"Этическая мысль. Научно-публицистические чтения" - читать интересную книгу автора (Гусейнов Абдусалам Абдулкеримович)

Индивидуализация сексуальности и ее проявлений приходит в противоречие с принципом индивидуализма, рассматривающего другого человека только как средство удовлетворения собственных эгоистических потребностей.

Общество, в котором человек является прежде всего средством производства, порождает жесткую репрессивную половую мораль. Потребительское общество взрывает прежние запреты, но одновременно низводит сексуальность до уровня развлечения. Но отчужденный деиндивидуализированный секс легко коммерциализируется и фальсифицируется, как всякий товар массового потребления, открывая дополнительные возможности манипулирования личностью. Это хорошо показано в антиутопиях. Бедное тоталитарное общество, всемерно ограничивающее потребности своих членов, является также воинственно-антисексуальным («1984» Д. Оруэлла). «Дивный новый мир» О. Хаксли, напротив, дает полную сексуальную свободу. Но ни там, ни здесь нет ни индивидуальной любви, ни личной ответственности — одно невозможно без другого.

Меняющийся характер сексуальной жизни ставит нравственные проблемы не только перед индивидами, но и перед обществом. Некоторые из этих проблем непосредственно связаны с развитием науки.

Если мы знаем, что женская асексуальность — миф, игнорировать это знание не только глупо, но и безнравственно, негуманно по отношению к женщине. Вместе с тем нельзя оскорблять чувства людей, для которых такого рода информация морально неприемлема.

Если мы знаем, что неумение пользоваться контрацептивами — одна из главных причин катастрофического роста нежелательных беременностей и абортов среди подростков и молодых девушек, утаивать от них эти знания не только глупо, но и безнравственно. Но как убедить невежественных, консервативно настроенных родителей, переоценивающих силу традиционных моральных запретов и не желающих брать на себя лишние хлопоты?

Если мы знаем, что эффективное половое просвещение невозможно без использования телевидения и других средств массовой коммуникации, не воспользоваться ими глупо и безнравственно. Но столь же неразумно было бы игнорировать национальные, религиозные и иные особенности традиционной культуры населения. Люди должный меть право и возможность выбора без того, чтобы им навязывали нечто неприемлемое и отвратительное для них.

Расширение сферы индивидуального самоуправления предполагает терпимость, плюрализм, множественность подходов и решений. C точки зрения этики это так же верно, как с точки зрения социологии или психологии.







О. П. ЗУБЕЦ
«ОДНОЙ ЛЮБВИ МУЗЫКА УСТУПАЕТ...»

Нет, пожалуй, в жизни человека явления более интимного, значимого и в то же время более загадочного, противоречивого, чем любовь. С одной стороны, любовь не считается ни с какими преградами — ни с моральными предостережениями, ни с юридическими запретами, ни с социальными традициями. И она же оказывается в плане духовного возвышения человека силой более могучей, чем все привычные социально-нравственные воздействия. Сама разрушительная сила любви приобретает созидательный характер. Она попирает абстрактные святыни во имя более святого — конкретной человеческой личности.

«До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что «тайна сия велика есть», все же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешимыми» [1]. Эти чеховские слова — выражение глубокой философичности всякого обращения к любви, всякого риска рационального прикосновения к столь интимному и всеобщему явлению культуры. Продолжить незавершаемый ряд неразрешаемых проблем, поставить их под сомнение и обосновать самим фактом обращения к ним — одна из существенных сторон всякой философской культурной работы.

1 Чехов А. П. Собр. соч. В 12 г. М., 1962. Т. 8 С. 305 — 306


Никчемной старательностью веет от перечисления тех, кто вовлекал любовь в мир своих философских исканий или сам вовлекался в паутину культурных ее осмыслений, ибо немногие избежали этой участи. И все же назовем некоторые имена: творцы Библии и Платон, Августин и Ибн Сина, Гегель и Фейербах, Маркс, Фрейд, Зиммель, Шелер, Унамуно и многие другие. Но так как философская мысль не жаждет окончательности, она благосклонна к новым попыткам.

Если смотреть на любовь не извне, а изнутри, глазами любящего человека, она не требует обоснования через соотнесение с моралью, искусством, политикой и даже с историей, а сама служит основой осмысления мира и человеческого отношения к нему, сама является зеркалом, своеобразно отражающим реалии человеческого бытия. И опять Чехов: «Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе» [1].

1 Чехов А. П. Собр. соч. В 12 т. Т. 8. С. 313 — 314.


Морализатор видит любовь в зеркале морали, любящий — мораль в зеркале любви. Дело философа — понять возможности этих позиций человека по отношению к миру культуры и к своей жизни. Любовь связана с существенным изменением всего ценностного сознания человека, его аксиологического мира. Поэтому она неизбежно некоторым образом относится к морали. Характер и перспективы этого отношения мы и попытаемся здесь рассмотреть.





ПО ТУ СТОРОНУ СОЦИАЛЬНЫХ НОРМ

Как свидетельствуют история и эмпирические факты, любовь представляет собой выход за рамки нормативной системы общества. Осуществление такого выхода — задача исключительно трудная. Любовь является одним из немногих способов такого проникновения по ту сторону норм и ценностей.

Когда говорят о преодолении господствующей в обществе нормативной системы, обычно ссылаются на образы святого отшельника и сноба, аскета и безудержного гедониста — богатство путей человеческого прорыва к иным ценностям, иным жизненным ориентирам не может быть исчерпано каким-либо перечислением. Но можно заметить, что все эти формы, в сущности, есть вхождение в другую по содержанию, но аналогичную по способу существования нормативную систему.

Считается также, что выход за рамки нормативности осуществляется путем низвержения нравственных идеалов. И с этим трудно согласиться. Культура творит не только позитивные, но и негативные идеалы, в том числе идеалы безнравственности. Попытка утверждения несводимости человеческого мира к нормам через апелляцию к аморальности осуществляется в заколдованном кругу: приводит к возрождению нормативности. Нормативное сознание как бы раздваивается и обретает форму ловушки: предоставляет право выбирать между нормой нравственной и безнравственной, позитивной и негативной. Возникающее между этими крайностями напряжение создает ту ценностно насыщенную, богатую возможностями выбора среду, в которой у человека всегда сохраняется возможность обновления, самооживления, игры. От возвышенности он может укрыться в непристойности эпиталамического стиля [1], а затем спастись от распущенности, повернувшись душой или просто лицом к образам порядочности. Человеческие чудачества и безобразия, непристойности и эпатаж являются столь же естественными и необходимыми проявлениями нормативности, как и образцы «правильного», «хорошего», обычного и высоконравственного поведения. Как пишет Ю. Лотман, «возникают правила для нарушений правил и аномалии, необходимые для нормы» [2]. В сущности, идеал безнравственности столь же позитивен, так как в нем воплощается не всякое отрицание господствующих норм, а лишь такое, которое утверждает нравственное право человека на обесценение нормы, на оригинальность. Но эта оригинальность не случайна. Она как бы вписана в семантику данной культуры, опирается на те формы «аморальности», которые несут в себе определенный позитивный смысл и могут быть расшифрованы, поняты. Например, «гуманистическая фразеология, гуманистическая риторика и гуманистическое тщеславие» (Хёйзинга) вербализированной, отрефлексированной и обретающей скрижальную форму морали, отлитой в строгие формулы, дополняется гуманистическим смыслом гедонических форм человеческого жиз-неутверждения. Гедоническое противостояние «святости» есть гуманистическое сопротивление вне- и сверхчеловеческому. «Не Опечалися, Но Паче Радуйся. Тогда ся Токмо Печалися, Егда Со-грешиши, Но и Тогда В Меру, Да Не Впадеши Во Отчаяние И Не Погибнеши» (Стихи Покаянные. XVI век). И герои Оруэлла в преступном телесном слиянии обретают свое человеческое достоинство. Телесностью своей противостоят они бесчеловечной идее. И именно через эту телесность воскрешается идея человечности.