"Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами" - читать интересную книгу автора

«Что совершим, останется навечно…»

Августовский путч и напугал и ободрил во всех республиках сторонников отделения от Кремля. Руководители движений за демократию и независимость увидели, что ожидало их, если бы сторонники жесткой линии вернулись к власти: в Прибалтийских государствах были найдены списки с сотней имен местных руководителей, которых коммунисты наметили к уничтожению.

Теперь, когда слабость Горбачева и центрального правительства была раскрыта, началось паническое бегство из Союза. Правительства в Таллинне, Риге и Вильнюсе возобновили свою кампанию за международное признание, и несколько европейских стран быстро согласились установить дипломатические отношения с Прибалтийскими государствами.

В субботу, 24 августа 1991 года, украинский парламент одобрил свою собственную декларацию независимости. За Украиной последовали другие республики: Белоруссия, Молдавия, Азербайджан, Узбекистан, Киргизия и Таджикистан. Ельцинская Россия также подписала политические и экономические договоры с Украиной и Казахстаном.

В Вашингтоне Скоукрофт отметил, что центробежные силы, действующие теперь по всему Советскому Союзу, могут, вероятно, разорвать на части и Российскую республику, поскольку в ней приютились многочисленные анклавы с нерусским населением. Крупные скопления населения этнических русских, разбросанные по нерусским республикам, могли вызвать дополнительные затруднения. По своему опыту, полученному им в Югославии, Скоукрофт проводил новые сравнения между ситуацией в Югославии и в СССР.

Буш и Скоукрофт рассматривали Прибалтийские государства как некий особый прецедент. Советский Союз аннексировал их не так давно, как другие республики, и Соединенные Штаты никогда формально не признавали их воссоединения с Советским Союзом. В конце августа Буш написал Горбачеву письмо, настаивая на том, чтобы он как можно скорее признал Прибалтийские государства. Он сказал, что, как только Советский Союз это сделает, Соединенные Штаты последуют за ним.

Горбачев обещал Бушу, что признает независимость Прибалтики к пятнице, 30 августа, но затем попросил дать ему еще время. В субботу, 31 августа, Буш позвонил президенту Ландсбергису в Вильнюс и пообещал ему, что признание Литвы уже близко. Но и через два дня Горбачев так и не двинулся с места.

Буш уже не мог больше ждать и формально признал Прибалтийские государства в понедельник, 12 сентября. Он публично заявил: «Когда пишется история, никто не вспомнит, что для этого нам понадобилось выжидать на сорок восемь часов больше, чем Исландии или кому-нибудь еще».

Спустя четыре дня, в пятницу, 6 сентября, новый советский временный исполнительный орган, названный Государственным советом, признал Прибалтийские государства. Кэртис Камман из Государственного департамента США был в кабинете Ландсбергиса в Вильнюсе, когда его помощник вбежал и подал Ландсбергису сообщение ТАСС из Москвы.

— Господин президент, — сказал Камман, — видно, что вы получили хорошие новости.

— Да, — ответил, просияв, Ландсбергис, — действительно, хорошие…

В конце октября Буш и Горбачев встретились в Мадриде на переговорах о мирной конференции по Ближнему Востоку, инициаторами созыва которой Соединенные Штаты и Советский Союз согласились стать.

Мирная конференция символизировала новое американо-советское «партнерство», придавая подлинное значение слову, которое Горбачев неожиданно и к замешательству многих американцев ввел в лексикон взаимоотношений с ними в 1989 году.

Если бы сторонники жесткой линии не выступили против него в августе, Горбачев мог бы сейчас сослаться на встречу в Мадриде как на триумф в его сближении с Западом, как на один из многих дивидендов, которые невозможно было получить, когда Советский Союз вел «холодную войну» с Соединенными Штатами на Ближнем Востоке.

Вместо этого Горбачев прибыл в Мадрид лишь тенью прежнего Горбачева-лидера.

К октябрю советская казна настолько опустела, что Соединенным Штатам пришлось оплачивать многие расходы советской делегации в Мадриде. Даже состав делегации показывал, насколько ослабло влияние Горбачева. Она включала Владимира Лукина, союзника Ельцина, председателя комиссии по Международным делам российского парламента, и Лакима Каюмова министра иностранных дел Таджикистана.

Горбачев сконфуженно сказал американцам, что Каюмов, говоривший по-персидски и по-арабски, «знает ту часть света, которую мы здесь обсуждаем». В действительности включение Каюмова в состав делегации было жестом Горбачева по отношению к одной из исчезающих составных частей Союза — среднеазиатским республикам.

Во время частных бесед с Бушем в Мадриде Горбачев вообще не проявлял никакого интереса к обсуждению положения на Ближнем Востоке. Вместо этого он навязчиво лепетал о «сложности» кризиса, с которым теперь столкнулся в своей стране. Он объявил, что было бы «глупо» и «гибельно» для руководителей республик продолжать идти по пути отделения, и настаивал, что ситуация в Советском Союзе «меняется в правильном направлении», — но, кажется, даже он сам больше в это не верил.

Буш позднее признался Скоукрофту «Казалось, что Горбачев как будто обращается ко мне за поддержкой, и в то же самое время отрабатывает на мне аргументы, которые ему нужно будет использовать, вернувшись домой».

После встречи Буш и Горбачев в последний раз вместе появились перед репортерами. Пытаясь ободрить своего старого друга, Буш сказал: «Вы все еще хозяин положения». Но в том контексте это его замечание было больше покровительственным, чем лестным. Возвратившись в Вашингтон, Скоукрофт сказал своим коллегам, что Горбачев теперь представляет собой не больше, чем «призрак центра»…

Горбачев упорно добивался подписания Союзного договора, который спровоцировал августовский путч. Всем уже было ясно, что этот документ — мертворожденный: руководители республик считали, что он оставляет слишком много власти в руках центра. Начиная с августа Ельцин предпринял один за другим несколько односторонних шагов, которые нарушили бы горбачевский договор, если бы он уже вступил в силу. В ноябре он протолкнул через российский парламент законопроект по установлению контроля над экономикой и природными ресурсами республики.

Дважды в том месяце Горбачев встречался с Ельциным и руководителями других республик, пытаясь убедить их подписать Союзный договор. Когда они отказались, Горбачев стал упрекать их в том, что они «следуют своим собственным повесткам дня». И он был прав: в их повестке дня стояла — независимость.

1 декабря украинцы должны были проголосовать за отделение от Советского Союза. Никто не сомневался в том, каким будет результат. В Белом доме во вторник, 27 ноября, Буш встречался со старшими советниками по внешней политике. Он решил «быстро» признать независимость Украины после референдума, не ожидая благословения Москвы как «предварительного условия». На следующий день президент объявил о своем намерении делегации американских украинцев, которые немедленно сообщили об этом прессе.

В воскресенье, 1 декабря, подавляющее большинство украинцев проголосовало за независимость и выбрало Леонида Кравчука своим первым президентом.

Ельцин определенно решил удержать Украину и Россию вместе как часть большого политического образования. Он опасался, что, если не будет действовать быстро, Украина порвет все связи с Москвой и предъявит претензии на те советские вооруженные силы и ядерные вооружения, которые находятся на ее территории.

В воскресенье, 7 декабря, Ельцин тайно встретился с Кравчуком в Минске, столице Беларуси, а также со Станиславом Шушкевичем, председателем Верховного Совета Беларуси. Трое руководителей решили объявить, что Советский Союз больше не существует. Вместо него будет Содружество Независимых Государств, столицей которого станет Минск.

После того как Ельцин позвонил Бушу, чтобы сообщить ему о новостях, Шушкевич — хозяин встречи, но третий по значению в тройке, позвонил Горбачеву. Он сообщил ему, что он и двое других руководителей одобрили документ, который он хочет зачитать ему. Горбачев перебил его: о чем он говорит? Шушкевич сказал: «Ну, вы знаете, это уже пользуется поддержкой… Мы имели разговор с Бушем».

До американских официальных лиц дошли слухи о том, что, когда Ельцин возвратился в Москву, через сутки после подписания соглашения о Содружестве, он был настолько пьян, что его вынуждены были вынести из самолета, и телохранители применили грубую силу, чтобы не позволить фотографам делать снимки.

Какова бы ни была достоверность этих слухов, российский президент полностью владел собой, когда встретился с Горбачевым.

— Вы удалились на встречу в лесу, чтобы разрушить Советский Союз, — жаловался советский руководитель. — Некоторые даже истолковали это как своего рода политический путч, совершенный за спиной верховных советов республик. Президент Соединенных Штатов узнал обо всем этом раньше, чем президент СССР!

В ноябре Горбачев сумел уговорить Шеварднадзе вернуться на пост советского министра иностранных дел, сменив злополучного Панкина. Теперь Шеварднадзе вызвал Тарасенко и других помощников в свой кабинет и сказал, что Советский Союз прекратил свое существование. Возвращение на старое место работы, сказал он, было «тяжелой личной ошибкой».

Бывший босс Восточной Германии Эрих Хонеккер также понял, куда дует ветер. После объединения Германии, опасаясь того, что его будут судить за непредумышленное убийство восточных немцев, которые пытались пересечь Берлинскую стену, он убедил Горбачева вывезти его самолетом в советскую столицу. Теперь, когда Горбачев и Советский Союз были накануне краха, Хонеккер попросил убежища в посольстве Чили в Москве. Чилийцы оказали Хонеккеру это гостеприимство из благодарности за подобное же гостеприимство, оказанное чилийским левым, находившимся в ссылке во время диктатуры генерала Аугусто Пиночета. Но в июле 1992 года они вынудили его уйти. Поскольку ни одно другое посольство не захотело принять старого человека, страдающего от рака, он был отправлен в Берлин для уголовного процесса над ним. Прежде чем покинуть Москву, Хонеккер поднял вверх правый кулак в знак последнего — вызывающего — коммунистического приветствия..

В пятницу, 13 декабря, авторы настоящей книги встретились с Горбачевым; беседа длилась восемьдесят минут. После минского соглашения Горбачев попытался в последний раз мобилизовать единственных оставшихся у него сторонников — свою западную аудиторию.

Вскоре после полудня новый представитель Горбачева, Андрей Грачев, сказал авторам, что они могут прийти в Кремль к трем часам при условии, что беседа может быть расширена с тем, чтобы она включала интервью по текущим событиям, которое появится в журнале «Тайм» на следующей неделе.

Авторов этой книги вместе с Джоном Коханом, заведующим московским бюро журнала «Тайм», и Феликсом Розенталем, советским гражданином, долгое время работавшим для журнала, подвезли к воротам Кремля. Розенталь сообщил охране, что они приехали для встречи с Михаилом Сергеевичем.

На третьем этаже желтого здания Совета Министров стояла мертвая тишина и пахло свежей краской. Накануне двое иностранных кинорепортеров — как сообщалось, за взятку — сумели пройти на встречу Горбачева с советской прессой. Теперь один из помощников Горбачева настойчиво требовал от авторов книги: «Я хочу, чтобы было записано, что президент не дает своих интервью за твердую валюту».

Павел Палащенко ввел группу в похожий на пещеру кабинет, который поочередно занимали Сталин, Хрущев, Брежнев. Горбачев пригласил их к овальному столу, за которым он сидел вместе с небритыми Язовым и Крючковым в первую ночь войны в Персидском заливе, и рассматривал на карте рейды бомбардировочной авиации США. Были поданы чай и печенье.

Горбачев накануне, во время встречи с советскими репортерами, был настолько подавлен, что некоторые из них назвали ее «последней пресс-конференцией Горбачева». Поэтому авторы прибыли в ожидании лебединой песни.

Вместо этого Горбачев решил показать, что он далек от того, чтобы сдаваться. Когда его спросили, будет ли он президентом Советского Союза через три дня, когда выдержка из интервью появится в журнале «Тайм», Горбачев рассмеялся, а затем сказал: «В понедельник? Я уверен, что буду!»

Он осудил минское соглашение Ельцина как «неубедительное, плохо обоснованное и плохо сформулированное», добавив, что, «если мы начнем разрывать эту страну на части, будет еще труднее прийти к соглашению друг с другом».

Горбачев явно питал отвращение к Ельцину, вечером в воскресенье, после подписания в Минске соглашения, российский президент «даже не позвонил мне. Я узнал, что он разговаривал с Бушем, а не со мной. Не было необходимости привлекать к этому Буша. Это вопрос о моральных принципах Ельцина. Я не могу одобрить или оправдать такой стиль поведения».

И продолжал:

— Вам приходится иметь дело с другими руководителями на основе доверия. Иногда это не подписанный договор, а лишь политическое принципиальное соглашение, что выше любого договора. Без этого никому нельзя доверять.

Сославшись на Ельцина, Кравчука и руководителей других республик, совершавших поездки за границу, Горбачев сказал:

— Опасность состоит в том, что некоторые политики лишь вступают в мир реальной политики. Люди забывают, что это я дал им возможность путешествовать. Я не скромничаю, говоря об этом. Может быть, некоторые предполагали, что я всего лишь попросил их отвезти письмо президенту Бушу. Я не думаю, что мои зарубежные партнеры действительно поняли, что я хотел, чтобы они узнали их. Они подумали: «Ну, если Горбачев посылает к нам этих людей, это должно означать, что с Горбачевым покончено и мы должны перейти на сторону новых руководителей».

В конце интервью Горбачев сменил гнев на милость и стал поздравлять самого себя:

— Что касается моей работы, то главная задача моей жизни уже выполнена. Я ощущаю себя в мире самим собой. Я прошел через такие испытания, что чувствую себя абсолютно свободным. В то же время я считаю, что накопленный мною опыт должен быть полностью использован для поддержания свободы моей страны и международных отношений. Я чувствую себя достаточно сильным, чтобы продолжать заниматься этим.

Прежде чем попрощаться, Горбачев сухо заметил, что кто-то в начале недели спросил его, счастлив ли он.

— Счастлив? — насмешливо спросил он. — Такой вопрос следует задавать женщине.

В то время, когда Горбачев встречался с авторами этой книги в Кремле, Ельцин позвонил Бушу и радостно сообщил о прогрессе в создании нового Содружества.

Буш вежливо выслушал его, но мало что сказал в ответ. После того как Буш положил трубку, он приказал своим сотрудникам вызвать Горбачева для разговора по телефону. Еще со времени августовского путча он взял себе за правило, что каждый раз, когда он услышит что-либо от одного из двух соперничающих руководителей, он будет вызывать по телефону другого: с тем, чтобы его не могли обвинить, что он принимает чью-либо сторону или позволяет какой-либо из сторон противопоставлять его другой.

К тому времени, когда телефонный звонок Буша застал Горбачева на даче, было 23.30 по московскому времени. Советский руководитель ответил сонным и ворчливым голосом: «Добрый день, Джордж, или по-настоящему, добрый вечер, потому что вы знаете, здесь сейчас вечер».

Буш сказал, что выслушал Ельцина, а теперь хотел бы услышать от самого Горбачева, как идут дела. Горбачев пустился в монолог, длившийся двадцать минут. Все еще желая принизить значение минского соглашения, он назвал его «лишь наброском, импровизацией. Многие вопросы остались без ответа».

— Новому Содружеству, — сказал он, — потребуется разработать систему законов, регулирующих общественный порядок, оборону, границы и международные обязательства.

Его участие в этом процессе, которое он с большой готовностью хотел предложить, было бы существенно необходимым, чтобы «придать правовой и законный характер процессу преобразования государства». Он сказал, что заявление трех руководителей в Минске о том, что Советский Союз прекратил существование, было «поспешным» и «запугивающим». Но затем признал, что его Союзный договор действительно почти мертв и что дальнейшее обсуждение его будущего сделалось «в сущности невозможным. Соглашения между мною и руководителями республик были отброшены».

Горбачев еще раз настаивал на том, что он «двигался в правильном направлении» до Минска; допускает, что было «какое-то затруднение» с Украиной, но он мог бы урегулировать это тоже, если бы только ему представилась такая возможность. Но объявление о том, что идет формирование Содружества за его спиной стало засадой, устроенной людьми, стоящими ниже его по своему политическому значению: «Все это похоже на работу любителей. Они отвергли мою роль!» Он однако был готов признать, что «даже если я не разделяю их подход, я понимаю создавшуюся ситуацию».

Сорвав свою злобу, Горбачев затем заверил Буша, в том, что советские вооруженные и ядерные силы все еще находятся под контролем. Он и Ельцин сотрудничают только в этом направлении, но ни в чем другом.

Может быть, для того чтобы внушить мысль, что он намеревается оставаться у власти, Горбачев использовал этот разговор по телефону для новой просьбы об оказании Западом экономической помощи. Январь и февраль будут суровыми для советских людей, и он боится, что в магазинах не останется продуктов.

Буш ответил, что Бейкер находится на пути в Москву и изучит сложившееся положение более детально.

Это упоминание имени Бейкера распалило Горбачева. Он поинтересовался, почему государственный секретарь уже пишет некролог на Советский Союз. Буш уклонился от разговора об этом.

В Белом доме после своего разговора с Горбачевым Буш сказал Скоукрофту:

— Это действительно конец, не правда ли?

— Да, Горбачев довольно жалкая фигура в данный момент.

На следующий день, в субботу, 14 декабря, Павел Палащенко и его жена пригласили авторов этой книги к себе на квартиру на окраине Москвы. Перед завтраком Палащенко мрачно вспоминал об августовском путче. Если бы он удался, сказал он, ему бы пришлось начать работать ночным сторожем.

Он вспомнил о том, что, для того чтобы отвлечься от разворачивавшейся в августе трагедии, посмотрел две видеокассеты, которые теперь хотел бы показать авторам. Одна была о балете, другая — собранием кинокадров о главных событиях соревнований в Национальной футбольной лиге, показанных в телепрограмме Си-би-эс в 1985 году.

После того как жена Павла оставила их одних, Палащенко передал авторам «весьма доверительное послание». Он не сказал, от чьего имени выполняет это поручение, утверждая, что говорит «за Горбачева». Переводчик следовал тщательно подготовленному сценарию, который был рассчитан на то, чтобы защитить Горбачева и в то же время сохранить за советским лидером возможность отрицания своей причастности.

Палащенко попросил авторов записать это послание и доставить его только «президенту Бушу, государственному секретарю Бейкеру или Деннису Россу». Они не должны говорить, что это послание от него. Только сказать, что оно от кого-то из аппарата Горбачева. В послании говорилось:

«Президент (Горбачев) держит все свои возможности выбора открытыми. Возможно, что он будет играть какую-то роль в Содружестве, но не примет ее, если это будет сделано в оскорбительной форме. Руководители США и Запада должны найти способ внушить Ельцину и другим, что для них будет выгодно предложить президенту достойную роль, и важно сделать это так, чтобы это не оскорбляло его достоинства.

В то же самое время, весьма возможно, что ему придется уйти в отставку. Существует 30–50 процентов вероятности того, что через несколько недель он станет частным лицом. Некоторые люди фабрикуют (уголовное) дело против него. Важно, чтобы Ельцин не был причастен к этому и не позволил, чтобы случилось что-то, что могло бы нанести вред президенту. Повторяю, руководители США должны внушить ему все это. Все сказанное выше — это личное мнение, никогда не обсуждавшееся с президентом».

15 декабря, в воскресенье, в Москву прилетел Бейкер. В тот же день авторы этой книги посетили Денниса Росса в его гостиничном номере. Не раскрывая происхождения послания, они зачитали его. Росс делал записи, затем мрачно кивнул, сказав: «Я не удивлен и думаю, что знаю, от кого это послание».

Когда авторы этой книги ушли, Росс зашел в номер Бейкера и передал текст послания. Бейкер спросил его, кто, как он думает, автор. Росс ответил, что на первый взгляд ему кажется, это Палащенко, а на второй — Александр Яковлев, старый соратник Горбачева. Бейкер сказал:

— Хорошо, нам надо позаботиться об этом… Нужно поставить этот вопрос перед Ельциным и Горбачевым. Но все же мы не должны соваться в самую гущу этого.

В понедельник утром, 16 декабря, Бейкер со своими помощниками встретился с Борисом Ельциным. Рядом с российским президентом сидел генерал Шапошников, новый командующий советскими вооруженными силами. Этот факт объяснил Бейкеру все, что он хотел знать: армия связала свою судьбу с Ельциным, Россией и Содружеством.

Ельцин и Шапошников старались изо всех сил заверить госсекретаря, что советские ядерные вооружения будут оставаться под контролем центра в новом Содружестве.

В какой-то момент разговора Бейкер сказал, что Соединенные Штаты будут относиться с неодобрением к любым усилиям правительства Ельцина собрать порочащую информацию на Горбачева или отдать его под суд. «Многие люди будут следить за тем, что случится с Горбачевым».

Ельцин прервал его, сказав: «Горбачев много сделал для своей страны. Он нуждается в том, чтобы с ним обращались с уважением, и заслуживает такого обращения. Пора нам уже стать страной, где руководители могут уходить в отставку с почестями».

Получив такие заверения, Бейкер почувствовал, что Ельцин пытается дать ясно понять, что он, как только что оперившийся мировой лидер осознает всю ответственность, которую принял на себя.

Во второй половине дня Бейкер встретился с Горбачевым. Росс был удивлен и тронут тем, что Шеварднадзе и Яковлев также пришли на это прощальное собеседование: несмотря на все их схватки с Горбачевым в течение многих лет, они под конец смыкали ряды.

Горбачев правильно отметил, что бывшие советские республики, которые теперь именуют себя государствами, отнюдь не являются по-настоящему не зависимыми друг от друга, и они еще долгое время не станут такими. Они в течение веков находились под властью царей и семь десятилетий под властью жесткой централизованной советской системы; их экономики, средства связи, распределительные сети, системы природных ресурсов были настолько взаимосвязаны, что распутать этот узел за один день не удастся.

Советский президент все еще придерживался мнения, что он может служить честным маклером между Россией и Украиной, между славянскими государствами и государствами Кавказа и Средней Азии и между республиками и Советской армией. Но никто не разделял его точки зрения.

Горбачев сказал Бейкеру: «Возможно, с моей стороны были совершены просчеты и даже серьезные ошибки, но не в этом дело. Я вижу мою роль в использовании доступных мне политических средств для предотвращения еще большего распада в процессе создания Содружества.

Время бежит, и мы должны действовать быстро. Я хочу, чтобы руководители республик добились успеха, хотя не верю, что они смогут это сделать. Все же я желаю им успеха, потому что, если они его не добьются, все, что мы сделали, будет в опасности, как и само будущее».

Бейкер признал, что очень много вопросов осталось без ответа. Например, если будет по крайней мере десять разных суверенных государств, каждое со своей собственной внешней политикой, «то трудно представить себе, как Содружество Независимых Государств может иметь совместную политику в области обороны».

— Вы правы, Джим, — оживленно воскликнул Горбачев. — Я предвидел это. Мои предсказания начинают очень быстро осуществляться. Я должен был вмешаться. Я несколько раз говорил с Кравчуком и Ельциным. Кравчук объявил себя главнокомандующим (советских вооруженных сил на Украине). Я не могу не беспокоиться. Россия может оказать нажим и сказать, что ей до смерти надоела эта неразбериха. Что тогда? Если республики не договорятся, распад может ускориться, и в результате всего может наступить диктатура. Люди находятся в таком отчаянном положении, что могут даже поддержать диктатуру.

Поняв, что он неумышленно вновь разжег гнев Горбачева против Ельцина, Бейкер попытался охладить его:

— Я должен вам сказать, то, что мы услышали о командовании и контроле за ядерными силами, было весьма убедительным.

— Да, в этом отношении мир должен быть уверен, — сказал Горбачев.

Бейкер напомнил советскому руководителю, что Соединенные Штаты не могут и не желают «вмешиваться в ваши внутренние дела». В то же время он щедро расточал похвалы Горбачеву: «Никто не сомневается в том, что вы заслужили себе место в истории. Здесь идет революция, но это вы привели все в движение». (Помощники Бейкера известили своего шефа, что на своей последней пресс-конференции с советскими репортерами Горбачев гордился и утешал себя заявлением о том, что «я начал этот процесс».)

На следующее утро, во вторник, 17 декабря, Горбачев объявил, что в конце 1991 года Советский Союз и его правительственные структуры перестанут существовать.

В понедельник, 23 декабря, последний руководитель Советского Союза готовился к записи своей речи об отставке. Для такого события он даже подстригся. Затем неожиданно в Кремль приехал Ельцин на продолжавшиеся восемь часов изнурительные переговоры с Горбачевым по поводу процедур передачи власти и условий его ухода в отставку и на пенсию.

После этого Черняев с Палащенко сердито сказали Горбачеву, что Ельцин снова устроил «еще один путч». Горбачев возразил: «Вы не можете так говорить. Это происходит в соответствии с конституцией. Я решил обратиться напрямую по радио ко всему миру и объявить о своей отставке в первый день Рождества».

Во вторник, 24 декабря, Горбачев собрал всех старших сотрудников своего аппарата и убеждал их последовать его примеру: «Сдерживайте ваши чувства, насколько это возможно».

На следующий день Горбачев совершил краткую прогулку по территории Кремля к удивлению нескольких групп русских туристов, которые выкрикивали ему свои добрые пожелания. Прежде чем войти в свой кабинет, он принял Теда Коппела из Эй-би-си, который был в советской столице для подготовки программы передач о последних днях Горбачева у власти.

Коппел спросил его, что он думает о Джордже Буше. Горбачев не захотел говорить о своих недавних обидах на Вашингтон; вместо этого он вспомнил о том, как вице-президент ездил с ним в лимузине по Вашингтону почти четыре года назад и как хорошо они, казалось, тогда поладили друг с другом.

Горбачев продолжал далее:

— Сегодня достигнута некая кульминация. Я чувствую себя абсолютно спокойным, абсолютно свободным… Только моя роль меняется. Я не оставляю ни политической, ни общественной деятельности. Это, вероятно, происходит здесь в первый раз. Даже в этом я оказался пионером. Это значит, что процесс, которому мы следуем, является демократическим. Моя отставка с должности президента не означает политической смерти… Все идет нормально, потому что я сам принял решение. А вы знаете, что самый сильный психологический стресс вы испытываете до того, как примете решение.

В Белом доме Эд Хьюэтт и Николас Бэрнс работали над текстом краткого заявления об отставке Горбачева. Они превозносили «интеллект, видение и отвагу» советского руководителя.

Горбачев, говорилось в заявлении, был «ответствен за одно из наиболее важных событий в этом столетии — за революционное преобразование тоталитарной диктатуры и освобождение своего народа от ее удушающих объятий». Его политика создала прочную основу, на которой Соединенные Штаты и Запад смогут работать «в равной мере конструктивно и с его преемниками».

В Кэмп Дэвиде Буш просмотрел проект заявления, затем устроил совещание по телефону с Бейкером, Скоукрофтом, Фицуотером, новым начальником своего аппарата, Самьюэлом Скиннером и Робертом Титером, проводившим опросы населения.

Скоукрофт доказывал, что уход в отставку Горбачева «слишком важное событие, чтобы откликнуться на него всего лишь заявлением из кабинета Марлина», поэтому сам президент должен обратиться к стране с экрана телевидения.

Буш согласился с этим. Но что он должен сказать? Сославшись на подготовленный Хьюэттом и Бэрнсом проект заявления, Титер сказал: «Это заявление и есть ваша речь. Заставьте этих двух парней, написавших заявление, переделать его в речь». Скоукрофт позвонил Хьюэтту домой и сказал: «Веселого вам Рождества! Нам нужна речь завтра утром к девяти часам».

Хьюэтт и Бэрнс вернулись в Белый дом и работали в Оперативной комнате до 3 часов рождественского утра. Спустя шесть часов Буш из Кэмп Дэвида провел еще одно совещание по телефону с Бейкером и Скоукрофтом для окончательной доработки текста речи.

Во второй половине того дня в Москве за французскими окнами кабинета Горбачева уже было темно, когда советский лидер поднял трубку белого телефона и позвонил Бушу в Кэмп Дэвид. Когда телефонный звонок Горбачева был принят, в Кэмп Дэвиде было 10 часов утра. Горбачев подождал, чтобы дать семье Буша время на то, чтобы раскрыть свои рождественские подарки.

Он только что послал Бушу частное прощальное письмо, в котором написал: «Сегодня, когда я завершаю исполнение своих обязанностей как президент СССР, я хотел бы поделиться с Вами некоторыми мыслями и чувствами. Скажу откровенно, что меня одолевают сегодня смешанные чувства. У меня серьезные опасения и озабоченность в отношении судьбы страны, единство которой я пытался сохранить, и будущего новых международных отношений, над установлением которых мы совместно столь усердно работали. Многое будет теперь зависеть от жизнеспособности Содружества.

Я очень хочу верить тому, что демократические достижения последних лет будут сохранены и что народы моей страны вместе пойдут вперед на основе содружества.

Много раз в прошлом, при встрече с трудными проблемами, Вы и я действовали с решительностью и ответственностью, чтобы удержать развитие событий на правильном пути. В будущем все еще возможны драматические перемены. Я рассчитываю на Вас, что Вы всегда будете принимать уравновешенные и мудрые решения.

Я буду помогать тем, кто теперь взвалил на себя бремя ответственности за дело реформ и демократических перемен. Но поддержку и помощь следует прежде всего оказывать России. Это потому, что экономическое положение там хуже, чем у всех остальных, и потому, что все будет зависеть от этой республики.

Я уверен в том, что партнерство между Соединенными Штатами и Россией и другими новыми государствами имеет будущее. Вы и я заложили прочный фундамент для развития отношений на основе доверия и сотрудничества, в осознании нашей большой ответственности за весь мир. Я надеюсь, что наша личная дружба, развившаяся в годы важной работы, проделанной нами, будет продолжаться. Раиса и я храним самые теплые воспоминания о наших встречах с Барбарой и питаем чувства искренней симпатии и уважения к ней. Пожалуйста, передайте ей наши самые лучшие пожелания. Мы будем рады увидеться вновь с вами обоими».

Теперь уже по телефону Горбачев сказал: «Мой дорогой Джордж, привет! Позвольте мне начать с чего-то радостного. Веселого Рождества! Тебе и Барбаре, и вашему семейству!» Обращаясь к Бушу, советский лидер несколько раз употребил местоимение «ты», которое применяется в отношении друзей, членов семьи и близких коллег.

Горбачев сказал, что должен вскоре выступить с заключительным обращением к стране как президент.

— Я все еще убежден, — объяснил он, — что существование суверенных республик в рамках Союза позволило бы быстрее решить главные проблемы, стоящие перед нами. Но развитие событий пошло теперь по иному пути, чем тот, на который я надеялся и которого держался. Я сделаю все, что смогу, чтобы сделать Содружество Независимых Государств эффективным образованием. Главная проблема здесь в создании механизмов взаимодействия.

В дополнение к признанию республик как новых независимых государств, сказал Горбачев, Соединенные Штаты должны также поддерживать межгосударственные отношения и со всем Содружеством в целом. «Мы должны, скорее, поощрять сотрудничество, чем развал и разрушение. Это наша общая ответственность. Я подчеркиваю этот пункт». Он попросил оказать специальную экономическую помощь России, которой придется «нести основное бремя реформ».

Перейдя к теме, которая, как он знал, была прежде всего на уме у Буша, Горбачев сообщил, что позаботился об упорядоченном переходе темно-коричневого «чемоданчика», содержащего коды, разрешающие применение советских ядерных вооружений, в руки «президента Российской республики». Горбачев так и не смог произнести имя Ельцина.

— Я придаю большое значение тому факту, — продолжал Горбачев, — что эта сторона дела находится под эффективным контролем. Я подписал указ по этому вопросу, который вступит в силу сразу же после моего заключительного заявления. Поэтому вы можете спокойно праздновать Рождество и спокойно спать сегодня ночью. Что касается меня, то я не собираюсь сбегать и прятаться в тайге. Я останусь активным в политике и в общественных делах. Я хочу помогать процессам, происходящим в нашей стране, и поощрять «новое мышление» в мировой политике.

Отметив, что репортеры США спрашивали его об их взаимоотношениях, Горбачев сказал Бушу:

— Я хочу, чтобы вы знали, что я очень высоко ценю наше сотрудничество, партнерство и дружбу. Наши роли могут измениться. Фактически они определенно изменятся. Но взаимоотношения, которые мы развили, и то, что мы совместно совершили, останутся навечно.

Буш по телефону отвечал:

— Я хочу заверить вас, что мы не останемся безразличными к вашим делам. Мы будем делать все, что можем, чтобы помочь, особенно Российской республике, имея в виду проблемы, с которыми она теперь сталкивается и которые могут стать критическими в эту зиму. Я очень рад услышать, что вы не «спрячетесь в тайге» и будете продолжать активно участвовать в политике и общественных делах. Я уверен, что это принесет пользу новому Содружеству.

Президент сказал также, что написал письмо Горбачеву:

— В этом письме я выразил свое убеждение в том, что то, что вы сделали, войдет в историю, и будущие историки полностью воздадут вам должное за ваши достижения. Я рад отметить то, что вы сказали и о ядерных вооружениях. Этот вопрос имеет решающее международное значение. Я приветствую, как вы и руководители республик решили его. Я также отметил ваши слова о том, что переход власти к Ельцину происходит в соответствии с конституцией. Я хочу вас заверить, что мы будем продолжать очень тесно сотрудничать в этом важном деле.

Буш вспомнил тот летний день, который он и Горбачев провели в Кэмп Дэвиде.

— Площадка для метания подков, где вы столь удачно бросили подкову, все еще находится в хорошем состоянии! Я надеюсь, что наши пути вскоре вновь пересекутся. Мы будем рады вашему приезду, как только все уляжется, и радушно встретим вас, может быть, здесь, в Кэмп Дэвиде. Моя дружба с вами остается и останется независимо от развития событий. На этот счет не может быть никаких сомнений.

Буш сказал, что, «конечно», он будет относиться с уважением, открыто, положительно и прогрессивно к руководителям Российской республики и других республик.

— Мы будем продвигаться с полным уважением к признанию суверенитета каждой республики. Мы будем работать вместе с ними над целым рядом вопросов так же, как мы работали с вами. Но это никоим образом не повлияет на поддержание контакта с вами и выслушивание предложений, которые вы будете давать в вашем новом качестве, а также на продолжение нашей дружбы с вами и Раисой. Барбара и я очень ценим эту дружбу. И поэтому в этот особый день года на этом историческом перекрестке я приветствую вас и благодарю за все то, что вы сделали для всего мира. И благодарю вас за вашу дружбу.

Тронутый этой беседой, Буш был несколько ошеломлен, когда позже узнал, что Горбачев позволил Коппелу и его команде из радиокомпании Эй-би-си заснять в Кремле эту беседу на видеопленку, Президент покачал головой и усмехнулся: даже под конец этот мастер устраивать спектакли не мог удержаться, чтобы не покрасоваться перед международной аудиторией.

Через два часа после разговора с Бушем Горбачев выступил с обращением к гражданам пятнадцати бывших советских республик и ко всему миру. Глядя в объектив телекамеры, Горбачев сказал:

— Дорогие сограждане, в связи со сложившимся положением в результате образования Содружества Независимых Государств… я прерываю свою деятельность на посту Президента Союза Советских Социалистических Республик. Я принимаю это решение из принципиальных соображений. Я твердо отстаивал независимость и самоопределение, суверенитет республик, но одновременно и сохранение советского государства и единство страны. События теперь пошли по иному пути. Возобладала политика расчленения этой страны и развала государства, а я не могу согласиться с этим.

Затем Горбачев защищался от обвинения в том, что он развязал силы беспорядка.

— Все эти половинчатые реформы, а их было много, провалились одна за другой. Эта страна никуда не двигалась, и мы не могли жить так, как мы жили. Мы должны были изменить все.

После длительной защиты своей политики он закончил обращение разглагольствованием, в котором звучали нотки огорчения своими соперниками и даже намеки на самокритику, а также нотки снисходительности и оптимизма:

— Я покидаю свой пост с опасением, но и с надеждой и верой в вас, вашу мудрость и силу духа. Мы наследники великой цивилизации, и ее возрождение к новой, современной и достойной жизни зависит теперь от каждого из нас. Я хочу от всего сердца поблагодарить всех тех, кто все эти годы вместе со мной отстаивал справедливое и доброе дело. Некоторых ошибок, конечно, можно было избежать. Многое можно было сделать лучше. Но я убежден, что рано или поздно наши общие усилия принесут плоды и наши народы будут жить вместе в процветающем и демократическом обществе…

Несколько минут спустя флаг Союза Советских Социалистических Республик, развевавшийся над Кремлем, был спущен навсегда.