"Секретная история вампиров" - читать интересную книгу автора

Сара А. Хойт Кровь мечтании

встретилась с ним у подножия Мечты Импотента — местное название стремящейся ввысь серебристой ракеты, знаменующей космические исследования Советского Союза. Была зимняя ночь, глухая и белая, какая может быть лишь русской зимой.

На нас сыпались снежные хлопья, налипая мне на волосы и на шарф, элегантно обмотанный вокруг шеи. По правде говоря, чтобы воздать должное этой погоде, мне стоило бы напялить одно из гигантских пальто, излюбленных русскими Нечто огромное, бесформенное и непроницаемое, под которое можно было бы надеть достаточно одежек, чтобы не чувствовать жгучих укусов холода и снега.

Но такой возможности у меня не было. Я была в том, что мне посоветовали надеть. Юбка до колена, узкая, с разрезом сзади. Нейлоновые чулки. Блузка и жакет в обтяжку. По крайней мере, я сумела отстоять шарф, пусть даже пушистый и пестрый, и шапку, хотя она и была не более чем забавным клочком ткани, сидящим у меня на макушке под весьма занятным углом. Свои каштановые локоны я распустила по спине, и их медленно заносило снегом. Это было единственное, что я смогла сделать, чтобы не лязгать зубами от холода.

Мужчина, ради встречи с которым я пересекла Атлантику, тоже был одет не по погоде, но это, похоже, его не волновало. Он был в своем обычном темно-сером костюме и шагал неспешной, размеренной походкой человека, у которого в запасе вечность, как, я полагаю, оно и было.

Подойдя поближе, он улыбнулся мне улыбкой, едва обнажившей самые кончики его клыков. Все остальное в нем было в точности таким, как на бесчисленных статуях, нескончаемых портретах и, конечно же, как у трупа за стеклом в Мавзолее на Красной площади. Лысина в опушке тонких темных волос перетекала в гладкое овальное лицо с большими выразительными глазами и аккуратными усиками над маленькими губами. Довершала картину небольшая бородка.

На вид ему было где-то за сорок, и никто из непосвященных и подумать бы не мог, что он мертв, а уж тем более что он — Владимир Ильич Ленин, родоначальник русского коммунизма.

Кроме того, я практически ничего не знала о вампиризме. О, мне было известно, что причиной его является вирус, содержащийся в слюне вампира. Вот почему немногие оставленные в живых жертвы сами превращались в вампиров. А это — после периода, когда носитель вируса становится харизматичным, как никогда, периода, длящегося порою до двадцати лет, во время которых вампир способен подчинять себе толпу или даже общество, — ведет к смерти и превращению в неумершего мертвеца. Вампир должен остерегаться света, спать днем и бодрствовать только по ночам.

Может показаться, что я знала очень много, но это было не так. Не хватало самого главного — насколько силен вампир? И как велика его потребность в крови?

Я собралась с духом и постаралась легонько улыбнуться в ответ на его улыбку, пытаясь казаться уверенной и ко всему готовой. Вероятность того, что он попробует уничтожить меня, будет меньше, если он будет думать, что у меня есть план, как помешать этому или отомстить за себя. Если я и научилась чему-нибудь, работая журналистом в самых горячих точках мира — от Руанды и Судана до пустынных земель Афганистана, — так это тому, что если делать вид, будто контролируешь ситуацию, то враг вряд ли нападет.

Во взгляде его промелькнуло веселье, и я подумала, что он, должно быть, повидал немало людей, пытавшихся блефовать. Но неважно. Он не набросился на меня. Вместо этого он остановился передо мной и внимательно оглядел, от кончиков сапог на нелепо высоченных каблуках — по крайней мере, я настояла на сапогах — до засыпанных снегом волос и крохотной красной матерчатой штуки на макушке.

Он протянул руку.

— Зовите меня Ленин, — сказал он.

Безопаснее, конечно, было бы вовсе не дотрагиваться до него. Но это значило бы признаться в своем страхе.

И я тоже протянула руку и назвала свое имя — неожиданно тонким, писклявым голосом.

— Вы хотели поговорить со мной? — спросил он.

Я кивнула. Я оставила скатанную в крохотный шарик записку под краешком его стеклянного саркофага, где он, скорее всего, должен был найти ее, когда с наступлением вечера откроет глаза и выберется наружу. Там говорилось, что мне известно, кто он такой, и что я хотела бы поговорить с ним. В некотором роде это был шантаж, и я, подобно всем шантажистам, была отчасти напугана. Мне не хотелось упустить удачу, и я не была уверена, где лежит грань между безопасной степенью давления и такой, которая вызовет ответную реакцию.

— Да, — сказала я. — Но не здесь.

И направилась сквозь слепящий снег к переулку, в котором припарковала свою маленькую, взятую напрокат машинку. Уверенная, что он последует за мной. Или, по крайней мере, желающая таковой казаться.

Я не слышала его шагов позади, но когда открыла пассажирскую дверь машины, он был уже там и проскользнул внутрь.

Может показаться, что маленькое, замкнутое пространство не самый удачный выбор места, чтобы остаться наедине с вампиром. Но я решила, что он сочтет неудобным нападать на меня, когда я за рулем, рискуя быть разорванным на куски. Мой информатор говорил, что они не любят получать серьезные ранения, залечивать которые, возможно, придется месяцами. И что Ленин, выставленный напоказ и целыми днями спящий в своем стеклянном гробу, не может себе этого позволить.

Я поверила в это. Я в столь многое поверила и так рисковала во время этой поездки. Я ехала сквозь метель, в которой фары моего автомобиля слабо освещали лишь узкую полоску в несколько дюймов шириной. Но я помнила улицы — выучила их наизусть — и повороты, и через некоторое время мы оказались перед скромной гостиницей, которую я выбрала.

Мы вышли из машины перед входом, где сквозь зеркальные стекла лился яркий свет. Этот отель был одним из немногих, где за регистрационной стойкой в любое время кто-то есть, равно как и парковщик на автостоянке и несколько крепких охранников, обеспечивающих безопасность ночного персонала. Двое из них были наготове и внимательно следили за обстановкой, остальные находились в пределах слышимости.

Ленин либо понимал всю тщетность попытки напасть на меня здесь, либо его любопытство и желание узнать, откуда мне стало известно о нем, были сильнее желания ликвидировать угрозу. Он проследовал за мной вверх по лестнице — три пролета до моего номера. По понятным причинам у меня не было желания воспользоваться лифтом.

Когда мы зашли в комнату, он огляделся и засопел, будто принюхиваясь к какому-то запаху. Потом широко улыбнулся мне, демонстрируя клыки.

— Ни в соседних комнатах, ни наверху никого нет, — сказал он с некоторым злобным ликованием. — Даже если вы установили подслушивающие устройства в комнате или на себе, никто не успеет сюда вовремя, чтобы спасти вашу жизнь.

Номер, хотя и считавшийся шикарным но прежним российским стандартам, был весьма скромным с точки зрения как европейских норм, так и новорусских понятий о роскоши. Здесь была единственная кровать, стол и стул с прямой спинкой и кресло в углу у окна, где за раздернутыми шторами открывалась бесконечная панорама кружащегося снега. В зеркале на внутренней стороне двери отражались окно и снег.

Было холодно и одиноко, словно я была последней оставшейся в живых женщиной перед концом света. Интересно, не он ли порождал это ощущение? Я знала, что вампиры могут воздействовать на людей, но как? Способен ли он проникнуть в мои чувства и заставить меня ощутить что-нибудь?

Я улыбнулась ему, чувствуя, как холодная струйка пота потекла сзади по шее. То, что он сказал, не было правдой, по крайней мере не совсем, но сумеет ли кто-нибудь вовремя поспеть в эту комнату, чтобы спасти мою жизнь, если он нападет? Почему-то я сомневалась в этом.

— Откуда вы знаете, что поблизости никого нет? — любезно осведомилась я вместо этого.

— Мы способны чувствовать живое рядом, — ответил он. — Можем слышать, как бьются сердца. Ближайшее из них — в нижнем этаже. — Он снова усмехнулся. — Это означает, что вы в моей власти. Откуда вы узнали обо мне? Как вам стала известна правда насчет меня?

— О, не глупите, — сказала я и в свою очередь улыбнулась с уверенностью, которой не испытывала. — Если я скажу вам это, какой смысл будет оставлять меня в живых?

— А какой смысл мне делать это в любом случае? — спросил он. — Вы всего лишь смертная, каким-то образом случайно узнавшая о моей истинной природе. С чего кому-либо верить вам? А если я убью вас, кому до этого будет дело?

Что-то было в его чертах, какая-то резкость, словно волчий голод владел его мыслями и подвигал к цели, которая была мне не по нраву. Он мог чуять мою кровь. Эта мысль тревожила меня. Мне понадобилась вся натренированная сила воли, чтобы изобразить улыбку.

— Смысл есть. Вы вовсе не в такой безопасности в своем стеклянном гробу, как, возможно, думаете. Идут разговоры о том, чтобы захоронить вас.

— Разговоры о том, чтобы захоронить меня, уже шли лет двадцать тому назад, — сказал Ленин. — Однако этого все еще не случилось. У меня еще есть верные сторонники. Люди, которые никогда не позволят, чтобы символ революции был уничтожен или осквернен.

— Они же позволили уничтожить ваши статуи, — напомнила я.

Он моргнул, будто впервые услышав об этом, глубоко вздохнул, пожал плечами и заметил:

— Ну и что же? Статуи — это всего лишь статуи. Моего тела они не тронут. Слишком много лет поклонение мне было единственной дозволенной религией. — Он засунул руки в карманы брюк, заставив те оттопыриваться, на что они были не рассчитаны. Пиджак поверх них пошел морщинами. Он сделал шаг ко мне. — Они поклоняются мне. И не позволят, чтобы меня зарыли.

Я тоже пожала плечами:

— Что ж, возможно, и нет, но недавно они со всяческими почестями перезахоронили Антона Деникина, не так ли? И разве он не сражался против Красной армии?

Он остановился и пожевал усы. Потом, вынув руки из карманов, разжал кулаки и развел руками в знак беззащитности и готовности слушать.

— Прекрасно, — заявил он и, отступив, уселся в кресло и положил ногу на ногу с привычной легкостью дипломата, готового выслушивать все, что угодно, и хранить улыбку на протяжении длиннейших речей. Разумеется, дипломатом он не был. Но временами претендовал на то, чтобы быть им, и выучка явно сохранилась. — Прекрасно, — повторил он снова. — Возможно, во время своих ночных прогулок я кое-что упустил из виду, если не в городе, то в мире во всяком случае. Итак, объясните, каким образом вы намерены обеспечить мне большую безопасность?

Он подошел к сути дела слишком быстро. Я предполагала, что у меня будет больше времени, чтобы повлиять на него при помощи женских чар, которые, я была уверена, действуют на вампиров так же, как и на живых мужчин.

Я выигрывала время, встав перед зеркалом и отряхивая волосы.

— Вам нужна другая жизнь, — сказала я, — если эта подойдет к концу. Я могла бы забрать вас из гроба и…

Он покачал головой. Я увидела это в зеркале и поняла, что по крайней мере один миф не соответствует действительности.

— Если меня решат похоронить, то, я уверен, они проделают это со всей тщательностью и прежде всего удостоверятся, что в гробу именно я. Возможно, даже позаботятся о том, чтобы сначала проткнуть меня колом. В структурах есть люди, знающие правду. Некоторые, конечно, и должны были ее знать, например те, кто якобы отвечал за сохранность моего тела. Им хорошо заплатили, а некоторым… — Он усмехнулся, сверкнув клыками. — Некоторым позволили писать об этом книги и зарабатывать на них. Но есть и другие, которые тоже знают, и некоторые из них, возможно, еще живы и находятся у власти. — Казалось, он вдруг испугался чего-то — или не столько испугался, сколько вспомнил что-то пугающее, отчего глаза его округлились, рот немного приоткрылся, отчасти от потрясения, отчасти от страха. — Вы знаете, что они вогнали кол в Сталина? Проткнули его колом и закопали.

Я помнила, что не должна выказывать изумления. Точнее, помнила, что не должна вести себя так, будто это старые новости и я удивлена, что они ему известны. Вместо этого я легонько вздрогнула, распахнула глаза и переспросила:

— Сталина? Он был одним из вас?

Он хихикнул, довольный, словно ребенок, победивший меня в игре.

— О, вы не знаете всего, мисс американский репортер, верно?

Я пожала плечами:

— Сейчас речь не о Сталине. Он теперь далекое прошлое. Хотя, возможно, — добавила я, решив, что пора вызвать в нем немножко ревности, — он оказал на коммунизм большее влияние, чем вы.

Ленин не попался на эту удочку. Он повел плечом и возразил:

— Не на коммунизм. На режим, на правительство Советской республики, но не на коммунизм. Коммунизма никогда не существовало бы, он растаял бы как тень без меня. Я пришел на жалкие останки Февральской революции, написал свои «Апрельские тезисы» и все привел в движение. Все, чтобы сделать мечту о коммунизме явью. Мечту об идеальном государстве, где не будет неравенства и несправедливости. — Он помолчал и нахмурился. — Только все это очень похоже на сон, который длится лишь недолго, и ты просыпаешься и видишь, что реальный мир вторгается в твои мечты. — Он потер лоб двумя пальцами. — Я не рассчитывал, что все так выйдет. Не рассчитывал, что люди станут отказываться объединяться, отказываться улучшаться. А может, дело в Сталине. В нем никогда не было никакой тонкости. Но в конце концов… он умер за все свои грехи. В самом деле умер. Проткнут колом и похоронен в Кремле. — Он поднял глаза и склонил голову ко мне.

Почудилось ли мне, что его клыки сделались длиннее? Возможно. Когда он улыбнулся, медленно и лениво, из-под губ показались все те же небольшие кончики их.

— А теперь перейдем к вам. Вы каким-то образом узнали мой секрет. И хотите помочь мне.

— Почему вы вообще лежите в стеклянном гробу? — спросила я, стараясь не думать о том, что пошла на это добровольно. Что я добровольно держу свою шею в пределах досягаемости для его зубов. — И почему сделали Сталина вампиром и своим преемником, если на самом деле не хотели этого?

Его глаза вспыхнули гневом. Он оскалился. На миг мне показалось, что он бросится на меня. Но вместо этого он с силой стиснул подлокотник кресла.

— Он обманул меня. Эта грузинская свинья меня обхитрила. Он вошел ко мне в комнату, когда я… Когда я умирал и превращался… в то, что я есть сейчас. Он довел меня до бешенства. Говорил, что, едва я окажусь в его власти, он всадит в меня кол. И что он убил Троцкого. Я был… — Он прокашлялся и, казалось, немного взял себя в руки. — Я был болен. Я не смог сдержать гнев. И вцепился ему в горло. — Он помолчал и глубоко вздохнул, и я почувствовала, как он сдерживает ярость, которая в ином случае могла привести его на самый край и увлечь в бездну. — Но он все рассчитал, и незадолго до рассвета, когда тело мое изменилось, я начал впадать в смертельный сон. Хотя я еще и не был до конца вампиром, не боялся солнца, но уже всецело подчинялся дневному циклу. — Снова раскрытые ладони в знак своей беспомощности. — Я не выпил его досуха, как хотел. А когда, позднее, я пришел в себя, он уже начал превращаться в такого же, как я. Я не мог пить его кровь. А когда я совсем умер, он поместил меня в Мавзолей, чтобы я был под присмотром. Чтобы знать, где я. Он не отважился тогда проткнуть меня колом, нет, поскольку не был уверен, не обратится ли при этом мое тело в прах, а тогда люди могли заинтересоваться, куда оно подевалось. Но он выставил меня напоказ. Там, где я не смею пошевелиться ни днем ни ночью, не смею покинуть Мавзолей из-за этого проклятого почетного караула.

Он поднялся, подошел к окну и сверху оглядел Москву.

— Теперь все выглядит совсем иначе. Понимаете, я на самом деле верил, что марксизм — это истина. Я верил, что пропасть между жизнью богатых и бедных будет все больше и больше углубляться и что результатом этого станет пролетарская революция. Я лишь пытался ускорить ход событий, чтобы настал этот счастливый день. Я полагал, что это неизбежно и приведет к кровопролитию, когда бы это ни случилось. Я лишь старался приблизить его. Из-за Саши, знаете ли. Моего брата Александра. Он восстал против царя и был повешен. — Он вздохнул. — А теперь Саша мертв, а я здесь, но, кроме того… Неужели все, что я сделал, не более чем временное отступление от хода истории? Неужели человек никогда не будет жить в обществе настоящего равенства?

— Вы так в это верили, — сказала я, решив, что настал подходящий момент. Я слышала шорох в соседнем номере и сделала вывод, что тот, кто находится там, становится все более нетерпеливым. Если я не поспешу, Ленин узнает о его присутствии. Он выдаст себя. Попытается решить вопрос силой. Как и предлагал сначала. — Так верили, что, будучи в Сибири, разузнали про легенду о вампирах. Вы узнали, что вампиры действительно существовали, создания, которые жили вечно и питались человеческой кровью. Но они обращались не сразу. Нет. Вампиризм был вроде заболевания, и во время инкубационного периода, ведущего к жизни после смерти, вампир становился… могущественным. Способным влиять на индивидуумов и группы. Вы были интеллектуалом, Владимир Ильич Ульянов. Но вы не были вождем. Вы были одним из тех, кому комфортнее находиться в мире слов и мыслей, чем иметь дело с реальными людьми. Вы знали, что если станете вампиром — или личинкой вампира, — то сможете это сделать. И вы отыскали в бескрайней заснеженной Сибири старуху, которая дала вам выпить крови с растворенным в ней прахом вампира.

Он тихо рассмеялся, скорее удивленно, нежели весело.

— Кровь. Это верно, свою мечту я оплатил кровью. Кровь я пил, кровь должен был пролить. И своей кровью, кровью моей семьи. Поскольку я вампир, у меня не было детей. Я хотел бы иметь детей с Надеждой. Теперь Надежды нет, и моего коммунистического государства тоже нет, и вы говорите, что меня скоро зароют в землю. Даже если я останусь в живых под слоем грязи или сумею выкопаться наружу, что в этом толку? Какая польза от моей жизни?

Я обернулась и улыбнулась ему.

— Вы можете сделать меня вампиром, — сказала я. — Таким же, как вы. И тогда у меня будет сила и харизма, чтобы вмешаться в политику Америки. Чтобы подняться на вершину.

Он усмехнулся в ответ.

— И только-то? — спросил он. — Вы хотите власти? Берегитесь. Я дал Сталину силу и видел, что он творит. Он сделал шаткую мечту еще более сомнительной. Я бы никогда…

— Послушайте, это не просто сила ради силы, — возразила я. — У меня тоже есть мечта. Теперь нам больше известно о том, Как устроен мир. И мы знаем, как управлять ходом событий посредством денег. Вы игнорировали человеческую природу, но ради денег люди готовы на многое. Мы можем манипулировать международными рынками. Можем уравнять классы, распределять материальные ценности и знания. Мы можем сделать мир лучше. Если я буду во главе самого могущественного государства в мире, я смогу сделать все это.

Всего на миг он усмехнулся мне, потом вздохнул:

— Все эти мечты стоят крови.

— Моей крови, — отозвалась я, склоняя голову набок и обнажая бледную шею. — И вы можете взять ее. Но не всю.

— Откуда вы узнали? — снова спросил он. — Насчет меня? — Каким-то образом он выбрался из кресла и оказался справа от меня.

Я пожала плечами:

— Старые письма. Старые газеты. Но я рассказала обо всем людям. Люди будут знать.

Он улыбнулся, сверкнув зубами:

— Вам никто не поверит.

Вблизи от него пахло нафталином и старой шерстью. Руки его протянулись к моим рукам и сжали их словно тиски.

— Вам никто не поверит.

Укус в шею оказался почти безболезненным. Будто укол булавки или шприца. Мне подумалось, не содержится ли на зубах вампиров, как у некоторых ядовитых животных, каких-нибудь анестезирующих веществ, ослабляющих боль. Потом мир потускнел. И я поняла, что он не намерен останавливаться. Что он собирается выпить меня досуха, а не просто заразить вирусом, вызывающим вампиризм. Что я умру здесь.

Дверь вздрогнула и с грохотом распахнулась.

— Оставь ее, — произнес голос с сильным грузинским акцентом.

Он выпустил меня.

— Ты? — воскликнул он.

Мне подумалось, что, по крайней мере, слухи про хорошие манеры у вампиров — правда. Они не могут разговаривать с набитым ртом. Я попыталась хихикнуть, но не могла даже стоять и упала на пол, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Иосиф Сталин шагнул между мной и Лениным.

Сталин был в той же одежде, в которой я всегда видела его на протяжении тех полутора лет, что знала его, — после того как он выбрал меня и разыскал через целую сеть общих знакомых и связей. Он носил Армани, хорошо скроенный и еще лучше сшитый.

— Я, — ответил он. — Я, грузинская свинья, — Судя по его тону, того, кто сказал это, ждала месть. — Я. С чего тебе вздумалось, будто, прежде чем похоронить в Кремле, меня проткнули колом?

— Хрущев, — сказал Ленин, отерев с уголка рта струйку моей крови. — Он ни за что не осмелился бы обвинить тебя и рассказать о том, как ты угнетал народ, даже ограниченному числу людей, если бы не знал, что ты больше не сможешь добраться до него.

Сталин рассмеялся:

— Хрущев. Наш славный Никита ничего не знал о том, почему я велел «забальзамировать» тебя — или себя. Он положил меня в Мавзолей рядом с тобой потому, что этого требовала толпа, а не оттого, что понимал необходимость присматривать за мной. И похоронил он меня потому, что счел мое пребывание там постыдным. — Он улыбнулся, демонстрируя рябины, обезобразившие его после перенесенной в детстве оспы. — Я был не столь симпатичным трупом, как ты. Но мало-помалу я сумел выкопаться наружу. Это заняло немало времени. И я нашептывал советы на ухо Брежневу, когда он стал генеральным секретарем. А потом пришел конец этому абсурду. Это случилось, когда я проник на российский… черный рынок; и когда я понял, что коммунизм связывает мою способность делать деньги и увеличивать свою власть, то шепнул словечко в нужные уши и позволил расцвести Горбачеву с его гласностью, — Он скромно развел руками. — Ты видишь перед собой одного из самых преуспевающих бизнесменов России. О, не из тех, о ком тебе известно из газет. Но все те, о ком ты слышал, должны мне денег.

— Надо было мне убить тебя, — угрюмо произнес Ленин.

— Надо было, — согласился Сталин. — Ты должен был сделать это много лет назад. Но не сделал. И теперь ты не можешь убить меня. Или ее. Потому что у меня, возможно, нет такой харизмы или силы, как у тебя. Но все же их у меня достаточно, чтобы не дать тебе убить ее. Ты же не хочешь драться со мной, Ленин. Твой труп может пострадать. Люди могут докопаться до истины.

Мгновение Ленин колебался. Но потом он развернулся и направился к двери.

Когда Сталин нагнулся и подал мне руку, я услышала, как Ленин яростно тычет в кнопку лифта.

Я испытывала головокружение и слабость и была, по ощущениям, слишком близка к смерти. Той смерти, встречу с которой я сама устроила — заразившись кровью сильного вампира — куда раньше, чем это произошло бы в другом случае.

— Вы увидите, что дело стоило того, — сказал Сталин. — Похоже, та часть вируса, которая влияет на харизму, теряет силу с каждым поколением. Я заражал людей — к примеру, молодого студента во время одной поездки по России. И хотя вирус по-прежнему может сделать кого-нибудь президентом Америки, похоже, он уже не так силен. Судя по всему, такие люди уже не в силах повелевать своими последователями должным образом. Последователями, которые из нас с Лениным сделали живых богов. Вот увидите, вы будете так же сильны, как я. Вы станете плести интриги, чтобы возглавить Запад. Я очень близок к тому, чтобы овладеть Востоком. Вместе мы будем править миром.

Я кивнула, но шея у меня болела, и я чувствовала себя очень далекой от могущества, прислоняясь к его приземистому телу, пахнущему лишь очень дорогим одеколоном.

— И тогда я умру.

Он ухмыльнулся, демонстрируя клыки, торчащие среди крупных редких зубов.

— Пусть это вас не тревожит, дорогая. Подобные нам всегда воскресают.