"Психодрама: вдохновение и техника" - читать интересную книгу автора

Кен Спраг В КАЖДОМ ИЗ НАС ЕСТЬ КТО-ТО ЕЩЕ Применение методов, основанных на действии, для работы с людьми, имеющими серьезные затруднения в обучении

1. Показать, как можно организовать совместную деятельность молодых людей, имеющих серьезные затруднения в обучении, и оказать им помощь, используя методы, основанные на действии.

2. Объяснить, как психодраматист, работающий в качестве учителя рисования, может содействовать изменениям.

3. Рассказать об удачах и затруднениях в психодраматической работе с двумя пролонгированными группами молодых людей, имевших серьезные трудности в обучении, а также исследовать техники и методы, применявшиеся для высвобождения спонтанности и творческой активности.

4. Сравнить то, что происходило при разных условиях в двух параллельных группах, в одной из которых преобладали участники с синдромом Дауна, в другой — аутичные личности.

Утверждение доктора Джейкоба Леви Морено о том, что «в истинно терапевтической деятельности не может быть меньше объективного, чем в деятельности человечества в целом» свидетельствует о высоте поставленной планки. Оно принадлежит человеку, убежденному в том, что развитие психодрамы даст много больше, чем просто специальный инструмент, который можно применять в клинике или учебном классе. Не отрицая важности «повседневного» применения этого метода, следует отметить, что Морено знал: он создал нечто более значительное — философию того, как жить — а фактически способ жизни. В основе этого метода лежит представление о том, что человечество является единым социальным и органическим целым. Между разными частями этого единого динамического целого постоянно проявляются тенденции, которые иногда способствуют их сближению, а иногда приводят к удалению друг от друга. Идея изучения таких глобальных отношений и творческого воздействия на них мне стала особенно близка именно сейчас, когда человечество додумалось до ядерного оружия и звездных войн. Концепцию звездных войн, включающую в себя экспорт земного ядерного сумасшествия в космос, можно считать верхом богохульства. В такое время, как наше, особую важность приобретает представление Морено о людях — мужчинах и женщинах — как космических созданиях, что выходит за рамки привычных представлений о человеке как всего лишь индивидуальности или субъекте общения.

Я обнаружил живую готовность принять «способ жизни» по Морено и у тех молодых людей, для которых представляет трудность любое обучение. Они по-своему принимают идею универсального потенциала спонтанности и не устают мне повторять: или «Так очень хорошо получается; почему же мы не делали этого раньше?» Они имеют в виду простую идею Морено: «Не говори, а покажи». Чтобы увидеть, как действуют в жизни те, кто для нас важен, мы можем предложить членам группы сыграть соответствующие роли. Это позволяет увидеть, что происходит в наших отношениях и исследовать их при помощи обмена ролями.

Это творческие идеи, простые в своей основе. Что оказывается не таким простым — так это применение их на практике. Именно об этом мы и поведем речь.

История и судьба групп, о которых пойдет речь в этой главе, уходят корнями далеко в прошлое. В 30-е годы в Великобритании люди с физическими и психическими недостатками обычно находились в стенах специальных закрытых заведений, изолированные от того общества, которое называлось нормальным. Эти заведения часто размещались в старых промышленных постройках или лечебницах. В большинстве городов, вне зависимости от их величины, имелись подобные учреждения со странными названиями. Самым излюбленным среди них было «Фэйрмайл» (в буквальном переводе — «добрая миля», в чем-то сродни нашему 101-му километру — В.М.), это означало, что располагались они на расстоянии доброй мили от более счастливых мест, где жили и работали люди, которым больше повезло в жизни.

С тех пор произошли существенные политические и социальные перемены, в результате общество стало проявлять больше внимания и заботы о тех людях, которые в них нуждаются. На смену прежним «флагманским» учреждениям пришли небольшие организации. Их цель заключалась в том, чтобы привнести больше нормальной атмосферы в жизнь человека, имеющего сниженную трудоспособность.

Изменение социального климата вызвало существенные перемены в позиции правительства. В 1981 году правительство консерваторов приняло закон об образовании, который предусматривал конкретные меры для создания адекватного образовательного (методического, кадрового и т. д.) обеспечения для удовлетворения потребности в образовании тех, чья способность к обучению имеет ту или иную специфику. Несмотря на то, что принятие этого закона можно считать положительным фактом, к сожалению, он больше отвечал политическим мотивам, чем обеспечивал реальную поддержку образовательной деятельности. Предполагаемая программа специального образования никогда не была настолько обеспечена, чтобы стать общественным явлением. Она не прошла необходимого обсуждения, идля ее реализации использовался, как правило, необученный персонал. С самого начала не возникало мысли ни о ее внедрении, ни об обучении персонала. Несмотря на все эти трудности, все же удалось добиться значительного прогресса, который главным образом был достигнут благодаря сердечному участию и огромным усилиям учителей, руководителей центров и терапевтов, а также искренней поддержке самих молодых людей.

Я работал в психиатрической клинике и проводил психодраматические сессии с пациентами, находящимися на длительном лечении в стационаре. Дело было трудное и благодарное, однако у меня появлялся все больший интерес к работе со здоровыми людьми. Перед обучением психодраме я в течение многих лет работал в местных политических и профсоюзных организациях и, кроме того, занимался журналистикой. Плюс ко всему я был участником движений, посвященных борьбе за мир и охране окружающей среды. Понятно, что пациенты психиатрических клиник не делают водородные бомбы, не угрожают ими друг другу и не уничтожают зеленые насаждения. Скорее наоборот — обитатели клиники, как правило, проявляют внимание и искреннюю заботу друг к другу. Многие работники клиник не смогли бы нормально выполнять свои обязанности без той атмосферы любви, которую создавали их подопечные. Если бросить самый беглый взгляд на то, как ведут себя «нормальные» люди и правительства по отношению друг к другу, сразу становится ясно, что это они нуждаются в помощи. Кажется, что иногда они даже могут испытывать страдания, вызванные отвратительной болезнью — назовем ее «нормозом». Такие размышления привели меня к сотрудничеству с двумя английскими коллегами — Питером Хоуртом и Сьюзи Комбс, которые устраивали публичные сессии, где обсуждались разные социальные вопросы. Кроме того, я посещал социодраматический семинар Клары Даниэльсон в США, а также подготовительные курсы для служащих магазинов «Бритиш Трэнспорт» и «Дженерал Уоркерс Юнион», где применялись «методы действия».

Продолжая расширять свой опыт и проверять возможности применения метода, я поступил работать учителем рисования и гравюрного мастерства в художественную школу при техническом колледже. Чтобы стимулировать воображение молодых художников, столь необходимое для их практической творческой деятельности, я применял разогревы, основанные на «методах действия».

Я быстро включился в это, так как был открыт для любой ситуации, которая требует творчества. Однажды зимним утром во время занятий рисованием в окне колледжа появилось несколько физиономий, которые с помощью мимики и жестикуляции давали мне понять, что были бы очень счастливы присутствовать на уроке рисования. Это была группа учащихся из специального учреждения для людей, имеющих затруднения в обучении. Вместе со своими наставниками они вышли прогуляться. Система обучения колледжа, в котором я преподавал, предусматривала посещение занятий другими студентами, проявляющими интерес к нашим дисциплинам, но на практике эту возможность использовали немногие. Учащиеся, имеющие серьезные затруднения в обучении, с их инвалидными креслами, ничего об этом не знали и знать не хотели: их спонтанность была безграничной, им просто было интересно, что за разноцветную и подвижную жизнь они наблюдали через окно. Им просто захотелось войти.

Как учитель рисования я был очень рад такому энтузиазму и пригласил их присоединиться — спонтанность является непременным качеством художника. В результате получилась хаотичная и очень полезная встреча группы студентов, имеющих затруднения в обучении, с классом художественной школы. Это привело к образованию смешанного класса, который занимался раз в неделю, и положило начало более существенной интеграции в основную деятельность колледжа студентов с затруднениями в обучении. Начиная с этого момента я буду называть этих студентов «Группой Дауна», так как многие из них имели синдром Дауна. Так я буду отличать их от группы аутичных студентов, о которых будет сказано позже.

«Группа Дауна» стала рисовать вместе с учащимися художественной школы, которых они считали «настоящими» студентами и «профессионалами». В классах современного здания колледжа они чувствовали себя гораздо лучше, чем в своем старом корпусе, расположенном «на задворках». Один только факт ухода со своей территории был воспринят ими как приключение и вызвал у них прилив творческой активности.

Учащиеся художественного класса быстро справились с первым смущением и страхом перед людьми с психической неполноценностью. Они увидели, что те просто жаждут побывать моделями для рисования. Вскоре «модели» захотели поменяться ролями и стать «художниками». Такая перемена повлекла за собой развитие новых взаимоотношений между двумя группами студентов. Студенты-художники были глубоко тронуты теми огромными усилиями, которые прилагали люди из другой группы, чтобы преодолеть свою неполноценность. Совместное творчество дало им такую возможность, и оказалось, что именно «Группа Дауна» привнесла в занятия свежую струю спонтанности и наивности, которая тут же сказалась на результатах работы. Учащимся художественного класса, в чем-то скованным своим профессионализмом, очень помогла наивность новичков, на которую невозможно было не обратить внимания. Дружеские связи стали выходить за пределы школьных отношений и оказывать благотворное влияние на социальную атмосферу колледжа. Между двумя организациями завязался контакт, и меня попросили присоединиться к преподавательской «команде» подразделения колледжа, к которому относилась «Группа Дауна», и дважды в неделю проводить там творческие драматические сессии.

Сначала в художественный класс пригласили всего несколько человек. Учащимся спецпотока приходилось много работать, чтобы их подключили к совместной работе. Тот факт, что студентам нужно было заработать место в художественном классе, послужил причиной возникновения совершенно замечательной обстановки, когда одни студенты радели за других. Вот, например, как это проявлялось: «Том заслужил, чтобы его включили».

На третьем уроке произошло нечто из ряда вон выходящее. Все комнаты для рисования оказались заняты, поэтому урок проходил в галерее колледжа — место, может быть, не идеальное, но вполне подходящее. К классу присоединились четыре студента с синдромом Дауна: Питер, Джек, Кэрол и Том. Студентов-художников попросили использовать посетителей в качестве моделей — то есть рисовать именно то, что видят, нисколько не приукрашивая. Я хотел, чтобы молодые люди из «Группы Дауна» могли увидеть себя такими, какими их видели другие. При этом новичкам было сказано, что потом они сами как можно точнее нарисуют авторов своих портретов — с прыщами, бородавками и всем прочим. В результате этого упражнения между двумя группами установился эмоциональный контакт; несколько раз появлялись слезы, но в конце концов обе стороны были вполне удовлетворены. Этот урок был не из легких. Каждый из четырех новичков по-разному реагировал на события.

Питер, большой и очень сильный парень, был достаточно агрессивным и быстро терял всякий интерес к происходящему. Тем не менее он нарисовал простенький портрет студента-художника, который до этого изобразил его. Больше всего он заинтересовался серьгами, которые носил этот мальчик. Питер внимательно их рассматривал и хорошо срисовал. Затем интерес в нем угас, он стал мешать другим, и его отправили обратно в отделение. Занятие проходило успешно, поэтому я отправился вместе с ним и по пути старался поддержать возникший контакт и сделать так, чтобы то, что он покинул занятия, не воспринималось как наказание. Питер был очень доволен тем, что эти несколько минут я общаюсь только с ним. Тем временем Джек подружился с одним из самых талантливых студентов-художников и нарисовал многочисленные изображения своего нового друга. Они вместе заплакали, пораженные точностью, с которой были сделаны их рисунки. На портрете Джек выглядел очень безобразным.

Кэрол продолжала прилежно работать, время от времени опекала остальных и демонстрировала хорошее чувство цвета.

Том, самый маленький и самый отстраненный из них, заявил, что на него уставился его партнер. Поскольку тот его рисовал, это было сущей правдой. Я оставил его с этой проблемой, но раз или два вслух приободрял его через всю комнату, сохраняя дистанцию. Том захотел сесть за единственную парту, которая находилась в комнате, но при этом отказался придвинуть вплотную к ней свой стул. Он свесил голову и попытался спрятаться. Я велел партнеру Тома продолжать его рисовать, тем самым заставляя Тома отреагировать на происходящее как-то иначе, а не просто прятаться, и одновременно подвинул парту вплотную к стулу, предварительно положив на нее цветные ручки и два больших листа бумаги. Том схватил ручку и в самом низу листа изобразил крошечный квадрат. Он рисовал очень яростно и с такой дикой энергией, что его ручка несколько раз прорвала бумагу. Как только один квадрат был закончен, он взял второй лист и принялся рисовать на нем другой квадрат. В это время я обходил студентов по кругу, не сводя с него взгляда и сохраняя необходимую дистанцию.

Постепенно его поведение стало изменяться. Он начал смотреть по сторонам на тех, кто рисовал его. Они сконцентрировались на нем и, заинтригованные тем, что происходило, старательно работали. Том поднялся со своего стула, отошел от парты, положил лист бумаги на пол, разложил свои ручки, как бы заняв круговую оборону, сел на пол, скрестив ноги, посмотрел внимательно на своего партнера и ярко- зеленым цветом нарисовал фигуру величиной в половину его роста. Ближайший к нему студент был одет в свитер ярко-зеленого цвета. Все поразились тому, что случилось, и громко поздравляли мальчика. Том показал, как он гордится тем, что сделал, взял ручку и старательно написал на голове нарисованной им фигуры «ТМ». Я спокойно спросил: «Здесь чего-то не хватает, Том?» Снова взяв ручку, Том гордо вставил букву «О».

По дороге домой, сидя за рулем своей машины, я думал об акушере, который настойчиво утверждал, что рожающая женщина лежит на столе в такой позе, чтобы ему было лучше видно, что происходит, и это, по всей вероятности, затрудняет естественный процесс родов.

То же самое — и, наверное, в этом состоит главная особенность — относится к людям, имеющим серьезные затруднения в обучении: их следует поощрять к тому, чтобы они сами нашли себе положение, удобное для творчества, как это сделал Том, отодвинувшись от своей парты. В течение урока, продолжавшегося не более полутора часов, Том изменил неудобную для него ситуацию, в которой чувствовал себя одиноко и, оказавшись на полу, стал заниматься творческой работой — он сам нашел для себя «активную» позицию. Он поступил так, как поступает художник. Рисунки Тома были в чем-то инфантильны, его деятельность соответствовала борьбе четырехлетнего ребенка, а не юного Рембрандта, но его переход от изоляции к творчеству по масштабу может считаться рембрандтовским.

В тот момент я решил использовать методы группового действия, главным образом акцентируя внимание на их терапевтической цели, отвечавшей потребностям «Группы Дауна». Как новый член команды преподавателей я планировал также использовать рисование в качестве интегрирующей стадии действия. Я люблю рисовать и охотно использую свое любимое дело для нужд процесса обучения. Суть этой идеи заключается в том, что учителям следует использовать свою увлеченность, «брать ее с собой» в учебный класс. Подобно смеху, энтузиазм заразителен.

Я просмотрел результаты медицинских наблюдений студентов, которым требовалось особое внимание. Так, например, Клер имела серьезные осложнения в сердечной деятельности и не могла подниматься по ступенькам или делать энергичные физические упражнения. Совершенно очевидно, что о таких проблемах мне следовало иметь представление. Однако на этой стадии я не стал слишком увлекаться изучением медицинских карт, а предпочел обнаруживать существующие проблемы, непосредственно общаясь со студентами, чтобы позже сверить свои наблюдения с наблюдениями врачей. Такое общение включало в себя разогревы, в процессе которых студенты мимически изображали как свои собственные недостатки, так и недостатки других. Эта процедура приносила душевное облегчение, а иногда была очень смешной. В этих «этюдах» был и поход по магазинам, полный неподдельного юмора, где возникали смешные недоразумения из-за существующих затруднений с речью, были проблемы, связанные со слабым зрением, которые приводили к тому, что пол в туалетах оказывался мокрым, и серьезные двигательные нарушения, превращающие любой прием пищи в «зону бедствия».

Этот разогрев постепенно превратился в увлекательную игру, и Артур, достаточно зажатый 18-летний юноша, стал изображать клоунскую походку актера Джона Клииза.[4] Вся группа подхватила это настроение и стала ковылять по комнате, при этом каждый студент старался изобразить нелепую походку кого-то из присутствующих. Вдруг Анни кто-то потянул за язык сказать: «Роберт все время так ходит». Эта фраза несколько задела его, но он мужественно перенес боль и принялся ковылять, преувеличивая свой собственный недостаток. В результате фрустрации, вызванной тем, что Роберт был приговорен к такому движению своим недостатком, у него изменилось настроение. Я попросил его сопроводить движения каким-нибудь звуком, и тогда он, всегда произносивший слова с огромным трудом, издал тоскливый вопль. Роберт стал воплощением проблем целой группы. Используя терминологию «методов действия», можно сказать, что он стал протагонистом в социодраме.

Разогрев планировался заранее и начинался с того, что я показывал свои собственные реальные затруднения, связанные с дикой головной болью, немного добавив того, что происходило, когда я однажды поправлялся после операции на коленном суставе. Эта роль массовика-затейника и некоторое утрирование своей роли дали возможность членам группы в свою очередь проявить себя и несколько раз имитировать поведение других. Наши действия и ситуация, в которой Роберт оказался протагонистом, вызвали неожиданно серьезную реакцию. Однако, несмотря на то, что все это не было запланировано, условия для проявления спонтанности были созданы.

Если провести параллель с художественным творчеством, то в чем-то искусство состоит из счастливых случайностей. Истина, конечно, заключается в том, что художник постоянно создает условия, в которых случайность становится творческой. Художник выбирает необходимые для себя условия и верит в свой метод. Точно так же поступает психодраматист или социодраматист. То, что произошло с Робертом, позволило некоторым членам группы облегчить свою тоску, а другим проявить эмпатию. В тот момент произошла другая счастливая случайность, которая еще раз подчеркнула, насколько важно быть открытым к возможности проявления творчества.

Мы отправились в театр, который существовал при колледже. Вход был свободным, и нам не нужно было зарабатывать себе право на его посещение. Один из служащих проходил через зал, держа в руке прожектор. Я попросил его включить фонарь, поставить на пол и направить луч света на широкую стену в конце зала. Все остальные лампы были потушены. Теперь, когда члены группы демонстрировали свои затруднения, находясь в снопе света, на стену и театральный зал проецировались огромные тени. Внимание переключилось с человека на его тень, что позволяло всем нам видеть проблемы всей группы, не концентрируясь на индивидуальных. «Процесс действия» закончился тем, что каждый преисполнился игровым настроением и энтузиазмом. Сессия вышла за рамки отведенного времени, зато «ощущение группы» было очень сильным. На обратном пути в спецотделение, где должен был проходить следующий урок, состоялся своеобразный шеринг, который проходил в виде проявлений взаимной помощи и физической поддержки, разговоров о ступеньках, хлопающих дверях и мокрых от дождя игровых площадках, а также радостных воспоминаний о театре теней, в котором все мы принимали участие.

Полученный опыт привел меня к выводу, что сессии следует планировать заранее, но все заготовленные идеи можно отбросить в пользу того, что происходит в данный момент. Директор должен постоянно присматриваться и к тому, что делается в группе, и к происходящему вокруг нее, чтобы моментально почувствовать появление творческого потенциала. Кроме того, я разрешил себе закрывать глаза на нарушение временных ограничений каждой сессии, чтобы для шеринга оставалось достаточно времени, которое не следовало ужимать из-за намеченного заранее срока окончания работы. В особых случаях хороший шеринг получался скорее по воле судьбы, чем в результате специальной подготовки. Впоследствии я разрешил студентам после каждой сессии переходить в другое помещение не спеша, чтобы те отношения, которые сложились во время сессии, могли обсуждаться во всей группе; это и самому мне помогало завершить данный этап работы.

Теперь группа с нетерпением ждала следующих сессий, и многие участники выглядывали из окон корпуса на автомобильную стоянку в ожидании моего приезда. Я стал брать с собой коробки с разным крепежным материалом и другими приспособлениями, которые покупал в магазине, торгующем запчастями, и просил у студентов помощи в наладке того или иного механизма в театре или учебном корпусе. Иногда этот механизм использовался в нашей работе, иногда нет, но та суматоха и то удовольствие, которое доставляла им помощь, оставляли мне необходимое время, чтобы задать вопрос: «Как у тебя дела?» или «Что случилось за прошедшую неделю?» Эта процедура почти всегда служила разогревом, и то, что случайно всплывало в результате, становилось темой для драматического действия, как в истории с ответом «Я выпал из автобуса», которую я расскажу несколько позже. Я убежден, что сессии начинаются на стоянке для автомашин.

То, что происходило в нашем колледже, вскоре стало известно энтузиасту-наставнику местной школы для аутичных детей. Эта школа была организована при поддержке добровольного сообщества родителей и спонсоров, которые попросили меня проводить еженедельные дневные и вечерние творческие сессии. Как они себе представляли, эти сессии будут основаны на «методах действия» и в них станут участвовать двенадцать аутичных молодых людей в возрасте 17–19 лет.

Через несколько недель я стал работать со второй — «Аутичной Группой». Здесь ситуация оказалась совершенно иной. Все члены «Группы Дауна» проживали в специальных центрах, стационарах или в частных домах и ежедневно приезжали в технический колледж на автобусе или на такси. Члены «Аутичной Группы» жили в самой школе и добирались до моего дома на микроавтобусе, который вел их наставник. Я жил в маленьком сельском доме, переоборудованном в учебный центр, развивающий идеи и методы доктора Морено. Там же имелся театр, перестроенный из старого амбара, и было место, где я увлеченно занимался рисованием и гравюрой.

Обладая опытом «разогрева на стоянке», я встретил вышедших из автобуса молодых людей и вместе с ними пошел к театру, по пути стараясь войти с ними в контакт. Все, за исключением двоих, были довольны и дружелюбно относились к тому, что выходило за рамки привычной для них жизни. Сэм и Ясон оказались исключениями — оба были отстранены и углублены в себя. После нескольких игр-«разминок» с перебрасыванием подушек и называнием своих имен я повторил свою демонстрацию страданий от головной боли (точно так же, как я делал это в «Группе Дауна») и попросил аутичных подростков показать свои затруднения. Эта идея не нашла никакой поддержки, и после повторной игры с подушками мы перешли на кухню, чтобы попить чаю с бисквитами. Здесь у них проснулся интерес, и тогда началось исследование чайника, коробки с бисквитами, кухонной утвари, туалета и всего дома. Все прекрасно провели время, даже Сэм и Ясон. Потом мы отправились к микроавтобусу, и они, довольные, уехали.

Я шел к дому, понимая, что группа прошла успешно благодаря спонтанности молодых людей, а вовсе не моим планам. Идея, которая принесла успех в «Группе Дауна», в новой группе оказалась неподходящей. Было слишком рано ожидать, что молодые люди станут демонстрировать свои затруднения прежде, чем будет установлено доверие. Плюс ко всему, у всех членов этой группы была одна и та же проблема — все они страдали аутизмом. Комната не подходила для демонстрации и имитации. Я совершил дурацкую ошибку.

Имея в виду все, что произошло в течение нескольких следующих недель, я должен сказать, что такие ошибки могут иметь разную природу и приводить к разным последствиям. Если по ошибке не убрать мебель с «места действия», кто-то из участников может пострадать. Другие ошибки, не носящие столь «материального» характера, могут открыть путь более творческому процессу. Все зависит от того, как к ними управится директор.

Если снова обратиться к параллели с искусством, вспомним гравера, который, используя резец не по назначению или прикладывая к нему излишнюю силу, может поранить себя и скрыть свой промах, назвав его случайным. Но немногие художники допускают, что им следует быть открытыми к творческой возможности, которую в процесс привносит случай. Неожиданный «неправильный» срез образца или трещина может привести к более простому и выразительному изображению. Некоторые художники даже сознательно считают, что для работы необходимы условия, в которых могут происходить такие счастливые случайности. Все художники учатся на ошибках. То же самое относится и к людям, применяющим «методы действия». Однако им необходимо следить за тем, чтобы их ошибки и случайности не причинили вреда их клиентам.

Я упустил из виду, что поездка ко мне в центр будет восприниматься «Аутичной Группой» как неординарное событие, выходящее далеко за рамки их обыденной школьной жизни. Доверие, которое было достигнуто, установилось не в результате заранее спланированных упражнений, а благодаря спонтанной радости молодых людей, попавших в мой дом, и их совместному ощущению путешествия. На следующей сессии, когда все они сидели у меня за большим кухонным столом, я признал, что неделю назад совершил ошибку, пытаясь делать упражнение, которое совершенно их не зацепило. Их естественное наслаждение атмосферой нашего дома оказалось гораздо более важным. Может быть, молодые люди поняли мою честность, а может нет, но она им определенно понравилась!

Учитель может быть неправ!

Теперь групповой процесс в значительной степени проходил в ситуации «здесь и теперь». Интерес группы оказался очень высоким, и одна из участниц, Джесси, сказала: «Давайте порисуем», — имея в виду нарисовать затруднения, свойственные аутизму. Джесси в свои 18 лет была умна, углублена в себя, редко говорила, но при этом была исключительно одаренной художницей. Мигом появилась бумага и коробка карандашей, и Джесси сразу погрузилась в рисование головы, у которой отсутствовал рот. В результате появилась целая серия рисунков, богатая по цвету и сложная по композиции.

Я ходил вокруг стола, поощряя каждого из них нарисовать какой-нибудь видимый символ их проблемы, чтобы затем по очереди показать свои рисунки мне. Другие члены группы какое-то время молча наблюдали за тем, что происходит, а затем быстро вернулись к своим рисункам. Это была индивидуальная терапия в рамках групповой работы. Когда возникали трудности в понимании или в изображении на бумаге, мы сначала представляли это в действии, а затем рисовали или пытались нарисовать. Иногда это срабатывало, иногда нет, но каждый человек был включен в этот процесс. Перед нами предстало все, что сторонние наблюдатели называют «аутизмом»: изоляция, попытка спрятаться, вычурность в движениях, отсутствие всякой выразительности вообще, неспособность говорить… Каждая черточка была абсолютно индивидуальной, на особый аутистический манер, но вот настал момент, когда один юноша стал изображать своеобразную походку своего одноклассника, а на это откликнулась вся группа и целиком присоединилась к действию.

Возникло социодраматическое действие, в котором участники группы изображали свою собственную или чью-то манеру поведения. Оно отличалось от того подхода, который применялся с «Группой Дауна», тем, что мы обращали внимание не на индивидуальные затруднения, недостатки, манеры поведения или чувства, а на общее сопротивление людей, имеющих инвалидность. Каждый становился защитником остальных. Шеринг естественным образом возник из действия и проходил в форме обмена прикосновениями, общего смеха или хихиканья; вербальных выражений было очень мало.

Мои шалости (действия) на первой сессии привели к тому, что Джесси выразила свои чувства в рисунке. Но будучи одаренной художницей, она, возможно, в любом случае все равно стала бы рисовать. Она запомнила этот способ внешнего выражения аутизма, о котором узнала неделю назад. То, как она рисовала (действие), побудило остальных членов группы последовать ее примеру и получать наслаждение от формы и цвета. Половина рисунков, сделанных группой, должны были показаться стороннему наблюдателю бессмысленными каракулями. Но фактически все они были полны смысла: они означали включенность и удовольствие каждого человека. Тогда я задумался о том, как можно было бы развить систему обучения в этой группе, чтобы люди, которые делились опытом, могли бы к тому же делиться и способами выражения своих переживаний.

Когда в следующий раз группа прибыла на своем микроавтобусе, я повел их через поле, рассматривая по пути овец, деревья и рыбу в пруду.

В театре я попросил каждого из них сыграть роли животных или изобразить подмеченные движения деревьев. Из двенадцати участников откликнулось около половины. Я не делал ни малейшей попытки подтолкнуть тех, которые слишком стеснялись принять участие. Они спокойно стояли, а некоторые наблюдали за происходящим с разной степенью интереса. Трое остались в одиночестве — наедине с собой. После десятиминутного действия все отправились на кухню, где на большом столе уже лежали специально приготовленные карандаши и бумага. В течение 45 минут каждый с увлечением рисовал деревья и животных; на рисунках появилось и несколько человеческих фигур. Рисунки оказались гораздо более выразительными, чем прежде. Каждый принимал какое-то участие, кому-то помогал, и даже самые отстраненные участники в той или иной степени откликнулись на это задание. Сессия закончилась тем, что члены группы ходили вокруг стола, обменивались рисунками, говорили друг другу приятное и пили чай с бисквитами.

Несколько последующих недель прогресс в развитии группы неуклонно продолжался, все больше участников вовлекались в творческий процесс и все дольше оставались включенными в него. Иногда участвующих в действии было совсем много, иногда — меньше: когда-то разыгрывание буквально захватывало группу, в другой раз участникам требовалась некоторая стимуляция, даже подталкивание. Прогресс можно было считать количественным.

Теперь я организовал посещение соседней фермы. Фермер и его жена только что вышли на пенсию. Они были в трауре из-за недавней смерти своего сына, и очень обрадовались тому, что их снова окружили дети. Они занимались стрижкой овец, и молодые люди помогали им собирать и увязывать шерсть. В конце нашего визита все собрались у печи и угощались специально приготовленными блинами с шоколадом.

В течение следующей сессии мы разыгрывали жизнь на ферме, чисто по наитию играя роли фермера и его жены; при этом все принимали активное участие в действии. Посещение фермы стало той поворотной точкой, когда к количеству добавилось качество. Качественный скачок был обусловлен новой внешней обстановкой, которая способствовала большей включенности участников и высвобождению их спонтанности. Группа еще не достигла той стадии, на которой было возможно проведение полных психодраматических сессий, несмотря на то, что проигрывание ролей и ролевой тренинг уже применялись регулярно и вполне успешно.

Неожиданным результатом в развитии «Аутичной Группы» стало взаимное влияние этой группы и «Группы Дауна». Интересно отметить, более заторможенной группе удалось вдохновить менее заторможенную. За несколько недель на сессиях «Аутичной Группы» было сделано столько замечательных рисунков, что я их сфотографировал и сделал цветные слайды. Затем я приготовился к тому, чтобы продемонстрировать их на сессии «Группы Дауна».

Впечатление от большого экрана, от сидения вместе на матах, постеленных на полу, от возможности поработать с проектором, и атмосферы театра стало хорошей прелюдией к увлекательной сессии. Рисунки, среди которых были и те, что нарисовали самые погруженные в себя аутичные молодые люди, показывали примеры поразительной наблюдательности (например, следы электрических ножниц на шерсти стриженых овец). Поскольку члены «Группы Дауна» также выросли в сельской местности, их очень увлекали рисунки с изображением животных и сельских пейзажей. Они получали огромное удовольствие от того, что могли воспроизвести в действии на сцене театра колледжа сельскую действительность, а также эпизоды из своей жизни и жизни своей семьи. Разыгрывание проходило очень увлекательно. Разогревы, во время которых они использовали друг друга, чтобы что-то «показать», превратились в полномасштабную психодраму. Я начал понимать, что в жизни за стенами колледжа их воодушевляет, а что тормозит, и получил возможность более тщательно планировать индивидуальную помощь, предполагая в дальнейшем подключить к своей работе семьи и администрацию по месту жительства моих подопечных. Шеринг стал более интимным, а некоторые участники даже делали попытки взять на себя роль директора при постановке сцены.

Из многочисленных психодраматических и социодраматических сессий, которые родились в результате этого взаимного обогащения, я приведу пример одной сессии в «Группе Дауна», в котором содержатся основные черты группового процесса.

Хэмфри захотел показать свою комнату на семейной родительской ферме. На этот раз оказалось мало времени, и он был вынужден ждать целую неделю. За это время его энтузиазм ничуть не уменьшился. На сцене была создана комната — с цветом, обстановкой и атмосферой. Участники группы «играли роли» гардероба, ванны и магнитофона. Поднялся неимоверный шум от хлопающих дверей, текущей из кранов воды и поп-музыки. В действии участвовали все без исключения, и Хэмфри получал истинное наслаждение, наблюдая как его товарищи изображали туалет и другие «неподобающие» объекты. Разогрев был очень естественным и временами весьма забавным. Я предложил группе «населить» сцену и показать, как между людьми развиваются отношения. Хэмфри отправился в постель. Его мать, которую играла моя помощница из числа преподавателей (раньше он заставил ее изображать туалет), тихо постучала в дверь и, как только он ответил, вошла в комнату. Произошла очень волнующая сцена, не обошлось без слез. Затем сцена изменилась. Хэмфри все еще лежал в постели, но на этот раз в комнату без стука ввалился отец и приказал ему привязать волов, которые за ночь сорвались с привязи.

Затем, вернувшись в прошлое, мы исследовали несколько эпизодов с отцом и братьями, которые входили к нему в комнату. Входившие никогда не стучали в дверь, и поэтому их действия фактически означали вторжение. Оказалось, что все дети получали деньги на карманные расходы за помощь по хозяйству. Однако Хэмфри отец и братья держали за «дурачка», хотя считали его вполне способным к тому, чтобы запрячь волов и даже управлять трактором. В этот момент на сессии произошел настоящий взрыв, и участники группы стали настойчиво просить Хэмфри, чтобы он поговорил со своим отцом. Вся группа загорелась: фрустрации в личной жизни каждого участника внезапно нашли возможность для выражения. Хэмфри как бы получил разрешение взорваться и открыто выразить гнев в адрес отца и братьев, во время долгого и эмоционально насыщенного шеринга он сидел с видом обессиленного победным сражением триумфатора.

Последовал ролевой тренинг, в ходе которого Хэмфри разговаривал с отцом в отношении своего заработка. Эта — тренинговая — сессия проходила в виде социодрамы, в которой принимали участие все члены группы, испытывая теплые чувства, вызванные тем, что они узнали от Хэмфри неделю тому назад. Участники критиковали поведение Хэмфри, поддразнивая его: «Ты слишком хороший, где тебе сказать такое своему отцу», — а затем менялись с ним ролями, чтобы продемонстрировать ему, как ему следует проявлять больше настойчивости в разговоре или какой способ поведения является для него более приемлемым. В какой-то момент группа провела мозговой штурм, выясняя, какова должна быть заработная плата и сколько отец должен заплатить Хэмфри за то, что тот уже сделал. Здесь проявился такой уровень математических способностей, который никогда не видели у этих ребят на уроках математики! Эта сессия оказалась социодрамой, центрированной на протагонисте, тогда как предыдущая сессия с Хэмфри была классической психодрамой в чистом виде. Ролевой тренинг стал проверкой ролей, и не только психодраматических: в один из моментов Джозеф, сидя в своем инвалидном кресле, стал директором, в то время как я — его супервизором. (В шеринге проскользнуло, что в жизни Джозефа был почти точно такой же эпизод в отношениях с отчимом.)

Хэмфри поговорил со своим отцом. Он так и не сумел получить деньги за все, что делал раньше, да и о «зарплате» могла идти речь лишь в исключительных случаях. Однако главное для него было вовсе не в этом. Он сделал все, что мог, и, разговаривая с его отцом, я заметил, как выросло его уважение к мальчику. Он уже начинал гордиться переменами в своем сыне.

Самооценка Хэмфри продолжала расти. На сессиях он регулярно, хоть и ненадолго, брал на себя роль директора и стал свободнее критиковать свою и чужую работу. Он теперь больше гордился собой и очень изысканно одевался. Его поведение стало более «мужским» — в классе он свободнее чувствовал себя в общении с молодыми женщинами.

То, что произошло на сессии с Хэмфри, является очень хорошим примером, отчасти подтверждающим наблюдения Алисы Миллер (1986) в отношении того, что «подлинное удовлетворение прежней потребности становится невозможным с тех пор, как время, когда ее следовало удовлетворять, безвозвратно ушло в прошлое», — утверждение, которое, по моему мнению, является не вполне справедливым для психодрамы. В психодраме можно снова войти в прошлое. Хэмфри смог снова пережить разные периоды своей жизни и встретиться с отцом на разных стадиях возрастающего притеснения с его стороны. Он нашел «адвокатов», говоривших от его имени, и таким образом научился говорить сам. На каждом этапе развития отношений он становился тем, кем не мог стать раньше в реальной жизни. Вместо наказания, которое он мог бы получить тогда, он приобрел уважение и поддержку людей, игравших роли членов его семьи, и одобрение тех, кто это наблюдал.

Пройдя через все это, он заново обрел доверие и, пусть не прочную, но растущую убежденность в том, что он может повлиять на свою жизнь.

Сессии Хэмфри оказали немалое влияние на «Группу Дауна» и преподавателей, так как в них принимали участие абсолютно все, и потому у всех было ощущение, что они внесли свой вклад в его личностный рост. Эта убежденность в своей эффективности в качестве друзей и помощников стала очень сильной, и у молодых людей появилась гордость за свою принадлежность к этой группе.

Анни, достаточно полная девушка, которая редко говорила и обладала низкой самооценкой, была заметно тронута тем мужеством, которое продемонстрировал Хэмфри, «показывая» свои проблемы. Она попросила разрешения показать группе свою комнату у себя дома.

Комната как таковая была не так уж и важна, но Анни привязалась к этому варианту, так как находилась под впечатлением начала драмы Хэмфри и считала, что все психодрамы начинаются именно так. Это был как раз тот случай, когда не так важно, где началось действие, как важно то, что оно вообще началось. Бабушка Анни всегда помогала ей взаимодействовать с окружающим миром и была ее единственным внимательным слушателем. Она умерла несколько недель назад. Анни не присутствовала на ее похоронах, так как люди, которые опекали девушку, имели ложное представление о том, как уберечь ее от потрясения, и ко всему прочему боялись, что на похоронах с ней может что-нибудь случиться.

Анни скрыла свое расстройство, но глубоко внутри чувствовала сильную скорбь. Я спросил, хочет ли она попрощаться со своей бабушкой, и где она хотела бы это сделать. Ответ Анни был очень определенный и насыщенный точными подробностями. На сей раз она построила сцену, которая оказалась важной. Это была кухня ее бабушки, и она получала огромное наслаждение, расставляя соусницы, чашки, вешая занавески и выбирая подходящие цвета.

На роль любимой бабушки она выбрала мальчика своего возраста, прикованного к инвалидной коляске. Она безоговорочно приняла характерное для психодрамы «правило»: нет ограничений при выборе человека для проигрывания роли — будь то мужчина, женщина, ребенок, с физическими недостатками или без них. Анни поместила свою «бабушку» за кухонным столом и тихо, почти шепотом, прощалась с ней и говорила о своей любви. Затем она попросила других членов группы участвовать в церемонии похорон. Состоялся обычный ритуальный акт, и было ясно, что для Анни он не имел большого значения. Она считала его неизбежной процедурой, необходимой для перехода к самому значительному моменту, который состоял для нее в возложении цветов на могилу. Карандаши и бумага всегда лежали наготове, ожидая своего часа, рядом с кучей необходимого крепежа. На рисунках появились цветы всевозможных форм, размеров и оттенков. Даже самые спастические руки в состоянии нарисовать цветок. Могила бабушки была усыпана грудой ярких цветов.

— Что будем делать теперь? — спросил я, и Анни твердо ответила:

— Мы пойдем домой пить чай и есть сэндвичи с ветчиной.

Она сидела, жуя воображаемые, но вместе с тем очень реальные сэндвичи, и долго плакала, не в силах сдерживать слезы. Было видно, как она устала, и фактически не слушала, что говорили на шеринге, а просто тихо сидела. У нее наступил катарсис не в самый значительный момент действия, а при звуках собственного голоса, когда прозвучало то, что символизировало для нее «хорошие похороны» в понимании британских работяг, — чай и сэндвичи с ветчиной.

Каждый участник группы нарисовал цветок или головку цветка и затем положил рисунок на сценическую могилу бабушки. Все это происходило очень серьезно, с величайшим уважением к любимому человеку Анни, которого никто никогда не встречал, но который пришел живым и умер у них на глазах. Они ощущали жизнь и уход пожилого человека и доподлинно знали, что переживает сейчас их друг по отношению к своей бабушке. Некоторые плакали; все без исключения были эмоционально затронуты. Рисование было другой формой «отыгрывания», но его важность заключалась в том, что оно стало завершающей частью действия, а не автономным уроком рисования.

Я осознал, что мой энтузиазм в отношении рисования или введения в сессию других форм выражения чувств, связанных с наукой или искусством, должен способствовать интеграции всего действия в целом. Объективное назначение каждой сессии заключалось в том, чтобы создать поток спонтанности, в котором бы слились воедино спонтанное творчество и правда жизни. Я даже решил пожертвовать несколькими уроками для совместных размышлений на тему «потока жизни». Я предложил студентам и преподавателям поразмышлять о сессиях и уроках с точки зрения продолжающихся паттернов нормальной жизни. Оплата товаров во время походов по магазинам не является отдельной арифметической операцией. Восхищение каким-то прекрасным садом или интерес к архитектурному сооружению во время того же похода не представляет собой отдельное эстетическое переживание. Физическая активность во время прогулки вокруг магазина или вскакивание в автобус, который везет нас до места, — все это важные составные части одного цельного события — похода по магазинам. История, география, математика, моделирование, домашний хор и даже физика оказываются вплетенными в сессию наряду с драмой и терапией. Я рассказал об этой философии во всех своих группах. И студенты и сотрудники постепенно становились взаимозаменяемыми участниками группы. Даже посетителей или технических работников, находящихся в театре, приглашали что-то сделать во время той или иной сессии. В качестве примера можно привести использование электрического прожектора, о котором упоминалось раньше. Сторонних наблюдателей не приветствовали, за исключением новичков, которые испытывали смущение, или же слишком аутичных студентов, которым требовалась постепенная акклиматизация.

По мере того, как продвигалась наша работа и обе группы выровнялись и стали гордиться своими успехами, само представление о неудаче стало менее важным. Чтобы достичь этой стадии, понадобились три этапа по двенадцать-тринадцать уроков в каждом. Неудача считалась не только в порядке вещей, но и рассматривалась как шаг вперед по направлению к чему-то новому. Даже слова «хороший» и «плохой» произносились значительно реже; их заменили положительные установки новой, менее оценочной групповой культуры.

Поскольку преподаватели и добровольные помощники стали более опытными и менее закрытыми, установки и фразы типа «это нельзя» постепенно ушли в прошлое. Теперь они считались излишними. Преподаватели, технический персонал и добровольцы по-прежнему нуждаются в специальной подготовке, что должно стать нашим следующим шагом.

Вклад каждого студента был очень ценным, несмотря на то, что иногда мог показаться странным и неуместным.

Аутичный Фрэнк, который к тому же был инвалидом, мастурбировал, наблюдая за девушками, которые учились в близлежащей школе парикмахеров. Для моралистов здесь открывалось широкое поле деятельности. Мы провели сессию, посвященную сексуальному поведению, включавшую в себя урок на тему истории нравов. Моей целью было объяснить, что вся шумиха о морали на протяжении миллиона лет, в течение которого развивалось человеческое стремление к сексуальному удовлетворению, оказалась пустой тратой времени. При этом я не обошел стороной суровую правду, что инвалиды могут быть не столь привлекательными для лиц противоположного пола. Действие и обсуждение сменяли друг друга: разумеется, было много юмора. Фрэнк не оставался в стороне: он принимал участие наравне со всеми остальными, как полноправный член группы.

Вторая, психодраматическая по форме сессия, в которой Фрэнк был протагонистом, продолжалась четыре часа; в силу заключенного контракта мы находились на уроке географии, изучая соответствие той или иной местности человеческой деятельности. Гуляя вместе со всей группой по городу, построенному на сцене, Фрэнк и все остальные учились тому, что есть места, существующие для того, чтобы делать определенные вещи, и есть места, где их делать не следует. Во время любовных свиданий в уединенных спальнях или даже в туалетах мастурбировать вполне уместно. В публичных местах — на глазах парикмахеров — этого делать не следует.

Мы не стали избегать той грусти и того одиночества, которые в данном случае олицетворяет одинокая спальня, а обошлись с этой темой прямо и просто. На шеринге это привело к глубокому сочувствию и интимным откровениям. В этих двух группах мне редко доводилось видеть такую эмпатию. Участники видели самих себя. Содержание «сообщения» для Фрэнка и группы было ясным и выраженным с сочувствием и юмором. Проблема больше не возникала.

Отстраненность Роберта была совершенно иной. Он ходил кругами, говорил длинными предложениями, которые было трудно понять, или же громко пел. Обычно на его лице без всякой видимой причины блуждала ухмылка, и он снова и снова напевал одну и ту же вариацию гимна. От его пения у людей мороз продирал по коже, и поэтому ему частенько говорили: «Заткнись!»

Он постоянно хотел быть протагонистом и с достоинством заявлял: «Сейчас моя очередь». Его сессии были непонятны большинству, но ему самому они доставляли огромное удовольствие, поскольку состояли главным образом из его сольных вокальных выступлений. Их следовало делать как можно короче, иначе вся группа теряла интерес и фактически распадалась.

Разрядка наступила совсем неожиданно. Однажды зимним утром, покидая автомобильную стоянку и помогая мне нести коробки с крепежом, Роберт объявил: «Я выпал из автобуса». На сцене из стульев и столов быстро соорудили автобус, и студенты приняли на себя роли пассажиров и кондуктора. Трое молодых людей затеяли драку за место водителя. Было совершенно ясно, что победа останется за взрослым Питером, поэтому я сделал маленького Тома инспектором, который должен следить за тем, как Питер ведет автобус. Третьему — раздраженному молодому человеку по имени Джо — предложили роль владельца автобусной компании. Таким образом все трое были удовлетворены и готовы помогать Роберту. Сам он в это время ходил кругами, наслаждаясь «своей сценой», но при этом не принимал никакого участия, а только заинтересованно наблюдал.

Речь зашла об оплате за проезд и продаже билетов, о денежных расчетах и ценах. Несколько «пассажиров» ехали «зайцами», кое-кто возмутился и потребовал, чтобы они покинули автобус. К тому, что происходило, все относились серьезно, за исключением самого Роберта, который продолжал ходить кругами по комнате, с удовольствием разглядывая «свою сцену».

С огромным трудом удалось настоять, чтобы он «упал» с платформы, и еще больше усилий потребовалось, чтобы заставить его лежать в соответствующей позе на улице. Кто-то вызвал скорую помощь, и студенты стали по очереди говорить по телефону, стараясь найти ту единственную короткую и четкую фразу, чтобы все объяснить диспетчеру. Приехали врачи и оказали Роберту необходимую помощь; при этом все студенты получили богатый опыт, побывав в роли докторов.

Роберт, по-прежнему оставался в роли наблюдателя, с неохотой лежа то на полу, то на больничной кровати. Я попросил участников группы навестить своего друга в больнице. Они пришли, захватив с собой изумительные подарки, соревнуясь друг с другом в изобретательности. Глубоко тронутый их посещением, Роберт заплакал; вместе с ним плакали некоторые из посетителей, и это сочувствие помогло ему выйти из изолированной роли одинокого наблюдателя. Образовался круг, в центре которого был Роберт: я попросил группу сохранить такое положение, в котором окруженный со всех сторон Роберт оказался как бы в заключении. Было очень важно, чтобы сосредоточенная в нем энергия нашла выход. Он стал энергично бороться, чтобы освободиться, и понял, что может этого добиться, пощекотав кого-то из своих «тюремщиков». Это был взрыв и прорыв одновременно. Затем Роберт быстро вернулся к своей роли наблюдателя, но теперь он и вся группа знали, что он может выйти из этой роли, когда захочет. В последующие месяцы он делал это все чаще и чаще.

Вжиться в психодраматический и социодраматический метод — значит прикоснуться к значительному потенциалу настоящей демократии. Может ли этот потенциал быть реализован в жизни? Я верю, что может, однако на практике достичь этого довольно сложно. Для этого необходимо несколько составляющих.

Первой является высокая степень активности со стороны группы, когда проявляются лучшие способности участников. С этим всегда бывают затруднения, так как в системе образования очень укоренены авторитарные методы, которые до сих пор одобряются и потому служат в качестве модели. Эти методы находят поддержку всего общества, в котором деньги дают власть, а власть не приветствует демократию. Такая ситуация порождает конформизм и заставляет отказываться от личной ответственности и перекладывать ее на учителей, администраторов, чиновников и политических деятелей.

Дополнительная трудность заключается в том, что активное участие означает тяжелую работу, и поэтому гораздо проще указать пальцем на того, кто хочет работать, или говорит, что хочет. Работая с людьми, обладающими низкой самооценкой из-за своей инвалидности, следует иметь в виду, что человек, проявляющий инициативу, провозглашающий себя благодетелем и харизматическим лидер группы может оказаться опасным. Харизматические личности нуждаются в контроле. Наше столетие дало нам много примеров, подтверждающих эту истину. Методы доктора Морено при их соответствующем применении предоставляют возможности для установления необходимого контроля. Первая возможность заключается в том, что его метод экспериментального группового действия позволяет высвободить коллективную спонтанность, творчество и ответственность. Вторая состоит в идее обмена ролями и ее постоянном практическом применении.

Совместная групповая работа, при условии, что она осуществляется тщательно, может оказаться в высшей степени творческой, тогда как давление на группу для некоторых ее членов может стать невыносимым. Несогласие и различия следует не просто терпеть — такая «терпимость» может сама по себе говорить о крайнем высокомерии, — культивировать как необходимые для здоровья группы.

Таковы некоторые из самых серьезных препятствий, стоящих на пути групповой демократии, которую, принимая во внимание возможность красноречивых оправданий, нельзя установить лишь потому, что директор или члены группы скажут, что она отвечает их желанию. Демократия должна быть встроена в систему самими участниками. Здесь огромная ответственность лежит на учителях, групповых лидерах и директорах, проводящих сессии.

Все мы присутствовали на лекциях, которые начинались словами: «Пожалуйста, прервите меня, если у вас возникнет вопрос или если вы будете с чем-то не согласны». В действительности лишь очень немногие люди рискуют прерывать докладчика, несмотря на прозвучавшее разрешение, поскольку «идея» вмешательства в лекцию не была встроена в ситуацию. Слушатели не принимали участие в предложении и принятии этой идеи, и потому она не находит у них отклика. Встраивание такого принятия и активного участия в двух обсуждаемых группах заняло три семестра совместной работы, а при появлении новичков часто приходилось возвращаться назад. Даже сейчас, по истечении четырех лет, потребуются дополнительное время и усилия, чтобы приблизить групповой договор к демократическому процессу. Однако результаты, если иметь в виду гордость за свою принадлежность к группе и личностный рост, оправдывают затраченные время и усилия.

Я очень осторожен в определении правил и стараюсь не давать категоричных ответов. Разные критерии приводят к разным результатам. Что уместно сегодня, завтра становится невозможным. Приведенные ниже шесть пунктов были полезны при создании двух сплоченных демократических групп, о которых шла речь в этой главе:

1. Каждый божий день жизнь напоминала людям, имеющим инвалидность, о том, что они не могут делать. Таким образом очень важно поощрять и укреплять убеждение и гордость тем, что они могут делать. Похоже, что Эйнштейн обращался прямо к ним, молодым людям, имеющим затруднения в обучении, когда говорил: «Воображение важнее, чем знание».

2. Для продолжительного процесса обучения требуется соответственно обученный директор.

3. Поддерживающее и благожелательное окружение, где установилось доверие и участники группы могут раскрывать самые интимные тайны, не испытывая ощущения, что их могут оценить или наказать.

4. Готовность прямо взглянуть на неприятное и уродливое в том, как мы видим себя и как нас видят другие.

5. Точно такая же готовность к тому, чтобы вместе получать удовольствие и ценить чувство юмора, которое поддерживает наше здоровье.

6. Тщательно определять время каждой сессии, не сокращая шеринг, который дает возможность людям вновь повернуться лицом к реальности внешнего мира.

7. Я также видел пользу в том, чтобы записывать сессии: сначала наметить план при условии, что от него можно отказаться в пользу действия, происходящего «здесь и теперь», затем — то, что действительно произошло, и, в-третьих, — выводы (чтобы их учитывать в дальнейшем).

Эта сессия состоялась ближе к концу семестра. Она была особенно энергетически заряженной, все члены группы были включены, работали и вместе, и порознь, смотрели и на «солнечный свет», и в «темноту» и провели длинный и глубокий шеринг. Едва группа разошлась, одна маленькая девочка с синдромом Дауна подошла ко мне и очень энергично и эмоционально произнесла: «Это было так здорово, Кен; будто в каждом из нас есть кто-то еще».

Литература

Miller, A. (1986)Pictures of a Childhood, New York: Farrar, Strauss amp; Giroux.

Дополнительнаялитература

Crum, T.F. (1987) The Magic of Conflict, New York: Simon amp; Schuster.

Fox, J. (1981) в G. Schattner and R. Courtney (eds.)Drama in Therapy, New York: Drama Book Specialists.