"Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами" - читать интересную книгу автора

«Мы рассчитываем на вас»

В понедельник, 17 июня 1991 года, к Верховному Совету обратился с речью премьер-министр Павлов. Он говорил, что программа «Согласие на шанс» была частью заговора по распродаже родины в интересах иностранных держав: «Я знаю некоторых джентльменов из Гарвардского университета. Они не знают нашего образа жизни. Мы вряд ли можем ожидать от них, что они все нам разъяснят».

Павлов заявил, что по плану Гарвардского университета Советский Союз должен будет стоять в одной очереди вместе с Израилем и Никарагуа. Он объявил: «Кто хочет это делать, пожалуйста, но не я».

В своем собственном обращении к парламенту Владимир Крючков (из КГБ) изобразил «Согласие на шанс» как часть огромного заговора Запада по дестабилизации Советского Союза. «Среди условий», отметил он, «значится и осуществление фундаментальных реформ в стране, но не таких, которые предусматриваются нами, а таких, которые придуманы за океаном».

Павлов указал депутатам на то, что после шести лет усилий Горбачев ослаб здоровьем. Он призвал их передать ему многое из президентских полномочий Горбачева, особенно в экономической сфере: «Рабочий день президента длится 14 часов. Если мы его загрузим всем, он просто не сможет с этим справиться, даже если бы его день длился 48 часов».

Сторонник жесткой линии, полковник Виктор Алкснис согласился с тем, что предложенные Павловым меры необходимы для сохранения нынешнего положения.

Крючков, Пуго и министр обороны Язов — все они обвинили Горбачева в умышленном пренебрежении своим конституционным долгом: защищать родину от капиталистического Запада. Крючков обвинил западные службы разведки в том, что они в течение многих лет подкупали влиятельных советских либеральных интеллектуалов и политических реформаторов, платя им огромные суммы в твердой валюте за статьи, интервью, книги и лекционные поездки. Особенно это относится к Шеварднадзе и Ельцину, сказал он.

Шеф КГБ далее заявил, что «затаившиеся агенты», внедренные ЦРУ в 70-х годах, теперь занимают важные позиции в Кремле и готовы выполнить планы своих западных хозяев, «направленные на слом советского общества и разрушение социалистической экономики». Западные державы готовятся «демилитаризировать и даже оккупировать» Советский Союз.

Крючков сказал, что он показывал имеющиеся у КГБ свидетельства этого заговора Горбачеву, но советский руководитель отказался их рассмотреть.

Несколько либеральных депутатов назвали то, что произошло за закрытыми дверями сессии, «конституционным путчем». А Джек Мэтлок считал, что «конституционный путч» показал, каким уязвимым в действительности стал Горбачев: единственным политиком, имеющим широкую народную поддержку, является Борис Ельцин. Ельцин был в это время в Вашингтоне. Мэтлок сказал своим помощникам: «выбор времени не может быть случайным. Это напоминает великую традицию «третьего мира»: заговорщики делают свой ход, когда парень номер один находится где-то в поездке».

Мэтлок отправился в Кремль и спросил Андрея Черняева:

— Что вы думаете о направлении развития событий? Кажется, противники реформ проталкивают свое дело весьма энергично? Не готовятся ли они принять неконституционные меры?

Черняев не был обеспокоен возможностью путча. Он отверг как «нелепую» мысль о том, что такой безликий аппаратчик, как Павлов, бросит вызов такому матерому политику, как Горбачев. Мэтлок продолжал настаивать, заявив, что обеспокоен слухами о том, что Крючков, Язов и их батальоны находятся за спиной этой интриги.

— Не беспокойтесь, — заверил его Черняев, — ситуация находится полностью под контролем.

В четверг утром, 20 июня, мэр Москвы, сторонник реформ Гавриил Попов известил Мэтлока, что должен немедленно увидеться с ним в частном порядке.

Попов, весьма взволнованный, прибыл в Спасо-хаус, показал на потолок и сделал жест рукой, как будто что-то записывает. Это был сигнал, знакомый всем опытным западникам в Москве: мэр хотел сказать что-то важное и был озабочен тем, что их разговор подслушивается КГБ.

Мэтлок вынул из кармана небольшую, скрепленную проволочной спиралью записную книжку. И в то время как они оба вели безобидно звучавший разговор, Попов написал свое сообщение: Мэтлок должен немедленно предупредить Ельцина, что завтра будет предпринята попытка сместить Горбачева и передать правительственные полномочия Павлову.

Это было все, что написал Попов. Он доверил Мэтлоку заполнить пробелы: поскольку Ельцин был руководителем демократических сил, которые, как можно ожидать, выступят против такого путча, было необходимо, чтобы он прервал свой визит в Вашингтон и поторопился в Москву помочь отразить реакционеров. Попов хотел, чтобы Ельцин знал, что предупреждение пришло именно от Попова, иначе он может не принять его всерьез.

Мэтлок нацарапал вопрос: «Кто участники, кроме Павлова?» Попов ответил: «Крючков, Язов и Лукьянов». Мэтлок вовсе не был удивлен двумя первыми именами и только слегка озадачен третьим именем. Лукьянов был старым другом Горбачева, со студенческих лет, хотя уже многие месяцы ходили слухи, что он ведет двойную игру против советского руководителя.

Попов смял листки бумаги и сунул в карман. Встав, он энергично потряс руку Мэтлока и, прежде чем уйти, сказал почти шепотом: «Мы рассчитываем на вас!»

Мэтлок написал отчет о том, что случилось, и вызвал своего заместителя Джеймса Коллинза, который этот клочок бумаги взял с собой в посольство. Используя систему связи под названием STU-3, наиболее безопасную телефонную связь из имевшихся, Коллинз передал предупреждение Попова Лоуренсу Иглбергеру, который возглавлял Государственный департамент в то время, когда Бейкер был в Берлине на встрече министров иностранных дел.

Иглбергер попросил Коллинза изложить свой отчет в письменном виде и послать его в Вашингтон по факсу с грифом «не подлежит размножению». Затем он поспешил в Белый дом, чтобы рассказать о новостях Бушу и Скоукрофту.

Тем временем оперативный центр Госдепартамента передал копию телеграммы Коллинза Бейкеру в Берлине. В тот момент Бейкер и Бессмертных заканчивали совместную пресс-конференцию в саду резиденции посла США.

Бессмертных уже собирался уходить; Деннис Росс, прочитав телеграмму, отвел Бейкера в сторону и показал ему. Бейкер и Росс согласились с тем, что предупреждение Попова следует принять всерьез: мэр близок к сторонникам реформ среди военных, членов, партии и сотрудников КГБ, и его предупреждение сходится с тем, что произошло в Верховном Совете в начале недели.

Правительство США оказалось в сложном положении: оно обязалось выполнить просьбу Попова. Но не лучше ли будет предупредить Горбачева непосредственно? Иначе Соединенные Штаты окажутся в положении занимающихся за спиной Горбачева обменом посланий между двумя его критиками о деле, имеющем первостепенное значение для Горбачева. И получится, что в момент кризиса Буш сделал ставку на лагерь Ельцина, а затем сидел и бездействовал, когда Горбачева ниспровергали.

В связи с этим возник вопрос: как следует оповестить Горбачева. Звонок Буша по телефону был бы опасен, поскольку КГБ, возможно, прослушивает все переговоры между Кремлем и Белым домом. Бейкер решил послать Горбачеву послание через Бессмертных. Он действовал исходя из предположения, что министр иностранных дел будет оскорблен самой мыслью о путче правых и осторожно передаст это сообщение советскому президенту.

Бейкер возвратился к себе в гостиницу «Интерконтиненталь», чтобы позвонить Бушу по безопасной телефонной линии связи. Уже оповещенный Иглбергером о планируемом путче, Буш разделял озабоченность Бейкера тем, чтобы Горбачев не был обойден.

После разговора с президентом Бейкер позвонил Бессмертных.

— У меня есть нечто важное, — сказал он. — Я хочу это сообщить лично. Смогли бы вы прийти на несколько минут?

Сперва Бессмертных противился, полагая, что Бейкер хочет всего лишь обсудить какую-то подробность, о которой позабыл сказать во время их предыдущего разговора.

— Джим, у меня через несколько минут будет свидание с министром иностранных дел Кипра. Нельзя ли подождать?

Бейкер настаивал:

— Саша, я действительно думаю, что это необходимо. Это что-то совершенно новое и важное.

— Могу я прислать кого-нибудь к вам?

— 1 — Нет, Саша, это должны быть вы. И это следует сделать очень осторожно, чтобы никто не знал о нашей встрече.

Чтобы не привлекать внимания, Бессмертных оставил свою личную охрану и сел в обычную автомашину советского посольства, а не в свой лимузин.

В «Интерконтинентале» для него держали свободным лифт, чтобы быстро поднять его в номер Бейкера, где они встретились один на один. Встреча продолжалась пять минут.

Бейкер сказал Бессмертных, что правительство США «добыло» информацию от источника, который оно считает «надежным», о том, что консерваторы попытаются совершить путч против Горбачева. Все официальные лица США согласились не называть Попова своим источником информации в любых разговорах как с лицами близкими к Горбачеву, так и с самим Горбачевым.

Бейкер продолжал:

— Мы не в состоянии поручиться за эту информацию, но она настолько важна, что мы подумали: вам следует знать ее. Я предоставляю вам решать, что с ней делать.

Мэтлок уже попросил о свидании, чтобы информировать Горбачева в Москве, сообщил Бейкер, «но мы хотим быть уверены в том, что информация поступит по двум каналам».

Бессмертных поблагодарил Бейкера и поспешил уйти, пообещав: «Я немедленно передам это сообщение». Зная, что КГБ может подслушать любой его телефонный разговор с Горбачевым, Бессмертных решил упомянуть о сообщении косвенно. Из советского посольства в Берлине он позвонил Черняеву в Кремль и сказал:

— Мэтлок попросит о встрече с Михаилом Сергеевичем, пожалуйста, пропустите его немедленно.

— Мэтлок только что прибыл, — сказал Черняев. — А в чем, собственно, дело?

— Послушайте, что он говорит. Вы знаете, что я в Берлине и только что беседовал с Бейкером. Это все, что я могу сказать!

Это было в четверг вечером, когда в Москве Черняев ввел Мэтлока в кабинет Горбачева. Советский президент собирался выехать на свою дачу.

Мэтлок сказал Горбачеву, что получил инструкции из Вашингтона передать «сообщение, которое, президент Буш полагает, заслуживает вашего внимания»: «это более чем слух, хотя мы не можем подтвердить его». Мэтлок изложил суть информации, полученной от Попова, не сделал никакой ссылки на Попова как на источник информации и не раскрыл имен четырех человек, которых Попов назвал заговорщиками.

Горбачев поблагодарил Мэтлока за сообщение, но дал ясно понять, что американская озабоченность его политической выживаемостью является излишней. Он признал, что некоторые из его коллег, особенно Павлов, участвовали в «определенных маневрах» в Верховном Совете, Павлов, «будучи хорошим экономистом», был «неопытен» в политике; Горбачева позабавила мысль о том, что кто-либо в советском правительстве мог бы свергнуть его. Но он попросил Мэтлока поблагодарить Буша за «дружественный жест» и заверить, что «нет нужды беспокоиться».

Мэтлок послал в Вашингтон телеграмму, в которой отметил, что ничего в голосе Горбачева не выдавало тревоги.

В Вашингтоне в это время перевалило за вторую половину четверга. В три часа дня автомашина Ельцина подкатила к Белому дому. Два года назад Кондолиза Райе встречала Ельцина у бокового входа и провела его через подвал; на этот раз Буш приветствовал российского президента на церемонии в Розовом саду. Несмотря на то, что случилось за предыдущие шесть месяцев в результате шараханья Горбачева вправо, несмотря на сильное новое свидетельство того, что Ельцин стал поборником демократических идеалов и свободного рынка, Буш все еще держался за Горбачева.

В своем приветствии российского лидера Буш упоминал имя Горбачева гораздо чаще и в более благоприятном духе, чем имя самого Ельцина. Он сказал, что никто не должен забывать, как именно «отважная политика гласности и перестройки» Горбачева позволила положить конец «холодной войне». «Я хочу совершенно ясно об этом сказать, — заявил в заключение Буш, — Соединенные Штаты будут продолжать поддерживать возможно более тесные официальные отношения с советским правительством Горбачева».

Проведя Ельцина в Овальный кабинет, Буш сказал ему о предупреждении Попова. Ельцин не был слишком напуган, но предложил позвонить Горбачеву и предупредить о грозящей опасности.

Это предложение понравилось Бушу, поскольку оно освобождало его от неудобной обязанности действовать в качестве посредника. Он заказал разговор по телефону с Кремлем, но в Москве было уже слишком поздно, и Горбачева на месте не было.

Попрощавшись с Бушем, Ельцин едко сказал помощнику: «Он, видимо, очень рвется поговорить по телефону со своим другом». Затем заметил, что Буш все еще, кажется, находится «под впечатлением», будто все зависит от его личных взаимоотношений с Горбачевым. Он сравнил Буша с одним из многих доверчивых религиозных верующих в России, попавших под влияние знаменитого и популярного телевизионного врачевателя Анатолия Кашпировского.

У Западного крыла Ельцин заговорил с репортерами. Признав, что «у себя дома мы все еще имеем силы, которые хотят вернуться к эпохе застоя», он поклялся, что Россия «не допустит изменения хода истории». В своих замечаниях не для печати Ельцин на приеме в советском посольстве объявил о «конце марксистского эксперимента в России».

На следующий день, в пятницу, 21 июня, Горбачев был в хорошей форме. Отсутствовав в начале недели на заседаниях Верховного Совета, он теперь размашистой походкой вошел в зал и дал словесный залп по всем своим критикам. Парламент отверг «конституционный путч» Павлова большинством: 262 голоса против 24.

После этого в разговоре с репортерами Горбачев постарался, чтобы его окружали Язов, Крючков и Пуго, которые угрюмо хранили молчание. Широко улыбаясь, советский руководитель Объявил свой приговор неделе: «Путч закончен».

В тот день Буш наконец связался с Горбачевым по телефону, чтобы сообщить ему о своей встрече с Ельциным. Он начал разговор с того, что надеется, теперь все нормализовалось после «беспокойства», очевидно, причиненного Горбачеву некоторыми из его коллег. Буш так стремился показать свою искренность и доверие, которые так отличали его отношение к Горбачеву, что случайно проговорился, назвав источник предупреждения — Попова.

Горбачев жаждал поскорее отделаться от всего этого «путча» с тем, чтобы подобный эпизод как-то не повлиял на мнение Буша о перспективах самого Горбачева. Он поблагодарил Буша за проявленную озабоченность и злорадно заявил, что задал своим противникам «хорошую трепку». Затем он обратился к тому, что вызывало у него более острую озабоченность: как прошла встреча Буша с Ельциным?

В действительности в этот визит Ельцин произвел на Буша благоприятное впечатление своей серьезностью и решимостью бороться за демократию в России. Но в разговоре по телефону с Горбачевым Буш проявил осторожность, чтобы не показаться слишком уж восторженным.

На следующий день, в субботу, 22 июня, Бессмертных возвратился из Берлина в Москву и встретился с Горбачевым во время церемонии у могилы Неизвестного солдата. Он попросил уделить ему несколько минут наедине, чтобы «сообщить о своей поездке в Берлин».

Они вместе возвратились в кабинет Горбачева, но ограничились лишь обменом любезностями, так как рядом шел Павлов. Однако, как только закрылась дверь кабинета, Горбачев сказал Бессмертных, что ценит то, как Буш отреагировал на слухи: президент США был «внимателен и отзывчив».

Тем не менее Горбачев надеется, что Буш будет «очень осторожен» и не позволит Ельцину использовать доступ в Овальный кабинет в своих маневрах против Кремля.

Горбачев заметил, что Буш упомянул о Попове как об источнике предупреждения. Тайный доступ Попова через американцев к Ельцину, кажется, обеспокоил Горбачева, как и возможность того, что премьер-министр Павлов устраивал заговор против него. Спустя несколько недель Горбачев встретил Попова на приеме; он отвел его в сторону и потребовал ответа: «Для чего вы обращались к Бушу?»

Попов ответил: «Я не обращался к нему! Вас неправильно информировали».

Это была истинная правда, поскольку Попов передал предупреждение Мэтлоку, а не Бушу непосредственно. Но Попов был взбешен тем, что американцы назвали Горбачеву его как источник этого сообщения. Попов пришел к заключению, что, отдавая предпочтение своей дружбе с Горбачевым, Буш тем самым подверг опасности подлинных советских реформаторов, пытавшихся предотвратить политическую катастрофу…

Другим испытанием для Буша как государственного деятеля был его отклик на перемены, происходящие в пятнадцати республиках СССР. В течение многих месяцев официальные лица США спорили о том, должен ли Буш посетить столицу какой-нибудь из этих республик.

Сам Буш относился со смешанным чувством к этой идее. В частной беседе он высказал свое прежнее убеждение, что «полный и внезапный развал» Советского Союза ни в чьих интересах. Он мог бы понять и даже одобрить дальнейшее перераспределение ответственности и власти из Москвы в республики, но он надеялся, что «какой-то тип Союза» выживет. Наилучшей формой, думает он, была бы свободная федеральная структура, которую Горбачев, кажется, обязался установить согласно его новому договору о Союзе.

В то же самое время, больше всего из-за сдержанности, проявленной им в одобрении независимости Прибалтийских государств в начале этого года, Буш подвергся внутри страны политическим нападкам за то, что оказался на стороне Горбачева и центра против сил самоопределения. Только пять месяцев оставалось до начала года президентских выборов, и его советники хотели, чтобы Буш притупил остроту этого обвинения, сделав «жест» в сторону республик.

Как столица крупнейшей нерусской республики Киев был самым очевидным кандидатом для остановки в нем после намечавшегося визита в Москву. В мае 1972 года, после своего первого визита в Москву в качестве президента, Ричард Никсон заехал в Киев на один день. Но Украина тогда была послушной провинцией советской империи; теперь, спустя 19 лет, она далеко пошла по пути к отделению.

Когда чиновники из Государственного департамента известили Советы о желании Буша посетить Киев, они сделали это в мягкой форме, сравнив эту поездку с краткими остановками, которые Горбачев делал в Миннеаполисе и Сан-Франциско в 1990 году. Министерство иностранных дел сообщило Мэтлоку, что такой визит не вызовет никаких проблем.

Затем в Вашингтоне в пятницу, 19 июля, Сергей Четвериков, из советского посольства, позвонил Эду Хьюэтту, чтобы передать «срочное послание» из Москвы: поскольку Буш хотел провести день вне Москвы, может быть, он согласился бы поехать в Ставрополь и провести некоторое время на прекрасном горном курорте, как это сделал Коль прошлым летом, или, может быть, оба президента с супругами могли бы отдохнуть — в стиле Кэмп Дэвида, в неофициальной обстановке — на даче Горбачева.

Четвериков знал о том, что «на рабочем уровне» американцы думали о поездке на Украину. Но это была, как он признался, «не очень хорошая идея»: в настоящий момент между республиками существует повышенная напряженность, и визит Буша в Киев был бы «вряд ли практически возможен». Позже Четвериков принес в Белый дом текст этого послания, отпечатанный на телетайпной ленте.

Точные источники происхождения этого обращения к Бушу в последнюю минуту, чтобы он исключил из своего расписания заезд в Киев, не установлены. Послание не было прямо адресовано Бушу и не подписано Горбачевым. Все же Четвериков сказал Хьюэтту, что он должен считать его «президентским посланием».

Хьюэтт передал послание Скоукрофту, который в это время летел вместе с Бушем в Турцию. Он вместе с президентом выработал ответ, в котором было сказано, что они не хотят обострять растущую напряженность между Кремлем и Украиной. Если советское правительства настаивает, Буш откажется от визита в Киев.

Но в американском ответе было дополнительно сказано, что, поскольку украинцам уже было сообщено, что Буш приезжает, советскому правительству придется взять на себя вину за отмену визита. Ответом в таком изложении Скоукрофт и Хьюэтт надеялись заставить Советы отступить и снять свои возражения против визита в Киев.

Когда Мэтлоку рассказали о том, что происходит, он умышленно позвонил в Госдепартамент по линии связи, которую, как он знал, прослушивает КГБ, и сказал: «Знают ли эти парни в советском правительстве, что они делают? Они только ухудшат отношения с украинцами и будут изрядно потрепаны общественным мнением всюду, включая и США!»

По просьбе Бейкера, Мэтлок передал подобное предупреждение Бессмертных в Министерство иностранных дел. «Саша, все это очень загадочно, — пожаловался он. — У вас здесь назревает катастрофа в отношениях с общественностью. Отмена остановки в Киеве станет историей, связанной с совещанием в верхах».

Бессмертных выразил полное удивление: «Джек, признаюсь, что я ничего не знаю об этом. Дайте мне подумать, что я могу сделать».

Когда Мэтлок ушел, министр иностранных дел позвонил Горбачеву, чтобы получить указания. Советский президент не хотел рисковать и ставить себя в трудное положение: лично просить Буша не ездить на Украину и получить отказ. В раздражении он сказал Бессмертных: «Да забудьте об этом. Скажите американцам, пусть не беспокоятся и действуют в соответствии со своими планами. Если президент хочет поехать в Киев, я уверен, его там радушно примут». В его голосе заметна была некоторая горечь: конечно, Буш будет тепло принят в Киеве, несравненно теплее, чем в Москве, поскольку украинцы определенно используют его присутствие как поддержку за отделение.