"Монстр сдох" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Анатолий)

Глава 2 ОБСТАНОВКА НАКАЛИЛАСЬ

Генерал Самуилов не перестраивался, скурвилась система. В ней появилось слишком много пробоин. Сбой произошел не в социальном организме (социализм, капитализм, это все чушь собачья, область пустознания, хотя и овладевшего умами миллионов людей на планете), разлом прошел по душам, рухнула видовая ограничительная конструкция общественной нравственности.

За пять-шесть лет Россия, не оказав сопротивления, превратилась в скотный двор. На шестой части суши восторжествовал первобытный принцип — "иметь!" — зловещий знак, припечатанный дьяволом. Принцип "иметь", "брать", "хватать", "добывать" исключал дальнейшее развитие, превращал жизнь человека в примитивный цикл, в бессмысленное мельтешение между двумя исходными точками — рождения и смерти. Это тупик. Как сказал однажды Гурко: общество, утратившее мечтательность, не имеет будущего. Теперь человек рождался единственно для того, чтобы посытнее нажраться, понаряднее одеться, расплодиться, прокатиться на "мерседесе" — и сдохнуть. Если кроме этого кому-то удавалось нацепить часы "ролекс" в золотом корпусе и обзавестись пластиковой карточкой, то можно было считать, жизнь состоялась на сто процентов.

Целые поколения молодых безмозглых олухов, выбравших пепси, ни о чем ином не помышляли и презирали своих предков больше всего за то, что те ухитрились промыкать век, занимаясь какими-то нелепыми делами: растили хлеб, вкалывали на заводах и вместо того, чтобы нежиться на Канарах, запускали в небеса никому не нужные летающие игрушки. При этом все поголовно сидели в лагерях, а в свободное время выстраивались в длинные очереди за колбасой, пусть и дешевой. У новых поколений, освободившихся от уз коммунизма, было свое телевидение, своя музыка, свои ритуальные обряды (тусовки), а также одна великая мечта на всех: когда-нибудь, при удачном стечении обстоятельств получить гражданство в США. Руководила настроениями свободнорожденной биологической массы бывшая интеллигенция: бывшие писатели, бывшие народные кумиры-актеры, бывшие идеологи и бывшие партаппаратчики. На этих людей, подвергшихся какой-то чудовищной мутации, особенно мерзко было смотреть.

Но если бы это была вся правда о новой России, генерал Самуилов давно пустил бы себе пулю в лоб. Все не так безнадежно, как могло показаться постороннему наблюдателю. Да, страна вымирала, людские популяции отброшены в пещерный век и с трудом добывали себе пропитание, по границам России струилась черная кровь, но неким сверхъестественным чутьем Самуилов осознавал, что в высшем историческом смысле это все очистительные потоки. Вполне возможно, что видимый крах государства и устрашающее падение нравов всего лишь нормальная реакция на воздействие громадной антисептической клизмы, насильно введенной в его столетиями замусоренный кишечник. Мистическое предположение подтверждали факты, накапливающиеся в секретном архиве генерала. По ним выходило, что первоначальное активное пожирание России двуногой невесть откуда хлынувшей саранчой (официальное обозначение — либерализация, приватизация, реформа) постепенно переходит в лихорадочное взаимное истребление пресытившихся хищников. Буквально за последние полгода Самуилов с чувством облегчения уничтожил досье нескольких матерых фигурантов: банкир, шоумен, вор в законе с парламентским значком, парочка биржевых акул, — а уж тех, кто помельче, можно считать на пачки. Правосудия не понадобилось, диковинные существа, недавно называвшие себя почему-то демократами, дорвавшись до власти и денег, в диком ажиотаже сами рвали друг другу глотки. Тягостно и поучительно было наблюдать за этим, в сущности, чисто биологическим, дарвиновским процессом. Уверясь в том, что ограбленное быдло, так называемый народ, покорно вымирает и никогда больше не поднимет головы, победители словно обезумели. Всю грязь своих междусобойных разборок потащили на телевидение, в газеты, сидевшие на долларовом поводке у различных финансовых и бандитских кланов, и публично обвиняли друг друга в таких кошмарных преступлениях, в такой пакости, что у обывателя, если он еще не поддался зомбированию, кровь стыла в жилах. Даже благословенный Запад, поначалу наивно радовавшийся крушению северной державы, оторопел от явления ни с чем не сообразной, взлохмаченной бандитской хари северного соседа, по сравнению с которой прежний суровый коммунистический рыльник напоминал кукольного злодея. Светлые умы как в Европе, так и за океаном, полагали, что единственный способ уберечь цивилизованный мир от новой напасти — плюнуть на прибыль, которую сулят сырьевые запасы "этой страны", огородить Россию колючей проволокой, а потом шарахнуть десяток атомных бомб, благо в Америке давно не знали, куда их девать. Однако даже самые горячие сторонники этой радикальной и морально оправданной идеи сознавали, что она чересчур утопична. Проблема не в том, чтобы огородить проволокой и сбросить бомбы, а в том, что по недосмотру Пентагона у русского медведя до сих пор не вырваны окончательно его собственные ядерные зубы. Чтобы хоть как-то подстраховаться, Америка придвинула натовские войска к русским границам, но трезвые головы в Штатах понимали, что это опять-таки выстрел вхолостую: напугать чем-либо россиянина после десяти лет демократии и реформ было невозможно. Он стал невосприимчив к угрозам, унижениям и пинкам, как сова невосприимчива к дневному свету.

Россия бредила наяву, но не будущим, а прошлым — симптом неизлечимой и страшной болезни, которая называется вырождением.

Самуилов умом сокрушался, но сердцем отвергал необратимость беды.

Лиза Королькова — вот кто его умилил. Когда ему доложили, Гурко доложил, он не поверил, что молодая женщина могла столько натворить. Но все оказалось правдой. Ее подвиги никак не укладывались в представление о служебном задании — ни по образу действий, ни по мотивам. Агент Королькова наломала столько дров, что ее одинаково можно было наградить орденом и посадить в кутузку. Но это по прежним законам, которые нынче мало кто помнил. По новым правилам она провинилась разве что в нарушении инструкций, но это несущественно. При сложившихся обстоятельствах Королькова проявила исключительные способности к выживанию, но особенно умилил мотив: двое несчастных сироток, мальчик и девочка, которых теперь приютил майор Литовцев, что само по себе тоже вызывало изумление. Психологический феномен заключался в том, что Лиза Королькова, человек абсолютно адаптированный к рыночному режиму, в критической ситуации вдруг выказала чисто человеческие, полузабытые качества — сострадание, верность слову, нежность и действовала с такой неумолимостью, как Божья кара. Для Самуилова это символический знак. Как в осколке бутылки иногда отражается целый мир, так одна хрупкая душа, устоявшая, сохранившая себя под могучим психотропным воздействием крысиного рынка, самим фактом своего существования выносит приговор режиму. Можно смести с лика земли целые города, можно наносить точечные удары по культуре, расстреливать парламенты, торговать человеческим мясом, пить кровь, охмурять толпы картинками роскошной иноземной жизни, морить голодом стариков, объявлять предателей и подонков спасителями нации и прочее в том же духе, но, выходит, нельзя окончательно вытравить живое в живом. Агент Королькова выстояла перед системой, поняла ее лживую суть и оказала сопротивление.

Ее поступки не укладывались ни в одну из известных Самуилову поведенческих схем, она несла в себе некое знание о мире, неведомое генералу.

Олег Гурко не разделял его восторгов. Генерал принял его на конспиративной квартире, по традиции наполнил стопки. Гурко поморщился.

— К чему это, Иван Романович? Ни вам, ни мне не на пользу. Не возражаете, если я просто заварю хорошего чая?

Генерал не возражал. Он встретился с Олегом вторично после Зоны (один раз навестил в больнице, но это не в счет, Олег был в беспамятстве), и опять с тревогой отметил, как изменился молодой офицер. Другой взгляд, вопросительная улыбка. В нем словно что-то потухло, и выражение лица такое, будто он загодя отвергал все хорошее, что можно узнать об этой чумовой жизни. Генерал чувствовал, Олег уже не воспринимает его как наставника, но хоть относится с почтением, как к заслуженному трудяге на том поприще, которое их соединяло. Прежде Олег редко возражал. Если с чем-то не соглашался, хранил это при себе, зато теперь на каждое генеральское слово находил сразу два-три своих, ставящих это слово под сомнение. Тут сквозило не высокомерие, не желание подчеркнуть свою независимость, скорее, горькая усталость мужчины, успевшего побывать по ту сторону добра и зла. На комплименты в адрес Лизы, которыми, надо заметить, генерал хотел сделать ему приятное (все же вроде бы родственница), Гурко холодно обмолвился:

— Неуравновешенная, неадекватные реакции. Ума мало. Баба. Ей крупно повезло, чистая случайность.

— А в чем повезло?

— В парке должны были ее убить. Отпетые бандюки.

Сережа вовремя подоспел.

Генерал не стал спорить и вдаваться в подробности.

Собственноручно, по особому рецепту заварил чай. Он рад был встрече с Гурко, но время, как всегда, поджимало. Совсем иным, служебным тоном распорядился:

— Доложи по Самарину, Олег. Что ты в конце концов надумал?

И тут же получил возможность увидеть, как на мгновение прежним блеском осветилось лицо Гурко. О да, этот парень — охотник, и какие бы метаморфозы с ним ни происходили, он всегда будет счастлив выйти на крупную дичь. От этой мысли генералу стало грустно.

С Самариным так. К торговле человеческими органами он напрямую отношения не имел, хотя его правая рука — Шерстобитов (кличка My-My и Иуда) замаран, но тоже косвенно. В спектр коммерческих интересов Иудушки-My-My входила страховая медицина, собственно, он был главным разработчиком гениальной аферы со страховыми полисами, которой позавидовал бы сам рыжий Толян, отец ваучера. С другой стороны, именно Шерстобитов (вероятно, по поручению Самого) разбомбил "донорский" бизнес, снял с игровой доски центральные фигуры и законсервировал проект, неизвестно на какое время. Теперь более конкретно о Самарине. В этой фигуре много загадочного. Стопроцентный теневик, чурающийся всякой публичности, но по масштабу деятельности и по размерам приватизированного капитала стоит безусловно вровень с самыми известными столпами отечественного бизнеса, включая банковскую семерку. За ним — нефть, камни, аллюминий, средства связи, стратегическое сырье, контроль над оффшорными зонами и финансовыми потоками, наркотики, Прибалтика, Кавказ — и еще много всего, хотя нигде Самарин не проявился достаточно четко для того, чтобы указать на него пальцем: вот главарь. В последний год активно устанавливает контакты с Китаем и Ближним Востоком. Опять же трудно, почти невозможно выявить конечную цель его "наездов", переговоры ведутся всегда в обстановке строжайшей секретности и, как правило, через подставных лиц.

Самарину семьдесят один год, он сидит безвылазно в загородной резиденции (вернее, в двух-трех резиденциях), жизнь ведет скромную, малодоступную постороннему глазу.

Загадки начинаются с его прошлого, которое отсечено 1988 годом, дальше — провал. Гурко копнул архивы, брал допуск к центральному компьютеру, разослал множество запросов, — отовсюду туман. Установлено несколько личностей, которые, по всей вероятности, имеют отношение к нынешнему Самарину, а возможно, им и являются, но фигурируют в разных ипостасях одновременно. Эта мистика подтверждена документально. Почти доказанным можно считать, что его предшественниками были: Гоги Модильянец, знаменитый вор в законе, кличка Жаба, три срока по валютной статье, до упомянутого года "пас" архангельскую зону, совершил побег — дальше следы затеряны; Вениамин Панкратов, знаменитый душегуб из Ставрополя, извращенец, специализировался по трех— пятилетним девочкам, Но суду признан невменяемым, спущен в психиатрическую клинику под Саратовом, в восемьдесят шестом году умер; Георгий Иванович Салтыков, махинатор-цеховик, завалил центр России подпольным ширпотребом, хищения в особо крупных размерах, приговорен к высшей мере, в восемьдесят четвертом году приговор якобы приведен в исполнение; Иван Захарович Желудь, диссидент-невозвращенец, самый громкий политический скандал 60-х годов: будучи зав, идеологическим сектором райкома, повез группу ткачих в Париж на праздник газеты "Юманите", попросил политического убежища. До восемьдесят третьего года работал на радиостанции "Свобода". Разоблачал. Однажды по дороге на службу его сбил "опель" — пикап с забрызганными номерами. Полиция составила протокол. С тех пор ни Желудя, ни протокола, ни пикапа; Казбек Киримов, Узбекистан, хлопок, высшая мера, приговор якобы приведен в исполнение...

Генерал слушал Гурко, забыв прихлебывать чай.

Наконец перебил:

— И это все Самарин?

Гурко радостно отозвался.

— Стопроцентно.

— Какая-то чушь... И потом, Олег, есть элементарные способы идентификации. Отпечатки пальцев, к примеру. Сличение на компьютере.

— Помилуйте, Иван Романович! Если он сумел так чудесно расплодиться, то отпечатки пальцев для него — сущий пустяк. Не заслуживает внимания.

После этого генерал решил, что все-таки следует выпить водки. Гурко счастливо улыбался, как именинник. "Кто-то из нас двоих, видимо, сходит с ума", — подумал генерал. Вслух сказал:

— Какие же у тебя предложения?

Гурко достал из кейса тоненькую пачку фотографий.

— Полюбопытствуйте, Иван Романович.

Генерал послушно нацепил на нос очки, перебрал с десяток снимков. На всех одно и то же — изуродованные детские тельца, смерть в самом жутком ее воплощении.

— Это что? Откуда?

— Из дела Вени Панкратова. Ставропольский душегуб. Обратите внимание, насиловал девочек уже мертвыми.

— Где доказательства, что Панкратов и Самарин — одно лицо? Полагаю, их быть не может. Это все сюжет для ужастика, новые похождения Крюгера. Олег, ты меня удивляешь. Зачем все эти страсти? Что ты хочешь доказать?

— Отрубленные головы по всей Москве — тоже забавы Крюгера?

— То есть, старик Самарин их нарубил?

— Не совсем так, но это его рука.

Генерал с облегчением подумал, что сошел с ума скорее всего все-таки не он. Да и потом — что значит, сошел с ума? Гурко обладает редчайшими качествами, в некоторых отношениях он просто гений, никому за ним не поспеть, но как все гении, не умеет расслабляться. Переутомление, колоссальные нервные перегрузки — и вот, пожалуйста, короткое замыкание в правом полушарии головного мозга. Но Гурко молод, он оправится.

— Месяц в деревне, — сказал генерал, — этого недостаточно. Тебе надо хорошенько отдохнуть. Может быть, поехать в круиз, чем ты хуже новых русских?

Гурко отнесся к замечанию наставника с пониманием.

— Я консультировался у опытного психиатра, Иван Романович... В частности, и по делу фигуранта. Авторитетное мнение: случай расслоения личности, множественная материализация — для науки факт не новый.

Вполне доказанный феномен биологической мутации.

Иначе, явление оборотня. Чего далеко ходить, поглядите на ведущих политических программ: разве это не один и тот же человек, хотя фамилии у них разные и обличьем не схожи.

— Олег, дорогой, — попросил генерал, наполняя рюмку, — пожалей старика. Перейди к делу.

— Хорошо.

Гурко поглядел в окно, будто занавешенное белой простыней. Меланхолично подумал: Самуилов начинает сдавать. Старость коснулась его затылка влажной ладонью. Ему страшно покидать реальный мир хотя бы на минуту. Очень жаль. В реальном мире истины нет.

Что ж, опять о Самарине. Это, безусловно, параноик с необратимыми фазовыми сдвигами. Он опаснее для общества, чем целая сотня юрких экономистов-реформаторов. Постепенно его паранойя, поначалу бытовая, переродилась в маниакальную жажду власти, и теперь вряд ли найдется больница, которая решится его приютить. Фокус в том, что время совпало с его параноидальными амбициями, и Самарин поднялся на такую высоту, где бессильны обычные средства, применяемые к подобным больным. Он на несколько голов опередил возможных преследователей и накопил такую мощь, при которой нелепы разговоры о юридической изоляции. По всей вероятности, недалек час, когда он навяжет свою больную волю еще не до конца умерщвленной стране, и тогда нынешние нищета, унижение, мрак и погибель покажутся людям, оставшимся в живых, сладчайшим из воспоминаний.

— Я не сгущаю краски, — сказал Гурко. — Если вы не поверите, генерал, вряд ли поверит кто-нибудь другой.

Полусмежив тяжелые веки, Самуилов произнес слабым голосом:

— Чего ты ждешь от меня? Ведь разрешения на ликвидацию тебе не требуется?

Гурко поймал себя на мысли, что вопрос генерала удивительно точен. Он спрятал фотографии, защелкнул кейс. Отпил остывшего чая.

— Ликвидация — это слишком примитивно, — заговорил устало, будто в подражание генералу. — Важнее прояснить, что с нами происходит, то есть, не только с нами, со всем обществом.

— И что же?

— Мне кажется — вот что. Из нормальной жизни, которой живет большинство людей в мире, мы переместились в смежную реальность, где царствуют не факты, не тенденции, а мифологемы и призраки. Как и почему это произошло — сейчас не суть важно. Чтобы выбраться обратно в мир привычных человеческих понятий, сперва необходимо изучить свойства этой призрачной сказки о новом мире и противопоставить ей иную мифологему, абсолютно понятную и удобоваримую. Они тоже так действовали, когда шли к власти: разрушали старые иллюзии, предлагая взамен новые. И рыбка клюнула, спекся великий народ.

Самуилов вынужден был выпить третью рюмку.

— Допустим, — сказал вяло, — я догадываюсь, о чем ты так путано рассуждаешь, но возникает старинный вопрос, какова цена твоей утопии? Сколько крови опять прольется, пока она восторжествует? Олег, может проще отступиться? Мы же не палачи, не экспериментаторы?

— Карфаген все равно должен быть разрушен, — пробурчал Гурко. У него глаза пылали, как две свечки, генерал невольно потупился...