"Вашингтонская история" - читать интересную книгу автора (Дайс Джей)

9

Юридическая контора фирмы «Стерлинг, Харди, Хатчинсон и Мак-Ки» помещалась в самом центре маленького вашингтонского подобия Уолл-стрита, неподалеку от Эйч-стрит. В отличие от каменной и бетонной пустыни Уолл-стрита, здесь деревья как-то ухитрились отвоевать себе право на жизнь и сейчас, в середине дня, на радость прохожим, отбрасывали небольшие островки тени.

Фейс стояла на одном из таких островков, держа в пальцах клочок бумаги; ее желтое платье выделялось в тени ярким пятном. На бумажке был записан адрес (она не полагалась на свою память), название фирмы и некое имя: Дейн Чэндлер.

Она не знала, о чем говорили по телефону Аб Стоун и Чэндлер, — Стоун звонил ему из другой комнаты, — но в конце концов Чэндлер согласился принять ее. Фейс и сама с большой неохотой и сомнением шла на это свидание. Если Чэндлер не уверен в себе, если его убеждения шатки — он ей не нужен. А его положение, его престиж, — так ли все это важно? Разве ей помогли служебные связи в Белом доме?

Во время разговора с Абом Стоуном она было воспрянула духом, потом снова впала в отчаяние. Она чувствовала себя еще более одинокой, еще более растерянной, чем прежде. Равнодушные стрелки часов бежали от секунды к секунде, приближая Фейс к ее роковому Армагеддону[6], и с каждой ушедшей минутой ей казалось, что у нее все меньше сил и мужества для борьбы. Что может сказать ей Чэндлер? Что-нибудь вроде: «Какая жалость, но ничего не поделаешь, слишком поздно!» Даже характеристика, данная Чэндлеру Стоуном, не исключала возможности такого исхода.

Фейс скомкала бумажку и швырнула ее в канаву. Может быть, не идти к Чэндлеру, а убежать… убежать куда глаза глядят, скрыться, чтобы ее никто не мог найти. «Какое ребячество!» — подумала Фейс. Она вошла в вестибюль, поискала в указателе номер помещения, занимаемого конторой, но никак не могла отделаться от чувства, будто все происходит во сне. Контору Фейс нашла быстро — она помещалась на самом верху.

Обстановка конторы Стерлинга, Харди, Хатчинсона и Мак-Ки привела ее в еще большее уныние — здесь все, кроме установки для охлаждения воздуха, претендовало на изысканный вкус. У Фейс было достаточно времени, чтобы осмотреться.

— Мистер Чэндлер занят, — сказала ей секретарша ледяным тоном, — не будете ли вы добры подождать?

Фейс села на красивый кожаный диван, отделанный блестящими латунными гвоздиками. Вообще в убранстве комнаты преобладали кожа и латунь: вся электрическая арматура, выдержанная в старинном американском стиле, была из латуни, а в библиотеке, видневшейся через открытую дверь, стояли кожаные кресла, и даже панели на стенах были кожаные. Стены приемной украшали литографии столетней давности — портреты английских адвокатов в черных мантиях и белых париках. Фейс сразу ощутила атмосферу дорогих сигар и массивных золотых цепочек для часов. Здесь пахло крупными деньгами. Разумеется, они не лежали грудами напоказ, но они чувствовались, ошеломляли сразу, стоило только переступить порог.

В приемной стояли высокие старинные часы — конечно, не антикварные, а просто превосходная подделка под ранний американский стиль. В другое время тиканье таких часов заворожило бы Фейс, быть может нагнало бы на нее дремоту и она не заметила бы, как тянутся минуты. Но сейчас с каждым движением маятника ее волнение становилось все лихорадочнее. Дейн Чэндлер не случайно заставляет ее ждать в приемной — он дает этим понять, что не желает браться за ее дело, — так думала Фейс. «Вот еще навязалась, наверное бранится он про себя и только и ждет, чтобы я убралась ко всем чертям».

И когда минут через двадцать в репродукторе на столе секретарши мужской голос пророкотал, что миссис Вэнс может войти, Фейс показалось, что прошло уже несколько часов; поэтому она была настроена воинственно и приготовилась к обороне.

— Сюда, пожалуйста, — сказала секретарша таким замороженным тоном, что Фейс заподозрила, будто цель ее прихода известна даже этой особе.

Чэндлер сидел за крытым кожей письменным столом, который показался Фейс непомерно огромным. Малейший признак недружелюбия со стороны адвоката — и она, возможно, убежала бы прочь — так напряжен был в ней каждый нерв. Но Чэндлер, высокий, атлетического сложения молодой человек в белом полотняном костюме, не дожидаясь, пока она подойдет поближе, поднялся ей навстречу с теплой улыбкой, которую она, вероятно, не забудет никогда.

— Здравствуйте, миссис Вэйс, — заговорил он, пожимая ей руку. — Я слышал, у вас неприятности? — Голос у него был сердечный, гибкий, но немного тягучий. «Должно быть, он уроженец Среднего Запада», — мельком подумала Фейс.

Она ответила ему неуверенной улыбкой и неожиданно успокоилась.

— Да, — сказала она, — сейчас я уже дошла до того, что могу признаться себе — у меня очень большие неприятности. Сначала я думала, что это пустяки, маленькое недоразумение, которое разъяснится после первого же телефонного звонка. Но вот оказалось, что я вынуждена советоваться с адвокатом!

— Можно подумать, будто вас заставили заниматься черной магией, — рассмеялся Чэндлер. — Адвокаты не такие уж чудовища.

— Не знаю, — сказала Фейс. — Как-то принято считать, что адвокаты, банкиры и заведующие личным составом принадлежат к одному и тому же сословию демонов.

Чэндлер снова рассмеялся.

— Я вижу, мне придется брать старт в невыгодных условиях.

— Да, — подтвердила Фейс, приподняв неправильно изогнутые брови, — это верно.

Он подвел ее к письменному столу и кивком предложил сесть в удобное кресло. Фейс села и почувствовала себя еще спокойнее: она терпеть не могла деловых разговоров через широкие отчуждающие пространства стола, разговоров, в которых один собеседник становится просителем, а другой, сидящий по ту сторону стола, — неприступной, безликой фигурой, которой чуждо все человеческое, которую не тронешь ни логикой, ни чувством. А сидя рядом, вероятно легче прийти к взаимопониманию, и очевидно ей удастся поговорить с ним, как равный с равным, и они просто, по-человечески обсудят ее беду, и отвлеченный, построенный на юридических формальностях разговор станет просто невозможен.

Чэндлер предложил Фейс сигарету из стоявшей на столе серебряной коробочки и, щелкнув серебряной зажигалкой, дал прикурить. Вбирая пламя кончиком сигареты, Фейс мельком взглянула на его руку. Рука была сильная, с длинными пальцами и слегка утолщенными суставами, носившая отпечаток физического труда. Фейс быстро взглянула ему в лицо, и между ними сразу же протянулась ниточка взаимной симпатии. Каждый понял, что в другом есть какая-то особая, почти неуловимая привлекательность, способная вызвать не только приязнь, но, быть может, и восхищение. Чэндлер снова щелкнул зажигалкой, огонек потух, и все прошло. Но это мгновение было очень значительным для обоих.

— Повестка у вас с собой? — спросил Чэндлер, переходя к деловому разговору. — Аб Стоун довольно подробно рассказал мне о вашем деле. Но я хотел бы видеть повестку.

«Дело», — опять это слово; ей тотчас же представилось, что какая-то невосполнимая часть ее существа втиснута в тяжелый бурый переплет свода законов и долгие годы покрывается пылью на забытой архивной полке… Это слово действовало ей на нервы.

— Повестка с вами? — снова услышала Фейс голос Чэндлера; оказывается, она даже не ответила ему!

— Да, — заторопилась она, шаря в сумочке, где вместе с носовым платком, губной помадой, пудреницей, водительскими правами и кошельком для мелочи лежала розовая повестка. — Вот она! — Фейс с брезгливым видом протянула ему повестку, словно от нее шел дурной запах. На самом же деле повестка, лежавшая рядом с пудреницей, сильно пахла пудрой.

Чэндлер потянул носом, и по его крупным губам скользнула быстрая усмешка.

— Однако это безусловно что-то новое, — сказал он. — Скорее можно было ожидать, что от нее запахнет тухлой рыбой.

Теперь засмеялась и Фейс. И засмеявшись, почувствовала себя гораздо увереннее. Он читал повестку, а она, затягиваясь сигаретой, наблюдала за выражением его лица.

Ему было лет тридцать с небольшим, и, как ни странно, ей казалось, что в нем есть что-то от Тома Сойера. Мальчишка из захолустного городка, только повзрослевший, образованный, усвоивший приличные манеры. Он так непохож на тех юристов из крупных фирм, блестящих молодых людей, которые бывали в гостях у Тэчера. Эти юристы (как, впрочем, и большинство видных департаментских деятелей, щеголявших отработанным произношением) создавали вокруг себя атмосферу восточно-американских фешенебельных колледжей. Они всегда были преисполнены сознания своей принадлежности к высшему классу и кичились изысканностью одежды и манер — словом, тем, что по их понятиям являлось признаком интеллигентности. Они составляли замкнутую касту, куда не допускались другие адвокаты, особенно евреи и неотесанные выходцы с Запада. Фейс бессознательно ожидала, что младший компаньон фирмы «Стерлинг, Харди, Хатчинсон и Мак-Ки» окажется именно таким, — и сейчас ее поразило, а потом радостно примирило с Чэндлером именно это несходство с заранее сложившимся в ее воображении образом.

Ей нравилось его открытое худощавое лицо, задумчивые серые глаза, тонкий нос и лукавая усмешка. У него были прямые каштановые волосы, разделенные слева пробором и гладко зачесанные назад. Но что заинтересовало ее больше всего и неожиданно умилило — это брызги веснушек на носу и скулах; веснушки были не яркие, но все же достаточно заметные, чтобы представить себе его лицо в ранней юности. «И в любом возрасте, — подумала Фейс, — он всегда будет выглядеть молодым». В этой мысли была своеобразная острота.

Она отвела глаза от его лица и окинула взглядом кабинет, показавшийся ей далеко не таким чопорны и неуютным, как приемная. И здесь обстановка была солидная — дорогая мебель и ковры, но Фейс сразу ж заметила две важных для нее особенности.

Первая — это книжные полки. Само собой, ряды толстых кодексов в одинаковых переплетах, но среди них — цветные обложки новых книг по экономике и политике, а также несколько романов — кое-какие Фейс узнала; это были серьезные романы. Итак, очевидно, интересы Чэндлера не ограничиваются юриспруденцией. Трудно сказать почему, но Фейс это как-то приободрило.

Вторая особенность имела для нее сугубо личный смысл. На стенах в узеньких рамках висело с полдюжины литографий, изображавших сцены в суде — но, в отличие от тех, что украшали приемную, они не прославляли давным-давно умерших и позабытых английских законников. Здесь висели литографии с рисунков Домье — злые сатиры на судей и адвокатов. Некоторые из литографий Фейс хорошо знала, и ей было приятно увидеть их здесь. Ближайшая изображала узника на скамье подсудимых; судебная стража держит его с обеих сторон и затыкает ему рот, а судья провозглашает: «Вам предоставляется слово. Вы свободны. Говорите!»

Глядя на литографии, она вспомнила о своих репродукциях с рисунков Гойи. «Интересно, понравились бы они Чэндлеру?» — подумала она. Интуитивно она догадывалась, что да, — и у нее стало тепло на душе при мысли, что их вкусы и взгляды совпадают.

Как непохоже это ощущение на тот холод, которым обдало ее, когда она впервые показала Тэчеру гравюру Гойи… Взяв мужа за руку, она повела его в небольшую комнатку, служившую ее отцу кабинетом и библиотекой, и, выдвинув широкий ящик книжного шкафа, бережно вынула папку. Это были офорты из серии «Бедствия войны», — сокровище, которое отец берег как зеницу ока. Фейс с любовью переворачивала листы.

— Бр-р! — поморщился Тэчер. — Слишком мрачно!

— Тебе не нравятся офорты, — отозвалась Фейс, — а мне не нравится война. По-моему, это великолепно. Во время гражданской войны в Испании я уговорила маму продать часть офортов и пожертвовать деньги в пользу республиканцев. Если бы республиканцы продержались дольше, я бы, наверное, продала все. Отец был республиканцем, и я уверена, что он сам подсказал бы мне это. Страшно жаль было расставаться с ними…

— А я собираю охотничьи гравюры, — сказал Тэчер.

Фейс положила папку в ящик странно-беспомощным движением, с чувством пустоты, которого она никогда не забудет.

И теперь Фейс тихо радовалась, глядя на Домье… но постепенно мыслями ее снова завладели Дейн Чэндлер и розовая повестка.

В белом полотняном костюме Чэндлер казался подтянутым и элегантным, хотя и без тени франтовства. «А я, — с досадой подумала Фейс, — после всех сегодняшних мытарств, должно быть, выгляжу просто чучелом». Ну почему ей не пришло в голову остановиться где-нибудь по дороге и привести себя в порядок — хотя бы подкрасить губы и перевязать ленточку на волосах! Совсем ни к чему было являться сюда в виде херстовской карикатуры на радикалок.

Чуть тягучий голос Чэндлера отвлек ее от воображаемого зеркала.

— Я был бы рад сказать вам, миссис Вэнс, что ваш случай — единственный в своем роде, но, к сожалению, это далеко не так. По сравнению с другими, вам еще повезло. Вот, например, в повестке не сказано «явиться немедленно». Вам, к счастью, предоставили некоторую отсрочку.

Фейс подняла голову.

— А что это значит?

— По закону, — сказал Чэндлер, — немедленный вызов означает лишь то, что вызываемое лицо должно явиться в самое ближайшее время. Но агенты комиссии имеют обыкновение использовать такие повестки, как ордер на арест. И если вы не знаете своих прав, то вас могут тут же повести на заседание, не дав никакой возможности подготовиться. Конечно, это грубое нарушение конституции…

Фейс недоверчиво подняла брови.

— Вы хотите сказать, что меня могли бы вытащить из кровати среди ночи?

Чэндлер взглянул на нее, как бы представляя себе эту картину, и глаза его блеснули при мысли, которая, видимо, не имела ничего общего с законами.

— Да, наверняка, — если агент предпочтет ночное время. Вы, мне думается, вели бы себя в таких обстоятельствах иначе, но многие пугаются при виде печатей и покорно делают то, что им велят. Иногда агенты комиссии даже конфискуют бумаги, хотя вручение повестки не дает на это никакого права.

— У меня нет никаких бумаг.

— Даже любовных писем, перевязанных розовой ленточкой? — мельком улыбнулся он. — Вам могут инкриминировать и цвет ленточки.

Фейс грустно покачала головой. Хранить письма Тэчера? Боже мой, она тотчас сжигала каждое. Это были не такие письма, чтобы хранить их в шкатулке вместе с засушенными цветами… можно назвать их как угодно, только не любовными.

Чэндлер, видимо, заметил промелькнувшую в ее глазах тень.

— Я вовсе не хочу вас запугать, — сказал он. — Вряд ли агенты применят по отношению к вам насилие, хотя это порою случается. Грубость, нахальство, — обычно дальше этого они не идут…

— Одним словом, — перебила его Фейс, — изложите мне в популярной форме: «Что должна знать каждая женщина о гестапо»!

Он улыбнулся этой шутке, но улыбка тут же исчезла, а глаза снова стали озабоченными.

— Мне думается, сейчас надо обсудить дальнейшие шаги. Прежде всего мы позвоним главному адвокату комиссии Джиму Грейсону. Он может разъяснить некоторые вопросы.

— Да, — угрюмо сказала Фейс. — Я о нем уже слышала.

Чэндлер нажал кнопку и сказал секретарше в микрофон:

— Разыщите, пожалуйста, Джима Грейсона и соедините меня с ним, где бы он ни был. Если вам скажут, что он на совещании, — добейтесь, чтобы его вызвали. У меня срочное дело.

Повернувшись к Фейс, он объяснил:

— Этот Грейсон просто неуловим. Похоже, что весь его рабочий день проходит главным образом в барах вокруг Капитолийского холма. На звонки он обычно не отвечает, разве только в исключительных случаях. Говорит, что к нему все время лезут всякие люди со своими делами. Я как-то сказал ему, что жаловаться на это он не имеет права: ведь он — слуга народа. «Так-то оно так, — осветил он мне, — но что делать, если эти сукины дети мне осточертели!»

Они дружно рассмеялись. Фейс нравилась возникшая между ними непринужденность: было похоже, будто они оживленно болтают за коктейлем, и ей ничем не грозит неуклонно надвигающийся завтрашний день. Как было бы славно, подумала Фейс, поговорить с этим человеком не по делу, а просто так. Он каким-то непостижимым образом вселял в нее бодрость, вызывал острое, трепетное ощущение жизненной силы. Ей казалось, будто сердце ее бьется как-то по-иному, быстрее разгоняя по телу горячую кровь. Минутами она не чувствовала никакого страха ни перед комиссией, ни перед ее деятельностью. Просто удивительно, до какой степени она, Фейс, неуязвима, и, конечно же, ее не коснется никакая опасность. И уже совсем забыв, с какой неохотой она шла за советом к Чэндлеру, Фейс страстно желала, чтобы он взялся защищать ее. Она поверила в могущество этого человека и жаждала его поддержки.

Но не успел еще замолкнуть ее смех, как Чэндлер вдруг заговорил совсем иным тоном.

— Знаете ли вы, миссис Вэнс, — серьезно спросил он, — что вам предстоит?

И Фейс показалось, будто твердая почва уходит из-под ее ног. Слова Чэндлера прозвучали, как предостережение, и ее охватило тревожное предчувствие.

— Не знаю, — сразу помрачнев, сказала она. — Все это для меня ново и так дико. Должна сознаться, что мне страшно.

— Вам не приходилось бывать на открытых заседаниях комиссии?

— Нет, я только читала о них в газетах.

— Значит, вы в сущности не представляете себе, что там происходит. Ну, а о роли некоторых конгрессменов в этой комиссии вы что-нибудь знаете?

— Очень мало. Не больше чем любой посторонний, незаинтересованный человек.

Чэндлер слегка усмехнулся.

— Ну, теперь вы уже не посторонняя, и не сможете оставаться безучастной к деятельности конгресса. Теперь вы — объект номер один. Как вы думаете, почему вас вызывают?

Фейс глядела на него широко раскрытыми испуганными глазами.

— Не имею ни малейшего понятия.

— Я вам кое-что объясню, — продолжал Чэндлер. — Их нимало не интересует истина и не интересует, действительно ли вы ведете подрывную деятельность. Факты, справедливость — им нет до этого дела, им важно, доказать некий тезис. Тезис этот в своем неприкрашенном виде очень прост: в стране ведут подрывную деятельность красные. А красным, с их точки зрения, может быть любой человек или любая группа людей, не связанных с крупным бизнесом или с порожденными им организациями. Они хотят раздуть истерию в общегосударственном масштабе и — хоть это кажется нам сущим безумием — жаждут войны. Хорошо, причем же тут Фейс Вэнс? Очевидно, она красная, иначе ее не вызвали бы в комиссию. А если она все-таки не красная, они будут настаивать на своем, и правда это или нет, — безразлично, потому что большинство людей все равно им поверит. Гитлер не гнушался самой наглой ложью. Ее с успехом пускают в ход и в городе Вашингтоне. Итак, каким же образом Фейс Вэнс может защитить себя?..

Фейс в смятении не отрывала от него напряженного взгляда.

— Господи! — воскликнула она. — А что будет, если я не приду или откажусь отвечать?

— Вас привлекут к суду за неуважение к конгрессу. А суд может приговорить вас к штрафу или тюремному заключению, или к тому и другому вместе.

Фейс вздрогнула.

— Значит, выхода нет?

— Никакого, — сказал Чэндлер, — никакого, поскольку времени почти не осталось. Будь у нас хоть неделя в запасе, мы бы нажали на все кнопки, какие только смогли бы найти. Но подобные дела обстряпываются по принципу квипрокво, или «рука руку моет». Господа с Капитолийского холма редко делают что-нибудь задаром. Следовало бы создать специальное правительственное учреждение под названием «Департамент взаимных услуг». Самое лучшее, если у вас есть влиятельные родственники среди банкиров или крупных промышленников…

— У меня вообще нет никаких родственников, — еле слышно произнесла Фейс.

— А у вашего мужа?

Фейс отрицательно качнула головой. Она многое могла бы сказать о родне Тэчера, но откровенничать не станет.

Чэндлер, заметив, что она крепко стиснула лежащие на коленях руки, снова предложил ей сигарету. Фейс, поглощенная своими мыслями, рассеянно закурила. Она попала в беду, которая, быть может, сломает всю ее жизнь (теперь она осознала, наконец, серьезность своего положения), а муж до сих пор ничего не знает. Беда привела ее в контору адвоката, и она сидит, растерянная, смятенная, не зная, что делать, не зная, согласится ли этот человек быть ее защитником, а если согласится, то на каких условиях, и откуда взять денег, и как воспримет это Тэчер, который неизбежно узнает все. Боже всемогущий! Почему же она не рыдает, не ломает руки? Она билась в расставленных кем-то силках, но все происходящее по-прежнему казалось ей нереальным. Надо ущипнуть себя и проснуться. На ее гладком загорелом лбу пролегли тревожные морщинки.

— Послушайте, — сказала она в отчаянии, — если мне нельзя не являться по этому нелепому вызову, научите, как вести себя на заседании!

Чэндлер помолчал и сложил под углом пальцы обеих рук, будто намереваясь прочесть детский стишок: «Вот церковь, вот колокольня…» Несколько секунд он задумчиво покусывал кончики двух пальцев, образующих «колокольню», потом внезапно разнял руки.

— Прежде всего, — сказал он, — не позволяйте принуждать себя к ответам и записывать в протокол искаженные показания. Они на это мастера, вы увидите, и сумеют ловко подтасовать факты, чтобы доказать вашу вину. Они перевернули вверх дном основной принцип англосаксонской юриспруденции: они заранее будут считать вас виновной, пока вы не докажете свою невиновность. И каждое ваше показание они постараются обратить против вас. Прежде чем заседание объявят закрытым, вы должны настоять, чтобы вам дали высказаться — это ваше право. Быть может, вы будете вынуждены выступить против них.

— Я? — воскликнула Фейс. — Я буду выступать против комиссии конгресса? Да у меня никогда не хватит духу! — Сердце ее дрожало так же, как голос. При одной этой мысли у нее сжалось все внутри. — Боюсь, что, когда заседание подойдет к концу, я смогу только пищать, как мышь.

— Предположим, что вы — мышь, — сказал Чэндлер, — и вокруг вас рыщут большие, хищные кошки. Как вы поступите?

— Я убегу, — слабо усмехнулась Фейс.

Чэндлер покачал головой.

— Вы — в ловушке, откуда нет выхода. Что вы станете делать?

Фейс съежилась от страха.

— Не знаю!

— Если б вы были настроены иначе, — сказал он, — и вас не смущала бы перспектива стать cause célèbre[7], можно было бы создать интереснейшее дело, оспаривая юридическое право этой комиссии на существование. В процессе «Коблдик против Соединенных Штатов» было установлено, что законность действий комиссии может оспариваться просто путем неявки по вызову…

— О нет! — проговорила Фейс. — Я для этого не гожусь! Тут нужен борец… быть может, мученик. Словом, человек гораздо более мужественный и храбрый, чем я, — у меня никогда не хватит решимости.

— Хорошо, миссис Вэнс, — улыбнулся Чэндлер. — От этой участи вас можно избавить. Прежде чем делать из вас Дрэда Скотта, посмотрим, что будет завтра. У вас есть определенные права, о которых вы не должны забывать, независимо от того, как будет комиссия вести допрос.

Фейс слушала, и ей казалось, будто ее сжимает мощный кулак, но только это не был тот смело поднятый кулак, который коммунисты избрали эмблемой борьбы.