"Доля ангелов" - читать интересную книгу автора (Веста А.)

   Глава 2    Поcледний форпост

    Чертыхаясь на острых камнях, я босиком брел вдоль берега и бормотал проклятия Маркелу, его синеокой крале и «Мертвой голове» – кораблю сумасшедших. Заполошный ветер валил с ног. Море волновалось и расходилось с каждой минутой. Впереди помаргивал береговой маяк. На макушке маяка, под круглой крышей, похожей на шляпку гриба, светилось окошко. Этот золотой, едва теплящийся светоч будил грезы о зачарованных замках и мудрецах, бодрствующих в ночи: может быть – чернокнижниках, может быть – святых. Я добрел до маяка и постучал в дощатые двери.

   Дверь подалась. По винтовой лестнице я поднялся наверх. Тусклый старческий приют, запах сельди и керосина развеял романтические грезы.

   Высокий костистый старик, невзирая на поздний час корпел над котелком. Из кипятка выныривали зеленые рыбьи хвосты и плавники. Дребезжало неисправное радио, выплевывая марши.

   – Отец, пустишь на ночь? – осведомился я.

   Он молчал, всматриваясь в меня красными глазами с выпавшими от старости ресницами. Во взгляде читались недоумение и опаска, замешанные на достоинстве, редкой по нашим временам пробы.

   Я поежился под этим немигающим волчьим взглядом. Вдоль спины прошла морозная волна.

   – Я заплачу, разумеется.

   – Для двоих здесь нет места, – проскрипел он с жестяным немецким акцентом.

   – Разрешите я просто посижу в тепле?

   Он пожал плечами и снова занялся рыбой. После поставил на стол сковородку с картошкой и жестом пригласил к столу:

   – Ночлег надо заработать. Поможешь мне выбрать сети.

   – Буду рад редкому развлечению.

   Старик исподлобья зыркнул на меня:

   – Радоваться нечему. Шторм идет северных румбов. Жди беды...

   Набросив бушлат, старик вел меня к посаженной на цепь парусной ладье.

   «Шпангоуты и форштевни!» – чье сердце не дрогнет, когда поскрипывает просмоленная посудина и ноздри обдает запахом свободы.

   Ветер ломил в грудь, море глухо стонало, но до шторма было еще далеко. Мы вынули из песка ржавый якорь и погрузились в посудину. Я начал табанить веслами.

   – Смотри не сломай...

   Старик неодобрительно косился на мои босые ноги и бурчал:

   – Мужчине полагаются ботинки...

   Я налег на весла, старик командовал на корме:

   – Табань левым веслом, а то завалит. Упустишь волну – каюк! В щепы о скалу разнесет, мозги на Чертов Клык выбросит!

   Впереди, в клокочущей пасти маячила скала, та самая, что живописно дополняла утреннюю идиллию.

   Метрах в ста от нас без огней шла яхта. Паруса были свернуты, посудина коптила дизелем. На гребне волны среди грозового неба мелькнул точеный силуэт и слился с темными волнами. Если бы я не знал, что Мара пирует на берегу, я бы решил, что вижу «Мертвую голову».

   – Что-то они в доки зачастили, – проворчал старик.

   Нашу ладью бросало с волны на волну. Шпангоуты вихлялись и скрипели, как суставы ревматика, и все плавсредство грозило рассыпаться от сильных боковых ударов. Налегая на весла, я боролся с волной. Каждая следующая волна била жестче, грозя уложить нас набок, но вместо страха я чуял отчаянную веселость безнадежного спорщика.

   Я сам залез в утлое корыто с безумным стариком, и теперь судьбе надо было применить максимум изворотливости, чтобы мы благополучно достигли берега. Я абсолютно уверен, что глупая смерть не для меня.

   – ...А доннер вэтер!!! – прорычал старик. – Фал! Руби фал!!!

   Во тьме белело его страдальческое лицо.

   Бросив весла, я прыгнул на корму. Капроновый шнур сети обкрутил его кисть и тянул вниз. Выхватив нож, я мигом перерезал его.

   – Ух... Еще секунда и оторвало бы руку к чертям собачьим. Это правильно, что нож носишь, – похвалил меня старик, растирая запястье.

    — подбодрил я его озорным стишком.

   – Ты похож на русского, но на какого-то другого русского, – проворчал немец и добавил загадочно: – А уж их-то я видел немало...

   Я скромно промолчал. На самом деле я чту своих предков и гордо считаю себя сибиряком. В моей крови смешались казаки, спутники Ермака и смиренные сельские батюшки, таежные охотники из тех, что «белку в глаз», и шаманы, земские врачи, и революционеры-народники. Я уверен, что именно сибирские эшелоны зимой сорок первого решили исход битвы за Москву. Мой прадед погиб на Бородинском поле под Можайском, где насмерть стояли сибиряки. Все это живет в моей крови и памяти. В человеке все решает кровь. В силу этих вопиющих противоречий натуры, я таскаю на поясе нож-выкидушку, радуюсь редким приключениям, мотаюсь на разбитом байке и упрямо верю в светлое будущее рода людского, весьма равнодушно глядя в собственное.

   Встав с подветренной стороны Чертова Клыка, мы собрали скомканные, сбитые штормом сети. Через полчаса подгоняемые бодрым ветром, ухая с волны на волну, мы шли к берегу.

   – Не одиноко на маяке? – спросил я, отжимая майку.

   Буржуйка шипела, нагнетая жар. Старик подбросил еще угля в малиновое жерло.

   – Одному хорошо. Я двадцать пять лет не был один, потом двадцать пять лет был один и не успел соскучиться. Я повидал много людей и городов. В Сибири был, в Заполярье...

   – Лагеря?

   Он не ответил, раскуривая старинную, с медными накладками трубку. Пламя яркими всполохами обрисовало крупный череп, изувеченный нос и седой щетинистый подбородок, выступающий вперед, как носок сапога.

   – Двадцать пять лет – долгий срок... За что, сидел отец?

   – Стоять за свои убеждения иногда приходится сидя, – усмехнулся старик. – Я солдат. Я воевал против вас, вы воевали против меня.

   Он подбросил дров в буржуйку и продолжил:

   – Сейчас принято во всем винить Гитлера. Но так ли уж он виноват? Почему двенадцать миллионов русских солдат не смогли удержать нашего натиска? Над этим вопросом я бился большую половину своей жизни.

   Я всмотрелся в него с нехорошим любопытством, так изучают посетители музея ритуальный топорик индейцев майя или ржавые орудия палача.

   – Гитлер и Сталин – близнецы-братья...

   – Хозяин, ты веришь в то, что сейчас говоришь?

   – За пятьдесят лет, еще никто не опроверг моей веры, – он протянул ладонь к ревущему пламени, словно присягая. – Оба они были людьми из народа, не слишком образованными, но очень способными. По убеждениям Гитлер был социалистом и революционером. Как и Сталин, он мечтал выправить людскую породу и вывести «нового человека», совершенное творение без страха и упрека, и в этом деле оба вождя не чурались магических штучек. Они искали союза с древними богами, а может быть и демонами своей мечты. Они ставили дух выше плоти и не боялись пускать кровь. Перед войной у Сталина и Гитлера, действительно, наметились общие цели. В лагере я слышал от одного немца, а тот слышал от другого немца, что перед войной Гитлер и Сталин тайно встречались на яхте в Черном море.

   – Нет ничего странного, что лидеры двух держав встречались, странно, что из этого делают тайну. А что было дальше?

   – Яхта называлась «Мертвая голова» и принадлежала Германии. Гитлер был весел и радушен, он сказал, что уже видел Сталина в кинохронике и тот сразу показался ему симпатичным. Эти слова передал мне единственный уцелевший свидетель. Все остальные были уничтожены. Так вот, он утверждал, что Сталин и Гитлер решили не только мирно поделить земной шарик, но и вместе осваивать Луну. Они договорились совместно бороться за оздоровление белой расы и против всех видов дегенерации.

   – Вот это, действительно, смело. Оба вождя имели явные признаки этой самой дегенерации.

   – Должно быть, это их и сблизило. К тому же на пути к столь грандиозным планам их подстерегал общий враг...

   – Общий враг?

   – Ну да... Две великие империи Россия и Германия оказались на пути у одного завоевателя: мирового заговора ростовщиков, жиреющих на крови и войнах. Это бесчестие рода людского умеет рядиться в пышные одежды идей и тогу гуманизма, но если вывернуть исподом любую войну или революцию – ты увидишь только одно – деньги, грязные деньги, которые переходят из рук в руки.

   – Нет, хозяин, ты не прав. Все войны в мире идут за мозги. И деньги, эта желтая и зеленая слизь, только оружие в этой битве.

   – Ладно, кто старое помянет... – примирительно сказал немец. – Здесь, в России я обрел вторую Родину. Тогда в сорок первом я высадился на этом берегу, теперь держу здесь последний форпост и называю твою страну своею, ведь я полюбил ее! Не надо много ума, чтобы поливать свою историю грязью. Ты попробуй вместить ее в свое сердце и голову, понять и простить, отделить черное от белого, и то, что прежде тянуло вниз, станет опорой в твоем пути. О, это великий труд: познать истину, значит стать свободным!

   Сталин сумел воплотить великие мечты вашей нации. Ни страх перед НКВД, ни репрессии не могли породить «русское чудо» – всплеск героизма, научных открытий и трудовых подвигов. Он научил ваш народ великой любви сквозь страдание.

   – Но какой ценой... Империи, построенные на не отпетых костях, обречены на гибель.

   – Но есть и другой закон: чтобы получить все, надо отдать все! Были времена, когда русские продавали в рабство своих жен и детей, чтобы собрать деньги на ополчение. Не каждый способен отдать самое дорогое за Родину, за своих братьев по крови и вере. Ваши старики до сих пор преданы своему великому вождю, я тоже не изменил присяге. Я и есть тот самый «новый человек», в любую минуту готовый умереть за свой народ.

   Я с невольным почтением посмотрел на старика. Я завидовал ему; умереть с молитвой или гимном на устах дано не каждому. Дайте и мне великую идею, за которую не жалко умереть!

   – Русские – великий народ! – немец поднял палец. – Мы шли освобождать Россию от ига комиссаров, мы думали, что встретимся с марксистскими недочеловеками, азиатскими выродками. Но очень скоро мы поняли, русские – мужественные, благородные и великодушные... Я восхищен ими. Фридрих Второй, прусский король, говорил: «Русского солдата мало заколоть, его еще и повалить надо». Вы единственный народ в Европе, у которого еще есть шанс в истории.

   – Довольно позднее прозрение...

   – Правда всегда бесстрашна, но если ты в чем-то не согласен со мною, парень, тебе лучше уйти.

   – Да, мне, пожалуй, пора.

   – Прощай... Ты бы мог стать хорошим солдатом, – сказал старик на прощание. – Если будет нужда, приходи на маяк. Я, Генрих Штихель, пожизненно приписан к этой развалюхе.

   – Ты не пытался вернуться в Германию? – спросил я, прежде чем старик запер за мной дверь.

   – Нет, – он покачал своей тяжелой «тевтонской» головой. – Я скоро умру, но совесть моя чиста. Я – ангел ада, железный солдат – заплатил по всем счетам, но не нарушил присягу. Но ты спросил, где бы я хотел умереть? Я бы хотел умереть в родной Вестфалии.

   Я вернулся в палаточный лагерь на берегу во второй половине ночи. Шторм утих. Ветер смел с ночного неба обрывки туч. Над заливом висела тусклая грязно-желтая луна. Глухо выла собака. Подходя к пристани, я заметил, что «Мертвой головы» нет на приколе. Плеск воды заставил меня сбавить шаг и укрыться в тени палаток. Я даже решил, что вижу морскую деву. Облитая лунным светом девушка вынырнула вблизи пирса, вскарабкалась по сваям и принялась отжимать волосы. Я скорее почуял, чем узнал ее. Это была Маша, кто же еще?

   Я ушел под широкий тент и лег на жесткую лавку, подложив под затылок скрещенные руки, желая лишь одного – как можно скорее забыть все, чему был невольным свидетелем.