"Конан – гладиатор" - читать интересную книгу автора (Карпентер Леонард)

Глава седьмая ГЕРОИ

Ночь цирковые артисты провели в роскошнейших апартаментах, примыкавших непосредственно к баням; судя по всему, то и другое некогда составляло часть храмовых резиденций.

Было вдосталь вина и музыкальных инструментов, звучавших допоздна. Конан и Сатильда в конце концов отрешились от мирских забот на открытой террасе с видом на город. Они устроились на обтянутом шелком диване, и тигрица Квамба, посапывая, разлеглась у них в ногах. Когда Скорфос, Бог Солнца, выглянул из-за восточного горизонта, Сатильда лишь застонала и глубже зарылась в подушки. В отличие от нее, Конан вскоре был уже на ногах. Натянув на себя просторную, расшитую золотой ниткой тунику (подарок гостеприимных хозяев), киммериец отправился посмотреть окрестности Империум-Цирка, а заодно раздобыть что-нибудь на завтрак.

Его внимание привлекло рычание и рев животных, и спустя некоторое время он оказался на задах гигантского цирка. Там, отгороженное рослыми кипарисами, помещалось великое множество загонов и ям. Цирковой зверинец поражал своими масштабами, и кого только тут не было! Львы в клетках с латунными прутьями, слоны из джунглей, прикованные за ногу здоровенными цепями, крокодилы, кишащие в исполинских емкостях с водой, врытых в каменистую землю. Стойла, загоны для быков, всяческие мастерские… равно как и помещения для коз, кур и овец, предназначенных в качестве корма для хищников, — все это занимало немалый участок, простираясь вниз по отлогому склону холма. Зверье как раз пора было кормить. Занимались этим целые множество рабов. Невольники деловито сновали туда и сюда, и редко кто поворачивал голову, чтобы посмотреть на любопытствующего киммерийца.

— Тяжелое это дело — управляться с животными! А сколько пищи им надо! Мулы, погибшие вчера, съедены уже дочиста… — Конан обернулся на жизнерадостный голос и увидел Мемтепа, подходившего к нему по усыпанному сеном проходу. — В Империум-Цирке содержится множество разнообразнейших животных, привезенных с разных концов империи, — продолжал евнух. — В основном, конечно, всякие диковинки, ну, и кровожадные хищники — надо же считаться с запросами публики! Какой шум стоит здесь каждое утро!.. — Мемтеп остановился, прислушиваясь к жуткому хору: со всех сторон доносились завывания, рев, пронзительный визг. — А ты что скажешь, Конан? Утолил ли ты ежеутреннюю потребность в мясе и хлебе насущном?..

— Я-то выспался и поел, — сказал Конан. — Но если ты припоминаешь, у нас с собой два здоровенных хищника, и они тоже, я думаю, не отказались бы чего-нибудь пожевать. Или, может, ты намереваешься им скормить кого-нибудь из служителей?..

— Ах, да! Как же, как же, медведь и тигрица. Не изволь волноваться: о них позаботятся. А пока разреши мне показать тебе, где тут что… — И Мемтеп махнул рукой в сторону громоздящейся стены Цирка, окруженного бесчисленными пристройками. — Не правда ли, он по-своему великолепен? Он считается одним из чудес нынешней Стигии…

— Его не было тут несколько лет назад, когда я проезжал мимо, — сказал Конан.

— Конечно, не было, — согласился евнух, проводя гостя между грудами гниющих овощей и забором, за которым бродили косматые, клыкастые и потрясающе вонючие вепри. — Строительство началось, когда на трон взошел нынешний Тиран, блистательный Коммодорус, а храмовый Первосвященник Некродиас дал свое благословение. Завершилось же оно всего четыре года назад. Видишь ли, до тех пор храмовые владения, по существу, пустовали. Здесь, где мы с тобой стоим, располагался змеиный сад, примыкавший к местам священного поклонения вон они там… — И Мемтеп указал рукой на приземистые здания под зелеными крышами, видневшиеся позади цирковых сооружений. — Строительство Цирка, а после и управление им было отдано на откуп коринфийскому торговому землячеству, благо в него входят многие богатейшие и наиболее образованные жители Луксура.

К слову сказать, именно они выстроили замечательные акведуки, благодаря которым наш город, вполне возможно, вырастет вдвое. Их талант и прозорливость, помноженные на богатства и трудолюбие Стигии, уже создали поистине удивительные…

— Ну и кто платит за все это? — перебил Конан. — И ради чего?

— Владельцев много, но ты знай, что Цирк себя окупает, причем многими способами. Во-первых, плата за входные билеты. Далее, почти каждому хочется сделать ставку. Зрелище привлекает иностранных посланников и купцов, что, в свою очередь, идет городу только на пользу. Со своей стороны, мы всячески стараемся, чтобы наши союзники из Коринфии и Зингары чувствовали себя как дома. — Мемтеп провел Конана прочь от звериных вольеров в тень грандиозной стены. — Главное же состоит в том, что великолепные всенародные зрелища немало способствуют престижу государства и церкви и внушают уважение горожанам. С арены цирка им внушаются непреходящие нравственные ценности: трудись в поте лица, играй честно — и будешь вознагражден… — Подойдя к высокой деревянной двери, Мемтеп распахнул ее, и они с Конаном оказались внутри загородки. — Как ты, вероятно, уже выяснил из будничной жизни вашей собственной труппы, залог любого успеха есть повседневный труд и непрестанные упражнения…

Участок хорошо утоптанной земли, на котором они оказались, был занавешен сверху грубым рядном. Тканый полог пропускал достаточно света, но в то же время надежно защищал от палящих лучей, а заодно и от постороннего любопытства, — в особенности сверху, с внешней кромки Цирка, возвышавшейся непосредственно рядом. Загородка оказалась помещением для упражнений. Здесь были тюки сена и гимнастические «кони», множество потешного тупого оружия и мишеней, укрепленных на столбах и подвешенных к перекрытиям. Час был еще ранний, и в зале присутствовало всего два или три атлета. Они занимались сосредоточенно и молча. Чувствовалось, что это помещение было главной тренировочной площадкой при арене.

— Здесь, — пояснил Мемтеп, — готовятся те, кому предстоят смертельные схватки. Противников у них хоть отбавляй: это приговоренные преступники, рабы и военнопленные — вроде диких риффов, с которыми вы сражались вчера. Однако они содержатся в другом месте, в особой тюрьме. А те, на кого, можно сказать, молится весь Луксур, наши любимцы гладиаторы, вершители судеб Империум-Цирка, — о, они вкушают почет и довольство, доступные мало кому из горожан! Мы также стараемся побуждать их всемерно оттачивать свое мастерство… — И он подошел к обрезку бревна примерно в руку длиной, подвешенному на цепи. На одном конце бревна висел иззубренный щит, а на другом подобно мечу торчал тупой металлический прут. — У некоторых, — продолжал Мемтеп, — есть собственные наставники, бывшие наемники и офицеры из войска. Они обучают их боевому искусству…

Конан достал из-под скамейки у ворот потешный меч с деревянной рукоятью, подошел к висящей мишени и без долгих разговоров нанес удар, от которого медный щит согнулся, чуть ли не вдвое.

«Ответ» последовал незамедлительно. Бревно на цепи подскочило и бешено завертелось. Конану пришлось стремительно пригнуться, не то, пожалуй, торчавший прут мог наградить смертельным тычком.

— Что же это за удар, после которого сам остаешься открытым! — заметил низкий голос. — Дай покажу, как надо…

Конан с оглядкой отошел от еще вертевшегося бревна и оглянулся. Мемтеп отбежал далеко прочь, еще, когда он замахивался, но на смену ему, поднимая тупое оружие, уже подходил другой человек — широкоплечий чернокожий мужчина в кожаной юбочке-килте, судя по всему, уроженец страны Куш. Конан с интересом следил, как этот парень обходит мишень и становится в стойку.

— Приветствую тебя, Мадазайя! — воскликнул Мемтеп. И пояснил: — Фанатики цирка называли его Мадазайей Стремительным, пока он не получил более почетного прозвища — Мастер Меча. Мадазайя, это Конан, уже прозванный Сокрушителем за свои вчерашние подвиги на арене…

Киммериец заметил, что евнух не пытался пожать руки ему или кушиту и вообще как-то к ним прикоснуться, почтительно держась в сторонке от обоих мужчин.

Новый знакомый показался Конану не слишком свирепым. Занимая место перед мишенью, Мадазайя двигался медленно и уверенно, и какую-то особую стремительность в нем трудно было заподозрить. То есть бойцом он, ясное дело, был опытнейшим. И шрамы, украшавшие черное тело, были получены уж точно не на арене.

Конан присмотрелся к светлым полоскам на его щеках и узнал в них ритуальные шрамы, бытовавшие у племен южного Куша. Вот Мадазайя начал двигаться… он скользил туда и сюда, перетекая, как собственная тень, и по лицу его блуждала задумчивая, мечтательная улыбка.

— Смотри, — сказал он, поднимая стальную дубинку, зажатую в могучем кулаке. — Прежде, чем бить, всегда будь готов ударить еще и наотмашь…

Тупой металл зазвенел, когда оружие Мадазайи соприкоснулось с торчавшим прутом. Бревно крутанулось, и вновь послышался лязг: кушит точным движением отбил развернувшийся щит.

При этом его действия преследовали тайную цель: не только поразить мишень, но еще и направить ее вращение в опасную для Конана сторону. Киммериец был настороже, но отскакивать не стал, предпочтя нанести подряд два удара. Двигался он ничуть не медленнее Мадазайи.

— Эге, да ты, оказывается, вовсе не такой уж увалень! — Мадазайя шагнул вперед и обрушил на мишень целую серию беспощадным ударов, заставив бревно подскакивать и вертеться и при этом все время «гоня» его прямо на Конана. Тот только поспевал парировать сумасшедшие выпады, сыпавшиеся слева и справа и направленные то в голову, то в пах.

Киммериец не отступил ни на шаг. От одних ударов он уворачивался, другие отбивал, и время от времени посылал бревно обратно с не меньшей силой и скоростью, чем это удавалось кушиту.

— Ты удивительно быстр, и это позволяет тебе не считаться со многими правилами, — прокомментировал Мадазайя. Говоря так, он перехватил оружие двумя руками и нанес по щиту страшный удар сверху вниз, направив железный шип по дуге Конану прямо в грудь.

— Я сам себе правила составляю! — отозвался киммериец.

Отведя в сторону лезвие, он крутанулся на одной ноге, а другой метко пнул бревно, подправив его вращение таким образом, что зазубренный щит понесся на Мадазайю. Чтобы увернуться, кушиту пришлось предпринять стремительный маневр, лишенный, однако, большого достоинства.

— Неплохо! — кивнув, похвалил чернокожий. — Напомни мне, если я позабуду: я бы не хотел оказаться против тебя на арене. Во всяком случае, не в конце длинного, утомительного дня… — Вытянув крепкую мускулистую руку, он перехватил и остановил бревно. — Хватит пока. Я не хочу, чтобы ты слишком запыхался…

Сам Мадазайя, если только Конана не обманывали глаза, дышал не намного быстрее, чем вначале, и на черной коже не было заметно никакого пота.

— Добро, — отозвался киммериец, отступая в сторону от мишени.

А потом, повинуясь неожиданному душевному побуждению, бросил тупой меч и протянул чернокожему руку. Тот посмотрел Конану в лицо — и ответил на рукопожатие. Так приветствовать друг друга, было заведено у легионеров: пальцы обхватывали не ладонь, а предплечье, запястье прижималось к запястью. Этот способ был в ходу у всех воинов и странствующих наемников восточных пустынь.

— Значит, мир! — Мадазайя кивнул Конану, повернулся и пошел прочь.

Другие атлеты, поневоле наблюдавшие за состязанием и разговором, не стали прерывать своих занятий и пускаться в беседы с тем или другим. Мадазайя подверг новенького испытанию: его право. А вообще-то всем им, быть может, однажды предстояло сойтись в смертельном бою и убивать друг друга. Поэтому каждый предпочитал держаться сам по себе.

— Если у тебя все пойдет хорошо, и ты станешь любимцем толпы, таким же, как Мадазайя, очень возможно, что вас с ним сведут в поединке, — заметил Мемтеп. — Наши зрители, понимаешь ли, необыкновенно любят сравнивать своих героев: чей лучше?

— Ну, и ставки делаются, должно быть, ого какие, — задумчиво кивнул киммериец. — Но даже и в этом случае, я полагаю, можно как-то договориться?..

Миновав учебную площадку, они вышли в обширную пристройку, оказавшуюся оружейной. Здесь витал запах ржавчины и несвежей крови. Снаряжение, частью устроенное на козлах, частью сваленное в большие лари, отличалось величайшим разнообразием. Кое-что было начищено и содержалось в порядке, другие предметы, исковерканные и замызганные, выглядели жалкими и смешными.

— Ну и шлемы тут у вас, — сказал Конан. — Какие неуклюжие! Забрало слишком широкое, и еще этот козырек! Зачем? И драться неудобно, и шея, пожалуй, устанет…

Мемтеп с улыбкой провел узкой смуглой рукой по краю одного из шлемов.

— Когда послеполуденное солнце заливает белый песок и отражается от мраморных стен, гладиаторы все готовы отдать за маленький клочок тени. Да ты сам скоро в том убедишься. Такой шлем хорошо защищает глаза и от солнца, и от песка, который порой бросают в глаза. Излишний вес и некоторое неудобство оправдывают себя на арене. Еще как оправдывают!

Конан невнятно проворчал что-то, выражая согласие. Потом, подойдя к полному ящику изломанного, ржавеющего оружия, осведомился:

— А это барахло, вероятно, предназначено для тех, кто любим публикой меньше?

— Совершенно верно, — ответил Мемтеп, подводя его к надежно запертой двери в дальней стене. Справившись с запорами, он распахнул дверь: открылся сырой, вонючий проход. — Там, — сказал евнух, — помещаются рабы и опасные звери, предназначенные для арены. Их выпускают в цирк через ворота, которые так и называются: Врата Приговоренных.

Пройдя по вымощенному камнем тоннелю, Конан достиг полуоткрытой двери, сквозь которую вливалось слепящее солнце. За ней виднелась арена и пустые трибуны. Конан увидел на арене десятки рабочих и с некоторым удивлением заметил, что они устанавливали тяжелые сваи и наводили перекрытия, сооружая ровный деревянный пол на том месте, где только накануне была яма в два человеческих роста, предназначенная для крокодилов.

— Арена обыкновенно вся ровная, — сообщил Конану подошедший Мемтеп. И продолжал, отвечая на его невысказанный вопрос: — Ее пол устроен очень сложным образом. Он состоит из множества деревянных частей, расположение которых можно изменять как угодно. Можно устроить беговые дорожки, лабиринты, западни — все, что требуется. Есть даже идея сделать отвод с главного акведука, чтобы можно было заполнять арену водой!

Конан промолчал, глядя на рабочих, сновавших в яме, как муравьи. Никаких рептилий там больше не было. Почти не было и воды, только в самых глубоких местах еще стояли лужи. Киммериец невольно размышлял о том, как, должно быть, все готовилось к приезду Ладдхью и его труппы. Какие уж тут случайности и ошибки!..

Тем не менее, он не стал терзать Мемтепа каверзными вопросами, поскольку дело, кажется, так или иначе завершилось полюбовно и ко всеобщему удовольствию.

— Империум-Цирк все время изменяется, непрестанно подвергаясь переделкам, направленным на расширение и улучшение, — продолжал Мемтеп, указывая на другие группы рабочих. Одни подновляли штукатурку на стенах, другие возводили над привилегированной трибуной, не пойми что — то ли балкон, то ли основу для матерчатого навеса. Сооружение должно было опираться на колонны; рабочие уже сколотили деревянные опалубки и теперь лохань за лоханью вываливали туда густой серый строительный раствор. — Наши люди трудятся под надзором лучших зодчих и мастеров, приехавших из далекой Коринфии, — с гордостью добавил Мемтеп. — Нет ничего такого, что они не могли бы совершить!

Говоря, таким образом, евнух повернулся и увлек Конана обратно в тоннель. Однако киммериец задержался, чтобы заглянуть еще в одну арку, из которой исходил явственный запах смерти. Внутри было холодно и темно. Несколько ступенек вели вниз, и там, на соломенных подстилках, брошенных на каменный пол, лежали человеческие тела. Конан узнал в них пустынных кочевников, убитых накануне. Скрюченные тела казались особенно жалкими и какими-то хрупкими под одеждами, которые вдруг стали почему-то велики для, словно ссохшейся плоти. Еще в мертвецкой стояло плетеное кресло, и там сидел раб-смотритель, закутанный от холода в светлый плащ. Он посмотрел на Конана безо всякого любопытства. Запаха он, похоже, не замечал.

В дальней стене подвального помещения вдруг начала открываться толстая дверь. Из-за нее показались двое в красных одеждах, похожие на жрецов. Бритые головы покрывали просторные капюшоны. Не удостоив Конана даже взглядом, они кивнули сидевшему рабу, и тот кивнул в ответ, делая какие-то пометки на покрытой воском дощечке. Двое подошли к одному из тел, взяли подстилку за концы и отработанным движением подняли мертвеца. Молча, слаженно пронесли его в дверь, и дверь захлопнулась. Было слышно, как с той стороны лязгнул засов.

— Кто они такие? — спросил Конан, обернувшись к Мемтепу. — Что происходит с телами тех, кто погиб на арене?

Евнух, увлекая Конана дальше по коридору, ответил словно бы неохотно:

— Как я уже упоминал, Империум-Цирк выстроен на освященной земле и при деятельной поддержке Храма Сета… — Тут он оглянулся на своего собеседника, и киммериец увидел у него в глазах торжественное благочестие, смешанное с чем-то подозрительно напоминавшим суеверный страх. — Ты, наверное, знаешь, что религия, которой придерживаемся мы, стигийцы, уделяет особое внимание смерти и посмертию. Я имею в виду судьбу души, или постигающую ее после того, как она утрачивает вещественную оболочку. Нам некогда открылось, что вечная жизнь души может быть достигнута только путем сохранения тела. Это касается как вельмож, так и последних рабов. Иначе в загробном мире некому будет ни повелевать, ни прислуживать. Ты понимаешь, о чем я?

И Мемтеп оглянулся на Конана, шедшего за ним по проходу между клетками и зарешеченными сараями.

— Мне известно, — отозвался тот, — что вы, стигийцы, сами не свои насчет мумий и усыпальниц.

— Вот именно. Так вот, дабы поддержать душу в ее посмертии, тело следует должным образом подготовить и сохранить. Соответственно, когда договаривались о возведении Империум-Цирка, было поставлено условие: каждый человек или священное животное, которому выпадет судьба распроститься здесь с земной жизнью, удостоится обряда мумификации и обретет надлежащее место в Вечности. Служки в красных одеждах, что уносили тела, это не кто иные, как старшие ученики Манетоса, Верховного Бальзамировщика. А уж он подчиняется непосредственно самому Первосвященнику, Некродиасу. Храм держит здесь, при Цирке, особое подземелье для бальзамирования. — Мемтеп кивнул в сторону дальнего угла тыловых помещений Цирка, где они с Конаном еще не были. — Таким образом, несмотря на нынешнее засилье иноземных обычаев, мы сохраняем и поддерживаем свою веру.

Конан недоверчиво мотнул головой:

— Ты что же, хочешь сказать, будто из всех, кто отдал душу на арене, делают мумии? Даже из тех, кто верует совсем по-другому?..

— Не всем достаются равные почести, — ответил Мемтеп, словно пропустив мимо ушей вторую часть заданного ему вопроса. — Тела знаменитейших бойцов, по требованию народа, замуровывают, погребая прямо в стенных нишах Цирка. — И Мемтеп для примера указал на неглубокий альков под одной из множества арок, поддерживавших отвесную стену. — Конечно, почитаемые захоронения делаются не здесь, а со стороны улицы. Какая там красота! Люди воздвигают урны и цветочные венки, изваянные из камня, делают каллиграфические надписи по-стигийски и по-коринфийски… А надо всем этим — посмертная маска героя, высеченная скульптором, с самоцветами, вставленными вместо глаз. Так и кажется, что взгляд следит за тобой, куда бы ты ни пошел! Кому же, как не героям, вкушать вечные почести на небесах?

Конан на это промолчал, решив про себя не задавать больше вопросов. Сам он о смерти задумывался всего менее. Его собственные религиозные убеждения, основанные на сказаниях о суровых северных Богах вроде Крома и Митры, не придавали большого значения судьбе бренного тела после того, как его покинет душа.

Тем не менее, киммерийца порядком затошнило от перспективы однажды оказаться выпотрошенным (он ведь будет мертв, а значит, беспомощен и не сумеет за себя постоять!), а потом его набьют пахучими веществами… то есть попросту засолят, как окорок! — да еще замотают в тряпки и поставят торчком на радость толпе!..

Вот уж спасибо большое. В свое время он насмотрелся на то, как отвратительные некроманты наделяли свои мертвые жертвы неким подобием жизни и подчиняли собственной воле, заставляя совершать всевозможные непотребства. Почем знать, вдруг жрецы этого мерзкого Сета своим бальзамированием действительно захватят в плен его душу и оставят ее гнить внутри тела, быть может, обрекая скитаться среди чужих ему призраков этого их Загробного Мира?.. Тошно было даже думать об этом.

Мемтеп вывел его полукруглым проходом как раз к тем покоям, где только теперь просыпались и собирались завтракать его друзья-циркачи. Артисты с большим воодушевлением обсуждали выпавшее им страшное испытание: оно ведь, как ни крути, в конечном итоге оказалось-таки именно тем Великим Успехом, которого они ожидали в Луксуре. Когда все подкрепились, Мемтеп повел труппу смотреть помещения, отведенные Ладдхью и его друзьям для постоянного проживания. Это был целый ряд жреческих домиков, с виду довольно непритязательных, но на самом деле гораздо более подходивших для повседневной жизни, чем роскошные временные апартаменты, где они ночевали. Бардольф и еще несколько человек горели нетерпением отправиться вместе с Ладдхью в караван-сарай за вещами, а заодно за новыми упряжными мулами, которых им пообещали предоставить взамен погибших. Другие, в том числе Сатильда, решили заняться устройством и размещением людей и зверей и приступить к обсуждению новых выступлений.

— Лично я, — заявил Дат, — хотел бы для начала посмотреть город.

— Я с тобой, — сказал Конан. — Сколько, понимаешь, мечтал о хорошей попойке в стольном Луксуре…

— Соблазнительный способ провести утро! — разминая мускулистые плечи, присоединился к ним Рогант. — Пошли, проверим, не разучились ли мы еще крушить столы и скамейки…

Востребовав у Ладдхью кое-какие деньги авансом, троица отправилась в город. Мемтеп предложил им невольника-провожатого, но они отказались, расспросив только, как пройти в Коринфийский квартал и еще на Внутренний Причал: там, по их сведениям, были самые гостеприимные уголки города. Конан не распространялся о мешочке с золотом, подобранным на арене. Просто надел его на прочный шнурок и повесил на шею.

Они вышли наружу через каретный двор, чтобы не тащиться мимо всего Цирка и потом по склону холма с его богатыми особняками, Но даже и здесь, на задворках, их мгновенно узнали оборванные уличные мальчишки, и героям не стало житья. Маленькие голодранцы принялись требовать милостыню, а встретив отказ, начали весьма ядовито высмеивать их вчерашние похождения на арене.

— Так это те самые деревенские неумехи, а, ребята?

— Да, это увальни, которые пытались рассмешить диких быков, вертясь и жонглируя у них перед носом…

— А я и не знал, что в каком-то там паршивом бродячем цирке бывают такие бойцы, — обратился к Конану явный вожак беспризорников, тощий меднокожий мальчишка. — Когда вы уезжаете из города и таскаетесь по грязным дорогам, на вас что, все время нападают быки и разбойники?

— Мало ли кто мешает нам жить, но всегда получает достойный отпор, — со значением ответствовал Конан. — А ну, брысь!

— Так, как ты, размахивать мечом в ярмарочном балагане не учат! — не отставал настырный мальчишка. — Ты, наверное, наемник? Или гладиатор из какого-нибудь хайборийского города?

— А тебе-то что? — поинтересовался киммериец. — Неужели у вас даже младенцев вроде тебя пускают смотреть на кровопролитие в цирке? Если да, то ваш город поистине катится в…

— Я вижу больше и знаю больше, чем десяток взрослых горожан, — заявил малолетний нахал.

— Да? Ну и как тебя в таком случае зовут?

— Я — Джемайн, — объявил юный вожак, причем остальная шайка уважительно замолчала. — А ты, я знаю, Конан Сокрушитель, второй величайший воитель Империум-Цирка.

— Герой дня, — хмыкнул метатель Дат, стоявший рядом с киммерийцем. — На которого сегодня все ставят…

— Или, во всяком случае, будут ставить, — сказал Джемайн, опасливо поглядывая на Дата.

— А про меня что говорят? — ревниво поинтересовался второй спутник Конана. — Между прочим, именно я, Роганг Сильный, открыл вашего нынешнего любимчика. Именно я преподал ему те рожки и ножки цирковых наук, которых он успел нахвататься! — Рогант пытался шутить, но шутки получались плохо: в голосе угадывалась раненая гордость. — Скажи-ка мне, молодой негодяй, есть ли мое будущее в твоем волшебном кристалле?

Хитрая рожица Джемайна скривилась в циничной ухмылке.

— А как же! Конечно, есть! Империум-Цирк всех принимает и всем находит подходящее применение. Каждый умелый боец может сколотить там немалое состояние…

Рогант, казалось, принял эти слова. Остальные замолчали, довольные, что прекратились наскоки. Уличная шайка постепенно рассыпалась, с троими мужчинами остался только Джемайн. Он, верно, еще надеялся на подачку. Или на то, что они ему выболтают некие сведения, которые потом можно будет продать. Мощеные переулки тем временем вели их вниз, прочь от циркового комплекса. Все они выходили на широкую улицу, расположенную в долине между «их» холмом и другими, вздымавшимися южнее. Эти холмы были повыше и застроены не так плотно. Пробираясь между лавочками и жилыми домами, мужчины и мальчик наконец оказались в тени длинной цепочки высоченных каменных арок. Арки вели вдаль, перешагивая прямо через крыши построек.

— Это величайший из акведуков, построенных при Коммодорусе, — сообщил циркачам их маленький провожатый. — Он здорово облегчил жизнь простым горожанам, да и богатеям помог лучше устроиться на Храмовом холме.

— Неужели там, на такой высоте, бежит вода? — спросил Конан, щуря глаза и всматриваясь в слепящую синеву.

— Еще как бежит! В особом крытом канале. Крыша нужна, чтобы птицы сверху не гадили! — объяснил Джемайн. — Воду дают источники, которые бьют в южных холмах. Чтобы выстроить эту махину, коринфийцы навезли в Луксур тьму-тьмущую зодчих и каменщиков. Цельную тыщу, вот!

— Но тяжести, спорю на что угодно, перетаскивали стигийцы, — сказал Конан, гладя ладонью каменные блоки размером с хороший сундук.

Они как раз проходили мимо одной из опор пролета, вздыбленного над улицей.

— Именно, — подтвердил Джемайн. — Первосвященник распорядился, чтобы рабочие собрались отовсюду, с каждого хозяйства. Так всегда поступают, когда строят новый храм или пирамиду… Ну, и с Цирком, конечно, тоже так было. Зато коринфийцы — они во какие начальники! — Мальчик улыбнулся. — На строительстве умерло не так уж много народу, только те, кто срывался вниз.

Конан что-то проворчал, оценив про себя, насколько хорошо подогнана была кладка, поддерживавшая небесную реку. Потом спросил:

— Так, значит, все это было построено за время правления Коммодоруса?

— А как же! Никакого Тирана у нас не любили так, как Коммодоруса. Особенно за его выходки на арене! — У Джемайна разгорелись глаза. — А еще поговаривают, будто его войско однажды сбросит власть Храма и объявит его Императором Луксура. Или всей Стигии!

— В самом деле? — спросил Конан недоверчиво. — И что же думают об этом жрецы Сета?

Мальчик только пожал плечами: упоминание имени всемогущего Бога-Змея, перед которым трепетала вся Стигия, ничуть не заставило его оробеть.

— Старый Некродиас — тот еще подарочек, — сказал Джемайн. — Он такой раздражительный и сварливый, что его даже младшие жрецы и те недолюбливают. В деревнях люди все еще верят во всякую старомодную чепуху, но у нас в городе народ просвещенный. Мы научились понимать и уважать чужие обычаи, особенно коринфийские…

Это последнее заявление содержало в себе определенную долю истины. Идя по улице, Конан и сам обратил внимание на ту атмосферу многонациональной свободы, что витала в воздухе Луксура. По крайней мере, в этой части города не ощущалось ничего похожего на настороженную замкнутость других городов Стигии.

Двери и окна, не забранные ставнями, были распахнуты настежь и кое-где уже украшены тентами, — утреннее солнце палило вовсю. По хорошо вымощенным панелям разгуливали горделивые мужчины и женщины, не прятавшие лиц под вуалями. Мелкие торговцы тащили лотки и тележки, громко расхваливая товар. И ни тебе воинствующих жрецов, расставленных повсюду присматривать за порядком, ни змеиных кумирен на каждом углу с их четырехголовым тотемом.

Не видно было и военных, хотя Конан припомнил, как при въезде в город их фургоны миновали казармы, расположенные у главных ворот.

В целом Луксур, пожалуй, напоминал ему Тарантию или Бельверус. Хотя до необузданной вольницы, скажем, Шадизара этому городу определенно было еще далеко.

Троих цирковых артистов по-прежнему узнавали и приветствовали на каждом шагу. Особенно когда богатые кварталы остались за спиной и они вступили в более простецкую и скученную часть города. Пешеходы махали им издали, а кое-кто проталкивался поближе и тянулся пожать руку на счастье. Владельцы лавок наперебой предлагали им фрукты и сдобные булочки. Несколько раз подбегали мастеровые с толстыми пластинами сырой глины: каждому хотелось, чтобы Конан оставил на глине отпечаток своей правой руки. Ему было не жалко. Он понимал: эти отпечатки обожгут в гончарной печи и потом продадут собирателям и болельщикам. Или вовсе сделают слепок и станут его размножать.

Одному деятелю понадобились отпечатки рук всех троих. Это несколько утешило уязвленную гордость Роганта. Что касается Дата, то его всеобщее внимание, казалось, не больно-то и волновало.

Пока все это происходило, сорванец Джемайн из кожи вон лез, исполняя обязанности добровольного стража и проводника. Он разгонял оравы ребятишек помладше, липнувших к гладиаторам, собирал отвергнутые съедобные подношения и прятал их за пазухой, а также настырно требовал плату с тех, кто жаждал заполучить отпечаток ладони. Он выдавал исчерпывающие характеристики всех таверн, игорных домов и притонов с девками, а заодно пытался что-нибудь разузнать о самих атлетах, об их физическом состоянии и боевых качествах. В общем, мешал он им, конечно, здорово.

Однако парнишка был весьма наблюдателен и меру не забывал: знал, когда лучше заткнуться и промолчать.

С его непрошеной помощью они вскоре оказались в оживленном иноземном квартале, где прилавки были завалены невиданными лакомствами, яркими тканями, посудой и украшениями из далеких Хайборийских держав.

Многое было привезено из Зингары, Аргоса и Асгалуна на кораблях, ходивших по Западному морю и по великому Стиксу. Однако большая часть диковинок явно происходила из Коринфии и Заморы и была привезена сюда через Коф, Хорайю и пустыни восточного Шема.

Коринфийские перекупщики успешно использовали верблюжьи караваны наподобие торговых кораблей пустыни, а потом сплавляли добро по тому же Стиксу на тростниковых баржах, выстроенных на один раз.

А уж горожане явно знали толк в иноземных товарах. Кроме светлокожих чужестранцев, приходивших сюда за ежедневными покупками (известно же, что многие предпочитают съестные припасы, к которым привыкли на родине), сюда приходило множество местных. Конан выделял взглядом зажиточных ремесленников и роскошных красавиц — жен либо подруг светских и церковных чинов. Они присматривали себе украшения на ювелирных прилавках и примеряли модные платья, укрывшись за занавесками в мастерских портных; занавески, впрочем, почти ничего не скрывали. В сторонке дожидались носилки и крытые возки, доставившие дам.

Говоря о женщинах, надо отметить, что наши атлеты, естественно, привлекали взоры всевозможных прелестниц. Чуть не из каждой двери к ним обращались с зазывным словом и соблазнительным взглядом. Однако интерес тут был чисто деловой, и Джемайн делал все возможное, чтобы разогнать совратительниц и не дать своим «подопечным» впасть в искушение.

Когда они добрались до Восточной стены города, кварталы вокруг совершенно явно сделались увеселительными. Многочисленные таверны, стойла для верховых животных, гостиницы и разного рода сомнительные заведения предлагали свои услуги погонщикам верблюдов и матросам с барж, доставившим в город заграничные редкости. Конан про себя рассудил, что ближе к вечеру, когда придут еще караваны из пустыни или корабли со стороны моря, здесь станет куда как шумно и весело.

Но самый-то вертеп, как оказалось, располагался вне стен, за Восточными воротами. По всей видимости, строители Луксура приложили сугубые усилия к тому, чтобы не допустить нашествия водным путем. Они не впустили вовнутрь укреплений широкого судоходного канала, предпочтя оставить под стеной небольшой клочок суши, где могли разгружаться как речные паромы и баржи, так и сухопутные караваны. Потому-то Внутренний Причал, как именовали эту часть выселок почтенные горожане, успел разрастись в целый городок шатров кочевников, всевозможных времянок, складских помещений, лавочек и ларьков. Ко всему прочему, городок этот лежал вне досягаемости таможенников и сборщиков церковных податей, которые взимали свою мзду под сенью городских ворот. А посему на Внутреннем Причале процветал богатейший черный рынок, не знающий ни поборов, ни пошлин. Чем только здесь не торговали! Хочешь — купи языческого идола, хочешь — непокорного или некрасивого раба и вообще любой товар, не отвечающий по своему качеству слишком высоким запросам отцов города.

Конечно, большая часть купленного и проданного здесь все равно оказывалась в городе, протащенная мимо таможни предприимчивыми горожанами и мелкими спекулянтами…

Добравшись в эту дыру, на самый речной берег, где на немощеных улицах властвовала грязь, а нищие, сидевшие у обочин, обращались к прохожим на странных и непонятных языках, где даже отчаянный Джемайн чувствовал себя не в своей тарелке, — вот здесь-то цирковые атлеты решили развлечься и освежиться. Они разыскали пивнушку: просторное помещение с кровлей, подпертой множеством столбов. Раньше тут, по-видимому, была конюшня, и соответствующий аромат вполне сохранился. Называлось заведение «Прогулочная баржа», и над дверью, в самом деле, было приколочено грубо вырезанное и покрашенное изображение корабля. Название до некоторой степени оправдывалось тем, что бывшая конюшня действительно стояла у самой воды. В каком-то десятке шагов шуршали камыши и виднелись полузатопленные лодки, гнившие в вонючей неподвижной воде канала.

Ничтоже сумняшеся гладиаторы заказали себе вина и пива из кувшинов и бочонков, красовавшихся позади стойки. Сама стойка представляла собой широкую доску, положенную на две бочки, и стоял за ней однорукий, одноглазый речной пират. Он выдал им напитки в объемистых половинках кокосового ореха, которые были здесь в ходу вместо кружек, и жадно сгреб отсыпанные ему медяки. Джемайн утолял жажду сильно разбавленным вином, а мужчины попивали аррак — перебродивший пальмовый сок с южных плантаций.

— Ну что, парни, на кого нам ставить следующий раз на арене? — спросил из-за стойки одноглазый пират. Голос у него был скрипучий, с шемитским акцентом. — Вы, небось, скоро будете выступать на празднике Баст?

— Все может быть, — ответил Рогант. Их узнали, и ему это льстило. — Хотя определенно нам еще ничего не сказали.

— Вы новенькие, — сказал пират. — Публика к вам еще не привыкла и не разобралась, чего вы стоите. Но бой обязательно будет, как же иначе! А где бой, там и ставки… — И он сощурил единственный глаз, придирчиво осматривая троицу. — А вы, значит, неплохо себя чувствуете? Не сильно помяты после вчерашнего?

— Помяты!.. — фыркнул Рогант. — Я бы сказал, скорее наоборот! Лично мне это именно то, что требуется для здоровья!.. А уж какую жажду вызывает… — И он кинул на доску еще несколько медяков. — Налей, дружище, еще по одной!

— Если хочешь заполучить ценные сведения о будущих чемпионах, спрашивай меня! Меня, Джемайна из квартала Кожевников! — Как ни слабо было разведенное вино, мальчишка, проглотив его, вырос в собственных глазах в десять раз. — Я никогда не ошибаюсь, подсказывая ставки! — вещал он с апломбом. — Я всегда знаю, кто станет звездой! Моя интуиция ни разу никого не подводила!..

Для себя Конан давно уже решил не придавать большого значения нашептываниям зазывал, якобы знающих что-то о ком-то. Но Луксур буквально помешался на ставках, и это поневоле производило впечатление. Киммериец повернулся к пирату и, когда тот устремил на него взгляд единственного водянистого глаза, сказал:

— Ты был вчера на представлении? Видел, как нас всех едва не разорвали дикие звери и разбойники?.. — Тот покачал головой, и варвар продолжал: — Сам не видел, но откуда-то знаешь; Скажи, любезный, неужели ты, в самом деле, поставил бы деньги на исход такого вот безумного представления?..

— Я?.. — в свою очередь удивился одноглазый. — А почему бы, собственно, и нет? Уж если на то пошло, я и вчера серебряный шекель ставил. Только без обид, хорошо?

Поскольку упоминаний о выигрыше не последовало, оставалось предположить, что ставил он не на Конана с друзьями, а против. Киммериец нахмурился и спросил:

— Но скажи мне, пожалуйста, чего ради биться об заклад, если в состязании нет ни капли здравого смысла, я уж не говорю о честной игре?

— Так ведь все знают, что схватки несправедливые! — авторитетно вмешался Джемайн. — Все дело в том и состоит, чтобы заранее выяснить, у какой стороны преимущество, и правильно сделать ставки!

— Я все время слежу, что делается на арене, — не обращая внимания на болтовню мальчишки, проговорил одноглазый. — Уж если на то пошло, именно там я оставил и руку, и глаз, причем то и другое в один день. Со временем, милостью Сета, я надеюсь выиграть денег и вознаградить себя за потерю…

— Во имя всех Богов! — Конан чуть не подавился арраком. — Это тебе целый воз серебра выиграть придется! Две такие раны сразу, и выжить…

— Никто и не говорит, что мне легко далось возвращение к жизни, — с горечью ответил его собеседник. — И самая крутая драка, чтобы ты знал, началась уже после того, как меня покалечили. Еще чуть-чуть, и уволокли бы меня бальзамировщики Манетоса, Жреца Мертвецкой. Уволокли и сделали бы мумией. Им ведь наплевать, даже если кто еще дышит… Берегись их, друг мой! Не всякому раненому везет так, как повезло мне…

Покуда Конан, Джемайн и одноглазый обменивались мнениями, а Рогант лакомился арраком, Дат покинул стол и потихоньку выбрался наружу. На открытом крылечке таверны, среди нищих и всяческого отребья, ошивалась четверка оборванных, тощих юнцов, проследовавших за гладиаторами через весь город. Приставать они не приставали, но, по мнению Конана, мыслишку о небольшом грабеже определенно держали в уме: дай только дождаться, покуда потенциальные жертвы не напьются хорошенько.

Дат прямо подошел к этому хулиганью и, не больно-то испугавшись хмурых физиономий, скоро уже вовсю рассуждал с ними вполголоса. А потом куда-то ушел вместе с юнцами.

Конан все это видел, но особого внимания не обратил. Дат, в конце концов, был примерно ровесником молодым обормотам и не многим от них отличался. И здесь, в Стигии, Дат был чужестранцем в гораздо меньшей степени, чем он сам или Рогант. Дат неплохо болтал по-стигийски, и мозгов ему было не занимать. Небось, не пропадет. Да и парней от возможного нападения отговорит.

Тем не менее, киммериец невольно вспомнил о том, что все они явились сюда, можно сказать, без оружия, — ну там, кинжал в фут длиной, так разве это оружие! А посему Конан решил соблюдать осторожность. Уж во всяком случае, не напиваться сверх меры.

Только-только он принял это мудрое решение, как к нему подгреб мужчина из местных: таких во всем мире называют «портовыми крысами». Голый по пояс, здоровенный толстый стигиец выглядел так, будто способен был, действуя шестом, в одиночку довести баржу до Кеми. Или сам туда доплыть по реке. Слух у него оказался удивительно острым. Он покинул своего приятеля, тоже подвыпившего и клевавшего носом на крыльце, и подошел, встряв в разговор.

— Намфет!.. — зарычал он, обращаясь к одноглазому. — Мне уже блевать охота от твоих россказней об арене!.. А что до вас, чужестранцы, — пора вам узнать, что и среди нас полным-полно молодцов, которым все ваши цирковые подвиги — раз плюнуть! Каждый из нас в сто раз вас превзойдет. Только мы, в отличие от некоторых, день-деньской заняты честной работой. Некогда нам чепухой всякой баловаться…

Рогант, потягивавший вино, моментально обиделся.

— Вот что, парень, не называл бы ты чепухой то, в чем ни уха ни рыла не соображаешь. Ты, небось, и не видел, как мы тренируемся. Знай же, что мы все свое время посвящаем культуре тела и оттачиванию своего искусства. Не многие, сойдясь с нами в честной борьбе, сумеют…

— А я вот вас в упор не вижу! — Стигиец обернулся на своего приятеля: тот был выше и худощавей, но тоже обладал могучими мышцами грузчика. Он держался чуть позади и язвительно ухмылялся. — Вы, должно быть, цирковые тяжеловесы? Да я за день, когда баржу разгружаем, больше тяжестей перетаскиваю, чем вы за целое лето, шастая по городам-коровникам Шема! — Он расхохотался и звучно рыгнул. — Или вы, может, на арене деретесь? Тоже неплохо! Мы с Луфаром прямо тут, у себя на Канале, видели больше драк, чем десяток намасленных, избалованных неженок вроде вас — на арене! Хотите, покажем, как это делается?..

Конан уже отодвигался в сторонку, завоевывая пространство: надо будет вырваться из четырех стен пивнушки, а уж на улице он развернется, как следует. «Портовые крысы» заметили его движение и решительно двинулись наперехват.

И в это время, откуда ни возьмись, явилась неожиданная подмога. В дверях возник Дат и с ним его новые знакомые — уличные оборванцы. Юноши сейчас же весьма по-деловому взяли грузчиков в клещи. Удары посыпались без каких-либо угроз или предисловий. Причем кулаки мелькали так быстро, что даже Конан не поспевал рассмотреть, чем дрались ребята: просто руками, медными кастетами или… оставалось только надеяться, что не ножами.

«Портовые крысы» некоторое время тщетно пытались отбиться, потом повернулись и выкатились за дверь. Победители проводили их пинками, но скоро бросили погоню и возвратились, нехорошо пересмеиваясь между собой.

— Толково деретесь, — похвалил Конан.

Ему так и не пришлось пустить в ход кулаки, и он без улыбки посматривал на Дата и четверых уличных головорезов.

— Пожалуй, вы тоже могли бы драться на арене за деньги!

— И будут, если кто-нибудь прислушается к моему мнению, — откровенно заявил Дат. — Парни конкретные, то, что надо!

— А, по-моему, мы бы и сами с теми типами управились, — буркнул Рогант, только теперь слезая с перевернутого бочонка. Он изо всех сил изображал хмурое разочарование.

— Пошли-ка лучше отсюда, пока они не вернулись со стражей! Их не так много, но до чего вредные! — посоветовал Джемайн.

Конан только тут сообразил, что Дата и его новых друзей привел не кто иной, как маленький сорванец. Теперь он изо всех сил тащил их в дверь и обратно в город.

Они допили свое вино, и вышли наружу. Вместе с молодыми голодранцами их было восемь — вполне достаточно, чтобы любая уличная шайка наделала в штаны. Дат выглядел очень довольным.

— Говорю тебе, Конан, я так рад, что отправился в путешествие и доехал до самого Луксура! Одно слово — как домой попал!..