Елена Афанасьева ne-bud-duroi.ru

1 На крыльях bat@ (Женька, сегодня)

За четыре часа до того, как все началось, я еще торчала в Кремле.

Пресс-конференция нудно катилась к концу. Отщелкав положенное число протокольных кадров, я теперь терпеливо дожидалась момента, когда можно будет смыться. И с трудом подавляя зевок, разглядывала парочку сидящих за малахитовым столом лидеров великих держав.

Пресные какие-то. То ли дело прошлый тандем на высшем уровне! Каждый саммит что-нибудь отчебучивали — успевай аккредитовываться. А эти… Напрасно потраченный день. В семь встала, к восьми поспела к Спасской башне на проверку аппаратуры. Там в три раза дольше обычного продержали, в каждый кармашек кофра залезли, саму всю прощупали, словно что-то искали. Бомбу в бюстгальтере несу! С моей грудью не то что бомба — и граната выпирать будет, никакого обыска не потребуется. То ли дело у Ленки, которая еще в школе, скрывая от мамы, что курит, под одной грудью прятала пачку «Космоса», под другой — коробок спичек. Так нет, обыскивали, ощупывали и еще хамски спросили, не забыла ли я чего.

С полдесятого на старте, с одиннадцати в полуприсяде, чтобы в двенадцать двадцать несколько раз клацнуть затвором. На все адекватное в жизни всегда найдется своя порция протокола. Грустно. И еще сон этот из головы не шел, тот снова приснившийся сон, после которого всегда не хочется просыпаться. Никитка, такой до спазма в животе родной муж, берет за руку и ведет к колыбельке, а там не Димка — он рядом, а девочка. Я склоняюсь над колыбелькой и раздваиваюсь. Теперь меня две — та, что склонилась, и та, что внутри, — крохотная, долгожданная. Разделение на две половинки бытия.

Дернул же черт в пятнадцать лет запомнить, что сказала гадалка — будет у тебя муж, тебя старше, будут дети — мальчик и девочка. Только девочку тебе Господь пошлет, когда поймешь в жизни что-то главное…

Не поняла… Возраст уже не тот, чтобы этому сну сниться, да и Никита десять лет как вне моей жизни. Из всего сна в наличии только сын Димка. Остального нет, словно не было.

Об ушедшем счастье помнить нельзя. Чтобы выжить, надо забыть. Я выжила, потому что забыла. Совсем. И предавал только этот сон, после которого просыпалась с мокрыми щеками — неужели во сне люди плачут настоящими слезами?

Вот и сегодня зуммер мобильника, заведенного на шесть утра, показался спасением. Из незаслуженного рая убегать нужно не глядя. Убежала. Обычные два ведра холодной воды на себя, кофе в себя (чайник еще теплый, опять Димка всю ночь за компьютером просидел!) — и вперед! В Кремле ждать не любят. До того, что ты прилетела ночью и спала только пять часов, и тем более до твоих снов и до тебя самой никому в целом свете дела нет. Чтобы выжить, надо не жить…

Живу. Если жизнью можно назвать это протокольное бытование. Все серые стоят, оттеняя фон малахитовой роскоши Кремля. Почему при любых лидерах клерки на одно лицо? А кто это там, так похож на серую кардинальшу десятилетней давности?

— Кто это? — дернула за рукав соседа по прозвищу Джонни-толстяк, завсегдатая паркетных съемок, в паре с которым когда-то в другой жизни работала в госагентстве.

— Не узнала?

— Не поверила.

— Мадам Кураева постарела…

— Где ж она так долго была?

— Говорят, замужем, то ли в Италии, то ли в Швейцарии…

— Мелковато для ее масштабов.

— Вот и вернулась!

— Да времена не те…

— Погоди! Такая и времена еще поменяет…

Задумавшись о российской мадам Помпадур, случайно замеченной в некогда привычном для нее кремлевском интерьере, я упустила момент, когда коллеги повернули объективы от их президента к нашему и уже вовсю стрекотали щелчками камер в его сторону. Опомнилась, лишь когда заметила в своем видоискателе, как бравый американский лидер засунул два пальца в рот, вытащил жвачку, слепил шарик и прилепил его к малахитовой столешнице тем же движением, каким, поди, всю жизнь лепил жвачку к столикам в «Макдоналдсе». Рефлекс.

Тот же рефлекс заставил меня нажать на кнопку фотоаппарата. Боковым зрением заметила, что конкуренты, увлеченные нашим президентом, казус со жвачкой, похоже, проморгали.

Осторожно стала пробираться между объективами и кофрами, вычисляя, как скорее сдать снимок в агентство, на случай если кто-то кроме меня все-таки успел запечатлеть сие. И уже предвкушала уши шефа бюро. Уши эти отличались удивительным свойством краснеть в предчувствии сенсации. World press photo! Обложка Time! Повышенный гонорар как минимум.

За два часа до того, как все началось, я была на Кутузовском, в офисе западного агентства, на которое много лет стринговала.

— Ви с ума зошли, Женья! Ми ваз отправльяем на зерьезную зьемку, а ви что приносьите?!

Обложкой Time не пахло. У шефа побагровели не только уши, но и все лицо.

— В то времья, когда ми объединьяем все зилы для борбы з изламским терроризмом, ви хотите виставить демократьического лидера вьеликой страны на посмешищье?! Карьикатуру из него сделать?! — шипел тот самый шеф, который в 96-м, будучи еще простым корреспондентом, вне всякой очереди проталкивал на ленту мои кадры с нашим первым президентом, пляшущим в ходе своего предвыборного турне на ростовском стадионе: «Генияльно, Женья, мир должен видеть политика в истинном светье!» Теперь свет, видимо, поменялся.

— Ковыряйся в носу бен Ладен, вы бы молнией выдали снимок на ленту. А ваши — они, конечно же, святы! Не на ранчо с коровами росли, — парировала я вяло.

Настроение было испорчено, а затею переспорить американскую буквальность любого из четырех шефов, которых пережила за время стрингерства, я бросила еще во времена, когда их гонорар за один снимок равнялся трем моим месячным советским зарплатам.

— Мир перед лицом угрозы тьерроризма, и очерньять наших лидеров, значьит играть не руку врагам демократии! — Все больше багровел Тимоти.

— Странная у вас демократия получается. Наших пьяных президентов тиражировать на весь мир можно, а бескультурных ваших нельзя.

— Езли у вас, русских, ничьего святого нет и ви так змеетесь над теми, кого зами и вибрали, это ваш проблем! Змеяться над нашими зимволами демократии вам никто не позволит!

Я и не «змеялас». О повышенном гонораре речи быть не могло. Без штрафов бы обошлось.

Сидящий за своим компьютером второй корреспондент, огненно-рыжий Даг, подмигнул — не бери, мол, в голову! И показал за спиной шефа оттопыренный средний палец, одними губами произнеся ругательство.

— Поеду спать. Ночью только в полвторого из Назрани вернулась, с семи на ногах, и пшик…

Не раз замечала, что беспредельная усталость обостряет ощущения. После долгих фотозасад, когда сутками без сна пасли у чилийского посольства Хонеккера или несколько дней сидели в Буденновске, я вдруг начинала ловить детали и ощущения, фиксировать которые прежде не случалось. Привычные улицы вдруг подбрасывали странные сюрпризы. Обычные прохожие простым движением открывали все свои тайны.

Разбитый «Москвич» того почтенного возраста, в котором отечественные машины уже не живут (на нем еще Димку везли в первый класс), с трудом притормаживал на скользком асфальте, грозя очередной раз застрять посреди дороги. Датчик топлива угрожающе горел и до моего отъезда в командировку, но времени заехать на заправку так и не нашлось. Колодки ни к черту! Давно менять пора!

Дождь зарядил нешуточный. Скрипящие дворники почти не справлялись с потоком воды, лишь изредка давая возможность относительного обзора. Но, старательнее обычного вглядываясь в лобовое стекло на светофорах, я вдруг замечала странные сюжеты и декорации мокнущего города. Перебегающий дорогу человек в дорогой куртке, поскользнувшись, ударился о крыло и чуть не влетел под мои колеса — машину даже тряхануло. Хорошо, что «Москвич» прочно стоял в пробке. При движении я наверняка покалечила бы беднягу.

Мужчина встал, отряхивая от мокрой грязи дорогие брюки и что-то бормоча, побрел в сторону, противоположную той, куда только что бежал. Скрылся он в подъезде с вывеской брачного агентства «Синяя Борода». Может, на рандеву спешил, а грязный идти не хочет.

Ну и названьице для брачного агентства — «Синяя Борода»! Кто из нас чего-то не понимает? Я им плачу деньги, они мне находят мужа, который меня же и душит?! Интересно, сколько у них в месяц получает главный пиарщик? Или ему конкуренты приплачивают? За дискредитацию родной конторы. Может, предложить ему поставить дело на поток. Торговать брендами — охранное агентство «Чикатило и Ко», страховая компания Юрия Деточкина, институт благородных девиц имени Моники Левински… Чего дудишь, думаешь, раз «Гелентваген», да еще с крутым номером сплошь с бубликами букв «о» и палками единиц, тебе через меня ехать можно?! Сама вижу, что уже зеленый, еду я, еду. У меня ж не джипешник! Чтобы выжать сцепление на моем танке и попасть в первую, а не в третью скорость, усилия нужны. А сил после стольких бессонных ночей у меня не много. Больше помутнения рассудка.

Свернув с Маросейки, во дворе с трудом втиснула свой ржавый лимузин между двумя «Мерсами», явно относящимися к соседнему подъезду, три года назад на корню закупленному неким банком. Въехавший следом джип не знал, где приткнуться. Не успел, дарагой, парасти! Такова она, селяви. «Москвич», он тоже хочет парковаться! А ты в переулочке местечко поищи, хотя хрен найдешь.

«Гелентваген» уезжать из двора не спешил, словно надеялся, что кто-то освободит место. «Ну жди, жди!» — мысленно разрешила я и, зевая, потащила привычно отрывающий плечи кофр на последний этаж. В нашем некорпоративном подъезде лифт снова чинили.

До того, как все началось, оставалось час двадцать.

— Голубушка, Женечка, у вас потолок случаем не протек? — окликнула выглянувшая из квартиры слева соседка.

Соседка была из тех считанных экземпляров московских старушек, что дома ходят в юбке и блузке с камеей и каждый день носят антикварный черепаховый гребень, который год от года все хуже держится в редеющих волосах. Сколько лет моей соседке, в нашем подъезде не ведал никто. Еще во время нашего с Димкой вселения она показалась мне древней, хоть и колоритной старухой. За десять лет соседка ничуть не изменилась. Наверное, все ее возрастные лимиты были исчерпаны, и дальше меняться стало некуда.

— Не знаю, Лидия Ивановна, дома почти не бываю. А Димка и потоп может не заметить… Сейчас посмотрю.

Распахнув дверь и сбросив свою вечную фотоношу на ее законное место — старый сундук в прихожей, — кликнула сына.

— Джой, у нас потолок не тек? Джо-о-ой! Дрыхнешь? Дернув дверь в комнату сына, заметила, что под его

одеялом кто-то есть. Ночью я на это не обратила внимания. Когда я приехала, Димка сидел за компьютером. Неужто, отправив барышню в постель, продолжил работу? Высокие отношения!

Дверь в комнату сына пришлось целомудренно прикрыть и кричать уже издали:

— Лидия Ивановна спрашивает, во время дождя потолок не протекал?

— Был дождь?

— Ливень! А гражданам интернета — что зима, что лето…

Бросив взгляд на пошедшие трещинами, ни разу не ремонтированные, но сухие потолки, пошла обратно на площадку.

— Нет, Лидия Ивановна, похоже, у нас не протекло.

— Над вами крыша, наверное, хорошая. У покойника Григория Александровича, царство ему небесное, тоже всегда сухо было. И у Татьяны Николаевны с Павлом Никитичем. А надо мной — что за беда такая! Как дождь, все сразу набухает. И Викочка, голубушка, мучилась, дышать не могла.

И Лидия Ивановна привычно запричитала об умершей подруге, с которой они прожили много лет. Но слушать про покойницу Викочку и про набухание соседских потолков не было сил. Хотелось только спать… Спать… Согреться в ванной и спать.

— Не слышишь, что ли, Жэ Жэ, тебя.

Входная дверь чпокнула, видно, ночная гостья сына исчезла столь же незаметно, как и появилась, а снявший трубку Димка тем временем звал меня к телефону. Завернувшись в полотенце, выскочила из ванной, прошлепала на кухню и мокрой рукой взяла трубку.

— Але!

— Не будь дурой…

— Вы, наверное, не туда попали, — зашипела я от злости, что зря выдернули из ванной. Приходится мерзнуть, на полу растекается лужа, и все ни за что.

— Туда мы попали! Постарайся все понять! И не будь дурой…

Связь отключилась. Пошли гудки.

Собственно, началось все в этот момент, только тогда я этого еще не знала. До осознанного начала оставалась пятьдесят одна минута.

— Маразм крепчал!

Сигарета от мокрой руки разбухла и не хотела прикуриваться.

— У тебя кто-то был или мне показалось? — как бы вскользь поинтересовалась у наливающего себе кофе сына.

— А что наша жизнь — как не реальность, данная нам в ощущениях! — сонно изрек Джой.

— Философ доморощенный!

— Да ладно тебе, ЖЖ.

На цыпочках пошлепала обратно в ванную, добавила горячей воды, но согреться не могла. В животе сидело мерзкое ощущение — помесь озноба с отвращением. Забравшись на свой допотопный диван размером со стартовую площадку небольшого корабля и поленцами кожаных валиков вместо двигателей, завернулась в комочек и укрылась с головой — только нос наружу. Сейчас засну, и это не отпускающее ощущение бреда уйдет. Сейчас засну… Сейчас…

Прозвища ЖЖ, как и Джой, или Джойстик, прижились у обоих от инициалов. Я — Женя Жукова. Сын — Дима Жуков, в детстве до одурения заигрывавшийся в телевизионную приставку, последний подарок отца перед отъездом в Штаты. Девятилетний в ту пору Димка засыпал с джойстиком в руках, за что и был так прозван.

Со временем длинное прозвище сократилось до краткого Джой. Ибо постыдно было бы нынче публично звать Джойстиком двадцатилетнего дядьку, носящего то дреды разного цвета, то юбку поверх штанов (только бы бабушка с дедом не увидели, я-то как-нибудь переживу!), живущего преимущественно в сети и лишь изредка отвлекающегося на невиртуальный мир. И сын стыдился бы такого обращения не меньше, чем сидевший со мной за одной партой в первом классе Лешка Оленев стыдился своей пышной чадолюбивой мамаши, когда та при всех называла его Олененком. Что, впрочем, не помешало Лешке ныне стать олигархом…

Срываясь на домашнее прозвище без свидетелей, при Димкиных приятелях я старалась себя контролировать, благо делать это приходилось нечасто. Слишком уж параллельное получалось у нас существование. Обитая на одной жилплощади, мы практически не пересекались. Что и спасало от конфликта поколений.

Раздрызганность нашей квартиры не вязалась с респектабельным видом из окна. С панорамой на Кремль бедные ныне не живут. Случайно доставшаяся в 93-м году квартира являла собой странную помесь всего, чем была полна до нашего прихода, и того немногого, что мы с Джойстиком принесли с собой. Как слоеный пирог, где культурный слой каждого следующего хозяина не уничтожал, а покрывал предыдущие.

Вид с последнего этажа давно не ремонтированного дома выступал в качестве компенсации вечно засоряющихся труб, грохота соседских евроремонтов, автомобильных пробок под окнами, электрических пробок, вылетающих от включения стиральной машины. И периодически появляющихся мышей. Увидев мерзкое серое существо в первую здешнюю зиму, я визжала так, как никогда не позволила бы себе визжать в командировках на войну. Джой тогда был еще мал, чтобы оказать иную поддержку, кроме моральной. Пришлось самой закупать мышеловки и самой выбрасывать раздавленные тушки с длинными хвостами в унитаз. После первых четырех мышей меня долго мутило, остальные восемь сошли легче. Но еще полгода самые страшные сновидения приносили с собой серых грязных тварей, разрастающихся до невиданных размеров и заполоняющих всю мою квартиру и весь мой мир.

Следующее мышиное нашествие случилось через несколько зим. Джой успел подрасти и смог спасти меня от очередного нервного срыва. Закладывая в мышеловку сырно-колбасное угощение для непрошеных визитерш, он спокойно пояснял мне, что у средневековых мореплавателей крыса считалась деликатесом: «На каравеллах Магеллана голодающие платили за них по полдуката — бешеные, между прочим, деньги!» В нашей странной паре порой было трудно понять, кто родитель, а кто ребенок.

«До „бабы-я годки-опять“ осталось… 1826 дней».

Плакат над столом, вывешенный Джоем весной в день моего сороковника, предполагал, что число дней будет меняться. Но и последнее число 1790, от руки вписанное поверх предыдущего, уже отстало от действительности. Пересчитывать было некогда.

— Мать, знаешь, тебя пора переименовывать, — прокричал с кухни сын.

— С какой стати?

— ЖЖ в сети называется модный сайт дневниковых записей.

— Может, в суд на них подать за незаконное использование бренда? — все еще пытаясь заснуть, отшутилась я. — Справедливость где?

— Э-э, мать, какая, понимаш, сапараведлывость? Колумб открыл Америку, а назвали ее чьим именем?

— Колумб, к вашему сведению, был скорее жадный до денег купец, чем бескорыстный открыватель. Товарисч даже не понял, что открыл. А Веспуччи дотумкал. Чуешь разницу? Голова дана человеку…

— …чтобы думать, — хором закончили мы одну из наших знаковых фразочек, которую я твердила Димке с самого рождения: «Голова человеку дана, чтобы думать, а не чтобы кепочку носить». Кепочка менялась на банданы и прочие новшества поколения некст, но суть оставалась.

— Джой, совесть поимей, дай поспать.

Но заснуть снова не удалось. За тринадцать минут до того, как все началось, телефон снова захныкал. Почти вздрогнула, еще не оправившись от муторного осадка прошлого идиотского звонка. Но на этот раз все было спокойно. Сын договаривался встретиться с другом Толичем в ОГИ.

— Мать, репутационную потерю одолжи! Я всего на полчаса! Неохота байк вниз тащить, да и оставить его в Потаповском негде — упрут.

Обычно сын ездил на маленьком мотороллере. И лишь в крайних случаях мог сесть за руль «Москвича», называя мою машину «ущербом имиджу» и «репутационной потерей». Памятуя о словах сына, направляясь на важные съемки, я всегда оставляла машину за пару кварталов от места назначения, чтобы никто не увидел.

Нехотя встав и дойдя до комода в прихожей, вытащила из кофра техталон и ключи.

— Застрянешь, я не виновата.

И уже вернувшись к дивану, вспомнила о горевшем всю дорогу датчике топлива. Сейчас ребенок замрет как вкопанный посреди и без того узкой Маросейки, и виновата в этом буду именно я!

До того, как все началось, оставалось одна минута тринадцать секунд.

Восьмерка в коде «кривого» мобильника сына не набиралась. Попробовав раза три, я поняла, что легче крикнуть с балкона. Набив пару синяков о нелепо расставленные по квартире шкафы — похоже, никогда руки не дойдут до того, чтобы внести свою жизнь в чужую квартиру, — выбежала на балкон. И с облегчением заметила, что около «Москвича» Димки еще нет.

В левый из двух окруживших мое автомобильное чудо «Мерседесов» дюжий охранник усаживал конфетную цыпочку, по виду которой трудно было предположить, что ее привозили банкиру для работы с документами. Девушка еще не успела спрятать в машину ножки в четырехсотдолларовых панталетиках со стразами, когда из нашего подъезда появился Димка.

До того, как все случилось, оставалось двадцать три секунды.

— Джо-о-о-й! Восемнадцать секунд…

— Джо-о-о-йка! Пятнадцать секунд…

Сын остановился на полпути к машине и задрал голову вверх.

— Там бензин на нуле-е-е! Девять секунд…

— Посреди Маросейки заглохнешь! Три секунды…

Дверь соседнего «Мерседеса» захлопнулась.

Одна секунда…

Взрыв!!!

Перевожу глаза с сына на то место, куда он шел, и вижу, как по очереди взрываются и горят все три припаркованные в ряд машины — мой «Москвич» и обрамляющие его «Мерседесы». И следом в воздух взлетают рассохшиеся деревянные фигуры, числившиеся в нашем дворе детской площадкой. И во всех концах двора десятками сирен начинают голосить дрогнувшие разом джипы и бээм-вэшки.

С идиотизмом профессиональной машинальности возвращаюсь в прихожую, достаю из кофра камеру и сменный объектив, бегом спускаюсь во двор. Начинаю снимать. Пленку за пленкой. Сбегающихся владельцев других машин, выгоняющих свои иномарки подальше от опасного горения. Суетящихся охранников банкирского подъезда. Своего Димку, пытающегося из небольшого огнетушителя залить пламя. Отраженную в летнем свете струю воды, схлестнувшуюся с черно-бордовым дымом. Громоздкую пожарную машину, с трудом втискивающуюся в узкий двор. И то, что осталось от замеченных мною охранника и красотки. Точнее, от ее панталет. Не поддавшиеся огню стразы среди буро-красной гари — ирреальный бриллиантовый осадок.

Потребность снимать всегда была моей обычной реакцией на шок. Только перезаряжая третью пленку (машинально схватила обычную камеру вместо цифровой), я выпустила мысли из-под контроля. И представила, что могло случиться, не окликни я сына. Секунд, в течение которых я кричала о закончившемся бензине, а Джой, задрав голову, меня слушал, хватило бы ему, чтобы дойти до машины, вставить ключ в замок и…

И тогда среди этих изуродованных тел мог быть Димка.

Вот и живи после этого с видом на Кремль. Угробят за чужие грехи…

Отмывшийся, успокоивший меня («Не было бы счастья, да, может, хоть несчастье заставит тебя купить новую машину!») и ответивший на первые вопросы приехавшей следственной бригады Димка все же ушел на встречу с Толичем. Пришел мой черед рассказывать молодому капитану с колоритной для мента фамилией Дубов все, что знаю.

А что я знаю? Вернулась с пресс-конференции из Кремля, запарковалась на свободном месте, слева и справа стояли два «Мерседеса» — синий справа и черный слева. В моделях не разбираюсь, кажется, правый еще называют «глаза». Вспомнила, что бензин на нуле, окликнула сына, который собирался ехать. Страшный взрыв, все горит. Какой из автомобилей взорвался первым, не помню. Похоже, что все разом. Или синий позже, а мой металлолом и черный вместе. Нет, не могу точно сказать…

От мельком виденных отрывков телевизионных ментовских саг сложилось ощущение, что сыскари должны быть посолиднее, покрепче. А этот щупленький, ненамного старше Димки… Тоже старался меня успокоить: «Предположения делать трудно. Скорее всего причина в профессиональной деятельности кого-то из владельцев машин, припаркованных рядом с вашей. Жалко, что ваш автомобиль не был застрахован…»

Смешной… Судьба сегодня застраховала Димку, при чем здесь автомобиль! Хотя на чем я завтра поеду в подмосковный поселок правительственных дач — вопрос. Купить до завтра другую машину, пусть даже такую же разваливавшуюся, как сгоревшая «репутационная потеря», я не успею. Брать в аренду пока не научилась. Надо Джойку попросить, пусть поищет в интернете, дорого ли это. Мне хотя бы завтра на съемку сгонять, там видно будет… Или самой в поисковую систему «аренду автомобилей» завести?

Пока «Яндекс» соображал, что мне ответить, открытая, но еще не проверенная электронная почта махала крылышками летучей мыши. Плохо соображая, кто и что пишет, стала перебирать накопившиеся письма. Не открывая, делитнула одно из посланий с незнакомого адреса — надо напомнить Димке, чтобы поставил мне защиту от спама, когда что-то заставило остановиться. Открыла папку Trash, нашла последнее сброшенное. Что же задело? Обратный адрес?

ne-bud-duroi@ne-bud-duroi.ru Ничего себе адресок…

Этот странный звонок, когда я купалась. Что тот идиот сказал? Не будь дурой?

Опасно иметь то, что тебе не принадлежит. Лучше отдать… Во время проверки фотоаппаратуры у Спасской башни Кремля перед пресс-конференцией выложи то, что должна отдать, на лоток для личных предметов и оставь там. Это в твоих же интересах. Мало ли что может случиться в наше страшное время с незащищенной одинокой женщиной, у которой старая машина и молодой сын…

Старая машина, молодой сын…

«То, что должна отдать…»

Что должна, кому?! Что мне не принадлежит?

Бред все круче. Сегодня утром от меня чего-то ждали, а я понятия не имела — чего.

Если это письмо подколка, тогда почему меня так шмонали на проверке аппаратуры у Спасской башни? Совпадение? Всех пропустили. Джонни-толстя к в своем пузе три бомбы мог пронести, на него едва взглянули. Меня прошерстили, будто действительно что-то хотели найти. Охранники отходили куда-то, советовались. Старший звонил по внутреннему телефону: «Ничего нет… Записная книжка…» Не книжка же моя им нужна была. Тоже мне секретные данные — номера сотовых, которые у звезд и политиков каждые три недели меняются.

«…что тебе не принадлежит». Да здесь полная квартира вещей, которые, по сути, мне никогда и не принадлежали! Вошла сюда с сумкой аппаратуры, Джойстиком, двумя чемоданами, телевизором и горшком с белым антуриумом, который, несмотря на все скитания с квартиры на квартиру, умудрялся цвести.

Наш скарб тогда умещался в легковушку. Поменяв за полтора года, прошедших после отъезда Никиты, семь съемных квартир, я свела вещи к минимуму. Хозяева, радужно сдававшие жилье на неограниченный срок, через пару месяцев как по команде начинали выселять. Посему все собственное барахло помимо фотоаппаратуры было аннулировано. Прочие нужные остатки «движимости» хранились у родителей.

Мне всегда хотелось придумать себе немного прошлого.

Подсознательно томила обыденность детского существования со стандартным набором из панельной двенадцатиэтажки, коричневой стенки, углового дивана и книжных полок с несколькими собраниями сочинений, чьи корешки в разных сочетаниях встречались во всех известных мне квартирах. Но фактологической основы для иной, более роскошной родословной, и ее вещественных примет в стандартности бытования нашей семьи не наблюдалось. Ни тебе старинных портретов и портретиков, ни запылившихся на антресолях солнечных зонтиков и бабушкиных шляп, ни тщательно запрятанной среди старых книг Фамильной Драгоценности.

Девочкой я так и не рискнула придумать себе эту таинственную, невесть по какой (но обязательно страшной, трагической) причине потерянную родословную — не хватило духа. Или вольности, не воспитанной во мне с молоком моей преподававшей научный коммунизм матери. Чужое прошлое досталось мне в 93-м неожиданным обвалом. И теперь оказалось мне не под силу.

Скоблила молодую картошку, заказанную сыном в интернет-магазине (заехать в невиртуальный продуктовый я всегда собиралась и всегда забывала), и вдруг вспомнила фразу из бредового послания.

«…старая машина и молодой сын».

Идущий к машине Димка. Взрыв. Разница четыре секунды.

«Не будь дурой!»

«Какая машина взорвалась первой?»

Как в замедленной съемке, в моем сознании прокручивалось то, что в первые минуты шок не давал вспомнить в деталях: Димка оглядывается. Я кричу: «Посреди Маросейки заглохнешь!» Страшный грохот. Перевожу взгляд на место стоянки — горит моя машина, в которой и взрываться-то было нечему — бензин на нуле… И только после этого, уже на моих глазах, взрывается левый «Мерс», а потом и правый.

Мой «Москвич» взорвался первым.

От резкого звонка в дверь вздрогнула. Может, Джой во всей этой неразберихе ключи забыл?..

Набив еще один синяк о комод, с ножом и картофелиной в руке открыла дверь.

И отшатнулась. На руки мне падал человек. И — не в моих силах было удержать огромное тело — рухнул лицом вниз на немытый порог. Из спины упавшего, из джинсовой куртки, торчал нож. По моей руке, по длинной майке с логотипом агентства, в которой я обычно ходила дома, и по коврику для обуви расплывались красные пятна.

— Труп.

Мне показалось, что я кричу во все горло. Но что-то парализовало мышцы. С раскрытым в немом крике ртом, Ударившись головой о тот же комод, я сползла на пол.