Taken: , 1

Глава двадцать вторая. ОТРАЖЕНИЯ

Новое предложение Главного Экспериментатора явно имело смысл, а какой – вот это и была задачка для испытуемого Бегуна. Решит – получит конфетку, не решит – тоже что-нибудь получит, но менее сладенькое, куда менее. Дураку понятно, что решить придется, ибо не с двумя же городами под мышками уходить в Путь. Что проверял Главный Режиссер на сей раз – то ли сообразительность Бегуна, то ли верность идее Пути, то ли третье, десятое, девяносто седьмое, – Чернов не представлял себе и здраво предполагал, что скорее всего и не осознает. Задачка – да, для него, но он – лишь крыса в лабиринте, как уже печально отмечалось, а выбор, сделанный крысой, – радость познания для того, кто ее туда запустил, кто изучает либо ее возможности, либо возможности лабиринта, либо еще какую-нибудь фиговину, а крысе, повторим – конфетка или, в худшем случае, электрический удар в башку, чтоб, значит, думала шустрее.

Зачем нужны два Вефиля по обе стороны прозрачного даже ночью леса? Сущему виднее. Это – вопрос крысы и ответ ей. А дело ее – нестись по лабиринту, пусть даже возмущаясь его нелогичностью, подлостью всяких ловушек, жестокостью испытаний и прочая и прочая. И вот что обиднее всего: Путь вперед, который крыса старательно вершит, вовсе не означает Пути к поставленной крысе цели. Может, эта цель – и не цель вовсе, извините за невольный парадокс, а всего лишь средство. Средство изучения поведенческой модели Бегуна в условиях длительного перемещения в пространстве-времени. (Круто завернул, с уважением подумал про себя Чернов.) А конечный результат изучения, то есть построение модели, и есть цель Экспериментатора. То есть сам Путь – фуфло. Куда бы ни бежал, все едино. Главное – бег, А в итоге – какая-нибудь Гранд-Диссертация Великого Магистра Путей Сообщения на Внепространственном Слете иных Великих Магистров. Диссертация, скажем, про крысу по кличке Бегун.'

Но печальные мысли эти следовало с гневом и отвращением отбросить и позабыть, потому что для крысы, то есть для Бегуна, имелся вечный постулат: Магистр, то есть Сущий, един, что он ни творит, все верно. А мысль о других Магистрах – кощунство! И надо бежать, что бы там ни думалось исподтишка, поскольку ложиться на травку и жевать травинку, глядя в небо, занятие бесконечное, а у Чернова время, к несчастью, ограничено. В данном пребывании на Земле. Хотя можно и полежать: для Экспериментатора лежание испытуемого с травинкой в зубах – тоже мотивированная модель…

Но Чернов все-таки побежал.

Город, как и следовало ожидать, оказался тоже пустым, безлюдным. Абсолютно точная копия первого, он выглядел настоящим до трещин в стенах домов, до расколотых стен, до канав, прорытых смерчиками на улицах. И картина с Бегуном все так же висела в гулком от безлюдья Храме.

Чернов опять, как и в первом Вефиле, уселся на ступеньки Храма. Что-то ему мешало принять без оговорок пусть тайную, не понятую Бегуном, но все же целесообразность идеи полной адекватности двух увиденных городов. Кстати, двух ли? Или все же Декоратор перенес декорацию со сцены на сцену, пока Бегун несся через лес и поле?.. Можно было проверить. Можно было припустить назад и посмотреть, стоит ли Вефиль посреди травяного луга. Но не стоило. Если Декоратор таскает города с луга на поле, то что ему стоит проделать тот же финт в обратном направлении, а Чернов его даже не заметит? Нуль-переход – вот как называют сей финт писатели-фантасты! Поэтому вопрос не в том, один Вефиль в этом раю существует или два. Вопрос – в другом: зачем уважаемый Декоратор громоздит одну и ту же декорацию на дороге Бегуна?.. Чернов намеренно употребил термин «дорога», а не «Путь», поскольку беготня происходила не просто в пределах одного ПВ, но даже в пределах одного пейзажа: три километра к югу, четыре – к северу, стороны света взяты с потолка, компаса у Чернова не было… Подумал так и осекся: а если взять еще пять – на условный восток и, например, семь – на условный запад, что обнаружится в этих направлениях?.. Очередной луг – ромашковый или клеверный? Очередное поле – ячменное теперь или с гречихой? Очередной лес… Нет, лес, похоже, один! Лес, похоже, – некий ориентир для Бегуна, центр сцены, ее поворотный круг, другого в окрестностях Чернов не видел. Может, просто не добежал?..

Поднялся и решительно порулил обратно в лес.

Странно, но он совсем не устал, как будто несколько часов мертвого, без сновидений, сна у реки не просто придали ему силы, а именно разбудили, но – уже с Силой, той, что вложена была в него вефильскими горожанами, вложена с некой неясной Чернову целью и пока никак всерьез себя не проявила. Разве что только сейчас: за вечер он уже набегал много больше своей классической «десятки», а и дыхалка в полной норме, и ноги как новые.

В лесу он не направился напрямик, а резко свернул направо, то есть к условному западу, минут через десять вывалился из леса на очередное поле – представьте, именно клеверное! – понесся, давя розовые цветочки, а поле поднималось полого, длинным плоским склоном поднималось к звездному и лунному небу, а когда Чернов добрался до луны и звезд, глянул вниз, то увидел: в далекой ночной лощине, подсвеченный, как с колосников, фонарями луны и звезд, лежал белый Вефиль…

Когда бежал назад, теперь уже к востоку, стало светать. Всю ночь пробегал как заведенный, а усталости – ни грана. Будь он в Москве, вполне мог бы поменять спортивную специализацию и примериться к марафонской дистанции. Что ему теперь сорок два километра с копеечными метрами? Так, семечки… Миновал знакомый до последней шишки лес, выбрался на ромашковый луг. Солнце еще не вышло из-за горизонта, но уже подсветило алым его край, и ромашки послушно повернули свои бело-желтые головы к свету, к ожидаемому дневному теплу.

Чернов перепрыгнул через ручей, спешащий по камням вдоль поля, и увидел Вефиль. Что полагается говорить в таких случаях? Круг замкнулся. Игра окончена. Занавес упал. Да, еще: Бобик сдох, как любила говорить покойная матушка, когда завершала то ли готовку обеда, то ли стирку белья. Если Бобиком считать Чернова, то он таки сдох, причем – буквально. Сила, бившая через край, вдруг вся вышла, он ощутил себя смертельно уставшим, маленьким-маленьким, никому в этом злом мире не нужным. Так уже было однажды: детство, семь лет от роду, дача, снимаемая на лето в деревне Кокошкино, самостоятельный поход в дальний, по тогдашним его представлениям, лес, сладкое счастье свободы, а потом – ужас от того, что заблудился. Он лежал в том лесу на еловых сухих колючках – смертельно уставший, маленький-маленький, никому в этом злом мире не нужный. А потом пришла мама, и мир сразу стал добрым…

Мир, в котором существуют четыре пустых до подвалов города, добрым быть не может, а мама… Нет мамы давно, Бегун, некому тебя отыскать. Сам ищи выход, сам!..

Чернову упрямо думалось, что кто-то что-то хочет ему сказать – как раз этими четырьмя Вефилями и хочет. Вопрос: что хочет? Ответа пока не видно, но это дело наживное. Еще пара-тройка марафонских дистанций – и на дороге попадется какой-нибудь добрый дачник, который окажется Зрячим. А Зрячие всегда знают ответы на несложные вопросы, в них эти ответы вложены как раз Тем, кто придумывает вопросы для Бегуна…

Правда, то же упрямое чутье подсказывало Чернову, что ПВ Четырех Городов поставлено Сущим на Путь Бегуна не для встречи со Зрячим, а для проверки его, Бегуна, личной сообразиловки. Не все ж ему ногами махать, надо бы и мозгами пошевелить. Зачем Главный Режиссер четырежды повторил одну декорацию на одной сцене? Куда дел людей из Вефиля, да и вдобавок – где вообще люди в этом ПВ? Что Он хочет от Чернова? Какого решения? Какого шага? Что об этом говорит всезнающая Книга Пути?..

И вдруг сами по себе – как водится в здешней реальности! – всплыли в сознании стилистически привычно выстроенные слова: «А когда новый Сдвиг принес двойное отражение предмета в дымном стекле, растерялся Бегун. Он теперь не мог узнать, где настоящее, а где отраженное, и не мог снова встать на Путь, потому что дымное стекло туманило взор и искажало пропорции. Но сказал Бегуну Зрячий: „Посмотри на солнце, оно тоже отражает все, что под ним, но никогда не отразится в нем то, чего нет под ним“. И посмотрел Бегун, и ослеп от солнечного огня, и в слепоте своей увидел истинное, и поразился тому, как прост ответ, и вновь прозрел, чтобы видеть и вести».

То, что «всплывшее в сознании» – подсказка, сомнений не было. Как и чужое для текста слово «пропорции». Чья подсказка – это Чернова не особо волновало, он уже примирился с подсказками, которые равняли его со Зрячими. Более того, иной раз ловил себя на летучей мысли: неплохо бы им почаще всплывать, а то постоянное соприкосновение с замыслами и умыслами Великого Фантаста то и дело ставит в тупик простого бегуна на длинные дистанции. И черт бы с тем, что длинные, это мы осилим, но понимать бы, куда и когда сворачивать… Да, он – всего лишь Бегун, да, примитивно мыслит, но когда Начальник Всевышнего Отдела Кадров подряжал его на работу Бегуном, он не сообщил ему о дополнительных требованиях к профессии. Так что Чернов был доволен самостоятельно обретенной цитатой из Книги Пути, но вообще-то она его немало озадачила.

Разберемся. Двойное отражение – это один реальный предмет и два отраженных в каком-то «дымном стекле», попросту говоря – фантомы. У Чернова в наличии – четыре города (то есть предмета…). Один, выходит, и есть его родной Вефиль, а три – гениально смоделированные дубли. «Дымное стекло» – это непонятно вовсе, но не особо колышет: ну воздух загустел, ну зрение помутилось – Книга ведь, высокая литература, метафоры всякие… Но вот вопрос, Книгой не объясняемый: если один город – настоящий, то где его настоящие жители? Куда их спрятал Старший Пионервожатый и Массовик-Затейник и, главное, зачем?..

Хорошо, подвесим последний вопрос, пусть пока повисит, не исключено – еще какая-никакая подсказка всплывет, а пока подумаем про солнце.

Чернов посмотрел на него, сильно сощурив глаза, и ничего не увидел. Солнце как солнце, в меру жаркое, смотреть больно. Ответа на нем нет. А если… Он колебался с секунду, потом решительно взглянул на солнце, заставив себя не щуриться, раскрыв глаза, даже выпучив их, чтоб сами не закрылись.

И ослеп.

Ничего истинного «в слепоте своей», как требует Книга, он не узрел, потому что немедленно зажмурился, прямо-таки стиснул веки, если можно так выразиться о веках. Ну не рекомендуется никому смотреть в упор на солнце, сие чревато ухудшением зрения, ожогом, глаукомой, слепотой. Но темнота и покой, – как всегда бывает после очень яркого света, – пришли не сразу. Несколько мгновений и под зажмуренными веками продолжало гореть солнце, вернее, яркое бесформенное пятно, в центре которого торчал черный неровный пятиугольник почему-то с одним острым углом. Такой нарисованный ребенком домик с острой крышей… Когда пришла наконец желанная тьма, глаза успокоились, и Чернов позволил себе открыть их, уставившись, естественно, в землю, в траву, он почему-то подумал, что пятиугольник с неравными углами и сторонами, то есть домик на листе бумаге, – это что-то должно значить. Хотя зачем ломать голову над ерундой? Обычная реакция зрения на световой удар, каждый знаком с нею, а форма черного пятна – случайна…

Но не сбылось написанное в Книге и, что самое интересное, когда-то уже бывшее с Бегуном, в каком-то из его прежних Путей, раз всплыла соответствующая цитата. Ничего не подсказало светило, или Чернов – в отличие от канонического Бегуна из Книги – не смог вытерпеть и дождаться «истинного». Ясно было лишь одно: какой-то из смоделированных здесь и сейчас Вефилей – именно истинный, и надо посетить каждый, не торопиться, попробовать поискать какие-то другие, не солнечные, подсказки, чтобы определить свой город. Можно было, правда, плюнуть на поиск, рвануть прочь от всех четырех и рано или поздно наткнуться на Зрячего. Чернов верил, что Сдвиг произошел, хотя и ублюдочный, с полной потерей людей, но раз произошел, то в этом среднеевропейском ПВ обязательно должен оказаться Зрячий, иначе придется отказать Сущему даже в минимуме логики. А этого Чернов сделать не мог. И не потому, что верил истово, а потому, что упрямо видел – или все же подозревал, но тоже упрямо! – железную логику во всей внешней нелогичности происходящего изо дня в день, из ночи в ночь.

Логика в нелогичности – это сильно, признал Чернов, но от подозрений не отказался. Четыре Вефиля – это знак, намек, четыре карты, упавшие на сукно рубашками вверх, одна из которых – искомый туз. Туз – это обязательно. Чернов должен найти его и, говоря языком преферансистов, зайти прямо с него.

Четыре города лежали на четыре стороны света. С какой начать?.. Начну-ка я с востока, решил Чернов, поскольку солнце вставало с утра именно там, а именно в солнце крылась подсказка, которую Чернов пока не обнаружил. Не любил кроссвордов, ребусов, криптограмм, не умел разгадывать их.

К месту – маленькое отступление. Очень часто пополняется список того, что Чернов не любил и не умел. Поневоле должно сложиться впечатление, будто Бегун – ограниченно образованный, ленивый умом физкультурник из разряда «сила есть – ума не надо». Не стоит спешить с выводами, до конца Пути еще пилить и пилить…

Отступление закончено, можно вернуться к действию. Оно началось с привычного – с бега. Через лес – к Вефилю-восточному, обозначим его так.

Домчал до него Чернов, бодро домчал, хотя и провел ночь без сна и в нервных метаниях по полям-лесам, обосновался на площади перед Храмом, решив начать поиск с центра. Поиск чего – этого он не знал. Считал по-наполеоновски: главное – ввязаться в сражение, а потом, как в песне, «зеленая сама пойдет». Была общая цель: определить, какой Вефиль настоящий, выбрать его из четырех одинаковых и тем или иным способом сообщить о результате Сущему. Или – что вернее! – Он сам все узнает. И тогда, как надеялся Чернов, возникнут люди, где-то сейчас спрятанные Главным Мистификатором, и продолжится Путь. И еще, опять надеялся Чернов, станет более или менее ясно, на кой черт Мистификатору понадобилось испытывать логические способности Бегуна. Может, потому что он, Бегун, неоднократно и не без самодовольства отмечал про себя собственное пристрастие к науке логике? Доотмечался, выходит…

Город был все тем же. Как прошел по нему Супервихрь, так ничего не изменилось: порушенные ограды, с корнями вырванные деревья и кусты, сорванные двери, взрытые на улицах кривые траншеи. Чернов опять уселся на ступени Храма – и принялся думать. Процесс этот идти не хотел, в башку лезли отвлекающие мысли, наука логика не будоражила творческую мысль. Очень есть хотелось.

Помнится, когда в первом Вефиле Чернов шастал по домам в поисках жителей, он не обратил внимания на отсутствие или наличие в домах съестного. Воды не было, высохла вода – это факт. А вот насчет еды…

Он не поленился дойти до дома Кармеля, вошел в знакомую гостиную, добрался до подвального помещения, где Хранитель держал вяленое и сушеное мясо, кое-какие овощи, пресный хлеб. Здраво полагал, что коли вихрь и смерчи не уничтожили и не повредили обстановки в домах, то с чего бы им «выдуть» из подвалов припасы? Однако ничего не обнаружил. Деревянный ларь, или аргаз на еврейском, оказался девственно чист. При внимательном изучении его нутра Чернов не нашел даже крошек. Ну, ничего в аргазе никогда не хранилось! Сюрприз! Примитивное чувство голода позволило замечательной логике Чернова сделать вывод: этот Вефиль – липовый. Дубль. Декорация. Фантом… Хотя не спеши с выводами, тут же подумал он, уж коли людей изъяли, то и следы их пребывания – по той же логике! – следовало уничтожить. Что и сделано… А что насчет одежды?.. Обыскал дом – нет одежды…

Все та же замечательная логика тащила за собой: странно, что дом (и все остальные дома, ясный пень…) был девственно пуст. Ну хоть бы нитку неизвестные Чистильщики где-нибудь обронили, хоть бы тряпка какая в углу завалялась – так нет ничего, все подмели-подобрали. Понятно, что Режиссеру или Декоратору сей очистительный процесс – с Его-то возможностями! – нетруден, но зачем огород городить?.. Четыре Вефиля, все – без людей! Да Чернов уже на стену от всего увиденного влез и по ней в панике мечется…

И опять продекларированная логика настойчиво долбила: дубль, декорация, фантом. Потому долбила, что круто замешана оказалась на интуиции Бегуна, коей – в отличие от логики – всякий профессиональный спортсмен должен быть наделен по определению. Интуиция игры, борьбы, соревнований – как же без нее?..

А посему плюнем на голод и рванем на север, но не по катетам треугольника, через лес, а прямо по гипотенузе. В конце концов, заблудиться в этом квадрате сцены, где углами стоят декоративные города, вряд ли возможно, да заодно не мешает разнообразить маршрут.

Любимый и наиболее часто употребляемый глагол в этой истории – «бежать». Но в чем здесь беда? Герой – бегун со строчной буквы и Бегун с прописной, что ему еще делать, как не бежать бесконечно либо по дистанции (как было), либо по Пути (как есть)? Он и бежит. Как теперь – по полю, в обход леса, вниз с горушки… А это что такое? А это – дорога. Причем вынырнула откуда-то сбоку и потянулась вдаль, круто забирая вправо от того маршрута, куда направлялся Чернов. То есть Вефиль-северный явно оставался слева, дорога вела не к нему. Но – дорога! И Чернов, забыв о голоде, забыв о желании исследовать остальные три города, забыв обо всем, потому что любопытство, которое оказалось сильнее здравого замысла, перевесило оный замысел, – неугомонный Чернов понесся по дороге, поскольку ясно было и ежу: всякая дорога куда-то ведет. И раз есть дорога, значит, есть люди. И в конце концов, Чернов все-таки – не крыса, чтоб гонять между «кормушками-городами, кто бы их там ни расставил для него. Он – человек, это, как известно, звучит гордо, у него есть право выбора. И он выбрал дорогу.

Хотя есть хотелось смертельно.

Он бежал по дороге и вдруг с удивлением отметил, как быстро и резко, а главное, незаметно для глаз поменялся пейзаж по ее сторонам. Куда делась зелень?.. Вдоль дороги тянулись вроде бы те же поля, но будто над ними вот уже многие недели лили сплошные ливни, превратив их – и дорогу, кстати, – в месиво грязи, в болота. А дождь и вправду моросил, будто выдохся уже, залив округу водой, или взял короткую передышку, чтобы пополнить небесные водные запасы. И холодно стало Чернову в легкой рубашке, холодно и отвратительно мокро. И что, еще раз повторим, странно: Чернов действительно не заметил, когда климат из среднеевропейского стал среднерусским, осенним, октябрьским. Как-то вся эта перемена сразу случилась, даже более того: Чернов понял, что она случилась, когда и волосы, и рубаха, и тело стали мокрыми, а в кроссовках захлюпала вода, а он все бежит по одной и той же дороге, которая не стала ни уже, ни шире. И бежит при этом минимум десять минут по грязи под дождем, мило представляя, что вокруг по-прежнему – солнце и лето. Помня тезис о логике нелогичности, стоило предположить, что Чернов просто не понял, как проскочил Сдвиг. Ни тебе встречи со Зрячим, ни тебе дополнительных эффектов в виде, например, полетов и падений – бежал в одном ПВ, прибежал в другое. Как у классика: «Шел в комнату, попал в другую»… Кстати, очень точное и емкое описание Сдвига.

А просторы в этом ПВ – поистине бескрайние! От горизонта до горизонта, куда ни кинь взгляд – равнина грязи. Что было на ней до прихода ненастья? Сущий знает… Только сдавалось Чернову, что ненастье не приходило, а существовало здесь изначально. Пространство дождя! И повезло Чернову, что дорога из лета в осень привела его сюда в краткий, наверно, момент, когда дождь действительно приустал. Но есть вариант: коли ненастье здесь – с сотворения мира, то такая мелкая морось за такой бескрайний срок что угодно в болото превратит, даже камень.

И как следовало ожидать, впереди сквозь дымную пелену дождя замаячил Вефиль. Пятый! Даже он здесь выглядел не белым, а серым, мокрым насквозь.

Чернову хотелось прибавить темп, но тонны грязи, налипшие на когда-то белые кроссовки, еле позволяли переставлять ноги. Поэтому он перешел на шаг, что, к слову, дало возможность поразмыслить в неторопливости об очередной «логичной нелогичности» Верховного Метеоролога, в которой Чернов ну никак не усматривал логики. Кажется, он польстил Верховному. Ну, попробуйте отыскать хоть что-то разумное в том, чтобы сутки гонять «крысу» по квадрату между четырьмя моделями любимого Вефиля, а потом, ничего от «крысы» не дождавшись, перебросить ее к настоящему Вефилю. (Если он настоящий, а то Чернов еще не дотопал до него…) Всякий эксперимент имеет цель, продолжительность и результат, пусть и отрицательный. «Крыса» Чернов только-только сумела найти подтверждение того, что ее дурят, что города не просто безлюдны, но пусты, как бочки, в которых никогда не было вина. А тут ее раз – и в другое ПВ!.. Или цель эксперимента заключалась как раз в том, чтобы узнать: сообразит «крыса» про бочки или нет?.. Вряд ли. Уж больно просто. Думать так – Чернова не уважать, а ему очень хотелось считать, что Сущий к нему относится особенно: ведь он – Бегун, он – один у Сущего на все времена.

Короче, все, что происходило с Черновым в минувшие сутки, казалось ему сейчас бредом сумасшедшего, причем сумасшедшим он считал не себя: Кого? Этого он предпочитал не знать.

И сразу нашел подтверждение мысли: нет, не он – сумасшедший, он – умница, потому что понял! Он понял, что была подсказка: детский рисунок черным пятном в ослепших глазах. Домик с острой крышей. Четыре угла «сруба» – четыре липовых Вефиля, угол острой крыши – дорога к Вефилю настоящему, Путь, дверь в Сдвиг. Он выбрал!.. Правда, не подозревая о том, что выбирает. Так называемый неосознанный выбор, но ведь выбор же!

Спасибо за толковую подсказку, милая Книга. Жаль только, что неясна по-прежнему цель твоего автора, который, как опять – не впервые! – отмечаем, повторяется в приемчиках, меняя их форму, но не суть. Можно сказать: однообразие. Можно иначе: единообразие. Вроде синонимы, а все ж второй термин звучит покрасивее, подостойнее. Речь-то о Сущем идет, о Его фантазии, которая должна по логике быть, как и все у Него, бесконечной, ан нет…

А тут и дорога к Вефилю подползла и вползла в город. Никто Чернова опять не встречал, но сие не означало, что город мертв, как и те, что углами у домика. Город жил, несмотря на дождь, превративший улицы в такое же, как и за стенами, грязное месиво. Насквозь промокшие горожане (все, от мала до велика) работали под дождиком, буквально пахали: сравнивали землю, заваливали траншеи, которые вырыли смерчи, латали дыры в оградах, вешали двери, пытались посадить в водяную почву те несчастные растения, которые вихрь выдрал с корнями.

Кто-то первым заметил Бегуна, крикнул:

– Смотрите, Бегун!

И еще – мальчишеский голос:

– Где ты пропадал так долго. Бегун?

Где он пропадал так долго? Долго? Вот странный вопрос!.. А люди оставляли работу, тяжело выпрямлялись, смотрели на бредущего Бегуна, и не было в их взглядах ни радости, ни ненависти, которую, если честно, ожидал Чернов. Только усталость, одна бесконечная, как этот дождь, усталость, а еще полное безразличие к вошедшему в город, как будто не Бегун это никакой, а обычный прохожий. Чужой и ненужный. И только женщина, тяжко опершаяся на черенок лопаты, сказала, когда Чернов проходил мимо:

– Уведи нас отсюда, Бегун. Скорей уведи. Сил больше нет…

Так и шел до дома Кармеля-Хранителя – опять «сквозь строй». Только никакой силы не чувствовал. Ни в себе, ни в людях.

Кармеля дома не было, что следовало ожидать. Наверно, он – в Храме. Или на площади. Со всеми. Надо бы и Бегуну туда – ко всем, но сил не осталось. Были и – разом кончились. Понимал, что у горожан тоже почему-то нет сил, а работы еще – невпроворот. Понимал, что лишние руки – его руки! – лишними как раз не будут. Понимал, что просто жизненно необходимо понять очередную непонятку – про свое долгое отсутствие. Но фантастически хотел поесть – раз, напиться воды, благо ее теперь, в отличие от ПВ пустыни, вдосталь – два, переодеться и хоть десять минут пожить в сухом – три. А потом – на площадь, это само собой разумеется.

Кармель появился, когда Чернов, почти не жуя, заглатывал куски вяленого мяса и влажного от сырости хлеба. Он бросился к Бегуну, обнял его, упав перед ним на колени, причитал:

– Мы думали, что потеряли тебя… Так долго, так долго… Я знаю Книгу, я даже смотрел в нее, но ничего не нашел о том, что Бегун может оставить ведомый народ… Нет там таких слов…

– Что ты несешь, Кармель, – прожевав и судорожно проглотив кусок мяса, сказал Чернов. – Что значит – долго? Одно солнце и одна луна – это, по-твоему, долго?

Кармель встал с колен.

– Не понимаю тебя, Бегун. Может, ты был в месте, где тебя лишили новой памяти?.. В Книге сказано: «Но бойтесь мест вне Пути, где память сокращает время». Скажи, где ты был, и я смогу помочь тебе и всем нам. Очень сложно жить, не зная истины…

Чернов, любитель логики, не преминул заметить, что фраза из Книги, говоря научно, дуалистична. Кто что сокращает? Память – время или наоборот?.. Впрочем, одно другому, похоже, не противоречит, а, скорее, дополняет друг друга.

– Я был в месте, – честно признался он, – где рядом стоят четыре одинаковых города. Догадайся с трех раз, Кармель, что это за города?

Кармель видимо озадачился: воздел очи горе, губами зашевелил, что-то повторяя про себя.

– Я думаю, – сказал, – что это были знакомые тебе города. Любой из тех, что уже встречался нам на Пути. Может быть, Панкарбо, может быть, город Небесного Огня, может быть, даже наш Вефиль.

Обалдевший от супердогадливости Хранителя, Чернов поинтересовался:

– Как ты догадался?

И получил стандартный до скуки ответ:

– Сказано в Книге: «Каждый человек по воле Сущего обладает правом выбора – выбора судьбы, выбора надежды, выбора воли, выбора поступка, и лишь один Бегун наделен правом выбора Пути – на все времена. Но бесконечная жизнь вечного Бегуна вне Пути сложена из бесконечного числа конечных жизней смертных людей, а они не наделены правом выбора Пути, как и все смертные во все времена. Но право выбора Пути не дается Бегуну с начала Света и до прихода Тьмы: ведь он каждый раз встает на Путь, как в первый раз, ибо нет у вечного вечной памяти. В каждом новом Пути Бегун проходит испытание выбором, и Сущему знать, чем испытать своего Бегуна»…

Замолчал. Почему-то вздохнул тяжело.

Чернов встрял тут же:

– Про выбор – это понятно. Я другого не ждал, вечной памяти у меня и вправду нет, проверено опытом. Но, Кармель, родной, где в этой цитате хоть слово про знакомые города?

– Ты не дослушал, – с обидой сказал Кармель. Там, где он стоял, образовалась на полу приличная лужа. Под Черновым было посуше: он же переоделся. – Ты Бегун, я понимаю, но зачем так торопиться, когда ты никуда не бежишь? – объяснил обиду Кармель. – Дай мне досказать…

– Извини, – повинился Чернов. – Я весь – внимание.

– Это я из одного места в Книге сказал слова. А вот что сказано в другом месте: «И тогда Сущий поставил Бегуна перед непростой загадкой… – Слово „загадка“ он произнес почему-то по-латыни – enigma. Видимо, у народа Гананского не было такого термина. – Он положил перед ним несколько предметов и сказал: „Выбери тот, что принадлежит тебе по праву. Но не ошибись, иначе ты не сможешь закончить Путь“. И Бегун долго выбирал тот, что принадлежит ему по праву, и не мог остановить свой выбор ни на одном. И тогда сказал ему Сущий: „Ты забыл посмотреть на Солнце…“ И Бегун посмотрел на Солнце и увидел знак, как и говорил ему Сущий в прежних Путях, и сказал Сущему: „Владыка Вечности, положи передо мной еще один предмет, и он будет тем, что принадлежит мне по праву“. И спросил Сущий: „Но где я возьму для тебя еще один Предмет? Руки мои пусты…“ И сказал Бегун Сущему: „Руки твои – как Пути, мне тобою назначенные: неисповедимы и полны невидимым. Раскрой мне правую. Что увижу в ней, то и принадлежит мне“. И раскрыл Сущий Бегуну правую руку и сказал: „Ты понял знак Солнца, хотя и нет у тебя вечной памяти…“

Кармель опять замолчал, но теперь смотрел на Чернова вопросительно: мол, что ты на все это скажешь. Бегун?

А Чернов, хоть и устал донельзя, все ж не отказал себе, любимому, в удовольствии показать Хранителю, что и Бегун тоже кое-что умеет, кроме бега по сильно пересеченным местностям. Напрягся, вспомнил текст, выдал его на память:

– Что скажу? Да ничего не скажу. Разве добавлю пару фраз из Книги: «А когда новый Сдвиг принес двойное отражение предмета в дымном стекле, растерялся Бегун. Он теперь не мог узнать, где настоящее, а где отраженное, и не мог снова встать на Путь, потому что дымное стекло туманило взор и искажало пропорции. Но сказал Бегуну Зрячий: „Посмотри на солнце, оно тоже отражает все, что под ним, но никогда не отразится в нем то, чего нет под ним“. И посмотрел Бегун, и ослеп от солнечного огня, и в слепоте своей увидел истинное, и поразился тому, как прост ответ, и вновь прозрел, чтобы видеть и вести». Это, так я понимаю, было совсем в другой раз, на другом Пути.

Хранитель смотрел на Чернова как на чудо. Ну, к примеру, на явление Сущего простому смертному. Не сказал даже – выдохнул:

– Ты помнишь… Сущий позволил тебе вспомнить…

– Естественно, – сварливо подтвердил Чернов, – как же иначе? Ты-то цитируешь не все и неточно, вот Сущий и вмешался… Короче, сколько я отсутствовал?

– Три луны и три солнца. И еще одну луну. И все это время мы были одни, но работали, прерываясь лишь на краткий сон и сухую еду, чтобы исправить пагубы, которые принес в Вефиль страшный ветер. – Он произнес именно «руах», то есть ветер. Ни смерч, ни тем более Супервихрь неизвестны были Кармелю как явления. – Но мы все же верили, что ты вернешься… Теперь я понимаю слова Зрячего: «Тот, кого вы ждете, страдает сейчас больше вас. Но страдания его продлятся столько, сколько положил Сущий. Ждите… Он вернется, и я вернусь, когда придет… – Кармель замялся, добавил извинительно: – Я не понял последнего слова. Я не знаю, что придет, что имел в виду Зрячий.

– В Книге написано непонятное тебе? – удивился Чернов.

– При чем здесь Книга? – тоже удивился Кармель. – Я разговаривал со Зрячим, как сейчас с тобой. Он проезжал мимо Вефиля одну луну назад и завернул в город, чтобы утешить меня.

Чернов прямо-таки обалдел от очередной логичной нелогичности. Встречи со Зрячими – это прерогатива Бегуна, о том и в Книге написано. Какого черта некто, выдающий себя за Зрячего, разъезжает тут вопреки правилам и утешает Хранителя довольно точными предсказаниями?..

– С чего ты решил, что это был Зрячий?

– Он сказал.

– И ты поверил?

– Он знал про тебя, Бегун. И он знал, что ты пропал. Может, он и тебя встретил?

– Не было такого… – растерянно произнес Чернов.

Ох, не нравилось ему творимое Главным Режиссером! Эти неожиданные вводы новых персонажей – а главный герой понятия не имеет, с чем столкнется в следующей сцене. То есть он, конечно, никогда в этом спектакле не имел и не имеет никакого понятия про следующую сцену, решил быть справедливым Чернов, но все же: почему Зрячий не дождался его в Вефиле? У кого теперь спрашивать про новый Сдвиг?.. Хотя Зрячий сообщил, что вернется…

– Ты говоришь: он уехал. На чем?

– На лошади. Верхом.

– Всадник? Воин?

– Нет, Бегун, не воин – точно. Скорее святой человек: в длинной и черной рубахе, очень грубой, препоясанной простой верёвкой.

– А что за слово-то было? – спросил Чернов. – Ну не понял ты его, так, может, запомнил?

– Я попробую вспомнить… – Хранитель опять смешно зашевелил губами. – Не знаю… Неточно… Пасилена… Песилента… Песиленца…

Господи, бессильно и совсем по-земному обратился Чернов к тому, кого уже привык называть и Сущим, и десятком придуманных самим имен, не слишком вежливых имен, Господи, повторил он, чем Ты еще хочешь испытать нас? Зачем, Господи? Я же решил Твою сраную энигму, что ж Тебе все неймется, Господи?..

И в эту минуту в дверь вбежал мальчишка Берел, Избранный, – мокрый, запыхавшийся, насмерть перепуганный. Остановился, поднял на Чернова глаза, полные слез.

– Кто? – бессмысленно заорал Чернов.

Taken: , 1