"Шутки богача" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава седьмая

Предчувствие не обмануло Каргина. Из троицы гостей самым тихим оказался Мэнни. Вставал он не раньше полудня, но этот акт был чисто символическим и означал, что он перебирается с постели на лежак к бассейну. Здесь, за кипарисовой рощицей, укрывшись в их густых тенях, Мэнни проводил часы от завтрака до обеда, и от обеда до ужина; то ли спал, то ли мечтал с открытыми глазами. Склонность к горизонтальной позе была, вероятно, заложена в нем генетически, как и другие привычки, о коих в приличном обществе не принято упоминать.

Но вряд ли мечтательная пассивность огурца, произрастающего в теплице, была характерной для любого гея. Боб Паркер, например, кипел как перегретый чайник, полный кипятка, и эта злобная энергия взывала к осторожности. Он был постоянно недоволен — конюхом, который заседлал не ту кобылу, официантом, подавшим тарелку не с той стороны, горничной, смахнувшей пыль с оружейного ящика, и, наконец, капитаном “Дункана” — тот во время морской прогулки не разрешил поднять на палубу подстреленных акул. Главным же поводом к недовольству были не конюхи и слуги, не мистер Гэри и не пилот, которого Бобби поучал, как управлять “вертушкой”, но аргентинец Хью Арада. Казалось, их обуревает неприязнь столь же прочная, как между грифом и шакалом, не поделившими падали, но проявлялась она по-разному: Боб язвил и не стеснялся давить на мозоли, а референт был сдержан и холоден, точно снега Килиманджаро.

При всем при том он увивался за Мэри-Энн и делал это с испанской галантностью:

Цветы, прогулки под луной и пламенные взоры. Правда, Каргин сомневался, что этот сушеный лещ действует по склонности, а не по расчету, но Нэнси, вроде, поощряла его старания — может, с намерением братца подразнить, а может, Хью ее забавлял.

От Боба Каргин держался подальше из общих стратегических соображений, а еще потому, что вспоминать об их стрелковом состязании как-то не хотелось. Уж больно опасные были мишени! Наследный принц мог получить за эти шалости всего лишь выволочку, а мушкетер короля — расчет без всяких выходных пособий. Что Каргину никак не улыбалось.

Само собой, не в интересах Бобби хвастать, когда и с кем дырявили физиономию дядюшке, однако стоило Учесть, что мистер Паркер — человек неординарный. С особой сексуальной ориентацией, проще говоря. Такие типы слишком неуравновешены и импульсивны, болтливы и ненадежны — так, во всяком случае, предполагал Каргин. Данный тезис являлся чисто теоретическим, ибо с голубыми ему общаться не приходилось; к “Стреле” их, разумеется, не подпускали на дух, да и к Легиону тоже. В рязанском училище, вроде, сыскался один, но все, что помнилось по этому поводу, было весьма неприятным, если не сказать трагичным: парня били смертным боем и через месяц отчислили.

Итак, он старался не попадаться Бобу на глаза, и, вероятно, эта тактика была взаимной: Боб его тоже не замечал, как бы по молчаливому уговору.

Однако Мэри-Энн тот уговор не касался.

На третий день после прибытия гостей Каргин сидел в баре служебного корпуса и пил пиво. Пиво уже текло у него из ушей, но отказаться он никак не мог, не потеряв престиж в “нашей компании”. Впрочем, сидели хорошо, травили в очередь анекдоты, а рассказавший подержанный пил штрафную кружку — кварту, что в нормальной системе мер составляло около литра. Каргин обходился без штрафов, так как для местной публики весь российский армейский фольклор был абсолютно новым — даже бородатая повесть про напророчившего мину боцмана и его дурацкие шутки. Эту историю он как раз и пересказывал, когда в дверях возникла Нэнси. За ее спиной маячила тощая фигура Хью.

Девушка оглядела сидевших за столом — Спайдера. Тома, Сэмми, Стила Тейта и Каргина; затем, ткнув в него пальцем, промолвила:

— Вот этот!

Хью, без большой радости в голосе, пояснил:

— Сеньорита желает искупаться в Лоу-Бей. Прогулка на лошадях. Необходим сопровождающий. Мистер Спайдер, распорядитесь.

— Уже распорядился, — пробасил тот, вставая с улыбкой от уха до уха. —

Лучший спутник для сеньориты — папа Альф! Если кобылка заартачится, сеньорита может оседлать меня. В любом удобном месте.

Но у Мэри-Энн были свои соображения, кого и где седлать. Кивнув на Каргина, она топнула ножкой:

— Сказано — хочу вот этого!

Щеки Тома порозовели, Сэмми хихикнул, а Спайдер развел руками:

— Блаженны ничего не ждущие, ибо они не обманутся… Собирайся, парень!

— Слушаюсь, сэр, — сказал Каргин и с неохотой поднялся. Пиво бултыхалось в его желудке, тянуло книзу. Он коснулся живота, пробормотал:

— Один момент… сбегаю за оружием…

— На полную обойму заряди! — рявкнул Спайдер ему вслед. Сэмми и Тейт расхохотались.

Через пять минут Каргин был у конюшни, где Дуган, старший конюх, держал под уздцы двух лошадей — вороную кобылу и мышастого мерина. Хью с непроницаемым видом следил, как Мэри-Энн устраивается в седле. Ее рыжие волосы были распущены, короткая юбка не закрывала колен, под розовой маечкой подрагивали полные груди. “Что за пристрастие к ярким цветам…” — подумал Каргин.

Нэнси подмигнула ему.

— Ездить умеешь, киллер?

— Как-нибудь справлюсь, — он вскочил в седло, не коснувшись стремени.

Мышастый с одобрением фыркнул.

— В бухту заплывают акулы, — произнес Хью, мрачно уставившись на Каргина. —

Будьте внимательны. Как вас?.. Керк?..

— Да.

— Так вот, Керк, не спускайте с сеньориты глаз. Я слышал, вы хорошо стреляете? Надеюсь, не только в тире?

— Да у него руки по локоть в крови! — дернув повод, Мэри-Энн послала кобылу рысью. Дуган еле успел отскочить.

Они промчались мимо служебного флигеля, затем — по пандусу, который вел вверх, к Нагорной тропе. Там вороная перешла в галоп. Мышастый, грохоча копытами по асфальту, отстал на половину корпуса. Ветер хлестнул в лицо, волосы девушки взвихрились, юбка вздулась пузырем; сейчас она напоминала ведьму, летевшую на шабаш. Не иначе, как к самому Сатане.

Тьма, свет, тоннель, мостик, снова тоннель… Солнце бьет в глаза, щекочет шею теплыми лучами… Слева — провал, изумрудная зелень мангров, скалы на далеком горизонте; справа — стекающий вниз горный склон, синяя ленточка реки, поселок среди прибрежных пальм и бухта — словно разинутый рыбий рот. Впереди — рыжая ведьма на черном коне…

Промелькнули озеро, купол второго поста и водопад, питавший реку. Перестук копыт делался то глуше, то звонче, асфальт сменяли горбатые спины мостов, тяжелый пистолет в кобуре хлопал Каргина по бедру, серый ковер дороги разворачивался все быстрей, и казалось, что в очередном прыжке кони взмоют в воздух, проплывут в нем и рухнут без всплеска и фонтанов брызг в океанскую синь.

quot;Как бы в самом деле куда-нибудь не рухнуть”, — забеспокоился Каргин, но у дорожной развилки вороная сбавила ход и, пофыркивая, начала спускаться по серпантину на пляж. Пришпорив лошадь, Каргин поравнялся с девушкой. Ее глаза сияли чистым изумрудом, бледные щеки разрумянились, и веснушки у вздернутого носика стали почти незаметны. С ним была другая Мэри-Энн, абсолютно трезвая и лет на пять младше рыжей стервы из “Старого Пью”. Может быть, на все десять.

— Скучал, ковбой? — Нэнси лукаво покосилась на него.

— Не было повода, сестренка, — отозвался Каргин.

— Вот как? А я-то думала, в этой дыре только и делают, что скучают.

— Ну, отчего же? Тут масса интересных занятий. Можно на звезды глядеть, выслеживать космических пришельцев, можно пить пиво или охотиться на крыс… Еще — присматривать за твоим дядюшкой.

— И как тебе дядюшка?

Неопределенно пожав плечами, Каргин произнес:

— А что? Дядюшка о’кей… Пожилой джентльмен, но в хорошей физической форме. Правда, слегка суховат… Но это уж проблема его племянников и племянниц.

Ответная реплика Мэри-Энн была выразительной, но неразборчивой. Лошади спускались вниз, поматывали головами, шли неторопливо, будто давая всадникам время поговорить. Над дорогой смыкались ветви деревьев, ее асфальтная лента была перечеркнута тенями и походила на блеклую мозаику из серых и черных пятен.

— Моей матери Оливии Халлоран по завещанию деда досталась шестая часть фамильного состояния, — вдруг сказала Мэри-Энн. — Потом она вышла замуж за Джеффри Паркера, моего отца… за англичанина… Но это было не единственным его грехом.

Каргин не произнес ни слова. Вероятно, в семье Халлоранов имелись свои счеты, но он не горел желанием в них разбираться.

— Отцу хотелось участвовать в делах компании…— взгляд Мэри-Энн скользил по резным кронам дубов и сейб. — Его право, верно? Как ты считаешь, Керк? Все-таки член семейства и крупный акционер… Но дядюшка не признает компаньонов. Особенно тех, которые любят противоречить и спорить… Таких он гнет в бараний рог. Так ли, иначе, но сгибает. Учти, ковбой: он — великий мастер сыграть на человеческих слабостях.

— А слабости были? — с вежливым интересом спросил Каргин.

— Были. Отец… он увлекался женщинами. Дядюшка это поощрял… не сам, конечно, через десятые руки. И все записывалось и подшивалось к делу. Два года или три, а может, четыре… Не знаю. Я была слишком мала. Потом… Ну, ты понимаешь, что случилось потом.

— Сообщили матери?

Она кивнула.

— Да. Но сразу они не разошлись. Ссорились долго… Мать отобрала у отца доверенность на управление имуществом. Деньги, однако, давала… а может, дядюшка Патрик старался… Отец их проматывал, мать запила, оба скандалили из-за детей, из-за нас с Бобом, и оба звали меня Нэнси, — Мэри-Энн зябко передернула плечами. — Ненавижу это имя! И ненавижу вспоминать о детстве!

quot;Богатые тоже плачут”, — подумалось Каргину. Он посмотрел вперед. Спуск закончился, и дорога уходила в заросли, подступавшие к пляжу сплошной зеленой стеной. Воздух тут был душноватым; морские запахи смешивались с влажными испарениями мангр. Солнце еще висело высоко, не доставая пару ладоней до причудливых скал Хаоса.

Каргин заглянул в лицо девушки.

— Где же теперь твой отец?

— Умер. Лет через пять после разрыва с матерью.

— A c ней что?

— Она в Санта-Кларе, в лечебнице… Клиника “Рест энд квайет”… так мы ее называем — клиника. А в сущности, психушка для богатых.

quot;Покой и тишина”, — мысленно перевел Каргин, а вслух спросил:

— Поэтому ты и живешь в “Эстаде”? С братом?

Губы Мэри-Энн скривились, словно в рот ей попало что-то кислое.

— С ним живет Мэнни… ну, и другие из клуба “Под голубой луной”. А я — так, навещаю… У меня квартира в Нью-Йорке, на Мэдисон-авеню. Подарок щедрого дядюшки.

— Могла бы не принимать такие подарки, — заметил Каргин. — Как-никак, шестая часть фамильного состояния — за вами.

Нэнси замотала головой, рыжие волосы разлетелись, вспыхнули на свету огненными нитями.

— Уже нет. Если ты, ковбой, имеешь на меня виды, то учти: я сижу в кармане у старого козла. Все мы там сидим — и я, и мама, и Бобби… Бобби — глубже всех.

— Почему?

— Потому, что хочет больше. И думает, что все получит.

— Разве не так?

— Так, не так… Не знаю, — Мэри-Энн поморщилась. — А знаю одно: все проекты дядюшки насчет Боба терпели крах. Полное фиаско! А такой, какой он есть, он Патрику не нужен.

— Насчет тебя тоже есть проекты?

— Сомневаюсь, Керк. Наследственность у меня неважная. Пью, как мать, гуляю, как отец… В общем, я не пай-девочка и никогда не пела в церковном хоре.

— Это я заметил, — откликнулся Каргин. Они выехали на пляж. Ветра не было, и тент, растянутый между домиками, уныло провис над полукругом шезлонгов.

Поверхность бухты казалась недвижной как полированный лазуритовый стол; блики солнца дробили ее внезапными вспышками-взрывами.

— Ну-ка, сними меня, — сказала Мэри-Энн, когда лошади остановились у помоста. Вороная косила на мерина огненным глазом, но тот, опустив голову, равнодушно уставился в песок.

Спешившись, Каргин обхватил талию девушки, поднял ее, осторожно извлек из седла. На этот раз он не почувствовал запаха спиртного — ароматы были совсем другими, сладкими, волнующими. Так пахло молодое желанное женское тело… плоть, разгоряченная скачкой и солнцем… так пахла Кэти…

Наверное, что-то дрогнуло в его лице при этой мысли — Мэри-Энн, отступив на шаг и искоса поглядывая на Каргина, принялась с неторопливостью разоблачаться. Под майкой у нее не было ровным счетом ничего, да и под юбкой тоже, если не считать треугольного клочка ткани, который держался на тонком шнурке. Сдернув его, она отступила подальше — так, что лопатки уперлись в решетчатую стенку домика, — привстала на носках, потом, будто балерина, вытянула ногу и согнула ее в колене. Кожа у нее была на удивление белая, только лицо и шея тронуты легким загаром.

— Раздевайся, киллер… И погляди, какие ножки…

— Хорошие ножки, — согласился Каргин. — Жаль, если их оттяпает акула.

Поэтому лезь в воду, а я уж, не раздеваясь, постою на бережку. Вот с этим, — он похлопал по кобуре.

— Я сюда не купаться приехала. Купаюсь я обычно в ванне, — призналась

Мэри-Энн и, оторвавшись от стены, шагнула к нему. — Ты когда в последний раз занимался сексом? И с кем? С потаскушками из “Пентагона”? В очередь с папой Альфом?

— А что, там неплохие девушки…— пробормотал Каргин, чувствуя, как тонкие ловкие пальцы расстегивают поясной ремень. Пояс упал вместе с кобурой, Грохнув о доски, и пришел черед молнии на комбинезоне. Удобная одежка; одевается быстро, снимается еще быстрей. Особенно, если есть помощник. От башмаков и берета он избавился сам. Губы Мэри-Энн были горячими и влажными. Он приподнял ее, раздвигая бедра, касаясь лицом полной упругой груди. Мышцы под нежной кожей напряглись, потом — будто поверив, что держат крепко, не уронят — девушка расслабилась, вздохнула и закрыла глаза. Ее ноготки царапали спину, но Каргин уже не ощущал ни боли, ни тяжести приникшего к нему тела. Оно казалось легким, хрупким и, в то же время, пленительно округлым; теплая спелая плоть, кружившая голову почти неуловимыми, но знакомыми ароматами. Чем-то сладким и горьковатым…

Запах магнолий в дворцовом саду?..

Он повернулся и, не прекращая сильных ритмичных движений, прижал Мэри-Энн к решетчатой деревянной стене. Она вскрикнула; кольца обхвативших его рук и ног сделались крепче, на висках у нее выступил пот, острые зубки впились в шею под ухом. “Вампиров просят не беспокоиться”, — пробормотал Каргин, запустив пальцы в ее локоны и заставляя откинуть рыжеволосую головку.

Теперь Мэри-Энн стонала и всхлипывала все громче, и, будто аккомпанируя этим звукам, вороная ответила негромким ржанием. Дыхание девушки стало горячим, прерывистым — будто жаркий ветер, скользнувший сквозь рощу магнолий, впитавший их запах, овеял лицо Каргина. Он стиснул челюсти, выгнулся в пояснице и тоже застонал — коротко, глухо. Потом, ощутив, как обмякло тело Мэри-Энн, с осторожностью опустил ее на пол.

Минуту-другую она глубоко дышала, полузакрыв глаза и прижимая к груди ладошку с тонкими пальцами. Каргин, отвернувшись, натягивал комбинезон. Он не испытывал неловкости или смятения; может быть,лишь нежность, какую чувствует мужчина к женщине, отдавшейся по собственному, явному и очевидному желанию. Но по прежним опытам он знал, что чувство это преходяще, ибо за ним стояла физиология, а не любовь; то, что на английском называют коротким и емким термином — sex. Такое слово имелось и в родном языке, но в нем ему придавали иной оттенок, отчасти постыдный, отчасти связанный с медицинской практикой. И потому, если б Каргин пожелал перевести это слово с английского либо французского, самым удобным эквивалентом стал бы такой: встретились — разбежались. Как с Кэти Финли.

— А ты темпераментный парень, — услышал он, застегивая пояс. — Жаль, что я тут ненадолго… Ну, приедешь в Нью-Йорк — заглядывай!

— Отчего ж не заглянуть, — пообещал Каргин и уже хотел добавить что-то ласковое, соответствующее моменту, но тут в кармане штанов раздался гудок мобильника. Вытащив его, он приложил крохотный аппаратик к уху.

Звонил Арада.

— Как сеньорита Паркер?

— Отдыхает после заплыва, сэр.

— Все в порядке?

— Так точно. Стою на страже, сэр. Акул в обозримом пространстве не наблюдается.

— Все равно, будьте бдительны. На пляж из рощи заползают змеи.

— Слушаюсь, сэр. Оружие на взводе, сэр, — отрапортовал Каргин.

Мэри-Энн захихикала.

— Хью?

— Он самый…— дождавшись гудков отбоя и сунув мобильник в карман, он опустился на пол рядом с девушкой.

— Хью-хитрец, Хью-ловкач…— тихо произнесла Мэри-Энн…— Шьется который год… Под одеяло не лезет, церковь ему подавай, тощей крысе…— она потянулась, забросив руки за голову. — А я — девушка честная! Под одеяло, может, и пустила бы, а в церковь меня не тянет! Бобби, конечно, идиот, но я ему пакостить не стану.

— Причем здесь Бобби? — удивился Каргин.

— При том…— ладошка Мэри-Энн коснулась его лица, погладила рубец под глазом. — А знаешь, хоть ты и киллер, а похож на Бобби… глаза такие же и лоб, и волосы, но потемней… Рот другой. И этот шрам… Украшает! Где ты его заработал, Керк?

— Шрам на роже для мужчин всего дороже…— пробормотал Каргин на русском и пояснил:

— В Боснии. Видишь ли, приняли нас за сербов и решили немножко побомбить. Так, для острастки…

— Нас — это кого?

— Роту “Би”, которой я командовал. Синюю роту “гиен”.

Девушка рассмеялась.

— Разве бывают синие гиены?

Каргин мог бы ей объяснить, что в армии подразделения обозначаются по всякому — и прозвищами, и буквами, и цветом; что буквы, цвет, а также номера, проходят по официальной части, тогда как прозвище необходимо заработать; что в этом есть определенный смысл, хоть не всегда понятный человеку невоенному: перед своими — отличить, противника же — запугать. Но тут припомнился ему Арада, и вместо длинных лекций по армейской психологии, он сказал:

— Согласен, синие гиены — редкий случай. Такой же, как чернокожие шведы и рыжие аргентинцы. Хотя с Аргентиной я, наверное, не прав: страна большая, люди разные…

— Разные, — кивнула Мэри-Энн, натягивая майку. — Если ирландец постарается, будут тебе рыжие аргентинцы. Тощие, как крысы в мормонской церкви.

— Выходит, он твой кузен? — Каргин поднялся и свистнул, подзывая лошадей.

— Черт его знает… Слышала я, что дядюшка путался с мамашей Хью…

Болтают разное…— Мэри-Энн ловко поднялась в седло. — С кем он только не путался, старый козел! Подсчитаешь — позавидуешь… С турчанками и египтянками, испанками и ирландками, даже с японками… Может, — заключила она, — я вовсе не в папашу уродилась, а в дядюшку Патрика. Отчего бы и нет?

— А Том тебе, случайно, не племянник? — спросил Каргин, усевшись на мышастого. Мэри-Энн захихикала.

— Если только случайно, киллер. Но эта… как ее… бабка его…

— Кику-сан.

— Да, Кику… Она была с ребенком, когда ее дядюшка купил. За четыреста долларов. Мать видела фотографию, а на обороте проставлены цена и год. Кику и ее трехлетний бэби… Красивая! Мать говорила…

— Постой-ка, — перебил Каргин. — Выходит, этот бэби — отец Тома?

— Выходит, но Патрик здесь ни при чем. Редкий случай, как говорила мама…

Снимок датирован сорок шестым, в тот год Патрика перевели в Токио, а бэби уже большой. Конечно, он мог на расстоянии постараться… из Лондона…

— Сильно его не любишь? —поинтересовался Каргин.

Они неторопливо ехали по пляжу. Близился вечер, и длинные тени от скал Хаоса пали на песок. Солнце скрылось за утесом, похожим на пирамиду майя, расплескав по жертвенному камню свою золотистую кровь.

— Сильно, — девушка закусила губу. — Знаешь, Керк, временами я думаю, что если б не он, ничего плохого с нами бы не случилось. Ни с мамой, ни с отцом… И Бобби, может, был бы другим… Все было бы о’кей… Да ладно! Черт его побери! — она хлопнула ладонью по голой коленке. — Ну его в задницу, паука! Скажи мне лучше — выпить есть? Джин, виски… что угодно…

— Я же тебе говорил, что киллеры не пьют, — откликнулся Каргин. — Слишком опасно при нашей профессии. Печень пухнет, руки дрожат…

— Ну, у тебя ничего не дрожит, — заметила Нэнси и погнала вороную в гору.

День-другой Каргин размышлял о нравах миллиардерских семейств, потом забросил это занятие. Оно казалось бесплодным и даже более того — опасным; оно подтверждало марксистский тезис о развращающем влиянии богатства. С другой стороны, бедность вела к последствиям не менее жестоким, с поправкой на несущественный момент: одни давили ближних, чтоб обладать миллионами, другие рвали глотки тем же ближним за гроши. Но результат был одинаков, и это подсказывало, что истина лежит посередине.

Но кто ее ведал, ту золотую середину? Во всяком случае, не Алексей Каргин, чья жизнь сломалась на грани двух эпох. Все, чему его учили прежде, в детстве и юности, стало теперь непригодным при новых порядках; авторитеты низринуты, идеалы разрушены, и нет им замены, и места в мире тоже нет. Он полагал, что в таких обстоятельствах не может судить ни богатых, ни нищих, поскольку личность его как судьи — понятие смутное. В самом деле, кто он таков, этот судья? Российский офицер Каргин, наследник подвигов и славы предков? Тот, кто присягнул Отчизне и готов пролить за нее кровь, отдать ей жизнь? Или Алекс Керк, наемник Легиона? Командир “гиен”, продавший ту же кровь и жизнь по контракту не родной стране, а чужакам?

Бесспорно, он не имел права судить. Ему полагалось руководствоваться не зыбким призраком идей, канувших в небытие, но вещами реальными, такими, как контракт и кодекс наемника. А этот кодекс гласил: служи, будь верен хозяевам и не суди их — по крайней и мере до тех пор, пока их нельзя уличить в нарушении обязательств.

Но обязательства выполнялись строго, с той же основательностью, с какой шла подготовка к хозяйскому юбилею. В парке был воздвигнут шатер, украшенный флагами и цифрой “75”, виллу скребли и чистили от сфинксов на парадной лестнице до пальм перед пентхаузом, в поселок со складов завезли спиртное, а перед казармой установили пушку — дабы произвести торжественный салют. Кроме того, за пару дней до юбилея Альф сообщил подчиненным о наградных — по тысяче на нос, плюс ящик ирландского виски для всей компании. Его, однако, полагалось распивать не торопясь, у чтобы служебный долг не потерпел ущерба.

В тот вечер, подменяя Сэмми, Каргин обсудил с ним эти новости, и оба решили, что босс мог бы расщедриться на коньяк, но виски, в сущности, тоже неплохо, не говоря уж о тысяче наградных. Затем Сэмми удалился, а Каргин, побродив у павильона с телескопами, полюбовавшись звездным небом и кувшинкой, дремлющей в пруду, подошел к дверям хозяйской спальни.

За ними царила тишина. Обеспокоенный, он заглянул в комнату.

Патрик сидел в постели, и слабый отблеск ночника старил его лицо, подчеркивал морщины и бледность тонких губ, высвечивал белесый иней в рыжих волосах. и Казалось, он о чем-то размышляет; взгляд его был сосредоточенным, и мысль, надо думать, витала не в пространствах Иннисфри, а в неких иных краях, где президенты бились с королями, шли в атаку батальоны, где над развалинами городов клубился едкий дым, и где под грохот ковровых бомбардировок росли и крепли рынки сбыта и источники сырья.

quot;Великая личность, великие мысли”, — подумал,Каргин, отступив назад.

Старик поднял голову.

— Керк?

— Да, сэр.

Молчание. Затем послышалось:

— Ты веришь в Бога, Керк?

— Я верю в удачу, — Каргин снова приблизился к двери, всматриваясь в лицо Халлорана. Оно было по-прежнему сосредоточенным, даже хмурым.

— В удачу…— протянул старик. — Что же, неплохая вера. Не хуже прочих…-он бросил взгляд на Каргина. — От Бога — смирение и терпение, а удача — она от дьявола… Недаром удачливый получает больше смиренного и терпеливого.

— Больше — чего?

— Всего. Иди…

Каргин вернулся на террасу.

Он шагал от лестницы к лестнице, туда и обратно, мимо окон, занавешенных лозой, мимо скамеек и пальм, мимо пруда с амазонской кувшинкой, мимо павильона с телескопами, глядел на небо и на антенну, что возносилась над крышей пентхауза будто стальной цветок, считал про себя шаги и думал.

Удача?

Он верил в свою удачу, но знал, что гений ее капризен, а потому не стоит требовать всего — или же больше, чем обещано другим, смиренным и терпеливым. Для Каргина удача означала не власть и не богатство, не любовь, не выигрыш в лотерею, а только жизнь.

Что при его профессии было желанием вполне разумным.

Жизнь! И, коль повезет, без потери конечностей, простреленных легких и осколка под ребрами…

Он ухмыльнулся, вытащил из-за пояса берет и нахлобучил его на голову.