"ПОТОЛОК МИРА" - читать интересную книгу автора (Гарри А, Кассиль Лев)

В ГОНДОЛЕ

Так слушали мы полет с земли, так в словах и интонациях одного из аэронавтов старались мы почерпнуть сведения и штрихи, необходимые, чтобы представить себе величественную картину полета. А вот как выглядел этот исторический полет внутри самой гондолы, вот каким показался он трем героям его. Они рассказывали нам о незабываемых часах, проведенных в занебесьи с изумительной скромностью, будничными голосами. Они повествовали нам о своем мировом рекорде как о чем-то само собою подразумевавшемся. Необычайно мало, досадно скупо говорили они о себе и о своих ощущениях в стратосфере. Вот как приблизительно произошел полет с точки зрения самих аэронавтов.

Все трое долгие дни ждали хорошей походы, разрешения лететь, старта. Давно уже были продуманы до мельчайших деталей все этапы полета. И в ту минуту, когда наступила суровая предстартовая тишина, когда последняя команда Гараканидзе уже должна была оторвать стратостат от земли, все трое испытали радостное волнение, все трое почувствовали напряженность и значительность мгновения. Они были совершенно спокойны. Каждый из них много летал в прошлом. Но сейчас предстоял полет в неизведанные сферы, может быть, не подчиняющиеся законам нижних слоев воздуха, и это не устрашало, но заставляло сердце биться учащенней и чувствовать во всем теле мобилизованность каждого нерва, бодрость и решительное упорство. С нетерпением ждали аэронавты команды стартера. И вот они услышали:

— Отдать гондолу!.. В полете!

И тотчас пол кабины с силой прижался к подошвам. Легкий толчок, и поле аэродрома стало падать вниз. Долетели крики «ура», аплодисменты. Прокофьев и Годунов, высунувшись из люка, еще махали провожающим, а Бирнбаум уже засел к своей радиостанции.

По расчету скорость подъема должна была не превосходить пяти метров в секунду. Более быстрый подъем затруднил бы одновременное наблюдение за приборами, за температурой, за давлением. И вскоре после отлета пилоты убедились, что стратостат подымается именно с заданной скоростью.

Когда стратостат поднялся на высоту двух тысяч метров, аэронавты подняли круглые заслонки и завинтили, задраили люки. И в это время в кабине послышался голос земли; Бирнбаум быстро включил репродуктор, и в гондоле раздался ясный и отчетливый человеческий голос:

— Привет, товарищи, счастливого пути!

Было очень радостно сознавать, что связь с землей не потеряна, что за стратостатом следят друзья, разделяющие такое же волнение, такое же желание победы… И Бирнбаум, наладив свою передаточную станцию, с волнением крикнул первый раз в мир:

— Говорит Марс!

Связь с землею была налажена.

Бирнбаум поддерживал ее во все время полета. А Прокофьев и Годунов вели наблюдения за приборами и управлением стратостатом.

В кабине в это время термометр показывал двенадцать градусов тепла. Это был еще естественный воздух, не изготовленный приборами, вобравшийся в гондолу на высоте двух тысяч метров. Теперь давление внутри гондолы было постоянным, и перо барографа чертило ровную линию.

В кабине царил мягкий полумрак.

Стратостат поднялся на пять тысяч метров.

— Ну вот, и летим, — сказал Прокофьев, — сбылось.

И он зарядил приборы для наблюдения за космическими лучами. В это время Годунов следил за показаниями альтиметра. Работал пока еще первый альтиметр, показывавший высоту до десяти тысяч метров. Годунов проверял точность альтиметра, смерив давление ртутного барометра с высотой по таблице.

— Безукоризненно! — воскликнул он.

В нижнее окошечко, в одно из девяти окошек, была видна далеко внизу расстилающаяся Москва… В это время первый альтиметр остановился. Двинулась стрелка второго. Одиннадцать тысяч метров. Это уже была стратосфера.

Солнце начало накаливать гондолу. Пришлось сбросить шубы. Перед стартом много спорили: как надо одеться участникам полета? На земле «запугивали»: «оденьтесь потеплее, в стратосфере замерзнете». Годунов и Бирнбаум, поверив советчикам, навьючили на себя четыре пары белья, свитер, шерстяной костюм, меховой комбинезон, валенки, шлем… Лишь упрямый Прокофьев заявил, что полетит в своем обычном земном костюме. Он оказался прав. На большой высоте гондола превратилась в настоящую раздевалку. Ртуть термометра лезла к тридцати градусам, и Годунов с Бирнбаумом поспешно сбрасывали с себя лишние «оболочки». Прокофьев посмеивался над вспотевшими спутниками.

Кабина, как и нужно было ожидать, оказалась абсолютно герметичной. Все приборы работали превосходно. (Люки, например, были задраены в восемь секунд наглухо.) В кабине легко дышалось. Маленький закрытый вентилятор втягивал углекислоту, патроны «Аудос» поглощали ее. Воздух в кабине был чист. Увлеченные работой, аэронавты почти не глядели вниз и, увидев снова в нижнем окошке Москву, усомнились — Москва ли это? Земля подтвердила, что стратостат плывет над Москвой. И в ту же минуту земля поздравила: — Рекорд Пиккара побит. Вы побили рекорд!

Это было на высоте восемнадцати тысяч метров. Оболочка в это время уже почти целиком выполнилась газом. Сквозь верхний иллюминатор было хорошо видно, как разглаживаются складки, как наливается упругостью форма оболочки. Можно было разглядеть и внутренность оболочки, похожей на купол огромного пятнадцатиэтажного здания.

Тем временем стрелка альтиметра подобралась девятнадцати тысячам метров.

— Готово, — спокойно сказал Прокофьев.

Они были на высоте, куда не забиралось ни одно двое существо. Они могли отсюда окинуть взором всю предыдущую историю человечества и казать себе: «Мы на вершине! Никто еще не был выше нас!» Но вместо этого Прокофьев сказал:

— Что ж, можно теперь и закусить… Жарковато однако.

Термометр за стенкой гондолы показывал 67 градусов холода. Виноград, печенье, холодное мясо и шоколад составили завтрак в стратосфере.

Можно было бы подняться и гораздо выше. Дышалось без труда. Гондола и оболочка были рассчитаны на значительно большее давление. Но, подсчитав оставшийся балласт, пилоты решили, что забираться выше просто не нужно. Девятнадцать тысяч метров — результат и так неплохой, А расходовать дальше балласт вряд ли целесообразно. Он необходим для нормальной посадки. Решили ждать естественного снижения, когда охладится газ. Произведя все необходимые наблюдения, аэронавты любовались невиданным зрелищем: они видели темнофиолетовое небо. Это были три первых человека, видевших небо столь густого фиолетового цвета. (Пиккар должен был видеть небо более блеклым.) Сверив цвет неба с особой табличкой, врученной специально для этого учеными, аэронавты отметили на ней фиолетовую полосу. Почти два часа альтиметр показывал высоту в девятнадцать километров. Аэронавты успели произвести и записать все необходимые наблюдения. Москва была отлично видна с этой высоты. Погода оставалась исключительно благоприятной. Трудно было поверить, что стратостат находится на такой огромной высоте — так отчетливо видна была земля.

Через два часа Прокофьев объявил, что стратостат пошел на посадку. Немножко задержавшись на высоте 18 тысяч метров, первый советский корабль занебёсья продолжал возвращаться к земле.

Бережно вел стратостат на посадку Прокофьев. Мало было побить рекорд. Требовалось еще не побить приборов, избежать судьбы Пиккара, непременно разбивавшего в своих полетах ряд ценных приспособлений большого научного значения.

Выключился второй альтиметр, опять вступил в свои права первый, стратостат был на высоте девяти тысяч метров. С восьми тысяч метров стала видна Коломна, а на пяти тысячах воздухоплаватели открыли люки.

В этот момент Годунов, высунувшись из люка, заметил, что красная вожжа разрывного клапана далеко отошла от окна. Он пробовал достать ее рукой, но не мог дотянуться. Тогда Годунов уверенно вылез из кабины, забрался на верх гондолы и достал веревку… Через несколько минут длинный гайдроп уже касался земли. По двору Коломенского завода волочился якорный канат. Выбежали рабочие и погнались за гайдропом. К счастью, они не удержали его. А иначе стратостат опустился бы прямо в реку. Низко пролетя над рекой, так низко, что воздухоплаватели поспешно завинтили люки, стратостат мягко коснулся земли. В это мгновение все трое разом дернули вожжу разрывного приспособления. Оболочка стала падать, с шумом выдавливая газ через отверстие. Воздухоплаватели спокойно вылезли из гондолы. В стороне медленно издыхала оболочка. Со всех сторон сбегались люди. Аэронавты с затаенным волнением вступили на родную землю, зеленую, влажную.

Вот как описал свой исторический полет командир стратостата Прокофьев. Как не похожи эти спокойные, обстоятельные, уверенные, полные веселой бодрости, записи на нервозные строки пиккаровского дневника:

«Мы взвешиваем стратостат. Подъемная сила водорода измерительными приборами определилась в 1,15 кг. Это — в нашу пользу. Первое взвешивание показывает достаточную сплавную силу.

Мы в кабине. Стратостат освобожден от строп. Красноармейцы держат его за ивовый амортизатор.

Раздается команда т. Гараканидзе…

Быстро и плавно отделяемся от земли. Шлем свои приветствия провожающим нас товарищам.

8 ч. 45 м. Мы в полете. Бирнбаум начал настраивать радио. Я и Годунов сосредоточили свое внимание на подъеме. Высота 2000 метров. Короткая команда:

— Задраить лазы!

— Лаз задраен, — отвечает Годунов.

В кабине абсолютная тишина. Задраивание удалось хорошо. Чувствуется какое-то напряжение и торжественность. Только шелест оболочки да бросаемые взгляды на приборы дают знать, что мы в полете и плавно идем вверх.

Скорость полета не превышает 5–6 метров в секунду, хотя вариометр показывает 4–5 — значит, слегка подвирает. В этом мы убеждаемся после того, как производим вычисление скорости подъема по альтиметру и секундомеру.

Летим в глубоком молчании. Только изредка перекидываясь взглядами или кивком головы, мы даем понять друг другу, что все идет хорошо.

Около 9 часов слышим голос:

— Марс, Марс! Я — Рыба! Слушайте! Настраивайтесь!

Радио работает. Все в порядке.

Заносим первую отметку в бортовой журнал.

8 ч. 59 м. Высота 6000 м. Видимость прекрасная. Проходим стадион „Динамо“.

9 ч. 05 м. Высота 9600 м. Заглядываем на верхний люк — оболочка стратостата расправляется нормально. Совершенно отчетливо обнаруживается тенденция выполниться в шар. Но мы этого не хотим: по нашим расчетам форму шара оболочка должна принять на значительно большей высоте.

9 ч. 11 м. Радиограмма от начальника воздушных сил:

„Принял вас. Хорошо слышно. Желаю успеха! Как работают кислородоприборы кабине? Как думаете взять потолок? Не особенно увлекайтесь! Не рискуйте! Алкснис“.

9 ч. 17 м. Бирнбаум не видит показателей приборов. Он занят радио. Мы с Годуновым первые поздравили друг друга:

— Рекорд высоты профессора Пиккара побит! — говорит мне Годунов.

Давление 72 миллиметра.

Это давление соответствует приблизительно высоте 16800 метров. Зона же равновесия еще не наступила. Мы уверены, что поднимемся еще выше.

9 ч. 19 м. 20 с. Давление 70 миллиметров. Высота по альтиметру 17000 м. Стратостат идет вверх. Скорость подъема 2,5–3 метра в секунду. В кабине та же тишина. Каждый из нас переживает торжественность момента. Но нам некогда, мы заняты наблюдениями…

В кабине светло. Свои наблюдения вели, пользуясь солнечным светом. Солнечные лучи доставили нам много беспокойств. Они — ярки. В следующий раз будем предусмотрительнее и возьмем с собой очки.

Постепенно скорость подъема начинает затухать.

Высота 17500 м. До высоты в 16500 м. мы не израсходовали ни одного килограмма балласта. Сейчас мы достигли зоны равновесия. Чтобы проверить действие балластного управления, выбрасываем 80 кг балласта. Аппарат действует хорошо. Уравновешивание удалось без всякого труда.

Годунов прерывает наблюдение на приборах Гессе и Кольгерстера.

Мы не даем слушать радио Бирнбауму. Казалось, нашему возбуждению не будет предела, хотя через верхний люк мы отчетливо увидели, как наш стратостат начинает принимать форму правильного шара. Каждая его принадлежность была на своем месте.

Красивое, незабываемое зрелище?

Мы говорим друг с другом, но наши голоса чуть приглушены.

На землю шлем сообщение, что „стратостат в полном порядке и ведет себя хорошо“.

9 ч. 26 м. 15 с. Давление 66 м.

9 ч. 47 м. Давление 65,5 мм. Значит, мы уравновесились. Обращаюсь к Годунову с вопросом, закончены ли наблюдения на этой высоте. Пользуясь временем, давайте попробуем пойти вверх!

Годунов просит несколько минут подождать. Он еще не закончил наблюдения на приборах.

Но вот наблюдения закончены. Мы решаем отдать соответствующую часть балласта.

Полуоборот штурвала. Слышно, как отцепился мешок… Полный оборот штурвала. Слышим, как падают остальные мешки…

У нас возникло сомнение, не замерзнет ли состав, которым наполнены сальники? Опасение оказалось напрасным Рукоятка штурвала поворачивалась с такой же легкостью, как и на земле.

9 ч. 50 м. Давление 59 мм. Земля нам сообщаете что нас там видят хорошо. За полетом ведутся регулярные наблюдения.

— Хорошо, — говорит Годунов, — значит, обеспечен всесторонний контроль.

Видимость прекрасная. Она нисколько не ухудшилась против высоты в 6000 м, когда мы видели стадион „Динамо“, даже улучшилась Мы ориентируемся и определяем, что идем в юго-восточном направлении от Москвы, но очень медленно. Нам кажется, что мы совсем недалеко от центрального аэродрома или почти над ним.

10 часов утра. Пользуясь тем, что Годунов ведет наблюдения по определению интенсивности космических лучей, а значит, производит отчеты и по аэронавигационным приборам, я отрываюсь для наблюдений за землей.

Москва подернута дымкой. Всматриваюсь простыми глазами Нахожу Балчуг, канал. Значит, недалеко Красная площадь и Кремль. С этим соглашается и Годунов.

Нагибаюсь. В люки отчетливо видна тень. Присматриваюсь — железная дорога. В правильности этого предположения меня еще больше убеждают быстро расстилающиеся дымки над насыпью железной дороги, от которой и падала тень.

10 ч. 22 м. Высота 17400 м. Берем первую пробу воздуха. Стратостат в состоянии равновесия.

В кабине у нас висит шкала для отметки изменяющегося цвета неба. Небо темнофиолетовое.

Хочется смотреть и на небо и вниз. Больше тянет смотреть вниз. Видимость по-прежнему исключительно хорошая, — на такую высоту не доходят ни пыль, ни водяные пары!

Проверяем действие клапанов, проверяем штурвал лебедки, не открывая самого клапана. Состав не замерзает. Значит, на спуск пойдем в любой момент, когда захотим.

10 ч. 30 м. 34 с. Давление 61 мм. Решаем сдать еще небольшую дозу балласта.

Высота 18100 м. В кабине тишина, только слышим жужжание машинки, поглощающей углекислоту, и легкий свист выходящего жидкого кислорода.

Вдруг мы обнаруживаем новые шумы… Привычное к прежним шумам ухо уловило легкий шипящий свист. Он совсем непохож на выход кислорода и жужжание машинки. В барометрах почему-то заскакала ртуть…

Что это? Мы пошли вниз?

Нет!

Бросаем взгляд на верхний люк. Положение аппендиксовой рубашки стратостата и показания ареометра убеждают нас в противном, — мы продолжаем медленно подниматься.

Для воздухоплавателя лучшим показателем спуска является сморщивание оболочки шара. Но этого нет. Значит, все хорошо. Начинаем тщательный осмотр приборов… Оказывается, лопнуло, не выдержав давления, стекло герметического колпака барографа. Мы облегченно вздохнули. Быстро ликвидировали ненормальность.

На приборах снова начинаются правильные показания.

В поисках шума и ликвидации неисправности мы почувствовали голод. Плитка шоколада, немного винограда и несколько глотков воды, и мы снова за работой.

10 ч. 35 м. Высота 17900 м. Берем вторую пробу воздуха.

11 ч. 10 м. Давление в кабине выросло на 12 мм. Из-за этого перестал работать прибор, автоматически подающий кислород. Мы открываем кран и выпускаем избыток давления. Кран чуть примерз, но работает так же хорошо. Сторона кабины, обращенная к солнцу, нагрета.

Температура в кабине плюс 25°; вне — минус 65°.

Медленно продолжаем подъем. Высота 18 тысяч метров,

11 ч. 25 м. 11 с. Отдана еще доза балласта. Подъем продолжается. Давление 53 мм. Температура в кабине плюс 28°, наружная минус 67°.

11 ч. 40 м. Снова сдаем балласт. Подъем продолжается.

11 ч. 58 м. 11 с. Давление 51 мм. Высота 18400 метров. Температура внутри плюс 31°, снаружи минус 66°.

12 часов. Сдана последняя доза балласта, предназначенного для подъема на потолок. Продолжаем медленно подниматься. Годунов производит отсчеты по электрометру Гессе.

Земля настойчиво требует от нас ответов. Получили радиоприветы. Отвечаем. Слышимость по мере подъема улучшилась. В один голос выражаем сожаление по поводу отсутствия кинофотокамеры, которая не поспела к нашему старту.

Нас захватывают открывшиеся перед нами пейзажи. Они совсем не похожи на пейзажи, которые мы видели раньше. Они суховаты и некрасочны, зато поражают своей прямолинейностью. Мы невольно делимся впечатлениями.

Метеорологические условия все время благоприятствуют полету. Мы могли бы израсходовать еще балласт, но поступаем согласно указаниям, данным с земли.

Температура в кабине установилась с колебаниями между плюс 28- плюс 30 градусов.

Вспоминаем профессора Пиккара и описанное им волнение во время второго полета. Он достиг высоты 16500 метров, при температуре в кабине минус 15°.

Нам ничего не мешает, разве только обилие влаги, которая порой не дает нам следить за показаниями электрометров.

12 ч. 55 м. Давление 50–49,7 мм. Стрелка альтиметра подошла к 19200-19300 метров.

13 ч. 00 мин. Давление 50 мм. Стрелка альтиметра слегка падает и останавливается на 19000 метров.

Посылаем радио на землю. Обсуждаем предложение о спуске. Клапан лебедки по-прежнему действует без отказа. Вспоминаем старое воздухоплавательное правило — не трогать клапан без необходимости.

13 ч. 28 м. Высота 19000 метров. Поворот выключателя, движение рукоятки реостата. Годунов забирает пробу воздуха.

13 ч. 50 м. Дрогнула стрелка альтиметра. Ртутные приборы показывают давление 55 мм.

13 ч. 57 м. Ртутный барометр показывает 56 мм.

Мы пошли вниз. Видимость по-прежнему прекрасная. Мы взлетели при большой дымке, а сейчас она исчезла.

13 ч. 57 м. Берется четвертая проба воздуха.

14 ч. 24 м. Давление 62 мм. Спуск ускоряется, не превышая 3 метров в секунду,

14 ч. 29 м. 55 с. Давление 63 мм Скорость спуска нарастает.

14 ч. 39 м. 40 сек. Давление 67 мм.

15 часов. Давление 75 мм. Высота 16 тысяч метров. Спуск проходит нормально.

15 час. 07 м. 24 с. Давление 79 мм.

15 час. 19 мин. Давление 91 мм.

15 час. 34 мин. Давление 105 мм.

15 час. 45 мин. Мы на высоте 13000 метров.

15 час. 55 мин. Высота 12000 метров.

16 ч. 18 мин. Высота 10500 метров. Решаем разрядить батарею. Напряжение — 750 вольт. Это — для обеспечения безопасности спуска, чтобы впопыхах кто-нибудь не схватился за провода высокого напряжения.

Годунов и Бирнбаум отсоединяют наиболее тяжелые предметы, предназначаемые для использования в случае необходимости как балласт. Отсоединение происходит довольно быстро. Каждый из тяжелых предметов снабжается специальным парашютом.

16 час. 30 мин. 15 сек Мы на высоте 9000 метров.

16 час. 36 мин. Высота 8000 метров.

Дальнейшие записи прекращаются. Мы готовимся к встрече с землей. Стрелка альтиметра показывает 7000 м.

Годунов открывает кран и выпускает избыток давления. Вскоре давление становится одинаковым в кабине и извне.

Стрелка альтиметра показывает 6000 метров. Легко и быстро поворачиваются штурвалы лазов.

Приятный момент: лазы открылись, и мы в состоянии вдохнуть свежий воздух. Быстро надеваем парашюты.

Обращаюсь к Годунову:

— Константин Дмитриевич, полезай наверх и передай мне разрывную…

— Есть!

И Годунов на высоте пяти с лишним тысяч метров вылез из кабины на подвесное кольцо за разрывным приспособлением, которое слегка запуталось. Через несколько секунд я принял от него веревку.

Стратостат снова отчетливо начал принимать грушевидную форму. Стрелка ареометра показывает ускорение спуска Сбрасываем незначительные дозы балласта. Спуск замедляется.

Проходим над окраинами Коломны. Идем на Голутвино, через Коломенский завод.

Мы быстро пересекаем территорию завода. Проходим над Москва-рекой.

На высоте 9-10 метров вскрываем разрывные… Плавно коснулись земли.

Оболочка ложится на просторный заливной луг на берегу Москва-реки.

Вылезаем из кабины. Мы довольны и горды сознанием выполненного долга. Обнимаемся и поздравляем друг друга с победой.

Через несколько минут со всех сторон к нам бегут рабочие Коломны и колхозники окружающих деревень. Нас поздравляют с победой.

Так кончилось наше путешествие в стратосферу.

Мы произвели в полете свыше пятидесяти отчетов по температуре и давлению. Не меньше и по другим приборам. Это — много. Надо учесть, что кислородные приборы и поглотитель углекислоты отнимали время. Что касается исследования температуры, то можно сделать вывод, что стратосфера дает большую разницу в температурах, чем тропосфера.

Взятые пробы воздуха позволяют определить влажность в стратосфере, хотя эта влажность одновременно фиксировалась и автоматически действующими приборами, подвешенными вне кабины, — метеорографами.

Для определения интенсивности космических лучей привезены новые данные для высот до 19000 метров. Произведена проверка барометрической формулы. Постановке этого задания благоприятствовали одновременные отсчеты температуры, давления в кабине с организованными земными наблюдениями. Последние не прекращались почти во все время полета.

Совершенно очевидно, что одним полетом в стратосферу нельзя исчерпать всех задач, связанных с ее исследованием. Туда необходимо летать чаще, по возможности, с разных мест и в разное время года.

Профессор Пиккар пишет: „Приятно отметить, что по возвращении на землю мы получили тысячи поздравительных телеграмм. Нам оказали честь своими поздравлениями президент швейцарской конфедерации М. Мотта и бельгийский король и королева…“

Мы счастливы, что первыми нас встретили и поздравили рабочие и колхозники-хозяева нашего Союза. Мы ежедневно получаем со всех концов необъятного Советского союза сотни и тысячи телеграмм. Нас поздравляют с победой. Мы рады. Но основное, что вселяет в нас гордость — это то, что мы так успешно и в срок выполнили задании партии и правительства».