"Индейская страсть" - читать интересную книгу автора (Бейкер Мэдлин)

Глава 22

Когда позже в тот же день она зашла взглянуть на Калеба, того сильно лихорадило. В горячечном бреду он сбросил с себя одеяло, и первой ее мыслью было: как хорошо, что он без памяти, ибо его прекрасное обнаженное тело являло собой столь незабываемое зрелище, что трудно было отвести от него глаза.

И еще она подумала: хорошо, что он перевернулся на живот.

Поспешив к постели, чтобы прикрыть его одеялом, Келли задержалась, обводя взглядом мускулистую спину раненого. Медового цвета кожа казалась совсем темной по сравнению с белизной бинтов. Она оглядела паутину застарелых шрамов, рассекающих упругие мышцы на его плечах и спине.

Горло ее сжалось, когда она представила ту боль и то унижение, которые пришлось ему испытать. Какие же чувства должен пережить человек, исхлестанный – и тем самым преданный – собственным отцом!

Хватит, сказала она себе, не надо его жалеть.

Келли быстро накрыла Калеба одеялом, чтобы оградить себя от соблазна и дальше созерцать великолепный торс. Она не хотела испытывать к нему жалости, не хотела вообще ничего чувствовать.

Калеб вдруг заметался на кровати. Перевернувшись на спину, рывком сел, блуждая взглядом по комнате невидящими глазами.

– Андервуд, прекрати, не надо! Его мучили кошмары.

Келли положила руку на плечо Калеба и легонько его встряхнула.

– Калеб, ты у себя дома. Все хорошо. Постепенно приходя в себя, он приподнял голову и огляделся. Сон был настолько реален, настолько ярок, что он как наяву ощущал запах порохового дыма и неимоверную боль, пронзившую его, когда пуля, вылетев из револьвера Красного Джека Андервуда, впилась ему в плечо. Ему даже слышался яростный крик Андервуда, когда Калеб выстрелил в ответ.

Выражение глаз Келли окончательно привело его в себя. Черт возьми, зачем она сюда пришла, зачем смотрит, как он тут трясется, словно младенец, испугавшийся темноты?

– С тобой все в порядке? – последовал прохладный вопрос.

По ее глазам он понял, что ей хотелось бы задать множество других вопросов, но, надо отдать ей должное, она не вымолвила больше ни слова, только молча взяла со столика кувшин и налила ему воды. Пока он пил, Келли приходилось придерживать стакан, будто ухаживала за немощным стариком.

Коснувшись его руки, Келли озабоченно нахмурилась: его тело пылало.

– Ложись, – сказала она, ставя пустой стакан на прикроватный столик, – я сейчас вернусь.

Она быстро сбежала по лестнице, зашла на кухню, наполнила таз холодной водой, потом взяла чистую тряпку и поспешила в комнату Калеба.

С трудом разлепив глаза, он с подозрением уставился на девушку, окунающую тряпку в воду.

– Хочешь меня искупать?

– Нет. У тебя температура. Оботру тебя холодной водой.

И прежде чем он успел возразить, она раскрыла его до пояса и стала обтирать в надежде, что холодная вода поможет сбить температуру.

Келли старалась не думать о муках, которые он испытывает, но не могла прогнать боль из своего сердца: ей все еще казалось, что он может умереть от ран. Даже в нынешние времена, даже в таком цивилизованном городе, как Шайенн, люди по-прежнему умирают, простудившись или подхватив какую-нибудь опасную инфекцию…

Она медленно проводила мокрой тряпкой по левому плечу Калеба, по его руке, а он смотрел на нее лихорадочно горящими глазами. Нет, она не желала встречаться с ним взглядом.

Когда Келли неосторожно коснулась кожи возле раны на плече, Калеб тихо застонал, и она почувствовала внезапную слабость в желудке, вспомнив, как стояла рядом с доктором Мэйнэрдом, осматривавшим две ужасные раны. Она видала пулевые ранения и прежде, но так близко – никогда. Раньше, когда она жила в комнатенке над столовой, подобные вещи ее мало волновали; к тому же она всегда считала себя совершенно невосприимчивой к виду крови, но теперь совсем другое дело – ведь это была кровь Калеба.

– Догадываешься, кто в тебя стрелял? – по-прежнему старательно отводя глаза от его лица, спросила Келли.

– Нет, – последовал краткий ответ.

Шериф походил по округе, порасспрашивал местных жителей, но, насколько ей было известно, так ничего путного и не выяснил.

Келли отложила тряпку в сторону и потянулась за оставленной доктором бутылью с настойкой опия.

– Что это за дрянь? – настороженно спросил Калеб. – Отрава?

– Всего лишь настойка опия.

– Я не хочу.

– Почему? Это поможет тебе справиться с болью и заснуть.

Калеб помотал головой.

– Нет.

Келли раздраженно свела брови.

– Ты почувствуешь себя гораздо лучше. Что за упрямство?

– Не думал, что тебя волнует, как я себя чувствую.

– Меня это и не волнует, – резко бросила девушка, – но чем раньше ты встанешь на ноги, тем скорее я смогу уехать на свое ранчо.

Калеб что-то с нескрываемой злостью пробормотал под нос, а Келли, резко развернувшись на каблуках, вышла из комнаты, с треском захлопнув за собой дверь.

Спустившись вниз, она зашла на кухню и налила себе чашку чая. И снова мысли, которые она постоянно старалась прогнать, захватили ее. Почему, ну почему Калеб не сказал, что ранчо принадлежит ей? Неужели он решил жениться на ней лишь для того, чтобы стать полноправным хозяином «Рокинг-С»?

Слезы подступили к глазам, но она сдержалась. Ну уж нет, не станет она из-за него плакать, ни единой слезинки не прольет. Он того не стоит. А когда он снова встанет на ноги, она сразу уедет на свое ранчо и никогда больше не будет встречаться с ним.

Калеб с трудом сел, стараясь не обращать внимания на острую боль, которую вызывало малейшее движение, и кляня последними словами слабость, приковавшую его к постели, а также того, кто стрелял в него. За последние восемь лет на него дважды нападали, пару раз пырнули ножом, но никогда ему еще не было так плохо, как сейчас.

Он выглянул в окно, и воспоминания о ранчо снова всплыли в памяти. Там он впервые заарканил быка, впервые клеймил теленка. Он объездил каждый метр этого огромного участка, укрепляя ограду, проверяя колодцы, загоняя в стадо отбившихся животных. Когда-то он мечтал, что всю жизнь проведет на «Рокинг-С»… Но отец в один миг разрушил все.

Непроизвольно Калеб поднял руку к волосам.

– Черт бы тебя побрал, Дункан, – прошептал он. – Мало тебе было того, что ты унизил меня перед людьми, которых я уважал? Нет, тебе понадобилось отнять у меня и на наследство право!

Вспомнив о Келли, он почувствовал, как в сердце нарастает гнев. Почему она так упорно отказывается отдать ранчо в обмен на особняк? Неужели не в состоянии понять, что может продать дом за такие деньги, которых ей не истратить за всю жизнь? Что за идиотское упрямство? Ведь она и малейшего понятия не имеет о том, как правильно управляться со скотом, а за ранчо уцепилась всего лишь потому, что вдолбила себе в голову, что ей нравится жить поближе к земле.

И все же он не мог винить ее за желание заполучить «Рокинг-С»; он ведь и сам жаждал владеть этим ранчо. И оно должно достаться ему – так или иначе.

На следующий день в доме появился шериф.

– Вы не знаете, был ли у кого-нибудь повод стрелять в вас? – спросил представитель закона.

– А как вы сами считаете? Последние восемь лет я был охотником за преступниками, – с нескрываемым сарказмом огрызнулся Калеб.

– Ну что ж, поищем еще.

Больше четырех дней в постели Калеб выдержать не смог. Пару раз заходил доктор, осматривал раны, сообщил, что они еще воспалены, но чисты, подвесил правую руку Калеба на перевязь, чтобы поврежденный участок не испытывал лишних нагрузок, уверил, что жар скоро спадет, и порекомендовал пить побольше воды.

Калеб хмыкнул в ответ и принялся литрами хлестать пиво.

Проклиная все на свете, он умудрился натянуть штаны и всунуть ноги в ботинки при помощи одной руки. С рубашкой дело обстояло намного тяжелее, и он, промучавшись более пяти минут, отшвырнул ее в сторону; вслед за ней последовала и перевязь.

Он наскоро причесался, скривившись при виде своего отражения в зеркале, и вышел из комнаты.

Из коридора услышал, как Келли что-то напевает, и решил, что она на кухне – готовит завтрак.

Калеб медленно, мучительно медленно спустился по лестнице. Весь правый бок горел, будто смазанный дегтем; пролежав четыре дня в постели, он чувствовал слабость в теле и страшное головокружение.

Увидев его в дверном проеме, Келли мгновенно прекратила петь.

– Что ты здесь делаешь? – резко бросила она. – Тебе следует быть в постели.

– Мало ли что мне следует делать, – ответил Калеб, с трудом усаживаясь за стол. – Кофе горячий?

Обреченно вздохнув, она взяла чашку и со стуком поставила на стол. Однако кофе наливала уже аккуратнее.

Калеб криво ухмыльнулся.

– Спасибо.

Келли взглянула на него, искренне недоумевая, как он может пить такой кофе – черный, как воплощение греха, и раскаленный, как пекло, ожидающее грешников.

А взгляд ее непроизвольно скользнул ниже по его телу, отмечая и ширину плеч, и великолепный рельеф мышц, и отсутствие перевязи, рекомендованной доктором. Она собралась было сделать ему замечание, но по здравом размышлении передумала. Если не считает нужным ее носить, пусть не носит, – его дело.

Глядя, как он отхлебывает кофе, Келли отметила, что голубая фарфоровая чашка кажется удивительно хрупкой в его огромной ладони. Непроизвольно в памяти всплыло, как эта ладонь погружалась в ее волосы…

Усилием воли она прогнала эти воспоминания и стала рассматривать его лицо, замечая легкие морщинки, которыми боль и усталость отметили его глаза и рот. Ему и правда не стоило вставать с постели, подумала она, тут же подивившись, что это по-прежнему волнует ее.

Отвернувшись от стола, она принялась замешивать тесто для оладий.

Калеб исподтишка наблюдал за ловкими движениями девушки, размышляя, какие подобрать слова, чтобы она его правильно поняла. Он мучительно раздумывал, как разрушить разделяющий их барьер и как в конце концов убедить ее отдать ему ранчо.

Она неспешно накрывала на стол; запах ее тела смешивался с ароматами жарящегося бекона и кофе – и он вдруг почувствовал, как в нем вновь крепнет желание обладать ею. Снова захотелось обнимать ее, целовать, ласкать – и тем еще больше разжечь свою страсть. Поцелуи ее были слаще меда, целительней чашки горячего кофе холодной зимней ночью, опьяняли сильнее бренди…

Келли села напротив Калеба, стараясь не встречаться с ним взглядом. Была суббота. Если бы Калеба не ранили, если бы не обнаружила она письмо Дункана Страйкера, то сегодня бы состоялось их бракосочетание…

На следующий день после покушения на жениха она отправилась в город и сообщила отцу Карделле, что свадьба отменяется. Потом зашла проведать Фанни. Толстушка нежно закудахтала, заключив девушку в материнские объятия. Келли не могла больше сдерживаться, разрыдалась на уютном плече Фанни и обрушила на нее свою новость.

Добрая Фанни выслушала ее спокойно, не перебивая, не вмешиваясь с советами и не принимая ничьей стороны, позволяя Келли обдумать все самой, и когда высохли слезы, Келли окончательно поняла, что хочет оставить ранчо себе. Права или не права была когда-то ее мать, но она заработала это ранчо, и теперь оно будет принадлежать Келли. А что тут такого? Владеют же ранчо другие женщины – и успешно справляются с хозяйством; значит, и она сможет.

Келли подняла взгляд, услышав, что Калеб отодвигается от стола.

– Ты поможешь мне надеть рубашку?

– Куда это ты собрался?

– Прогуляюсь.

– Считаешь, тебе стоит выходить?

– Мне необходимо выйти из дома, Келли, – ответил метис. – Не могу я все время торчать тут как в клетке. Так ты поможешь мне или нет?

Коротко кивнув, она встала из-за стола и прошла за ним в комнату. Он бросил ей темно-серую рубаху, и Келли помогла ему просунуть руки в рукава, а потом застегнула пуговицы. Если бы сегодня они поженились, она, наверное, гораздо охотнее сейчас бы его раздевала, подумала Келли и почувствовала, как жарким огнем полыхнули щеки.

– Келли…

Она подняла голову, их взгляды встретились, и Келли интуитивно поняла, что в эту секунду Калеб думает о том же. На секунду, показавшуюся вечностью, Келли застыла, не в состоянии ни двигаться, ни думать. Она неотрывно смотрела в глаза Калеба Страйкера, где не было ни боли, ни обиды, ни злости, а только страсть и желание.

Сердце ее бешено забилось, грудь наполнилась сладким томлением. Келли вдруг почувствовала, что странно ослабела, что ей стало тяжело дышать. Глаза Калеба были темно-серыми, словно грозовые тучи, но горели серебряным огнем, и это пламя, казалось, вот-вот поглотит ее.

– Сегодня мы должны были пожениться, Келли, – хрипло произнес он тихим низким голосом.

– Я помню.

Он склонился к ней, здоровой рукой обхватил за талию и притянул к себе.

– Только один поцелуй, – прошептал он.

Не в состоянии противиться бархату его голоса и жару глаз, она прильнула к нему. Ресницы сомкнулись, губы соединились с его губами. Она почувствовала вкус кофе, вкус сладости и горечи и, обхватив руками шею Калеба, растаяла в его объятиях. Калеб тихо застонал; желание переполняло его, призывая взять ее прямо сейчас, немедленно. На мгновение пришла мысль, что зря он не уничтожил ту злосчастную приписку к завещанию прежде, чем она смогла ее обнаружить. Как все было бы просто! Они бы поженились, и она никогда ничего бы не узнала. Но он, как дурак, несмотря на дурное предчувствие, взял завещание с собой в город, дабы узнать, имеет ли оно еще силу. Хоуг заверил его, что имеет. Калеб подумал, что если бы скрыл правду от Келли, то вообще не было бы нужды жениться на Келли. Но… это было бы слишком низко – даже для него. К тому же он действительно хотел взять ее в жены, хотя и понимал, что вряд ли сможет ее убедить в этом теперь.

С ненасытной жадностью он завладел ее ртом и, упиваясь вкусом ее губ, увлек Келли к постели. Он хотел ее, жаждал ощущать под собой ее тело – нежное и страстное. И хотел, чтобы она стала его женой.

Поддерживая спину Келли рукой, он положил ее на матрас, затем опустился рядом, стараясь не обращать внимания на пронизывающую боль.

Под его нескончаемыми поцелуями Келли негромко застонала. Он прижал ее к себе; тела их сплелись. Она прильнула к нему, мягкая и гибкая. Господи, подумал Калеб, похоронить бы всю прошлую боль, весь застарелый гнев, все детские страхи, забыть о них, упиваясь сладостью этого тела, пережить бы то, что испанцы называют «маленькой смертью», – и вновь обрести себя в ее объятиях!

Келли отвечала на его поцелуи, слишком захваченная чудом, которое несли в себе его прикосновения, чтобы раздумывать, как следует, а как не следует ей сейчас поступать. Он целовал ее снова и снова, губы его пробуждали в памяти уже знакомое ей волшебство близости с мужчиной, в тех местах, которых нежно касался его горячий язык, вспыхивали все новые и новые огоньки. Его твердое, крепкое тело тесно прижималось к ней, а голос обволакивал плотным черным бархатом, когда он еле слышно произносил ее имя.

Келли напряглась, под ним, зная, что только он один может утолить сладкую боль. Боль эта делала ее слабой и заставляла жаждать чего-то неясного, но неизъяснимо прекрасного.

Она полностью погрузилась в бездну наслаждения, отдавшись чувствам, от которых так сладостно перехватывало дыхание. Его рука проникла в вырез ее платья, лаская нежные округлости груди. Келли задохнулась от блаженства, возбужденно затрепетала, чувства ее обострились, а все ее существо ждало, ждало…

Она открыла глаза и встретилась с его взглядом, жаждущим и горячим, – и вдруг где-то в глубине ее сознания зазвенел голос матери, убеждающий, что мужчина от женщины – если только женщина эта не является его законной женой, – хочет лишь одного…

Сегодня они должны были пожениться…

Он хочет отнять у нее ранчо…

Со сдавленным криком Келли вывернулась из его объятий и пулей вылетела из кровати.

– Нет! – закричала она, одергивая блузку и разглаживая складки юбки. – Ты больше не соблазнишь меня своими лживыми поцелуями!

– Келли, погоди…

– Нет, довольно! Я уезжаю на ранчо, на свое ранчо, и если ты вздумаешь преследовать меня, то я тебя пристрелю, так и знай!

– Черт побери, Келли, да ты послушай…

Но она уже исчезла. Секунду спустя он услышал, как хлопнула входная дверь.