"Вашингтонская история" - читать интересную книгу автора (Дайс Джей)

5

Илейн Монкриф Биверли по-своему, исподволь, оказывала известное влияние на историю Соединенных Штатов. Это обстоятельство молчаливо признавали все в Вашингтоне, хотя об этом нигде и никогда не было и, по всей вероятности, не будет написано. Илейн доставляло удовольствие сводить вместе людей, которым было о чем поговорить, но которые, возможно, не встретились бы в менее интимном кругу из боязни возбудить кривотолки, а возможно даже — нежелательные подозрения. Фейс отлично знала об этой склонности миссис Биверли, ибо Тэчер рассказывал ей не один забавный случай, — в душе Фейс бывала шокирована, но, чтобы не нарушать семейного мира, умалчивала об этом.

Несмотря на чувство облегчения, с каким Фейс услышала о том, что они едут на вечер к миссис Биверли, пожалуй, трудно было бы найти в Вашингтоне другое место, где бы ей так не хотелось появляться в этот ужасный день. Вполне возможно, что там будет кто-нибудь из Департамента — и уж, конечно, не такой человек, который мог бы посочувствовать Фейс. Она боялась, как бы какой-нибудь ее сослуживец — из числа тех, кто все знает, — не намекнул на розовую повестку. Нетрудно представить себе, как воспринял бы Тэчер такой публичный скандал.

Тэчер был одним из тех молодых людей, которых миссис Биверли приглашала, чтобы оживить свои вечера. Таких, как он, было немало — сотрудники английского, французского, испанского и некоторых латиноамериканских посольств, служащие Государственного департамента и Министерства военно-морского флота, молодые люди из авиации и — правда несколько реже — из армии. Бывали тут и представители Капитолийского холма, а также члены бывших правительств из стран Восточной Европы. Миссис Биверли любила говорить, что ее вечера после войны стали куда менее веселыми: из-за этих проклятых красных изменился персонал стольких посольств!

Миссис Биверли была женщина далеко не первой молодости, и Фейс частенько дивилась, как ее хватает на такой образ жизни. Она много пила: говорили, что она пристрастилась к вину после самоубийства своего единственного сына, двадцать лет тому назад. Сразу же после этого она разошлась с мужем. У нее было немалое состояние, и она продолжала жить на широкую ногу, как жили в двадцатые годы, никого не посвящая в подробности своего прошлого. В вашингтонское светское общество она прочно вошла после того, как ее брат стал членом кабинета министров, и все двери раскрылись перед ней.

Собираясь на вечер, Фейс подумала о том, что, часто бывая в доме Илейн Биверли, она в сущности совсем не знает эту женщину. Ее приглашали, конечно, только из-за Тэчера; Фейс подозревала, что ее презирали и терпели лишь по необходимости. Тэчер сам, видимо, ощущал это: он не раз просил ее быть повеселее и пообщительнее.

— Ну, можешь ты хоть сделать вид, что тебе интересно с моими друзьями, — раздраженно сказал он ей однажды. — Ведь ты была когда-то так очаровательна. Постаралась бы!

— Я не умею притворяться, — заметила она, презрительно фыркнув.

В этот вечер всю дорогу, пока они ехали к дому миссис Биверли по Массачусетс-авеню, она молча сидела в машине рядом с Тэчером. И только когда они были почти у цели, она спросила:

— Послушай, Тэчер, чем тебе так нравится Илейн Биверли? Она ведь тебе в матери годится.

— Вот поэтому-то я и люблю ее, — отрезал он. — Она очень похожа на мою маму: в ней есть этакая аристократическая хрупкость.

Фейс не ожидала такого раздраженного ответа: неужели он сейчас взорвется, подумала она. Ей вспомнилось, что последние дни он был очень раздражен и говорил одни колкости.

Особняк миссис Биверли считался точной копией «Малого Трианона» Марии-Антуанетты, — во всяком случае, именно так утверждали шоферы экскурсионных автобусов. Перед домом был большой сад, отделенный от улицы высокой чугунной решеткой и живой изгородью, сквозь просветы в которой прохожие могли бросать внутрь нескромные взгляды. Когда Фейс с Тэчером подъехали к особняку, званый ужин — а-ля-фуршет — был в полном разгаре. Небо прояснилось, и ночь дышала тропической истомой.

— Опять опоздали! — укоризненно буркнул Тэчер. — Илейн будет сердиться. Она ведь завтра уезжает в Мейн.

— Ты бы мог поехать без меня, — сказала Фейс.

— Я был бы счастлив, если б мог! Но я уже столько раз бывал один, что пошли слухи, будто мы расходимся!

— Все шпильки…

— У людей создается мнение, что ты крутишь на стороне! — с горечью заметил он.

Молча поднялись они по каменным ступеням особняка. Дворецкий распахнул перед ними дверь.

— Добрый вечер, Джадсон, — сказал Тэчер.

— Миссис Биверли спрашивала про вас, мистер Вэнс, — доложил дворецкий. — Я сказал ей, что мне ничего не известно.

Выйдя в сад, они сразу наткнулись на Илейн Биверли.

— О, мои дорогие! — воскликнула она. — Я страшно боялась, что вы не придете! Ведь сегодня я даю последний вечер в этом сезоне.

— У Фейс болела голова, — сказал Тэчер, — но, к счастью, она почувствовала себя лучше.

Фейс улыбнулась своей самой нежной улыбкой.

— Я просто не могла испортить Тэчеру вечер, — сказала она.

— Мне хочется познакомить вас кое с кем из моих новых друзей, — заметила миссис Биверли, — но сначала — мятной настойки со льдом! Убеждена, что у вас пересохло в горле после такого ужасного дня.

— Я просто умираю от жажды, — признался Тэчер.

Фейс осторожно огляделась. Гостей было человек двадцать пять — тридцать, и она увидела немало знакомых лиц; заметив на себе чей-нибудь взгляд, она улыбалась и кивала головой. Из Департамента никого не было. От радости она почувствовала даже некоторое расположение к миссис Биверли: не такая уж она в конце концов кривляка, эта старуха. Правда, лицо у Илейн Биверли — настоящая рельефная карта, на которой бесшабашный образ жизни оставил свои вмятины и бороздки. Ее седые волосы тщательно причесаны по последней моде. Потухшие глаза искусно подведены, тонкие губы, растянутые в любезной улыбке, ярко накрашены. Прямой аристократический нос удивительно напоминает нос Тэчера и, будь он немного подлиннее, придал бы ее лицу сходство с лошадиной мордой. Но и такая, как есть, она недурно выглядела бы в модном журнале, на фотографии, запечатлевшей оперную премьеру, или в кинохронике, где показан прием в Белом доме. Лишь изредка на лице ее появлялось усталое, измученное выражение; случалось, в небольшой компании, подвыпив, она подходила к великолепному концертному роялю и принималась петь хриплым голосом, еще сохранившим следы некогда прекрасного контральто. Романс был всегда один и тот же:

В таких случаях Фейс в глубине души всегда жалела Илейн Биверли.

Точно во сне Фейс машинально взяла серебряный стаканчик с подслащенной настойкой, сильно замороженной и пахнувшей мятой.

— Фейс, милочка, — услышала она голос миссис Биверли, — вы сегодня просто прелесть в этой пушистой белой жакетке. Но вы чем-то расстроены и уж очень бледны — даже ваш прелестный загар не может этого скрыть! Вы слишком много думаете о Тэчере! Я хочу вас сегодня познакомить кое с кем — прелестный человек и такой блестящий — истый испанец! Тэчер просто убьет меня, когда его увидит!

Фейс позволила себя увести, и через минуту миссис Биверли уже представляла ей смуглого красивого молодого человека, которого она назвала сеньором Хосе Кьепо де Мола. Фейс быстро обнаружила, что он почти не говорит по-английски, и, следовательно, ей предстояло весь вечер развлекать его беседой по-испански. Ловко подстроено, а Илейн Биверли уже и след простыл.

Обычно Фейс на таких вечерах придерживалась тактики улыбчивого молчания. Ей попросту не о чем было разговаривать с этими людьми, — она как-то не могла найти с ними общего языка. Их флирт и сплетни мало интересовали ее, политические взгляды вызывали лишь удивление, а болтать ради того, чтобы поддерживать разговор, она не умела. Эти люди казались ей похожими на русского графа, который писал светскую хронику для журнала Сисси Петтерсон. К тому же Тэчер строго-настрого запретил ей говорить, что она работает в правительственном учреждении секретарем и имеет недурную деловую репутацию. (Унижение, которое он испытывал от того, что его жена работает, еще было ей понятно, но почему секретарская работа казалась ему особенно унизительной, — она никак не могла уразуметь.)

Однако испанец — это совсем другое дело: тут нужно быть simpatica[3]. Задачу ей облегчала любовь к испанскому фольклору, недурное знание лучших произведений испанской литературы и страстный интерес к событиям, происходившим в Испании. Все это она унаследовала от своего отца.

Она готова была наброситься на сеньора Мола с расспросами, но сдержалась.

— Вы недавно из Испании? — медленно спросила она по-английски.

— Да, — ответил он с сильным акцентом. — Я в посольстве. Я был личным помощником самого каудильо![4] — В голосе его звучала неприкрытая гордость.

— О! — произнесла Фейс, слегка отстраняясь от него: ей не хотелось, чтобы он коснулся ее, пусть даже случайно. Она достаточно хорошо знала каудильо. Не забыла она и того, какая атмосфера царила в посольстве во время ее последнего посещения.

Это был прощальный прием, который устроил посол, прежде чем передать полномочия фашистам — представителям франкистского режима, признанного правительством Соединенных Штатов. Зоркие глаза наблюдали за этим приемом сквозь занавески на окнах посольства Муссолини с противоположной стороны улицы. Фейс грустно прошла по давно не стриженной лужайке и вошла в коридор, заставленный сундуками и картонками. Какая-то старушка в черной кружевной мантилье сидела в прихожей и, прикрывшись веером, плакала. А во внутреннем дворике посол, похожий на ученого с черной вандейковской бородкой, откупорил бутылку старого, чудесного хереса и, наполнив бокалы, воскликнул: «За Испанию!»

Должно быть, сеньору Мола не очень понравилось выражение, появившееся в ее глазах, потому что он неловко потоптался на месте, а потом со словами: «Надеюсь вы извините меня, сеньора», — покинул ее под предлогом, что ему надо наполнить пустой стакан.

И Фейс, изобразив, по обыкновению, на лице улыбку, осталась одна. Хозяйка на время забыла о ней, и, воспользовавшись этим, Фейс собиралась с силами, готовясь к очередному знакомству; она вспомнила, что пользовалась особым успехом у венгерских баронов, с ними она могла по крайней мере говорить о лошадях. Немало мужчин интересовалось ею на этих вечерах у миссис Биверли, но ни один не задерживался подле нее. Пожалуй, думала Фейс, не будь она так застенчива, все было бы куда проще: проводить с ними время — отчего же нет, только бы в душу не лезли. Но, увы, она, к сожалению, не фарфоровая статуэтка!

Сейчас она могла вволю наблюдать за Тэчером: он оживленно болтал с прелестной англичанкой, которую Фейс хорошо знала, — некоей Констанс Конингсби. Летнее платье Конни было очень красиво, сразу видно, что сшито в Париже. Это была типичная англичанка с белоснежной кожей и легким румянцем. Хотя и очень сдержанная от природы, она не скрывала, что наслаждается беседой с Тэчером. Несколько раз, отхлебнув из бокала, она заливалась смехом. Смеялся и Тэчер; глаза его блестели победоносным блеском. Давно Фейс не видела в его синих глазах такого огонька. И вот сейчас, глядя на него, она поняла, что не смогла дать ему счастье; возможно, этого не смогла бы ни одна женщина, но Фейс Роблес это безусловно не удалось. Ей не хотелось раздумывать над тем, кто здесь виноват, — просто так вышло: сказалось и несходство характеров и целый комплекс не поддающихся учету обстоятельств, которых ни он, ни она не могли предвидеть.

Прошло немало времени прежде чем Фейс поняла, что Тэчер идеализировал ее, считал каким-то немыслимым совершенством и предъявлял к ней такие требования, каких не стал бы предъявлять ни к одному человеку, а тем более к себе. Когда об их помолвке было объявлено, миссис Биверли посмотрела на Фейс поверх своего тонкого длинного носа и чуть не фыркнула.

— Тэчер — настоящий волк, милочка! Так что лучше вам не питать на его счет иллюзий.

Фейс не обратила тогда внимания на эти слова, так как смутно чувствовала, что по каким-то причинам Илейн Биверли не одобряет их брака, — быть может потому, что пожилые люди всегда завидуют молодым, или же потому, что миссис Биверли перенесла на Тэчера всю силу привязанности, которую когда-то делила между сыном и мужем. И Фейс вдруг захотелось исчезнуть, исчезнуть с лица земли, оставив Тэчера его даме англичанке… или Илейн Биверли.

Как долго раздумывала над всем этим Фейс, она и сама не знала. Вокруг нее ни на секунду не прекращалась игра света и тени, какие-то фигуры двигались на фоне зелени, а обрамлением им служили цветные огни, чернокожие лакеи в белых куртках, шуршащие платья дам… и над всем, как обычно на таких вечерах, царил гул голосов. Скоро подадут ужин, и ей придется занимать разговором кого-нибудь из гостей. Она огляделась: до чего же все они ей противны. Тут на нее снова обратила внимание миссис Биверли и поплыла к ней на помощь, ведя за собой на буксире какого-то мужчину.

«Милая Илейн, — подумала Фейс, — как она старается, чтобы я не скучала и не мешала Тэчеру наслаждаться свободой! Просто из сил выбивается!»

Мужчина, которого она на буксире вела за собой, лысеющий, с красным лицом, был уже не юноша, но еще далеко не стар. Лет в двадцать он был безусловно красив но сейчас его портил намечавшийся животик, да и пуки, державшие два полных стакана, были какие-то уж слишком холеные и пухлые. Несмотря на белый полотняный костюм, он не отличался особой изысканностью, присущей всем, кто обычно бывал у миссис Биверли. В его походке и манерах сквозила неуверенность, и Фейс решила, что, очевидно, он впервые удостоился приглашения миссис Биверли.

Звали его Джеймс Грейсон.

— Вы, конечно, знаете, кто это, — трещала миссис Биверли, представляя его Фейс. — Его все в Вашингтоне знают, а в один прекрасный день узнает и вся страна. Да, да, попомните мое слово! — И она исчезла, слегка кивнув головой, — «Извините, мол, меня ждут», — а он волей-неволей остался подле Фейс.

Его имя ничего ей не говорило, и она подумала, удастся ли скрыть свое невежество и избежать faux pas[5].

— Позвольте я вам помогу, — предложила она, беря у него один из стаканов: свой она только что допила и отставила в сторонку.

— О, благодарю вас, — облегченно вымолвил он и, как бы оправдываясь, добавил: — Я его взял для кого-то, а для кого — и сам не знаю. Уж очень я путаюсь в иностранных именах и титулах… О, конечно, я ничего дурного не хочу сказать про этих людей! — с жаром добавил он.

Он не отрывал взгляда от ее лица, — и она поняла, что понравилась. Понравилась в том смысле, в каком нравилась многим мужчинам, ценившим в ней лишь красивую плоть. Ничего другого они в ней не замечали. Это ее обижало, и она их ненавидела. Таким же оказался и Грейсон.

— Гм-м… — пробормотал он, — мне вроде бы знакома ваша фамилия!

— Старинная американская фамилия и притом не очень безобразная, не так ли? — с кривой усмешкой заметила она.

— Ну, конечно, и должен сознаться, что у вас вид стопроцентной американки! — Последние слова он произнес заплетающимся языком и ухмыльнулся, а глаза его вдруг начали косить.

Фейс только сейчас сообразила, что он пьян, но в силу давней привычки старается не подавать вида. Ей захотелось поскорее отделаться от этого человека, пока еще не поздно и не случилась какая-нибудь неприятность. Он, конечно, попытается ее обладить или предложит прогуляться по одной из темных дорожек сада. Фейс решила завести с ним разговор на общую тему, а потом сбежать. И стала подыскивать какой-нибудь безобидный вопрос.

— Вы долго думаете пробыть в Вашингтоне? — спросила она.

Он снова осклабился, растянув рот до ушей.

— Ну конечно! — сказал он. — Я ведь главный советник этой знаменитой комиссии — ну, вы знаете какой.

Фейс тотчас поняла, о какой комиссии идет речь, и земля заколебалась у нее под ногами. Она бы, наверно, ахнула, если бы у нее не перехватило дух. Она почувствовала, как кровь внезапно отлила у нее от лица. И одна только мысль застучала в висках: надо поскорее увести отсюда Тэчера, увести, пока он не столкнулся с Грейсоном.

— Я вас оставлю на минутку, — сказала она без всякого вступления. — Мне надо забежать в дом, попудриться и подкрасить губы, а то в саду так темно, что я ничего не вижу!

До чего все это шито белыми нитками, неуклюже, нелепо. Но бежать надо, и бежать немедленно.

— Может, поужинаем вместе? — спросил он на сей раз мягко и вкрадчиво.

Фейс сообразила, что он понял свое преимущество и хочет им воспользоваться. По его лицу ясно было, что он намерен ей предложить. И она в панике кинулась прочь.

— Я уже обещала!

— Но мы еще увидимся! — чувствуя на своей стороне силу, крикнул он ей вслед.

В ужасе она помчалась к Тэчеру, Вцепилась ему в руку и заставила отойти от Конни. Он с нескрываемым раздражением обернулся к ней.

— Что случилось? — спросил он, поглядев ей в лицо.

— Тэчер, мне плохо, — сказала она. — Поедем домой немедленно!

— Поднимемся наверх и вызовем доктора, — предложил он. — Что с тобой?

— Нет! — воскликнула она не своим голосом, чуть не плача. — Я хочу домой! Пожалуйста, отвези меня!

Он взглянул на нее и с затаенной злобой сказал:

— Хорошо.