Taken: , 1

Глава двадцать пятая. МУРАВЕЙНИК

Один дом здесь, а где остальные? И каким образом этот один дом встроился в старый и отлаженный механизм «города у реки», города немых?

– Пошли к тебе, – распорядился Чернов.

Дорога не заняла много времени. Потолкались в безмолвной толпе на нескольких улицах, по коим шли, и оказались перед типичным вефильским строением (Чернов не помнил конкретно дома Асава) – двухэтажным, низеньким, тесным, грязно-белым, битым ветрами, дождями и смерчами, огороженным едва ли полуметровой по высоте сплошной каменной оградой. Домик этот с забором не встроился, а буквально втиснулся, причем чрезвычайно точно, в единственно свободное на улице пространство между двумя четырехэтажными домами, тоже белокаменными, но, как и почти все в городе, разукрашенными цветными орнаментами вокруг окон, дверей или просто на чистых стенах. Смотрелся домик Асава, конечно, чужеродно, но никто из идущих мимо – а народу на всех улицах была тьма-тьмущая, будто его, наконец, откуда-то выпустили и приказали: гуляй, рванина! – никто из жителей не обращал ни малейшего внимания на невесть каким ветром занесенный сюда дом, быть может даже заменивший собою другой, который стоял здесь прежде.

Как такое могло случиться, Чернов не догадывался, но и не удивлялся случившемуся: что вижу, рассуждал, то существует, а причины – это к Высшим Силам. Другой вопрос его волновал: где остальные вефильские строения, не говоря уж об их жителях? Сказано было: Вефиль – в городе. Где – в городе? Что он, частями, что ли, сюда перенесся: дом на одной улице, другой дом – на другой и так далее? Вефиль – городок, конечно, небольшой, но все ж заметный. Куда могли уместиться его дома, палисадники, кактусы-кипарисы, овцы-козы. Храм, наконец, с портретом Бегуна? Город немых (назвал его так Чернов и решил не менять термина: настоящего-то имени города он все равно не ведал и узнать у молчащих не мог…), «город у реки» был тесным, кучным, напоминающим, как теперь видел Чернов, не русские старые, все-таки разлапистые города, а европейские, тесные: дом к дому, стена к стене, крыша к крыше. Сколько зданий в Вефиле? Сто? Двести?.. Что-то вроде этого. «Город у реки» много больше. Но даже в большом городе вдруг и ниоткуда взявшиеся двести строений вызвали если бы и не панику у горожан, то по крайней мере легкое удивление. Логично? А вот и нет! Никто в этом немом граде ничему не удивляется. Исключение: мальчишка, услышавший от Чернова человеческую речь и в явном страхе исчезнувший.

А вот, кстати, идея! Выйти на улицу и заорать в голос. Что заорать? Вот уж не имеет значения! Слова, слова, слова, как говаривал датский принц. Что сделает местный люд, услышавший (так, так!) чле-но-раз-дель-ну-ю речь? Сойдет с ума? Уйдет в бега?.. Что-то Чернова на старые песни повело, не к добру это. А идея богатая, стоит попробовать…

– Вот что, Асав, – решился Чернов, – ты, брат, посиди дома, носа на улицу не показывай, детей и жену никуда не выпускай. А я пойду в город – поговорю с людьми: может быть, кто-то что-то знает…

– С кем поговоришь? – с недоумением спросил Асав. – Там же все немые.

Вот и еще раз подтверждение, с веселой злостью подумал Чернов, там, то есть в городе, все, как видно, дали обет молчания. Даже Асав это понял… Или сей обет был навязан им с самого верха?.. Идти и орать, а тем более о чем-то спрашивать смысла не было. Но уж раз заявил намерение…

– Так не глухие же… Сказано в Книге; «Имеющий уши да слышит»…

Никто ему на сей раз цитату не нашептывал, сам вспомнил хорошо знаемое. Хотя и предполагал: ох, не обязательно цитата верна буквально! Коли вышеназванные уши вышеназванных «имеющих» никогда не слышали человеческой речи, если здешняя телепатия предполагает обмен образами, а не терминами, а терминов для образов просто-напросто не существует, то услышать они услышат, а понять – не поймут.

Впрочем, механизма телепатии Чернов не знал, поскольку в его земном нынешнем мире никакой телепатии всерьез не существовало, а всякие доморощенные энтузиасты, там и сям возникающие, дружно разоблачались прагматиками из массмедиа.

Конечно, никого ни о чем он спрашивать не решился: не представлял, какая может быть реакция на звук человеческой речи. Опыт с мальцом прошел без последствий – так то малец! А как среагируют взрослые, да еще физически сильные, – Сущий ведает. Да еще о местных правилах поведения Чернов ничего не знал. Короче, шел молча, посматривал по сторонам, сворачивал налево, сворачивал направо и вдруг наткнулся на очередной вефильский дом. Ну, точно вефильский: тоже двухэтажный, тоже грязно-белый, опять с оградкой и еще – с мясистым кактусом у входа, тоже проникшим из одного ПВ в другое.

Было б дело в самом Вефиле, покричал бы. А так – подошел к двери, стукнул деликатно, приоткрыл, втиснулся… И сразу – реакция сработала! – перехватил руку с зажатой в ней деревянной киянкой. Перехватил, выкрутил резко, другой рукой блокировал нападавшего за горло.

– Отпусти, Бегун, – прохрипел придавленный нападавший.

Он понял, на кого напал. Не на того.

Чернов отпустил. Перед ним стоял, потирая горло, бондарь из Вефиля. Чернов его помнил, но имени не знал – не доводилось общаться. Сзади в комнате маячили женщина, жена, и две разновозрастные девочки, дочки.

– Что ж ты на своих нападаешь? – укоризненно спросил Чернов.

– Откуда я знаю, кто сюда ломится, – мрачно сообщил, бондарь. – Может, тать какой… Ты же с улицы, Бегун. Ты же видел, что там за люди…

– Люди как люди.

– Не как люди! Они молчат, как немые, как рыбы. Они не смотрят в глаза. А когда я стал спрашивать, что это за город, все шарахались от меня – хорошо, что не били. Лица у них были… – Не договорил, махнул рукой досадливо: мол, даже объяснять, какие лица, не хочется. – И еще, Бегун… – помолчал, будто слова искал, – где все? Где наши братья и сестры? Где город? Почему мы здесь одни?.. – Последнюю фразу – на крике.

И немедленно дочери завыли хором, пустили слезы, как открыли краны.

– Ну-ка, прекратили вой! – тоже гаркнул Чернов. К месту пословицу вспомнил: – Слезами горю не поможешь… – Подумал: «горе» – это чересчур, никакой надежды. Поправился: – И горя-то пока нет никакого. Это Путь, брат бондарь, а на Пути… сам знаешь.

Брат бондарь ничего про Путь не знал. Но раз Бегун здесь – первое, он не паникует – второе, он утверждает, что горя нет, – третье, то можно если и не успокоиться, то по крайней мере не дергаться по-пустому. Бегун на то и Бегун, чтобы вывести народ Гананский из любого места и довести до родной земли. Вот если б Бегун пропал – тогда да, тогда впору и заорать благим матом, чтоб все эти немые с ума посходили.

– Ты нас выведешь? – Недолгие мыслительные упражнения выстроились в простенький вопрос.

Ну прямо дети, без всякого умиления подумал Чернов.

– Выведу, выведу. Тебя как зовут, бондарь?

– Дауд. А жену мою – Лаа. А дочерей…

– Погоди, – прервал представление Чернов, – не надо подробностей. Ты, Дауд, носишь славное имя, поэтому и поступать должен соответственно имени. Дома есть еда, питье?

– Есть немного.

– Вот и сидите, носа не высовывайте. Никого не впускай, – чуть ли не слово в слово повторил то, что недавно наказал Асаву, земляку Дауда. Но финал изменил: – Я вернусь – постучу так… – Постучал по стене костяшками пальцев: три раза подряд, два – с расстановкой. – Понял, Дауд?.. Надеюсь на тебя.

Понимал: вряд ли вернется, соврал для утешения. Ему здесь еще бегать и бегать…

Итак, уже два дома. А все-таки, сколько их всего в Вефиле? Ведь найдет, к примеру, сотню, уйдет в Сдвиг, а по Прибытии в новое ПВ окажется; что забыли какого-нибудь очередного Дауда или Саула, вместе со сто первым домом забыли…

И еще мыслишка проклюнулась – совсем крамольная: а что, если уйти в Сдвиг, не ища никаких вефильских домов, – что тогда случится?.. Жила в нем здравая, как он полагал сейчас, идея, что все в итоге окажутся на новом месте, все до одного, потому что главное для удачного Сдвига – не согнать путешествующих «туристов» в кучку, а самому найти ход в Сдвиг и нырнуть в него очертя голову. Как уже, кстати, не раз случалось: он сам нырял, а «туристы», неведомо где находившиеся, чудесным образом его нагоняли. И всем было счастье.

Но чтоб было счастье, следовало все же подстраховаться и побродить по городу в поисках новых своих земляков. Идея идеей, а Бегун обязан бегать не только по времени и пространству, но и по полям, лесам, весям и городам. Что он с кое-каким успехом и делает. Как говорится, хуже не будет.

И еще одно для счастья необходимо: Зрячего встретить. Хотя здесь-то счастье гарантировано. Зрячий сам сказал: захочешь поговорить – вернешься. То есть ждет где-то. А пока ждет, можно и улицы пошерстить.

Чтоб не утомлять никого описанием процесса «шерстения», следует прибегнуть к простому перечислению. Чернов обнаружил: тридцать шесть домов из Вефиля, толково вписанных в городской пейзаж города немых, включая дома Асава и Дауда; двести девятнадцать жителей Вефиля, обитающих в вышеназванных домах, включая женщин, детей и немощных старцев; городской бассейн-колодец, имеющий вполне логичное место на одной из крохотных площадей города немых.

Чернов всерьез устал, потому что город был хоть и не слишком велик, но и не мал, а улиц в нем, узких, извилистых, путаных, оказалось тьма, так что в сумме городские хождения сложились в длинные километры. Километры Чернову, конечно, нипочем, но когда они проложены в виде лабиринта или узких ходов в муравейнике, то здесь и марафонец выдохнется. Но главное было осознано и выглядело печально: главным было понимание, что Вефиль рассыпался, растекся по временам и пространствам, а Бегун превратился в генерала с сильно урезанной армией.

Можно было, можно рвануть в Сдвиг, но Чернов все же опасался, да и Зрячий его где-то ждал.

Чернову осталось лишь свернуть в последний, не исследованный им переулок, перед которым он стоял и не решался сделать шаг, потому что видел: переулок был короток – всего два дома по обеим его сторонам, переулок забирался в гору и, как виделось, упирался прямо в небо. Город заканчивался небом. Метафора пугала, все-таки пугала, хотя Чернов постоянно убеждал себя в том, что страх в нем давно и прочно умер. Умер-то он умер, а все ж подает иной раз признаки жизни…

Решился, шагнул, миновал дома с наглухо задраенными дверями, будто не жил в них никто, будто не хотел никто обживать самый край, встал на этом самом краю и увидел: зеленый травяной склон, серая река внизу, а за ней, на другом берегу, тоже на взгорье – еще один город, тоже довольно большой, но какой-то странноватый. Чернов вглядывался в даль (река менее широкой не стала…) и пытался сообразить: что именно его смущает в этом не слишком хорошо в предвечерней дымке видном городе, тоже белом, как Вефиль, как город немых, и вдруг увидел, понял и восхитился ублюдочной фантазии неведомых архитекторов. Или Одного Архитектора. Уж что там находилось внутри, с этого берега точно понять было трудно, но если речь зашла о фантазии и об архитекторах, то город должен был оказаться этаким единым гигантским домом-монолитом – без улиц вообще!

Чернов видел белую (или все-таки сероватую в дымке…) стену, тянущуюся вдоль берега реки, с прорезанными в ней глазами-окнами, множеством окон, черно глядящих на худо-бедно, но белый свет, стену, построенную уступами – где высотой в два этажа, где – в три, а где и в пять, и в семь, и еще выше, и снова спускающуюся вниз – к двухэтажию, и снова поднимающуюся. А окна были разбросаны по ней весьма хаотично, как будто их кто-то – ну те же архитекторы-авангардисты – взял в горсть и швырнул и они прилепились к камню, вжились в него – какое где. Так что понятие этажности – это лично черновское понятие, этажность там наблюдалась условная. И как можно жить в квартире (квартире ли?), где, судя по окну следующего этажа, потолок висел на уровне головы, – это вообразить трудновато…

По сути, имел место дом-муравейник, и Чернов все же рисковал предположить, что этот муравейник и был городом, вольготно расползшимся по всем трем измерениям, а уж как в нем жили люди, как передвигались, что делали – это следовало изучить на месте. Судя по всему – если все встречающееся в Пути поверять человеческой логикой, пусть и усиленной любовью к фантастике! – идея Чернова о многомерной фигуре, разложенной в трехмерном пространстве, не лишена была здравого смысла. Главный Архитектор решил показать трехмерному человечку сразу много миров, из которых, правда, им, Архитектором, были вольно вырваны махонькие фрагменты – города. Скорее даже городки. Те фрагменты, что по неясным человечку высшим соображениям работали на идею Пути. Или просто лежали на Пути. Весь мир – мимо, а фрагмент – вот он. И не исключено, что Чернов, опять телетранспортировавшись через реку, обнаружит в муравейнике родные вефильские норки. Где они там помещаются, если вообще помещаются, а не заброшены в следующее ПВ – это интересно, это стоило усилий на телетранспортировку.

В конце концов уйти в Сдвиг Чернов все равно пока не рисковал: Зрячий внятно намекнул на необходимость еще одной встречи. Правда, из ПВ-головоломки с четырьмя Вефилями Чернов ушел в Сдвиг и без благословения Зрячего, более того – вообще с ним не повидавшись, но то ПВ было каким-то ублюдочным, ненастоящим. Головоломкой оно и было. А эти, размещенные вдоль великой реки, казались вполне живыми, хотя и сведенными до крохотных фрагментов. Этакий трехмерный макет Вселенной. Действующий.

Но если честно, хотелось встречи со старцем. Любопытно было потолковать о том и о сем. И об этом тоже – о городе-доме…

Он спустился к реке, посмотрел налево, посмотрел направо и понял, что она тоже, судя по всему, – часть общей картинки. Может, в огромном многомерье Главного Архитектора река – и не река вовсе, а какой-нибудь Млечный Путь, а здесь она катила свои неторопливые волны (опять же – вольно и плавно…) по зеленому макетному постаменту, извиваясь на нем серой гигантской змеей, а в каждой ее излучине – по городу. Так?.. И сам себя поправил: нет, не так. В пройденной им излучине уместились два обрывка двух ПВ – города роботов и немых. Что, впрочем, не исключало рядом с муравейником наличия еще какой-нибудь невероятной формации – иного ПВ.

А если б он не научился телетранспортировать через реку себя любимого, то мог пойти от места встречи с былинным старцем по ее бережку и постепенно прийти к дому-муравейнику, не попав, естественно, в город немых и не обнаружив в нем тридцать шесть вефильских домиков. Но это умозаключение Чернов отбросил как непродуктивное.

Он представил себе другой берег, зажмурился рефлекторно и очень захотел оказаться на том берегу. Опять ничего не произошло. Опять открыл глаза. Он стоял, как и ожидал, на зеленой травке, впереди, в километре всего, высилась кажущаяся бесконечной стена дома-муравейника. Обретенное умение действовало безотказно. Вздохнул Чернов тяжко и побежал.

А что еще делать несчастному Бегуну?..

И когда он добежал до огромной вблизи и пропадающей вдалеке стены со слепыми черными окнами, когда остановился, пытаясь подавить неизбежное недоумение и все же сосредоточиться, поискать в этом каменном чудовище хоть какую-либо дверь, то услышал сзади знакомый голос:

– Набегался? Или еще хочешь? – Язык на сей раз был выбран – древнееврейский.

Не оборачиваясь, понял, кто спрашивает. Даже не по голосу, хотя голос тоже узнал, а по тому, что в этой гребаной развернутой склейке миров чертиком из табакерки выскакивал только давешний старец, который Зрячий, чертиком в нее и прятался, а кроме него, Чернов здесь никого не знал.

Обернулся – точно!

Старец стоял, опираясь на посох, прятал усмешку (хитринку, лукавинку – на выбор…) в седые вислые усы, ждал реакции.

А какой она могла быть, реакция на идиотизм?

– Хочу – чего?

С одной стороны – прикинулся таким же идиотом, с другой – попытался выудить дополнительную информацию. Не на того напал.

– Не понимаю я чего. Ты ж у нас – мальчик рациональный, толковый, из категории «хочу все знать», причем не просто знать, а непременно узнать все собственноножно и собственноумно, если позволено так сказать. Валяй, твое дело… Только ты не у себя в мире, где ты – смертный. Ты – в Пути, и в нем ты – Вечный, а здесь законы смертного мира не действуют…

– Почему? – счел необходимым встрять Чернов. – Все миры на Пути – смертные.

– Для их жителей. Но не для тебя, не для нас с тобой… Ты прошел уже не один мир, а разве понял что?.. Ничего не понял. Так, рваные кусочки впечатлений. Обрывки целого, по которым не только это целое не восстановить, но и обрывки-то не понять: что, кто, с кем, зачем, почему… Все – туман, одни вопросы без ответов. Бег по сильно пересеченной местности… Не пыжься, Бегун, не строй из себя Всеведущего: это иной ранг Вечности. Ты чуешь Путь, а Знания – у других.

– У тебя?

– Допусти такое, Бегун. Помнишь, что ты вспомнил, когда уходил от меня?.. – Зрячий произнес распевно, как и положено былинному старцу, даже если он распевает на древнееврейском: – «И всем Вечным будет Мною позволено все, что они себе смогут сначала представить, а потом захотеть. А что не смогут представить и захотеть, то останется у Меня до той поры, пока не явится среди Вечных смертный, который будет знать, что он хочет…» Вспомнил?

– Не забывал. Только я не очень понял мысль… Сущего, вероятно, так?.. Представить и захотеть и, как результат, обрести знание или умение. Это ясно. Я захотел преодолеть реку и – получилось… Но кого имеет в виду Книга под смертным, которому будет открыто все знание?

– С чего ты взял, что все? Там обо всем – ни слова. Только о том, что смертный сумеет пожелать. Что сумел, то и получи. Ты и получил: через реку… А теперь включи свою хваленую логику, Бегун. Пошевели извилинами. Что ты не сумел, что не можешь? Ты не можешь найти свой Вефиль. Ты не можешь представить себе весь Путь – от начала до конца. Ты не можешь даже понять, зачем Сущий – или выбери любое имя из тех, которые ты давал Ему не со злости, но, как я понимаю, из любви к Нему и из понимания собственной малости рядом с Ним, – так вот, зачем Сущий не дает тебе простую и ясную возможность выполнить свою миссию, довести народ Гананский от мира Интервала до мира Начала поэтапно, а каждый раз меняет условия существования мира во времени и времени в мире? Да потому что пытается разбудить у тебя интерес. Обыкновенный. Не человеческий, хотя он тоже у тебя какой-то кастрированный, сильно прагматичный, а интерес Вечного.

– Эка ты загнул! – восхитился Чернов. Сел на травку, вытянул все же гудящие ноги. Решил не хамить старцу. – Естественно, не могу я ничего понять в этом Пути, Зрячий. А почему?

– Потому что плохо хочешь.

– А что значит хотеть хорошо?

– Просто хотеть. В тебе все еще мощно жив твой смертный, Бегун, и он мешает тебе знать, мешает понять, что ты хочешь. Что можешь пожелать – без оглядки на твой замечательный здравый смысл. Все твои желания, к несчастью, поверены земным опытом. Где ты там обитаешь в мире?.. – произнес по слогам: – Со-коль-ни-ки… Они висят на тебе, на твоем осознании себя, гирями неподъемными. Они, твои Со-коль-ни-ки, – это твой страх, обыкновенный человеческий страх, который все бесконечное время существования Разума не позволяет смертным людям – в каком бы пространстве-времени они ни обитали! – идти вперед по Пути. Хотя, если честно, было у тебя одно желание, достойное Вечного: излечить заболевших и умирающих. Сильное желание и славно исполнившееся. Хотя и оно – вполне земное… – не преминул уязвить.

Но Чернов этого даже не заметил. Другое его интересовало.

– Страх чего?

– Страх Знания. Если бы его не было, смертные давно стали бы Вечными, потому что человек, созданный Сущим в Начале света, задуман именно Вечным…

– Речь, полагаю, идет обо всей бесконечной Вселенной?

– Обо всех бесконечных, – поправил число Зрячий. – Но твой Путь лежит по твоей планете. Ты ее называешь Землей, хорошее имя, не хуже других. По планете людей. Но – в бесконечности пространств.

– А есть другие планеты, на которых – не люди, да? Или Сущий – антропоцентрист?

– Если ты сумеешь захотеть – узнаешь сам.

– Для этого надо оставаться Вечным и – вне своего смертного мира?

– Для этого надо желать и не страшиться.

– Но если люди изначально были бы Вечными – все! – то я плохо представляю себе, как Сущий решал бы проблему перенаселенности Земли.

– А это не Сущий решал бы, а сами люди. Нет неразрешимых проблем для умеющих желать.

– Выходит, не сложилось у Гения Желаний, у Сущего нашего, облом вышел… Задумал человечка желающего и получающего, а вырос этакий лилипутик, страшащийся знаний…

– В варианте твоей Земли – да.

– Есть иные?

– Захоти, Бегун, – узнаешь. Ты же пробовал уже. Или не понравилось?

Надоело Чернову, хотя интересно было – до жути. Но надоело переминать одно и то же: захоти, захоти, ты не умеешь желать… Ну не умеет он, мозгами не вышел! И все такие на его Земле!

– Не все. – Зрячий услышал мысль, но Чернов воспринял сие как должное. – Не все, – повторил Зрячий. – Ты – иной. И много – иных.

– Ты, что ли?

– И я, Бегун. Я – тоже человек, homo sapiens, как определили нас латиняне, просто мои желания совершеннее твоих.

Так и сказал: «совершеннее». Не «сильнее», не «точнее» – «совершеннее».

– И что же ты умеешь, Зрячий?

– Зачем тебе знать, что умею я? Подумай лучше, что хочешь уметь ты. Подумай. Уйми страх. И ты увидишь не только продолжение и финал Пути, но и – быть может! – все свои прошлые Пути и все будущие.

– Что ты заладил, старик: уйми страх, захоти… Я не понимаю тебя!.. Ну нет у меня никакого страха, даже страха знаний. Я на своей Земле в своих Сокольниках – другого места не припомню, уж извини тупого! – всегда стремился узнать побольше. Даже попав на Путь, я стараюсь не удивляться, а понять то, что встречаю. И делать то, что считаю необходимым и что получается. Да, я делаю это с высоты маленькой кочки, но такая уж у меня высота – земная. Земная логика. Земные ассоциации. Земные выводы… Ты знаешь, что и логика, и миропонимание может стать иным, надземным или внеземным, ты утверждаешь это?

– Наверно, и у вас на Земле есть понимание простейшей истины: знание едино, а Путь к нему и сквозь него – тернист и труден. Ты же идешь по Пути, Бегун, тебе дана такая возможность, ты избран. Это тоже – Путь Знания. Так смотри вперед, а не в себя… Знаешь, как земляной червь пропускает сквозь тело землю, через которую ползет?..

Чернов представил себя в роли червя и невольно поморщился: гнусное сравнение. Однако сказал:

– Червь, выходит, знает все о земле?

– О Сущий! – Старец театрально вздел руки к небу. В правой – посох. – Ты не хочешь! Ты ничего не хочешь!..

– Я хочу завершить Путь, всего лишь, – резко сказал Чернов и встал. – Если судить по моим предыдущим встречам с твоими коллегами по призванию или по ремеслу, то сейчас я могу легко войти в Сдвиг и оказаться в другом пространстве, а город окажется там же. Весь. Целиком… Так я побежал, Зрячий, ладно?

– Твое право, – не обиделся на тон старец. – Бегать – дело нехитрое. Дыши да ноги переставляй. Только куда тебе бежать? Вон они все – твои ПВ, как ты их именуешь… – Он обвел левой дланью местные, широкие просторы, где вольготно, хотя и тесновато расположились действительно разные, как уже отметил сам Чернов, миры. – Ты можешь бегать по ним безо всяких Сдвигов и ничего не понять в них. Ты можешь все-таки захотеть и уйти в Сдвиг и увести за собой твой народ. Ты можешь все, что захочешь, Бегун, даже закончить свой Путь сразу.

– Это как? – заинтересовался Чернов.

– Пожелай. – Старец был лаконичен.

– Ну, желаю… – неуверенно произнес Чернов.

Но ничего не произошло. Где стоял, там и остался. И старец – рядом.

Медленно-медленно – как вскипала! – где-то внутри росла злость. На Зрячего, говорящего загадками. На собственное неумение захотеть так, чтобы все сразу случилось, как проповедует старик. На судьбу, которая дала ему Шанс, а как им пользоваться – не объяснила. На Сущего, наконец, – хотя большее богохульство трудно было представить! – который создал homo omnipotens, человека всемогущего, а потом подленько ввинтил в него чувство страха перед Неведомым, Непознанным, Бесконечным, и означенный человек стал всего лишь разумным, что в языке Чернова означало до кучи и осторожность, и аккуратность, и неторопливость. Иначе – ограниченность… И все эти бесчисленные поговорки: «не в свои сани не садись», «семь раз отмерь», «не по Сеньке шапка»… Оправдание бессилия? Так! Но – бессилия запланированного, осознанного, творчески переработанного…

А как же «рожденный ползать летать не может»? Разве это – не осознание трусости?..

Да ни фига! Потому что в самой формуле заложен брачок: рожденный летать ведь, в свою очередь, не может ползать. А Сущий, то есть Бог по-земному, создал человека, как понимает Чернов, умеющего все.

– Ты – Бегун, – сказал Зрячий. – Ты – Вечный. Ты – хочешь.

– Что я хочу? – заорал Чернов. – Что я хочу, кроме того, чтобы всего лишь понять: на кой черт я сюда вляпался? Зачем я здесь, Сущий, скажи, не мучай меня?!

И Сущий услыхал Бегуна, потому что пришла Тьма.

Taken: , 1