"Посланец небес" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)ГЛАВА 8 ПУТЬ НА ЮГТревельян очнулся в тесной каморке, закованный в ручные и ножные кандалы Последнее их этих наблюдений наконец-то разродилось гипотезой. Возможно, Альгейф велел его арестовать? Проспался и переменил решение: Пагуша все-таки на крюк, его людей — в пибальские каменоломни, а рапсода, что за них заступился, — наверняка мошенника! — в железо! Чтобы, значит, не показывал сомнительных фокусов с божьей головой... Очень логичная гипотеза, но разрушал ее единственный, однако веский факт: Альгейф со всем своим штабом никак не мог проснуться раньше Тревельяна. Все же медицинских имплантов у них не было. А его имплант исправно трудился, рассеивал окутавший сознание туман. Он слышал какие-то возгласы наверху, скрипы и топот, а за стеной — вроде бы плеск и негромкое шуршание. Все это не походило на звуки фургона, который катится по тракту; не было ни грохота копыт, ни щелканья бича, да и покачивало не так, как в экипаже. Его закуток тоже не походил на тележный кузов — тут были изогнутые брусья, к которым снаружи крепилась обшивка, и не полотняный тент, а деревянный потолок. Странно! Где он очутился? Преодолевая слабость, Тревельян перевернулся на спину, подтянул ноги и сел. Расстояние между его головой и потолком было не больше ладони. Во весь рост не встанешь... Топот босых ног наверху сделался громче, и сквозь него пробивались голоса. Но о чем толкуют, Тревельян еще не понимал. «...сукин ты сын, лох недоделанный, корабельная крыса, очнись! — взорвалось в голове внезапным фейерверком. — Слабак, сопляк, поганец! Немочь трахнутая! Чтоб тебе в реакторе сгореть! Чтоб тебя живьем в гальюн спустили! Очнись, недоумок! Кто меня проклял этаким хилым потомством, Будда или Аллах? Потрох вшивый, приди в себя! Ты...» «Да слышу я, дед, слышу, — отозвался Тревельян. — Где это мы? И что с нами?» «Ну, наконец-то! — Тон Советника разом переменился. — Подсыпали тебе чего-то в супчик. У меня нет связи твоим мед-имплантом, но травка крепкая. думаю, местный наркотик... Семь часов имплант тебя чистит». «И что случилось за это время?» — спросил Тревельян, преодолевая вялость мыслей. «Пришел какой-то хмырь, и вместе с нашим жуликом сунули они тебя в мешок. Потащили... Судя по звукам, подальше от лагеря, через лес, к дороге. Там ждала телега. Бросили тебя на дно, сверху эта вонючая тварь уселась, пац блохастый, свистнули на лошадок и погнали. Ехали долго, часа четыре, и я полагаю, что к реке. Есть тут большая река, мальчуган?» «Рориат, верхнее течение. Та речка, которой мы в Рори любовались». «Вот-вот! Заковали тебя, перетащили на корабль, и теперь ты куда-то плывешь. Говорил ведь тебе, скудоумному, остерегайся! Прохвост он, этот Тинитаур! Хорошо, если сам по себе, а вдруг из местной охранки? И везет тебя прямо в испанский сапог и на дыбу!» «Везти-то везет, но еще надо довезти», — буркнул Тревельян и огляделся пристальней. Конечно, он на корабле! Щели вверху сложились правильным квадратом — не иначе, люк, а изогнутые брусья — бимсы; за бортом плещет и шуршит вода, поскрипывают снасти, хлопает парус, гудят канаты, и что-то долдонят голоса. Один вроде бы знакомый... Тинитаур, прохвост! «А я что тебе говорил?» — зашипел змеей Советник, но Тревельян велел ему заткнуться. Разговоры на палубе шли интересные, и пропускать деталей не хотелось, благо слух восстановился полностью. — Не шарь в его мешке, Сайлава, — распоряжался Тинитаур, — пусть лежит, где лежит. Оставь в покое, сын ящерицы, тебе говорю! — Так звенит в мешке, — возражал второй, незнакомый голос. — Звенит! Монеты, серебро, должно быть… Как же не обшарить? У меня медяк меж пальцев не проскочит, а тут серебро! Кинжал, опять же, дорогой... — Оставь, болван! То не монеты звенят, а струны его лютни! Безволосые в лагере толковали, что колдовской инструмент... сыграл он на нем и Таван-Геза вызвал... А ты, моча змеиная, не ту струну заденешь, и явится не Таван-Гез, а нечисть из Великой Бездны! да нам и Таван-Гез не нужен. Или желаешь до срока к Оправе отплыть? — Не, не желаю. Но ежели в мешке монеты... — Мой то мешок, и лапы к нему не тяни! Мой рапсод, и все, что при нем и на нем, тоже мое! Тебе, потомок тарля, заплачено? Заплачено! А за что? Чтобы ты нас на Юг доставил! А там Кривая Нога тебя вознаградит. Знай свое, паруса да канаты! Плыви и на мель не посади! — Мелей в Рориате спокон веку не бывало, — отозвался Сайлава. — Ну, а мешок ты лучше убери. Чтобы меня и моих парней соблазн не мучил. — Он звонко хлопнул о палубу. — Посмотрим, как он там? Может, очнулся, воды хочет или пожрать? — Не очнулся. От моих трав проспит до самого Заката, а то и всю ночь. Я ведь ему не корень пакса дал и не сушеные цветы вертали! — Тинитаур сухо рассмеялся и добавил: — Ты, Сайлава, зря не суетись. Медовую лепешку медом поливать не надо. Разговор прекратился. Отметив, что голос Тинитаура стал другим, более резким, уверенным и командным, Тревельян пошарил в сапоге и выяснил, что лазерный хлыст исчез. Не было, конечно, и кинжала на поясе, и самого пояса, ничего не было, кроме одежды и наушных украшений из серебра и бирюзы. Они, как и забота фокусника о мешке, намекали, что Тинитаур не собирается его грабить, а везет на Юг с какой-то непонятной целью. Вряд ли она имела отношение к его миссии, и вряд ли в диких джунглях что-то слышали о шарообразности мира или интересовались бумагой и перегонкой нефти в керосин. Иными словами, в джунгли Тревельяну совсем не хотелось, но сделать он ничего не мог: кандалы и цепи были прочными. Он подумывал о том, чтобы подать голос, спросить еды и питья, а заодно потолковать с Тинитауром, но решил, что это успеется. Фокусник думает, что он одурманен зельем, и пусть оно так и будет; не надо разглашать свое последнее преимущество. «Юг... — задумчиво молвил командор. — И далеко этот Юг?» «Сейчас прикинем». Тревельян вызвал в памяти карту. Огромная река начиналась в лесах Манканы со множества притоков, пересекала Этланд и Хай-Та и, обогнув Приморский хребет, устремлялась в саванну, а затем в джунгли, прокладывая путь к пресному морю Аса длиною в восемь с лишним тысяч километров. до границы джунглей — не менее пяти... Хоть и под парусом, и вниз по течению, а раньше двух декад не доберешься... С одной стороны, потерянное время, а с другой — отчего не взглянуть на безволосых в естественном виде? Вдруг эстап Гайтлера сработает там, где не ожидали? На Земле полинезийцы были способны к очень дальним плаваниям без всяких каравелл и галеонов, всего лишь на пирогах с балансиром... Была у варваров тяга к перемене мест, а как переплыть океан уж он им подскажет! И поселятся они на западном материке, приручат диких лошадей, сядут в седла, выстроят дороги и города, изобретут бумагу и паровую махину, компас и подзорную трубу, и пойдет у них цивилизация семимильными шагами, на зависть Империи и сопредельным странам... Почему бы и нет! С этой мыслью Тревельян уснул, а когда проснулся, в щелях люка было темно, а на душе — тоскливо и страшно. Он скорчился на полу, стараясь разобраться в этих ощущениях, и через минуту-другую стало ясно, что они пришли извне. Где-то на палубе страдал и мучился верный Грей, посаженный, видимо, в клетку, лишенный хозяйской заботы и ласки. Тревельян сосредоточился и начал успокаивать зверька — не бойся, мол, я рядом и не дам тебя в обиду. Соприкоснувшись с его ментальной аурой, Грей воспрянул и послал в ответ самые счастливые эмоции, потом притих — кажется, занялся каким-то фруктом. Тревельян лежал в темноте, размышляя о том и о сем. Сначала о загадочной голограмме, взятой у Аладжа-Цора, затем о наставнике Аххи-Секе из Полуденной Провинции, рассылающем такие штучки злодеям-аристократам. Может, не только им? Просто у благородных дворян в средневековом мире больше шансов совершить непотребство. Очень было б любопытно поглядеть на список Аххи-Сека, что и кому он посылал... Вдруг самому императору, Светлому Дому? Не только Царствующему ныне, но и предкам его, остерегая их от слишком крупномасштабных злодейств? Как ни круги, а, если не считать эпохи Разбитых Зеркал и грозного воителя Уршу-Чага, осиерская история катилась вперед много спокойнее земной. Не было здесь катастроф, соизмеримых с распадами Римской и Поднебесной империй, с нашествиями готов, гуннов и монголов, с гибелью древнейших цивилизаций, шумерской и египетской. Не было религиозною фанатизма и тысячелетней борьбы между христианским миром и исламом, не было Старца Горы и костров инквизиции, крестовых походов и столетних войн, что плавно переросли в мировые, сокрушительных набегов викингов и жутких кровавых богов, которым поклонялись финикийцы, майя и ацтеки. А главное, не было здесь геноцида, который практиковали испанцы и англосаксы, уничтожавшие индейцев, японцы, истреблявшие айнов, арабы, избавившие Египет от египтян, и представители белой расы, что охотились на чернокожих своих собратьев и торговали ими, как скотом. Что же касается прочих планет, где довелось побывать Тревельяну, тех миров, что населяли двуногие гуманоиды, еще не достигшие порога Киннисона, то там придерживались правила: если жестокость выгодна, она произойдет. А если не выгодна, произойдет тоже, ибо не выгодой единой жив и счастлив человек; надо ему и самолюбие потешить, и власть показать, и славу добыть, чтобы враги трепетали и гадили в штаны при звуке его боевых барабанов. По этим причинам в тех мирах все развивалось близко к земному сценарию. После таких глобальных тем мысль Тревельяна скользнула к более конкретному, к их разговорам с Тинитауром о Далеком Юге, где среди дремучих джунглей текут огромные реки, Кмари, Рориат и множество других, где водятся странные звери и где живут безволосые дикари, у чьих вождей можно неплохо заработать. Не был ли Кривая Нога одним из них? И что за работу он мог предложить? Изображать жаркое по случаю большого торжества? Подумав об этом, он усмехнулся. Жаркое? Ну, этовряд ли! Народ джунглей, делившийся на сотни кланов и родов, был не слишком хорошо описан и изучен, но ни один эксперт по примитивным племенам не отмечал эпизодов каннибализма. Даже пацев дикари не ели и не охотились на них, считая их мясо нечистым, а шкуру — слишком грубой и вонючей. С другой стороны, рапсод — это вам не пац... Если он понадобился для каких-то ритуальных целей, кулинарную исключать нельзя. Скажем, решило племя разнообразить культурную жизнь, создать ансамбль песни и танца, чтобы артисты лучше пели и плясали, им необходим рапсод-наставник. Обучит он их, а потом съедят дорогого учителя, чтобы каждый унаследовал искорку его таланта... Тревельян захихикал и тут же зажал рот, боясь, что услышал на палубе. Не раз его собирались съесть, то в виде жаркого, то без горячей обработки, но это кончалось для гурманов большим разочарованием. Плохо кончалось, говоря по совести, по чести. Взять хотя бы тот случай на Селле, в лесу растений-людоедов... Он припомнил тот случай, потом десяток других, наслаждаясь хранившимся в памяти, пока не начало светать. К этому времени он ощущал легкий голод, а также желание облегчиться. Медицинский имплант отчасти блокировал эти естественные позывы, но все же Тревельян провел без еды, питья и отхожего места больше суток. Решив, что действие снадобий уже закончилось, он поднялся и стукнул в люк кулаком. — Эй, мерзавцы, прокляни вас Таван-Гез! Где я? Куда вы меня везете? И чего вам надо? Он колотил и орал до тех пор, пока крышка люка не откинулась, явив свет нарождавшейся зари и хитрую рожу Тинитаура. — Да будешь ты благополучен, о птица ках среди рапсодов! — молвил фокусник. — Ты на корабле, вместе со мной, твоим слугой, и плывем мы, драгоценный господин, на Юг по широкому Рориату. Но еще недостаточно широкому, чтобы ты мог вылезти наверх. Тут, понимаешь, много плотов и других кораблей, и если вздумается тебе крикнуть, нас непременно обыщут. Так что потерпи до безлюдных мест, а пока что вот тебе кувшин с водой, вотеда и вот большой горшок, который ты можешь использовать по своему усмотрению. Тревельян принял все эти предметы, потом сказал: — Ты осужден мной, Тинитаур. Но знаешь, что может смягчить твою участь? — Я слушаю, мой золотой повелитель, слушаю внимательно. — Будь добр к моему зверьку, иначе я скормлю тебя крокодилам. По лицу фокусника расплылась издевательская ухмылка. — Вот как? А кто такие кор... кор-ки-ди.. словом, те чудища, которым ты отдашь меня, ничтожного? — Не обижай зверька, иначе познакомишься с ними поближе, — сказал Тревельян и отвернулся. Его выпустили на палубу через восемь дней, когда корабль, следуя по течению Рориата, миновал Этланд, Хай-Та и Приморский хребет, вторгавшийся невысокими лесистыми отрогами в южную степь. Река здесь достигала двухкилометровой ширины, но текла довольно быстро, еще не растеряв инерции падения с равнин за хребтом, лежавших выше степного региона. Речные воды и степь были тут безлюдными; люди восточной расы неездили на юг, а безволосые варвары пробирались на север в центре континента, бассейнами рек Фейн и Кмари ведущими к Южному валу. Но безлюдье отнюдь не означало пустоты, ибо животные, рыбы и птицы водились здесь в неисчислимом изобилии. Рыб и сухопутных тварей было трудно разглядеть, но Тревельян увидел забавных созданий, похожих на маленьких юрких дельфинов, на выдр, бобров или котиков, на змей с плавниками и острыми колючка вдоль хребта. В воздухе, то высоко, то над самой водой вились пернатые сотни пород, а на волнах качались птицы поразительной величины, втрое массивнее страуса с длинной гибкой шеей и клювом, не уступавшим крокодильей пасти. Что до крокодилов, обещанных Тинитауру то в южных реках, в зоне джунглей, они тоже водились, но называли их дикари по-разному. Суть же была одинаковой: зубы в три ряда и невероятная прожорливость. Птиц и зверей Тревельян разглядывал недолго, сосредоточив внимание на корабле. Суденышко было небольшим, метров двенадцати в длину, но с палубным настилом, кормовой надстройкой, высокой мачтой и косыми парусами, которые сейчас раздувал гулявший над саванной свежий ветер. Быстроходная посудина, решил Тревельян, прикинув, что, с учетом скорости течения они делают километров двадцать в час, а то и больше. Шкипер Сайлава оказался дюжим северянином с рябой рожей и короткими бачками, а в команде у него были двое парней, люди восточной расы, по виду такие же разбойники, как встреченный в Бенгоде Куссах. Будь у него закованы только руки, Тревельян схватился бы с этой троицей и отправил бы их вместе с фокусником за борт. Однако ножные кандалы были тяжелыми, цепь к ним слишком короткой, и это ограничивало подвижность. К тому же Тревельяна мучило любопытство. Почти смирившись с этой южной эскападой, он сел у мачты, рядом с клеткой Грея, и просунул пальцы сквозь решетку. Шерр приник к ним своей кошачьей мордочкой и радостно пискнул. — Ты похитил рапсода, — сказал Тревельян расположившемуся рядом Тинитауру. — Большой грех, опасное деяние, клянусь благоволением богов! Не боишься, фокусник? — Боюсь, о мой господин с грозным взглядом, но меня вдохновляет мысль о шестистах золотых. Столько мне обещано, если я доставлю в племя Кривой Ноги настоящего рапсода. Большие деньги для такого бедняка, как я! — Возможно, ты с ними расстанешься на обратной дороге. Лица твоих компаньонов не внушают мне доверия. — Мне тоже, но у меня есть хороший страж. — Тинитаур показал взглядом на Тику, сидевшего на крыше надстройки и скалившего клыки. — Ты не поверишь, на что способна эта тварь! Перегрызет горло быстрей, чем я припомню свое имя. — Ну, дело твое. Тревельян прищурился на солнце, стоявшее в зените, и зевнул. — Скажи-ка, фокусник, зачем Кривой Ноге рапсод? Да еще за шестьсот золотых? — Шестьсот мне, а тебя он одарит еще щедрее, пообещал Тинитаур. — Видишь ли, мой сладкозвучный господин, Кривая Нога — великий вождь, и правит он семью деревнями и лесом на целый день пути от речного берега. Все у него есть в избытке, тысяча воинов, женщины для дня и ночи, ожерелье из костей врагов, горшки с монетой и даже вино, которое я временами вожу ему с севера. Но от мужей, что служили Светлому Дому и возвратились на юг, он узнал про главное сокровище, про славу. И сказали ему те бывшие солдаты, что победа в битве или поединке — четверть славы, а три четверти — песня, которую сложит об этом рапсод, дабы великое свершение не растворилось без следа, а помнилось долгие годы. И потому… — Хватит, — сказал Тревельян, — это я понял. А не понял того, к чему выкрадывать рапсода и везти его на юг в оковах. Не проще ли нанять? Тинитаур вздохнул. — Странные люди в твоем Братстве, мой сиятельный господин. Не соблазняет их ни серебро, ни золото, и потому пришлось мне выслеживать рапсода точно птицу ках и даже идти с ним в Манкану, чтобы проверить, в ярком ли он оперении, или так, птенец хриплоголосый. Что поделаешь! Не желают даровитые рапсоды воспевать склоки и драки между племенами дикарей ни за какую цену. да и ты сам такой же! Если бы мы столковались у того сундука с рубинами... — Фокусник хмыкнул и почесал свой длинный нос. — Однако не столковались! И теперь, как сказано тобой, ты плывешь на юг в оковах, и я продам тебя как пленника. Из лесов, где живут дикари, непривычному человеку не выбраться, и вряд ли ты снова увидишь Семь Провинций и другие северные земли. Но не горюй! У Кривой Ноги тебе будет хорошо. — А я и не горюю. — Да? — Фокусник подозрительно уставился на Тревельяна. — Можно узнать, почему? — Потому, что ты ошибся на мой счет. Я человек привычный. Через четыре-пять дней местность начала меняться, в саванне поднялись пологие, заросшие лесом холмы, среди которых, то слева, то справа, струились притоки Рориата. Затем холмы исчезли, но деревья придвинулись ближе к речным берегам, перебрались на острова, которых попадалось все больше и больше, и, наконец, затопили окрестность до самого горизонта зеленым непроницаемым пологом. Течение стало медленнее, воды потеряли прежнюю чистоту и прозрачность и начали припахивать гнилью, висевшее в знойном безоблачном небе солнце жгло, как раскаленная печь. Тревельян, намучившись в своем душном закутке и в железных оковах, практиковал медитацию, отключаясь на долгие часы. В принципе, с помощью импланта он мог вообще уснуть на несколько дней, но это бы выглядело странным. И опасным! Вдруг Тинитаур решит, что рапсод покончил с собой каким-то хитрым способом, и, посокрушавшись об утраченной награде, выбросит его за борт? В реке уже появились местные крокодилы, да и других зубастых тварей было полно. Шкипер Сайлава вел свое суденышко в стрежне сильного течения и подальше от берегов, где, кроме неприятных чудищ, плыли подмытые и рухнувшие в воду деревья, а на дне таились коряги и топляки. Сайлава, очевидно, бывал тут не в первый раз и знал эту реку и ее опасности слишком хорошо, а потому не приближался к суше. Слушая в перерывах между трансом его болтовню и реплики матросов, Тревельян узнал, что безволосые варвары не строят хижин вблизи большой воды и с неохотой плавают по Рориату, перебираясь с берега на берег лишь в исключительных случаях. Их поселения располагались у притоков, где вода была чище, где в изобилии водилась рыба и где на песчаных отмелях каждый год откладывали яйца стаи гигантских черепах. Нижнее течение и дельта реки, впадавшей в южное пресное море Аса, были вообще необитаемы — там начиналась область болот и трясин, наполнявших воздух зловонными миазмами. Насколько помнилось Тревельяну, из Империи туда никто не добирался, а экспедиции с Базы осматривали дельту с воздуха, со скиммеров, приземляясь западнее, на прочную почву плато Асайя. Соразмеряя скорость судна с течением реки, он думал, что обратная дорога к цивилизации, в Хай-Та, а тем более в Этланд, займет пять или шесть декад — может быть, и больше. Но из джунглей по Рориату возвращались редко, лишь торговцы вроде Сайлавы и Тинитаура снабжавшие безволосых дикарей вином, рапсодами и другими предметами роскоши. Более удобный путь в Империю проходил западнее, где на север, к морю текли другие огромные реки — Фейн, в тысяче километров от Рориата, а за ним, еще дальше на запад, бассейн Кмари, который, считая с притоками, занимал часть континента. Те безволосые, что собирались служить Светлому Дому, плыли именно этой дорогой. Наконец в один из дней кораблик повернул к правому берегу и вошел в приток, медленно струивший прозрачные воды меж исполинских стволов, зарослей травы в рост человека и песчаных пляжей, где виднелись темные каменные глыбы и ползали почти неотличимые от них черепахи в таких же темных ребристых панцирях. Приток сам по себе был рекой немалой, но ее ширина скрадывалась отмелями и островами, скалами, что выступали из лесной чащи, и множеством рукавов, ответвлявшихся от основного русла. Олин из них изгибался широким серпом, и на самой его середине, под кронами могучих пальмовых дубов, стояла деревня. С палубы Тревельян ее не разглядел — хижины заслоняла зелень, и к тому же в этот момент матрос Сайлавы начал сбивать него ножную цепь. Вероятно, за их корабликом давно наблюдали с берега — у пристани из неохватных бревен, где покачивались лодки, поджидал отряд воинов, но никакой толпы любопытных, ни ребятишек, ни женщин тут не замечалось. Воины, мускулистые крепыши лет под сорок в ремнях и набедренных повязках, имели при себе кинжалы и копья имперского образца и, судя по выправке, отслужили свое Светлому Дому. Было их не меньше трех десятков, и — Привез? — Привез, как не привезти, — подтвердил Тинитаур, выскочив вперед и кивая на Тревельяна. — Вот он! Вот самый звонкоголосый рапсод в восточных землях, и зовут его Тен-Урхи. Клянусь, он стоит каждой монеты, обещанной мне великим вождем! Ты ведь знаешь, Волосатый, что Тинитаур до Оправы Мира доберется и разыщет для великого вожди лучшее из лучших! Лучшее вино, лучшие ткани, лучших женщин и лучшего рапсода! поистине этот Тен-Урхи… — Хватит болтать, — оборвал его Волосатый и, сняв шлем, продемонстрировал поросший редкой белесой шерстью череп. Шерсти было не очень много, но все же среди безволосых он мог по праву носить свое прозвище. — Разгружайте! А этого, — варвар кивнул на Тревельяна, — к Хозяину! Шкипер сдвинул крышку люка, и воины стали передавать по цепочке запечатанные кувшины с вином и тюки — видимо, с тканью и другим товаром. Тревельян, с удовольствием разминая ноги, спрыгнул на пристань и остановился. — Пошел! — Его чувствительно толкнули в спину. — Не сделаю ни шага, пока не вернут мое имущество. Мою лютню, мой мешок, моего зверька! — Отдай ему все, что он хочет, — велел Тинитауру Волосатый. — Все! Знаю я вас, крысюков... У всякого пальцы зудят на чужое... Сайлава выпустил из клетки Грея, и тот с радостным верещанием метнулся к Тревельяну. Фокусник принес его суму. Кажется, ничего не исчезло — лютня и кошель на месте, а вместе с ними — кинжал, цилиндрик лазерного хлыста и завернутая в плащ голограмма. На самом дне — фляжка, огниво с трутом и мятый, так и не просмотренный пергамент, дар даббаса. Его повели с причала восемь воинов. Фокусник семенил позади, многословно втолковывая Волосатому, какую редкостную дичь он изловил; Тревельян, прислушиваясь к его словам, мстительно усмехался. От реки в лес вела утоптанная дорожка, и вдоль нее стояли хижины — сооружения с плетеными стенами, крытые древесной корой. Тут и там горели костры, хлопотали у горшков и котлов скуластые бледнокожие женщины, сушились растянутые на решетках шкуры, носились ребятишки, а компания подростков метала дротики в большой деревянный щит. Появление Тревельяна интереса у них не вызвало. Эти дикари были совсем не любопытны и не похожи на земных полинезийцев или папуасов. В конце улицы, за широкой площадкой, находился дворец вождя, десятка три строений попросторнее, чьи кровли из коры и листьев были подперты неошкуренными столбами. Это место окружала изгородь, скорее символическая, чем реальная преграда — шесты с черепами и оружием врагов, вбитые в землю и переплетенные лианами, два шеста повыше обозначали вход. На них тоже скалились черепа, но звериные, с внушительными клыками. Тревельяна, его мешок и его зверюшку поставили перед лицом грозного вождя, сидевшего в кольце хижин на огромном пне, покрытом пятнистой шкурой даута. Справа и слева от него стояли воины, за спиной устроились жены, числом не меньше сорока, и среди них Тревельян с удивлением заметил нескольких женщин восточной расы. Наверняка Тинитаур снабжал вождя не только вином и рапсодами. Сам Кривая Нога был не стар и не молод, видимо пятый десяток еще не разменял. Его черты хранили привычное выражение надменности, и всякий, кто видел его, понимал, что этот человек хитер, опасен и жесток. От своих крепышей-соплеменников он отличался худощавым сложением, но его руки и запястья, перевитые жилами, и большие, с толстыми пальцами ладони намекали, что он боец не из последних и пополняет самолично свою коллекцию черепов. Он был одет в роскошный плащ из ярких перьев птицы ках и короткие широкие штаны, какие в Хай-Та и Этланде носили повсеместно. Оттуда их, надо думать, и привезли, вместе с кожаными сандалиями, в которых едва умещались огромные ступни вождя. «Не нравится мне это мурло», — сказал командор. «Мне тоже», — отозвался Тревельян. Волосатый, ухватив его без лишних церемоний за шею, притормозил в нескольких шагах от Кривой Ноги, почтительно сняв шлем, отрапортовал: — Рапсод, великий вождь. Тот, которого тебе обещал торговец с верховьев реки. Сам он тоже здесь. Слюной сходит, так ему хочется дорваться до твоего золота. Это было сказано на диалекте варваров, заложенном память Тревельяна вместе с прочей осиерской лингвистикой. Знал ли его Тинитаур, оставалось неясным, но он живо выскочил вперед и затараторил, мешая слова восточного наречия и языка Семи Провинций: — Я привез тебе не просто рапсода, о великий вождь, певца, что так же затмевает прочих, как в сиянии Ближней звезды гаснут другие звезды. Голос его силен и звонок, а лютня из розового дерева звучит так сладко, что радует сердца богов. И он умеет складывать такие песни, которые восславят твою мощь и внушат твоим врагам зависть, страх и ужас перед твоей силой. Он будет петь о твоей силе, твоей храбрости и твоей щедрости — ведь ты, конечно, не забыл о нашем уговоре и приготовил золото, обещанное мне. Но сперва услышь, как он поет, и ты, клянусь тремя богами, увеличишь плату, ибо это рапсод из рапсодов, который... «Ну, козел! Ну, трепло болтливое! — прокомментировал Советник. — Что будешь делать, парень? Споешь этой образине в перьях?» «Конечно, спою, — отозвался Тревельян. — Чтобы услышали, как звонок мой голос и как моя лютня радует сердца богов. Вот прямо сейчас и начнем». Похоже, великий вождь был того же мнения. Он поднялся, обошел, прихрамывая, вокруг Тревельяна (его левая нога была повреждена — колено торчало вбок), осмотрел товар и пробурчал на языке Семи Провинций: — Выглядит неплохо. Крепкий, высокий, волосатый... Может, я и подброшу тебе золота, торговец, если его голос сладок, а песни такие же длинные, как шерсть на щеках. — Он больно ткнул Тревельяна пальцем в живот, уселся на свой пень и приказал: — Пой! Пой, ублюдок, а мы послушаем — я, мои воины и мои жены! Тревельян вытащил лютню, а вместе с нею — лазерный хлыст, который сунул за пояс. Мало ли что! Вдруг его пение не понравится вождю и тот решит украсить новым экспонатом свое собрание черепов! Предосторожность не бывает лишней... Он подмигнул Тинитауру и тронул струны лютни. Она откликнулась тем звуком, какой издает пила, наткнувшись на железный гвоздь. Вождь нахмурился, воины зашептались, а женщины заткнули уши. Тинитаур слегка побледнел. — Инструмент нуждается в настройке, — пояснил Тревельян. — да и руки у меня того... подрагивают... Меня везли много дней в тесной каюте и в цепях, так что я даже не мог помочиться как следует. О еде и питье лучше уж не вспоминать... — Он извлек из лютни долгий пронзительный стон. — Вода, сырое зерно, заплесневелые лепешки... Это рапсоду, который пьет лучшие вина и заедает медом и птичьими яйцами! да и тут мне ничего не поднесли... Боюсь, сегодня я не в голосе. Тревельян попытался взять высокую ноту и пустил петуха. до фокусника, кажется, дошло, что искусство не терпит насилия и несвободы и мстит своим пленителям. Бледность на его щеках усугубилась, переходя к зеленым оттенкам. Кривая Нога грозно нахмурился. — Э-э... — начал Тинитаур, но Тревельян перебил, откашлявшись и снова дернув струны лютни. — Хоть мое горло не увлажнили здесь мед и вино, я все-таки спою великому вождю, — заявил он. — Спою балладу о богаче Хайхате Кривоногом и его сорока женах. Этот Хайхат, по правде говоря, был не только кривоног, а еще и бессилен, так что его женам приходилось туго. И вот он нанял одного пройдоху, торговца всякими снадобьями, который обещал... Впрочем, не буду пересказывать, а лучше потешу вас своим пением и сладкими звуками лютни. Набрав воздуха в грудь, он огласил окрестность визгливым воплем и под звуки лютни, не очень мелодичные, но громкие, принялся описывать внешность Хайхата. Странное дело, этот Хайхат был так похож на Кривую Ногу, словно они оказались братьями-близнецами. Тинитаур окончательно позеленел и начал потихоньку пятиться, пока не наткнулся на меч в лапе Волосатого. Жены вождя захихикали, воины раскрыли рты, а вождь вскочил, вытянул к певцу руку с огромным, угрожающе сжатым кулаком и заревел: — Еще слово, и ты станешь трупом, вонючий пац! — Тревельян покорно умолк, и Кривая Нога медленно повернулся к фокуснику. На лице вождя уже не было следов гнева; обладая властью, он умел справляться со своими чувствами, и это делало его особенно опасным. долгую минуту он рассматривал Тинитаура, словно навозную муху, угодившую в суп, затем ровным голосом сказал: — Прогнать три раза древками копий вокруг деревни и, если останется жив, отрезать язык, которым лгал мне, и бросить обманщика в его лодку. Пусть убирается! За вино и другие товары не платить. Фокусник захлебнулся криком, когда его потащили со двора, потом крик ужаса перешел в вопли боли. Вождь внимал им, довольно покачивая головой, поглаживая перья своей накидки и скаля зубы, когда особо громкий вопль заглушал стук ударов. Тревельян слушал тоже, размышляя о неизбежном возмездии, которое ждет работорговца на том или на этом свете. Совесть его была спокойна. — Хорошо поет! — сказал Кривая Нога после очередной серенады визгов, стонов и хрипов. — Ну, теперь твоя очередь, рапсод. — Он склонил голову к плечу и прищурился, прожигая Тревельяна взглядом. — Или вовсе не рапсод, а сообщник той длинноносой крысы? Сговорились меня обмануть, так? Что же торговец не выбрал кого-то поумнее, чем ты, волосатая морда? Тревельян расправил плечи и поднял повыше лютню. — Не сомневайся, вождь, я настоящий рапсод, похищенный в далекой стране и привезенный сюда против воли. Рапсоды такого не любят... А еще им не нравится, когда продают их самих и их песни, даже по самой высокой цене. — Он коснулся струн, и лютня грозно зарокотала, аккомпанируя далеким крикам фокусника. — Помни, вождь: всякого, кто продаст людей, постигнет наказание. Помни и о том, что, осудив Тинитаура, ты был моей карающей рукой. «Круто ты с ним, заметил командор. — Теперь не подружитесь». «Не подружимся, это точно», — согласился Тревельян. По знаку Кривой Ноги воины окружили его и начали сжимать кольцо… — Может, ты и вправду рапсод, — молвил вождь, — но проверять, так ли это, я не стану. И знаешь, почему? Потому, что важно не как ты поешь и играешь, а важно, о чем. Сейчас тебя забьют палками за дерзость, а труп бросят в реку, на поживу рыбам. Ты не тот рапсод, который мне нужен. — И ты не тот вождь, который нужен мне, — отозвался Тревельян. — Я сказал: всякого, кто продает людей, постигнет наказание... Но тех, кто покупает, постигнет тоже. Прозвенел аккорд, и страшное чудище, огромный тиранозавр рекс, воздвиглось над двором, хижинами и оградой с черепами. Под прикрытием этой жуткой голограммы, под звуки панических криков и топот разбегавшихся, Тревельян шагнул к великому вождю. В его руке подрагивал лазерный хлыст. |
||
|