского Рога цивилизованным манерам, но другие, однако, увещевали горячих товарищей не заводиться, мало ли чего наговорит «чурка», у него дипломатическая неприкосновенность, была бы, дескать, у меня такая, я бы и не так еще сказал, надо проявлять снисходительность великой нации, нам этот Африканский Рог нужен позарез, потому что он выпирает в Индийский океан.

Кажется, Альфред Булыга как раз и высказал последнюю идею. Странным образом он меня как бы не замечал, а только лишь временами подмигивал совершенно бессмысленным образом. Неужели не помнил, как вербовал Велосипедова, инженера, в компанию «деятелей»? Конечно, мог и не помнить — нас много, они — одни.

— Тутти донни руссо путани, репутани, репутиссима! — тем временем продолжал кричать дипломат.

Тогда я встал и подошел к нему вплотную. Он был выше на часть головы.

— Вы всех русских женщин имеете в виду? — спросил я.

— Всех! — подтвердил он.

— И присутствующих? — спросил я.

— Вот именно, — сказал он.

— И вон ту девушку с цветком в волосах? — спросил я. — Ее особенно, — сказал он.

— В прошлом нам бы осталось только выбрать оружие, милостивый государь, — сказал я. — Я бы вас с удовольствием заколол, синьор, или застрелил.

— Хорошо, что мы не в прошлом. Можно просто дать вам по харе, — сказал дипломат и сделал это.

Дальнейшее проходило, как в тумане. Лежа у шероховатой стены «Лабиринта», я видел мельтешение ног, будто в дичайшей самбе, среди них мелькали и мелкоклетчатые брючки дипломата. Потом появилось и его тело, рухнувшее по соседству. Под ребра ему въехал тупой милицейский штиблет. Потом ноги вокруг стали редеть.

— Вставай, Гоша, простудишься, — сказал сверху Спар-тачок Гизатуллин. — Линять пора. Тут ребята занзибарского посла задавили.

Приподнявшись, я увидел, как два лабиринтовских официанта, пара ребят по кличке «хиппи-ханурики», специально, между нами говоря, тренированные для нехороших эксцессов, за ноги и за руки выносят вон бесчувственное черное тело. У одного из кармана торчала золотая авторучка, у второго на носу красовались золотые очки. Присутствующий при выносе метрдотель Альфредыч застегивал на запястье золотую «Сейку».

Вот такие пустяки запоминаются, а важные события вроде штурма космоса пропадают. Я видел своими глазами, как тело дипломата было выброшено на холодный асфальт Калининского проспекта. Суд Линча, иначе и не скажешь, безжалостная расправа над представителем Третьего, если не Четвертого, мира. От удара об асфальт дипломат, между прочим, очнулся и стал снова выступать уже на языке той страны, где был аккредитован, то есть матом.

Спартак побежал ловить такси, а я, лишившись поддержки, схватился за ближайшую водосточную трубу и сполз но ней вниз. На моих глазах распадалась компания, не разлучавшаяся пять дней и пять ночей. Цепь была порвана, началась тревога и вслед за ней хаотическое бегство. Промелькнул милицейский мотоцикл, увозивший на облучке сурового майора Орландо, а в коляске все еще хохочущую Феньку. Альфред Булыга и его кореш Олег садились в черную моссоветовскую «Волгу», Валюшу и Ванюшу в этот момент били многочисленные дружинники. Подъезжала пожарная машина.

Я думал тогда, что вокруг в человеческой жизни сизыми утренними пластами висит немало печали. Абсурдна как сама жизнь, так и ее запись, кинолента тем более. Очнулся я после этой заключительной идеи, однако в мире полной гармонии, в собственной койке, хоть и в ботинках, но под простынью.

Через неделю стало известно, что по требованию Республики Сомали ночной бар «Лабиринт» навсегда переоборудован в диетическую столовую «Молоко».