"Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов" - читать интересную книгу автора (Спиридович А И)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Маленький, полненький, чистенький, с круглым розовым лицом и острыми всегда смеющимися глазками, с тоненьким голоском, всегда с портфелем и всегда против кого-либо интригующий, князь Андроников умел проникать, если не в гостиную, то в приемную каждого министра.

Князь обладал средствами, нигде не служил, на уже несколько лет числился чиновником для поручений при Министерстве Внутренних Дел только для того, чтобы иметь возможность, когда надо, одеть форменный вицмундир. При Маклакове его отчислили от Министерства и он устроился причисленным к Святейшему Синоду. Маклакову он, конечно, жестоко мстил потом. Князь состоял в нескольких коммерческих предприятиях и занимался делами, существо которых для всех оставалось тайной. Себя он называл "адъютантом Господа Бога", "человеком в полном смысле", "гражданином, желающим как можно больше принести пользы своему отечеству".

Княжеский титул, неимоверный апломб, беглый французский язык, красивая остроумная речь, то пересыпанная едкой бранью, то умелой лестью и комплиментами, а также бесконечно великий запас сведений о том, что было и чего не было - все это делало князя весьма интересным и для многих нужным человеком. И его принимали, хотя за глаза и ругали, ибо все отлично знали, что нет той гадости, мерзости, сплетни и клеветы, которыми бы он не стал засыпать человека, пошедшего на него войной.

Последней его жертвой был генерал Сухомлинов, который выгнал князя из своего дома за то, что тот стал сплетничать ему про его жену. Князь сделался его смертельным врагом и принес генералу не меньше зла, чем А. И. Гучков.

И князь не скрывал своих гадостей, бравировал ими, как бы говоря всем - вот я каков, для меня нет ничего святого.

Министр князь Щербатов не принял Андроникова и, тот стал кричать всюду: он спустил меня с лестницы, а я спущу его с министерства. И стал высмеивать, ругать и сплетничать на Щербатова.

С князем дружил сам Председатель Горемыкин. Добившись представления министру Двора, о чем рассказано в предыдущем томе, князь стал являться в приемные дни к графине Фредерикс с громадными, коробками конфект. И его принимали, он был такой милый, занимательный, забавный. Когда генерал Воейков был назначен Дворцовым Комендантом, князь просил принять его.

Тот по военному приказал ответить, что ему нет времени. Князь по светски пожаловался графу Фредериксу и Воейкову пришлось объяснить случившееся недоразумением и князь стал бывать у моего начальника и засыпать его сведениями а том, что делается в Петербурге, его общественных политических и финансовых кругах. Он знал все, кроме революционного подполя. То была не его сфера и он сознавался, что в этой области он уступает Ваничке Манасевичу-Мануйлову. Они презирали друг друга, тонко поругивали друг друга, но при встречах дружески пожимали друг другу руку, французили и осыпали друг друга комплиментами.

Летом 1914 года Андроников познакомился с Распутиным, причем инициатива знакомства принадлежала Старцу. Они стали бывать друг у друга. Когда Распутина ранила Гусева, Андроников выразил ему телеграммой сочувствие и не раз писал ему в Сибирь письма, что Старцу очень нравилось. Когда Распутин вернулся, Андроников сошелся с ним поближе. Он сумел понравиться Старцу. Тот стал приезжать к князю "есть уху". Большая фотография Старца появилась в кабинете князя. Старец очень ценил ту массу сведений, которыми его засыпал Андроников. У Распутина князь познакомился с А. А. Вырубовой и сумел обворожить ее, расхваливая политическую мудрость Старца, его прозорливость и бескорыстную преданность Их Величествам. Этим знакомством был сделан большой шаг по направлению дворца и через Вырубову князь даже послал однажды письмо Царице с двумя иконами. Дружба князя с Распутиным и Вырубовой упрочивалась. И когда Императрица пожелала, дабы Распутин познакомился с премьером Горемыкиным, в этом принял участие Андроников.

Андроников привез Распутина к Горемыкину. Попросили в кабинет. Горемыкин поздоровался и пригласил обоих сесть.

- Ну, что скажете, Григорий Ефимович, - обратился премьер. Распутин молчал и лишь внимательно смотрел на премьера. Горемыкин улыбнулся и говорит:

- Я вашего взгляда не боюсь. Говорите в чем дело.

Распутин хлопнул премьера по колену и спросил:

- Старче Божий, скажи мне, говоришь ли ты всю правду Царю?

Премьер опешил от неожиданности и снисходительно, по стариковски улыбнувшись сказал:

- Да, обо всем, о чем меня спрашивают, я говорю.

Разговор завязался. Распутин говорил о недостатке продовольствия. Еще о чем-то. Горемыкин подавал реплики и иногда с удивлением посматривал на Андроникова. Наконец Распутин сказал:

Ну, старче Божий, на сегодня довольно, - встал и стал прощаться. Горемыкин произвел на Распутина хорошее впечатление. Он прозвал его "мудрым". Это его мнение о премьере стало известно, конечно, во дворце. Андроников расхвалил беседу Вырубовой. Та рассказала о всем Царице. Положение Андроникова в глазах Распутина от этой беседы еще больше упрочилось и, когда осенью 1915 года Распутин уехал на родину, князь изредка писал ему. Это льстило Старцу.

Речь о немецком засилье, произнесенная в Государственной Думе депутатом Алексеем Хвостовым, обратила на него внимание во дворце, о ней много говорили во всех кругах, она встревожила князя Андроникова, т. к. угрожала репрессией против большого коммерческого предприятия, в котором князь был весьма заинтересован. Это заставило князя познакомиться с Хвостовым.

Бывший Нижегородский губернатор, выдвигавшийся уже на министерский пост после смерти Столыпина, щеголявший своей правизной и своим патриотизмом, честолюбивый и не стеснявшийся говорить, что он человек "без задерживающих центров", - Хвостов понравился Андроникову. Они поняли друг друга. Они быстро столковались и решили, что Андроников пользуясь всеми своими связями и знакомствами, до Вырубовой и Распутина включительно, начнет пропагандировать и проводить Хвостова в министры Внутренних Дел, на место князя Щербатова, Несоответствие последнего его должности сознавалось многими, говорил об этом и Горемыкин Андроникову, от Вырубовой же Андроников слышал что Щербатовым, якобы, недовольны во дворце. Все это подбодряло Андроникова, желание же отомстить Щербатову, не скрывавшему своего презрения к Андроникову, воодушевляло последнего на новую интригу.

Но Хвостов был невежда и в политике, и в полиции. Надо было заполнить это пустое у него, но важное место своим удобным человеком. И Андроников решил придать Хвостову в качестве товарища министра по заведованию полицией бывшего Директора Департамента полиции,, сенатора Белецкого, о. котором много говорилось в моем втором томе. С ним Андроников был давно в хороших отношениях, ценя его трудоспособность, ловкость и его полицейские знания. Белецкий же благоговел перед княжеским титулом Андроникова, его светкостью, связями, знакомствами. Он отлично понял всю заманчивость предложения и пошел на все условия. Главное было то, что он должен был работать рука об руку с Андрониковым.

Андроников свел Хвостова с Белецким и три новых друга вполне договорившись, смело пустились в большую политическую интригу, действуя по плану Андроникова. Белецкий ежедневно видаясь с Хвостовым, как бы натаскивал его на роль министра Внутренних Дел, технику которого он так хорошо знал. Андроников ловко подготовил почву у Вырубовой, выставляя Хвостова умнейшим и энергичнейшим правым человеком, который де имеет большой вес в Г. Думе и к тому же беспредельно любит Их Величества.

Он в курсе всех интриг против них. Он сумеет ловко все парализовать. Он сумеет овладеть и Г. Думой. Хвостов и Белецкий ловко охранят друга царской семьи Распутина от всяких на него нападений. И от нападений в прессе, и от нападений в Г. Думе, и от террористов. Они оба понимают и ценят Григория Ефимовича. За последнее ручается сам князь Андроников, любовь которого к Старцу хорошо известна Анне Александровне. И Анне Александровне казалось, что лучшей комбинации и желать нечего. Сам Хвостов очаровал Вырубову. Она в восторге повторяла затем: "он такой умный, энергичный, он так любит Их Величества. Он так любит Григория Ефимовича.

Он не как все. Он так хорошо все знает, как и что надо делать, чтобы все были довольны. Он уже однажды предупредил в Г. Думе запрос о Григории Ефимовиче. Он даст себя разрезать на куски из любви к Их Величествам. И зачарованная подкупающей искренностью и кажущеюся простотою Хвостова, "его наивными, такими хорошими и светлыми глазами", всей, его внешностью такого "хорошего и доброго толстяка", Анна Александровна, захлебываясь расхваливала его ежедневно Императрице. Андроников же умно и, ловко подталкивал ее.

Появились на сцену и деяния Хвостова, как человека глубоко религиозного и верующего.

Он сделал что-то очень хорошее по отношению св. Павла Обнорского.

И Государыня Александра Федоровна, несмотря на мудрое противодействие Горемыкина, считавшего Хвостова непригодным к должности Министра Внутренних Дел, не видя никогда Хвостова и зная о нем только по истерическим расхваливаниям Вырубовой, стала письмами в Ставку систематически советовать Государю взять на место князя Щербатова именно Хвостова. И делала она это настойчиво всю первую половину сентября, браня попутно Щербатова и доказывая его непригодность к занимаемой должности.

Но вместе с Хвостовым Андроников продвигал и Белецкого. Белецкий, считавшийся вообще противником Распутина, вдруг сделался его поклонником и, введенный в дом Вырубовой, совершенно обошел и покорил наивную в политике Анну Александровну. Он покорил ее всезнанием революционного подполья, всезнанием всех, кто интриговал когда либо против Их Величеств, против нее самой, против Распутина. На сцену появились перлюстрированные письма, сплетни о том, как перехватывали письма Императрицы, как будто бы интриговали князь Орлов, Джунковский, как будто бы интригуют Самарин и Щербатов.

От всего этого (так доказывал он) надо умело и умно охранить Государя с семьей, и ее, и Распутина. Ведь когда он - Белецкий, был у власти, никто не смел трогать Распутина. А после него, при Джунковском, Гусева чуть-чуть не убила. Чудом спасся. И Анна Александровна уверовала в Белецкого безгранично. Они с Хвостовым все устроят, как надо. И в далекую Сибирь Распутину пишутся письма и телеграммы о том, каких полезных для него людей предполагается призвать к власти. Пишет и А. А. Вырубова, и Андроников. И Распутин как бы одобряет хорошее начинание. А относительно его, Старца, у новых друзей уже готов целый план. Его будут охранять, опекать, оплачивать, его просьбы будут исполнять, его будут поддерживать перед Их Величествами. Таким образом, они обойдут Старца, заберут в руки и будут действовать им согласно своим планам и желаниям. Он ведь все-таки мужик и им ли не справиться с ним : - действуя умно...

Анна Александровна расхваливает Хвостова и Белецкого перед Царицей. 17 сентября Царица Александра Федоровна приняла Алексея Хвостова. В течение часа Хвостов красноречиво докладывал Государыне, что и как должно, делать правительство. Он умно критиковал работу Самарина, Поливанова, Щербатова и Гучкова. Ловко провалил выдвигаемую Горемыкиным кандидатуру Нейгардта. Обрисовал себя сторонником Распутина - которого надо понимать. Указал на недопустимость того, чтобы министр показывал кому либо телеграммы, которыми обменивается Распутин, что делает, якобы, Щербатов. Не выставляя, конечно, своей кандидатуры, а говоря только как член Государственной Думы, он ловко льстил Государыне говоря что все полезное может быть проведено при ее поддержке.

Все это Хвостов, сильно волнуясь, рассказывал затем Андроникову, приехав к нему после аудиенции. Там же был и Белецкий. Положение казалось выигранным. С общего согласия Андроников протелефонировал Вырубовой, что Хвостов бесконечно счастлив приемом у Ее Величества, что он очарован государственным умом Ее и правильным и широким взглядом на происходящие события. Тонкая лесть, конечно, сейчас же была передана Царице, чего только и добивались друзья. Все это произвело должный эффект. Государыня была очарована Хвостовым. Он казался ей умным, энергичным талантливым, а, главное, искренним и преданным безгранично Их Величествам, думающим только об интересах родины. Наконец то нашелся действительно подходящий человек, который так нужен Государю и России... И с этого Дня Государыня настойчиво советует супругу сделать Хвостова министром Внутренних Дел.

Друзья же продолжали расчищать почву. Андроников осторожно старался убедить Горемыкина, что Хвостов будет полезен и для него. Он писал письма министру Двора и Дворцовому Коменданту, ловко восхваляя нового кандидата. Он свозил и представил Хвостова к состоявшему при Императрице Марии Федоровне князю Шервашидзе, стараясь заручиться симпатией последнего. Делалось все возможное, чтобы создать благоприятную для Хвостова атмосферу.

19 числа друзья узнали от А. А. Вырубовой, что по полученной Государыней от Государя телеграмме, Его Величество примет Хвостова в день возвращения из Ставки. Ликование было полное. С общего решения упросили Вырубову принять Белецкого. 20 он был у нее. Белецкий развил подробно, ту же программу, что и Хвостов. Он вывернул перед Анной Александровной целый короб старых сплетен про Орлова, Джунковского, Самарина, Щербатова. На сцену появились добытые из Департамента полиции перлюстрационные письма. Было пущено в ход все, чтобы доказать, как он много всего и про все знает, как они с Хвостовым сумеют парализовать все интриги и против Их Величеств, против Вырубовой и Распутина. Был составлен целый конспект данных для передачи Царице.

И дамам казалось, что именно Белецкий и нужен Хвостову для заведования всем делом полиции. При нем нечего будет бояться и за жизнь Распутина. Он и Хвостов так любят бедного Григория Ефимовича и. уж, конечно, защитят и уберегут его. А бедного Григория Ефимовича надо защитить. Только что приходившая к Анне Александровне жена Распутина очень жаловалась на то, что все нападают на ее мужа, клевещут и все за то, что он так любит Их Beличеств и так много всем помогает.

Вернувшись из Ставки утром 23 сентября, Государь в шесть часов вечера принял Алексея Хвостова. Аудиенция была продолжительная и милостивая. После приема Хвостов и Белецкий были у генерала Воейкова, ко мне же приехал Андроников и просил к нему обедать. С моим начальником мы решили, что я должен принять приглашение и он уехал затем в деревню.

Моя квартира в Петербурге была в одном доме с квартирой Андроникова - No 54 по Фонтанке, знаменитый дом графини Толстой.

При встрече мы с князем раскланивались, затем во время войны он нанес мне визит, а затем в Ставке я получал от него несколько раз его журнал для передачи генералу Воейкову. А однажды получил икону с просьбой вручить ее срочно генерал-адъютанту Иванову. Так завязались отношения.

В назначенное время я был у князя. Гостеприимный хозяин выбежал встретить меня в прихожую со словами: "здравствуйте, дорогой, генерал, наконец то вы пожаловали ко мне", и подхватив меня под руку, ввел в свой кабинет. Комфортабельный кабинет. Удобная кожаная мебель. Большой письменный стол весь заложен аккуратно сложенными папками с бумагами. Много книг. Свод Законов в прелестных переплетах. Стены сплошь завешены фотографиями разного размера иерархов, Церкви, бывших министров, дам. Громадный портрет Распутина рядом с большими фотографиями генерала Сухомлинова и его красавицы жены.

Любезный хозяин кружился по комнате стараясь усадить меня поудобнее и уловив мой взгляд на портрете Сухомлинова с каким то сладострастием стал быстро сыпать: "да и мы были дружны когда-то. И дорого обошлось генералу то, что он отказал мне от дому. Очень и очень дорого. Когда его уволили от должности, - как то особенно смаковал князь, - я, конечно, протелефонировал прелестной его супруге Екатерине Викторовне и принес ей мои горячие поздравления... И я прибавил, что жду с нетерпением того дня, когда смогу поздравить ее и с арестом ее супруга"... И князь рассыпался скверным ядовитым смехом и, чмокнув языком, стал разъяснять благочестивым тоном свою дружбу со смотревшим из рамы почтенным иерархом.

"А вот и Григорий Ефимович, - продолжал также благочестива князь. - Умный мужик, о-о-очень умный... И хитрый. Ах, какой хитрый. Но дела с ним можно делать. И его можно забрать в руки и мы, мы это пробуем".

Степенный лакей доложил, что обед подан и мы прошли в столовую. Первое, что бросилось мне в глаза, это большой серебряный самовар, стоящий на столике в простенке между окнами. Крышка самовара и верхушка крана были украшены большими императорскими коронами. Весь самовар с подносом, полоскательной чашкой и водруженной на него трубой был очень красив и эффектен.

"Хорош, не правда ли", - с гордостью проговорил князь, делая широкий плавный жест в сторону самовара и больше ни звука... Понимай, как знаешь. Хочешь принимай за высочайший подарок. Были и такие наивные, которые верили в это.

За обедом (который был на редкость хорош), князь подробно рассказывал о готовящихся переменах, интересовался моим взглядом на Белецкого, которого иначе как Степаном не называл, говорил об его знании полицейского дела, его деловитости и трудоспособности. С особой серьезностью говорил о генерале Воейкове и иронически подсмеивался над А. А. Вырубовой. "Что вы хотите ДАMA".

Видимо было, что хозяин меня изучает. Приходилось быть на чеку.

"Нет, представьте, дорогой генерал, будущий-то министр Хвостов говорит как то мне: -"МЫ посмотрим".

"Как МЫ посмотрим - кричу я ему, как МЫ посмотрим? ВЫ министр, вы должны работать, а не смотреть. Это мы, обыватели, мы можем смотреть на вас. Вот я князь Андроников, обыватель, я могу смотреть. Я как зритель в театре, сижу в первом ряду кресел и смотрю на сцену. А вы, министры, вы актеры. Вы играете и если играете хорошо, я вам аплодирую, а если плохо - я вам свищу. Свищу и буду свистеть, если вы будете плохим министром". И князь дребезжал мелким смехом, нехорошим смехом и в маленьких глазах его бегали недобрые огоньки...

После кофе князь похвастался мне своей спальней-молельной. Громадная широкая кровать и целый угол икон. Как в доброе старое время у глубоко религиозного человека.

"Вот это больше всего понравилось Григорию Ефимовичу", пояснил князь и продолжал: - "я люблю здесь уединяться, сосредоточиться, ведь я очень религиозный человек, верующий, набожный", - и князь истово перекрестился... А петербургская молва говорила нечто иное про эту спальную. Князь не любил женщин. Здесь, говорят, он принимал своих молодых друзей... А лики икон смотрели строго на нас, и свет лампады трепетал на них... Мне стало как-то неловко. Ведь не мог же он думать, что мне неизвестно то, что известно всему Петербургу...

При расставании князь сказал мне, что, как только состоится назначение Хвостова, он сейчас же пригласит меня, так как хочет со мною познакомиться. Через несколько минут мой Делонэ-Бельвиль плавно нес меня в Царское Село. Вот странный человек, думалось мне про князя. Ведь никакого места ему не надо. Никаких денег он своими интригами не заработает и все-таки он крутится, вертится, интригует, подличает, как сподличал с Сухомлиновым. Вот и теперь, проводит в министры Хвостова, выдвигает снова Белецкого. Для чего? Неужели только для того, чтобы играть в большую политику... Мысль перенеслась на Анну Александровну Вырубову, на Императрицу. Впервые за мою службу три ловких политических интригана подошли к Царице Александре Федоровне не как к Императрице, а как к простой честолюбивой женщине, падкой на лесть и не чуждой послушать сплетни. Подошли, смело, отбросив всякие придворные этикеты и ловко обошли ее, использовав в полной мере ее скромную по уму, но очень ревнивую к своему положению подругу А. А. Вырубову.

То, что нам, служившим около Их Величеств, по своей смелости и цинизму не могло прийти и в голову, то было проделано артистически тремя друзьями: Хвостовым, Белецким и Андрониковым, использовавшими ловко отсутствие Государя, все внимание которого, все помыслы были заняты войной.

26 сентября министр Внутренних Дел князь Щербатов был уволен официально от должности. За два дня перед тем он был с докладом у Государя. Государь, как всегда, милостиво и внимательно выслушал доклад и, согласился на назначение одного рекомендованного министром губернатора. По окончании доклада, встав, Государь, как бы конфузясь, объявил министру об его увольнении. - "Я почувствовал, писал мне позже князь, что у меня гора с плеч сваливается, и я искренне сказал: покорнейше благодарю Ваше Величество". Государь обнял князя, выразил сожаление и объявил о назначении его членом Государственного Совета. Князь поблагодарил и просил не делать этого назначения, мотивируя отказ необходимостью вернуться в именье. Как бы удивленный Государь ничего не сказал и молча пожал князю руку.

На другой день Щербатов получил фотографию Государя в раме и с подписью. Министр был уволен без пенсии.

В тот же день 29 сентября появился указ о назначении Алексея Хвостова управляющим Министерством Внутренних Дел. Друзья торжествовали. Андроников летал по городу и, где можно было, хвастался, торжествующим тоном: "князь Щербатов велел спустить меня с лестницы, а я спустил его с министерства". Белецкий буквально не отходил от Хвостова и, когда тот делал визиты, сопровождал его в автомобиле и терпеливо дожидался в нем его возвращения. После представления Государю по случаю назначения Белецкий привез Хвостова к Андроникову и там в спальне-молельной был отслужен благодарственный молебен. Служил приехавший из Москвы архимандрит Августин, друг Распутина

Я получил приглашение от Хвостова побывать у него 29 сентября. Утром я приехал к министру, который еще был у себя на квартире. В гостиной ожидало несколько журналистов. Меня встретил захлебывавшийся от счастья Белецкий. Он расцеловал меня и повел к новому министру. В кабинете мне навстречу поднялся среднего роста толстяк, с симпатичным румяным, с черной бородкой лицом, с задорными смеющимися глазами. Прическа ежиком, военные манеры. Он принял меня самым любезным образом. Говорил много и весело про предстоящую ему работу, о том, как надо забрать в руки Государственную Думу и прессу, что, конечно, он и сделает. Скользнул по охране, сказал несколько комплиментов, как она поставлена у нас в Царском Селе и мило просил жить в дружбе. Мы дружески распрощались.

В зале я вновь попал в объятия "Степана". - "Ну что, как, понравился?" Я, конечно, отвечал комплиментами и мы расстались. Новый министр произвел на меня более чем странное впечатление. Такого министра, да еще Внутренних Дел, не приходилось видеть. Какой-то политический авантюрист. Но в те дни Государь в разговоре с генералом Воейковым выразился так: - "мне Хвостова рекомендовал, еще покойный Столыпин, когда тот был Нижегородским губернатором, когда Столыпин хотел уйти из министров и остаться только премьером".

Одновременно с князем Щербатовым был уволен Обер-Прокурор Святейшего Синода Самарин, получивший предварительное краткое письмо о том от Государя. Царица Александра Федоровна за последние годы не взлюбила Самарина за принадлежность к тому кружку высшего московского общества, который вел энергичную агитацию против Распутина. В свое время Она было против его назначения Обер-Прокурором, доказывая Государю, что он не внесет успокоения в духовные сферы и события как бы оправдали ее мнение.

При Самарине развернулось дело епископа Варнавы о прославлении мощей святителя Иоанна Тобольского. Уже более года тому назад Синод постановил канонизировать Св. Иоанна, но дело почему то затянулось. Кафедру же в Тобольске занимал епископ Варнава. Он происходил из крестьян, был огородником, пошел в монахи, дослужился до игумена и слыл за очень хорошего, деятельного и умного человека. Религиозный Петербург знал его. Он был вхож к Вел. Кн. Константину Константиновичу, был даже представлен Их Величествам, но на его беду уже давно, еще по Сибири был знаком и дружил с Распутиным.

В 1912 г. при поддержке Саблера (Обер-Прокурора Синода) Варнава был возведен Синодом в сан епископа и так как за него хлопотал Распутин, то в известных кругах его стали бранить за его необразованность, за то, что он из мужиков, был простым огородником, а стал епископом и т. д. Все хорошее прошлое Варнавы было забыто. На нем срывали всю ненависть к Распутину.

Не получая никаких указаний из Синода о прославлении Св. Иоанна, епиокоп Варнава, летом 1915 года, обратился непосредственно к Государю Императору и получил разрешение Его Величества. В июне епископ Варнава прославил Святителя, а публика приняла это за канонизацию. Дело дошло до Синода и, когда Обер-Прокурором был назначен Самарин, епископа Варнаву привлекли к ответу за неправильные действия. Обе стороны проявили большую страстность. Обер-Прокурор настаивал на том, что епископ не имел права действовать без ведома Синода, епископ же ссылался на Высочайшее разрешение.

Самарин осложнил дело, придав ему значение распутинского влияния на Церковь. Вызвав епископа Варнаву в Петербург, Самарин не ограничился делом прославления, а начал выговаривать епископу за его дружбу со старцем, упрекать его за поддержку Распутина и доказывать необходимость того, дабы епископ Варнава доложил Его Величеству о непотребной жизни Распутина.

Варнава, оставшийся и под епископским одеянием все тем же мужичком "себе на уме", покорно выслушивал Обер-Прокурора, но уйдя из Синода рассказал своим друзьям все, чему учил его Самарин. Рассказал и А. А. Вырубовой, рассказал и Андроникову. Передал Варнава и то, как непочтительно отзывался о Государыне и Самарин, и Тобольский Губернатор. Рассказывал, что Губернатор называл Царицу "сумасшедшей", а Вырубову так ругал, что и передать нельзя. О том же, что говорили и Самарин, и Тобольский Губернатор про Распутина и говорить не приходится. Все эта дословно передал епископ Варнава и все эти сведения были переданы во дворец.

Друзья вступились за Варнаву. Андроников взял его жить к себе на квартиру и сделался как бы его юридическим советчиком. Делу был придан серьезный характер. Государыня взглянула на дело так, что тут затрагиваются верховные права Монарха, затрагивается имя Императрицы, хотят умалить значение власти Монарха, идет продолжение прежней высокой интриги. Хвостов и Белецкий в разговорах с Вырубовой развивали именно эту точку зрения, а Хвостов даже ловко доложил ее и Императрице.

Андроников, как нельзя лучше руководил действиями епископа Варнавы. Самарин уволен, а Святейший Синод командировал в Тобольск архиепископа Тихона (будущего Всероссийского Патриарха), который обследовал мощи Святителя и канонизация Св. Иоанна была совершена по всем правилам Церкви и без ущерба для престижа Верховной власти. Такое разрешение этого церковного дела, уже после увольнения Самарина, ясно показало, насколько был неправ Самарин, придав этому религиозному делу политический сплетнический характер момента.

Увольнение одним указом Щербатова и Самарина произвело большое впечатление в общественных и политических кругах. Поднялась волна недовольства и против Царицы, и против Государя. Недовольство было проявлено явно демонстративным образом. Относительно Щербатова всколыхнулись Харьковские и Полтавские дворянские и земские круги. По поводу же увольнения Самарина на Верховную власть ополчилась вся дворянская Москва.

В Петербурге, после опубликования указа, передние квартир уволенных министров были переполнены посетителями, оставлявшими карточки или расписывавшимися. Они получали много сочувственных телеграмм и писем. Газеты разных направлений выражали сожаление об их уходе.

Полтавское Губернское земство вторично, единогласно выбрало князя Щербатова членом Государственного Совета и князь, отказавшийся принять это назначение от Государя, принял от земства. В то же время князя выбрали Харьковским Губернским предводителем дворянства, что, однако не было утверждено чисто по формальным причинам. В обоих случаях при выборах по адресу Верховной власти были высказаны резкие суждения.

На такое демонстративное проявление порицания по адресу Верховной власти тогда не было обращено должного внимания ни во дворце, ни со стороны окружавших Государя лиц.

Мой начальник видимо не учитывал всего того, что происходило кругом или поддался бахвальству нового министра Хвостова, что тот все скрутит. 29 сентября Воейков вернулся из имения. Его, конечно, стали рвать во все стороны. Я пришел с докладом и постарался представить ему ясно все, что творится около Императрицы. Я говорил многое, хотя мне было известно, что Андроников уже успел информировать генерала обо всем по-своему. Генерал был озабочен, красен, пыхтел, попыхивал сигарой и всем своим существом и краткими репликами давал понять, что все это нас не касается. На все воля Их Величеств. Мы расстались. Мне было грустно и тяжело.

В Петербурге считали, что генерал Воейков имел большое влияние на Государя. Это была большая ошибка. Генерал не имел никакого политического влияния. Государь смотрел на него, как на преданного военного человека и только. В последние же месяцы генерал был в большой немилости у Царицы Александры Федоровны. В августе генерал наговорил много неприятностей А. А. Вырубовой относительно Распутина, что и было передано Императрице. Он занимал неясную позицию в вопросе смены Вел. Князя Николая Николаевича как Верховного Главнокомандующего. При конфликте Горемыкина с министрами генерал высказал Императрице, что Горемыкин не улавливает духа времени. Он поддерживал князя Щербатова. Все это очень не нравилось Государыне, и она не стеснялась выражать по адресу генерала в своем кругу резкое порицание. Генерала предупреждали об этом. Предупреждал о том генерала и я, но генерал не верил. Самодовольный и самоуверенный он ответил мне: "вы ошибаетесь. Я только что видел Государыню Императрицу и Ее Величество была со мной очень милостива".

Конечно, генерал имел отличную информацию от друга его семьи А. А. Вырубовой. Но всегда ли Анна Александровна была с ним искренна и откровенна. Уверен, что не всегда. Для нее главный закон была Императрица и Распутин. Последний не любил Воейкова.

Шум и сплетни в Петербурге увеличились с возвращением 28 сентября из Сибири Распутина. В политических кругах стали говорить об усилении реакции, об увеличившемся влиянии "старца". Стали открыто говорить о необходимости государственного переворота. Говорили, что так дальше продолжаться не может. Необходимо назначение регента. Последним называли Вел. Кн. Николая Николаевича. Походило на то, что сторонники Великого Князя, потеряв надежду на замышлявшийся переворот, теперь задним числом разбалтывали прежние секреты. Слухи дошли до дворца. В именье Першино, где Великий Князь задержался дольше, чем ему было разрешено, было дано знать что пора уезжать на Кавказ и Великий Князь выехал в Тифлис.

Самые резкие суждения можно было слышать тогда и от некоторых из Великих Князей. Так Вел. Кн. Николай Михайлович, бывая в Английском клубе, открыто критиковал действия правительства и его внутреннюю политику.

Будучи же приглашен в те дни на завтрак к французскому послу Морису Палеологу, Великий Князь, в присутствии английского посла Бьюкенена и одного приехавшего из Парижа генерала, стал резко критиковать происходящее в Петербурге. Видя, что дипломаты его не поддерживают Великий Князь стал горячиться, стал еще более резок и наконец заявил: "господа послы, настоящий спектакль, на котором вы присутствуете в течение нескольких месяцев, разве он не напоминает вам мартовскую драму 1801 года - смерть ПАВЛА 1-го?" Удивленные дипломаты старались сгладить, замять неловкость. Великий Кн. окончательно рассердился и, прокричав, что он, по-видимому, "сделал гаф", вскочил, бросился к выходу и уехал.

Этот случай Морис Палеолог, с которым я сблизился после революции живя в Париже, подробно и не раз рассказывал мне и даже подарил мне несколько страниц манускрипта своих воспоминаний, с описанием этого случая, предоставив мне право опубликовать его, когда я найду нужным. Я дал здесь лишь краткое его изображение.

При таком настроении политических кругов Государь выехал 1 октября на фронт, взяв впервые с собой Наследника Цесаревича.