"Сильвия и Бруно" - читать интересную книгу автора (Кэрролл Льюис)
Глава двадцать вторая ПЕРЕХОДЯ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНУЮ ЛИНИЮ
— Ну что ж, давайте вернемся к нашим баранам, — отозвалась леди Мюриэл. — Хотите еще чаю? Надеюсь, это звучит вполне здраво, не так ли?
— Боже мой, — подумал я. — Выходит, все это странное приключение заняло времени не больше, чем какая-нибудь запятая в словах леди Мюриэл! Та самая запятая, после которой почтенные грамматики советуют нам «сосчитать до одного» (у меня не было никаких сомнений, что добряк Профессор вернул для меня время назад, к той самой минутке, когда я задремал).
Но когда через несколько минут мы с Артуром откланялись и вышли, первое, что он мне сказал, была весьма странная реплика:
— Знаешь, мы пробыли у них всего каких-то минут двадцать, — заметил он, — и я только и делал, что слушал вас с леди Мюриэл. Но у меня — бог весть откуда — возникло странное чувство, словно я проговорил с ней битый час, а то и больше!
Так оно и было, подумал я: но только дело в том, что время вернулось назад, к самому началу tête-à-tête[16], и все, что произошло за этот промежуток, было предано забвению, а то и обратилось в ничто! Но я слишком дорожил своей репутацией психически нормального джентльмена, чтобы пускаться с ним в объяснения случившегося.
Всю обратную дорогу Артур отчего-то — я никак не мог понять причину этого — был необычно мрачен и молчалив. Это никак не связано с Эриком Линдоном, подумал я, поскольку смазливый кузен несколько дней тому назад отбыл в Лондон, увозя, по его словам, леди Мюриэл «в своем сердце»; и я был очень рад слышать Артура беседующим с леди, лишь изредка вставляя словечко или ремарку-другую. Я полагал, что сейчас он как раз должен буквально светиться от счастья и благодарить судьбу. «А может, он получил плохие вести?» — удивленно подумал я. И тут Артур, словно угадав мои мысли, вздохнул:
— Он возвращается сегодня последним поездом, — произнес он тоном человека, который не начинает разговор, а скорее продолжает его.
— Ты имеешь в виду — капитан Линдон?
— Именно. Капитан Линдон, — кивнул Артур. — Я сказал «он», потому что мы говорили о нем. Граф поведал мне, что он возвращается сегодня вечером, и завтра он рассчитывает узнать о том, получил ли Линдон патент на новый чин. Я думаю, чтобы сообщить об этом, капитану потребуется не больше дня. Он ведь понимает, как Граф беспокоится.
— Ему вполне бы могли прислать телеграмму, — заметил я. — Но это как-то не по-военному — укрываться от дурных новостей!
— Да нет, он добрый малый, — проговорил Артур, — и для меня лично было бы просто отличной новостью, если бы он получил свой патент, а заодно и приказ отправляться в поход! Я желаю ему счастья во всем — за одним-единственным исключением. Ну, спокойной ночи! (Мы подошли к дверям нашего домика.) Боюсь, сегодня я не смогу составить тебе компанию: мне хочется побыть одному.
Увы, назавтра мало что изменилось. Артур заявил, что Общество вполне обойдется и без него, и мне пришлось отправиться на послеобеденную прогулку в гордом одиночестве. Я зашагал по дороге к станции и на развилке, где с нею сходится дорога от Дворца, остановился, еще издали увидев своих друзей, по-видимому направлявшихся в ту же сторону.
— Позвольте присоединиться к вам, — проговорил Граф после того, как я обменялся приветствиями с ним, леди Мюриэл и капитаном Линдоном. — Этот неугомонный молодой джентльмен с минуты на минуту ждет телеграмму, вот мы и идем все вместе на станцию, чтобы получить ее.
— А разве здесь нет неугомонной молодой леди? — спросила леди Мюриэл.
— Это само собой разумеется, дочь моя, — проговорил отец. — Женщины — самые неугомонные создания!
— Ну, что касается умения находить в других лучшие стороны, — с пафосом заметила его дочь, — то здесь с отцом никто не может сравниться, верно, Эрик?
— Кузены не в счет, — отозвался Эрик.
Общая беседа как-то незаметно распалась на два диалога; молодая пара быстро шагала впереди, оживленно болтая, а пожилые джентльмены неспешно шли следом за ней.
— И когда же мы опять увидим ваших маленьких друзей? — спросил Граф. — Признаться, они — удивительно симпатичные дети.
— Буду счастлив привести их к вашей светлости, как только смогу, — отвечал я. — Но я, по правде сказать, и сам не знаю, когда опять увижусь с ними.
— Да я вас об этом и не спрашиваю, — произнес Граф. — Просто мне кажется не лишним заметить, что Мюриэл буквально места себе не находит! Мы знаем подавляющее большинство здешних жителей, и вот она безуспешно пытается разузнать, у кого они могли поселиться.
— В свое время я все расскажу ей; а пока что…
— О, благодарю вас. Пусть это послужит ей уроком. Я уже сказал ей, что это — прекрасная возможность испытать и проявить терпение. Но она вряд ли согласится со мной. Ба, о вот и дети!
Это и в самом деле были дети: они ждали кого-нибудь (скорее всего — нас), кто помог бы им подняться по ступенькам. Леди Мюриэл и ее кузен прошли мимо них, даже не заметив бедных малюток. Увидев нас, Бруно бросился нам навстречу, чтобы с нескрываемой гордостью продемонстрировать ручку от складного ножа (лезвие было сломано), которую он нашел где-то на дороге.
— На что она тебе, Бруно? — спросил я.
— Сам еще не знаю, — беззаботно отвечал малыш. — Надо подумать.
— Знаете, первые представления ребенка о жизни, — с неотразимо любезной улыбкой заметил Граф, — формируются в ту замечательную пору, когда он собирает всевозможные мелкие вещи. С годами эти представления постепенно меняются. — С этими словами он указал на Сильвию, которая вежливо раскланялась со мной, смущенно поглядывая на Графа.
Впрочем, почтенный джентльмен был далеко не из тех людей, перед кем может долго испытывать смущение любой ребенок, будь то дитя человеческое или фея; и Сильвия очень скоро была вознаграждена за смелость моим признательным рукопожатием. А Бруно вообще мигом сделался первым приятелем Графа. Мы окликнули молодую парочку, уже подходившую к станции, и леди Мюриэл с Эриком поздоровались с детьми как старые друзья, а последний с усмешкой спросил:
— Вы что же, опять идете в Вавилон со свечкой?
— Да, опять! — крикнул Бруно.
Леди Мюриэл, вне себя от удивления, изумленно переводила глаза то на малыша, то на кузена.
— Выходит, ты знаком с ними, Эрик? — воскликнула она. — О, эта тайна, или, лучше сказать, мистерия, с каждым днем становится все загадочней!
— Ну, мы пока что находимся где-нибудь в Третьем Действии, — заметил Эрик. — Кстати, ты не забыла, что развязка мистерии обычно наступает в Пятом?
— Нет, не может быть, чтобы драма оказалась такой длиннющей! — послышался игривый ответ леди. — Мы как раз и попали на Пятое Действие!
— Нет, уверяю тебя, это Третье Действие, — стоял на своем молодой воин. — Это сцена на железнодорожной платформе. Огни почти погашены. Входит Принц (переодетый, разумеется) со своим верным Спутником. Так вот, это и есть Принц (беря Бруно за руку), а это — его преданный Слуга. Что угодно приказать Вашему Королевскому Высочеству? — С этими словами он отвесил своему маленькому другу низкий придворный поклон, совсем озадачив малыша.
— Никакой вы
— И с чего же вы начинали? — спросил Бруно, которому начинала нравиться эта игра. — Может, вы были чистильщиком сапог, а?
— О, мое положение было куда более низким, Ваше Королевское Высочество! Много лет назад я предлагал себя в роли
Но та не слушала его: у нее что-то случилось с перчаткой, и все внимание леди было поглощено этой деталью туалета.
— И что же, вы получили место? — спросил Бруно.
— Грустно признаться, Ваше Королевское Высочество, но увы — нет! Тогда мне пришлось сменить роль и облечься в ливрею
— Сильвия, милая, помоги мне застегнуть пуговичку на перчатке! — прошептала леди Мюриэл, резко отвернувшись и не желая слушать никаких вопросов.
— И кем же вы надеетесь стать теперь? — с любопытством спросил Бруно.
— Следующей моей ролью, смею надеяться, будет место
— Ну, перестань морочить ребенку голову! — прервала его леди Мюриэл. — Боже, какую чепуху ты несешь!
— …впоследствии, — стоял на своем Эрик, — я надеюсь получить место
Буквально спустя минуту к платформе и впрямь подошел поезд, и из зала ожидания и от касс к нему тотчас хлынул поток пассажиров.
— Так, значит, вы всегда склонны превращать реальную жизнь в сценическое действо? — спросил Граф. — Что ж, давайте продолжим. Мне часто приходила в голову одна мысль. Вообразите, что платформа — это сцена. По обеим ее сторонам, как видите, устроены входы и выходы. Право, это очень эффектный задний план: постоянно прибывающие и отправляющиеся поезда! Добавьте к этому шум, грохот, суету, пассажиров, снующих туда-сюда! Боже, как естественно они держатся! Даже не поглядят на зрителей. И любая сцена совершенно свободна, и все это — с листа, без единой репетиции!
Пьеса и впрямь получалась замечательная, и я тоже попробовал взглянуть на происходящее с этой точки зрения. Даже носильщик нагруженный всевозможным багажом, выглядел настолько естественно, что трудно было удержаться, чтобы не поаплодировать ему. За ним шагала сердитая мамаша с раскрасневшимся лицом; она тащила за собой двух упирающихся и плачущих малышей и поминутно звала кого-то, отставшего а толпе: «Джон! Пошли скорее!» Наконец появился Джон, тихий, молчаливый мужчина, навьюченный грудой всяких корзинок. За ним показалась маленькая перепуганная няня, держащая на руках толстого, отчаянно орущего мальчугана. Дети, что называется, орали во все горло.
— Какой роскошный эпизод, а! — заметил Граф. — Вы заметили на лице няни выражение настоящего ужаса? Право, это само совершенство!
— Вы показали мне реальность с совершенно неожиданной стороны, — проговорил я. — Ведь для большинства людей, да и для меня в том числе, жизнь и все ее удовольствия кажутся ужасно скучными.
— Скучными! — воскликнул Граф. — Да ведь для всякого, в ком есть хоть крупицы чувства прекрасного, жизнь — это прекрасная Увертюра, за которой сразу следует финал! Подлинное действие еще и не начиналось. Предположим, вы отправляетесь в театр, платите десять шиллингов за кресло и усаживаетесь. И что же вы получаете за такие деньги? Какой-нибудь разговор между двумя «крестьянами», которые ужасно переигрывают и кажутся в своих нарядах какой-то карикатурой на настоящих крестьян. При всей своей утрированной жестикуляции и манерах они невыносимо неестественны, если не сказать — фальшивы. Но вершина неестественности — это их попытки передать простоту и легкость настоящей народной речи. Лучше уж купите билет в вагон третьего класса — и вы получите почти тот же диалог, но — естественный, прямо из жизни! Да и место будет совсем рядом: ни тебе оркестрантов, заслоняющих актеров, ни дирижера. И все это — совершенно бесплатно!
— Благодарю, что напомнили, — заметил Эрик. — Кстати, и получатель телеграммы тоже ничего не платит! Пойдем воспользуемся этим, а? — И они с леди Мюриэл поспешили к телеграфному отделению.
— Как знать, а может, Шекспир имел в виду именно это, — вставил я, — когда писал: «Весь мир — театр»?
Граф только вздохнул.
— Что ж, вполне возможно, — отвечал он, — можно понимать и так. Жизнь и в самом деле — спектакль или, лучше сказать, драма; правда, в ней редко кричат «бис!», да и букеты почему-то не летят на сцену… — задумчиво добавил он. — Вторая ее половина уходит на сожаления и раскаяние в проступках, которые мы совершили в первой! А главный секрет наслаждения жизнью, — продолжал он, — заключается в его интенсивности!
— Но, надеюсь, не в современном эстетическом смысле? Не в том, какой имеет в виду молодая дама из «Панча», каждую беседу начинающая со слов: «А вы
— Ни в коем случае! — заявил Граф. — Я имел в виду интенсивность мысли, концентрацию внимания. Из-за того, что мы не умеем как следует сосредоточиться, мы лишаем себя половины удовольствий в жизни! Возьмите какой угодно предмет: не имеет значения, тривиально это удовольствие или нет — здесь важен сам принцип. Допустим, А и В читают одну и ту же повесть из библиотечки подержанных книжек. А не утруждает себя попытками разобраться во взаимоотношениях персонажей, в которых и заключается вся интрига повести; он не читая пролистывает всевозможные описания пейзажа и обстановки. Более того, он не слишком вникает даже в те пассажи, которые он все же удостаивает внимания. Он читает лишь для того, чтобы отдохнуть и переключиться, найти себе какое-нибудь занятие на несколько часов. Прочитав слово «Конец», он отшвыривает книгу в состоянии полной разбитости и подавленности! Зато В, напротив, всей душой отдается чтению, следуя принципу «если уж что-нибудь делать, то как следует»; он рисует генеалогические древа персонажей, воскрешает своим мысленным взором всевозможные картины и детали, не пропуская ни строчки описаний. Но самое поразительное, что он преспокойно закрывает книгу в конце какой-нибудь главы, даже если напряжение сюжета в этом месте достигло максимума, и занимается другими, более важными делами. Но когда дела позволяют ему выкроить часик-другой для чтения, он опять набрасывается на книгу, как голодный — на сытный обед. Дочитав до конца, он возвращается к своим будничным заботам, повторяя: «Отлично отдохнул!»
— Но предположим, книга оказалась заурядным чтивом, не заслуживающим внимания. Как быть тогда?
— Допустим, что так, — отвечал Граф. — Уверяю вас, моя теория дает объяснение и в таком случае! А попросту не заметит, что это чтиво, и пролистает ее всю до конца, пытаясь убедить себя, что он как-никак получает удовольствие от чтения. Зато В, прочтя дюжину страниц, закроет книгу и отправится в библиотеку, чтобы выбрать что-нибудь получше! О, у меня есть теория о том, как следует привносить удовольствия в жизнь — но я, право, не хочу испытывать ваше терпение. Признаться, я боюсь показаться вам этаким болтливым старичком.
— Ах, нет, что вы! — простодушно воскликнул я. Готов поручиться, что далеко не всякий смог бы разобрать в этих словах тщательно завуалированную досаду.
— Так вот, моя теория заключается в том, что мы должны уметь переживать радость быстро, а избавляться от страданий — как можно медленнее.
— Но почему? Я скорее поступил бы как раз наоборот.
— Научившись искусственно продлевать боль — пусть это даже кому-то покажется тривиальным, — мы добьемся того, что, когда возникнет настоящая, сильная боль, нам достаточно будет не торопить ее, и она мигом угаснет!
— Возможно, это и так, — заметил я. — А как же быть с удовольствиями?
— Видите ли, когда мы как бы торопим их, мы успеваем больше испытать в жизни. Чтобы прослушать оперу и сполна насладиться ею, вам потребуется часа три с половиной. Предположим, я смогу насладиться ею всего за полчаса. Выходит, я могу послушать целых семь опер, пока вы будете слушать одну!
— При условии, что вам удастся найти оркестр, способный исполнить их все так быстро, — возразил я. — А найти такой оркестр, мягко говоря, нелегко!
Граф мягко улыбнулся:
— Я уже слышал, как это звучит: без всяких сокращений, все как полагается, со всеми вариациями и прочим, и все это — всего за три секунды!
— Но когда? Как такое возможно? — воскликнул я, с удивлением сознавая, что опять чуть было не задремал.
— Это чудо совершила крохотная музыкальная шкатулка, — отвечал он. — Она почему-то испортилась, в ней сломался какой-то регулятор или что-то еще, и она исполнила мелодию всего за три секунды. Но она исполнила все до единой ноты, уверяю вас!
— И что же, это доставило вам удовольствие? — спросил я, с беспощадной прямотой бывалого адвоката задавая Графу встречный вопрос.
— Увы, нет! — честно признался он. — Впрочем, возможно, я тогда еще не привык к такого рода музыке!
— Мне ужасно не терпится проверить вашу теорию на практике, — отвечал я. И как только Сильвия и Бруно в очередной раз подбежали к нам, я предоставил им составить компанию Графу и быстрым шагом зашагал по платформе, каждый встречный и каждая сценка на которой играли свою собственную роль в моей импровизированной пьесе. — Ну что, Граф уже устал от вас? — заметил я, слыша, что дети бегут следом за мной.
— Вовсе нет! — возразила Сильвия. — Просто он попросил принести ему вечернюю газету. Вот Бруно и превратился в разносчика газет!
— Думаю, вы заломите за них хорошую цену! — крикнул я им вслед.
Вернувшись, я подошел к Сильвии, стоявшей в одиночестве на краю перрона.
— Ну, дитя мое, — проговорил я, — а где же твой маленький разносчик? Что же он не принес тебе вечерний номер, а?
— Он пошел к книжному ларьку на той стороне, — отвечала девочка, — а сейчас он как раз переходит через линию… Ах, Бруно, лучше бы ты перешел по мосту! — В этот момент послышались долгие гудки, и вдали показался экспресс. Внезапно ее лицо исказила гримаса ужаса. — Боже, он споткнулся и упал на рельсы! — воскликнула она и бросилась к нему с такой быстротой, что я попросту не успел удержать ее.
К счастью, поблизости оказался станционный смотритель — увы, почти старик. Он мало на что был годен, бедный старина, но на этот случай сил у него хватило; и не успел я оглянуться, как он уже крепко схватил девочку, чем спас ее от неминуемой смерти под колесами. Я был настолько поглощен этой сценой, что едва заметил странную летящую фигуру в светло-серебристом наряде, которая мигом пересекла платформу и спустя секунду оказалась на рельсах. Пока другие не могли опомниться от ужаса, у нежданного спасителя оставалось еще добрых десять секунд, за которые он мог успеть перемахнуть через линию и подхватить Бруно. Удалось ему это или нет, судить было трудно. В следующее мгновение мы увидели, что экспресс прошел по тому самому месту, где только что стояли Бруно и его спаситель. Никто не мог ответить, живы они или нет. Когда же облако пыли и пара над рельсами немного рассеялось, мы возблагодарили Бога, увидев, что малыш и его спаситель целы и невредимы.
— Все в порядке! — крикнул нам Эрик, перешагивая через рельсы. — Он не столько ушибся, сколько испугался!
С этими словами он поднял своего маленького приятеля и передал его с рук на руки леди Мюриэл, а сам как ни в чем не бывало вскочил на платформу. Впрочем, он был бледен как смерть и тяжело оперся о мою руку, боясь, что от волнения может не устоять на ногах.
 |
— Я минутку посижу, — проговорил он, переводя дух. — А где Сильвия?
Сильвия бросилась к нему, обвила ручками за шею и горько-горько заплакала.
— Ну, не надо, не плачь, моя хорошая! — пробормотал Эрик. Глаза его как-то странно блеснули. — Не о чем тут плакать. Не стоит так рисковать собой из-за каких-то пустяков!
— Но ведь это же Бруно! — всхлипнула девочка. — Он тоже бросился бы ко мне на помощь, правда, Бруно?
— Конечно бросился бы! — отвечал мальчик, удивленно оглядываясь по сторонам.
Леди Мюриэл нежно поцеловала его и осторожно опустила на платформу. Затем она велела Сильвии крепко взять его за руку и отвести к Графу.
— Скажи отцу, — прошептала она дрожащими губами, — скажи ему, что все обошлось! — Затем она повернулась к главному герою дня. — А я уж подумала, что это смерть, — призналась она. — Слава богу, ты жив и здоров! А как это было близко!
— Я просто вовремя заметил, вот и все, — беззаботно отвечал Эрик. — Понимаешь, солдат должен быть всегда готов к встрече со смертью. Со мной все в порядке. Не сходить ли нам опять в телеграфное отделение? Думаю, телеграмма могла уже прийти.
Я направился к Графу и детям, и мы вчетвером молча — потому что разговаривать никому не хотелось, а Бруно даже задремал на плече у Сильвии — ждали возвращения леди и ее кузена. Наконец они вернулись. Увы, телеграммы все не было.
— Пойду-ка я прогуляюсь с детьми, — заметил я, почувствовав, что я здесь чуточку de trop. — Мы еще заглянем к вам ближе к вечеру.
— Знаете, нам пора возвращаться в лес, — сказала Сильвия, как только мы отошли подальше от платформы и нас никто не мог слышать. — Мы больше не можем оставаться такими.
— Значит, до нашей следующей встречи вы превратитесь в крошечных фей?
— Да, — отвечала Сильвия; — но мы обязательно станем обычными детьми, если… если вы позволите. Бруно не терпится опять повидаться с леди Мюриэл.
— Она уфасно милая тетя, — кивнул Бруно.
— Что ж. Буду очень рад вас видеть, — отозвался я. — Пожалуй, мне не стоит передавать с вами часы Профессору. Ведь когда вы превратитесь в крохотных фей, вам будет очень неудобно тащить их.
В ответ Бруно весело засмеялся. Я очень обрадовался, что малыш так быстро оправился после такой жуткой сцены.
— Да нет, ничего! — проговорил он. — Как только мы превратимся в фей, они тоже станут совсем крохотными!
— Тогда они опять попадут к Профессору, — добавила Сильвия, — и вы не сможете больше ими воспользоваться. Так что спешите закончить все дела, пока они еще у вас. Мы превратимся в фей на закате. Прощайте!
— Прощайте! — воскликнул Бруно. Но теперь их голоса звучали словно издалека, и, когда я оглянулся по сторонам, дети исчезли.
— До заката осталось всего два часа! — сказал я себе. — Надо как можно лучше использовать оставшееся время!
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |