"Флибустьер" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 4 ФРЕГАТ «ВОРОН»

Он не мог пошевелиться. То была не судорога, не мышечный спазм — просто ощущение, что тело вдруг превратилось в камень. Серов не чувствовал конечностей, не шевелились губы, не двигались веки; перед глазами — полная тьма. Это было страшно! Но в то же время он сознавал, что жив, и даже помнил, что должен находиться сейчас в салоне авиалайнера, летящего над Охотским морем на высоте десяти километров. Не чувства, но разум и память убеждали в этом, и, справившись с первым приступом паники, Серов решил, что поражен внезапным недугом. Вот только каким? Паралич, инфаркт, инсульт? Нелепое предположение! Он был не только физически крепок, но отличался завидным здоровьем и никогда не болел, если не считать чеченского ранения. Хотя, подумалось Серову, и на старуху бывает проруха. Ну, надо полагать, сейчас ему окажут помощь. Прибежит стюардесса с аптечкой, спросит, нет ли врача среди пассажиров, что-нибудь вколят или сунут в рот таблетку… только бы зубы разжать…

Зубы не разжимались, зато он начал фиксировать запахи и звуки. Ароматы были совсем не самолетные — пахло вроде бы смоленым деревом, пропотевшей кожей и чем-то незнакомым, кислым. Звуки постепенно превращались в речь, но тоже странную — слова как будто знакомы, а сути не уловить. Два голоса, бормочут над ним, гудят, шелестят… Голоса мужские; непохоже, чтобы хлопотала стюардесса. Один голос низкий, басистый, хотя его обладатель пытается изъясняться шепотом, другой повыше, слегка визгливый. О чем толкуют?

Что-то щелкнуло у Серова в голове, и услышанное стало обретать содержание и смысл. Сперва он понял, что говорят на английском — вернее, на диалекте английского, который он понимал с напряжением. Явно не кембриджский акцент и не американский, хотя в Америке по-всякому болтают — уроженца южных штатов не сразу и поймешь. Наверное, случай как раз такой… Нашелся в самолете врач — даже два врача! — из Алабамы или Джорджии, и сейчас они соображают, что ему вколоть. А может, уже и вкололи — кажется, полегче стало. Правда, чуть-чуть… Но ощущения восстанавливаются — глаз не открыть, зато появилось чувство твердого под спиной и ягодицами. Из кресла вынули, на пол положили, — мелькнула мысль.

Серов прислушался, стараясь связать воедино невнятные фразы, и волна ужаса вновь затопила его. Нет, эти «врачи» толковали не о здоровье пациента! Беседа шла о чем-то непонятном, невозможном, словно он находился не в самолете, а лежал в луже у пивного ларька. Или, скажем, у дверей шалмана, откуда его и этих двоих выкинули за пьяный дебош.

— Где мы этого ублюдка подобрали? — гудел басистый. — Где? Где, Мортимер?

— Прах и пепел! В «Старом Пью», где же еще! Парень с французского капера… с этого, с «Викторьеза»… Ну, Хенк, дырявая башка! Не помнишь?

— Помню, — басил Хенк. — Хранцузика помню… как пили, помню… как ты сапоги на бутылку сменял, тоже помню… еще — как хранцуз под лавку свалился…

— Свалился! — визгливо подтвердил Мортимер. — А ты, дубина, его на плечо и поволок! Хотел до пирса дотащить! А приволок сюда! Помнишь?

— Ни дьявола не помню, Морти!

— Х-ха! Святой Петр, ключарь небесный! И я не помню! Ну и нарезались мы, Хенк!

— Точно, Мортимер… крепко надрались… А пили-то что? Джин или ром?

— А все и пили… И этого француза ты, должно быть, сюда принес. Ты, чтоб мне в аду гореть! Ты здоровый лоб, я бы такого не допер! Ты притащил, иначе откуда он тут взялся?

Молчание. Мышцы и суставы Серова начали болеть, словно его растягивали на дыбе, но вместе с болью возвращались тактильные ошущения. Он уже твердо уверился, что лежит на чем-то жестком, и эта поверхность, твердая и шершавая, колышется вместе с ним вверх и вниз. В такт этим неспешным колебаниям скакали его мысли. Что за Хенк и Мортимер? Что за французский капер? Что за ром и джин? В самолете он пил коньяк… И почему эти типы говорят на английском?

— Башка трещит, Морти, — гулким басом промолвил Хенк. — Джину врезали, не иначе… Джин у папаши Пью голландский, быка свалит с копыт.

— Свалит, — подтвердил Мортимер. Потом с тоской признался: — Сапоги-то я пропил… Хорошие были сапоги, я их с дохлого испанца снял…

— Другого разуешь, — утешил Хенк.

— Разуешь! А до того пятками о палубу тереться? — Тишина, потом неуверенный голос: — А башмаки у этого француза отменные. И куртка новая, крепкая… Из парусины, что ли?

Француз! Это он обо мне, сообразал Серов. Что-то случилось с самолетом — наверное, что-то страшное. Похоже, террористы захватили. Пустили сонный газ или ему, Серову, врезали персонально по черепушке… Он был без сознания, когда угнали лайнер — скажем, в Новую Зеландию или на остров Барбадос. Выкинули пассажиров черт-те куда, и теперь его, беспомощного, хотят обобрать местные шаромыжники.

Ну, не совсем беспомощного, отметил он. Телесные силы прибывали с каждой секундой, пальцы уже шевелились, и, осторожно напрягая бицепсы и мышцы бедра, он чувствовал их привычную мощь и упругость. Веки Серова дрогнули и слегка приподнялись. Он разглядел низкий потолок из брусьев и потемневших, плотно пригнанных досок, квадратное отверстие в стене, сквозь которое струился яркий солнечный свет, и какую-то блестящую цилиндрическую махину на деревянном станке с колесами, торчавшую перед отверстием. Одновременно с этим он ощутил, как кто-то тянет его за ногу и, похоже, начинает расшнуровывать ботинок.

К местным бандюгам попал, мелькнуло у него в голове. Солнце теплое, щедрое — наверняка тропики. А чем страна жарче, тем меньше в ней порядка и законности… Куда тут власти смотрят? Нет чтобы помощь потерпевшим оказать! Гражданам великой Российской державы! Бросили, как последнее дерьмо… А эти гады, Мортимер и Хенк, затащили в какой-то лабаз и раздевают!

— Ты, Морти, полегче, — прогудел справа басистый голос Хенка. — Хоть хранцуз, а свой! Не гоже башмаки с него сдирать! Не по понятиям Берегового братства! Старик узнает, без руки останешься!

— Прах и пепел! — визгливый голос Мортимера ударил в уши. — Какой еще свой? Он что, к Старику нанимался? Он с «Викторьеза» и контракт с Кловетом подписывал, с жирной задницей! С «Викторьеза», а тут «Ворон»!

— Ну и что?

— А то, что его башмаки — моя законная добыча! На твои-то копыта они не налезут!

— И не надо, я и так в сапогах, — буркнул Хенк. —А ублюдок этот хоть с «Викторьеза», хоть хранцуз, а все одно свой. Пили ведь вместе!

— Пили вместе, но пропили мои сапоги. Имею я право на возмещение? Имею! Не иначе, как святой Петр послал мне этого француза, с башмаками, штанами и курткой. Штаны тоже неплохие, прочные. Я их сейчас…

Убедившись, что ступор прошел и тело ему повинуется, Серов выгнулся дугой и разом вскочил на ноги. Несложный трюк для бывшего гимнаста… Правда, потолок был низковат, и он слегка приложился макушкой, но это его не задержало: в следующую секунду он стукнул носком башмака в челюсть сидевшего на корточках Мортимера. Хорошо приложил — того будто ветром снесло.

— 3-законная добыча, г-говоришь? — прохрипел Серов, шагнул и сгреб упавшего за ворот. — Б-будет тебе добыча, гаденыш! За ноги подвешу, растлитель малолетних!

Кто-то огромный и сильный, как медведь, навалился на него сзади. Хенк, сообразил Серов, попытался разомкнуть хватку, а когда это не вышло, лягнул противника в колено. Богатырские объятия ослабли, Хенк взвыл, и тут же локоть Серова заехал ему в живот. Вывернувшись и отпрыгнув в сторону, Серов добавил ребром ладони по шее — рука загудела, словно наткнулась на чугунную колонну.

Здоровый хмырь, мелькнуло в голове. Впрочем, ничего опасного в том не было — двум неуклюжим мошенникам не выстоять против тренированного бойца. Что у них было, кроме нахальства и кулаков? Ровным счетом ничего. Ничего, что представляло бы проблему для Серова.

Он стремительно крутанулся на пятке, озирая поле битвы, резко выдохнул да так и застыл с раскрытым ртом. Вытянутое низкое помещение тянулось налево и направо, метров на пятнадцать туда и сюда; сверху нависал уже знакомый потолок с какими-то тюками, подвешенными к нему, торцовые стены были вроде бы глухими, а в боковых по всей длине зияли квадратные дыры или, возможно, бойницы. Кроме всех этих странностей, пол раскачивался, и его, вместе с потолком, пронзали толстенные гладкие столбы, а около них были лестницы, две или три, Серов не разглядел из-за царившего тут полумрака. Но не столбы, не лестницы, не стены с бойницами ошеломили его, а то, что стояло перед ними: ряд сверкающих медных орудий на дубовых лафетах. Пушки были надраены до блеска и украшены причудливыми литыми узорами; рядом, в глубоких ящиках, лежали ядра размером с солидную дыню, а с ними — чем-то набитые длинные полотняные мешочки, ветошь и приспособления, напоминавшие кочергу.

Музейные экспонаты? Но на музей это решительно не походило — от пушек и ящиков тянуло гарью и чем-то кислым, пол под ногами мерно колыхался, а в квадратных амбразурах мелькали то лазурное безоблачное небо, то сине-зеленая поверхность океанских вод.

Запах пороха, догадался Серов, а пол — вовсе не пол, а палуба. Дьявол, куда он попал?

Размышлять об этом было некогда — Мортимер поднялся, держась за челюсть, и вытащил из-за пояса нож. Не очень длинный — так, в половину руки. Стоял он на слегка расставленных и согнутых ногах, будто врос босыми ступнями в палубу, и чувствовалось, что эта поза для него привычна и естественна.

Слева надвигался Хенк, похожий на гориллу в разноцветных отрепьях, шагал неторопливо и поигрывал какой-то увесистой штуковиной — кажется, банником, которым забивают порох в пушку. Физиономию его Серов рассмотреть не мог, ее почти что не было видно, так как усы и борода смыкались с падавшими на лоб волосами, но голос слышал вполне отчетливо.

— Что ж ты, рожа хранцузская, нас обижаешь? Пили вместе, жрали вместе, и тащил я тебя половину лиги[3], а ты костылем в колено? Нехорошо-о! Не хочешь делиться с Мортимером, так и скажи, моча черепашья! А в зубы зачем? Или по колену? Господь наш сказал: зуб за зуб, око за око! А про колено Господь не говорил… ничего не говорил… за колено я что захочу, то из тебя и выну… печенку выну или яйца оторву…

Решив, что нож все же опаснее банника, Серов двинулся к Мортимеру, тот прыгнул ему навстречу, размахивая тесаком, и напоролся на сильный удар по запястью. Клинок отлетел, звякнул о ствол орудия, и в ту же секунду, слыша сопение за спиной, Серов приник к палубе. Дубина, которой орудовал Хенк, свистнула над ним, зацепив плечо Мортимера. Тот заорал, поминая пепел, прах и акулье брюхо, в котором Хенку предстоит скончаться без христианского погребения. Серов, оставаясь в нижней позиции, ударил ногой, попал по щиколотке Хенка, свалив его на палубу. Весил Хенк порядочно, не меньше центнера, и грохот был такой, словно упала со станины пушка.

Серов вскочил, противники поднялись следом за ним. Хенк прихрамывал, у Мортимера текла кровь из рассеченной губы, но оба, хищно ощерясь, двинулись к нему. Упорные ребята, подумал Серов. О каратэ и самбо ноль понятия, но энтузиазма хоть отбавляй! Он уже собрался заехать Хенку в солнечное сплетение, как где-то над ним — кажется, с одной из лестниц — раздался голос:

— Вот вы где, сучьи дети, висельники проклятые! — И сразу: — Драка на судне? Ушат помоев на ваши головы! Сюда, вы, трое!

Мортимер воровато подобрал свой нож, сунул за пояс и встал навытяжку. Хенк потер колено и тоже выпрямился. С трапа на них глядел невысокий коренастый человек, круглая голова которого, казалось, была утоплена прямо в плечи. Из-за скудости освещения Серов не видел ни лица его, ни одежды, но тон не оставлял сомнений, что перед ним начальник. Скорее всего, сержант или старшина — только эти чины умели так рычать и рявкать.

— Мы, мастер Стур… — начал Мортимер, но круглоголовый его перебил:

— Вы оба — дерьмо в штанах! Марш на палубу! — Он повернулся к Серову: — А это кто такой? Тоже наверх, бездельник! Пил с вами разберется!

Наверх так наверх, подумал Серов, взбираясь по крутой лестнице — нет, то была не лестница вовсе, а трап! Отметив это, он пролез вслед за Мортимером в широкое отверстие люка, шагнул на гладкие доски палубы, огляделся и судорожно сглотнул. Еще одно потрясение, такое же, как при взгляде на медные пушки… Солнце жарило нещадно, но он почувствовал холод между лопатками. Все вокруг было таким реальным, вещественным — и в то же время таким невозможным!

Громада белых, полных ветра парусов вздымалась над Серовым, шептала, шелестела, напевала морские песенки; чуть слышно гудели канаты, поскрипывало дерево о дерево, шипели волны под носом корабля. Он стоял в середине, между мачтами, и мог окинуть взглядом всю палубу и невысокую надстройку, располагавшуюся ближе к корме. Народа тут была масса, не меньше сотни человек, облаченных странно и причудливо — то полуголые, в одних штанах, подпоясанных ремнями и шарфами, то в рубахах и рваных безрукавках, то в длиннополых старомодных одеяниях, кафтанах или камзолах. Большинство без шляп и босые, но кое-кто носил башмаки или сапоги с широкими раструбами и шапки странного вида. Ножи и кинжалы разнообразных размеров и форм имелись у всех, иногда свисавшие с ремней, иногда заткнутые за пояс или за голенище, но другого оружия Седов не видел. Впрочем, не пестрота одежд, не дубленная ветрами кожа и не эти клинки являлись общим признаком, а глаза и лица. Свирепые, одинаково хищные, как у голодных волков или пантер, они показались Серову похожими, словно все тут были братья-близнецы: смуглые разбойные хари, нечесаные бороды, прищуренные глаза, оскаленные в ухмылке зубы…

Разглядеть команду подробнее Серов не успел — коренастый мастер Стур толкнул его в спину и тут же направил к кормовой надстройке крепким пинком. Там, у трапа, стоял мужчина лет сорока с холодной замкнутой физиономией, темными глазами и мощной, выдающейся вперед нижней челюстью. Одет он был гораздо лучше прочих моряков: фиолетовый камзол с кружевами, того же цвета штаны, добротные сапоги; на перевязи болталась длинная шпага, за пояс заткнут пистолет. Зрачки у него были как два сверла, какими дырявят бетонные стены.

Шагнув к Мортимеру и Хенку, человек в фиолетовом глубоко втянул носом воздух.

— Ром и джин, — ледяным тоном молвил он, глядя на двух приятелей, словно на подлежащих вивисекции макак. Потом повернулся к Серову, тоже понюхал и задумчиво сморщился: — Вино? Нет, крепковато для вина… Ты откуда взялся, крыса? Кто такой?

Спокойно, сказал себе Серов, спокойно; в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Тем более когда командует в нем этакий тип. Сразу видно, опасная гадина…

Он вытянулся по стойке «смирно» и доложил:

— Андре Серра, с французского капера «Викторьез»! — Мастер Стур ткнул его в почки кулаком, и Серов, будто по наитию, добавил: — Сэр!

— Что-нибудь еще, боцман? — холодный взгляд фиолетового обратился к Стуру.

— Эти двое, — Стур кивнул на Хенка и Мортимера, — вчера загуляли, мистер Пил. Притащили француза и легли отсыпаться на пушечной палубе. Потом затеяли драку. Прикажете их к капитану?

— К капитану? Зачем? Обычное наказание, боцман: три раза под килем, чтобы протрезвели. Потом — в карцер.

С этими словами Пил развернулся и стал подниматься по трапу.

— Эй! — крикнул Серов. — Я-то в чем виноват? Они хотели меня…

— Шесть раз! И не спешить! — донеслось сверху, и боцман тотчас выкрикнул:

— Эрик, Хрипатый Боб! Завести канаты! Хейнар, Олаф, Стиг — сюда!

Серов дернулся, но его уже валили на палубу, сдирали куртку, вязали руки и ноги. Делалось все быстро и сноровисто — он и глазом не успел моргнуть, как был упакован в лучших традициях российских мафиози. Закончив с ним, трое крепких светловолосых моряков взялись за Мортимера и Хенка. Те не оказывали сопротивления, даже Хенк, огромный, как медведь; видно, процедура была для них привычной. Тем временем экипаж столпился у бортов, подбадривая светловолосых гиканьем и улюлюканьем; перед затуманенным взглядом Серова вновь замаячили ощеренные рты, смуглые, опаленные солнцем плечи и спины, развевающиеся по ветру лохмотья. Похоже, в команде бились об заклад: ежели появится акула, то что она отхватит — руку, ногу или какой-то орган поважней.

— Француза первым! — рявкнул боцман Стур, и Серов почувствовал, как его поднимают. Затем сине-зеленые волны стремительно полетели навстречу, он извернулся, пытаясь защитить лицо, успел глотнуть воздуха и с громким всплеском погрузился в морскую пучину.

Тишина, покой, прохлада объяли его. Он видел неясные тени, скользившие под ним, белесые и серые, похожие формой на торпеду; он видел, как колышется вверху поверхность моря, пронизанная золотистыми лучами; видел, как свет тускнеет, уходит в глубину, в темную бездну, откуда нет возврата. Выдохнуть воздух, мелькнула мысль. Выдохнуть, закрыть глаза и погрузиться в соленую тихую пропасть… Возможно, это лучший выход? Нет! Никогда! Преодолев приступ малодушия, он задергался, как рыба на крючке. Канат, обхвативший его пояс, тащил под выпуклое днище корабля, мимо досок, покрытых ракушками и водорослями; предохраняя голову, он упирался в них руками и ногами. Тащили его не спеша, и когда Серов миновал киль, тоже обросший морской живностью, в ушах зазвенело, и он почти потерял сознание. Прошла, казалось, вечность, пока его тянули вверх; он вынырнул, задыхаясь и кашляя, сделал три или четыре глубоких вдоха и снова очутился под водой.

На этот раз он не глядел на игру солнечных лучей и смутные рыбьи силуэты — он ненавидел. Лицо и холодные глаза Пила стояли перед ним, вызывая необоримое желание вцепиться ему в шею, стиснуть пальцы, сдавить кадык, вывернуть голову, переломать позвоночник. Пил, однако, был не единственным объектом ненависти — то же чувство вызывали боцман Стур, троица вязавших его светловолосых, Хенк с Мортимером и все эти смуглые уголовники, что толпились сейчас на палубе и развлекались его мукой. Если бы он мог, то сломал бы им хребты — древним монгольским способом, так, как учили в ОМОНе: коленом в спину, хват под подбородок, и тянуть, пока не захрустит.

Он глотнул воздуха во второй раз и скрылся под волнами, едва ли не слыша этот упоительный хруст, едва ли не ощущая обмякшее тело под руками. Так уже было… было однажды… Кажется, семнадцатый случай в его практике? В Ульяновске? Нет, в Тамбове… Кого он тогда искал? Очередного бизнесмена? Нет, журналиста… точнее, журналистку, мать троих детей. Нашел ее в гараже, в яме, голую, замерзшую, избитую… хуже, чем у чеченов в плену… Вытащить не успел, как заявились двое. Одному он проломил череп гаечным ключом, с другим схватился врукопашную, сбил наземь и, ошалев от ярости, прикончил. Тем самым монгольским способом…

Ярость снова вскипела в нем, холодная ярость сильного человека, подвергнутого унижению и пытке. Он уже не считал, сколько раз его протащили под судном, сколько досталось ему глотков воздуха и сколько соленой воды попало в легкие и желудок; судорожно скрючив пальцы, хрипя и отплевываясь, он думал лишь о том, что месть окажется сладкой. Еще не зная, когда и как, он был уверен, что либо пустит этот корабль на дно, либо станет его повелителем, первым после Бога, в чьей власти миловать или казнить. Так оно и будет, сказал себе Серов и отключился.

Когда его вытащили на палубу и развязали, ему вдруг привиделось женское лицо — синие глаза под выгоревшими бровями, маленький изящный носик, упрямый подбородок, пряди светлых, цвета спелой пшеницы, волос. «Мираж, — подумал Седов, обвисая в руках тащивших его людей, — бред, иллюзия…» Его швырнули в какую-то каморку, и он лишился чувств.

Вторично воспрянув к жизни, он понял, что карцером здесь служила плотницкая кладовая. Вдоль одной стены были навалены брусья и доски, у другой стояли пахучие бочонки с дегтем или смолой, а в ящиках, занимавших дальний от двери угол, содержался примитивный инструмент, топоры, пилы, долото и неуклюжая штуковина, напоминавшая рубанок. Места оставалось мало, но Мортимер и Хенк использовали его с толком: сидели под дверью и метали кости. Теперь Седову удалось как следует их рассмотреть. Мортимер был невысок и жилист, примерно его лет, с хитрой рожей, на которой самой выдающейся деталью являлся длинный крючковатый нос. Лицо его носило следы многих пороков; можно было гарантировать, что парень он ушлый, в выпивке и бабах понимает толк и умеет хорошо считать монеты в чужих кошельках. Хенк, тот был постарше и попроще. Здоровый, словно шкаф, обросший бородой, он походил на йети: лоб в два пальца, брови, нависшие над крохотными глазками, нос картошкой и толстые, как у негра, губы. В общем, не оставалось сомнений, что Мортимер ворюга и плут, а Хенк — честный головорез, из тех, что кишки выпустит врагу и ляжет костьми за друга.

Стучали кости, и, словно аккомпанируя им, раздавались проклятия Хенка и хихиканье Мортимеpa. Серов лежал, не двигаясь и даже не пытаясь сообразить, куда его занесло, будто чувствовал, что для раздумий на эту тему информации пока что недостаточно. Инстинкт детектива: если чего-то не знаешь, слушай и молчи, молчи и слушай. Палуба под ним покачивалась, солнечный луч, падавший из крохотного оконца, скользил по стене, и воздуха было сколько угодно — теплого, ласкового, полного пряных морских ароматов. Стук, стук, стук…

— Клянусь Христом Спасителем! — вдруг произнес Мортимер. — Сомневаюсь я!

— Чего? — пробасил Хенк, подбрасывая кости.

— С этим ли французом мы надрались у «Старого Пью»? Тот вроде тощий и низенький был, а в этом шесть футов роста! Опять же башмаки… Не помню таких башмаков у того, а вот кольцо на пальце было! Золотая печатка с красным камушком… Ежели он тот француз, так где кольцо?

— Может, ты его пригрел? Возмущенное фырканье.

— Если пригрел, так где оно? Я, брат, золотых колечек не теряю!

— Пропили вместе с твоими сапогами, — предположил Хенк. — А хранцузик тот! Иначе откуда он взялся на «Вороне»?

Стук, стук, стук…

— Старик нанял, — промолвил Мортимер. — Нанял, а Пилу и боцману не сказал. Забыл!

— Старик ничего не забывает, — возразил Хенк. — Опять же, ежели нанял, так чего хранцуз отсыпался с нами на пушечной палубе? В море-то рано вышли… Чего он дрых, Морти, а не скакал по реям?

— Да уж, скакать он здоров! — сменил тему Мортимер. — Как по колену тебе врезал! Шустрый!

— Ногами дрыгает, — неодобрительно буркнул Хенк.

— Французы все такие. Папаша — упокой Господь его душу! — говорил, что это у них от пристрастия к танцам. Но этот как-то по-иному дергался. Слышал я, что турки-нехристи особую борьбу изобрели — то по яйцам ногами, то в рожу. Надо бы у Фарука спросить… он, должно быть, знает.

— Чего не придумают псы магометские на погибель честным христианам! — сказал Хенк, сплюнул и перекрестился.

Стук, стук, стук…

Решив, что больше ничего полезного не услышит, Серов пошевелился и сел. Стук сразу прекратился. С минуту Мортимер и Хенк глядели на него, а он рассматривал их, с удивлением отмечая, что не испытывает к ним ни злобы, ни особой неприязни. К тому же все имущество было на месте, и башмаки, и куртка, которую сунули под голову, и даже часы.

— Хрм… — произнес наконец Седов. — Что мы вчера пили, братцы? Что ели и где сидели?

Он решил твердо придерживаться версии о своем французском происхождении и капере, который доставил его в эти удивительные края. Он чувствовал, что все другие варианты чреваты большими неприятностями, в сравнении с коими купанье под килем — детские забавы. Инстинкт подсказывал ему, что впредь, до выяснения всех обстоятельств, лучше оставаться Андре Серра, внебрачным сыном маркиза из Нормандии, как его далекий предок Пьер.

Огромная ладонь Хенка гулко стукнула о спину Мортимера.

— Ха! А я что говорил? Тот хранцузик, тот! Мортимер поморщился и почесал между лопаток.

— Пили джин и ром, ели индюка, а сидели в кабаке папаши Пью. Лучший кабак в Бас-Тере!

— В Бас-Тере, значит… — повторил Серов. Он точно помнил, что летел с Камчатки в Москву, а не в этот неведомый Бас-Тер. Даже место с таким названием было ему незнакомо. Почесав в затылке, он поинтересовался: — А где это? Где этот чертов Бас-Тер?

— Или все еще пьян, или безумен, — буркнул Мортимер. — Прах и пепел! То-то, гляжу, он на нас набросился! Как есть бесноватый! Из-за такого ублюдка нас трижды прополоскали!

— Ну, а меня шесть раз, — миролюбиво заметил Серов. — Так где же все-таки кабак папаши Пью?

— В Бас-Тере, на Тортуге, — прогудел Хенк. — В одном плевке от Эспаньолы[4].

— В Вест-Индии, — добавил Мортимер.

— А сейчас мы где?

— В той же Вест-Индии, лигах в пятнадцати к западу от Тортуги, — сообщил Мортимер, ковыряя в зубах. — Это корыто — фрегат «Ворон», двадцать четыре орудия и сто тридцать парней на палубе. Все пропили, прогуляли… Теперь идем испанца добывать.

— Вот как, — молвил Серов и глубоко задумался. В Вест-Индию он вроде бы не собирался, и мыслей о том, как он сюда попал, у него не имелось. Ровным счетом никаких! Вздохнув, он спросил:

— А что это значит — добывать испанца?

Хенк с Мортимером переглянулись и захохотали. В смехе их не было ничего обидного — скорее удивление, чем издевка. Мортимер откинулся назад, прицелившись носом в потолок, Хенк согнулся и трясся, как в припадке лихорадки. Серов терпеливо ждал, рассматривая двух приятелей. Вернее, их одежду, тоже довольно странную: полотняные штаны до колена, цветастые рубахи с закатанными рукавами и широкие кожаные пояса. Хенк был в сапогах, Мортимер бос, зато его синяя рубаха выглядела целой, а у Хенка — сплошная рванина. Отсмеявшись, Мортимер сказал:

— Ну, ты… как тебя?.. Эндрю?.. Ты-то сам чего сюда явился? За испанским золотишком или индюшек жрать? Карманцы у тебя, я думаю, дырявые… Думаю, ни земель, ни угодий у тебя не водится, а вот долгов — как навоза в хлеву! Еще думаю, не прикончил ли ты кого в своей прекрасной Франции?

— Много думаешь, — буркнул Серов и погрузился в молчание. В голове у него царил кавардак, только крутились строчки из старинной песенки: пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рома! Он уже не сомневался, что попал на пиратское судно, и оставалось лишь сообразить, как он очутился здесь и куда пропали самолеты, машины, небоскребы, трансатлантические лайнеры и другие признаки цивилизации.

Хороший вопрос! Из тех, от которых едет крыша! Прищурившись, Мортимер поглядел на него и промолвил:

— Ты, Эндрю, очень похож на парня, у которого проблемы. Я прав, Хенк?

— Клянусь мачтой и якорем! — подтвердил его приятель.

«Знали бы вы о моих проблемах!..» — с тоской подумал Серов, откашлялся и произнес:

— Проблема, конечно, есть. Я ведь на «Викторьез» нанимался, а очутился на «Вороне».

— Один дьявол, — утешил его Хенк, подбрасывая в огромной ладони кости.

— Дерешься ты здорово, — добавил Мортимер. — Но зубы мои целы, и я на тебя сердца не держу. Покарай меня Господь, если так! И Хенк не держит… Верно, Хенк?

— Верно, — прогудел великан.

— Так что о «Викторьезе» ты забудь, а поклонись Старику и скажи, что спал и видел, как бы поплавать на «Вороне». А мы, — Мортимер положил руку на мощное плечо приятеля, — мы тебя в подельники возьмем. Ты как, Хенк?

— Отчего же не взять. — Покосившись на Серова, Хенк потер колено. — Лягаться он горазд!

— В подельники — это как? — полюбопытствовал Серов.

— А так, — любезно сообщил Мортимер, — что если тебе кишки выпустят или вышибут мозги, то Хенк и я получим твою долю. Ну, а если с Хенком что случится, то мы с тобой его наследники.

За свои мозги и кишки он, кажется, не беспокоился. Серов, впрочем, тоже; его больше интересовало, где он очутился и как попасть обратно в цивилизованное общество. Может быть, открыть глаза и проснуться? Но вроде бы глаза и так открыты…

— Этот Старик, которому я должен поклониться, кто он такой? Пил, козлина фиолетовый?

— Пил — помощник Старика, — объяснил Мортимер, — и с ним ты, парень, не заводись. Ради Христа и Девы Марии! Нам подельник с дырявой шкурой ни к чему, а Пил на это мастер — если не пулей достанет, так клинком. Из королевских флотских офицеров он, из благородных, да только неприятность нажил в Лондоне. Говорят, не тому селезенку проткнул, графу или герцогу… Нет, Старик у нас попроще! Старый добрый Джозеф Брукс с Барбадоса… Хотя под горячую руку лучше ему не попадаться — или башку проломит, или ножиком пырнет. Он у нас большой любитель ножиков.

— Учту, — пообещал Серов, соображая, как бы подобраться к самому главному вопросу. Ничего не надумал и вымолвил: — Денек-то нынче хороший, солнечный… Вот только какой? Запамятовал я что-то.

— Среда, — сказал Мортимер, — среда, а может, пятница. Надо у Тома Садлера спросить. Том — казначей и дни считать умеет.

— Это не важно, среда или пятница, — буркнул Серов. — Я насчет года интересуюсь. Да и месяц бы узнать неплохо.

Хенк вцепился в бороду, хлопнул глазами, а Мортимер издал странный звук, что-то среднее между хрюканьем и взвизгом. Потом он поглядел на Серова с сожалением, вздохнул и произнес:

— Говорил мне папаша, что пьянство не к добру! Два стакана в день, и больше христианской душе не положено. Больше — это уже не от Господа, а от дьявола… А дьявол ум смущает, мрак наводит, от коего затмение в голове и нехороший трепет в членах. Дьявол, он во всяком кувшине, если допить его до дна! А ты сколько выпил? — Тут он уставился на Серова. — Сколько, спрашиваю? Не меньше четырех, должно быть, раз память отшибло!

— Ты мне проповеди не читай, не старайся, — усмехнулся Серов. — Сам-то помнишь, какой нынче год?

— Помню, помню! Я-то помню! — Мортимер погрозил ему пальцем. — Том Садлер говорит, что новый век недавно наступил, и в Старом Свете наступил, и в наших Индиях, и в Святой Земле, а это значит, что год у нас тысяча семьсот первый от Рождества Христова. Точно, тысяча семьсот первый! Чтоб мне дерьмом ослиным подавиться, если не так!

Улыбка на лице Серова погасла.