"Стена" - читать интересную книгу автора (Робертс Адам)

Глава 5

Он боялся, что пробуждение окажется ужасным, однако, умывшись и выпив утреннюю порцию козьего молока, Тигхи ощутил прилив сил. Казалось, будто его тело очистилось от какой-то скверны.

– Ты выглядишь усталым, – сказала ма, однако он не чувствовал никакой усталости.

Правда, в горле все еще чуть-чуть першило (Тигхи ненавидел болеть, это было худшее из ощущений) – однако все это пустяки по сравнению с переполнявшим его чувством чистого света. Ведь его посвятили в тайны, доступные немногим. Тигхи лелеял в груди это чувство; он хотел бы поведать о нем своей ма, но она не поймет. В этом отношении Тигхи всегда помнил, что прежде всего она – дочь деда.

В следующий момент в мыслях Тигхи произошел поворот, и он начал думать о деде Джаффи. О том, как сильно тот разозлился бы, если бы узнал, что стало известно Тигхи. О том, какой еретической является истина, правда о космической войне.

А затем – совпадение, вторившее новому чувству Тигхи, чувству проникновения в тайну Вселенной – у двери их дома появился дед Джаффи. Однако дед никогда не посещал их дом! Между ним и ма произошла ссора. Они постоянно ссорились то по одному поводу, то по другому. Тигхи уже понял, что причина ссоры не имеет значения. Все дело в том, какую форму принимало то или иное столкновение. Па иногда строил гримасы Тигхи, словно пытался посмотреть на свои собственные брови, и вся сцена походила на шутку. Однако обратить ее в шутку полностью было невозможно, так как дед обладал большим весом в деревне.

Так вот, Тигхи занялся нужным делом. Он выскребал травой внутреннюю поверхность бурдюка, очищая его от остатков молока (чтобы оно не закисло и не воняло на весь дом), и по мере намокания травы съедал ее и брал другой пучок. Он вздрогнул, когда по ту сторону двери раздался крик деда. Можно подумать, что, думая о деде, Тигхи вызвал его дух. Однако фигура, стоявшая у двери, никак не походила на привидение.

– Дочь! – крикнул дед. – Я пришел в твой дом. Дочь!

Когда к ним приходил дед Джаффи, па всегда немного замыкался в себе, а ма – полная противоположность ему во всем – всегда немного ершилась и вела себя вызывающе. Однако они пригласили деда войти, и он посидел с ними за столом и даже выпил немного молока. Тигхи то и дело украдкой посматривал на старика, потому что не мог удержаться. Лицо деда все время изменялось и выглядело очень причудливо. Вот что случается с человеком, если он доживает до такого возраста: щеки избороздили морщины, нос расплылся и покрылся мелкими точками, волосы стали совсем седыми и начали выпадать в разных местах, из-за чего на макушке и на затылке образовались проплешины. И все же то обстоятельство, что очень немногие люди доживали до такой глубокой старости, делало деда уникальным. Шумно прихлебывая, он выпил молока и положил бурдюк на стол. На темной верхней губе обозначился белый молочный след. Дед посмотрел на Тигхи.

– Ты – мой единственный внук, парень, – сказал он неожиданно звонким голосом.

Тигхи неуверенно кивнул. Дед имел обыкновение вкладывать огромное значение даже в самые простые вещи. Мальчик с опаской покосился на него. Что дед имеет в виду? Просто утверждает или же это начало чего-то более серьезного?

– Мои враги… – начал было дед и остановился.

Вся троица – ма, па и Тигхи – терпеливо ждала. Дед часто начинал свою речь словами «мои враги».

Старец медленно и с потугой на проницательность стал вглядываться поочередно в лица Тигхи и ма.

– Мои враги говорят, что мой внук посещает дом известного еретика, опасного человека. Это наносит ущерб моей репутации.

Сердце Тигхи ушло в пятки. Его мысли возвратились к прошлому вечеру. До того он несколько раз бывал в доме Уиттера, однако лишь вчера вечером там прозвучало нечто, чему можно дать определение ереси. Не может быть, чтобы слухи о том, что случилось несколько часов назад, успели облететь всю деревню.

– Ты, – повторил дед, опять устремляя взгляд на Тигхи, – мой единственный внук.

Тигхи опять кивнул, но теперь почувствовал, что его щеки покрылись румянцем. Сердце учащенно забилось. Однако дед ничего больше не сказал, и в комнате повисла гнетущая тишина. Дед Джаффи взял бурдюк и, причмокивая, допил молоко, вытер тонкую линию с верхней губы тыльной стороной ладони и откашлялся.

– Дочь, – произнес он, не глядя на ма, – ты потеряла козу.

– Да, па, – ответила она тихим голосом.

– Я сожалею о твоей потере.

Опять наступило молчание. Тигхи заметил, что отцу стоит немалого труда не дать выражению изумления полностью овладеть его лицом. Лицо ма пока оставалось непроницаемым.

– Дочь, – сказал па, – часть этой козы принадлежала мне.

– Это правда, па.

– В такое время, – продолжал дед, сделав широкий жест правой рукой, – нет нужды требовать срочного возврата столь больших долгов.

Эти слова удивили даже ма. Невозмутимость исчезла с ее лица. Но она возразила:

– Спасибо, па, но это ни к чему.

Дед фыркнул, и его рука упала вниз. Тигхи опять украдкой посмотрел на деда. Щека деда дернулась, как дергается морда козы, когда ее одолевают мухи. От этого движения часть влаги выползла из его глаза и бусинкой скатилась по морщинистой щеке. Тигхи еще не доводилось видеть деда таким.

– Когда Бог построил стену!… – воскликнул он внезапно и громко, словно начиная очередную проповедь, но тут же осекся.

Наступила непродолжительная пауза.

– Констак умер, – сказал он гораздо тише. – Скончался ночью. Бог взял его к себе ночью.

Некоторое время все сидели в молчании. Затем ма нерешительно произнесла:

– Какая ужасная новость.

– Смерть не минует никого из нас, – внезапно пророкотал дед. – Так установлено Богом. Вот почему он поместил нас на стену, чтобы во все времена мы помнили о шаткости и превратности жизни, о ее бренности, о неминуемости смерти.

Однако по мере того, как дед произносил эти слова, страстность проповедника в его голосе угасала, и к концу предложения священник перешел почти на шепот. На нижней реснице задрожала еще одна слеза и затем скатилась по щеке.

– Он был другом, – тихо произнес дед.

– Я знаю, – отозвалась ма и, протянув руку, дотронулась до отца.

Однако ее прикосновение как бы вернуло деду его прежнюю самоуверенность. Он резко встал и громко проговорил:

– Сегодня мы его кремируем, и было бы неплохо, если бы на этой церемонии присутствовали все жители деревни. Он был великий человек. Хороший человек. Мы должны сжечь его и послать его душу вместе с дымом вверх по стене. Бог ждет его душу. Бог сидит наверху стены и видит все.

Гордо расправив плечи, дед прошествовал к двери и оставил их дом.

Некоторое время Тигхи наблюдал за тем, как его па и ма обменивались взглядами. Затем ма покачала головой и встала из-за стола.

Помогая па производить в доме обычную утреннюю уборку, Тигхи спросил:

– Дед был очень близок с Констаком, верно?

Па быстро взглянул на него и сказал:

– Вообще-то да, они были очень близкими друзьями. Знали друг друга много лет. Гораздо больше, чем ты прожил на свете.

Однако Тигхи поймал себя на мысли, что его больше интересует, в какой момент ночи умер старый Констак. Когда Тигхи находился в доме Уиттера или после? Шелест голубиных крыльев в звездном свете; рвотная масса изрыгается из горла Тигхи подобно холодному блеску души, оставляющей тело. Все это наполнило его голову странным ощущением.

Когда все неотложные дела по дому были сделаны, а па и ма пошли в хлев посмотреть козу, которая должна вскоре дать приплод, Тигхи отправился в деревню. Внизу, на выступе главной улицы пара младших проповедников деда готовили погребальный костер, кое-как связывая в пучки сухие стебли высокого бамбука. Тигхи постоял около и поглазел на их работу. Люди сновали по улице взад-вперед, и кое-кто присоединился к Тигхи в его пустом времяпрепровождении.

Священники тем временем принялись сгибать тонкие бамбуковые доски, придавая им нужную форму. В получившийся короб поместят тело покойного Констака. По краям священники положили еще травы и бамбука. Поглазев немного, зеваки уходили.

Тигхи поднялся по общественной лестнице и пошел вверх по ряду более коротких выступов, располагавшихся выше и правее деревни. Здесь находились механические мастерские. В одной из них, где ремонтировали и изготавливали часы, работал его друг детства Акате. Он был ровесником Тигхи, однако его семья не относилась к числу обеспеченных, и потому Акате большую часть времени проводил в закутке рядом с мастерской, работая с различными часовыми устройствами при дневном свете.

– Ты слышал? – спросил Тигхи, неторопливо приближаясь к другу. – Этой ночью умер Констак.

– Все уже знают это, – ответил Акате, не поднимая глаз и продолжая копаться в маленьких часах.

Они были сделаны из пластмассы, и потому колесики и шестеренки износились и расшатались. Акате смазывал механизм коробочки.

Тигхи опустился на траву перед Акате.

– Ты пойдешь на похоронную церемонию?

– Если успею покончить с этим. – Акате поднял голову. Один глаз у него был по-прежнему прищурен в типичной манере часовщика. – Вчера один человек продал моей ма запчасти к энергоблоку. Теперь у нас полный набор.

– Набор чего? – спросил Тигхи, хотя он совершенно не разбирался в деталях часовых механизмов.

– Понимаешь, это что-то вроде мембраны, которая, как думает моя ма, служила экраном. У нас есть также зубцы от этой штуки, и каждый зубец промаркирован символом. Я даже смог различить некоторые из них – «Р», «А» и что-то похожее то ли на «Ц», то ли на «С».

– Это хорошо, – сказал Тигхи без энтузиазма. – Так ты идешь?

Акате пошмыгал носом и опять посмотрел на часы:

– Не знаю. Может быть. А может быть, и нет. Какая-то чудная пластмасса. Клей никак не берет ее, а если и берет, то потом она отламывается в этом месте. Видимо, в пластике есть какой-то ингредиент, который сопротивляется клею.

– Похоже, ты не слишком большой любитель религиозных церемоний, – заметил Тигхи.

Он сорвал травинку и стал крутить ее, подставляя солнечному свету. Между стебельками травы у его ног суетился удивительно красивый лилово-красный жук. Иногда он заползал на травинку и полз по ней, пока она не сгибалась под его тяжестью и не сбрасывала жука.

– Знаешь, я думаю о Боге.

– Бог, – повторил Акате скучным голосом.

– Ну да. Ты же знаешь, что нас учат, будто он сидит на верхушке стены, – проговорил Тигхи. – И видит Вселенную.

– Насчет таких дел тебе лучше порасспрашивать своего деда, – посоветовал Акате.

– Но ты же знаешь об этом.

– Конечно.

– И тебе это кажется правдой?

– Я как-то не задумывался.

– Дело в том, что я слышал кое-какие другие истории, и они заставили меня задуматься. А что, если Бог не сидит наверху мира? Что, если Бог живет у подножия стены – что, если он построил стену, чтобы не пускать кого-то? Чтобы отгородиться от чего-то?

Акате отложил в сторону инструмент и поднял голову. В его глазах мелькнула догадка.

– Вот оно что, – проговорил он задумчиво. – Я слышал, что ты ухлестываешь за этой девчонкой, Уиттершей. А всем известно, что ее па – старый чудак, который не дружит с головой.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Тигхи, не поднимая глаз от травинки в руке. – Я же просто спросил.

– Лучше бы тебе поостеречься, вот что я скажу, – произнес Акате. – Со старым Уиттером опасно дружбу водить. Если бы мой дед был священником, я бы не стал болтать с каждым встречным, а тем более с таким человеком. И я бы трижды подумал, с кем поделиться насчет странных космических теорий.

Он покачал головой и презрительно фыркнул:

– Ты думаешь, что Уиттерша стоящая девчонка? Ты же сын принца, в конце концов. Она ниже тебя. Ведь твои па и ма владеют полудюжиной коз, не так ли?

– Мы потеряли одну козу, – уныло сказал Тигхи.

– Да, я слышал, но суть дела в другом. Ты родом из уважаемой, достойной семьи и можешь найти себе девушку куда лучше, чем дочь торговца обезьянами. Она недостойна тебя. Во всяком случае, так считает моя ма, а я думаю, что она разбирается в этих делах.

– Уиттерша – нормальная девушка, – стоял на своем Тигхи.

– Ясное дело, но есть девушки и получше ее, вот и все. И остерегайся ереси, Тигхи. Даже твой дед-проповедник в случае чего не поможет тебе. Кроме того, ты же лучше других знаешь, какой он.

– Дед сегодня приходил к нам домой.

Акате не ответил.

– Он зашел к нам, и в глазах у него были слезы. Его очень расстроила смерть его друга, смерть Констака.

Акате опять принялся колдовать над часами.

– У моей ма есть что сказать по этому поводу, – пробормотал он, явно на что-то намекая.

– Что? – спросил Тигхи, искреннее удивленный.

Однако Акате хранил молчание.

Тигхи побрел назад через деревню. Солнце сегодня палило нещадно, и он снял рубашку. Жизнь в деревне шла своим чередом. Смерть не сделала в ней бреши. Тигхи подумал о слезинке, дрожавшей на реснице деда. До этого ему не приходилось видеть старика плачущим. Смерть одного человека могла так глубоко задеть рассудок другого, и все же деревня продолжала жить, словно ничего не произошло, словно в ткани жизни не произошло никакого разрыва.

Тигхи спустился на выступ, где жил старый Уиттер. Его дочь занималась важным делом – заготовкой обезьяньей шерсти. Поймав животное, она крепко зажимала его между ног и соскребала волосы бритвой. Обезьяна визжала и рычала, однако Уиттерша не ослабляла хватки. Сбритые волосы она бросала в сумку из плотной ткани. Шерстью обезьян обычно набивали матрацы и подушки. Когда Тигхи поздоровался с Уиттершей, та в ответ состроила ему гримасу.

– Ты грязнуля. Утром мне пришлось повозиться, чтобы убрать с выступа твою блевотину. Фу, какая гадость, – сказала девушка с кислой миной на лице.

– Я ничего не мог с собой поделать, – оправдывался Тигхи. – Уж слишком густой и едкий дым шел из трубки твоего па. Отчего он такой? Чем твой па набивает свою трубку?

– Эта штука слишком сильная для такого пай-мальчика, как ты, – сказала она.

– Не говори так, – произнес Тигхи, слегка уязвленный. – Извини за вчерашнее. Я понимаю, как неприятно было убирать за мной. Знаешь, я думал о том, что твой па говорил вчера вечером.

– Вот как?

– Ты слышала?

– Я знаю, где правда, – сказала девушка, проводя бритвой по ноге обезьяны, которая изо всех сил старалась вырваться.

Самец выглядел очень комично, одна сторона его тела, будучи выбритой, приобрела розовый цвет, как у младенца, а другая все еще оставалась черной.

– И я знаю, что твоему деду очень хотелось бы столкнуть моего па со стены за ересь.

– Я же не виноват, что он мой дед, – примирительно проговорил Тигхи. – Не думаю, что это ересь. По-моему, он говорил разумные и правильные вещи.

Уиттерша перестала брить обезьяну и взглянула на него.

– Я бы поостереглась болтать об этом в деревне, – сказала она. – Твой старый дед не остановился бы даже перед тем, чтобы спихнуть тебя со стены, учуй он ересь.

Однако на ее губах появилась улыбка.

– Никого не сбрасывают с мира за ересь, – возразил Тигхи, почувствовав, что настроение девушки изменилось в лучшую сторону. – Все это выдумки.

– Мой па знал одного человека, который жил в Мясниках, – сказала Уиттерша, опять принявшись за работу. – Он говорил ересь, и его скинули. Или он сам свалился, когда за ним гнались. Это случилось еще до того, как я родилась.

«До того, как я родилась» – слишком огромный отрезок времени, чтобы Тигхи мог его осмыслить. Он подошел к Уиттерше и протянул руку. Шея девушки оголилась, и в том месте, где переходила в спину, был заметен небольшой костный выступ. Тигхи осторожно дотронулся рукой до этой косточки. От прикосновения к плоти Уиттерши его сердце забилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди.

– Эй! – воскликнула Уиттерша. – Перестань заниматься чепухой. Мне нужно работать!

Тигхи легко и быстро, как бы танцуя, отступил на два-три шага назад. Его сердце наполнилось светом. Казалось, ощущение мягкой, бархатистой кожи осталось на кончиках пальцев.

– Ты слышала? Сегодня ночью умер старый Констак.

Уиттерша резко обернулась:

– Что? Умер старый Констак?

– Сегодня состоится церемония, его сожжение. Чтобы послать его душу к Богу, так говорят. Сегодня утром к нам приходил дед, расстроенный до слез.

– Ишь ты, – произнесла Уиттерша. – Это уже что-то. Сегодня будет на что посмотреть.

– Прежде я никогда не видел, чтобы мой дед плакал, – сказал Тигхи.

Он прислонился к стене и стал медленно перекатываться по ее поверхности, прижимаясь к ней то грудью, то спиной. Стена уже нагрелась, и от нее исходило приятное тепло. К коже прилипли частички грязи.

– Ну и дела, – произнесла Уиттерша с хитрой улыбкой. – Знаешь, что говорили насчет твоего деда и старого Констака?

– Нет, – ответил Тигхи. – А что?

– Так значит, ты никогда ничего не слышал?

Лицо Тигхи выражало крайнее изумление.

– Нет.

– Какой же ты еще невинный мальчик! – С губ Уиттерши сорвался короткий смешок. Она опять повернулась к обезьяне. – Не может быть, чтобы ты никогда не слышал!

– Что слышал?

Тигхи стряхнул грязь с груди. Рубашка раздулась у него на бедрах, образуя нечто вроде колокола. Ветер усилился, и руки покрылись пупырышками. Мальчик снял рубашку с бедер и живо просунул руки в рукава.

– Да так, ничего, – ответила Уиттерша. На ее лице появилась странная улыбка. – Ты будешь на церемонии?

– Конечно, – сказал Тигхи. Делать ему все равно было нечего, почему бы и не пойти. – А ты пойдешь?

– Вообще-то па приказал мне побрить всех этих обезьян, но сдается, что я смогу выкроить часок.

– Серьезно, Уиттерша, – произнес Тигхи, опять приблизившись к девушке. – Что ты имела в виду? Что я никогда не слышал о своем деде? Почему ты не хочешь сказать мне об этом?

– Скажу тебе на сожжении, – пообещала Уиттерша все с той же кокетливой улыбкой.

– Но что это?

– Я скажу тебе на сожжении, – повторила она. – Только твой дед и Констак были больше чем друзья. Вот и все.

– Что ты хочешь этим сказать?

Однако больше из Уиттерши нельзя было вытянуть ни слова, и в конце концов Тигхи вскарабкался вверх по лестнице и опять стал бродить по деревне. На рыночном выступе все уже было готово для погребального костра. Рядом дежурил один из младших проповедников. Тигхи остановился, чтобы поглазеть еще.

Вскоре, однако, солнце поднялось до уровня деревни, и тени отпечатались прямо на стене. Пора подумать о еде. Тигхи повернул налево и, пройдя через всю деревню, направился к дому своих па и ма. Когда он подходил к двери, в воздухе установилось полное спокойствие, ничто не мешало солнцу проявлять всю свою мощь, и Тигхи даже успел немного вспотеть. Подняв щеколду рассветной двери, он шагнул в приятную прохладу прихожей.

Ма была дома. Она лежала в полутьме спальни. Услышав шаги Тигхи, она зашевелилась и вышла из своей комнаты. Некоторое время она молча наблюдала за тем, как Тигхи нарезает покрывшийся ростками травяной хлеб и намазывает ломтики водянистым сыром. Ее молчаливое присутствие начало раздражать Тигхи. Такое причудливое настроение обычно находило на ма после встречи с дедом, однако если бы она собиралась выместить на нем свою злобу, то уже сделала бы это. Тигхи вытер о полотенце лопаточку и положил ее в стол, затем подошел к ма и поцеловал ее. Она подставила щеку с каким-то странным выражением лица, и Тигхи не мог отгадать, что у нее на уме. Тем не менее ма приняла от него поцелуй.

Слегка обеспокоенный, Тигхи взял хлеб с сыром и стал торопливо есть, едва не давясь большими кусками. Он хотел сказать что-нибудь, чтобы вывести ма из этого недвижного, молчаливого состояния, однако не знал, что сказать. Тигхи огляделся вокруг, надеясь, что его па где-то здесь, в доме, но, очевидно, тот отсутствовал.

– Я проходил по рыночному выступу, – вымолвил Тигхи наконец, и после долгого молчания его слова прозвучали слишком громко и неуклюже. – Там уже приготовили погребальный костер. – Тишина. Он съел последний ломтик хлеба и вытер руки о рубашку. – Они все сделали аккуратно и красиво.

По губам ма пробежала мимолетная, едва заметная улыбка. Сердце Тигхи замерло. Что это могло значить?

– Ты хороший мальчик, – сказала она отстраненным голосом.

Ее лицо озарила красивая улыбка, и ма протянула к нему руку. Не на шутку оробев, Тигхи шагнул к ней, и ма рассеянно обняла его. Через пару секунд он осторожно вывернулся из-под ее локтя и стал, сутулясь, ходить по комнате и говорить.

– Как странно, что дед так расстроился, – произнес Тигхи. – Не могу припомнить, чтобы он когда-либо так сильно переживал.

Ма стояла, прислонившись спиной к стене у двери ее спальни.

– Ты же знаешь своего деда, – сказала она.

В ее голосе слышалась едва заметная нотка раздражения. Тигхи почувствовал, как внутри у него все сжалось, подобно пружине в часовом механизме, который ремонтировал Акате.

– Мне кажется, я помню еще одну церемонию сожжения. По-моему, мне тогда было три года или даже меньше. И все же я помню, что дед сделал это чуть ли не с удовольствием. Я помню всю его проповедь.

Тигхи вдруг замолчал и выпрямился. Ма следила за ним глазами, не поворачивая головы.

– Не помню, чтобы я когда-либо видел деда таким растерянным и поникшим, – продолжал гнуть свое Тигхи. – Сдается мне, что они с Констаком были очень близкими друзьями, не так ли?

Ма по-прежнему хранила молчание. Единственной ее реакцией было слабое подрагивание ресниц.

– Должно быть, это ужасно – потерять человека, с которым ты по-настоящему близок. – Голос Тигхи отдавался у него в голове и звучал как-то неправильно. Но он не мог заставить себя замолчать. – В деревне я слышал, что о деде и Констаке ходят какие-то слухи, но раньше я об этом не знал.

Не успело последнее слово слететь с языка, как стало ясно, что говорить это не следовало ни в коем случае. Тигхи замолчал. Ему казалось, что он произнес какое-то заклинание, которое пробудит в ма худшее из ее неистовых состояний, такой взрыв исступленной ненависти, от которого содрогнутся стены их дома. Тигхи замер в нерешительности. Однако ма не тронулась с места. В выражении ее лица ничего не изменилось, если не считать едва заметно подрагивающих ноздрей. Тигхи затаил дыхание.

– Как бы то ни было, но мне кажется, что лучше будет, если я схожу на церемонию и послушаю проповедь деда, – проговорил он торопливо. – А ты пойдешь? Па там будет?

Рука ма поднялась ко рту, и кончики пальцев потрогали верхнюю губу.

– Пойду ли я? – спросила ма. Теперь она стояла прямо. – Пойду ли я на церемонию? Будет ли там твой па? А ты знаешь, где твой па? Ты знаешь, где он?

В ее словах безошибочно чувствовался нарастающий гнев. У Тигхи все опустилось. В конце концов ему удалось завести мать, и теперь ничего не оставалось, как только стоять и ждать, пока ее ярость не взорвется. У мальчика открылся рот, на лице застыло выражение беспредельного ужаса.

– Ты знаешь, где твой отец? Тебе сказать? Пока ты шляешься по деревне, как коза, потерявшаяся на утесе, твой па работает на высоких уступах. Ты уже забыл, что на днях мы потеряли козу – целую козу? Неужели ты стал таким эгоистом? Разве ты не понимаешь, что твоему па и мне теперь приходится делать лишнюю работу?

Ее голос обрел громкость, а рука сжалась в кулак. Однако Тигхи мог лишь стоять и наблюдать.

– Ты думаешь, что все такие же бездельники и лодыри, как ты? Ты так думаешь? У людей есть работа, которую им приходится выполнять – не у тебя, не у тебя, конечно, у настоящих людей. У таких людей, как твой па и я.

Теперь ма дрожала. Ее сотрясала нарастающая ярость. Руки, сжатые в кулаки, взметнулись вверх.

– Я просто ума не приложу, как могла вырастить такого эгоистичного мальчишку. Это же издевательство, форменное издевательство. Ты насмехаешься над своим дедом, который пришел сюда со слезами на глазах.

С этими словами она подалась вперед и резко выбросила вперед оба сжатых вместе кулака. Тигхи знал, что если увернется от удара, будет еще хуже, и лишь зажмурил глаза. Удар пришелся сбоку головы, и мальчик рухнул на пол. В таких случаях лучше оказаться в лежачем положении. Он свернулся калачиком, охватив голову руками и подтянув колени. Дело не в том, что такие побои причиняли Тигхи слишком сильную физическую боль – он уже вырос, – однако в ее гневе было нечто, пронзавшее насквозь, парализующее все эмоции. Именно это и было самым ужасным. Он не мог постичь, как такое возможно, но, с другой стороны, все понятно. Где-то глубоко в сознании все обретало смысл, и обретенный смысл имел в себе совершенство, так как в глубине сознания Тигхи был плохим, и его ма могла это разглядеть.

Она сняла со стены лопатку, представляющую собой отполированный и слегка изогнутый кусок дерева длиной в руку, которым па чертил узоры на засыхающей глиняной стене. Лопатка была из дерева и потому имела большую ценность, однако ма не задумывалась об этом. Она лупила сына со всей силой, на какую только была способна. В каком-то отдаленном уголке сознания Тигхи мелькнула мысль, что лопатка может сломаться. Что же тогда делать? Ему вовсе не хотелось, чтобы лопатка сломалась, потому что она стоила немалых денег. В то же время другая часть его мозга вывела логическое умозаключение, согласно которому в случае поломки лопатки ему пришлось бы объяснять своему па, при каких обстоятельствах это произошло. А это означало участие па в ритуале боли. Такого-поворота дел Тигхи не желал. Его бедра, грудь, голова, бока горели от ударов. А затем внезапно все кончилось.

Тигхи медленно поднял голову, выглянул из-под локтя и увидел, что ма сидит привалившись к стене. Ее грудь бурно вздымалась. Робко, словно она только что участвовала в какой-то недозволенной игре и ее поймали с поличным, ма посмотрела сыну в глаза. Тигхи распрямился и кое-как встал на ноги, и все то время, пока он совершал эти телодвижения, они не сводили друг с друга глаз. Такие происшествия служили своего рода узами, которые связывали мать и сына очень тесно. Однако он понимал, что сам вызвал вспышку ярости. Поэтому покорно опустил голову и, шаркая ногами, направился к двери. Лишь снова оказавшись снаружи, на выступе, Тигхи перестал ощущать на своей спине взгляд ма.