"Река времен. Ave Maria" - читать интересную книгу автора (Михальский Вацлав)IПрилетев из Ашхабада в Москву, Александра трое суток не показывалась на глаза ни маме, ни Ванечке-адмиралу. Все это время, с краткими перерывами на сон, она провела у постели Адама в хирургическом отделении медицинского института, благо она была тут своя для всех. На четвертые сутки стало окончательно ясно, что с Адамом все в порядке, что он акклиматизировался и пошел на поправку. Его осмотрел сам Папиков и нарочито строго сказал Александре: – Хватит дурака валять! Ходи, как положено, на кафедру, а сюда забегай. А вы, майор, – обратился он к Адаму, – можете вставать потихоньку. Выздоравливайте. Я на вас рассчитываю. – Папиков вышел из палаты, а Адам недоуменно спросил у Александры: – Что значит он на меня рассчитывает? – Хочет, чтобы ты работал его ассистентом, – счастливо улыбаясь, шепнула ему на ухо Александра. – Этого не может быть, он ведь знает… – Поэтому и хочет взять тебя к себе, что знает – не подведешь, – переиначила понятный ей подтекст его слов Александра. – Так я пойду? – Она нагнулась и поцеловала его в небритую щеку. – Бороду отрастил, как дед, бриться пора. Завтра я тебе принесу все необходимое. Я пойду, а то еще дома не была, – неожиданно для самой себя добавила Александра и осеклась, подумав, что под словами «дома не была» она имеет в виду не только маму, но и Ивана. – До свиданья, – сказал Адам и отвернулся к свежевыбеленной стене палаты. Порядок в отделении был образцовый, не похожий на обычные городские больницы. Этот порядок завел еще Бурденко, и с тех пор его свято поддерживали. Новость о желании Папикова сделать его своим ассистентом была для Адама ошеломляющей. Он понимал, что его привезли в Москву вынужденно, что по выздоровлении надо будет как-то выкручиваться, но чтобы ему выпало работать в Москве, да еще с самим Папиковым, о котором он был наслышан еще в студенческие лета! Нет. Нет и нет! Такое никак не укладывалось у него в голове. Странно сказать, но его страшило будущее выздоровление. И в Ашхабаде, и здесь, в Москве, он был счастлив с Александрой. Но так же счастлив был он и с Ксенией в том степном поселке, где она его выходила. Он и в неволе каждый день думал о Ксении с любовью, о детях, которые остались без отца… Ксения спасла ему жизнь, и Александра спасла ему жизнь. Он законный муж Александры, которая носит его фамилию. Он и законный муж Ксении Половинкиной, бывший еще недавно сам Половинкиным. Действительно, Половинкин… Более подходящую для него фамилию и нарочно не придумаешь: раздвоилась его жизнь напополам, на равные доли. Хотя не совсем равные, есть ведь еще его и Ксениины дети, им ведь тоже должна быть доля. Хорошо, что Александра знает о Ксении и детях, хорошо, что они с Ксенией знакомы. Но как ни крути, а решать придется. Они ведь должны поверить, что дороги ему обе? Должны или не должны? Ну поверят, и что? Обе будут его женами одновременно? Не получится. И никто ведь не виноват: ни он, ни Александра, ни Ксения. Виноват не виноват, но страдать придется всем… Адам думал о том, как связаться с Ксенией, как объявить ей о своем положении. Как она к этому отнесется? Он представлял себе мысленно поселок с его кособокими домишками, видел, словно воочию, аляповатый коврик с белым лебедем, который столько дней смотрел на него в упор своим единственным синим глазом в те времена, когда он, Адам, был лежачий. Вспоминал он и длинную стену из белого силикатного кирпича, отгораживающую комбикормовый завод от всего остального мира, вспоминал и кабинет Семечкина со старинной мебелью и медпункт, из которого его взяли. Многое мелькало перед глазами, даже отец и сын Горюновы, забивающие осиновый кол промеж ног Вити-фельдшера. Чего только не вспомнил, чего только не вообразил, а вот представить подросшими собственных детей, Александру и Адама, так и не смог… Дежурная медсестра принесла градусники измерять вечернюю температуру, и на этом размышления Адама невольно прервались. Температура была нормальная. Тем временем Александра как раз подходила к «дворницкой». Мама вышла навстречу ей с полным ведром помоев. – Заходь, доню, – нарочито громко сказала мама и прошла мимо нее в темную глубину двора к мусорке. За время отсутствия Александры в «дворницкой» ничего не изменилось. Было уютно, как всегда, и очень тепло. Десять дней назад начали топить, кочегарка за стеной заработала на полную мощь. Александра с удовольствием бросила в угол свои пожитки, сняла легкую куртку и прошла к толстой бежевой трубе парового отопления погреться. На улице было не слишком холодно, но противно, зябко, дул ветер, срывался дождь. Вернулась со двора мама, поставила пустое ведро под рукомойник и спросила: – Давно в Москве? – Откуда ты знаешь, мамочка? – Надя сказала. А ей кто-то еще сказал из тех, кто бывает у вас в институте. – Надя все знает, сексотка [1] – с сарказмом заметила Александра. – Двадцатого мы прилетели в Москву из Ашхабада. – Из Ашхабада? – Да. Там было землетрясение. – Слышала. У нас передавали: есть жертвы. – Только жертвы и есть, а больше там почти никого не осталось. – Так серьезно? – Страшно, ма. Десятки тысяч погибших. – А по радио ничего не говорили особенного. «Есть жертвы, есть разрушения». Только и всего. Наверное, они думают, что землетрясения противоречат советской власти. – Наверное. Ты меня кормить собираешься? – Прости, ради Бога! – засмеялась мама. – Я тебя увидела, так обрадовалась, что о тебе самой забыла. Котлеты у меня есть, вермишель сейчас отварю. Ты все эти дни была в институте? – Да, с Адамом. – С кем? – едва слышно переспросила Анна Карповна. – С моим и Ксенииным мужем Адамом Домбровским. Пауза была долгой. – Я сама поставлю вермишель. Ты присядь, не волнуйся, все хорошо. Анна Карповна послушно присела на табуретку и молча наблюдала за тем, как дочь разжигает керосинку и ставит на огонь воду в кастрюльке. – А где вермишель? – Где всегда, в буфете. Буфетом они называли некое его подобие, сколоченное из крашенной коричневой краской фанеры поверх остова из досок. Сооружение местного дворового умельца было хотя и неказисто на вид, но очень удобно тем, что в нем было много ящиков. За ужином Александра рассказала матери все в подробностях. Почти все, не касаясь, естественно, интимных отношений с Адамом. Касаться они их не касались, но те подразумевались сами собой. – Ты ведь его любишь, – вздохнув, сказала мать. – Люблю, – просто отвечала Александра, – и, наверное, буду всегда любить. – Ты еще не была дома? – Я дома! – с некоторым вызовом в голосе отвечала Александра. – Не передергивай, – миролюбиво проговорила мама, – я имею в виду Ванечку. – Нет, еще не была. – Понятно. Господи, и как жизнь умеет закрутить, нарочно не придумаешь! – Ма, я сегодня останусь здесь… Можно? – Не надо бы, доченька, переломи себя. – Не могу. У меня нет сил на вранье, а еще меньше сил на правду. – Оставайся. Как будет – так будет. – Спасибо, – Александра поцеловала мать в седой висок. – Спасибо, мама, ты у меня все понимаешь. Я вот высплюсь, соберусь с силами, – добавила она уверенно и подняла над головой сжатый кулак, – и буду врать круглосуточно! – Бедная моя девочка! – засмеялась мама и погладила Александру по щеке как маленькую. – Соберешься, я не сомневаюсь. Вкусный чай с Ксенииной душицей… Позавчера она приходила в гости… Очень о тебе беспокоится… – А Ксении я, наверное, скажу правду, почти всю правду, и отведу ее в клинику к Адаму. Ты как думаешь? – Я тоже так думаю. Она ведь ни в чем не виновата, а тем более ее маленькие. Такая жизнь у нас крученая. Испокон веков все у нас против людей – и вчера, и сегодня, и, наверняка, завтра так будет. Такая мы заколдованная страна, такой народ: каждый в отдельности и умница, и герой, и умелец, и совсем незлой человек, а вместе все мы толпа. Да, толпа, которую могут взять в оборот и унизить сверх всякого предела урки и недоучки, выскочки, все таланты которых только в наглости и полной беспринципности. – На войне было проще, – сказала Александра. – Когда допекут, воевать мы умеем, что правда, Саша, то правда. Но почему не умеем жить в мире? Почему за тысячу лет нашего государства не научились беречь людей? Почему мы необучаемы? Александра не знала, что сказать маме, и они обе долго слушали, как бьют в потолочное окошко невидимые струи дождя. – Ма, всего семь часов, а уже темно, и так половина года… – Половина жизни в потемках и в холоде… – Я бы сейчас водки выпила. У нас есть? – Есть. Давай выпьем. – Мать прошла к буфету, достала из известного ей укромного местечка четушку водки, или, как ее любовно называли в народе, «маленькую». – У меня для этого случая и сало есть, и соленые огурцы, и лук, и хлеб. Гулять так гулять! – весело добавила мама. – Чего-чего, а водку мы с тобой, кажется, никогда в жизни не пили! – Точно, еще не пили! Пора начинать! – засмеялась Александра, и на душе у нее стало так радостно, так спокойно… За мамой, действительно, как за каменной стеной. А немножко водки она всегда держит в доме в лечебных целях – для компрессов, для растирок. Вот они сейчас и полечатся. В четыре руки они мигом накрыли на стол. – На правах младшей я буду виночерпием, – сказала Александра, вспомнив похожие слова Папикова, обращенные им к Адаму в палаточном городке под Ашхабадом. – Сейчас выпьем и как запоем, – смеясь, сказала мама, – давно мы с тобой не пели! Веселое мамино настроение тут же передалось Александре, ей даже спать расхотелось. Она сбила сургуч с горлышка бутылки, вынула штопором пробку – в те времена еще были пробки, еще не придумали запечатывать водку алюминиевой фольгой. – Ну я наливаю на мизинец. – Александра налила по чуть-чуть водки в стаканы. Они только собрались поднять стаканы, как в дверь негромко постучали. – Господи, кого это принесло? – в сердцах пробормотала Александра, вставая из-за стола. – Не спеши, – приостановила ее Анна Карповна, проворно заткнула пробкой бутылку и поставила ее под стол, стаканы с налитой водкой отодвинула в дальний угол стола и накрыла чистым полотенечком, которое они имели в виду употребить в виде салфетки одной на двоих. – Так я откину крючок? – шепотом спросила Александра. Мать кивнула в знак согласия. Александра пошла открыть входную дверь. – Ой, вернулась! – прямо с порога бросилась ей на шею Ксения и заплакала у нее на груди. – Входите, дети, входите, не напускайте холода, – радушно сказала Анна Карповна. – Все, Ксеня, все, – успокаивала гостью Александра, – садись к столу. Как говорят алкаши, третьей будешь, – добавила она с нервным смешком. – Так, Саша, клади Ксении огурчики, сало, картошку, – сказала Анна Карповна, доставая из-под стола четушку водки. – И третий стакан подай гостье. – Ой, а я никогда в жизни не пила водку! – смущенно проговорила Ксения. – Иногда можно, – заметила Анна Карповна, – и повод есть, и погода располагает. Александра налила в стакан Ксении водки и сказала: – Ты, как выпьешь, сразу воздух выдохни и хлебом занюхай. – Ладно, – браво согласилась Ксения. – Давайте, девочки. – Анна Карповна помолчала. – Давайте выпьем за главное: веру, надежду, любовь, взаимопонимание… А все остальное приложится и образуется. Давайте! Они звучно сдвинули стаканы. Ксения смело выпила водку и в тот же миг стала пунцовая, а на глазах ее выступили слезы. – Хлебушком занюхай, хлебушком! – настаивала Александра. – И салом закуси с огурчиком… – Ой, ма, какие у тебя вкусные огурчики! Такие солененькие, прелесть! Мне со вчерашнего дня их хотелось или с позавчерашнего… Так хотелось, что прямо во рту у меня стоял их вкус. Анна Карповна переменилась в лице и внимательно посмотрела на дочь долгим, изучающим взглядом. Все трое закусывали в охотку и раскраснелись, разрумянились, даже Анна Карповна. – Давайте сразу по второй, – предложила Александра, которой хотелось набраться смелости. – Куда спешить? – улыбнулась Анна Карповна. Ксения напряженно молчала. Она почувствовала в поведении Александры что-то странное. – Да, – словно прочитав ее сомнения, сказала Александра, – я привезла его из Ашхабада. Зрачки Ксении расширились. Она поняла все. – Он здоров? – наконец вымолвила Ксения. – Выздоравливает. Он был ранен мародерами. Там мы сделали операцию. Двадцатого прилетели в Москву. Кроме Адама привезли еще троих раненых. С сегодняшнего дня ему разрешено вставать с постели. Лечение еще недели на три. Через два-три дня, когда он окрепнет, я отведу тебя к нему. – И меня пустят? – недоверчиво спросила Ксения. – Пустят. Я понимаю, что ты имеешь в виду, но он больше не заключенный. Он свободный гражданин, майор медицинской службы в отставке Адам Домбровский. – Он Половинкин. – Нет! Запомни, Половинкин погиб в ашхабадском землетрясении. Половинкина больше нет, есть Домбровский. – А в поселок ему нельзя возвращаться? – робко спросила Ксения. – Нельзя. Он будет жить и работать в Москве. Молчавшая до сих пор Анна Карповна вставила реплику: – Ты не пугайся, Ксения, даст Бог, все уладится. – Я не за себя, я за него… – Вижу, что не за себя, – сказала Анна Карповна, – и за него, и за ваших деток ты не волнуйся, все утрясется. – Спасибо, – все с той же робостью в голосе сказала Ксения, и в это время в дверь громко постучали. – Входите! – крикнула Александра, забывшая накинуть крючок. В дверь постучали еще громче. – Открыто, чего ломитесь?! – вспылила Александра. – Входите! Наконец дверь приоткрылась, и в нее просунулось нечто громоздкое; и не сразу можно было понять, что это человек в мокрой плащ-палатке. – Дверь за собой притягивайте! – крикнула, вставая из-за стола, Александра, готовая едва ли не к рукопашному бою. Вошедший сбросил с головы мокрый капюшон, и перед ними оказался рыжий-рыжий растерянный паренек лет девятнадцати. – Товарищ адмирал… я новый вестовой… товарищ адмирал на сутки дежурить заступили в штабу, меня узнали послать, приехали ихняя жена? – путаясь от волнения, скороговоркой выпалил вестовой. – Приехали, – неожиданно подбоченясь, отвечала Александра, – так и передай адмиралу: ихняя жена приехали! – Есть! – козырнул солдатик. – К пустой голове руку не прикладывают, – отметив, что вестовой без головного убора, употребила старую армейскую шутку Александра. – Вопросы есть? – Никак нет! Разрешите идти? – Идите. – Стой, деточка, стой! – Анна Карповна проворно сделала три бутерброда с черным хлебом, салом и дольками соленых огурцов. – На, деточка, – подала она бутерброды солдату. – Не надо. Нас кормят. – Бери, бери! – командным тоном распорядилась Александра, и вестовой взял бутерброды. – Спасибо! – громко поблагодарил он, выходя за дверь под дождик. – Как говорят на флоте, рыжий – к удаче! – весело сказала Анна Карповна. – А ты, адмиральша, смотри как раскомандовалась. А ну-ка наливай, Саша! Александра налила всем по второй. – Давайте за Адама, – сказала она просто. Чокнулись. Выпили. – Ты хлебушком занюхивай, хлебушком, – как и в первый раз, настоятельно советовала Ксении Александра. – Вот. А теперь сала, огурчика. Не зря говорят: первая рюмка колом, а вторая соколом. Ну что, нормально, Ксень? – Нормально, – отвечала Ксения, все еще соображающая насчет «адмиральши» и поэтому даже водку выпившая почти как воду. – А насчет жены адмирала, Ксень, ты не ломай голову. Это я адмиральская жена, а муж у меня Ванечка-адмирал. Мы даже официально зарегистрированы. – Настоящий адмирал? – растерянно спросила Ксения. – Натуральный. – Я их только в кино видела, а так нет, – оторопело проговорила Ксения. – Увидишь. Я тебя познакомлю. И в эту минуту Ксения поверила, и ее юное лицо преобразилось. До этого оно было хорошеньким, а теперь стало прекрасным. Его словно осветили загоревшиеся глаза, наполненные торжествующим светом любви. Впервые в жизни Александра увидела вдруг осчастливленного ею человека. Вот так рыжий солдатик, сам того не ведая, расставил все по местам. Александра, конечно, могла и раньше сказать Ксении о Ванечке, да не было у нее на это сил, не хватало решимости. До Ашхабада она еще надеялась, сама не зная на что, и скрыла Ванечку-адмирала от Ксении, тем более что сделать это было совсем не трудно. Да, до Ашхабада она на что-то смутно надеялась, и оказалось, что не зря: ведь там она не только встретила Адама, но и привезла его в Москву. – По третьей? – обреченно спросила Ксению Александра. – По третьей, – мгновенно уловив слом в настроении Александры, сказала Ксения. И тут же торопливо добавила: – Можно я тост скажу? – Конечно, скажи, обязательно скажи, – подбодрила ее Анна Карповна. – Мы тебя слушаем! – У меня есть мама, есть бабушка, есть Александра и Адам, я очень богатая, а теперь ты, Саша, делаешь для меня то, что делаешь. Вы теперь моя самая родная родня! – сквозь слезы сказала Ксения. Она выпила водку одним махом, но не совсем удачно, закашлялась, и Александра стала не сильно бить ее кулаком по спине, приговаривая: – Ты хлебушком, хлебушком занюхай! Ксения наконец справилась с кашлем, тыльной стороной ладони вытерла слезы. – А я, девчонки, пья-на-я! – засмеялась Анна Карповна. – Давайте песни петь. – Давайте, – неуверенно поддержала ее Ксения, – только у меня голос слабый, а слова я почти всех песен знаю. – Ничего, что голос слабый, ты подхватывай и распоешься, – ободрила ее Александра. – Что будем петь, ма? Русские? Украинские? – чуть помолчав, спросила Александра. Ей было удивительно, что мать в присутствии чужого человека говорит по-русски. «Видно, что-то стронулось в ее душе, надоело прятаться, – с горечью подумала о матери Александра, – хотя Ксения теперь нам не чужая». Медленно-медленно, как будто снимая многолетнюю усталость, Анна Карповна провела сухими ладонями по лицу. И Александра, и Ксения насторожились, решив, что у нее закружилась голова. А Анна Карповна вдруг подняла над головой руки, звучно щелкнула пальцами как кастаньетами, метнула прямо перед собой молодой, светоносный, дерзкий взгляд и запела: – L'amour est un oiseau rebelle [2]… За стеной в кочегарке перестали греметь лопатами. Видимо, кочегарам тоже захотелось послушать, как радио поет «Хабанеру» из оперы «Кармен». А дождь, казалось, в такт лупил по стеклу в потолке, будто сопровождая голос Анны Карповны, в ее шестьдесят с лишним лет довольно чистый и молодой. Первую строчку Анна Карповна спела по-французски, а все остальное по-русски. А когда ария закончилась и Анна Карповна смолкла, дождь за окном тоже взял волшебную паузу. – А я тоже в школе французский учила, – наконец едва слышно вымолвила Ксения. Потом они пели хором русские и украинские песни, но недолго. Ксению решили оставить ночевать. Она не противилась. Удобств в «дворницкой» не было, а общественный туалет стоял в темной глубине двора, метрах в пятидесяти. Спасибо, у Александры остался подаренный ей Ираклием Соломоновичем фонарик-жучок, с ним было веселей скакать под дождем по лужам. – Мы с тобой в туалет сбегали, как в контратаку. А сколько там хлорки! Жуть! Меня прямо тошнит по-настоящему, – на обратном пути сказала Александра. – От хлорки тошнит – это точно. Меня, правда, нет. От хлорки, – подтвердила Ксения, приплясывая под дождем. «А вдруг не от хлорки?! – открывая перед гостьей дверь «дворницкой», подумала Александра. – А вдруг?…» И тут ей вспомнился недавний мамин изучающий взгляд, когда она заговорила за столом о соленых огурчиках. |
|
|