"«Ворон»" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 10 ШТУРМ

Все было серым — серые стены и башни крепости, серые хижины, сгрудившиеся на берегу, серые пальмы и платаны, серые рыбачьи лодки и пиратские шебеки, качавшиеся на мелкой волне. Солнце еще не взошло, восточный небосклон лишь начал розоветь, и предутренний сумрак поглощал цвета и краски, будто перед глазами плавало в воздухе закопченное стекло. Но все же что-то удавалось разглядеть, и Серов, обозревая береговые укрепления, мысленно соотносил их с картой и рисунками лазутчиков. Стены касбы казались ему не очень высокими, а жерла орудий, глядевших в море, небольшими — видимо, то были двенадцатифунтовые пушки. Стена, изогнутая серпом, выходила к причалам и тянулась ярдов на двести; у обоих ее концов были насыпаны невысокие равелины с батареями, охранявшими вход в гавань. Над стеной торчали башенки минаретов, но ничего похожего на дворцовые кровли не замечалось — видно, пиратские главари не шиковали и белокаменных палат не строили. Для них Джерба была деловым центром и военной базой, а что до отдыха с гуриями, шербетом и танцем живота, то для этого больше подходили тенистые сады Алжира и Туниса.

Команда Брюса Кука уже сидела в шлюпках, бригантина, три шебеки и орденские галеры разворачивались по обе стороны от «Ворона». Они могли подойти ближе к берегу — во всяком случае, так же близко, как пиратские суда, стоявшие в сотне ярдов от крепостной стены; согласно промерам орденских лазутчиков, глубина там была двенадцать футов. Серов, отвлекшись от эволюции своей флотилии, разглядывал в трубу ворота, выходившие к гавани. Они были собраны из мощных брусьев и окованы железом, но без сомнения пушки фрегата разнесут их в щепки — да и сама стена, сложенная из обожженных на солнце кирпичей, не являлась серьезным препятствием. Что бы ни говорил Эль-Хаджи о неприступности этих укреплений, касбу можно было взять. При правильной осаде — дня за три, решил Серов. Другое дело, что трех дней у него не имелось; за спиной — тунисский берег, и помощь оттуда подойдет через считанные часы. Возможно, через сутки, если тунисский бей не распоследний лох.

— Все спокойно, клянусь преисподней, — заметил стоявший рядом Тегг. — Похоже, не ждут нас магометанские псы. Нет, не ждут!

— Если их предупредили о набеге — а это несомненно, — то они понимают, что высаживать конницу под дулами пушек мы не рискнем, — сказал Серов. — Для высадки есть подходящие пункты на побережье, и там, я полагаю, всюду засады, как на северном берегу. Раз нет оттуда сообщений, значит, нет и врага. — Он подумал и добавил: — Хорошо, что мы обошлись без пушечной стрельбы. Звук канонады разлетелся бы по всему острову.

— Хорошо, — согласился Тегг, посматривая на Деласкеса, сменившего у штурвала Абдаллу. — Но хотел бы я знать, какой гад ползучий нас продал! Не пропустить ли под килем этого бородача с его приятелем? Прополоскать раза три, и они в чем угодно признаются!

— В том-то и дело, что в чем угодно, — усмехнулся Серов, вспоминая, как его самого протащили под килем. Тогда он признался, что его зовут Андре Серра, что он внебрачный сын маркиза и служит помощником квартирмейстера на фрегате «Викторьез». Если бы таскали дольше, узнали бы много любопытного — например, что он летел по небу в железной птице и свалился в прошлое на триста лет.

Вдалеке, за городом и крепостью, поднялся в небо столб сизого дыма.

— Сигнал! — промолвил Тегг. — Наш Дадар обложил сарацинов с суши!

— Ну, тогда и начнем, благословясь. — Серов перекрестил суда на левом фланге, потом на правом и забормотал молитву: — Царь Небесный, пощади моих прохиндеев и висельников, пошли им удачу, а кому суждено — легкую смерть. На Тебя, Господи, уповаем, и суду Твоему покорны, а потому…

— …Вели, чтоб Сатана смазал сковородки салом, — ухмыляясь, закончил Тегг. — Сегодня в аду будет изрядное пополнение!

— Все в руках Божьих, — произнес Серов. — Ты, Сэмсон, бей сначала по воротам, а после — картечью по верху стены. Ворота крепкие, но думаю, бортового залпа не выдержат.

— Я разобью их в клочья, — пообещал бомбардир и ринулся к люку.

Серов махнул рукой ван Мандеру:

— Поднять сигнальный вымпел!

— Поднять вымпел! — Голос шкипера раскатился над фрегатом. — Паруса на гроте и бизани долой! Поворот бортом к берегу!

На мачте затрепетал узкий красный флажок. С берега донесся гул, нараставший с каждой секундой — похоже, там заметили флотилию и подступавшие с суши отряды. На стенах и равелинах замелькали смутные тени, несколько фигур появилось на палубах шебек, которых в гавани было дюжины три. Раздался тоскливый вопль муэдзина — но он, похоже, не славил Аллаха, а призывал правоверных к оружию. Но было поздно — шлюпки с корсарских судов уже плыли к берегу, орденские галеры шли к защищавшим бухту фортам, «Дрозд», «Дятел», «Стриж» и бригантина — к стоявшим у берега кораблям пиратов. Первые солнечные лучи блеснули на востоке, и Серов, глядя в трубу то на ворота, то на лодки с командой Кука, приказал:

— Правым бортом — огонь! Готовься к повороту! Десять тяжелых ядер врезались в деревянные створки, и врата с треском рухнули. «Ворон» шел под кливером и фоком к одному из фортов, разворачиваясь в просторной бухте, шлюпки с десантными отрядами спешили к берегу. Галеры ордена окутались клубами дыма — били по батареям на равелинах, где суетились ошеломленные турки; грохот выстрелов заглушал поднявшийся там крик. С шебек Серова тявкали малые пушки, ломая рангоут врага, и летели пороховые гранаты; на нескольких пиратских кораблях уже взметнулись алые огненные языки. Облако темной гари потянулась к кирпичной стене и жалким домишкам у ее подножья. Там метались люди — возможно, не пираты, а местные рыбаки и ремесленники. Стиснув зубы, Серов наблюдал, как толпа оборванных женщин, детей и мужчин ринулась к воротам. Он не мог им помочь, только пробормотал сквозь зубы:

— Когда дерутся слоны, достается траве… — И тут же выкрикнул: — Левым бортом… картечью… огонь!

Магрибцев, что появились на стене, будто смело железным ливнем. Но из амбразур в башнях полыхнуло пламя, и орудия на равелинах тоже начали стрелять — похоже, противник опомнился. Над водой засвистели ядра, и Серов вознес благодарность небесам, что у врагов нет крепостных орудий, огромных пушек и мортир, бросавших двухпудовые ядра. Таких чудовищ на гигантских станинах он как-то видел в Петербурге, во дворе Артиллерийского музея; они были больше орудий в Скалистом форту, что охранял Бас-Тер, — ствол руками не охватишь! Пара снарядов могли покончить с любой галерой, да и «Ворону» хватило бы четырех…

Шлюпки достигли берега. Ватага Брюса Кука высадилась в отдалении от крепости и быстро исчезла за кустарником и стволами пальм; остальные, разбившись на группы и паля из мушкетов, бросились к фортам и стене. Самый крупный отряд ворвался в ворота, расшвыривая горожан; этих бойцов вел де Пернель, неистовый рыцарь. «Ворон», развернувшись правым бортом, послал на стену и в башни новую порцию картечи, носовые и кормовые орудия непрерывно стреляли по батареям равелинов, поддерживая залпы галер. Грохот канонады не позволял услышать звуков сражения, что шло на севере, за касбой, но Серов не сомневался, что конница ордена уже в городских предместьях. Два дымных столба поднимались в небо, и это значило, что Марк Антоний блокировал крепость с суши и бьется у самых стен.

На «Дятле», подошедшем слишком близко к горевшим шебекам, вспыхнуло пламя, одна из орденских галер, сильно кренясь на бок, вышла из боя. Орудия в фортах и крепости уступали мощью пушкам «Ворона», но было их вдвое больше, чем на всей флотилии; из башен касбы стреляли прямой наводкой, форты вели перекрестный обстрел и, похоже, кроме ядер тоже принялись палить картечью. Это было опасно; среди палубной команды, управлявшей парусами, раздались проклятия и крики.

— Тегг, отставить картечь! — рявкнул Серов. — Бей ядрами по форту! Ван Мандер, правь туда! — Он вытянул руку с трубой, указывая на левый равелин. — Подойди на сотню ярдов и разворачивай судно бортом!

С него сорвало шляпу, и по макушке будто прошлись раскаленным рашпилем. Он закашлялся — кислый запах пороха висел в воздухе, в глотке и носу першило от дыма. Первые струйки крови потекли по лбу, преодолели барьер бровей и стали заливать глаза. Серов выругался, вытер лицо платком и прижал его к царапине.

На стенах касбы кипела яростная схватка — люди де Пернеля забрались наверх и теперь резались с защитниками и сбрасывали товарищам канаты. Корсары, привычные к снастям, лезли по стене с кошачьей ловкостью, палили в бойницы, бросали в пушечные жерла мешочки с порохом. Поверхность стены внезапно вспучилась, на ней распустился алый цветок, полетели обломки кирпичей и из рваной дыры вывалилась пушка. Потом рвануло сразу в двух местах, и вместе с орудиями вниз посыпались изувеченные трупы.

Серов подобрал свою шляпу и напялил ее на голову. Кровь продолжала струиться, но большей частью текла на затылок и уши. Ядра размером с кулак упрямо били в корпус «Ворона», пела смертельные песни картечь, но равелин приближался с должной быстротой. То была насыпь с невысокими земляными валами, частью развороченными обстрелом с галер; небольшие пушки торчали здесь как зубья гребенки, и около них копошились сотни две турок и магрибцев.

Фрегат повернулся бортом, Серов скомандовал «Огонь!», и под ударом тяжелых ядер земля, смешанная с плотью и кровью, брызнула фонтанами. Корсары, что залегли у равелина, волчьей стаей бросились наверх; даже после убийственного залпа «Ворона» их было втрое меньше, чем неприятелей, но выручала сноровка: стреляли из пистолетов и мушкетов, бросали гранаты, а тех, кто избежал пуль и пороха, добивали прикладами и тесаками.

За спиной Серова оглушительно грохнуло. Он обернулся, успев заметить, как ван Мандер, раскрыв рот, тычет рукою в крепость: одна из ее угловых башен раскололась от подножия до вершины, и из огромной трещины било ярко-оранжевое пламя. Не прошло и пары секунд, как половина башни, обращенная к гавани и морю, рухнула, погребая под собой ветхие лачуги, причалы и рыбачьи лодки, другая медленно оседала, разбрасывая по сторонам кирпичи, тлеющие балки, пушечные станины и стволы. К двум дымным столбам со стороны суши присоединился третий — это означало, что солдаты ордена тоже ворвались в крепость. Вероятно, одна из корсарских команд открыла им дорогу, подорвав ворота или часть стены.

— Город наш! — торжествующе воскликнул ван Мандер и хлопнул ладонью по эфесу палаша.

— Похоже на то, — согласился Серов, протер глаза и, прищурившись, посмотрел на солнце. Первый залп прозвучал в шестом часу, а сейчас было не больше девяти; на грабеж пиратского гнезда и поиски Шейлы оставался целый день. Перегнувшись через планшир, он крикнул: — Тегг! Поднимайся на мостик!

Бомбардир был черен, как дьявол. От него разило потом и порохом, камзол куда-то исчез, кожаная безрукавка, расстегнутая до пупа и покрытая нагаром, топорщилась словно жестяная. Выпучив глаза, он уставился на Серова:

— Чтоб мне в пекле гореть! Ты ранен, Андре?

— Макушку задело, — объяснил Серов и тут же добавил: — Принимай командование, Сэмсон. Я съезжаю на берег. Возьму с собой Хрипатого, Рика, Джо и Олафа с братьями. Еще Абдаллу. Мне нужен переводчик.

Бомбардир кивнул, не задавая лишних вопросов:

— Распоряжения, капитан?

— Иди ко второму форту и расстреляй его. Фрегат поставишь на рейде, двести ярдов от берега. Галеры пусть подойдут ближе и будут готовы к погрузке добычи и людей. У пушек оставить канониров, остальные могут отправиться в город. Я вернусь… — он снова взглянул на солнце, — после полудня. Вернусь и отпущу тебя повеселиться. И вот что еще… Накажи парням, чтобы не очень лютовали. Детей не трогать!

— Хорошо, — кивнул второй помощник. — Тех, кто ниже четырех футов, резать не будем. Клянусь в том спасением души!

Бросив на него мрачный взгляд, Серов спустился в капитанский ялик. Как всякий полководец со времен Рамсеса и Юлия Цезаря до генерала де Голля и маршала Жукова, он понимал, что есть моменты, когда войско становится неуправляемым. Особенно если счет победителей к побежденным долог, кровав и писан пером злобы на пергаменте ненависти.

Братья Свенсоны и Кактус Джо сели на весла, Абдалла устроился на носу, Хрипатый Боб оттолкнулся от борта, а Рик Бразилец протянул хозяину тряпку, смоченную водой. Серов вытер лицо и шею, пощупал под шляпой — волосы слиплись в колтун, остановив кровотечение. Боцман молча сунул ему бутылку рома, потом тоже отхлебнул и плеснул на плечо — там, под разорванной рубахой, багровел рубец от шрапнели. Когда лодка достигла береговых камней, они вышли на сушу и всемером прикончили бутыль. Отшвырнув ее, Серов сказал:

— Значит так, джентльмены: направляемся к городским воротам и ищем беленую постройку, расписанную синими узорами. Думаю, парни Кука уже навели там порядок и поджидают нас. Помолитесь, чтобы Шейла, Уот и все остальные были живы и не лишились ни глаз, ни рук, ни ног.

На три секунды воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом волн и далекими воплями, что доносил из города ветер. Потом Абдалла провел по лицу ладонями, соединил их перед грудью и склонил голову. Боцман произнес:

— Хр-р… Кажется, мы помолились, капитан. Если Бр-рюс поймал Кар-рамана, ты мне его отдашь?

— Отдам, — пообещал Серов.

Усадьба Карамана стояла в пальмовой рощице, протянувшейся по обе стороны дороги. Этот тракт шел от городских ворот вглубь острова, и в отдалении виднелись другие дома, выстроенные в мавританском стиле, с навесными галереями и стрельчатыми окнами. Вероятно, то были поместья других пиратских главарей и перекупщиков награбленного, носившие следы быстрого штурма и безжалостной расправы с их обитателями, женщинами и слугами: где взорваны стены и выбиты ворота, распахнуты окна и двери, а где еще бушует огонь, пожирая валявшиеся во дворах и на галереях трупы. Район богатых особняков отделяла от городских предместий каменистая пустошь, заваленная мертвыми телами, но уже не женщин и слуг, а воинов, едва успевших дотянуться до оружия. Их было сотен пять или шесть, многие — с переломанными ребрами и черепами, расколотыми ударом копыт; несомненно, тут прошла конница ордена, а за нею — пехота, добившая выживших. Домишки горожан, лепившиеся к крепостной стене, пылали, источая сизый дым, ворота, ведущие в касбу, были распахнуты настежь, и около них стоял отряд мальтийцев, пикинеры и мушкетеры. На дороге тоже лежали мертвецы, и пираты, и люди иного звания — валялись среди перевернутых тележек с фруктами и овощами, дохлых ослов и расколотых глиняных кувшинов.

В сравнении с этой картиной смерти и бедствий, дом Карамана казался оазисом покоя и тишины. Направившись во двор вместе со своей свитой, Серов увидел дюжину корсаров, сидевших в тени под пальмами, и полтора десятка служанок и слуг, закутанных в бурнусы, хаики[77] и покрывала, — эти жались в углу, бросая на страшных пришельцев испуганные взгляды. Ни Шейлы, ни людей Уота Стура, ни каких-либо других невольников тут не нашлось, и осознав этот факт, Серов нахмурился и помрачнел. «Может быть, они в доме?..» — мелькнула мысль.

При появлении капитана пираты поднялись. Трое были давними знакомыми — Жак Герен, Мортимер и немой Джос Фавершем; имена и прозвища остальных, пришедших в последние месяцы, смешались в памяти Серова.

— Где? — выдохнул он, чувствуя, как пересохло горло. — Где наши?

— Прах и пепел! Нет никого, капитан! — зачастил Мортимер. — Ни Хенка, дружка моего, ни Тиррела, ни Уота, ни других парней! Яма на заднем дворе пустая и…

— Заткнись, — сказал Серов. — Пусть говорит Жак.

— Пустая яма, сэр, — повторил Герен. — Здоровая такая, двадцать рыл можно засунуть, но пустая. Был тут кто из наших, не был — пока непонятно. Эти, — он кивнул в сторону слуг, — только по-своему балабонят. Но дом мы обыскали.

— И что?

— Не похоже, чтобы здесь держали женщину, знатную леди вроде нашей Шейлы. — Герен опустил глаза. — Я сожалею, капитан… Глупцы твердят, что женщина на корабле не к добру, но она… она приносила нам удачу. Еще когда была мисс Шейла Брукс.

— Мы ее вер-рнем, — прохрипел боцман за спиной Серова. — Ее, Уота и его р-ребят! Всем сар-рацинам пустим кр-ровь, а вер-рнем!

Серов скрипнул зубами и на мгновение закрыл глаза. «Вер-рнем! Вер-рнем!» — звучало у него в ушах, било в виски, словно вопль попугая. «Вернем», — произнес он про себя, стараясь успокоиться, и поднял взгляд на Герена:

— Где Брюс? И чем он занят?

— В доме, капитан. Беседует с управляющим этого гадючника. А парни… хм-м… ну, шарят в комнатах.

— Хрипатый и ты, Абдалла, пойдете со мной. Остальные могут передохнуть.

Серов повернулся и зашагал к арке входа, украшенной синими цветочными узорами. Просторная комната за ней носила следы тщательного обыска и вдумчивого грабежа: у стены стопкой составлены серебряные подносы, рядом — кувшины из того же благородного металла, небольшая шкатулка с монетой, забитый тканями сундук, сваленные грудой сабли и пистолеты, несколько свернутых ковров. Около этого добра стоял на страже Алан Шестипалый.

— Неплохо, — пробурчал Хрипатый. — Тысяч на двенадцать потянет. — Он выудил из-за пазухи еще одну бутылку рома и протянул Серову. — Не хочешь подкр-ре-питься, капитан? Больно р-рожа у тебя бледная.

Серов молча глотнул и переступил порог, очутившись во внутреннем дворике. Сюда выходили двери и окна десятка комнат, у задней стены зеленел развесистый платан, а под ним, на вымощенном плиткой полу, стояла пара диванов — из тех, что в двадцатом веке назывались оттоманками. Дворик казался довольно большим, и в его середине было нечто наподобие бассейна, который Серов вначале принял за фонтан. Но, очевидно, до таких изысков местная техническая мысль не дошла, и над поверхностью воды в круглом каменном водоеме не поднималась ни единая струя.

У этого сооружения стоял Брюс Кук и задумчиво разглядывал чью-то спину в турецком узорчатом халате. Его обладателя держали, завернув локти за спину, Люк Форест и Колин Марч; голова пленника находилась в воде, и, судя по тому, как дергались тощие ноги в остроносых туфлях, ему это не слишком нравилось.

Увидев Серова, Хрипатого и Абдаллу, Кук радостно ощерился и приказал:

— Вынимайте, парни, эту вошь. Пусть капитан на него глянет.

Люк и Колин дернули страдальца вверх. То был костлявый щуплый турок лет пятидесяти; он задыхался и кашлял, пучил глаза и хрипел что-то неразборчивое. Вода стекала по бритой голове на бороду и усы, пятнала халат, и так уже наполовину мокрый, растекалась лужей возле ног. На пирата этот человек не походил, и, вероятно, под его командой были не воины с саблями, а слуги с вениками.

— Ну, в чем тут у нас сложности? — поинтересовался Серов, осматривая пленника.

— Человеческих слов не понимает, — доложил Брюс Кук. — Я его спрашиваю: где Караман, козел Одноухий? Где девушка-красавица и двадцать наших камерадов? Где Карамановы шебеки? Где? Где? — С каждым «где» Брюс дергал турка за бороду. — На английском спрашиваю, на французском и даже на чертовом кастильском, прости Господь мне этот грех! Не понимает, краб вонючий! Может, на дереве подвесим и разведем под пятками костерок? Или макать его дальше?

«Первый раз вижу, чтобы так учили языкам», — подумал Серов, а вслух сказал:

— Макать не надо. Пусть отдышится, и Абдалла с ним побеседует. Ну-ка, Люк, похлопай его по спине.

Люк хлопнул, заставив турка согнуться в три погибели. Наконец тот перестал кашлять, уставился на Брюса, пробормотал «эфенди» и что-то еще, совсем непонятное.

— Просит пащады у гаспадина, — невозмутимо перевел Абдалла.

— Вот господин! — Кук показал на Серова. — Большой-пребольшой эфенди! Не ответишь ему, огрызок, к шайтану попадешь!

Упав на колени, турок заговорил, мешая слова с хрипами и кашлем. Абдалла слушал, склонив голову к плечу и поглаживая рукоять сабли. На турка мавр глядел без всякого сочувствия.

— Мурад его прэзренный имя, — сказал он. — Он… как это на англиски?.. хазяин двор?..

— Дворецкий или управляющий, — подсказал Серов. — Что еще он говорит?

— Он клястся, что нэ ходил в морэ, нэ брал чужой корабл, нэ обижал сынов Христа… только чут-чут, кагда они сидэт в яма. Просыт милости, мой капитан. Турэцкий сабака! — В темных глазах Абдаллы сверкнула ненависть.

— Милость будет, — буркнул Серов. — Будет, если он расскажет, где Караман, моя жена и мои люди. Мне сообщили, что Караман пришел на Джербу со всей своей флотилией и захваченными невольниками. Почему его здесь нет? Где он зимует? Спроси-ка турка об этом.

Мавр вступил в переговоры с пленным. Мурад то униженно кланялся, то падал на колени, то воздевал руки к небесам, призывая Аллаха в свидетели; было ясно, что он перепуган до судорог и говорит чистую правду.

— Караман быват здэс рэдко и нэ всякий зима, — наконец произнес Абдалла. — Он приходить сюда, эсли нада сгаворится с другим рейс о большом набэге. Тут у нэго малый дом, мало слуг, мало жэнщин, мало… как это?.. вэселых дел.

— Мало развлечений, — уточнил Серов. — Дальше!

— Зима он жить в балшой памэстье у Аль-Джезаир[78], болшэ, чем тут. Там гаван для корабл, там хароший дом, там много раб, там тюрма, где раб ждат выкуп. Все там! — Абдалла показал рукой на запад.

На миг в глазах Серова потемнел белый свет. Зря он поверил Эль-Хаджи, проклятому мерзавцу! Все оказалось бессмысленным, бесполезным! Долгое ожидание на Мальте, переговоры с великим магистром, этот поход, гибель множества людей — и магрибцев, и тех, что были в его воинстве…

Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы и постарался успокоиться. Он был уроженцем иного времени, сыном двадцатого века; в его эпоху разум превалировал над чувствами, а отчаяние смирялось логикой. И эта логика подсказывала, что поступил он верно: нашел союзников, набрал бойцов и не позволил им скучать в бездействии и лености. Последнее стало бы большей ошибкой, чем налет на Джербу, ибо лишь тот корсарский вождь имеет власть, чьи люди не остались без добычи. Это диктовала логика пиратского ремесла, и Серов понимал: случись такое, и он лишится и корабля, и команды. Эта мысль его отрезвила.

— Спроси, был ли здесь Караман, — велел он Абдалле.

— Был, — отозвался через пару минут переводчик. — Был надолго, два или три дна. Оставит тут поврэжденный шэбек и младшэго рейса Сулэйман Аджлах, что значит Лысый. Приказат, чтобы Лысый чинил корабл и сдэлал новый команда.

— Где он сейчас, этот Сулейман?

— Жить в касба, — сообщил мавр после переговоров с Мурадом. — Тэпер навэрнака мэртвец, и Сулэйман, и его люди.

— Уж точно, все мер-ртвяки, — с мрачным видом заметил Боб. — Хр-р… А их лохань, скорей всего, сгор-рела.

— С Караманом была женщина? Этот, — Серов кивнул на пленника, — ее видел? Молодая женщина, волосы светлые, глаза голубые… Видел ее или нет?

Абдалла начал новые переговоры с турком. Серов ждал, сунув ладони за пояс, чтобы не было заметно, как дрожат пальцы.

— Этот пэс ее нэ видеть, — произнес мавр. — Но Караман хвастал, что ест на его шэбек жэнщин. Очэн красивый жэнщин, толко с этим… — Абдалла обозначил рукой выпуклость живота. — Когда разрэшится от брэмени, Караман подарить ее дэй Алжир, и дитя тожэ. Дэй на нэго сэрдит — мало платит Караман дэю. Нада дэлать хароший бакшиш… красивый жэнщин, красивый рэбенок, золото…

«Шейла должна родить в мае… три месяца осталось… — мелькнуло у Серова в голове. — Успеем!» Он вытащил руки из-за пояса — пальцы больше не дрожали.

— Спроси о наших парнях, Абдалла. Про Стура, Тиррела и прочих.

— Я ужэ спрашиват, мой капитан. Он ничэго нэ знат, — молвил мавр. — Но я думаю, что эсли гаспажа в Алжир, они тожэ в Алжир. Там болше дават за крэпкий раб.

Наступило молчание. Серов покачивался с пятки на носок, с носка на пятку, посматривая то на турка, то на бассейн, будто примеряясь, не утопить ли в нем пленника. Мурад с ужасом озирался, встречая хмурые взгляды корсаров. Они глядели на него как волки на кролика.

— Что будем делать с этим ублюдком? — нарушил тишину Брюс Кук. — И с остальными бабами и мужиками?

— Хр-р… — произнес боцман, дождался кивка Серова и посоветовал: — Загнать бы всех в камор-рку поменьше, двер-рь и окна забить, а дом поджечь. Сар-рацинским душам одна дор-рога — в пр-реисподнюю… Пусть к огоньку пр-ривыкают.

— Мы сделаем лучше, — сказал Серов и кивнул Абдалле: — Переводи! Скажи турку, что я его милую и дарю ему это поместье со всеми слугами, ибо он мне не лгал. То моя жертва Христу или Аллаху… Что за месть Караману — сжечь этот дом и дюжину слуг и служанок? А если пощадим их, Бог, глядишь, зачтет и нашем деле поможет.

Абдалла забормотал на турецком, а Боб и Брюс переглянулись и одновременно кивнули.

— Твоя воля, капитан. Может, и правда нам зачтется, — произнес Кук. — Ну, дом и жизнь ты ему подарил, но добычу-то мы вынесем?

— Разумеется. Что наше, то наше.

Мурад, выслушав Абдаллу, всполошился, упал на колени, начал бить земные поклоны и горестно вопить.

— За жизн очен благодарен, — пояснил Абдалла, — а дом боится взят в падарок. Говорит, Караман придти и зарэзат.

— Скажи, чтобы из-за этого не беспокоился. Караман долго не проживет.

С этими словами Серов покинул дом и, вместе с семью своими спутниками, вышел за ворота усадьбы. Время двигалось к полудню, но яркое весеннее солнце застилали дымы от пылающих строений и пыль, поднятая взрывами, — минеры Марка Антония катили бочки с порохом к стенам касбы, методично уничтожая укрепления. Над сотнями мертвецов, валявшихся по обе стороны дороги, уже трудились вороны. Зрелище было жутким, но Серов, поглощенный своими мыслями, не видел страшных безглазых лиц.

Он очнулся, когда они подошли к ялику. Его фрегат застыл в двухстах ярдах от берега, и к нему, а также к другим судам флотилии тянулись караваны груженых шлюпок. К борту «Ворона» пришвартовался «Дятел», и плотники обоих кораблей, под бдительным оком мастера Бонса, заменяли на шебеке обгоревшие реи и поврежденный фальшборт. Рядом чинилась орденская галера — там накладывали пластырь на основательную пробоину под гребной палубой. На водной поверхности плавали, догорая и чадя, обломки пиратских шебек, среди которых попадались трупы и всякая малоценка, не привлекшая внимания победителей — пустые бочки и корзины, корабельная мебель и прочий хлам.

Из разбитых городских ворот, обращенных к морю, тянулись запряженные мулами и ослами повозки. Добыча была богатой: множество изделий из серебра, от массивных тазов и кувшинов до тарелок, кубков и подсвечников, ларцы с украшениями местной и европейской работы, сундучки, полные монет всех народов и стран, турецкий шелк[79] и английская шерсть, жемчуг и слоновая кость, страусиные перья, дорогое оружие, богатые одежды… На причале, где все это добро грузилось в лодки, возвышался стол из драгоценного черного дерева, за которым шустро скрипели перьями четыре орденских писца, фиксируя взятую добычу. Трудились они под диктовку Сэмсона Тегга и командора Зондадари, лично проверявших груз каждой повозки.

Гребцы расселись по местам. Хрипатый занял место у руля и спросил:

— Плывем на «Вор-рон», капитан?

— Нет. Идем к «Стрижу». Боцман с пониманием ухмыльнулся:

— Хр-р… Хочешь должок отдать?

— Не без того, Боб.

Весла зачерпнули воду. Пока плыли на «Стриж», под лопасти попадались то обгорелые деревяшки, то распухший труп, обративший к небу незрячие глаза. Над водой тянуло едким запахом дыма.

«Стриж» был почти пустым, его команда грабила город, и на борту остались только стражи, восемь корсаров и капитан Клод де Морней. Он редко съезжал на берег — похоже, стеснялся своего уродства, отрезанного носа, отрубленных пальцев и головы, с которой кожу сдирали полосками вместе с волосами. Происходил де Морней из небогатого рода дворян из Бретани и дослужился до первого помощника на военном французском бриге, а потом в несчастный день попал в лапы Эль-Хаджи. Выкупа ждал четыре года, а чтобы поторопить его бретонских родичей Эль-Хаджи рубил де Морнею пальцы, резал нос и драл кожу с черепа. Возвращаться домой в таком жутковатом виде бретонцу никак не улыбалось, зато для карьеры пирата внешность у него была самая подходящая.

— Клод! — окликнул его Серов. — Для тебя хорошая новость: Эль-Хаджи — твой.

По лицу де Морнея промелькнула плотоядная улыбка.

— Да сгноит Господь его душу! Могу заняться им сейчас, сэр?

— Займешься ближе к вечеру, когда выйдем в море. Сейчас с тобой восемь человек, а счет к Хаджи есть у каждого в твоей команде. Не стоит обижать людей.

— Это верно, — согласился бретонец. — Ну, обещаю, что быстро он не умрет!

— На твое усмотрение, — сказал Серов и распорядился править к «Ворону».

В четыре часа пополудни к фрегату причалила шлюпка командора Зондадари. Выглядел он довольным, но утомленным — сказывались бессонная ночь в седле, атака на крепость и пересчет захваченных богатств.

— Думаю, Тегг, ваш офицер, справится без меня, — сказал Марк Антоний, поднявшись на палубу. — Я слышал, что вашей супруги здесь не оказалось? — Серов молча кивнул. — Мои сожаления, маркиз… Но в остальном… в остальном!.. Хвала Господу, мы наконец-то уничтожили это осиное гнездо! Не навсегда, разумеется, но лет на пять-шесть. Орден вам обязан!

— Не желаете ли отобедать со мной, командор? — спросил Серов, глядя на шлюпки, что все еще тянулись к кораблям. — Кроличье рагу, сыр, фрукты, а к ним — херес и бургундское… Стол накрыт в кают-компании, на палубе шумновато.

Было не только шумновато, но и тесно — полсотни корсаров под командой ван Мандера принимали груз, спуская его в трюмы фрегата. Скрип талей, грохот сундуков и звон серебряной посуды перекрывали ругань и проклятия, временами по палубным доскам катился кубок или рассыпалась горсть монет.

— Отобедать не откажусь, — произнес командор. — Бог дарует хлеб насущный тем, кто трудится. А кто особенно усерден, получает рагу, фрукты и херес.

Он бросил взгляд на разгромленный город и направился вслед за Серовым в кают-компанию.

Рагу из кролика относилось к числу национальных мальтийских блюд — эти шустрые зверьки в изобилии водились на островке Комино, на радость охотникам и гурманам. В Ла Валетте Серов нанял кока-мальтийца, некоего Рикардо Чампи, который в совершенстве готовил рагу, спагетти, бэббуш и канноли. Обглодав пару кроличьих лапок и запив мясо хересом, Марк Антоний порозовел и заметно расслабился. Ему было за пятьдесят, и в восемнадцатом веке этот возраст считался весьма почтенным — особенно для воина, таскавшего рыцарский доспех всю ночь и половину дня.

— У вас отличный повар, маркиз! — Командор отхлебнул глоток вина. — Скажу не таясь: в моих годах человеку нужны пища и отдых хотя бы единожды в день. Лет двадцать назад я мог не слезать с седла от рассвета до заката, а потом отплясывать на балу… Но — увы! — эти дни миновали! Как говорится, singula de nobis anni praedantur euntes…[80]

— He сомневаюсь, мессир, что вы и сейчас могли бы станцевать тарантеллу, — сказал Серов.

— Нет, мой друг, менуэт[81], только менуэт, да и его — с Божьей помощью! — Командор рассмеялся, потом его лицо стало серьезным. — Кстати, ваше предвидение оправдалось — на Джербе было известно о нападении. Мои люди схватили в касбе одного из пиратских главарей…

— Случайно не Сулеймана Аджлаха? — спросил Серов, насторожившись.

— Нет. Его звали… звали… кажется, Гассан Бекташи — конечно, турок. Я велел его пытать, а затем — повесить. Так вот, этот Гассан признался, что еще месяц назад ему и другим рейсам пришло послание, и говорилось в нем, что капитан Сиррулла — ведь так вас прозвали в этих водах?.. — непременно нападет на Джербу. И знаете, кто отправил это письмо?

— Не знаю, но думаю, что какой-то лазутчик из сарацин, обосновавшихся на Мальте.

— Вот тут вы ошиблись, маркиз! Письмо пришло не с Мальты, а с Сардинии, из Кальяри. Отослано неким Вальжаном, марсельским купцом… Нашим единоверцем, мессир! Этот купец — личность известная, и обещаю, что мы им займемся. Воистину падение нравов в наши времена достойно горечи и порицания!

«То ли еще будет, — подумал Серов, вспоминая змеиный взгляд мсье Вальжана. — Страсть к богатству ходит об руку с предательством, и в будущих веках это станет аксиомой. Чем больше золота в руках людских, тем меньше в душах понятий о чести и благородстве, долге и верности…»

Он стиснул кулаки и произнес:

— Я знаком с этим Вальжаном. Что вы с ним сделаете? Убьете?

Марк Антоний покачал головой:

— Не стоит проливать кровь христианина. Есть способ лучше: показания Бекташи записаны, и мы добьемся для Вальжана отлучения. От имени святейшего отца![82] После этого Вальжан — конченный человек.

Конец обеда они посвятили более приятным темам, обсуждая, сколько сокровищ погружено в трюмы кораблей и стоит ли делить добычу прямо сейчас, или лучше продать ткани, слоновую кость и другие товары и рассчитаться в звонкой монете. Сошлись на последнем варианте, после чего командор Зондадари отвесил Серову поклон, спустился в шлюпку и отбыл на свою галеру.

К семи часам пополудни операция была закончена, и войско победителей стало возвращаться на корабли. Солнце склонялось к закату, на месте касбы и города дымились груды развалин, на тысячи трупов слетелось воронье, и звуки отгремевшей битвы сменились оглушительным карканьем. Наконец, на плотах, поспешно сколоченных из обломков, перевезли последних лошадей, подняли их на галеры, и флотилия вышла в море. Тогда к фрегату приблизился «Стриж» — так близко, что Серов мог различить без подзорной трубы ухмылку на роже капитана де Морнея. Вокруг него столпились десятки людей, и каждый сжимал что-то блестящее, небольшое — гвоздь, крохотный ножик или иглу, которой шили паруса. Затем на палубу вывели Эль-Хаджи, и морской простор огласился жутким воем.

Пленник выл всю ночь, и Серов, отстаивая вахту, слушал эти звуки, пока над голубыми водами не загорелся первый луч рассвета.