"Психодрама: вдохновение и техника" - читать интересную книгу автора

Марша Карп ПСИХОДРАМА ПОД МАРИНАДОМ Лечение санаторного типа для взрослых, подвергавшихся сексуальному насилию

Более ужасного случая сексуального насилия в моей практике не встречалось. На протяжении всех детских лет (начиная с 8-летнего возраста) Анна, моя клиентка, регулярно подвергалась сексуальному насилию со стороны деда, дяди и отца. Деваться ей было некуда. После нескольких месяцев жесточайшего насилия она пыталась поговорить с матерью, но та не пожелала ее слушать. Все последующие годы девочка оставалась один на один со своим страхом, мучениями и чувством вины. Ей не хотелось жить.

В наш психодраматический театр Анна пришла, чтобы проработать некоторые затруднения личного характера. К этому моменту мы были знакомы всего две с половиной недели. Привела Луиза, ее наш местный социальный работник. Анна оказалась немногословной 42-летней женщиной из Девоншира, отнюдь не витавшей в облаках.

Приехали они утром, когда я с головой ушла в приготовление пиккалилли — острого соуса с мелко нарезанными овощами. Я размешивала водянистую кашицу, когда они постучали в дверь. Я пригласила их войти и сходу поинтересовалась, умеют ли они готовить пиккалилли.

— Кажется я опростоволосилась, — сообщила я. — Взгляните на это варево.

И мы втроем склонились над плитой. На плите возвышалась восьмилитровая кастрюля, до краев наполненная ядовито горчичными сгустками. Я взглянула на своих гостий.

— Ну что, я здорово напортачила? Социальный работник вздрогнула, видимо сомневаясь, стоило ли приводить сюда клиента. Анна же заулыбалась, созерцая желтую массу. Я почувствовала, что она расслабилась и успокоилась, не встретив града вопросов о том, как она живет, какие надругательства и несчастья ей довелось испытать.

— Ненавижу горчицу — прозвучали ее первые, обращенные ко мне слова. — Бабушка часто готовила пиккалилли. Вы переборщили с водой. У бабушки он выглядел совсем иначе.

Я заметила оттенок удовлетворенности в ее голосе. Во-первых, Анна получила возможность сообщить, что именно она ненавидит, а во-вторых, указать на мою ошибку. Мы встретились всего минуту назад, но у меня возникло сильное подозрение, что наши медицинские и социальные службы успели настроить ее на критический лад. Наша встреча началась нетрадиционно, но мне это понравилось. Анна сразу оказалась в ситуации, где ей пришлось взять на себя ответственность: я действительно нуждалась в помощи — ее, Луизы или еще кого-то, — и я действительно не хотела загубить пиккалилли.

Рецепт этого маринада, самого вкусного из всех, которые мне доводилось пробовать, дала мне моя дочь Морин, и я была полна решимости во всем следовать ему. Я вручила Анне большую деревянную ложку, которую Кен, мой муж, получил в подарок от одного финского пастора и писателя. Этой ложка матушка почтенного пастора не раз пользовалась для приготовления разных старинных блюд. И теперь эта ложка принадлежала нам.

— Не могли бы вы помешать соус, — обратилась я к Анне, — а я тем временем добавлю немного кукурузной муки.

Луиза с удивлением наблюдала за сценой и была вынуждена отойти на задний план, пытаясь при этом сохранить позицию поддержки в отношении Анны. Ко мне она отнеслась примерно так же, как я в свое время отнеслась к основателю психодрамы Дж. Л.Морено, когда мы впервые встретились: «Либо он гений, либо окончательно спятил!» Я услышала, как она бормочет нечто подобное себе под нос, но от высказываний вслух социальный работник пока воздерживалась.

— Почему бы Вам не слить немного жидкости? — спросила Анна.

Проблему выбора — продолжать меня критиковать или все-таки помочь — она решила в мою пользу.

— Попробуйте слить немного жидкости — повторила она.

Это уже звучало как выпад и требовало ответного удара — ситуация была удивительно похожа на турнир по фехтованию.

— А почему бы нам сначала не добавить кукурузной муки и не посмотреть, что из этого выйдет? А Вы пока размешивайте, — парировала я.

Анна взяла большую ложку и принялась за дело. Улучшений не последовало.

— Абсолютно не похоже на бабушкин маринад, — констатировала Анна. Это была высшая степень критики, которую она могла себе позволить в адрес моей стряпни. — У моей бабушки пиккалилли всегда был густым и тягучим.

Я посмотрела на Луизу. Ее взгляд будто упрекал: «И на это ушло 10 минут ее сессии!»

— Ну что, Анна, — улыбнулась я, — может, пройдем ко мне в офис и поговорим?

Анна легко и непринужденно последовала за мной. Она мне уже доверяла: неприятность с пиккалилли объединила нас, и я просила ее помощи. Кроме того, она вдруг поняла, что моя жизнь не сводится к психотерапии. Она увидела меня как личность. И ее собственные воспоминания о пережитых надругательствах приобрели иные очертания: жизнь ведь тоже не сводится только к тому, что ей пришлось пережить, приходится решать и другие проблемы, связанные, например, с приготовлением маринада. Я понравилась Анне, и у меня возникло чувство, что десять минут не были потеряны зря: между нами тремя установился контакт, но стало совершенно очевидно, что основное взаимодействие происходит между Анной и мной.

Социальный работник заранее предупредила меня, что Анна просила ее поддержки во время сессии. Она боялась встречи со мной. Но наша возня с пиккалилли прояснила и наши отношения как клиента и терапевта. Необходимость в поддержке третьего лица отпала сама собой.

— А Вы пока сделайте себе кофе, — предложила я Луизе.

Анна улыбалась мило и немного застенчиво. Все трое понимали, что Анна чувствует себя вполне в своей тарелке.

Мы с ней поднялись в мой кабинет. Новые ковры на полу, запах свежих цветов — мой новый кабинет открылся всего несколько дней назад, он весь сиял и сверкал. Анна была первым клиентом, которого я в нем принимала. И хотя до нее у меня была не одна сотня других клиентов, но именно от этого, так неординарно возникшего контакта вдруг повеяло свежестью и новизной — как от новых ковров и букетов, подаренных мне на открытии кабинета. Мы с Анной понравились друг другу и горели желанием начать работать.

Анна расположилась в кресле, сдвинула очки, быстро пригладила рукой волосы и заговорила:

— Вы, наверное, в курсе, с чего это все началось, я имею в виду эту историю с моими детьми.

Она была уверена, что я знаю все подробности, как если бы я была врачом, подробно изучившим тщательно написанную историю болезни. Я же знала только, что с ее детьми случилось что-то, потребовавшее вмешательства социального работника. В связи с этим Анна и обратилась за помощью. Ничего больше мне, собственно говоря, и не было известно. Анна явно уклонялась от разговора и совершенно очевидно не хотела обсуждать никакие подробности.

— Да, я в курсе ситуации, — доверительно сообщила я, давая ей понять, что ей незачем пускаться в объяснения.

Позднее я узнала, что ее семнадцатилетний сын обвинялся в совращении ее дочери. Анна часто говорила детям, что они не должны ложиться в одну постель, дотрагиваться друг до друга, не должны позволять другим людям прикасаться к ним против их воли. Терапевт П.Кларксон (Conway and Clarkson 1987) называют подобные заявления гипнотическим внушением, которые действуют на подсознание как команда. Дети потому и улеглись в одну постель, что им слишком долго и часто запрещали это делать. Неудачный сексуальный опыт своего детства мать подсознательно передавала детям через этот запрет. Сторонники теории такого рода гипнотического внушения так и говорят: «Если вы что-то очень сильно отрицаете или чего-то очень сильно боитесь, не удивляйтесь, что именно оно и происходит».

Вот классический пример гипнотического внушения: человек говорит «Не бейте меня», — как бы провоцируя собеседника на удар, или часто повторяет «Не предавайте меня», — тем самым приглашая к предательству. Люди по большей части не ведают, что творят. Свою ошибку Анна усугубила еще и тем, что постоянно говорила сыну и дочери: «Вы дети, а не взрослые!» Как известно, подростки больше всего хотят быть взрослыми! В результате ее тринадцатилетняя дочь одевалась так, чтобы выглядеть на шестнадцать, а семнадцатилетний сын мечтал обзавестись своей девушкой. Негативное отношение матери к интимной сфере накладывало запрет на само понятие «секс». Таким образом мать воздвигла барьер между собой и своими подрастающими детьми.

В книге Морено «Кто сможет выстоять» (Who Shall Survive?;1953) есть интересное рассуждение, вполне применимое к Анне и ее негативному отношению к сексу. Морено пишет о теории психоанализа Фрейда. Исторически эта работа основана на том, что Фрейд и Морено современники, оба проживали в Вене в 1900-х годах. Морено был студентом и только изучал медицину, а Фрейд уже успел прославиться своими работами. Хотя современный постфрейдовский психоанализ значительно усложнился и стал более всеобъемлющим, нам важно отметить кардинальное расхождение во взглядах этих двух ученых еще в 1900-е годы. Фрейд собирал материалы, исследуя расстройства своих пациентов, и создал таким образом картину патологии. Морено хотел ориентироваться на здоровых людей в большей степени, чем на больных. Он основывает психодраму на принципе «здесь и теперь» более чем на «там и тогда». Огромный запас спонтанности и творческой активности, заложенный в человеческой личности, и лег в основу его методологии действия. Морено прекрасно сознавал, что Фрейд был «гораздо более великим ученым, чем все его критики». Он также считал, что гипотезы Фрейда были основаны на частичном знании, подчас не больше десятипроцентной вероятности, но ученый отдавал себе в этом отчет». Дальше Морено пишет: «Он всегда был готов изменить свою гипотезу, если появлялись новые данные, и не раз делал это на протяжении жизни.» Моя критика — продолжает Морено, — направлена против системы психоанализа в целом, против подсознательных мотиваций, которые лежат в ее основе.» (Moreno 1953). Морено отмечает, что в психоанализе анализ присутствует, но отсутствует естественное действие или хотя бы телодвижение. Вот что он пишет:

Морено считал, что субъект сессии или протагонист должен напрямую обращаться к тому, с кем он хочет поговорить. Если человек хочет разговаривать с матерью или отцом, эти значимые люди должны присутствовать в комнате — в исполнении членов группы. Общение не должно идти через терапевта. Членов группы, исполняющих подобные роли, называли «вспомогательными» или «дополнительными «я». Морено характеризует их следующим образом:

Морено считал, что весь психоанализ построен на негативной предпосылке, то есть на признаках патологии. Примером тому может служить случай Анны. Морено писал:

Психоанализ с тех пор изменился. Однако, следуя изначальной теории Фрейда, случай с Анной можно рассматривать как яркий пример сексуальной травмы в прошлом, вызвавшей теперешнее невротическое поведение. Такая трактовка присуща всем ранним работам Фрейда.

Следствием перенесенной сексуальной травмы в детстве стали чрезмерная опека собственных детей, когда Анна оказалась в роли матери. Дети чувствовали, что их загнали в ловушку, посадили «под колпак». Они взбунтовались и захотели поэкспериментировать в области секса. Примечательно, что результатами этого «эксперимента» дочь Анны поделилась не с матерью, потому что опасалась, что та ей не поверит или вышвырнет из дома — либо ее, либо брата.

События развивались следующим образом. Однажды в середине дня дочь приехала домой вместе с учительницей. Вдвоем они рассказали все Анне. В дело вмешались социальные службы и местный психиатр. Социальные службы сочли 17-летнего сына Анны насильником и постановили удалить его из дома и отдать под опеку родственникам, чтобы «защитить его сестру». Мальчик больше не должен был ночевать дома.

На Анну это оказало разрушительное действие: она прониклась мыслью, что произвела на свет насильника. Она заново переживала собственные детские обиды, у нее нарушился сон, появилась крайняя раздражительность и полная неспособность ладить со своей семьей. Она хотела бросить семью. Вот ее собственные слова: «Хочу, чтобы дети умерли. Если бы не они, я бы сейчас не варилась во всем этом. Я не знаю как жить дальше». Помощи она искала для себя.

Год спустя дети вернулись домой, снова пошли в школу, отношения между ними наладились. Проблемы оставались у Анны. Ее муж Джон, любящий, терпеливый, мягкий человек превратился для нее в заботливого отца. Он усаживал Анну на колени, старался приласкать и подбодрить ее. Так продолжалось много лет. Она засыпала только тесно прижавшись к мужу, желая в любой момент получать подтверждение, что она в безопасности.

Во время нашего первого интервью я еще всего этого не знала. Я знала только, что Анна обвиняет мать в том, что та не защитила ее от насилия отца, деда и дяди. Психолог Эндрю Фельдмар (Feldmar 1989) сказал как-то, что «в тот момент, когда родитель совершает сексуальное надругательство над ребенком, ребенок становится сиротой. Он теряет ощущение безопасности и доверия как к этому родителю, так и к другому, который не защитил его и позволил насилию совершиться». Анна и впрямь осталась сиротой. Единственным убежищем стала школа пансион, где она чувствовала себя в безопасности он сексуальных притязаний родственников. Она ненавидела школьные каникулы, когда надо было возвращаться домой.

С самой первой встречи меня поразила любовь Анны к чтению и желание постоянно чему-нибудь учиться. Она перечитала все книги по психотерапии и психодраме, которые находились в нашей местной библиотеке. Она регулярно смотрела передачи по психодраме — программы «Би-Би-Си-2» под названием «Сессия». Шесть психодраматических программ передавали в субботние вечера, как раз в те часы, которые большинство людей любит проводить перед телевизором. Программы вела психотерапевт из Лондона, Джинни Джеффрис, выпускница Холвелла.

Анна с упоением смотрела эти передачи. Самое сильное впечатление произвело на нее, «как люди открыто говорят о своих переживаниях, не боятся показать свои чувства.» Ей хотелось «стать частью такой группы».

Видя ее любознательность и любовь к чтению, я спросила:

— Анна, а почему Вы не продолжили учиться, не получили профессию, которая бы Вам нравилась?

Анна вздохнула:

— Когда я закончила школу, я так хотела сбежать из семьи, что схватилась за первую же работу, которую мне предложили подальше от дома. И я работала, пока не познакомилась со своим мужем. Потом мы поженились. Я обожаю книги. В них я могу спрятаться. Я все время читаю, читаю любые книги. И про любовь короля Эдуарда и миссис Симпсон, и рассказы Кэтрин Куксон, и книги по психотерапии.

Я посмотрела ей в глаза:

— Знаете, Анна, я считаю, Вам не стоит терять время на шесть индивидуальных сессий. Вам следует походить на группу, которая работает ежедневно. Начать можно с одной недели. Но эту неделю Вы должны прожить здесь. Вы говорите, что у Вас скопилось множество обвинений. Думаю, их лучше высказать на психодраматической группе.

Про себя я подумала, что ей нужно проиграть те моменты, которые не случились в реальной жизни. Нужно выплеснуть те отрицательные эмоции, тот страх и тот гнев, которые она в свое время не выразила соответствующим людям. Пока Анна не выпустит наружу свою ярость и другие подавляемые чувства, она так и останется эмоционально заблокированной, запертой в своих переживаниях.

Фрейд спрашивал: «Что случилось? Расскажите мне».

Морено ставил вопрос: «Как это случилось? Покажите!»

Во время индивидуальных сессий мы могли обсудить случившееся, возможно, немного ослабить накал эмоций. Однако острота реальной жизненной драмы требовала драматических форм выражения, не меньших по накалу, чем реальность. И что могло бы сработать лучше, чем хорошо поставленная психодрама, сфокусированная на событиях, которые в реальности не произошли. Только таким образом Анна могла дать выход тем чувствам, которые в реальной жизни ей выразить не довелось. В реальной жизни она так и осталась пленницей своего собственного детства. Как пишет в своей диссертации швейцарский психоаналитик Алиса Миллер, ребенок, переживший надругательство, нуждается в заступнике, который бы встал на его или ее сторону и прекратил издевательство. Это помогло бы смягчить боль. Используя терминологию Алисы Миллер, Анна осталась без «адвоката», за нее не вступился никто. Наша работа на психодраматических сессиях не ставит целью объяснить или помочь понять действия обидчиков или простить их; наша цель — выпустить из-под спуда эмоции, душившие человека в результате перенесенной обиды, вызвавшие раннюю эмоциональную смерть, задавившие спонтанность и креативность. Именно в спонтанности и креативности человек черпает жизненные силы, именно они делают жизнь яркой и разнообразной.

— Вы смогли бы провести здесь неделю, Анна? — решительно спросила я.

Она взглянула на меня с надеждой.

— Не знаю, смогу ли я все устроить, но я приеду.

— Хорошо, — продолжала я. — Тогда надо будет перевести деньги, уплаченные за шесть индивидуальных сессий на счет недельной группы с проживанием. В группе, которая должна начаться через две с половиной недели, есть свободное место.

— Мы заплатим разницу. Я точно буду. — Анна казалась заинтересованной.

Мы успели обсудить еще некоторые концепции из книги Алисы Миллер. Перед уходом я дала Анне книгу Алисы Миллер «Драмы детства». После сессии социальный работник занялась организационными вопросами. В тот же день она позвонила мне и сказала, что финансовый вопрос улажен: деньги за шесть сессий покрывают расходы на первую половину недели, за вторую половину Анна внесет доплату.

А вечером мне позвонил муж Анны.

— Вы предпочитаете наличные или чек? — спросил меня Джон.

Столь прямо заданный вопрос показывал, что решение принято.

— Как Вам удобнее, — ответила я. — Может быть, Анна привезет деньги на следующей неделе, когда приедет на сессию?

Я хотела, чтобы наша следующая встреча с Анной имела вполне конкретную цель. Передать деньги — прекрасный предлог.

— Кроме этого, — извиняющимся тоном продолжила я, — я бы хотела перенести нашу встречу с пятницы на среду или четверг. В пятницу я уезжаю на выходные в Португалию вместе с моей дочерью Мэнди. Я пыталась связаться с социальным работником Анны…

— А хотите поговорить с самой Анной, — предложил Джон. — Она рядом.

— С удовольствием, — ответила я.

После сегодняшней сессии события стали развиваться стремительно и успешно, и я была рада снова пообщаться с Анной. Она взяла трубку:

— Не знаю, что именно случилось сегодня днем, но мне кажется, что все изменилось. Даже Джон заметил разницу. Думаю, мне стоит поработать в группе. Мне кажется, что это поможет. Мне пора вырваться из всего этого. Я готова встретиться с Вами в любой день.

Встречу мы назначили на четверг. Я хотела встретить их так же, как в прошлый раз. Когда они приехали, я пригласила обеих, и Анну и Луизу, в нашу кладовку, построенную еще в 1800-е годы (в то время под полом был холодный ключ, который и охлаждал продукты).

— Хотите попробовать пиккалилли? — спросила я, снимая с полки ярко-желтый горшочек. Вторая встреча началась с того же, что и первая, таким образом, нетрадиционное начало превращалось в правило.

— На вид, как бабушкин, — отметила Анна.

Они зачерпнули соус чайными ложечками и в один голос воскликнули: «Очень вкусно!» — и я почувствовала, что горжусь своей стряпней. После этого я сменила тему разговора.

— Посмотрите, — обратилась я к обеим, — вчера мой муж Кен ездил в издательство, которое печатает нашу книгу «Психодрама: вдохновение и техника». Он отвозил иллюстрации для обложки и нескольких глав. Им понравилось. И пока он там находился, ему преподнесли экземпляр книги «Как я стал психотерапевтом», в которой десять известных специалистов рассказывают о своей профессии и почему они ее выбрали. Видите, тут есть и мое имя.

Я протянула им книгу, с гордостью указывая главу, которую написала.

Анна была в восхищении. Ее доверие ко мне усилилось. Весь ее вид как бы говорил: «Я правильно выбрала терапевта!»

Потом книгу взяла Луиза.

— Почитайте пока, — сказала я, и мы с Анной направились в кабинет. — Толком еще не успела просмотреть сама, — поделилась я с Анной, которая, казалось, радовалась не меньше меня. — Получила ее вчера поздно ночью. Писала два года назад, страшно интересно, как прозвучит сейчас. И вся книга необыкновенная. Собираюсь прочитать на пляже в Португалии.

Интерес Анны был очевиден: у нее даже глаза расширились.

— Как бы я хотела прочесть эту книгу! Непременно куплю, как только она появится в продаже. — А как Вам книга Алисы Миллер? — спросила я.

— Знаете, Марша, это лучшее из того, что мне доводилось читать. Кажется, что она обращается прямо ко мне. И она действительно все понимает. Это все как будто про меня написано! Теперь пытаюсь достать ее книги «Ради вашего блага» и «Не будьте так уверены».

В течение получаса мы с Анной перерыли всю библиотеку, пытаясь разыскать эти книги. Пока мы занимались поисками, Анна жаловалась мне на своего социального работника. «Она никогда не возьмет меня за руку, не погладит по голове, даже когда я плачу. Иногда мне кажется, что ей до меня нет дела.»

— У меня впечатление, что Вы ждете от нее материнской ласки, которой никогда не имели, — заметила я. — Не рассчитывайте получить от нее то, что она не готова Вам дать. Давайте посмотрим, что изменится после недельной группы.

Но все, что я говорила в тот момент, отступало на задний план перед всепоглощающим желанием Анны раздобыть книги Алисы Миллер.

— Единственное, чего я хочу сейчас — достать эти книги! — заявила Анна.

Мы вернулись в мой офис, и я позвонила в местную библиотеку: мне хотелось дать Анне почувствовать полную поддержку, а также показать ей, как лучше добиваться своей цели — сама Анна постоянно боялась обратиться к кому-нибудь с просьбой.

— Эти книги нужны нам прямо сейчас, — сообщила я библиотекарю.

— Как скоро мы сможем их получить? Мы договорились, что в ближайшие дни Анна заедет в библиотеку и возьмет книги.

— Спасибо Вам, — сказала Анна, когда вопрос был улажен. — Жду не дождусь, когда смогу начать читать.

Расстались мы меньше чем через час. Из Португалии я вернулась поздно вечером в субботу. Анна должна была приехать в воскресенье вечером. Дома меня ожидала записка с просьбой перезвонить Анне.

Я позвонила ей в воскресенье утром.

— Можно мне возвращаться ночевать домой, а не оставаться у вас? Мне нужно, чтобы Джон был рядом. Мне очень тревожно, я снова начала ходить во сне.

— Ваша тревога вполне понятна, — ответила я. — Это нормальное состояние перед началом такой группы. Разумеется, вы можете ночевать дома — Вы же не ребенок, вы взрослый человек и сами в состоянии решить, как для вас будет лучше. Я вас неволить не собираюсь.

В ее голосе явно звучал страх, что ее заставят оставаться. Ею слишком часто манипулировали и дома и в школе, поэтому она стала очень чувствительной к малейшему нажиму.

— К тому же сегодня Вам не стоит оставаться, даже если Вы вдруг передумаете. В любой другой день — пожалуйста. А сегодня попросите Джона заехать за Вами в десять.

— Мне очень важно было услышать это, Марша. Большое спасибо. К семи я буду.

Она приехала, перепуганная и молчаливая. Тихо села в углу гостиной и уткнулась в книжку. Тем временем участники группы прибывали. Среди них были как терапевты, желавшие пройти тренинг, так и люди, вроде Анны, приехавшие поработать со своими личными проблемами. Мы всегда устраивали смешанные группы, так как личные и профессиональные цели хорошо дополняют друг друга. Ведь каждый в первую очередь человек, личность.

Морено считал, что равенство в группе — это основа взаимодействия. Люди как бы приводятся к одному — наивысшему — общему знаменателю.

— Кто из вас здесь впервые? — обратилась я к собравшимся в гостиной. Кроме Анны руки подняли еще четыре человека. Разговоры за обедом с двумя-тремя собеседниками свое дело сделали: некоторые почувствовали себя более или менее комфортно и были готовы к общему разговору. Но кое-кому было по- прежнему не по себе.

— Ну и как вам тут?

Ответы были самые разные.

— Я боялась, что не смогу переключиться с отдыха на пляжах Португалии на работу, боялась, что буду не слишком внимательна, — я решила подать пример откровенного признания, надеясь, что ему последуют остальные.

— Я боялся, что не смогу быть до конца откровенным, слишком уж личные у меня проблемы, — отозвался один из участников.

— А у меня проблема с работой. Утром от подушки оторваться невмоготу, — раздался еще один голос.

— А я продолжаю ходить на работу, с которой давно хочу уйти, — откликнулся другой.

— А я вообще не могу понять, в чем моя проблема — то ли работа не по душе, то ли это просто одиночество. Полнейшее. У меня ощущение, что я с ума схожу: мечусь туда-сюда, дом-работа, работа дом; три часа в дороге, три четверти рабочего времени перед компьютером; людей не вижу, поговорить не с кем; дома тоже никого, — в глазах говорившего появились слезы. — Единственное время, когда я чувствовал, что живу — это когда стихи писал. Так теперь и писать не могу. Со мной покончено, — он тряхнул головой и уставился в пол.

Анна внимательно наблюдала за происходящим, потом тоже подняла руку, когда я спросила, кто еще испытывает тревогу. Оглядевшись, она увидела еще несколько поднятых рук. Она была не одна.

— Вас беспокоит, что Ваши проблемы тоже слишком личные? — напрямик спросила я Анну. Она кивнула. Ее лицо постепенно приобретало краски, она уже не чувствовала себя столь одинокой в незнакомом обществе. Заговорила девушка из Дании.

— Боюсь за свой английский. Не то что я на нем не говорю, говорить-то я могу, но вдруг что-то не пойму или буду слишком долго соображать?

Она специально приехала из Дании, чтобы принять участие в работе нашей группы.

— Язык — моя вечная проблема, — подхватил мужчина из Норвегии. — Особенно, когда я провожу здесь сессии по психодраме. Обычно меня хорошо понимают, но я постоянно паникую.

— Да, ясык — больсая проблема, — согласилась психиатр из Югославии. — Сказите сто — нибудь — я пойму. Но когда говорю сама…, - она расхохоталась, и следом рассмеялись остальные. Ей явно полегчало, когда она поняла, что не у нее одной проблемы с языком.

— Мой педагог — Зерка Морено, — заговорила я, — в таких случаях обычно отвечал: «Ваш английский гораздо лучше моего датского, норвежского и сербохорватского». Группа заулыбалась. У Анны, конечно, проблем хватало, но, глядя на нее, я поняла, что сейчас она думает, что хоть с языком у нее все в порядке.

— Сейчас для нас с вами не важно, — продолжала я, — насколько хорошо вы знакомы с психотерапией и психодрамой. Гораздо важнее, что вы хорошо знаете свою собственную жизнь. В ней вы эксперты.

Мы принялись составлять план работы на неделю, и обстановка окончательно разрядилась. Мы составили расписания и возможные отклонения от него. Мы запланировали чаепитие с девонширскими булочками с кремом, осмотр окрестностей и просмотр видеозаписей из нашей коллекции. Я хотела показать Анне запись телепередачи, которую подготовила вместе с кинорежиссером Мидж Маккензи в мае 1989 года по работам Алисы Миллер. Всего мы подготовили четыре передачи. Над той, которую я хотела показать Анне, работали десять актеров и два сценариста. Передача была сделана на документальной основе: это были психодрамы на материале детского опыта актеров. На базе этого материала были написаны три пьесы об эмоциональном и физическом насилии над детьми. Я хотела, чтобы Анна обязательно посмотрела эту запись, но уже после того, как она получит поддержку группы. Я также хотела, чтобы она посмотрела отрывок из интервью Р.Д.Лэнга, где он говорит о насилии над детьми. Но всему — свое время.

Сессия закончилась, и я пригласила всех на кухню выпить по чашке чая, кофе или горячего шоколада. Анна тихо спросила:

— А можно мой муж тоже выпьет чашку шоколада, когда заедет за мной? Он обожает горячий шоколад. Вы не против?

Несколько человек ответили, что будут рады познакомиться с Джоном.

— Возможно, он откажется, — заметила Анна. — Он очень стеснительный.

— Для него может быть важно увидеть, что мы за люди, — сказала я Анне, когда мы отошли к камину. Наш старый сельский дом производил впечатление: огромная кухня, пол выложен голубой плиткой лет эдак триста назад — все это раздвигало границы времени, все это существовало задолго до возникновения тех проблем, которые стали темой нашего разговора.

Джон вошел, сел у камина и посадил Анну на колени.

— Она прекрасно работала в группе, — ободрила я Джона.

Анна сияла.

— Здесь очень хорошо, — обратилась она к мужу. — Скорей бы наступило завтра. Всем спокойной ночи.

И они скрылись в темноте. Им еще предстояло провести 35 минут в дороге.

Джон завез Анну на следующее утро по дороге на работу, ровно в 6.30.

— Как будто и не уходила, — с этими словами Анна вошла в дом. — Знаете, Марша, мне, конечно, страшно, но я собираюсь прорваться. Вчера вечером мне дважды было хорошо, — Анне не терпелось поделиться впечатлениями. — Во-первых, мне было очень приятно, что все захотели, чтобы Джон остался и выпил шоколад. Для меня это было очень важно. А во-вторых, Фил меня приобнял и погладил по плечу.

На вчерашней сессии Фил рассказал, что на Севере ему доводилось работать с женщинами, подвергавшимися сексуальному насилию. Анна выразительно посмотрела на меня в этот момент. Ее взгляд как бы говорил: «Почему мы не встретились раньше? Я даже не подозревала, что такие люди существуют.» Анне было важно узнать, что сексуальные насилия случаются — и их последствия лечатся. Сам факт, что в группе есть человек, который занимается таким лечением профессионально, уже ее обнадеживал.

— Когда он меня обнял, он сказал: «Такое случается. Но все обойдется!» Это был первый раз, когда меня обнимал не Джон.

Ее успокоило, что незнакомый человек, к тому же занимавшийся последствиями сексуальных насилий, смог до нее дотронуться. Это как бы доказывало, что она не бесчувственна — физически и эмоционально.

В 6.30. на кухне был только Джордж. Другие участники группы пока не еще пришли. Мы втроем выпили по чашке чаю. Я показала им морские раковины, которые привезла из Португалии, и, оставив их эти раковины разглядывать, ушла переодеваться. Анна могла воочию убедиться, что просыпание, умывание, переодевание и приготовление завтрака — неотъемлемая часть нашей повседневной жизни. Мне показалось, что Джордж ей понравился. Это был тот самый специалист по компьютерам и поэт, который мотался туда-сюда на работу по три часа в день. Он был неразговорчив, погружен в себя, тревожен. Он решал, как жить дальше. В его обществе Анна не испытывала страха, и они оба занялись приготовлением завтрака.

В силу перенесенного в детстве насилия Анне было трудно общаться с мужчинами. Накануне вечером ее муж говорил мне о том, что для Анны очень важно получать тепло и поддержку не только от него:

— Я ведь единственный человек, с которым она разговаривает, и единственный, кто может до нее дотронуться.

Он смотрел мне прямо в глаза, будто умоляя разделить с ним этот груз. Я надеялась, что удастся выполнить его горячее желание и излечить от боли его любимую Анну. Они напоминали двух лебедей — любящих, преданных, верных. Но у одного лебедя было сломано крыло. И как мог он, Джон, помочь ей, не имея ни знаний, ни поддержки! Одной любви и преданности мало, чтобы сломанное крыло срослось.

В то первое утро группа собралась в нашем «театре». Раньше это был амбар, который мы приспособили под театр: дубовые перекрытия остались, а стены мы выкрасили в белый цвет, на пол постелили ковровые покрытия. Часть комнаты занимала сцена, а сверху был еще балкон. На сцене разыгрывались ситуации из повседневной жизни, а балкон был предназначен для «представителей власти» — богов, учителей, родителей. На балкон также поднимались, когда надо было отыграть гнев или агрессию: замечено, что людям нередко легче выразить эти чувства, если они находятся на возвышении (чисто пространственном) по отношению к аудитории.

Я поставила перед группой пустой стул. — Представьте себе, что на этом стуле сидите вы сами. Обратитесь сами к себе и расскажите, что вы рассчитываете получить за эту неделю — на что надеетесь, чего хотите достичь, каких результатов ожидаете. Поговорите сами с собой.

Один за другим участники группы подходили и разговаривали с пустым стулом. Это один из сотен способов, которые применяются для «разогрева» группы, для того, чтобы повысить ее креативность и определить рамки предстоящей недельной работы.

Анна смело обратилась к пустому стулу:

— Тебя много раз насиловали.

Я гордилась ею: у нее хватило мужества сразу сказать правду. Я видела, каких сил ей стоит собраться духом и продолжать:

— Сколько еще ты собираешься жить с грузом этих воспоминаний? Тебе пора освободиться. Эти люди здесь выслушают тебя.

Она испуганно замолчала и вернулась на место. «А ведь она знает, когда нужно остановиться, — подумала я. — Она умеет не нарушать свои собственные границы, следовательно, она понимает, что именно хочет получить от меня, и в этом я могу на нее положиться». Я осталась довольна ее первым эмоциональным выступлением на группе.

После того, как все присутствующие, включая нас с Кеном, поговорили с пустым стулом, мы выделили общие группы проблем. Те, у кого были неприятности по работе, посетовали, что работа их не удовлетворяет. Те, у кого возникали проблемы в отношениях, беспокоились, можно ли их наладить. Те, кто подвергался сексуальному насилию (а таких в группе было трое), говорили о муках и душевной боли, об опустошенности, которую испытывают с тех пор. Еще одна женщина говорила о своей умирающей матери. Она хотела прояснить для себя природу тех негативных чувств, которые испытывает к матери, чтобы освободиться от них и от чистого сердца проявлять нежность и заботу. Ее мать умирала от дегенеративного легочного процесса, с каждым днем ей становилось все хуже и хуже, и дочь не хотела омрачить обидами их последние совместные часы в этом мире. В таких случаях психодрама очень помогает отделить прошлое от будущего. Эта проблема впрямую затрагивала и Анну: совсем недавно умерла ее свекровь, а за несколько месяцев до этого у отца случился инфаркт. Как это все скажется на ней? Как ей быть? Эти вопросы молнией пронеслись у нее в голове. События выстраивались в последовательность.

— Я рада, что пришла сюда, — сказала Анна во время ланча. — Это именно то, что мне нужно.

Она ориентировалась на собственные ощущения и знание себя больше, чем на советы посторонних, и видела, что именно за это я ее уважаю.

Первым протагонистом стал мужчина, у которого были трудности с общением, с построением правильных отношений.

Морено любил повторять: «Психодрама — это терапия отношений. Ибо психика не здесь (указывая на голову), она проявляется между людьми. Мои отношения с Вами (обращаясь к одному из присутствующих) отличаются от ваших отношений с ним».

Морено не упускал ни единой возможности воспользоваться своим любимым методом «здесь и теперь». Однажды, работая с девушкой, у которой были проблемы с ее молодым человеком, Морено внезапно предложил: «Позвони ему. Прямо сейчас. А мы пока подождем. И скажи ему все, что ты только что говорила нам. Посмотри, может он согласится».

Морено работал так, будто никаких других дел и интересов, кроме проблем нашей группы, у него не было. Времени он не жалел. А это и есть основа процесса психотерапии — неподдельный интерес к каждому и любознательность.

Анна прекрасно провела первый день и чувствовала себя в полной безопасности. В 10 часов приехал Джон. У него явно отлегло от сердца, когда он увидел, что она жива и здорова. Должно быть, ему нередко приходилось за нее волноваться. Они уехали довольные, радуясь тому, что снова вместе.

За пятнадцать лет существования в Холвелле нашего Центра психо- и социодрамы у нас было всего три случая, когда люди не оставались на ночь. В результате происходили сбои в работе, и мы все — и пациенты и терапевты — всегда сожалели об этом. Но не сейчас. Сейчас это было единственно правильное решение: Анне необходима была ее собственная постель и защита мужа.

«Выбрось сценарий и поступай, как требует данный момент, — советовал Морено. — Вчерашний день — не указ для сегодняшнего».

Во вторник утром Анна рассказывала, как прекрасно она выспалась:

— Давненько у меня не получалось так крепко спать.

Она приняла ванну, но вытираться уже не было сил, поэтому ей помог муж. Потом он пошел вскипятить ей чай, но когда вернулся, она уже спала. И не просыпалась до самого утра.

— Раньше я не могла уснуть, не обняв его, а вчера заснула сама, — с гордостью сообщила Анна. — и сегодня утром, когда он предложил подвезти меня к самому дому, я сказала, чтобы он остановился у ворот, и сама дошла в темноте до двери. Держу пари, он теперь весь день только и будет думать, как это я шла одна по тропинке через темный сад.

Она выглядела слегка взбудораженной.

— Что-нибудь не так? — спросила я.

— Мне кажется мою сессию надо провести сегодня, я не могу больше ждать.

Нас сидело несколько человек. Кто-то держал Анну за руку, остальные слушали.

— Думаю, вы вполне справились бы сегодня, ободрила я Анну. — Но чем больше вы узнаете о жизни других людей, тем лучше сможете разобраться в своей жизни.

Я старалась удержать ее. Ей было рановато погружаться в пучину своих чувств. А может быть, я сама была не вполне готова:

— Мне бы хотелось, чтобы вы еще послушали других и поиграли роли в их жизненных драмах. Вам нужно привыкнуть к сцене.

Мне не хотелось, чтобы ее захлестнули эмоции, и в то же время надо было дать ей возможность поддержку группы.

Анна вздрогнула:

— Не знаю, могу ли я ждать.

Она напоминала ребенка, которому не терпится в туалет.

— Сможете! У меня двадцатилетний опыт работы — я знаю, что говорю. Анна неохотно согласилась. Следующим протагонистом была женщина по имени Клэр. У нее было что-то общее с Анной: она хотела понять, почему мужчины так грубы и враждебны. Грубость ей виделась и в их слишком громких голосах, и в волосатых телах. Ее это пугало и эмоционально, и сексуально. Она пыталась понять, не подвергалась ли она сексуальному насилию в детстве. У нее сохранились неясные детские воспоминания, как она лежит на черно-белом кафельном полу где-то под школьной лестницей, а так же воспоминание о тяжелых мужских ботинках, которые надвигаются на нее, и ей страшно.

Мы проанализировали ее католическое монастырское образование, а также отношения с отцом. Родители ее были очень грубы и агрессивны друг с другом. Во время сессии Клэр кричала и плакала от страха, гнева и ужаса. Анна тоже жалобно плакала в объятиях двух членов группы. Один из них был мужчина, про которого Анна потом сказала, что ей «было с ним также спокойно, как с мужем. Впервые в жизни я почувствовала себя в безопасности с другим мужчиной».

Шел всего лишь второй день, а она уже смогла выплакаться на людях. Такого с ней раньше не случалось. Она была напугана, и получила поддержку от посторонних людей. Такого с ней тоже раньше не случалось. Ее успокаивал мужчина, обнимая и поглаживая, — мужчина, который не был ее мужем. И такого с ней раньше не случалось. Это был явный прогресс. Во время сессий она видела чужие несчастья, которые походили на ее собственные. Это сближало ее с группой.

Во второй половине дня поработать вышел мужчина, проблемой которого стала изоляция и постоянное одиночество на протяжении всего детства. Он в принципе не доверял людям, так как с самого начала жизни не мог доверять родителям. В детстве его часто избивали. Ему казалось, что родители просто не хотели его появления на свет. Это был уже второй случай в группе, когда родители не принимали ребенка. Анна узнавала себя: она тоже не была желанным ребенком. Это порождало низкую самооценку, которая подрывалась еще больше сексуальным насилием со стороны трех самых первых мужчин в ее жизни. Она рассказывала об этом во время шеринга — заключительной части психодраматической сессии, когда все присутствующие делятся своими впечатлениями, ощущениями, ассоциациями, возникшими в ходе драмы, сопоставляя свой опыт с опытом протагониста.

— Мне было восемь лет, когда все это началось, — сказала Анна.

Ей становилось легче, когда она небольшими порциями выдавала историю своей жизни, нащупывая хрупкое равновесие между своей откровенностью, самораскрытием — и поддержкой группы.

На следующий день предстояла работа с новым протагонистом. День был теплый, и мы решили устроить перерыв и подышать воздухом перед началом новой сессии. Анна расплакалась. Ее гнев на детей вышел наружу. В окружении членов группы она била ногами и рыдала, она искренне выражала те чувства, которые испытывала в данный момент. Самое время было с ней поработать, и это почувствовали все. Мужчина, который по плану должен был быть протагонистом следующей сессии, уступил ей свое место. Я провела Анну на сцену.

Мне вспомнилось, как во время наших предварительных бесед Анна говорила, что не сможет рассказать о своих детях перед группой, что ей «будет стыдно». Мне было интересно, на что она решится сейчас — ведь только что она испытывала негодование именно в адрес своих детей. Я ждала. Анна сказала, что сначала она хотела бы обратиться к детям.

— Пожалуйста, — сказала я, ставя перед ней два пустых стула. — Представьте себе, что они перед вами.

И снова взрыв гнева:

— Хоть бы вы сдохли! Это из-за вас я сижу в дерьме!

Я предложила сыграть сцену в ее доме, когда она впервые узнала о сексуальных отношениях своих детей. Она показала, как выглядит ее гостиная, обозначая стульями, как выглядят различные предметы ее мебели. В психодраме мы почти не используем декораций — несколько стульев и свободное пространство. Воображение воспроизводит недостающие детали, как при прослушивании радиоспектаклей. Я предложила ей сначала вести разговор от лица дочери, потом — сына. «Я»-высказывание позволяет лучше войти в роль, лучше понять другого человека, чем «он»- или «она»-высказывание. Например, высказывания типа: «Я чувствую себя неловко», «Я нервничаю», и т. д. — наравне со спонтанными жестами и телодвижениями — помогают лучше понять другого человека. Из ролей собственных сына и дочери Анна начала понимать, что и как подтолкнуло их сексуальный интерес друг к другу. Постоянный и повторяемый запрет на любые проявления сексуальности, гипнотическое внушение «Туда нельзя!» неизбежно вылились в прямо противоположную познавательную команду: «Узнай, что там!»

Когда дошла очередь до сцены прихода учительницы с дочерью Анны, я остановила действие и спросила напрямик:

— Анна, напоминаю вам, что вы не хотели представлять эту сцену перед группой. Не пора ли нам остановиться?

Необходимо, чтобы Анна сохраняла контроль над тем, что говорит и делает, чтобы она раскрылась ровно на столько сама хочет раскрыться. Ее основная проблема в том и заключалась, что она не могла контролировать события собственной жизни. Как ее терапевт, я не хотела, чтобы она сейчас повторяла свою ошибку.

— Нет, нет, — возразила Анна. — Я хочу продолжать. С этим пора покончить. С этого все началось, и именно это не дает мне покоя сейчас.

Мы вернулись к прерванной сцене.

— Итак, с этого все и началось? — спросила я Анну, которая играла свою дочь.

— Чушь собачья! Все началось не с этого, — отозвалась Анна из роли дочери. — Все началось задолго до нас, когда она сама в детстве пережила насилие. Нас тогда еще в помине не было, того насилия мы не совершали.

Из роли дочери Анна увидела истину. Морено отмечал: «Люди ведут себя более непосредственно, когда изображают не себя, а кого-то другого» (Моreno 1965). Метод психодрамы помог Анне прозреть. Глазами дочери она увидела все то унижение и недоверие, через которые ее дочь прошла. История повторялась. Дочь Анны, как когда-то сама Анна, умоляла выслушать и понять ее — и не получала ответа. Она умоляла, чтобы ей поверили — а ей не верили. Ее просто не хотели слушать.

Затем мы перешли к сцене, где Анна-девочка пытается рассказать своей матери о сексуальном посягательстве деда. Сцена начиналась с возвращения Анны домой, после того, как она несколько недель гостила в доме деда. Мать отказалась выслушать Анну, показывая тем самым, что считает ее поведение смешным и нелепым. Она практически сходу заткнула Анне рот. Даже выражение отчаяния на лице ребенка не принималось всерьез и категорически отвергалось. Восьмилетняя девочка оказалась в ловушке: у нее не было ни союзника, ни защитника, ей даже не позволили открыть рот. Она была обречена на молчание и одиночество.

На этом этапе драме я предложила Анне воспользоваться своим «теле»: выбрать участника группы, который сыграл бы роль маленькой Анны. «Теле» — это греческое слово, обозначающее «на расстоянии». Морено использовал его в значении проникновения в чувства человека, выявления этих чувств. Телепатия — это обычно одностороннее воздействие. Метод «теле» всегда двусторонний, поэтому человек, которого выбирают на ту или иную роль, обычно знает заранее, что выберут именно его. Для изображения себя в детстве Анна выбрала тихую застенчивую женщину с печальным лицом, а сама, как зритель смотрела сцену из собственной жизни, разыгранную членами группы. Изо рта матери торчала папироса, она ожесточенно ушла головой в стирку, чтобы не слышать, что говорит дочь.

Анна с болью следила за тем, что происходит на сцене: у нее на глазах маленькая девочка боролась за свое право быть выслушанной, рассказать обо всем, что с ней сделали, получить поддержку. Я спросила Анну, был ли в тот момент ее жизни кто-то, кто мог бы ей помочь. Она ответила «нет», как обычно отвечают все, кто перенес насилие.

— А теперь представьте себе, что Вы и есть тот самый взрослый, который может утешить маленькую девочку в ее несчастье, встать на ее защиту. Как бы Вы это сделали? — спросила я.

Анна обняла «ребенка» и заговорила:

— Ты не заслужила такого обращения. С тобой просто не должно было произойти ничего подобного. Говори, выскажись, расскажи всю правду. Тебя обязательно выслушают.

Я попросила Анну выбрать кого-нибудь из группы на роль той матери, которую ей бы хотелось иметь в детстве. Она выбрала женщину с открытым дружелюбным лицом, ласковым и дружелюбным взглядом. Женщина охотно прошла на сцену. Я предложила Анне без слов выразить те чувства, которые она не смогла выразить своей матери в детстве. Анна обняла женщину, уткнулась ей в плечо и расплакалась. Она принялась рассказывать о своем страхе, одиночестве, отчаянном желании получить поддержку и защиту.

— Почему тебя там не было? — всхлипывала она. — Почему там не было тебя? А этот ублюдок! — в ней закипал гнев. — Да его убить мало! Своими руками убью!

Теперь ее желание убить было направленно на истинных виновников ее несчастья. Первоначально она испытала вспышку гнева в роли собственной матери:

— Где эти мерзавцы? — негодовала она, — твой отец, твой дядя и твой дед? Убью всех троих!

Но постепенно она становилась собой, ее самоуважение возрастало, она смогла сама заявить о своих правах. Я дала ей длинную пластиковую трубку, которую она мяла, сгибала, скручивала, а потом с размаху колотила о стоящий перед ней деревянный табурет. Анна попросила трех мужчин из группы сыграть роли ее обидчиков. Они уселись на стулья лицом к ней. Она еще сильнее заколотила своей трубкой.

— Как вы смеете? — вопила она. — Как вы смеете так со мной обращаться? — Она уже говорила за себя сама. Она стала собой. — Ублюдки! Мразь! Давить таких надо!

Ее желание расправиться с дедом, отцом и дядей как бы возвращало нас к началу сессии, когда Анна призывала смерть на головы своих детей. Только сейчас эти чувства были направлены по адресу — тем трем мужчинам, которые искалечили ее жизнь. Дети были ни при чем.

— Я хочу их убить! — Анна повернулась ко мне. — Можно?

— Как Вы себе это представляете? — осведомилась я. — Не забывайте, это психодрама, а не реальная жизнь.

— Пропущу через мясорубку. Зарежу. Головы отрублю. Или нет, лучше сверну им шеи.

Она доиграла сцену воображаемого возмездия. Ярость — самое мягкое слово, которое мне пришло в голову, глядя на чувства, которые ее обуревали. Я осторожно направляла ее эмоции, не меняя ролями с обидчиками. Понять их, выяснить причины такого их поведения не входило в задачи нашей сессии. Слишком многие жертвы оказываются в ловушке, пытаясь понять и простить. Они захлебываются в море разного рода рациональных объяснений, из которого далеко не всем удается выплыть.

Я подкинула ей диванную подушку — для удобства «сворачивания шей». Ее гнев пошел на спад.

— Никогда вам не прощу! Кровосмесители несчастные, недоумки! Тупицы вы эмоциональные, если на такое пошли! — Потом она повернулась ко мне: — Я хочу попрощаться с отцом. И еще хочу принять моих родителей. Оправдывать их поступки — не хочу. Никогда не смирюсь с тем, что было. Но принять хочу — это ведь мои родители. Других у меня нет.

Она притянула к себе отца, жестом пригласила женщину, игравшую мать, вернуться на сцену. Они стояли втроем, взявшись за руки.

— Я хочу, чтобы было так, — подвела итог Анна.

В этой части сессии она получила возможность отследить то хорошее, что было в ее родителях, а также ощутить, что и сама способна на хорошие чувства. Потом она повернулась к двум вспомогательным «я» (членам группы, игравшим значимых людей в ее драме).

— Спасибо вам, что вы все время со мной, — обратилась она к мужу и детям. — И я хочу все время быть с вами. Вы и есть моя настоящая семья. Спасибо, большое всем спасибо.

После того, как Анна проговорила и проделала то, что ей действительно хотелось, выпустила наружу душившие ее чувства, ей стало легче. Не сговариваясь, «зрители» потянулись к «актерам». Трехчасовое путешествие по жизни Анны закончилось, все вздохнули с облегчением, окружили Анну, благодарили за доверие, восхищались ее мужеством. Каждый делился своими личными переживаниями в связи с ее драмой, рассказывал о возникших по ходу ассоциациях и аналогиях, о похожих случаях из своей жизни. Те, кто сами подвергались насилию, подходили отдельно, обнимались с Анной, вместе плакали. Кто-то из них сказал:

— Ваша история — один к одному моя.

Другая отметила:

— А у меня — детали не совпадают, но чувства те же. Когда Вы хотели убить отца, я узнавала себя.

А вот что сказала еще одна участница:

— Анна, огромное Вам спасибо. Я впервые поняла, насколько моей дочери нужна моя поддержка, как ей важно, чтобы я ее выслушивала. Она не подвергалась насилию, но в ее жизни была ситуация, когда ей было очень больно, а я слушать не стала. Когда вернусь домой, обязательно постараюсь исправить положение.

Шеринг продолжался очень долго. Анна слушала, кивала, чувствовала себя увереннее и постоянно повторяла: «Я смогла! Я прорвалась!» Она еле сдерживала ликование.

В ту ночь Анна спала сном младенца. В оставшиеся до конца недели дни Анна активно участвовала в драмах других людей, а в двух даже сыграла роли. Она охотнее делилась своими чувствами и укрепляла приобретенную уверенность в себе.

На четвертый день у нее произошел срыв. Мужчина отрабатывал свою проблему с соседями, которые постоянно изводили его. Постепенно он входил в ярость. И Анна, сопереживая ему, тоже закипела. И вдруг она зарыдала: собственный гнев перепугал ее. Она вскочила и вцепилась в меня.

— Я не могу на это смотреть… Я хочу домой… Я хочу к Джону.

Группа хранила молчание.

— Анна, останьтесь с нами, — сказала я. — вы не сходите с ума, вы просто испытываете сильные чувства. Держитесь! Это скоро пройдет, и вы успокоитесь.

У нее ушло несколько минут, чтобы придти в себя. Ее первый порыв — сбежать, отгородиться, спрятаться, — разумеется, был более легким выходом из положения, чем встретить эмоциональный взрыв и пройти через него, даже в такой безопасной ситуации, как занятие группы.

Мы продолжили работу на сцене. Еще через несколько минут Анна тихо произнесла:

— Это же не мой отец. — А потом, обращаясь к протагонисту, добавила: — Задай ему как следует! Давай, скажи ему все!

Теперь она не хотела сдерживать гнев, которого раньше так боялась. А в конце сессии она неустанно повторяла свое открытие:

— Другие мужчины — это не мой отец. Я не должна их бояться.

В то утро ее реальный отец попал в нашу местную больницу с очередным сердечным приступом.

— Что мне делать? — спросила Анна у группы. — Я бы хотела сделать над собой усилие и повидать его завтра.

«Завтра наш последний день, — подумала я про себя. — Лучше бы ей навестить его сегодня вечером, чтобы завтра она могла получить поддержку группы».

На том и порешили. В половине седьмого утра на следующий день я, как обычно, отперла черный ход. Анна бросилась ко мне:

— Я смогла, Марша. У меня получилось! Ах, если бы он всю жизнь был таким, как вчера!

— Не забывайте, Анна, он умирает. Или думает, что умирает, — мягко ответила я, держа ее за руку. — А теперь расскажите, как прошла ваша встреча.

Вчерашний визит был проверкой нашей работы. А проводила проверку сама Жизнь. Более чем своевременно.

— Я провела у него целый час. Никогда бы не подумала, что смогу. Когда я пришла, он спросил, почему меня давно не было.

Она была старшей из семерых детей, и как-то само собой разумелось, что навещать его будет она.

— Ты ведь знала, что я болею, сказал он.

Они оба говорили с заметным девонширским акцентом.

— Пап, ты тоже знаешь, что мы все время ссоримся, — ответила она. — Я не хотела ссориться, когда ты болеешь, поэтому и не приходила.

— Да, мы действительно все время ссоримся, — подтвердил отец.

— Не будем об этом, пап, — предложила Анна, беря его за руку.

Потом она поговорила с врачом.

— Он сам себя в гроб вгоняет, — сказал ей врач. — Нельзя ему так нервничать и волноваться. Он сам себе делает хуже.

— Понимаете, Марша, он выглядел как перепуганный малыш, — продолжала Анна. — И он все время так на меня смотрел, как будто хотел попросить прощения. Ему еще предстоит пройти обследование. И знаете, я сейчас искренне надеюсь, что с ним будет все в порядке, что он не умрет. Я не хочу, чтобы он умер. Честное слово. Он сейчас похож на того отца, которого мне всегда хотелось иметь. Может быть, я сама себя обманываю, выдаю желаемое за действительное, но было очень хорошо с ним рядом.

Когда группа собралась за завтраком, Анна поделилась своими новостями. Она сама с трудом верила своему успеху.

В самом конце недели Анна сказала:

— Если бы я не пришла сюда, я бы бросила мужа и детей — тех людей, которых я люблю больше всего на свете. Вы чертовски хорошо поработали!

Анна периодически приходит ко мне на индивидуальные сессии. Она все больше и больше приобретает уверенность в собственных силах.

— Я стала другим человеком, — говорила мне Анна. — Я чувствую себя так как не чувствовала ни разу в жизни. Я хорошо сплю, у меня появился аппетит, я не раздражаюсь. Дошло до того, что я предложила дочери выходить куда-нибудь по вечерам развлечься. Муж говорит, что не так напряжена. Я повидалась со своим социальным работником. И знаете, она оказалась не такой плохой, как я думала раньше.

Психодраматические сессии проходят в Холвелле уже много лет. Разблокирование эмоций, изменение отношения к окружающему миру — это очень важные первые шаги на пути к полному выздоровлению. Эти первые шаги как раз и сделала Анна. Во многом она еще находилась в состоянии эйфории по поводу достигнутых результатов. Это еще не полное здоровье. Но и несколько недель спустя она отмечала, что «чувствует себя гораздо лучше, чем раньше.» Интересно, что после прочтения этой работы Анна сказала:

— Просто не верится, что вижу это все на бумаге. С ума сойти. Впервые в жизни у меня ощущение, что мне поверили. В течение всей той недели в Холвелле я мечтала раздвоиться, чтобы одна половинка участвовала в сессиях, а другая за ней наблюдала. И вот сейчас, когда я читаю — и то смеюсь, то плачу, — я чувствую себя тем самым наблюдателем. Надеюсь, многие терапевты прочтут эту историю.

Мы все — и Анна, и ее муж, и я, и все, кто Анну знает, — надеемся, что ее состояние и дальше будет улучшаться. Срывы, конечно, возможны, и поддерживающая терапия, безусловно, нужна, но мы все верим, что назад дороги нет. Если раньше ей приходилось со многим бороться, то теперь она поняла, что ей есть за что бороться. «За», а не «против», и это очень важно.

Сейчас она собирается приобрести новую специальность. Жизнь в ней просто бьет ключом. А во время нашей последней сессии Анна, Луиза и я проанализировали ситуацию последних нескольких месяцев. Анна и Луиза очень откровенно поговорили, поделились всеми чувствами, которые испытывали друг к другу, а под конец даже обнялись. И снова хочется повторить: на такую открытость Анна раньше была просто не способна. Когда Луиза уехала, Анна попросила у меня рецепт пиккалилли.

Так что наша «психодрама под маринадом» удалась на славу!

И в заключении этой работы мне хотелось бы от всего сердца поблагодарить

— во-первых, Мидж Маккензи, которая убедила меня в необходимости написать эту статью;

— во-вторых, моего «компаньеро» Кена Спрага за его живое творческое воображение и неизменную надежду на лучшее, что мне очень помогло в работе;

— в-третьих, мою дочь Морин Хевуд, которую мне очень хочется расцеловать — ведь это она печатала статью в свои выходные, причем последние страницы печатала носом, так как пальцы у нее отваливались.

Без дружеской поддержки этих людей статьи бы просто не было! И самое главное — хочу выразить огромную благодарность Анне.

Мужество ее незабываемо!

Маринад пикалилли[5]

В Великобритании пикалилли подают как приправу. Скажем, по столовой ложке с хлебом и сыром, что просто восхитительно. Или, к примеру, к мясу и овощам. Даже людям, которые вообще-то не любят пикалилли, этот рецепт нравится за мягкий вкус и аромат.

Ингредиенты:

4 фунта кабачка(можно цуккини), порезанного кубиками;

1 фунт разобранной на соцветия цветной капусты;

1 фунт репчатого лука (обычного или лука шалот);

1 один очищенный и нарезанный кубиками длинноплодный огурец или 3 небольших огурчика;

3 унции соли;

12 унций сахарного песка (обычного или коричневого тростникового);

2 пинты белого винного уксуса;

4 унции горчичного порошка;

2 столовые ложки без верха пшеничной или кукурузной муки;

1 столовая ложка куркумы;

1 мешочек специй для маринадов (размером с заварочный чайный пакетик).

Приготовление:

Густо посыпать все овощи солью (можно взять на 2 унции больше) и сахаром (2 унции из 12), перемешать в тазике и оставить на сутки. Откинуть на сито и сполоснуть водой. Положить все овощи, кроме цветной капусты, в глубокий сотейник и добавить оставшиеся 10 унций сахара и полторы пинты уксуса из указанных двух. Положить туда же мешочек со специями. Довести до кипения и варить на медленном огне 15 минут, добавив через 5 минут после закипания цветную капусту (если положить ее сразу, она переварится). Вынуть мешочек со специями. Смешать горчичный порошок, муку и куркуму с оставшимся уксусом. Влить эту смесь в сотейник, перемешать и поварить все вместе 3 минуты. Разлить по банкам, закрыть их или закатать.

Литература

Conway, A. and Clarkson, P. (1987) `Everyday hypnotic induction`, Transactional Analysis Journal 17 (2).

Feldmar, A.(1989) `Did you used to be R.D.Laing?` London: Channel 4, October 3.

Miller, A. (1987) For Yuor Own Good, London: Virago.

Miller, A. (1986) Thou Shall Not Be Aware, London: Pluto Press.

Moreno, J.L. (1953)Who Shall Survive? Beacon, NY: Beacon House.

Moreno, J.L. (1965) Conversation with Marcia Karp.