"Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами" - читать интересную книгу автора

«Этот новый малый — Михаил Горбачев»

В четверг, 10 декабря 1987 года, по окончании своего первого визита в Соединенные Штаты, Михаил Горбачев вышел из Белого дома, попрощался с Рональдом Рейганом и сел на заднее сиденье своего черного лимузина «ЗИЛ» вместе с вице-президентом Джорджем Бушем.

Машина покатила по дороге, ведущей от Белого дома, под мелким дождем, направляясь «а военно-воздушную базу Эндрюс, и Буш сказал Горбачеву, что ему пришла одна идея, но он предпочел бы, чтобы Горбачев не оглашал того, что он сейчас услышит. Горбачев кивнул.

Хотя до начала президентских выборов в 1988 году оставалось еще три недели, вице-президент уже вовсю вел кампанию за то, чтобы быть выдвинутым кандидатом от республиканской партии. Лидер сената от его партии Роберт Доул из Канзаса, по данным нескольких опросов общественного мнения, опережал его.

Буш сказал: «Есть немало шансов, что я выиграю на президентских выборах в будущем году. Сейчас Доул выглядит весьма опасным соперником, но я думаю, что республиканцы выдвинут меня. Если меня выберут, — а я думаю, что выберут, — знайте, что я хочу улучшения наших отношений».

Буш объяснил, что за семь лет на посту вице-президента при Рональде Рейгане ему приходилось держать свои умеренные взгляды при себе. Он пояснил, что Рейгана окружают «отпетые убийцы-интеллектуалы», которые будут счастливы ухватиться за любое доказательство того, что вице-президент в глубине души — либерал. Поэтому во время кампании 1988 года ему придется делать и говорить многое с таким расчетом, чтобы быть избранным. Господин Горбачев не должен обращать на это внимания.

Горбачев ответил, что все понимает. Много времени спустя, вспоминая этот разговор, он скажет, что «это была самая важная из всех наших бесед с Бушем». На протяжении последующих четырех лет всякий раз, как ближайшие помощники советского руководителя жаловались, что Буш потворствует республиканским консерваторам, Горбачев напоминал им о беседе в лимузине и говорил: «Не волнуйтесь. Сердце у него там, где надо».

За первые сорок шесть лет жизни Джордж Буш лишь изредка имел дело с Советским Союзом. Когда Буш был послом в ООН в 1971–1972 годах при Ричарде Никсоне, он возил своего советского коллегу Якова Малика на игру нью-йоркской бейсбольной команды (принадлежавшей его приятельнице Джоан Уитни Пэйсон), но это мало что изменило в дипломатических отношениях между странами.

Когда Буш был директором ЦРУ в администрации Джералда Форда, консервативно мыслящие критики разрядки и сторонники вооружения Америки обвиняли Управление в том, что оно систематически недооценивает военную угрозу со стороны СССР. Вместо того, чтобы стать на защиту профессионалов-разведчиков, которыми он руководил, и защитить Управление от нажима со стороны политиканов, Буш постарался утихомирить правое крыло. Он предложил создать комиссию из людей, не имеющих отношения к ЦРУ, которая наблюдала бы за методами работы Управления. Он открыл этим людям доступ к секретным материалам и санкционировал подготовку ими доклада с оценкой сверхсекретной разведывательной информации ЦРУ о различных сторонах деятельности Советского Союза.

Как и следовало ожидать, эта группа, названная Командой Б, объявила, что ЦРУ проявляет излишнюю мягкость к СССР, и присоединилась к все возраставшему хору голосов, призывавших к новой американской программе вооружения. Один из помощников Буша в ЦРУ вспоминает, что его начальник, «рассматривая данные стратегического значения, никогда не высказывался определенно. Главной его заботой было попытаться примирить различные точки зрения… Он из тех, кто берется за разрешение проблем». Буш как-то сказал: «Решите же эту чертову проблему. Если для этого нужна Команда Б, используйте ее».

После того, как Форд потерпел поражение на выборах 1976 года, Буш сказал, что готов остаться на посту директора ЦРУ, но Джимми Картер отказал ему в этом. Осенью 1978 года Буш прилетел из Хьюстона в Нью-Йорк на частный обед. Кроме него на этом обеде были видные фигуры, занимающиеся внешней политикой на Северо-Востоке, в большинстве своем демократы. После десерта Буш выступил с критикой Картера за то, что он не противостоит советской угрозе. В качестве примера Буш привел продвижение коммунистического влияния в Сомали и Эфиопии и колебания президента по поводу развертывания работ над нейтронной бомбой.

Один из демократов, работавший в Госдепартаменте при администрациях Кеннеди и Джонсона, назвал выступление Буша «упрощенческим» и «невежественным». Буш, разозлившись, заявил в ответ, что демократ «самонадеян» и «мягок», как и либеральная внешняя политика, которую вело представляемое им ведомство, — ничего удивительного, что эти политики потерпели крах!

Существование Команды «Б» и то, что Рональд Рейган чуть не победил Форда в 1976 году, показывало, что центр республиканской партии переместился на Юго-Запад и что он поправел. Интернационалистское атлантическое крыло партии теряло почву, уступало ее более консервативным элементам. В 1978 году Буш публично подал в отставку со своих постов в Трехсторонней комиссии и в Совете по международным отношениям, объявив их «слишком либеральными».

Когда Буш присягал в 1981 году в качестве вице-президента, он знал, что чистота его идеологических воззрений и его характер находятся под подозрением у сторонников Рейгана. А Рейган был преисполнен решимости поставить в известность Москву о том, что в Вашингтоне устанавливается новый, более жесткий режим. Ему не хотелось опровергать это утверждение, дав Бушу, славившемуся своей умеренностью, видную роль во внешней политике.

Вице-президент признавался — правда, лишь в частных беседах, — что ему было не по себе от резких высказываний и жестов, какие позволял себе Рейган по отношению к Советскому Союзу в начале первого срока их совместной деятельности. В ноябре 1982 года, когда умер Леонид Брежнев, Буш и его жена Барбара путешествовали по Африке. Буш надеялся, что Рейган пошлет его на похороны в Москву представлять Соединенные Штаты, но ему не хотелось создавать впечатление, что он этого добивается. И Буш рявкнул своему помощнику по национальной безопасности адмиралу Дэниелу Мэрфи: «Ничего не планировать!»

Когда Рейган поручил Бушу присутствовать на похоронах, Буш полетел во Франкфурт, где его ввел в курс дела молодой аналитик Роберт Блэкуэлл, специалист по Советскому Союзу в ЦРУ.

Блэкуэлл с презрением относился к широко распространенным слухам о том, что новый советский руководитель — Юрий Андропов, бывший председатель КГБ, — является втайне американофилом, который обожает читать романы Жаклин Сьюзанн и попивать виски; Блэкуэлл считал, что Андропов может стать сильным лидером и постарается использовать свой «недюжинный интеллект», чтобы восстановить «социалистический порядок и дисциплину», хромавшие при Брежневе.

Встретившись с Андроповым в Москве, Буш пошутил, что они «были в одном деле», возглавляя разведку. Позже вице-президент уединился с послом Артуром Хартманом, госсекретарем Джорджем Шульцем и их помощниками в Спасо-хаус, официальной резиденции американского посла. Им была предложена икра с шампанским. Хартман предупредил своих гостей, что старинный особняк прослушивается. Вице-президент заметил, что находит нового советского лидера непримиримым и твердым: «По-моему, он умный. Возможно, мы сумеем с ним поладить. Но надо быть осторожными».

В феврале 1984 года, когда Андропов умер от почечной недостаточности, Рейган попросил вице-президента снова полететь в Москву. В личном отсеке Буша на борту самолета № 2 Роберт Блэкуэлл ознакомил вице-президента с краткой справкой ЦРУ о новом советском руководителе — Константине Черненко. Блэкуэлл признался, что в ЦРУ поражены назначением Черненко на высшую должность в Кремле, особенно после того, как он проиграл этот пост Андропову в 1982 году.

А многие в Вашингтоне помнили, как Черненко подносил спичку к сигарете Брежнева, когда тот пытался сократить курение. В ЦРУ Черненко окрестили «слабохарактерной сестрой». Но даже Черненко, выступая в 1982 году в Тбилиси, предупреждал, что Советский Союз находится на грани внутреннего кризиса.

Помощник Буша по национальной безопасности, бывший сотрудник ЦРУ Дональд Грегг, сказал вице-президенту, что финская разведка считает семидесятидвухлетнего Черненко фигурой переходной. После его смерти начнется грандиозная борьба за будущее Советского Союза между консервативно настроенным руководителем ленинградской партийной организации Григорием Романовым, которого финны, будучи близкими соседями, достаточно хорошо знали, и человеком, от которого можно ждать поворота к лучшему, — «этим новым малым Михаилом Горбачевым».

В Москве, увидев уже больного Черненко на трибуне мавзолея Ленина, и притом достаточно близко, вице-президент понял, что скоро ему придется снова приезжать сюда на похороны. Свою фотографию жене посла Хартмана Донне он надписал: «Следующие похороны — за мой счет. (Никому не показывать.)» А сотрудникам посольства шутливо заметил: «Скоро увидимся — в то же время, в будущем году!»

Перемена в советском руководстве и приближение президентских выборов в 1984 году побудили Рейгана предложить Черненко встречу на высшем уровне, желательно в июле, до съездов обеих политических партий. Демократы уже сетовали на кризис в американо-советских отношениях и на то, что Рейган — первый президент со времен Герберта Гувера, который не встречался со своим советским коллегой.

Буш всячески подталкивал президента к проведению встречи в верхах. Он предложил Рейгану — для выяснения позиции советской стороны — послать в Москву с личным письмом к Черненко генерала Брента Скоукрофта, который был советником Джералда Форда по национальной безопасности. Рейган согласился. Однако, когда Скоукрофт прибыл в Москву, никто из высших советских чиновников не пожелал с ним встречаться. Один из них спросил посла Хартмана: «Если нам хотят что-то сообщить, почему не сообщают официально?» Черненко отклонил предложение президента о встрече в верхах.

В марте 1985 года Черненко умер. В Женеве, по пути в Москву, Буш узнал, что новым руководителем будет Горбачев. Роберт Блэкуэлл, встретивший вице-президента в Москве, напомнил, что ЦРУ многие месяцы предсказывало приход Горбачева к власти: Горбачев ведь уже был вторым человеком в советской коммунистической партии; начальником его был Андропов.

Американцы, сопровождавшие Буша, шутили, что они теперь уже досконально знают церемонию похорон: сначала надо пройти перед гробом, затем будет военный парад на Красной площади, затем прием в Георгиевском зале и, наконец, ужин со спагетти в Спасо-хаус, приготовленный превосходным итальянским поваром.

Вице-президент и Блэкуэлл были потрясены тем, что москвичи, казалось, с радостью избавлялись от своих «немощных старцев». Они видели, как всего через полчаса после похоронной процессии рабочие срывали портреты Черненко и бросали их. Буш заметил, что их хозяева, похоже, едва могли дождаться захоронения старика, чтобы скорее вручить судьбу своей страны новому, пятидесятичетырехлетнему лидеру.

Горбачев принял Буша и госсекретаря Шульца в Екатерининском зале. В своем сорокапятиминутном монологе он сказал, что Советский Союз не заинтересован в конфронтации с Соединенными Штатами. Он выразил надежду, что Вашингтон будет вести с Советским Союзом серьезные переговоры в Женеве по поводу ядерных вооружений. После этой встречи Блэкуэлл предсказал Бушу, что Горбачев будет действовать быстро. На это указывала, в частности, его самоуверенность, а кроме того, военные стали реже, чем прежде, появляться на советском телевидении. Вице-президент согласился, что они имеют тут дело с «чем-то другим». В противоположность Брежневу, Андропову и Черненко Горбачев — «очень обходителен»…

В октябре 1986 года Рейган встретился с Горбачевым в Рейкьявике, где советский лидер, ко всеобщему удивлению, внес предложение о существенном сокращении атомных арсеналов обеими странами. В декабре 1987 года Горбачев прибыл с визитом в Вашингтон, где они с Рейганом подписали договор о ликвидации ядерных ракет среднего радиуса действия. В один из трех дней, в течение которых проходила встреча в верхах, Буш прибыл в советское посольство на Шестнадцатой улице — на завтрак с блинами и икрой. На завтрак Буша сопровождали его сторонники по предстоящей кампании по выборам президента, в том числе Джон Сунуну, боевой, крайне антисоветски настроенный губернатор Нью-Гемпшира, регулярно отмечавший День венгерских борцов за свободу и День освобождения Литвы — в 1987 году отмечать это еще было чудаковатым донкихотством. Стремясь избежать полемики, Сунуну восхвалял перед Горбачевым научные достижения американцев и русских.

После встречи Горбачев предложил Бушу подвезти его в Белый дом на своем лимузине.

«Располагайтесь в моем танке!» — сказал он, когда они сели. Тогда вице-президент сказал: «Как жаль, что вы не можете остановиться и зайти в один из магазинов, — я думаю, американский народ тепло встретил бы вас».

Они только проехали мимо толпы на углу Коннектикут-авеню, как Горбачев сказал шоферу: «Останови машину». Он вышел из лимузина и воскликнул по-русски:. «Я хочу поприветствовать вас!» В толпе многие от изумления раскрыли рот, а Горбачев стал пожимать людям руки. Тут и Буш вышел из машины, чтобы сняться с ним, но камеры — да и толпа — были нацелены только на Горбачева.

Они поехали дальше, к Белому дому, и Буш, явно находясь под впечатлением от общения гостя с народом, спросил: «Вы часто этим занимаетесь?» Горбачев ответил: «Я поступаю так в Москве и поступаю так всякий раз, как выезжаю на периферию… Руководители не должны отрываться от народа».

По мере приближения конца своего правления, улыбчивый и радостно-дружелюбный Рейган невольно служил все более четким фоном для Буша, который усиленно старался казаться менее поддавшимся обаянию Горбачева и более склонным жестко торговаться с Кремлем. Во время посещения Рейганом Москвы в июне 1988 года произошел знаменитый случай, когда Горбачев на Красной площади взял на руки маленького мальчика и велел ему «поздороваться за руку с дедушкой Рейганом». Один из журналистов спросил потом Рейгана, считает ли он Советский Союз по-прежнему «империей зла». Президент ответил: «Нет, я имел в виду другое время, другую эпоху».

А Буш, отдыхавший в своем доме в Кеннебанкпорте, штат Мэн, пел совсем другую песню: «Холодная война» не кончилась», — оповестил он репортеров. На следующий месяц Буш снова выступил с предупреждением против «наивно-оптимистического, исполненного эйфории взгляда на дальнейшее развитие событий». Во время осенней кампании он говорил, что будет «оказывать давление на Москву с целью дальнейших перемен». Он выступал против сокращений в бюджете на оборону и на Стратегическую оборонную инициативу (СОИ), любимый проект Рейгана по созданию в космосе противоракетного щита. В своих первых дебатах с кандидатом от демократической партии Майклом Дукакисом Буш настаивал на том, что «по советскому эксперименту еще не вынесено суждения».

В декабре 1988 года, после выборов, Рейган в последний раз встретился с Горбачевым в качестве президента за завтраком на станции береговой охраны США на Губернаторском острове, в гавани Нью-Йорка. Буш согласился присутствовать, но на вторых ролях.

Утром Горбачев выступил в ООН со своей важнейшей речью. Он заявил, что «применение силы или угроза ее применения» не может больше быть «инструментом внешней политики». Он объявил о своем намерении сделать военную доктрину СССР чисто оборонительной и убрать из Восточной Европы полмиллиона советских солдат, а также большое количество танков, артиллерии и военных самолетов.

Перед завтраком репортеры попросили Рейгана высказаться по поводу инициативы Горбачева, и Рейган сказал: «От души одобряю». Буш продолжал держаться той же линии, что и предшествующие восемь лет, только на сей раз с оттенком высокомерной иронии. «Я поддерживаю то, что сказал президент», — заявил он. А Горбачев, стремясь добиться расположения только что избранного президента, с широкой улыбкой заметил: «Это один из лучших ответов, какие я слышал в этом году!»

В ответ на замечание Рейгана, что, по данным последнего опроса, 85 процентов американцев поддерживают новый характер отношений, установившихся с Москвой, Горбачев вновь обратился к Бушу и сказал: «Мне приятно это слышать. Игру эту следует назвать «Продолжение следует». В ходе беседы вице-президент вдруг не выдержал: «Какие вы можете дать мне заверения, что перестройка и гласность будут успешны, чтобы я мог сообщить об этом американским бизнесменам, желающим вложить средства в Советском Союзе?»

Горбачев гневно посмотрел на него и отрезал: «Вы достаточно скоро убедитесь, что я ничего не делаю напоказ, и если что-то делаю, то не с целью подорвать ваши позиции, поразить вас или использовать.

Я занимаюсь реальной политикой. Я так поступаю, потому что это необходимо. Я так поступаю, потому что в моей стране происходит революция. И я ее начал. И все аплодировали мне, когда я ее начал в 1986 году, а теперь не всем это так уж нравится. Тем не менее революция произойдет…».

В воскресенье, 18 декабря 1988 года, Генри Киссинджер вошел в Малый кабинет вице-президента в Западном крыле для спокойного разговора с избранным президентом, Бейкером и Скоукрофтом. Киссинджер сказал Бушу, что он может стать «первым президентом, обладающим реальной возможностью положить конец «холодной войне».

— Почему бы нам исподволь не начать переговоры о сделке? — предложил Киссинджер. — Пусть Горбачев пообещает не использовать силу для подавления реформ и либерализации в Восточной Европе, а Запад в обмен пообещает не использовать экономические и политические перемены, которые там произойдут, в ущерб интересам безопасности Советского Союза.

Например, — сказал Киссинджер, — Запад может взять на себя обязательство не использовать Восточную Европу в качестве базы для ведения тайных разведывательных операций против Советского Союза. Он может заявить, что отказывается от дальнейших попыток выманить восточноевропейские страны из Варшавского пакта. А Горбачев, не имея возможности применить военную силу, вероятнее всего даст Восточной Европе возможность глотнуть политической свободы, что ей необходимо для воссоединения с Западом.

Предложение было классически киссинджеровское: с помощью тайной дипломатии на высоком уровне достичь договоренности, основанной на равновесии сил. Киссинджер дал понять, что не возражает отправиться с такой миссией к Горбачеву — это позволило бы ему вновь очутиться в центре американо-советских отношений, особенно при том, что Скоукрофт, его давний друг и протеже при администрации Никсона и Форда, сидит в Совете национальной безопасности, а в Госдепартаменте внешней политикой занимается неофит Бейкер.

Буша заинтересовала идея Киссинджера, и он поручил ему отвезти в Москву письмо Горбачеву за своей подписью. Бывший госсекретарь был в восторге. В январе, за неделю до вступления президента в должность, Киссинджер вылетел в советскую столицу.

События в Восточной Европе уже начали подтверждать озабоченность Киссинджера предстоящей конфронтацией между вновь пробуждающимися демократическими силами и твердокаменными режимами. В понедельник, 16 января 1989 года, в Праге произошли аресты среди демонстрантов, вышедших на улицу, чтобы отметить двадцатую годовщину самосожжения Яна Палаха, студента, покончившего с жизнью в знак протеста против советского вторжения в 1968 году.

Было арестовано восемьдесят человек. Среди арестованных находился драматург-диссидент, которого затем приговорили к девяти месяцам тюрьмы за «подстрекательство к беспорядкам». Это был Вацлав Гавел.

А в Москве в этот день Киссинджер встречался в Кремле с ближайшим помощником Горбачева — Александром Яковлевым. Яковлев был одной из ключевых фигур в мозговом центре Горбачева, главным пропагандистом и теоретиком «гласности». Он учился по обмену в Колумбийском университете в конце 50-х годов, затем был послом в Канаде в начале 80-х, превосходно говорил по-английски.

Яковлев предупредил Киссинджера, что определенные деятели коммунистической партии, придерживающиеся жесткой линии, недовольны политикой Горбачева. На закрытых заседаниях они жестоко критикуют его за то, что он отходит от социализма и продается Западу. Яковлев дал понять, что Горбачеву и его коллегам-реформаторам нужны признание и поощрение со стороны Запада, чтобы иметь возможность проводить свою программу в стране.

Киссинджер ответил, что улучшение американо-советских отношений при Рейгане было в значительной мере косметическим. Настало время насытить их большим содержанием. Он заметил, что хорошо знаком с Бушем и недавно встречался с избранным президентом и его главными советниками. Далее он сказал, что хочет сделать одно предложение, которое следует считать полуофициальным, поскольку Буш благословил его на это.

Ситуация в Европе, сказал Киссинджер, опасно нестабильна. Политическая эволюция вполне может перейти в революцию, а это, в свою очередь, может породить международную конфронтацию. Киссинджер вызвал к жизни двуликий призрак, который, как он знал, не может не напугать любого советского человека: в Восточной Европе начнутся-де попытки высвободиться из тенет, привязывающих эти страны к Советскому Союзу, а к этому может добавиться возрождение германского национализма, что, вероятно, побудит ФРГ с еще большим рвением использовать сложности, существующие между Восточной Германией и Кремлем.

Киссинджер высказал предположение, что если перед Советским Союзом встанет перспектива «потерять» Восточную Европу — особенно Восточную Германию, — СССР может счесть необходимым применить силу с целью укрепить свои позиции в этом регионе. Это вызовет ту или иную достаточно сильную реакцию со стороны Соединенных Штатов. Киссинджер напомнил, что в начале XX века великие державы вовсе не собирались начинать Первую мировую войну, и тем не менее кризисные ситуации вызвали цепную реакцию, так как никто не знал пределов допустимого.

С целью избежать сейчас такой опасности Киссинджер предложил провести между США и СССР переговоры на высоком уровне, чтобы достичь взаимопонимания по ряду вопросов, — в одних случаях официально, в других — неофициально. В ходе этих переговоров будут установлены пределы того, на что может Советский Союз пойти для защиты своих интересов в Восточной Европе; Запад же в обмен пообещает ничего не предпринимать для ускорения перемен на Востоке, в особенности если такого рода действия могут быть восприняты в Кремле как угроза безопасности СССР.

Киссинджер сказал, что сверхдержавы не могут остановить ход истории, но они могут помешать взрывоопасному развитию событий. Он повторил, что обсуждал свою идею с людьми, которые будут работать в формирующейся администрации. Эти люди готовы к честному диалогу. Какой ответ он должен отвезти в Вашингтон?

Яковлев ответил, что Кремль готов начать с администрацией Буша подробное обсуждение мер, которые будут регулировать процесс перемен в Европе и преуменьшат разрушительное влияние этих перемен на отношения между Востоком и Западом. Яковлев высказался за то, что обе страны — Соединенные Штаты и Советский Союз — заинтересованы в сохранении статус-кво в Европе на ближайшее будущее.

Киссинджер согласился, однако добавил, что в Соединенных Штатах это будет трудно отстаивать: американское общественное мнение никогда не позволит правительству США столь явно согласиться с тем, чтобы Восточная Европа оставалась под господством Советов.

Двумя днями позже, в среду, 18 января, Горбачев пригласил Киссинджера в свой парадный кабинет в Кремле. С советской стороны присутствовали лишь переводчик и Анатолий Добрынин, бывший в течение двадцати трех лет послом в США и тесно сотрудничавший с Киссинджером, когда оба находились на командных постах в Вашингтоне. Теперь Добрынин был советником Горбачева.

Киссинджер вручил Горбачеву письмо от Буша, в котором тот заверял Горбачева, что прогресс в советско-американских отношениях, начатый при Рейгане, будет продолжаться… но не сразу. Избранный президент писал, что он надеется, Горбачев поймет: новой администрации необходимо какое-то время, чтобы разобраться в советско-американских отношениях, все взвесить и рассмотреть варианты направления политики.

Киссинджер изложил свое предложение достичь договоренности по Восточной Европе. Заинтересована ли советская сторона в таком соглашении? Горбачев пригнулся к столу и, приподняв бровь, слегка усмехнулся. «Я просматриваю за этим вопросом другой вопрос», — сказал он. Он-де подозревал, что Буш через Киссинджера пытается заставить его открыть, в какой мере он намерен отказаться от советского контроля в Восточной Европе.

Киссинджер ответил, что у него «нет никакой тайной повестки дня», это его собственная идея, правда, она заинтересовала избранного президента, и он разрешил Киссинджеру попытаться выяснить реакцию Горбачева. Получив такое заверение, Горбачев сказал, что эту идею, пожалуй, стоит рассмотреть и, если потребуется обратная связь, Киссинджеру следует иметь дело с его старым другом Добрыниным. Киссинджер преисполнился надежды, что его план может сработать.

После ухода Киссинджера Горбачев перечитал письмо Буша. Пришел Анатолий Черняев, главный помощник Горбачева по иностранным делам, старый партийный аппаратчик, работавший главным образом в международном отделе ЦК; Горбачев знал его с пятидесятых годов. Черняев был из тех чиновников, кто не высовывается. Он никогда не отличался выступлениями в защиту реформ, хотя люди, знавшие его еще во времена Хрущева, помнят, что он высказывал в частных беседах довольно либеральные взгляды и дружил с некоторыми политическими диссидентами.

Черняев сказал, что в письме Буша есть «определенное противоречие»: Буш обещает следовать курсу Рейгана, однако намекает, что может внести изменения в американскую политику. Тем не менее Горбачев был весьма доволен тем, что Буш, не теряя времени, связался с ним: какой еще только что избранный американский президент писал советскому лидеру прежде, чем в его распоряжении появилась бумага со штампом Белого дома? И Горбачев написал ответ Бушу, предлагая работать вместе ради «мира во всем мире»…

В четверг, 19 января, Буш позвонил Меридиту Прайсу, редактору «Эндовер буллетин», журнала, издаваемого студентами колледжа, где он учился, в ответ на его просьбу дать интервью. Прайс спросил, что, по мнению Буша, скажут историки о его президентстве, и Буш ответил: «Оставил все после себя в несколько лучшем положении, чем когда пришел. Америка при нем была сильной и неукоснительно двигала вперед демократию». И далее:

«Я говорю «неукоснительно», так как не думаю, чтобы какой-либо серьезный ученый, занимающийся мировой политикой, решил, посмотрев на нашу страну, что шансы социализма или коммунизма в ней повышаются. Я думаю, большинство людей видит, что стимулы частной собственности и свободы, о которых мы думаем, когда думаем о демократии, находятся в процессе расширения, и мне хотелось бы сохранить эти тенденции, с тем чтобы Соединенные Штаты были в них застрельщиками. Так что надеюсь, в конечном счете историки скажут: «Он был не таким, как все. Он старался, как мог».

На следующий день в своем обращении к народу в связи с вступлением в должность Буш нарисовал образную картину своего представления о ценностях и о настроениях в мире: «Эпоха диктаторов окончена. Эра тоталитаризма проходит — его устарелые идеи облетают, словно листья со старого, умирающего дерева… Мы знаем, что движет людьми, — людьми движет свобода. Мы знаем, какой путь правилен, правильный путь — это свобода. Мы знаем, как обеспечить более справедливую и обеспеченную жизнь людям — с помощью свободного рынка, свободных выборов, свободы слова и свободы волеизъявления, которому не препятствует государство».

В воскресенье, 22 января, Брент Скоукрофт поспешил заявить, что у него и у его босса нет никаких иллюзий насчет Горбачева. Выступая по Эй-би-си в программе «Неделя с Дэвидом Бринкли», Скоукрофт сказал, что Горбачев, похоже, «заинтересован в том, чтобы внести разлад в Западный альянс. И, по-моему, он считает, что наилучшим способом осуществить это является мирное наступление, а не угрозы, к каким прибегали некоторые его предшественники».

«Пока у нас не будет доказательств обратного, — сказал Скоукрофт, — мы должны исходить из этого предположения… Я считаю, что «холодная война» не окончена. Как говорится, может забрезжить свет в конце туннеля. Но, думается, все в какой-то мере зависит от того, будет ли это свет солнца или же фары приближающегося паровоза».

Дав Скоукрофту выступить в роли злого полисмена, Буш сыграл роль полисмена доброго. В понедельник, 23 января, утром, он попросил Скоукрофта устроить телефонный разговор с Горбачевым. Буш сказал, что хочет «установить контакт — просто отметиться у этого малого».

Телефонный разговор президента с советским лидером был делом необычным, но решение сделать такой звонок характерно для Буша. Дело в том, что земной шар представлялся ему в виде цветных карт-указателей в своеобразном путеводителе. С разными цветами на глобусе у Буша были связаны представления не только о странах, но и о президентах, королях и премьер-министрах, многих из которых он хорошо знал и ко многим обращался по имени. При возникновении кризиса Буш первым делом инстинктивно хватался за телефон.

Когда Буша соединили с Москвой, он заверил Горбачева, что не допустит никаких «затяжек», хотя и собирается глубоко переосмыслить американские отношения с Советским Союзом. Сразу после звонка Буша Горбачев сказал нескольким своим помощникам, что новый американский президент, похоже, готов считаться с историческими силами и разбираться с мировыми проблемами напрямую, «как водится между людьми».