"Дочка людоеда или приключения Недобежкина" - читать интересную книгу автора (Гуськов Михаил)

Глава 10
Мухи слетаются на мед

Как только такси остановилось во дворе строений 7/9 по Палихе, Витя Шелковников попытался пулей вылететь из него, чтобы, как в иностранных фильмах, успеть открыть противоположную дверцу перед своим хозяином. Но быть вечером таким же проворным, как поутру, после того, как в течение дня тебя столько раз кидали на пол и били об стенку, оказалось делом затруднительным. Все-таки юный бомж силой духа преодолел мольбу тела о покое и побежал открывать дверцу, но Недобежкин вылез из такси без его помощи.

– Где же ты будешь спать? – вслух задумался аспирант. Ведь нельзя же было приглашать Витю в кладовую сокровищ, в которую превратилась его комната.

– Не волнуйтесь, Аркадий Михайлович, у меня есть апартаменты, прямо над вашими, в мансарде. Раз уж я ваш сек ретарь, то должен жить в мансарде.

– В мансарде?! – повторил аспирант. – Зачем же в мансарде? Теперь, с твоими деньгами, ты можешь устроиться хоть в гостинице „Россия". Зачем же ты будешь лишать себя человеческих условий.

– Клянусь вам, Аркадий Михайлович, у меня там абсолютно человеческие условия! – испугался Шелковников, что Недобежкин захочет отделаться от него. – Совершенно че ловеческие условия: тихо, много места, свежий воздух. У меня там в уголку, в укромном местечке, матрасик, газелей, я даже ночничок провел – люблю читать на сон грядущий. Клянусь вам, там хорошо, а чуть что – палкой мне в потолок посту чите, и я к вашим услугам.

– В мансарде, ну что ж. Для начала неплохо! Каждому свое. Начать можно и с чердака, а кончить в канаве, – задумчиво резюмировал аспирант, сам не очень-то вдумываясь в смысл своих слов.

– Зачем вы так?! – впервые за весь день проявил ранимость души юный любитель кинематографа. – Ведь канавы есть только в поселках городского типа, а я хочу умереть в столице, на белых простынях, чтобы меня хоронили великие актеры. Знаете, Феллини…

Шелковников даже прослезился от удовольствия, мысленно побывав на своих триумфальных похоронах. Недобежкин с удивлением подумал: „Интересно, парень не то что бы боится умереть в канаве, а мечтает умереть знаменитым актером. Сколько же идиотов! Бог мой! И я кому-то кажусь таким же идиотом". Но вслух он произнес:

– Знаю, знаю Феллини, как же, третьего дня выпивали с ним!…

– Правда?! – глаза Шелковникова расширились. – А, это вы так шутите. В самом деле, он же сейчас в Италии. Наша пресса сразу бы сообщила.

Они поднялись пешком по лестнице на пятый этаж, и тут у двери в квартиру девяносто один их пути разошлись. Не-добежкин вошел в свою квартиру, а Шелковников на цыпочках стал подниматься на чердак и в темноте заскрежетал ключом, который ему дал участковый.

– Это ты? – шепотом спросил Дюков, как только бомж появился на чердаке.

– Я, Михаил Павлович, я! Честное слово Шелковникова – это как клятва Герострата.

– Гиппократа! – поправил его участковый. – Это клятва врачей, а не воров, а ты не врач, а врун.

– Почему это я врун? – в темноте обиделся Витя.

– Потому, что ты – вор! – прямолинейно, без всяких академических выкрутасов резал соскучившийся сидеть в засаде Дюков.

– Я не вор, товарищ начальник, я врожденный артист, а воровать меня заставляли обстоятельства. Вы знаете, Станиславский!…

Но, как и Недобежкин, так и Дюков на этом заходе резко оборвал артиста и по-отечески ткнул его под ребро.

– Заткнись!

Витя, которого за день столько раз били, пусть не сильно, но чувствительно, к вечеру ощущал в теле некоторый дискомфорт, поэтому он взмолился.

– Михаил Павлович, вы же на страже закона, зачем же вы наносите мне моральные травмы? Меня сегодня три раза билн! – пожаловался он майору.

– Вот теперь ты дело говоришь! – обрадовался участ ковый. – Ну, делись соображениями. Артист – это, прежде всего, психолог и знаток жизни, наблюдательный человек.

– Я, Михаил Павлович, очень наблюдательный человек, мне и Кренц в НТК всегда говорил: „Наблюдай людей, Витя!"

– Ну!

– Значит, так, попали мы с ним на бальные танцы. Там собралась вся мафия вокруг какой-то проститутки по имени Завидчая. Хахаль у нее Артур. Жутко красивая девка эта Завидчая. Она там голая ходила, все с ума сошли. Ей дали первое место. Недобежкин – не тот, за кого себя выдает. Вы говорите, он аспирант. Нет, Михаил Павлович, я сначала тоже думал, что он аспирант, а он там, в закутке, двух ликвидаторов так сделал, что я и не заметил, как это произошло, они еле поднялись. Потом у дверей одного подрезал. Видели бы его – бык! Прямо, как Шварценеггер. Знаете Шварценеггера? Этот Шварценеггер как бросится на Недобежкина, а он его – хрясть! И тот на колени и головой – ему в ботинки. Честное слово, он бы их всех там положил, да седой вмешался. Вылитый „Крестный отец" – Иван Александрович. Я и фамилию узнал – Лихачев.

– Ты чего болтаешь, я видел этого Недобежкина! Не похож он на супермена.

– Как змея, Михаил Павлович, как змея. Шш! Чах! То головой, то хвостом! И два – трупами. Завтра заключитель ные соревнования по „латине" н награждения.

– Может, он каратист? – засомневался Дюков, сердце у него начало радостно замирать. – Неужели по-настоящему повезло? Серьезное дело. – Дюков боялся поверить в удачу.

– Ездят на двух „Чайках", семь „Волг", у них тут все куплено, номера „люкс".

– Номера запомнил?

– Запомнил.

– Так, так, – Дюков обрадованно наморщил лоб. – Драгметаллы, коррупция, проституция, следом появятся валю та и наркомания, – он сладострастно прикинул, что если все пойдет так, как обещает пойти, триумф его веревке обеспечен.

– Как же их всех повязать разом? – участковый на мгновение задумался. – Ага! Бальные танцы!

В голове его мгновенно созрел план: всех апологетов наручников во главе с министром внутренних дел, всех начальников управлений, а также всю верхушку советской и международной мафии заманить зрителями на конкурс бальных танцев. После чего на глазах начальства разом перевязать весь преступный мир с помощью простой веревки по методике Дюкова.

Участковый мечтательно посмотрел в слуховое окно на луну.

Дюков вдруг испугался, что опять, в который раз, дело окажется пустяковым: вместо награбленных миллионов – всего лишь сотни тысяч, вместо организованных кланов – малочисленные банды, вместо спрута коррупции, проникшего во все поры государственного н министерского аппарата, – мелкая сеть взяточничества.

– Господи, если ты есть, – взмолился участковый, – пошли мне настоящее дело. Ведь ты же все видишь. Ты же видишь, что истина в веревке! Почему же ты дозволяешь управленцам так глумиться надо мной?! Во славу твою. Гос поди, дай мне доказать им истину.

Дкжов решил завтра же с утра тайком сходить в церковь и поставить свечку за успех своей борьбы с сатаной. Да, да, если читатель еще не понял, то дело обстояло именно так – веревки были от Бога, а наручники – от сатаны.

– Завтра я сам пойду на концерт!

Шелковников, с сомнением окинув фигуру участкового, в которой за километр можно было узнать легавого, понимающе закивал.

– Я вас там со всеми и познакомлю!

– Вот и хорошо! – согласился гроза преступного мира. – Ладно, спи. Утро вечера мудренее

Майор, отечески похлопав молодого человека по плечу, сказал:

– Я из тебя сделаю человека! Хочешь ты, не хочешь, а в кино сниматься будешь, и на главных ролях. Я в тебя верю. Верю!

Шелковников благодарно посмотрел вслед участковому, прорвавшемуся в полутьме к выходу, и стал устраиваться на своем матраце. Луна светила в чердачное окно, пели вокруг его лица комары, ночная прохлада пробирала кости под пиджаком так, что будущий артист поплотнее натянул на себя две газеты, которыми накрывался, чтобы в тепле уютнее помечтать о будущих ролях в кинематографе Он думал не о Недобежкине. а о Дюкове

– Дюков, даром что мент, а меня понимает. Может, менты и артисты душой похожи? Неужели я не снимусь в кино?

Шелковникова охватил ужас от этой мысли.

– Нет, не может быть! Ведь кто-то же снимается. Я тоже буду сниматься. Вот, например, скажи мне Феллини:

„Витя, отруби себе руку, нам на роль нужен безрукий". Отрублю! А они-то никто не отрубят. Они не любят кино по- настоящему. По-настоящему кто любит кино? Из наших, на пример? Янковский? Нет, не любит. Терехова? Тоже не любит! Хорошие артисты, но по-настоящему кино все же не любят. Ролан Быков? Стар совсем. Раньше, может, и любил, а теперь не любит. Получается, что кино по-настоящему никто не лю бит. Возьмем теперь иностранный кинематограф. Марлон Бран до! Бросил кинематограф, купил остров. И все же понял, что без кино жить не может, вот это настоящая любовь. А интересно, отрубил бы он себе руку ради кино? Может, и отрубил бы, а Терехова бы нет, не отрубила. Артистке без руки нельзя. Феллини бы так не спросил женщину, наш режиссер мог бы спросить и женщину, а их – нет, у них там демократия. Демократия – это когда в кино берут сниматься любого, лишь бы был талант, а у нас – только тех, кто ВГИК кончил. И как же в этот ВГИК попасть?

Сладкие мечты окутали, понесли Витину душу, сделав его студентом ВГИКа, и вот он уже на съемочной площадке и… туман растворил его душу в ночной стихии.

Вернувшись с бальных танцев фотографы-любители Слава Карасик и Стасик Белодед наперегонки бросились проявлять пленки. Жизнь для них была непримиримой борьбой за первенство. При самой горячей дружбе с детского сада они были ярыми противниками взглядов друг друга, манеры одеваться, способов, как нужно чистить апельсин и варить яйца. Но, странно, если один начинал выпиливать лобзиком, то и второй тотчас покупал лобзик и начинал с остервенением заниматься выпиливанием. Когда у Славика обнаружился прекрасный голос и мама отдала его в хор, то и Стасик потребовал от своей мамы, чтобы и его записали в хор. Увы, педагог напрочь отказался принять Стасика за полным отсутствием у последнего голоса и слуха, после чего Славик заявил, что если не примут Стасика, он покидает хор, за что и был дважды выпорот отцом и единожды матерью, но посещать хор без друга отказался. Зато занятия в секции бокса оказались для обоих друзей в высшей степени благотворными, здесь каждый обрел шанс показать другому свое превосходство. Стасик Белодед сделал ставку на прямой левый, Слава Карасик – на правый снизу. Все шло хорошо первые три года занятий, они день за днем с перерывами на посещение школы, сон и принятие пищи молотили друг друга на тренировках и соревнованиях, делая гигантские успехи, но вдруг Белодед остановился в росте, а Слава Карасик за полгода вымахал в тощего, долговязого верзилу. Хотя друзья остались в одинаковых весовых категориях, но схватки этих боксеров стали напоминать поединки двух клоунов, вызывая такой смех у болельщиков, что, к ужасу их тренеров, оба соперника утратили к боксу всякий интерес. Тренеры убеждали, что каждого из них ждет великое боксерское будущее, но они были непреклонны. Друзьям-соперникам ничего не оставалось, как заняться поисками новых увлечений. Они вступили в секцию уфологов при Дворце культуры МЭЛЗ, решив, что каждый утрет нос другому, первым установив контакт с внеземными цивилизациями, а кроме того, занялись бальными танцами. Если не удалось доказать друг другу своего превосходства в грубом мужском спорте, они решили потягаться на поприще Терпсихоры. Увы, после того как они прошли школу бокса и пропустили столько прямых левых и правых боковых, блеснуть в искусстве бального танца оказалось для двух друзей не под силу. Кроме того, у них проявились врожденные „мягкие ступни" и „оттопыривающиеся локти". Партнерши, которые мечтали из класса „С" перейти в класс „В", отказывались от них, и друзья были вынуждены из танцоров превратиться в зрителей. Они купили по фотоаппарату и теперь соревновались, кто сделает самый эффектный снимок. Все танцоры разных московских клубов узнали об этом и нещадно эксплуатировали страсть друзей к соперничеству на поприще фотографии. Надо сказать, что к разгару их увлечения цветной фотографией и внеземными цивилизациями они окончили Бауманский институт и теперь вместе работали в КБ на одном из секретных московских заводов.

И вот эти друзья-соперники,.вернувшись с бальных танцев порознь, бросились проявлять и высушивать пленки.

Уже черно-белые негативы показались Славе Карасику на вид странными, он сел за увеличитель, чтобы проверить свою догадку и обомлел: это был не брак фотопленки. Странными оказались только негативы, где была запечатлена пара номер тринадцать, от этой пары исходило сияние. Более того, она… не танцевала!

Слава напечатал первую фотографию, вторую, потом стал печатать их одну за другой. Так, например, на одной фотографии пара номер тринадцать получилась два раза, в двух позах, тогда как все другие пары сняты только в одной, что и запечатлела фотография.

– Скажут – монтаж! – сокрушенно охнул Карасик. -

Свои же братья уфологи будут упрекать в подделке.

Опять же и сияние на негативах, окружавшее пару номер тринадцать, может быть сочтено подделкой. Карасик содрогнулся от такой мысли: налицо был сверхъестественный эффект и невозможность доказать, что он не прибегал ни к химическому подтравливанию негативов, ни к двойной экспозиции, ни к прочим хитростям, к которым прибегают недобросовестные уфологи, стремясь к сенсации. Тут раздался звонок.

– Ты напечатал цветные снимки? – послышался в телефонной трубке голос Белодеда.

– Еще нет, а что? – осторожно осведомился Карасик.

– А то! Чертовщина какая-то, мне кажется, есть контакт с внеземными. Пара тринадцатая, я записал – Элеонора Завидчая и Артур Раздрогин – похоже, это инопланетяне.

– Не мели ерунды!

– Тогда напечатай цветные снимки, сам убедишься! -

Белодед обиженно бросил трубку.

Карасик высушил цветную пленку и начал манипулировать с проявителями. Оказывается, коварный Белодед уже позвонил самому председателю общества уфологов Калюжному, его заместителям Жемчуговой, Жасминову и Уткиной. Может быть, если бы Карасик не был таким педантом и не начал с черно-белой пленки, а сразу взялся бы проявлять цветную, слава открытия эффекта Белодеда принадлежала бы теперь Карасику. Но в эту ночь произошло непоправимое – Белодед прочно захватил лидерство в их борьбе. Единственное, на что еще мог надеяться Карасик, это на то, что их совместное открытие будут называть эффектом Белодеда-Карасика Когда он, напечатав несколько фотографий, среди ночи бросился звонить Колюжному, тот суховато промычал:

– Уже знаю – Белодед звонил, выезжаем на место.

– Куда на место? – удивился Слава Карасик. – Кто выезжает?

– К Белодеду, смотреть снимки. Все едем: я, Жасминов, Уткина, Жемчугова И, если верно, что на фотографиях изоб ражены инопланетяне, завтра же с утра созываем срочный внеочередной пленум уфологов и едем на встречу с ними. Во сколько начало бальных танцев?

– В шесть!

После звонка Колюжному Карасик погрузился в шок. Радость свидания с инопланетянами была омрачена тем, что он упустил и›шцнативу. Вдруг ему пришла спасительная мыслы завтра распространить среди рядовых членов как можно больше цветных снимков с надписью „Эффект Карасика".

Переступив порог своей квартиры, Недобежкин, прежде чем прошествовать в свою комнату, оглядел себя в старинном бабушкином зеркале, которое висело между его правой дверью и левой дверью старушек-соседок.

– Что это со мной?! – испугался он. – От перевозбуж дения, что ли? Даже волосы свились в какие-то завитки. Глаза, как у тигра, горят. Как же я на кафедру-то появлюсь с такими глазами? Совершенно сумасшедшие глаза. Да мне и защититься не дадут с такими глазами, весь ученый совет набросится на мою диссертацию. Надо успокоиться, все спо койненько обдумать.

Он открыл ключом дверь в свою комнату и зажег свет. Сразу бросился в глаза жалкий вид его Полкана. Щенок лежал на диване и, запыхавшись, дышал, словно после длительного бега и борьбы, ухо его было окровавлено, на лапах ссадины. Тигра лапой, совершенно как экстрасенс, зажимала ему это окровавленное ухо. Как только кошечка увидела Не-добежкина, она жалобно замяукала. Щенок заскулил.

– Откуда же ты свалился, милый! – Недобежкин испуганно бросился к своему другу. – Со шкафа, что ли?

Знал бы он, откуда свалился его пес и откуда едва не свалился, преследуемый Агафьей, он бы не задавал таких глупых вопросов.

Аспирант достал бинт из аптечки, стоящей на книжном шкафу, и стал обматывать голову пса. Полкан глядел на него очень жалобно и благодарно.

– Ну, ну, друг Полкан, потерпи! И что ты у меня за неловкий песик, свалился со шкафа Посмотри на Тигру, вот примерная киска, погляди, какая она гладенькая, чистенькая,

а ты в какой-то известке, в пыли, и в таком виде залез на диван!

Пристыженный пес кинулся с дивана, словно поняв укор хозяина, но аспирант удержал его.

– Ладно уж, лежи, раз ты раненый.

Недобежкин поцеловал пса в нос, и у того из глаз побежали слезы.

– Что, так больно, брат? – всполошился Недобежкин. – Уж не проломил ли ты себе голову? Может, лапу сломал?

Что с ним? – обратился он к Тигре.

Кошка, прыгнув на стол, вытянула шею и хвост, не мигая смотрела на Недобежкина н ничего не говорила Взгляд ее выражал тревогу, но не по отношению к псу, а по отношению к нему, Недобежкяну. Хозяин заставил пса пройтись, тот прошел, слегка прихрамывая и по-прежнему тяжело дыша, но уже постепенно успокаиваясь. У человека отлегло от сердца. За неимением близких родственников и, в особенности, потому, что он месяц назад пожертвовал на их спасение от утопления все свои деньги, Недобежкин любил их, почти как самого себя.

Весь дрожа от нетерпения поскорей заняться своими сокровищами, он тем не менее совершил подвиг, накормив четвероногих подопечных, не удержавшись, правда, от того, чтобы немного не поворчать на Полкана, доставившего ему огорчение своим побитым видом.

– Нашли себе слугу. Хорошие вы ребята, но от вас ни какой пользы, ну, разве что еще от Тигры? Та, хоть, в эсте тике что-то смыслит, на нее и глядеть приятно. Глазища, шерстка, манеры! Была бы она человеком, ей-богу бы, женил ся на ней. Да она бы за меня и не пошла, наверное, как Повалихина. А ты, Полкан, ну, какая от тебя польза: не учишься, служить не умеешь! Разве что теперь дом стеречь будешь.

Полкан с сожалением посмотрел на своего хозяина, думая: „Знал бы ты, какие муки я претерпел для тебя сегодня. Чуть было не попался в руки Агафьи, столько раз бился то лицом, то мордой о твердые полы и стены. Эх, Недобежкин, вокруг тебя заговор, а ты ничего не подозреваешь!"

– Раньше-то стеречь нечего было, – продолжал рассуж дать хозяин. – Жаль, ты не сторожевая собака, не дог, не овчарка. Эх, ну что б тебе родиться какой-нибудь породистой собакой, хоть бы гулять с тобой было… – Недобежкин, чтобы не обидеть собаку, долго подбирал слово. – Нет, мне не стыдно. Я не стыжусь, что ты дворняга. Но, согласись, двор нягу водить на поводке – это не комильфо. Нет, не комильфо. Евгений Онегин не стал бы с дворнягой на поводке гулять, и лорд Байрон не стал бы. А я теперь побогаче лорда Бай рона-то? – прошептал он и покосился на чемоданы. – Не сперли бы их. Вроде, целы. А есть ли в них что-нибудь?

Недобежкин, не разрешив этого вопроса, пошел во двор выгуливать Полкана, обмотанного бинтом. Во дворе, несмотря на поздний час, было на удивление людно. Конечно, это был субботний вечер, а в воскресенье разрешалось и поспать подольше, но все же на часах значилось без пяти полночь, и чтобы в это время такая жажда деятельности нападала на обитателей двора дома 7/9 по Палихе в прошлые субботние вечера, такого Недобежкин прежде не замечал, а он с недавнего времени каждый вечер гулял здесь со своей рыжей дворнягой.

В этот вечер двор на Палихе преобразился. Еще в течение дня наблюдалась бурная активность малышни, ребятки стали особенно резвые, звонкие; обычно заторможенные, вялые, сонные городские дети вдруг стали быстро-быстро бегать и играть в игры, требующие максимума движений: в догоняшки, в перегонки, в колдунчики, в прыжки и перетягивания. К вечеру активность достигла апогея – детям показалось мало просто бегать, и они, как по команде, опрокинулись на руки и начали ходить на руках. Конечно, не всем удалась эта попытка, большинство за два часа повального увлечения ходьбой на руках выучились только стоять на передних конечностях, зато у некоторых самых талантливых детей обнаружились явные гимнастические способности: они начали на руках делать уверенные шаги. Особенно неприличным это увлечение было для девочек, которые болтали голыми ногами в воздухе, после чего, вскочив на ноги, оглашали весь двор счастливым визгом.

Загнать по домам эту юную поросль удалось только к десяти часам. Родителей же в этот субботний день охватил раж семейного благоустройства. За каких-нибудь двенадцать часов они успели выбить и пропылесосить все ковры и ковровые дорожки, перестирать и перештопать все накопившееся за неделю, а то и за месяц, белье, причем мужчины отремонтировали все бытовые электроприборы, за которые не могли взяться годами. Многие начали даже крупные перестроечные работы: на всех этажах заработали дрели и пилы, застучачи пробойники, во дворе запахло масляной краской и лаком.

В течение дня на недобежкинский двор наблюдалось буквально нашествие мамаш с колясками. Всех обладательниц новорожденных чад в радиусе километра двор дома 7/9 по Палихе в этот субботний день притягивал как магнитом.

Не только Недобежкину, который наблюдал уже остатки этой активности, но и участковому Дюкову, как на ладони наблюдавшему весь двор из слухового окна, это оживление показалось в высшей степени странный и он, не находя этому явлению объяснения с точки зрения своего академического образования, выдвинул ряд смелых гипотез, одну из которых увязал с возросшей солнечной активностью, другую – с возможным землетрясением на Ямайке, а третью – с внезапными геомагнитыми завихрениями. В самое желанное объяснение Дюков боялся поверить, хотя, изучая восточные боевые искусства, был вынужден погрузиться в пучину китайской философии, а там у одного из главных философов черным по белому было записано: „Если зал наполнен золотом и яшмой, его никто не в силах долго охранять!" Вот что притягивало всех к дому 7/9 по Палихе.

Еще будучи студентом, Дюков поставил на этой странице три восклицательных знака и написал курсовую „Лао-цзы – первый китайский криминалист".

Да, это было так, золото и драгоценности, грудой сваленные в чемоданы Недобежкиным, словно магнит железные опилки, притягивали к себе сердца тысяч людей.

Вечером паломничество схлынуло, но зато двор наводнили влюбленные из близлежащих кварталов. Они плотно уселись на всех скамейках, заняли все подъезди и без зазрения совестя целовались. Порывались попасть они и па чердаки, но чердаки на участке Дкжова были закрыты на пудовые амбарные замки, а двери и замки не выдерживали напора любвеобильных пар, рвущихся найти себе укромное местечко под крышей, и на следующее утро дворники должны были чинить дверные петли и навешивать новые замки.

С других концов Москвы в этот двор прибыло несколько пациентов различных психоневрологических диспансеров и даже два шизофреника, которые только что сбежали из сумасшедших домов, – один из Кащенко, другой из Ганушкина. Из разыскивали. Они сразу узнали друг друга

– Чувствуешь? – спросил одни другого, сверкая лысиной в полутьме.

– Чувствую! – отозвался другой, тощий, с алчно горящими глазами.

– Что это? – задал вопрос первый.

– Копи царя Соломона!

– А не сокровища пирата Кидда?!

– Нет, запах не тот.

– А вкус?

– Клюквой отдает – рубинов много. Кидд вез сокровища из Бразилии, в Бразилии рубины мелкие, а тут индийские, большие. Хурмой пахнет.

– Квашеной капустой так и шибает в нос.

– Значит, золота много. Ты, Порфирий, не принюхивайся.

Ты же знаешь, что для тебя бриллианты – смерть, ты пить совершенно не можешь, а в бриллиантах сивушный градус.

Лысый в полосатой пижаме и тапочках на босу ногу почмокал губами, жадно втягивая воздух раздутыми ноздрями.

– Вкусно пахнет! Однако ты прав, прав, Григорий, бежать нам надо отселя.

Тот, что был в синем больничном халате, тощий с вытаращенными глазами, отозвался, потя›гув носом:

– Поверху тянет, с пятого этажа. Пойдем, хоть понюхаем поближе? Вон, видишь из окна сиянье исходит?

– Ты что, Гриша, если нас застукают, нам конец. Я, как учуял, так сразу понял, что ты сорвешься. Понял, надо вы ручать. Если к утру вернемся по домам, еще есть шанс. По нюхали – н будет. Ну их, эти сокровища, к шутам. И так из-за них сидим в дурдоме, а подтвердится диагноз, считай, обоим крышка. Артур из-под земли достанет и вытрясет из нас все до последнего грамма, все до единого каратика. Ты же знаешь Артура.

Лысый подхватил друга и потащил подальше от злополучного дома. Но еще двоих не заметил Недобежкин. За ним наблюдали те самые друзья, с которыми он так лихо расправился в „Дружбе" и которые подобрали оброненный им в пылу схватки аграф.

Полкан мог бы лаем дать знать хозяину обо всех скрывающихся преступных и полупреступных элементах, но опасных людей было так много, что лаять уже было бесполезно.

Через десять минут Недобежкин ввел Полкана в свою комнату и, закрыв дверь на задпижку, вытащил из-под кровати чемодан. Взявшись за ручку, он почувствовал облегчение, чемодан едва можно было сдвинуть с места. Открыв крышку, Недобежкян снова был ослеплен мириадами сверкающих огней.

В ночной тишине, которая наконец-то установилась за окном, Аркадий Михаилович стал раскладывать на столе свои сокровища, сердце его сладко замирало. Он взял перво-наперво золотые, похожие на слегка сплюснутую луковицу, часы на рубиновом шатлене. Конечно, он еще не знал, что такая цепочка из рубинов и бриллиантов называется шатленом, но именно так она и называлась.

Блеск рубинов притягивал взгляд, словно человеческий взор. Аспирант задумался, ему показалось, что он видит в глубине рубина знакомое лица

„Завидчая!" – узнал Аркадий. Лицо улыбнулось ему и исчезло. Недобежкин вгляделся в другой рубин: „Повалихина, и она тутГ Сладкое Варино лицо улыбнулось и тоже исчезла Недобежкин понял, что на минуту заснул. Наследник Хрисо-гонова встряхнул головой и потряс часами.

„Сколько такие часики могут стоить? Интересно, дадут за них мерседес"? А может быть, даже и не один?"

Прав был в своих упреках Андрей Андреевич Повалихин. Для многих советских молодых люден мерилом праведным всяких богатств был „мерседес", и если бы современный иконописец пожелал написать доходчивую для молодых людей икону, то ангел влюсто жезла в руках, означавшего это праведное мерило, должен был бы держать вожделенный почти для каждого юноши восьмидесятых годов автомобиль.

Много „мерседесов" дали бы за один такие часики, потому что это были часики с настоящими кроваво-красными цейлонскими рубинами, оправленными в крупные бриллианты, но кроме того, вещь эта была не совсем забытая, так как это были любимые часы Людовика XV, которые вместе еще с одними часами из его коллекции тоже сейчас находились в чемодане Недобежкина. Эти часы бесследно исчезли из поля зрения владельцев крупнейших ювелирных коллекций еще во время Великой французской революции и пот вдруг внезапно появились в таком совершенно несозданном для королевских драноценностей месте, каким являлась квартира номер девяносто один дома 7/9 по Палихе.

Как они попали к Ангию Елпидифоровичу, оставалось загадкой. Впрочем, загадок было так много, что молодой ученый даже и перестал задумываться. Все, что с ним происходило в последние сутки, с точки зрения материализма, не лезло ни в какие ворота. Однако, как мы продолжаем утверждать, чудес не бывает. Чудо – это непонятая закономерность.

Недобежкин подцепил из чемодана золотой кубок со сценами обольщения Сусанны старцами.

.Вылитая Завидчая, а вот этот самый похотливый старец – не Седой ли? Ага, Иван Александрович, вот вы како-вы-с. Понятно, какие люди служат отрицательными прототипами библейских персонажей. Как верно все схвачено. Ба, а судья праведный, постой-постой, не может быть, кажись, на Ангия Елпидифоровича похож. Жаль, я его плохо помню. Расплылся образ, но, кажется, он. Так, а молодой прислужник… Да, неужели, это я? Нет, все, спать пора".

Недобежкин, который от всех впечатлений за день, если сказать мягко, несколько одурел, решил, что утро вечера мудренее и что завтра утром на свежую голову он уж точно во всем разберется и определится, как жить и как действовать дальше. Главное, теперь и Повалихина, и Завидчая вполне достижимы. Аркадий Михайлович отвязал с пояса кнут и стал укладываться спать. Тигра, которая прыгнула на стол и вместе с ним разглядывала кубок, жалобно замяукала.

– Тигра, не стони так жалобно! – утешил ее хозяин несметных сокровищ. – Ты теперь богатая женщина. Ха- ха – блоха!

Недобежкин, раздеваясь, запел по-шаляпински:

– Милей родного брата ему блоха была. Ха-ха – блоха! А ты ведь не блоха, ты благородное животное из породы кошачьих. Тем более, позову портного и велю вам с Полканом сшить бархатные кафтаны, а тебе, Тигра, поскольку ты дама, еще и соболью шубу сошью с мантией. Полкану – будку величиной с дворец из двадцати апартаментов и цепь золотую, а тебе, Тигра, дуб тысячелетний посажу, чтобы ты по нему прыгала в собольей шубе.

Животные с сомнением смотрели на своего спасителя и благодетеля, но что они думали о его заносчивой болтовне, до конца понять было невозможно. Во всяком случае Недо-бежкин слегка осекся и вдруг вспомнил о кольце.

– А кольцо-то у меня цело?

Он почему-то заволновался, вспомнив, как Ангии Елпиди-форович несколько раз предупреждал его, чтобы он как зеницу ока берег его оловянное колечко.

Нащупав кольцо в кармане брюк, аспирант вытащил его из носового платка, в который оно было завернуто, и повертел перед глазами. Ничего особенного, колечко как колечко, вроде бы по-латыни внутри что-то написано. Однако Недобежкин помнил, что, как только снял его с пальца Ангий Елпидифо-ровича, так тот и превратился в кучу драгоценностей, поэтому аспирант боялся надевать кольцо на палец.

– Как бы мне самому в ходячий клад не превратиться.

Подумаю еще до завтра, может, лучше на веревочку повесить

и на шее носить. Надежней будет, не потеряется.

Недобежкин пришел в восторг от такой своей дальновидности и, отрезав на кухне кусок пеньковой бечевки, повесил себе на грудь рядом с крестиком на серебряной цепочке пеньковую веревочку с колечком убитого им старичка. Конечно, если бы он хотя бы с месяц походил в кружок макраме, который вел инспектор Дкжов, он бы знал, каким узлом надо завязывать такие волшебные перстеньки. Дюков-то знал, как завязывать узелки на память, и от сглаза, и от нечистой силы, и против разрыв-травы… Дюков бы его научил таким узлам, что не то что черт – сам багдадский вор к такой веревочке не притронулся бы. Но Недобежкин не посещал кружок макраме и поэтому завязал веревочку на простой, самый обыкновенный узелок, которому в детстве его научила мама. А каким узелкам в детстве нас мама обучит, такие мы всю жизнь и вяжем. Будущее покажет, тем ли узелкам научила мама Недобежкина своего сына.

Приняв еще одну меру предосторожности, продев руку в ременную петлю кнута, Недобежкин нырнул под одеяло. Правильно сделал Недобежкнн, что так поверил в кнут. Очень, очень предусмотрительные люди – аспиранты. Из аспирантов, в основной в нашем обществе получаются все самые высокопоставленные чиновники и самые отъявленные мошенники. У нас, посмотрите, если чего-нибудь человек добился в жизни, у него кроме должностей есть еще и титул – он либо кандидат каких-нибудь мудреных наук, либо же доктор таких-то еще более мудреных наук, а кто эти кандидаты и доктора? Это же бывшие аспиранты. Вот Недобежкин и был как раз таким аспирантом. Аспиранты – это те, кто верит в науку, а наука что говорит? В общественных отношения главное – экономика, а в экономике главное – стимул.

– Да, – шептал он, засыпая, – стимул в переводе с латыни – это палка, которой погоняют осла. А что такое кнут? Тот же стимул, только уже облагороженный, та же палка, но с большим радиусом действия и, главное, с большей гибкостью. Палка может переломиться, а кнут нет.

Поэтому Недобежкин решил с кнутом пока не расставаться. Очень предусмотрительные люди – аспиранты.

В эту ночь не только уфологи и экстрасенсы готовились к походу в зал „Дружба". Кроме ночного заседания Международной ассоциации уфологов, происходившей на квартире фотографа Белодеда, в опорном пункте охраны общественного порядка на Новослободской улице состоялось также заседание комитета „Гонимых работников органов милиции", сокращенно ГРОМ. Этому обществу предоставлял место для заседаний участковый инспектор Дкжов, который был знаменем для всех гонимых новаторов МВД. Хотя официально председателем ГРОМа являлся бывший инспектор ГАИ Колесов Иннокентий Варфоломеевич, душой общества был, конечно, Дюков. Инспектор Колесов в настоящее время работал каскадером на Мосфильме и вел большую научно-исследовательскую работу, он даже написал диссертацию с теоретическими и цифровыми выкладками, доказывающими, что его методика автомобильного преследования нарушителя самая эффективная. Но. во-первых, как выяснилось, диссертацию его нельзя было защитить. Колесов, когда узнал, что он как обладатель среднего технического образования, не имеет права на научную мысль, был оскорблен. На научную мысль у нас в стране, оказывается, имеют право только лица с высшим техническим образованием, а во-вторых, даже опыты по его диссертации были запрещены, и, когда автолюбитель стал проводить их самостоятельно, его просто уволили из органов. Только перейдя на работу каскадера, Колесов сумел эти опыты завершить и с блеском подтвердить правильность своей догадки, что маневренность автомобиля, поставленного на два боковых колеса, резко повышается.

Побожий, Волохин и Ярных, три мушкетера, нашедшие себя в ГРОМе, в разное время пострадали в борьбе со всесильным бюрократическим аппаратом милиции, душагцим все новое и передовое, а также старое, которое еще могло бы быть полезным. Правда, Ярных пострадал не прямо, а косвенно, через свою маму, но тоже считал себя гонимым. Патриарху ГРОМа Побожему было уже за восемьдесят, ходил он, опираясь на толстую, дореволюционного вида клюку, которую купил лет тридцать назад в комиссионке на Арбате, из-за нее он прозывал себя то трехруким, то трехногим. „Здрасьте, – говорил он, – трехрукий пришел". Или: „Добре день, трехногий приковылял". Он в звании майора был незаслуженно уволен еще во времена хрущевских гонении на милицию. Тридцать лет Побожий негласно занимался частным сыском. Если кто-то отчаивался схватить мужа-алиментщика, или насильника дочери, или вора, обчистившего квартиру, и не мог найти защиты в государственных органах, шли к Тимофею Маркеловичу. Маркелыч принимал не всех, а только по рекомендации; неделю или две он изучал „цело", потом выносил решение.

– 

Берусь или нет, не берусь. Это дело не московское, – говорил он и пояснял: – Не берусь, потому что я московский частный сыск, а это должен делать республиканский или всесоюзньв! частный сыск, возможности у меня ограниченные. У меня пенсия не позволяет республиканским сыском зани маться. Я кустарь, но если я тебе не помогу, не поможет никто

.

Денег за свое расследование Маркелыч не брал, дальше Подмосковья не выезжал и, как его не упрашивали, стоял твердо.

– Не мой район! Мой район – Москва! Ищи республи канского кустаря. Подсказать могу, а сам не берусь – пенсия маленькая.

– Да я вам оплачу все расходы.

Тут Маркелыч поднимал остерегающе указательный палец.

– Это вы мне, гражданин, предлагаете незаконную сделку. У меня условный „частный" сыск, я хочу этой скотине Хрущеву доказать, каких он офицеров уволил из органов.

И хотя Хрущев уже давным-давно умер, так никогда и не услыхав о том, какие безнадежные дела раскручивал, каких матерых преступников разоблачил и задержал Маркелыч, тот на своем примере продолжал доказывать Никите Сергеевичу, каких хороших офицеров уволили из милиции по сокращению штатов в 1956 году. Сутки он работал пожарным в Театре им. Моссовета, а три дня посвящал сыску. Дюкову отставник передавал свой опыт. Но даже и теперь Дюков не постиг всю науку, которой владел Маркелыч.

– Ты майор, и я майор, – Маркелыч важно делал паузу, – а они генерал-майоры, я бы им мог подсказать, да погоны у них слишком блестят, а я щуриться не люблю, у меня глаза больные. Маркелыч говорил иносказаниями.

– Михайло Павлович, – любил он говорить Дкжову, – никому не клади пальцы в рот – откусят!

Волохин и Ярных тоже были преданные делу охраны правопорядка люди. Волохин пострадал за несогласие с формой, которую ввели в конце семидесятых годов, он доказывал, что старая милицейская форма была надежнее. Он добился, что кургузые короткие шинели удлинили на пятнадцать сантиметров, но ему пришлось из органов уйти на пенсию, хотя он мечтал еще по]›аботать.

О чемодане с драгоценностями Дюков рассказал только Маркелычу, за долгие годы убедившись в его абсолютной надежности. Вдвоем они наметили стратегию наблюдения. Когда собрались остальные члены ГРОМа из тех, что не были на дачах и в поездках, участковый объяснил им ситуацию и закончил так:

– Может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что это серьезно. Я вас попрошу завтра с утречка помочь мне, а сегодня хорошо бы понаблюдать за квартирой.

Волохин, нахмурившись, кивнул.

– Ты, Ярных, будешь сидеть дома на телефоне.

– Опять я дома! – чуть не заплакал Ваня Ярных.

Ваня Ярных, толстый пятидесятилетний крепыш, никогда не был милиционером, он был сапожником и соседом Маркелыча по квартире. Когда его принимали в ГРОМ, Волохин был категорически против:

– Какой ты гонимый? Скажи, кто тебя гнал из милиции?

– Мама! – захлопав глазами, ответил Ваня Ярных. -

Я мечтал быть милиционером, а она говорила, что только

через ее труп. Родная мама гнала меня. Я очень гонимый.

И все в ГРОМе, кроме Волохина, сочли, что это самое серьезное гонение, и проголосовали за прием Ивана Петровича Ярных в члены ГРОМа.

– Учеником! Это еще куда ни шло, и то после того, как сбросит двадцать кило, – сердито добавил Волохин, подняв руку против.

С тех пор Иван Петрович Ярных был полноправным членом ГРОМа, но желание его заняться оперативной работой, выслеживанием и поимкой бандитов все не осуществлялось. Вот и теперь его назначили диспетчером и оставили дома – сидеть рядом с семидесятилетней мамой и по телефону Координировать действия ГРОМа