"Дочка людоеда или приключения Недобежкина" - читать интересную книгу автора (Гуськов Михаил)

Глава 3
СУББОТА. УТРО. ОЧАРОВАТЕЛЬНАЯ ВОРОВКА

Проснулся Недобежкин от огорчения, что ему приснилась такая чертовщина про Ангия Елпидифоровича: сокровища, кнут, высекающий молнии. Недоверчиво оглядевшись и горько сожалея, что наяву он по-прежнему остался бедным аспирантом, Недобежкин сунул руку под подушку и замер, сердце у него екнуло.

Он встретился глазами с Тигрой и Полканом – так он прозвал котенка и щенка, спасенных им от утопления. Неужели правда?!

Да, это точно была она, стариковская сумка, да и кнут по-прежнему висел у Недобежкина на запястье.

– А ну-ка, ну-ка, – пробормотал аспирант и бросился к чемоданам, дрожащими руками открыл один из них – он был доверху набит драгоценностями. Аркадий Михайлович, ослепший от бьющих ему в глаза красных, розовых, зеленых и синих искр, вытащил узорчатую цепь с крупными разно цветными каменьями и стал, щурясь, разглядывать вставлен ные в нее медальоны с фигурками животных и птиц.

– Королевская вещь! – восторженно воскликнул он про себя, когда глаза его поверили, что все происходящее не сон. – А я все в кучу свалил, навалом. Надо бы каждую вещицу в газетку завернуть, чтоб не поцарапалась.

Он вытянул рубиновые сережки, оправленные мелкими алмазами.

– Смотри-ка, и даже дужки сцеплены, чтоб не потерялись.

Аркадий Михайлович быстро убедился в правильности своей догадки: парные вещи и гарнитуры были сцеплены между собой.

– Странно, – задумался аспирант, посидел, подумал и, так ничего и не придумав, решил, что раз привалило счастье, надо пользоваться. Его стало куда-то возносить, он почувствовал себя богатым человеком, которому море по колено.

А день так и звенел за шторами золотыми солнечными лучами.

– Выйти, что ли, прогуляться?! – встрепенулся молодой человек. – Обновить это дело надо. К какой-нибудь хорошенькой гражданочке подкачусь и – раз! – ей на ладонь изумрудный гарнитурчик, мол: „Примите от меня, барышня, этот скромный подарок!"

Тут он обратил внимание на своих четвероногих подопечных – Полкана и Тигру, что тихо, не скуля и не мяукая, рядком сидели подле дивана, с которого только что поднялся Недобежкин, и внимательнейшим образом, как бы даже осмысленно, следили за своим хозяином и спасителем.

– А, это вы, братцы! – ласково воскликнул аспирант, слегка устыдясь своей суетливости. – Думаете, я о вас забыл? Нет, братцы вы мои, не забыл.

Прежде чем выйти на улицу, он зашел на кухню, налил им молока, покрошил хлеба в фарфоровую миску и внес все это в комнату. Ременный кнут по-прежнему болтался у него на запястье.

– Так, – вдруг сообразил аспирант, – кнутик-то тоже, может, не простой. Молниями вчера как шарахнул по мусорным бакам – что твоя вольтова дуга. Хорошо бы стегануть по чему-нибудь, проверить.

Аспирант подошел к сумочке и вытащил из нее кожаный засаленный не то кисет, не то кошелек, который сегодня поутру уже не казался ему таким старым и ветхим. Повертев его в руках, попытался разобрать тисненную золотом монограмму: „Nulla aciec tantum vicit".

– Ни одно войско не одержало столько побед! – вспомнил молодой ученый перевод этой латинской надписи и открыл кошелек – на дне лежала медная копейка.

– Всего-то, – разочарованно хмыкнул аспирант и вы тряхнул ее на стол. Но вместо одной копейки на стол посыпались одна за другой множество медных монеток, словно Недобежкин опрокинул целый мешок, полный мелочи. Он испуганно снова заглянул в кошелек – в нем по-прежнему была только одна копейка. Недобежкин подхватил ее двумя пальцами, извлек из кошелька и увидел, что в кошельке по прежнему лежит всего одна копеечная монетка.

Исследователь кошелька присел на краешек стула и в который раз стал сосредоточенно вертеть перед носом этот старый кожаный предмет. Как бывший хороший ученик, он не мог не помнить закон Ломоносова о сохранении вещества и энергии: «Если что-то убавилось в одном месте, значит, столько же должно прибавиться в другом месте". Сунув в кошелек рубль, он извлек из него два рубля. Сунув трояк, вытащил две трешки. Бумажные деньги не размножались так бурно, как копейки, и, когда он попытался, как раньше копейки, вытрясти из кошелька ворох десятирублевок, предварительно вложив туда одну красненькую, из кошелька выпорхнули только две десятирублевые птички и, распластав прямоугольные крылья, замерли на столе. Причем, самое удивительное было то, что он сунул туда совершенно новую, хрустящую купюру, а вылетело оттуда две разной потрепанности сложенные пополам десятирублевки. Исследование номерных знаков еще больше восхитило молодого ученого, они были совершенно разные, не совпадали ни серии, ни номера.

– Как же это так получается? Вот тебе и Ломоносов! – саркастически ахнул аспирант, радуясь крушению основы основ научного мировоззрения. – Ну-ка, ну-ка!

Он достал из чемодана золотую монету, сунул в кошелек и вытащил из него две. Причем, вторая монета была словно только что отчеканена, первая же осталась такой же потертой, как была раньше. Все можно было объяснить, но то, что со старой монеты кошелек чеканил новую, тогда как бумажные деньги нарочно старил. – объяснить научным способом было невозможно.

Нет, современная наука в лице Аркадия Недобежкина тут оказывалась бессильна, приходилось констатировать – происходило чудо. Слегка огорчившись, что у него нет ни сотенной, ни пятидесятирублевой, ни даже двадцатипятирублевой бумажки, молодой ученый, пренебрегая законом прибавочной стоимости, увеличил сумму своих капиталов до трехсот рублей. Только тут он обратил внимание еще на одну странность. Золотую монету, чтобы проверить действие кошелька, он хотел достать из.дипломата" и, не найдя его под рукой, впопыхах вытащил из чемодана. Теперь вспомнив об этом, он внимательно оглядел комнату, заглянул под столы и стулья и понял, что „дипломат" исчез. „Не вообще исчез, – подумал аспирант, – а куда-то делся." „Исчез" и „куда-то делся" – это не одно и то же. „Исчез" – это значит с концами, а „куда-то делся" – значит еще найдется.

А вот куда делся дедушка Ангий Елпидифорович Хрисогонов, оставалось загадкой. Как-то поутру не совсем верилось, что он навсегда исчез, превратившись в клад. Однако надо было действовать, очень хотелось в качестве богатого человека явить себя миру.

– Ребятки, стерегите сокровища, надеюсь на вас, – шутя обратился Аркадий Михаилович к своим четвероногим друзьям. – Я, возможно, сегодня буду поздно, раз такие дела. Эх, жаль, что вы по-человечьи не говорите, а только смотрите по-человечьи, я бы вам по телефону позвонил, _ узнал, как дела. Сейчас я вам тресочки положу, – и он пошел на кухню, чтобы достать из холодильника рыбу.

Аркадий Михайлович не был эгоистом и даже в такой. момент не забыл о своих бессловесных друзьях. Как мы увидим из дальнейшего, только они его и могли спасти, больше надеяться человеку, да еще сироте – пусть даже и аспиранту кафедры истории СССР – в преддверии надвигающихся событий было не на кого.

Наскоро побрившись, даже не перекусив как следует, он заторопился пройтись по Москве и кое-кого навестить.

На всякий случай засунув за пояс короткое кнутовище, наподобие того, как в иностранных фильмах лихие частные детективы засовывают за пояс револьверы, и обмотавшись вокруг талии кожаным стегалом, предусмотрительно прихватив с собой кошелек с латинской надписью, Недобежкин почувствовал себя достаточно экипированным для прогулки по городу и вышел из дома.

Дверь за хозяином закрылась. После его ухода некоторое время малолетние животные неподвижно лежали – одна на диване, а второй на коврике перед диваном, потом внимательно переглянулись. Щенок предостерегающе зарычал. Кошечка прыгнула с дивана на подоконник и, свесивши мордочку вниз, принялась внимательно изучать подступы к дому, словно полководец, запертый в крепости, рассматривая приготовления неприятеля к штурму. Щенок в непонятной тревоге начал осмысленно прохаживаться взад-вперед по комнате, то сворачивая, то разворачивая хвост и морща толстые складки на лбу. От каких-то неприятных известий, что явно исходили от наблюдавшей за окрестностью кошечки, а также от сгущающейся вокруг дома атмосферы, в которую он чутко внюхивался, песик начал мелко дрожать, шерсть его вздыбилась, его стало трясти, причем от этой тряски он совершенно явственно увеличился в размерах, а глаза его загорелись страшным блеском. Примерно то же самое происходило с кошечкой: она спрыгнула на пол и начала мотать головой, словно просовываясь в тесную трубу, ее нежная шерстка погрубела, тело начало разрастаться, глаза стали бросать даже в этот солнечный день яркие зеленые отсветы. Короче, тому, кто надеялся застать их врасплох, это не удалось, звери приготовились к нападению. Тому, кто в этот момент захотел бы поковырять замок входной двери отмычкой, предстояло столкнуться не с беззащитными кошечкой и щенком, а с черной пантерой и бенгальским львом.

Выйдя на улицу, Аркадий Михайлович потянул носом сладкий воздух утренней столицы. А то, что он был сладкий, в этом не было никаких сомнений, иначе почему так много не имеющих счастья жить в столице стремятся получить здесь прописку?

Ночью прошла гроза, и поэтому майские листья были особенно свежи и зелены. Каждый раз, выходя из дому в летнюю пору, осенью или весной и спеша по своему двору, сначала школьник, потом студент, а теперь аспирант Недобежкин восхищался безымянными создателями этого маленького зеленого рая рядом с Новослободской улицей, ухитрившимися между четырьмя пятиэтажными зданиями спартанского вида разбить столько цветников, клумб, насадить декоративных кустарников и фруктовых деревьев. Я нарочно употребил для рая определение „зеленого", потому что до просто рая он не дотягивал именно своими архитектурными постройками, слишком простыми и всегда выкрашенными грязной охрой. Но зато между домами стоял гипсовый фонтан, который, правда, на памяти Недобежкина уже никогда не баловал жильцов прохладной „сенью струй", зато беседка, находившаяся рядом со спортивной площадкой, окончательно прогнила и развалилась лишь года за два до описываемых событий.

Судя по тому вниманию, которое в печати, по телевидению, в партийных документах и в решениях столичного исполкома уделялось физкультуре и спорту, ничто не угрожало и огромной спортивной площадке, простиравшейся за фруктовым палисадом прямо перед окнами дома, где имел счастье жить Недобежкин. Однако все исчезло – исчезли баскетбольные башни, сваренные из толстенных труб, которые шли также и на танковые стволы, исчезли просмоленные столбы для волейбольных сеток, врытые и зацементированные еще в тридцатые годы, пропали гигантские шаги и шведские стенки, которые могли бы легко соперничать по высоте с американскими небоскребами, куда-то делись бревна для тренировки равновесия. Улетучились даже исполинские качели, с которых однажды в детстве сорвался Недобежкин и разбился бы в лепешку, если бы, перелетев через деревья палисадника, не

шлепнулся на крышу своего пятиэтажного дома, да так мягко, что не получил даже царапины.

А может быть, это ему все приснилось: и гигантские шаги, и волейбольные сетки, и огромные качели, и его падение с качелей на крышу, и сама спортивная площадка, потому что к тому времени, когда окрыленный свалившимся на него богатством аспирант Недобежкин вышел из дому, спортивной площадки уже не было, на ее месте возводили большой двенадцатиэтажный Дом, но часть декоративных кустов и фруктовых деревьев еще сохранилась, правда, уже без металлических оград, сданных в утиль, благодаря чему ЖЭК смог отчитаться за план по сдаче металлолома. Короче, с таким же вдохновением, с каким создавался когда-то уют этого дворика, кто-то год за годом его разрушал, и чувствовалось, что это был не только профессионал, но и поэт своего дела. А может быть, тут работала целая банда.

Пройдя остатками рая на улицу Палиху, он на Новослободской улице повернул не направо, на остановку такси, а налево – на остановку троллейбуса. Только что разбогатевшему человеку в первые мгновения особенно приятно находиться среди бедных, это чуть позднее он начинает избегать их как чумы.

Куда же направился аспирант? Он собрался ехать на Яузский бульвар, ибо там помещалась квартира, где в двенадцать часов его ждали супруги Повалнхины – родители Валенькн Повалихиной, певицы, студентки третьего курса института им. Гнесиных, в которую был безумно влюблен Аркадий Недобежкин.

– Приходите в субботу, – сказала Марья Васильевна, мама Вали Повалихиной. – Я поговорю с Андреем Андреевичем. Вы мне симпатичны. Я знаю, что Вале вы нравитесь, но у нас патриархальная семья. Все решает Валин папа. Он даст вам ответ.

Солнце светило ярко, и, если не считать сомнительного убийства Ангия Елпидифоровича, ничто не омрачало прекрасного настроения московского Али-бабы. Но тут при переходе Новослободской улицы невесть откуда вырулившая на красный свет „Волга" заставила его прыгнуть на тротуар, благодаря чему он врезался в хорошенькую блондинку, как нарочно материализовавшуюся на его пути.

– У вас что, глаз нет?! – вскрикнуло это солнцеподобное, довольно крупных размеров чудо природы женского пола, сверкая разъяренными зелеными, а может быть, и голубыми глазами, способными менять цвет в зависимости от обстоятельств. – Ой-ой! – она закатила от боли глаза. – Так наступить на ногу. Молодой человек, вы что, из берлоги вылезли? Ужасно, я не могу ступить и шага.

Аркадий Михайлович готов был поклясться, что не наступал ей на ногу, и вообще находил удивительным, что, переходя улицу, не разглядел впереди такую эффектную девушку. Обычно он в радиусе полукилометра замечал вокруг себя всех хорошеньких девушек, а тут не увидел в двух шагах от себя чуть не сбившую его машину и такой яркий экземпляр второй половины рода человеческого.

– Что же вы стоите, как пень! Вызывайте „скорую помощь" – я не могу идти! Вот медведь!

Аркадий Михайлович оторопело разглядывал незнакомку, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой от напавшей на него робости за свой нечаянный поступок, при этом он почему-то вдруг обратил внимание, что девушка тщательно избегала двух восклицаний – „Боже мой!" и „Черт возьми!"

– Простите, девушка, ей-богу, нечаянно! – как-то очень несолидно, по-нищенски, совершенно забыв о том, что он бесконечно богатый человек, взмолился Недобежкин. – Задумался на мгновение.

– Задумался! Мало того, что вы сделали меня калекой,

вас могла машина переехать. Милиционер, милиционер!

Этого возгласа Недобежкин никак не ожидал от такой чудесной юной гражданки.

– Зачем же милиционера звать, девушка? Я же нечаянно, – испугался аспирант. Вокруг них стали собираться прохожие – девочка в очках и с мопсом на поводке, две старушки в панамах…

– Ну, так проводите меня до стоянки такси! – капризно приказала жертва его неловкости.

Блондинка оперлась на руку своего случайного кавалера и заковыляла к стоянке такси, что находилась за универмагом „Молодость" почти рядом со Следственным управлением МВД и одним из входов в Бутырскую тюрьму. Аркадий Михайлович боялся смотреть ей в лицо – настолько ослепительно прекрасным оно казалось ему, а теперь, когда незнакомка взяла его под руку, ощущая поле ее духов, видя маленькие перламутровые розовые туфли, сверкающий лак на ноготках чуть загорелых рук, молодой ученый совсем смешатся и потерял дар речи. Ему даже показалось, что он уже не так безумно влюблен в Валеньку Повалихину. Во всяком случае, близость к хромающей девушке мозги отшибала капитально, поэтому, может быть, он и не почувствовал, как его спутница быстро ощупывала и запускала пальцы в карманы его брюк, пытаясь вытащить оттуда носовой платок, в который было завернуто оловянное кольцо. Однако носовой платок словно прирос к карману, и вытащить его не удалось.

– Завтра конкурс по „латине", сегодня – классика, а вместо этого – вот, иди под ручку с собственным убийцей!

Как я буду танцевать на конкурсе?! – чуть не плакала девушка Но, сделав несколько шагов, она вдруг облегченно вздохнула: – Неужели могу идти?

Потерпев фиаско с кольцом Недобежкина, она попыталась вытащить старинный кошелек, что лежал в нагрудном кармане.

– В самом деле, могу ходить. Наверно, это не перелом, а только вывих? – Незнакомка окончательно убедилась, что какая-то сила приклеила предметы, на которые она покушалась, к внутренностям карманов. Тогда, незаметно для своей

жертвы, очаровательная воровка, откинув полу пиджака, увидела торчащее за поясом кнутовище и кнут, которым обмотался Недобежкин. А, как известно, обокрасть человека, опоясанного кнутом, невозможно.

– Да, пожалуй, вывих. Или нет, только сильный ушиб. Так наступить на ногу! Молодой человек, обещайте мне, что никогда больше вы не будете обижать и унижать женщин. Обещайте, что я последняя ваша жертва.

Недобежкин попытался открыть рот, но сказать ему она не дала:

– Вообще, следите за своими манерами, вы бы хоть в институт поступили, нельзя же быть таким неотесанным.

Она оттолкнула его и взялась за ручку дверцы подкатившего такси.

– Дайте мне, пожалуйста, ваш телефон, чтобы я мог узнать, как заживает ваша травма.

– Травма! Ну, почему не сказать просто – нога! Вы отдавили мне ногу и еще делаете попытки разбить сердце.

Стыдитесь, у вас ведь наверняка есть девушка, которой вы уже объяснились в любви, а может быть, даже не одна.

Неудачливая воровка, занимающаяся бальными танцами, очаровательно улыбнулась, быстро подняла ветровое стекло такси, образовав заслон между собой и Недобежкиным, и что-то сказала таксисту. Таксист, как ошпаренный, сорвал машину с места, а Недобежкин все еще, словно околдованный, стоял в том наклонном положении, в котором заглядывал в глаза незнакомке, бросившей ему укоризненный взгляд из окна автомобиля. Ему показалось, что он никогда в жизни еще не встречал такой восхитительной и умной девушки, по жалуй, она была даже привлекательнее и умнее Валеньки Повал ихиной.

Опомнившись, Аркадий Михайлович остался очень недоволен своим поведением. Белокурая девушка посчитала его увальнем, не закончившим даже института, хотя он был без пяти минут кандидат исторических наук, дома у него стояло три чемодана, набитых драгоценностями, а в нагрудном кармане – кошелек, из воздуха печатающий купюры, и при этом он, имея метр восемьдесят шесть росту, вел себя, как лопух, и не мог очаровать первую встречную хорошенькую блондинку.

– Нет, – строго сказал он себе, – хватит валять дурака. Что это я, иду к родителям Валеньки, к Андрею Андреевичу, к Марье Васильевне, как последняя рвань – без цветов, без шампанского?

Вот уже и сам Недобежкин определил свое вчерашнее аспирантское существование на сторублевую стипендию и подработки на кафедре такими нелестными эпитетами. Неужели правда, что бытие определяет сознание, а как же его духовные богатства, интеллектуальные капиталы, которыми еще вчера он так гордился?

Разбогатевший аспирант отказался от демократической поездки в троллейбусе. Остановив первое же такси с табличкой „В парк", он после недолгих торгов за двадцать пять рублей сговорился с водителем на маршрут: Центральный рынок, Елисеевский магазин и Яузский бульвар, где в угловом доме с аркой жила Валенька Повалихина.

Весь этот разговор с таксистом и болтовню со златокудрой воровкой прекрасно слышал Витя Шелковников, незаметно крутившийся поблизости от Недобежкина и по приказу Дюкова наблюдавший за ним от самого его дома.

На стоянке Центрального рынка Аркадий протянул таксисту три червонца, подумав, что хорошо бы пропустить через кошелек более крупные купюры, чем его нищенские десятки.

– Я мгновенно! – заверил он таксиста и побежал покупать розы.

Приятно входить на Центральный рынок с деньгами в кармане, с желанием купить розы, много роз, самых свежих и ароматных, разглядывать их с таким презрительным видом, с каким богатые шейхи на невольничьих рынках разглядывали заморских рабынь, готовые заплатить за их красоту любую цену, лишь бы она угодила их алчным вкусам. Но у Недобежкина еще не было на лице мины богатого шейха, да и костюм его. серенький и потертый а также интеллигентский галстук, за который он прятался от всего грубого и низменного, выдавали в нем человека то ли на что-то решившегося, то ли совершившего на днях крупную растрату казенных денег. Во всяком случае его вид сразу же привлек внимание торговцев цветами. Они поняли, что он купит много, и стали набрасывать на молодого ученого каждый свою невидимую паучью сеть. Остановленный взглядом одного из восточных гипнотизеров, Аркадий Михайлович задал вопрос:

– Почем?

– Вах, дорогой, посмотри, какие красавицы! Даром отдаю за какие-то бумажки. Деньги чем пахнут? Типографской краской, а розы чем пахнут? Любовью! Вах! Вах! Ты чувствуешь?! Пять рублей один штук! Всего пять рублей штук.

Аркадий Михайлович, словно боксер, получивший первый легкий нокдаун, подставился под новое ведро с красивыми розами. Густой бархатный голос и обволакивающие глаза другого черноволосого торговца начали источать липкий мед.

– Выбирай, друг, выбирай, для себя берешь. Даришь дэвушке розы – дэвушка дарит тебе любовь, не скупись дарить.

Купишь дэшевые розы – получишь нэкрасивую дэвушку. Купишь дорогие розы – получишь каралэвскую любовь. Дэшевая дэвушка стоит даиево, дарагая – дорого. Мои розы для каралэвских дэвушек. Только что с самолета! Мои розы -

пять рублей штук, ночью срезали – утром самолет. Пять рублей штук.

Аркадий Михайлович не знал, что попал в шестеренки единого механизма – розовая машина вцепилась в него своими острыми шипами и вскоре, изрядно выпотрошив не только кошелек, но и душу, развернула его к выходу с шикарным букетом свежайших и ароматнейших алых роз – на Центральном рынке товар высшего качества.

– Может быть, лучше было взять белых? – растерянно засомневался совсем неопытный клиент Центрального рынка, но решив, что сватовство еще не свадьба, утешился тем, что алые розы энергичнее, живее.

Держа в руке букет и кошелек, он ощутил, что надо бы попутно сделать еще одно дело. Он снова повернулся к продавцу:

– Что, дарагой? – насмешливо предупреждая его вопрос, откликнулся торговец. – Что забыл?

– Друг, у тебя есть сторублевка? Ты мне не разменя ешь? – поинтересовался Недобежкин, решив пополнить свою казну и ускорить процесс первоначального накопления капитала, печатая сразу сотенные бумажки.

– Зачем разменяешь! – лысоватый артист за прилавком всплеснул руками. – Все, что хочешь для тебя. Сто десять рублей – один штук сторублевок.

Аркадий Михайлович, взяв букет под мышку, отсчитал ему одиннадцать десяток и получил сотенную купюру. Торговцы переглянулись, с этого момента началась скупка сторублевок по цене сначала сто десять рублей штука, но вскоре цена упала до ста пяти рублей, однако ненадолго