"Цена чести" - читать интересную книгу автора (Адеев Евгений)Глава 5К полудню дождик перестал, но небо так и не развиднелось. Было сыро, кони ступали по высокой мокрой траве, сбивая с нее прозрачные капли. Ближний лесок придвинулся вплотную, потом остался позади, и теперь ехали по чистому полю. Велигой полной грудью вдыхал свежий, прохладный воздух, чувствуя себя все лучше и лучше. Репейка, наоборот, скуксился, затосковал по солнышку, тем боле, что начали сбываться слова витязя относительно различия между сидением в седле и на лавке. Поле простиралось окрест, казалось бескрайним. Вокруг ни души, ни звука, только фыркают, глухо стуча копытами, кони, да чивиркает где-то одинокая птица. Репейке, видно, стало совсем скучно. Он поерзал в седле, устраиваясь поудобнее, стал что-то напевать – Давай уж тогда вслух, – сказал Велигой. – А я послушаю. Репейка посмотрел на него сначала удивленно, а потом заулыбался во весь рот, прочистил горло, и вдруг запел. Голос его, неожиданно чистый и звонкий, разогнал тишину над полем, вознесся к хмурому небу, разлился звонкой песней по округе... Репейка умолк, выжидающе повернулся к Велигою. Витязь молчал, внимательно глядя на дурачка из-за личины шлема. – Хорошо поешь, – вымолвил наконец Волчий Дух. – Даже очень хорошо. Где песнь услыхал? – Сам сложил... – Репейка засмущался, как красна девица, которой добрый молодец сделал недвусмысленное предложение. – Врешь!.. – прищурился Велигой. – Богами клянусь, сам! Слыхал от воев рассказы про битву за Полоцк, вот и сложил. Велигой покачал головой, в глазах его появилось неприкрытое изумление. – Чем дольше тебя знаю, – медленно произнес он, – тем больше удивляюсь. Ты, случаем, еще и волхвовать не умеешь? – Не-е-е... – протянул Репейка. – На дуде играть умею, а волхвовать... не-е, наверное, не умею. – Ну, раз 'наверное', значит скорее всего умеешь, – улыбнулся Велигой. – А что, правда хорошая песня? – спросил дурачок. – Хорошая, – сказал витязь. – Хоть и на правду мало похожа... ну, да молва народная, она скоро так все приукрасит, что и тиверцев станет меньше раз эдак в десять, и стена перед ними сама упадет... Последнюю фразу Волчий Дух произнес очень тихо, скорее просто подумал вслух, но Репейка услышал. А свое прозвище он носил ой как не зря... – А что, все не так было? – спросил дурачок. Велигой встрепенулся. – Да вообще-то, почти так. – нехотя отозвался он, кляня невольно вырвавшиеся слова. Теперь перспектива отделаться от Репейки представлялась весьма сомнительной. – А как? 'Точно. Чтоб у меня язык узлом завязался!' – Почти так. – хмуро ответил витязь. – Ну как? 'Ну зачем, зачем тебе это? – подумал Велигой, пытаясь скрыть воспоминания за стеной ледяного молчания. – Зачем? Это ведь только мое, личное... Потому такой печалью отозвалась в душе твоя песня, дурашка, потому что... потому. Не хочу говорить об этом, и все тут. Не буду.' Куда там! Репейка он на то Репейка и есть! Дурачок смотрел таким умоляющим взором, что Волчий Дух не выдержал, начал оттаивать. – Тиверцев и в самом деле было всего десять, – сказал он медленно, слова упорно не хотели соскакивать с языка. – Но вот про того, кто им на стену взобраться помог, и как, в твоей песне ни слова нету. – Так я ж вставлю! – воскликнул Репейка. – Расскажи, а? Кто? Как? – Нет, – отрезал Велигой. – Про него, ты не боись, и без того песни поют, на его век хватит. А раз про ту историю ничего до сих пор не разболтал, значит не хочет, чтоб знали. А раз так, то и я язык распускать не собираюсь. Репейка внимательно посмотрел на Велигоя. Не такой уж он был дурачок, чтобы в голове две мысли не могли родить третью... Тиверец. Сам сказал, что был под Полоцком. Воин из ближайшего окружения Владимира... а туда просто так не попадают... А Волчий Дух меж тем замолчал, а потом вдруг выговорил быстро и зло: – И в 'ноженьки' Владимиру никто не кланялся, хотя бы потому, что князя из на... из них никто в глаза не видел. Ха, пробиться к нему было посложнее, чем к Рогволду! А воеводушки княжьи тиверцев в шею, в шею! 'Куды, с вашенскими-то рожами, никак подослал хто? И чо у вас, остолопы нетесаные, за оружия такая? Такою оружией только тараканов пужать... Да с такими дружинниками лучше сразу сдаться...' Тьфу! Долбаки надутые, много от этих воевод хреновых толку потом было! Только приказы материться да пиво пьянствовать, а как до дела, так такую кучу навалили – сами потом не разгребли! А ведь Извек с самого начала предупреждал, что нельзя в лоб переть, нельзя! Нет, как же, там все такие умные, как стадо чугайстырей! Без всякого стенолазания город бы взяли, кабы кое у кого в дупе семь пядь не взыграло... Ха, тиверцы ворота-то по собственному почину открывать по... полезли. Надоело смотреть, как князь со своими раз-з-з... полудурками рать о стены без толку расшибает! Под конец этой тирады голос витязя почти сорвался на крик, и Репейка окончательно уверился, что Велигой заново переживает события, в которых принимал самое непосредственное участие. – Ты был в числе тех десяти, – тихо сказал дурачок. Воин не ответил. А кругом простиралось бескрайнее поле, мокрое после недавнего дождя... Кто знает, почему человек, странное такое создание, готов тысячи и тысячи раз рассказывать о какой-нибудь малозначительной чепухе, но запирается, как на амбарный замок, когда речь заходит о некоем действительно серьезном событии в его жизни... а вспоминать о том не хочется напрочь. Потому, что остался в душе некий осадок, будто сделал что-то не так, неправильно, только вот еще разобраться бы, что... Полоцк был тогда для Велигоя последней надеждой вернуться в строй. Это случилось уже после того, как погиб варяг Торин, верный старший товарищ и командир, чей меч сейчас покоится в ножнах за спиной... Так получилось, что в одну страшную ночь перестала существовать уже ставшая родным домом застава, сметенная с лица земли неожиданным набегом орды степняков. Немногие уцелели тогда, ох, немногие... А Велигоя – в беспамятстве, с разбитой головой и изуродованным лицом – чудом успели вывезти из развалин крепости, где он и его стрелковый десяток до последней стрелы отбивался от озверевших печенегов. Там еще была дикая рубка среди огня и дыма, и страшный удар палицей по голове, от которого вдребезги разлетелся шлем и разом померкло сознание... Кому был нужен воин, постоянно падающий в обмороки и мучимый страшными головными болями? Велигоя с честью проводили на покой... Калека двадцати трех весен отроду. Ему некуда было идти. У него никого не было. Он отвык от мирной жизни. Родная весь, где не бывал Боги знают сколько времени, стала совсем чужой... Спустя год обмороки прекратились, только голова еще напоминала о себе перед сменой погоды. И тут объявился Свирит – старый знакомец, так же как и Велигой отправленный на покой после тяжелого ранения. Ветеран набирал добровольцев на подмогу князю Владимиру, в то время объявившему войну своему сумасшедшему братцу Ярополку. Собрать удалось всего десяток, в котором оказался и Велигой. Он согласился сразу, без уговоров, потому что не мог остаться в стороне... Велигой наивно считал, что за год бездействия не растерял навыков. И жестоко поплатился. Во время яростной схватки у полоцких ворот, которые он и его товарищи с помощью неведомо откуда взявшегося странного паренька открыли, а вернее просто вышибли изнутри перед конницей Владимира, Велигой схлопотал топором под ребра – только кольчуга брызнула на все четыре стороны вперемешку с кровью... Тогда в багровом тумане, застлавшем глаза, вдруг мелькнули ярым огнем рыжие волосы того мальчугана, летающая ладья которого перенесла их через стену, а затем протаранила городские ворота. Лицо паренька было мокрым от крови и слез, но странный меч в его руках будто бы жил своей неведомой жизнью, разя врагов направо и налево, когда мальчишка заслонил своим телом рухнувшего как бревно Велигоя. Вокруг шел бой, а витязь, в полубеспамятстве распластавшийся на земле, сквозь боль и кровь видел только огонь рыжих волос, и молил всех богов, чтобы следующий вражеский удар не оказался для паренька роковым. Он еще помнил, как Свирит дико заорал: 'Велигоя убили!', ветеран приказал оттащить его, сильные руки подхватили, понесли... Очнулся только спустя неделю. Чуть не помер совсем, увидав над собой склоненную медвежью морду, в которой, как ни странно было очень много человеческого. И первым вопросом, который Велигой задал Белояну, было: 'Жив?... Тот... паренек?...' И только получив утвердительный ответ, вновь ухнул в пучину беспамятства. Рана заживала долго. Если бы не Белоян, посланный лично Владимиром, Велигой точно отправился бы спорить с Богами о своем дальнейшем месте пребывания... А князь его не забыл, как не забыл никого из тиверцев. Но Свирит со своим отрядом ушел – обида, нанесенная княжьими воеводами, была слишком велика. А Велигой остался. Потому что ему больше некуда было идти. И потому, что у него был долг. Он искал того рыжего паренька все то время, что служил у Владимира, но как-то за все годы их дороги ни разу не пересеклись, хотя и в княжьих палатах, и в детинце о молодом воине говорили много, всегда с неизменным уважением и восхищением. А потом о славном богатыре Микуле Селяниновиче заговорила вся Русь... Но Велигоя Боги словно специально водили по жизни таким образом, чтобы всеми возможными способами воспрепятствовать их встрече, и от этого витязя терзало глубокое чувство вины, ведь он тогда даже не поблагодарил паренька... А кругом простиралось бескрайнее поле, мокрое после недавнего дождя. Репейка совсем было скис, но оживился, увидав, как темная полоса на виднокрае придвинулась, разрослась в стену густого леса. – Скоро-скоренько уже! – радостно сообщил он. – До леска доедем, а там к Барсуку тропочка имеется, и слово заветное я знаю... – А что, если кто без слова сунется? – Велигой внимательно приглядывался к тени под густыми ветвями. Не нравился ему этот лес, ох не нравился. Древний-древний, он почему-то напоминал витязю сварливого старика, скорчившегося на завалинке и ворчащего на все окружающее. – Те, кто сунулся, теперь уж о том не доложат... – пожал плечами Репейка. – Во-о-он там, если левее взять, на закат, лес заболочен, а болота сам знаешь, чем славятся... Лешаки буянят – спасу нет. По правую опушку весь стоит, так тамошние за хворостом да прочей лесной добычей меньше чем десятком не ходят, да и то далеко не забираются, а вооружаются – что твои дружинники. Что тут еще водится – никто толком не знает, талдычат о чугайстырях, да только по мне, – так брехня все это, отродясь их здесь не было. Один вообще божился, что дива видал! Да только не сказал, сколько перед тем выпил... Лес нравился Велигою все меньше и меньше. Див – не див, но для чугайстыря как раз самое-самое место. Не говоря уж об упырях, которых в последнее время что-то развелось как тараканов, чуть ли не в каждой луже плещутся. Да и жряки всякие, полуденницы... В таких вот старых лесах, где неба за ветвями не видно, всегда какая-нибудь пакость водиться. Даже зверье и то бывает какое-то странное, иные медведи почище дивов будут... – Ты хорошо заветное слово знаешь? – на всякий случай уточнил витязь. – А то! – гордо воскликнул дурачок. – Чай, не первый раз к Барсуку хожу. Значит, ни разу не ошибся. 'Всегда бывает первый раз, – пронеслось в голове витязя. – И, чаще всего, он же и последний.' Лес тем временем приближался. Деревья были на редкость высокие, старые. Ветви даже на опушке сплелись так, что между ними, казалось, не пролетит и муха. Ветра не было, но лес тихо-тихо, на самой грани слуха, шумел, вздыхал, жил своей собственной тайной жизнью. У Велигоя по спине побежали мурашки. Не хотелось, ох не хотелось ему соваться ТУДА, в темноту между сплетенными ветвями, откуда, казалось, пристально наблюдают за приближающимися путниками чьи-то внимательные, холодные глаза. Репейка спешился на опушке, свалившись с седла как тюк с соломой. Поднялся, отряхнулся, уверенно двинулся к близким деревьям. Остановился в трех шагах от ближайшей огромной сосны, поклонился лесу земным поклоном. Велигой тоже спрыгнул с коня, пошел к дурачку. На пределе слышимости уловил, как Репейка говорит что-то, слов было не разобрать, а когда подошел ближе, дурачок уже вновь поклонился низко-низко, распрямился, и медленно ступая, направился вдоль тесного переплетения кустарника, окаймлявшего строй могучих лесных великанов. Прошел совсем немного, вдруг остановился, и весело повернулся к Велигою. – Ну, что я говорил? – воскликнул он. – Вот она, тропка-то, не забыл я слова заветного! Велигой присмотрелся... В кустарнике шагах в десяти зияла огромная прореха, уводившая вглубь жутковатого леса. Витязь мог бы поклясться всеми Богами и памятью предков, что буквально вот только что ее там не было. Вновь мурашки липкого страха побежали по спине, а в низу живота зародилось неприятное, тянущее ощущение. Прореха в сплошной зеленой стене была и в самом деле велика, вполне можно коня провести, но при таких размерах он НЕ МОГ ее не заметить, подъезжая, не мог! Разрыв в зарослях напоминал зев какого-то чудовища, жаждущего поглотить свою жертву, да, впрочем, лес скорее всего и был таким чудовищем... Репейка вернулся к лошади, взял под уздцы, повел к проходу. Велигой тоже подхватил Серка, двинулся следом. Конь шел нехотя, косил глазом, по всему телу пробегала крупная дрожь. Репейка, напротив, был беспечно весел, шел легко и свободно. Вот он подошел к зеву прохода вплотную, и зеленая тень поглотила его. Собрав воедино всю свою волю, Велигой шагнул вслед за дурачком под сень древнего Леса... |
|
|