"Вашингтонская история" - читать интересную книгу автора (Дайс Джей)

3

Тэчер был рьяным приверженцем епископальной церкви, но весьма редко посещал службы. По воскресным утрам выполнению его религиозных обязанностей обычно мешала необходимость прийти в себя после попойки, так что он предпочитал каяться и получать отпущение грехов в соборе, куда иной раз заходил вечерком. Предпочитал он ходить в собор еще и потому, что все церемонии и обряды обставлялись там с должной пышностью. Он завидовал служкам, дружил с некоторыми из них и нередко жалел, что живет не в средние века — он бы тогда непременно был священником.

Вот почему, когда Тэчер объявил в воскресенье утром, что идет в церковь, это и удивило и не удивило Фейс. Правда, он сообщил об этом как-то смущенно; уж не боится ли он, что она вызовется его сопровождать, подумала Фейс. Неужели ему стыдно показаться с ней на людях только потому, что ее имя упомянуто в одном из этих списков, которыми прославился конгрессмен Дайкен? Она решила проверить мужа.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросила она.

Тэчер поморщился и машинально провел рукой по волнистым светлым волосам.

— Что ж, ты, конечно, можешь пойти со мной, если хочешь, — сказал он, — но, по правде, я на это не рассчитывал. Мне просто хочется помолиться.

«Возможно, в нем заговорила совесть и ему стало стыдно за свое вчерашнее поведение», — подумала она. Они были на вечере в египетской миссии — небольшом и очень интимном, и Тэчер напился до неприличия. Обычно на дипломатических приемах он старался вести себя скромно, но с египтянами он, видимо, решил не церемониться. А возможно, на то были и другие причины. Во всяком случае, все это было ей крайне неприятно, и она постаралась поскорее увезти его, пока он еще держался на ногах. На вечере никто словом не обмолвился о злополучном списке, но в отношении к ней появилась подчеркнутая вежливость, а друзья Тэчера держались еще официальнее, чем всегда.

И теперь она сказала Тэчеру:

— Как бы то ни было я все равно не могу пойти с тобой в церковь. Вчера вечером я получила приглашение на митинг: соберутся все те, кому угрожает Дайкен, чтобы обсудить положение. Митинг состоится в «Статлере» сегодня в полдень.

— Этого еще не хватало! — воскликнул он. — Но не станешь же ты якшаться со всякой шушерой!

— Стану, — решительно заявила она. — И не побрезгую ничем, лишь бы не дать себя в обиду!

— А почему ты не возьмешь адвоката, какого-нибудь крупного юриста с именем? — спросил он раздраженным, срывающимся голосом.

Она помедлила.

— Может быть, и возьму.

Тэчер скривил рот и вышел из комнаты, кусая ногти на правой руке. Он не стал вдаваться в обсуждение того, что так волновало ее, — казалось, он вообще боялся говорить об этом.

С тяжелым вздохом Фейс опустилась на шезлонг, стоявший у нее в спальне: Тэчер последнее время стал таким нервным! Можно было подумать, что он разделяет ее страхи и неуверенность в завтрашнем дне. Ее смятенное состояние могло, конечно, передаться Тэчеру; неужели он интуитивно почувствовал, что она попала в беду, еще до того как прочел список в газетах? Повел он себя совсем не так, как она ожидала. Правда, он пришел в бешенство, когда увидел список, но не стал перебирать все ее поступки, которыми он на протяжении многих лет возмущался, не стал ее корить и читать ей бесконечные нотации. К тому же она думала, что гнев его будет неистовым, что он накинется на нее с оскорблениями. Быть может сейчас, когда оба они подверглись такому испытанию, он страшится потерять ее, хотя раньше — она это знала — ему иногда хотелось избавиться от нее, как и ей от него. Отличие было лишь в том, что они по-разному зависели друг от друга. По-разному Друг в друге нуждались. Тэчеру хотелось быть свободным, но он не мог освободиться. Он безусловно зависел от нее и ненавидел ее за те узы, которыми она его к себе привязала. Это была одна из главных причин, вызывавших между ними раздоры.

Минуты шли за минутами, а она все лежала на шезлонге. Закурила сигарету и, глядя, как дым смешивается с проникавшим в комнату солнечным светом, погрузилась в воспоминания…

Незадолго до мучительной поездки с Тэчером на Балтиморский пик она решила сходить к психиатру. Рождество они провели ужасно: ссора следовала за ссорой, семейный раздор сказывался на Джини, — девочка плакала, капризничала. Фейс казалось, что, если Джини еще раз заплачет или Тэчер скажет еще хоть слово, она сойдет с ума. Жизнь становилась невозможной. И вот, наконец, Фейс твердо решила сходить к доктору.

После некоторых раздумий она остановила свой выбор на враче, которого как-то очень похвалил мистер Каннингем. В последнюю минуту она чуть не отступила. Ну как рассказать чужому человеку о своих отношениях с Тэчером? Но хоть сердце у нее замирало, она все-таки пошла.

Она нажала кнопку звонка и вошла в приемную. Никого. Шаги заглушал толстый ковер, гобелены на стенах, мягкая мебель. Вскоре до нее донесся негромкий стук закрываемой где-то двери. Должно быть, какой-то пациент, не желая, чтоб его видели, ушел от доктора через другой выход. Видимо, здесь действительно уважают чужие тайны.

Затем откуда-то вдруг появился врач. Он оказался совсем не таким, каким она его себе представляла. Обыкновенный человек, улыбчивый, милый и любезный, с длинным носом и аккуратно причесанными, седыми на висках волосами. «Но чего же я, собственно, ждала?» — чуть не вслух пробормотала Фейс.

Очутившись у него в кабинете, она увидела дипломы на стене, — один из них был выдан Университетом имени Джорджа Вашингтона. А, так значит он местный и, следовательно, знает Вашингтон не только с лица, но и с изнанки, — особенно с изнанки. Взглянула она и на кожаный диван — не без отвращения, но врач не предложил ей прилечь. Он придвинул ей удобный стул, протянул сигарету и спросил:

— Ну-с, миссис Вэнс, что вас тревожит?

— Мой муж, доктор Нортон, — просто сказала она.

Говорила она добрый час. И, точно сбросив тяжкий груз, почувствовала себя после этого гораздо лучше. Она поведала ему, как ей казалось, решительно все, а он не прописал никакого лекарства.

— Так что же мне делать, доктор Нортон? — в смятении воскликнула она. — Что мне делать?

Светски любезное выражение исчезло с его лица, оно стало задумчивым, серьезным.

— Этого я не могу вам сказать. Вы сами должны решить, что делать. Но я постараюсь помочь вам прояснить кое-что для себя, и тогда легче будет принять решение.

Во-первых, надо вам сказать, в Вашингтоне мне попадается немало неврастеников, или людей со склонностью к неврастении, которых довела до такого состояния служба. Эти люди никак не могут привыкнуть к чиновной иерархии, существующей в правительственных учреждениях. Это их уязвляет, и вы не хуже меня знаете почему. Но вы удивились бы, узнав, сколько людей стали на этой почве моральными калеками.

Однако все это не имеет никакого отношения к вашему мужу. Корни его болезни надо искать в его детстве. Существенных изменений в его поведении можно добиться, по-видимому, психоанализом или длительной терапией. Больше того, он должен почувствовать потребность в чьей-то помощи, но даже и в этом случае анализ может не помочь.

Вы, надеюсь, понимаете, что пропасть, образовавшаяся между вами, будет углубляться. Если вы решите жить вместе, а ваш муж не станет искать у вас помощи и опоры, вам придется обречь себя на весьма неполноценное существование. Вам придется примириться с мыслью, что ваш муж — человек во многих отношениях незрелый, и терпеливо сносить его раздражительность. Словом, вам все чаще придется обращаться с ним, как с ребенком, а не как со зрелым спутником жизни. На какое существование вы себя обрекаете, — сами можете представить.

Теперь поговорим о вашей дочке. Напряженная атмосфера, в которой она растет, отнюдь не желательна для ребенка и не может способствовать ее здоровому росту и развитию. В семьях, где родители не ладят между собой — открыто или тайно, — как правило вырастают неуравновешенные дети. А потому для ребенка иной раз лучше, если родители расстанутся, хотя, конечно, каждому ребенку нужны и отец и мать. Тем не менее, когда один из родителей — человек неуравновешенный…

Тут какое-то необычное спокойствие снизошло вдруг на Фейс: в эту минуту она решила расстаться с Тэчером. Она была почти счастлива. Она знала, что Тэчер никогда не обратится к ней за помощью — такая уж у него болезнь, что он не сможет этого сделать. Ей было горько за себя и бесконечно жаль Тэчера.

Доктор Нортон говорил еще долго, но Фейс так и не сказала ему о своем внезапном решении. Однако выполнить его совсем не легко, как показали время и поездка на Балтиморский пик.

Прошло несколько месяцев, и можно было подумать, что Фейс отказалась от своего решения. Но нет, она просто отложила его. Только с течением времени развод представлялся ей все более и более неосуществимым, и она все меньше и меньше верила в его необходимость. И чем хуже становились отношения с Тэчером, тем сильнее она колебалась…

Сигарета обожгла ей пальцы, и Фейс поспешно бросила окурок в пепельницу, стоявшую у шезлонга. Распахнувшийся халат открывал ее стройные загорелые ноги; она поглядела на них и вздохнула. Перед ней стояла новая проблема: как сказать Тэчеру о Дейне Чэндлере и о том интересе, который он проявил к ее делу. Чем дольше она медлит, думала Фейс, тем ужаснее будет взрыв.

Она завязывала черную ленточку вокруг своих пушистых волос и все еще была погружена в раздумье, когда послышался робкий стук в дверь. Вошла Донни. По ее смущенному, лицу Фейс сразу поняла, что случилось что-то неприятное.

— Что там, Донни? — спросила Фейс. — В чем дело? Вы больны?

— Я подумала, лучше мне сказать вам всю правду, миссис Вэнс, — выпалила Донни. — Все равно ведь рано или поздно вы узнаете. Сначала я думала держать это про себя, забыть и все тут. Но вчера вечером я поразмыслила и решила: зачем молчать?..

— Что такое, Донни! — воскликнула встревоженная Фейс. — О чем это вы?

— Да насчет Билли Сигрейва и Джини…

— Он вчера не пришел к нам играть, я знаю. Чему вы удивляетесь? — Она сказала это таким тоном, точно удивляться было нечему. Вопрос прозвучал даже как-то враждебно, словно Фейс, стремясь оградить себя от неприятностей, хотела обвинить во всем Донни.

— Так вот, миссис Сигрейв… она звонила по телефону… — запинаясь, начала Донни. Имя Сигрейв было всемогущим в Вашингтоне — прислуга и та вслед за хозяевами произносила его с благоговением. Знакомство с Сигрейвами много значило для людей определенного круга: мистер Сигрейв возглавлял Бюджетное бюро, которое могло влиять на ассигнования, отпускаемые конгрессом тому или иному учреждению. Каждый значительный чиновник считал для себя совершенно обязательным знакомство с Сигрейвом. От этого зависело состояние его кошелька. Вэнсы поддерживали дружбу с Сигрейвами преимущественно через детей, но и между взрослыми отношения были самые дружественные.

— Ну и что же? — спросила Фейс, чувствуя, как к горлу снова подкатывает противный комок.

— Так вот, миссис Сигрейв велела передать вам… она сказала: «Пока все не выяснится, детям лучше не ходить друг к другу в гости». — Донни опустила глаза. Запомнив слова, она запомнила и тон, каким они были сказаны. А тон был ледяной, даже грубый.

Фейс вздрогнула. Милая Донни, как она старается не причинять ей боли! Донни явно страдала сама и страдала главным образом из-за девочки.

— Вы правильно поступили, что сказали мне, Донни, — спокойно заметила Фейс. — Такие вещи не следует скрывать.

— Да, мэм, — сказала Донни, пятясь к дверям.

Хотя внешне Фейс была спокойна, в душе она чувствовала себя глубоко несчастной. Она машинально продолжала одеваться, но мысли путались у нее в голове. Потом позвала Джини, игравшую на заднем дворике, и крепко обняла дочурку.

— Мамочка уходит ненадолго, — сказала она. — Постарайся без меня быть умницей.

Джини смахнула песок с носа и задумчиво посмотрела на мать.

— Фейс, — спросила она, — что такое «знаменитая»? Если про тебя говорят по радио, значит ты знаменитая?

— Да, моя радость, — сказала Фейс, — это и значит — знаменитая. — И она отвернулась, чтобы Джини не заметила слез, навернувшихся ей на глаза.

На собрании в «Статлере» Фейс казалось, что она смотрит разрозненные сцены из какой-то пьесы. Начать с того, что только она и председатель собрания, профессор политической экономии, мудрый и похожий благодаря старомодным роговым очкам на сову, пришли вовремя. Затем — в сверхсовременный зал для заседаний то и дело доносились откуда-то венские мелодии, примешивая романтику к реальности.

Один за другим прибыли остальные участники митинга — тринадцать из тридцати девяти. Все прочие не пришли — либо сочли это ниже своего достоинства, либо просто испугались. Входя в зал, каждый представлялся председателю, и тот в свою очередь представлял прибывшего остальным. Вскоре Фейс уже знала имя и профессию каждого. Задумчивые глаза председателя произвели на нее не меньшее впечатление, чем его уверенная манера держаться.

Люди собрались очень разные — даже удивительно, насколько они все разные, подумала Фейс. Был тут специалист по экономике сельского хозяйства, сморщенный человечек, который всю свою сознательную жизнь посвятил проблемам сбыта молока в Соединенных Штатах. Была энергичная красивая женщина с густой гривой рассыпавшихся по плечам светлых волос, которая работала в области школьного строительства и вот уже двадцать лет возглавляла борьбу за прогрессивные методы обучения. Был тихий коренастый молодой человек в очках с толстыми стеклами, занимавшийся атомной физикой. Толстяк средних лет оказался адвокатом. Нервный, взвинченный молодой человек — автором книг о привидениях. Круглолицая, уродливая старая дева — экономистом. Молоденькая негритянка с нежным голосом и нежным взглядом — лаборанткой из какого-то медицинского учреждения. Юноша с ямочками на щеках и волосами цвета соломы — рассыльным. Нескладная бледная девушка с выговором, изобличавшим уроженку Небраски, — стенографисткой. Мужчина неопределенного вида с налитыми кровью глазами и тоненьким голоском — статистиком. Пожилой человек с бесстрастным взглядом и морщинистым лицом — геологом; на черной ленточке у него болталось пенсне, сам он сначала не говорил, а только слушал, что говорят другие. И среди всех этих людей очутилась Фейс.

«Боже мой, — подумала Фейс, — куда я попала?! Неужели эти люди красные?» И ей представилась комичная картина: эта компания свергает правительство. Если среди них и был человек, обладавший хотя бы крупицей силы или мужества, на митинге это никакие проявилось. Произошла какая-то ошибка. Некое озорное божество с Олимпа сыграло со слабыми смертными дурацкую шутку. Вот сейчас божеству надоест с ними играть, все они в мгновение ока вернутся на прежние места, и потечет их монотонная жизнь совсем как прежде. Они даже помнить не будут о том, что произошло, совсем как персонажи «Сна в летнюю ночь», — бог решит, что так будет забавнее.

Она громко рассмеялась и тотчас устыдилась своего поведения. Присутствующие уставились на нее. На всех лицах не было и следа беспечности.

— Ну что ж, начнем, — сказал флегматичный председатель и постучал по блокноту карандашом. — Всем известно, для чего мы сюда собрались. Я созвал этот митинг, чтобы выяснить, какие меры можно принять в нашу защиту. При существующем положении вещей с нами легко могут расправиться поодиночке. Мы не в силах отстоять свое право на занимаемую нами должность и — что куда важнее — свою репутацию. Пресса наклеила на нас ярлык, а мы не можем даже протестовать. Все мы обречены на страдания. Интересно, многим ли из нас была предоставлена «возможность» — назовем это так — выступить перед комиссией, прежде чем наши фамилии были напечатаны в газетах. Попрошу этих людей поднять руку.

Фейс оглянулась. Только половина присутствующих побывала на заседании комиссии. Фейс вздрогнула.

— Итак, нас облили грязью анонимные обвинители, нам даже не позволили выступить в свою защиту, — продолжал председатель более громким голосом. — С нами обращаются так, точно конституции не существует!

— Правильно, правильно! — крикнул кто-то.

— Быть может, нам следует объединиться, выбрать руководителей и провести серию митингов, — предложил председатель. — Быть может, следует подумать о совместной защите и в случае необходимости даже обратиться в суд. Быть может, для начала следует выступить с совместным заявлением.

— Господин председатель, — тоненьким голоском пропищал статистик, вскакивая со своего места. — Я возражаю! Откуда нам известно, что здесь нет красных? А я не стану ставить свое имя рядом с красным!

Худощавый геолог с пенсне на черной ленточке поднял руку, и председатель тотчас предоставил ему слово.

— Господин председатель, — медленно начал он и с решительным видом надел пенсне, — мы должны тщательно взвесить каждый свой шаг, прежде чем принимать какие-либо решения. Мы должны подумать о том, какой эффект может произвести совместное заявление, каковы его положительные и отрицательные стороны. Однако, с одним положением, мне кажется, мы можем согласиться: действуя совместно, мы скорее добьемся успеха, чем в одиночку. Если газеты и станут печатать заявления отдельных лиц, то бесспорно уделят им мало места; коллективные же действия в такого рода делах — вещь столь необычная, что совместное заявление могут напечатать целиком.

— Правильно, правильно! — раздался чей-то голос. Это крикнула женщина с распущенными по плечам светлыми волосами.

Статистик снова вскочил.

— Да вы красный! — забрал он. — Коллективные действия! Такие рассуждения и довели вас до беды! Вы нас всех своими разговорчиками на скамью подсудимых усадите.

Гул возбужденных голосов заглушил его слова, дальше этого дело на митинге не пошло. Спорили все об одном и том же, выступали за и против, весьма туманно и без определенных предложений. Страх все больше и больше овладевал Фейс, внутри у нее все сжалось. «Какие кретины!» — думала она. Только двое или трое говорили более или менее разумно. А у нее самой не хватало ни сил, ни смелости встать и высказаться начистоту. Она видела, что и остальные испуганы не меньше — бледная стенографистка, юноша-рассыльный, негритянка. Ну где этим несчастным искать защиты? У них нет влиятельных «связей», ученые общества не станут выступать ради них с заявлениями, блестящие адвокаты не возьмутся их отстаивать. Они погибнут, погибнут… если на подмогу им не придут профсоюзы.

— Среди нас есть ученые, — размеренным, неторопливым голосом говорил коренастый молодой физик, — мы должны подумать о том, как отражается «охота на ведьм», предпринятая комиссией, на свободе мысли, на свободе научных исследований, и выступить с заявлением…

Но дальше говорить ему не дали. Человек с налитыми кровью глазами заорал:

— Вы красный! Убирайтесь вон с нашего митинга! Я вот думаю, что нам надо залезть в свои норы, затаиться и как чумы избегать стычек с комиссией, — тогда она оставит нас в покое.

Фейс тихонько поднялась и выскользнула в боковую дверь. Хватит с нее этих разговоров. Она там чуть не задохнулась, и в ушах у нее все еще звенело.

Даже зной, которым, точно открытая печь, обдала ее улица, когда она вышла из прохладного зала заседаний, был ей приятен. Она сразу попала в атмосферу обычного воскресного дня. По улицам гуляли пары в легких летних одеждах; бесцельно сновали такси; лимузин какого-то дипломата нетерпеливо гудел, предупреждая неосторожного пешехода; юноша с девушкой оба в трусах, оба красивые, загорелые, проехали мимо на тендеме.

Но ни жаркий воздух, ни царившее вокруг оживление не сняли камня с души Фейс: она была удручена и подавлена. Какой ужас весь этот митинг, — и все потому, что ужас вошел в жизнь его участников.

Тут у нее мелькнула мысль, которая несколько дней назад ни за что не пришла бы ей в голову. «Что, если, — с дрожью спросила она себя, — что, если среди них был осведомитель? И он обязан доложить комиссии обо всем, что произошло?..»

А, не все ли равно, не это важно.

Важно, что теперь она стала бояться даже тех, кто взят на подозрение, как и она.