"Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке. Научно-популярное издание" - читать интересную книгу автора (Горбунов Евгений Александрович)

Японская разведка против Советского Союза

В разведывательном управления генштаба империи разрабатывались подробные, рассчитанные на долгие годы планы разведывательной, подрывной и диверсионной деятельности против Советского Союза. Такая деятельность в конце двадцатых и в тридцатых годах была одним из важнейших элементов подготовки к захвату советских дальневосточных территорий. Тайная война против нашей страны велась непрерывно, настойчиво, не ослабевая ни на один день. Она не знала перемирий. Задолго до того, как в мае 1939 года первые залпы необъявленной войны нарушили предрассветную тишину на Халхин-Голе, сражения на этом тайном фронте были в полном разгаре.

В 1925 году дипломатические представители Советского Союза и Японии подписали в Пекине конвенцию, определявшую основные принципы мирных взаимоотношений между двумя странами. Япония приняла на себя обязательства не поддерживать ни прямо, ни косвенно никаких организаций и группировок, деятельность которых была бы направлена против СССР. Был подтвержден Портсмутский мирный договор, заключенный между Россией и Японией после русско-японской войны. По этому договору Япония была обязана не проводить никаких военных приготовлений в Маньчжурии и Корее и не использовать принадлежащую ей Южно-Маньчжурскую железную дорогу в военных целях. Между двумя странами были установлены нормальные дипломатические отношения, и, казалось, ничто не должно было омрачить добрососедских отношений между Советским Союзом и Японией. Но в действительности все было иначе.

В апреле того же 1925 года в штаб Квантунской армии, расположенный в Порт-Артуре, прибыл из Токио майор японской армии Канда Масатанэ. Офицер имел рекомендации начальника разведывательного отдела генштаба, что уже говорило о многом, и направлялся в Харбинскую военную миссию, где он должен был заниматься вместе с сотрудниками миссии сбором стратегически важных сведений о Северной Маньчжурии и СССР.

Скромный майор, в течение года проработавший до этого в разведывательном отделе генштаба, оказался ревностным служакой. По собственной инициативе, разумеется, почтительно испросив разрешение своего разведывательного начальства, которым подобные инициативы всячески поощрялись, он решил заняться разработкой плана основных мероприятий подрывной деятельности против Советского Союза. В какой мере подобная деятельность соответствовала заключенной конвенции и нормализации отношений между двумя странами, его не интересовало.

В конце 1927 года Канда Масатанэ закончил разработку подробного и обстоятельного доклада, где каждое положение было взвешено и тщательно продумано. Документ занимал 50 страниц убористого текста и был озаглавлен «Материалы по изучению подрывной деятельности против России». Отпечатанный в нескольких экземплярах, он был направлен с соответствующими грифами секретности в штаб Квантунской армии и генеральный штаб, где ему удалось произвести соответствующее впечатление. Скромный майор был замечен, и это позволило ему сделать в дальнейшем блестящую карьеру. К концу Второй мировой войны он был уже генерал-лейтенантом и увешан почти всеми орденами островной империи.

Доклад был программой разведывательных, диверсионных и подрывных мероприятий против Советского Союза, причем эта программа предназначалась как для мирного, так и для военного времени. Первый раздел документа назывался «Общие принципы подрывной деятельности против России». В этом разделе отмечалось: «В будущей войне подрывная деятельность будет играть чрезвычайно важную роль». «Поэтому, – указывал автор, – работа, включающая в себя подрывную деятельность против России, весьма многообразна, и эта деятельность должна охватывать весь мир». Автор доклада рекомендовал принять меры к обострению национальной, идеологической и классовой борьбы внутри нашей страны. Предлагалось «подстрекать государства, лежащие на западных и южных границах Союза, угрожать ему таким образом, чтобы не дать возможности перебросить на Дальний Восток большую армию. При помощи экономической блокады мешать ввозу в Союз материальных средств и, в частности, предметов военного снаряжения». Рекомендовалось также разрушать транспортные сооружения, телеграфную связь, задерживать мобилизацию и концентрацию армии. Главная ставка при этом делалась на сибирские железные дороги. Таковы были общие рекомендации первого раздела доклада.

Второй раздел доклада был посвящен разработке важнейших мероприятий по подрывной деятельности на территории Восточной Сибири. Здесь предусматривалось ведение антисоветской агитации и пропаганды, засылка на советскую территорию антисоветских групп, чтобы мешать в военное время действиям частей Красной Армии. Предлагалось «в связи с развитием общего военного положения создать на русской территории антисоветское правительство и побудить свергнуть советскую власть одновременно в Сибири и на Кавказе». Предусматривалось «сделать Внешнюю Монголию антисоветской», то есть свергнуть демократическое правительство Монгольской Народной Республики.

В приложении к докладу были разработаны «Важнейшие мероприятия мирного времени на Дальнем Востоке в связи с подрывной деятельностью против России». Среди этих мероприятий предусматривалось создание за границей белоэмигрантских организаций для враждебной деятельности против Советского Союза.

Майор не очень стеснялся в выборе способов диверсионной деятельности на советской территории. Его не смущало и то, что эти способы предназначались для действий против соседнего государства, с которым, и он это хорошо знал, Япония в те годы поддерживала нормальные дипломатические отношения. В докладе указывалось: «В том случае, если нельзя будет устроить официальные разведывательные органы, необходимо отправлять в Россию японских разведывательных агентов под видом дипломатических чиновников. Если же и это будет невозможно, то тогда нужно будет отправлять переодетых офицеров». Задачи в докладе ставились в весьма широком масштабе: «Так как сфера применения подрывных мер против России должна охватывать весь мир, то и органы подрывной деятельности должны быть распространены на оба материка». Доклад был составлен со знанием дела, откровенно, вещи в нем назывались своими именами. Естественно, что такой документ произвел впечатление в генеральном штабе.

Доклад Масатанэ можно было бы выдать за личную инициативу офицера разведки и не принимать его всерьез при обвинении японской военщины, если бы подобные документы не подкреплялись официальной секретной документацией, проходившей через министерство иностранных дел Японии. Еще до того, как доклад Масатанэ был отправлен в Токио и Порт-Артур, японский военный атташе в Советском Союзе Мицутаро Камацубара, будущий генерал и командир 23-й пехотной дивизии, разгромленной на Халхин-Голе, получил из Токио запечатанный сургучными печатями, прошитый и снабженный предостерегающими надписями пакет. В этом пакете, переправленном через министерство иностранных дел, была достаточно красноречивая инструкция генштаба с грифом «Совершенно секретно» за номером 908, датированная 6 октября 1927 года. В ней военному атташе, возглавлявшему резидентуру, находившуюся в Советском Союзе, предписывалось заняться изучением организаций, обществ и отдельных лиц, которых можно было бы использовать для получения разведывательной информации, проведения антисоветской пропаганды и подрывной деятельности, и давались практические указания по организации подрывной работы в СССР. Документ был подписан помощником начальника генштаба и будущим подсудимым Токийского трибунала Дзиро Минами. Если учесть дату его составления, станет ясно, что в то время японские разведчики предусматривали возможность использования для шпионажа и подрывной деятельности в Советском Союзе троцкистких организаций.

Этот документ, будучи официальным, естественно, привлек к себе внимание обвинения на Токийском процессе. При допросе на вопрос обвинителя: «Не было ли обычной практикой инструктировать военных атташе, что они должны заниматься шпионажем и подрывной деятельностью?», подсудимый Минами, подписавший эту инструкцию, ответил: «Такими глупыми делами я никогда не занимался». Когда же он был уличен фотокопией документа, то ему ничего не оставалось, как признать, что в действительности он очень даже занимался этими «глупыми делами», и добавить: «Я думаю, что было послано много таких писем».

В соответствии с положениями доклада майора Масатанэ разведывательный отдел генштаба начал практическую разработку мероприятий подрывной и диверсионной деятельности против СССР, стремясь, как это и было предусмотрено в докладе, распространить сферу применения этих мероприятий на весь мир. В инспекционную поездку по американскому и европейскому континентам отправился начальник разведывательного отдела генштаба генерал-лейтенант Иванэ Мацуи, занявший в 1946 году, так же как и Минами, место на скамье подсудимых Токийского трибунала.

В апреле 1929 года Мацуи, разумеется под другим именем и с другими документами, прибыл в столицу Веймарской Республики. После его приезда японский военный атташе в Германии развил бурную деятельность. В европейские столицы полетели шифрованные телеграммы: японские военные атташе в Европе созывались на чрезвычайно важное совещание. Вскоре японские разведчики, снабженные дипломатическими паспортами и пользующиеся дипломатической неприкосновенностью, приехали в Берлин из Великобритании, Франции, Польши, Австрии, Италии, Советского Союза и даже Турции.

Мацуи выступил на совещании с обстоятельным докладом о расширении шпионской и подрывной деятельности против Советского Союза. После этого на совещании обсуждались вопросы о способах, методах и организации диверсий, которые должны будут проводиться из европейских государств во время войны с Советским Союзом. Большое внимание было уделено положению русских белоэмигрантов в Европе с учетом их возможного использования в будущем. Обсуждался и вопрос об агентурно-разведывательной работе против СССР, проводимой японскими военными атташе в Европе. В целом на совещании разрабатывалась долговременная, рассчитанная на многие годы стратегия шпионажа, диверсий и террора против Советского Союза.

Может быть, и само совещание в японском посольстве в Берлине, и фамилии его участников так навсегда и остались бы одной из сокровенных тайн японской разведки, но некоторые из присутствующих делали по ходу совещания заметки. Записи одного из участников совещания удалось сфотографировать советскому агенту, и пленка попала в Москву. Поэтому в 1946 году, когда на Токийском процессе началось представление документов по советской фазе обвинения, фотокопии заметок, сделанных в Берлине в 1929 году, были приобщены к делу. Генерал Мацуи, как профессиональный разведчик, конечно, отлично помнил и совещание, которое он провел 17 лет тому назад, и те вопросы, которые на нем обсуждались. Но он хорошо помнил и то, что разоблачение на суде его роли как одного из организаторов подрывной деятельности против Советского Союза может только ухудшить его положение на скамье подсудимых. Поэтому при первом же упоминании о совещании во время допроса его начала «подводить» память, хотя после представления неопровержимых доказательств ему ничего не оставалось, как во всем сознаться. Вот выдержка из протокола этого допроса.

«Вопрос. Какие решения были приняты на конференции японских военных атташе в Европе, созванной в Берлине в 1929 году?

Ответ. В 1929 году я в качестве начальника второго отдела генштаба был в Америке и в Европе. Когда я был в Берлине, я созвал конференцию всех военных атташе Японии в европейских государствах. На конференции решались текущие вопросы. Мы не касались каких-либо политических вопросов.

Вопрос. Вам предъявляется документ-фотокопия заметок, касающихся работы этой конференции. Рассматривались ли на конференции вопросы, указанные в документе?

Ответ. Прочитав этот документ, я пришел к выводу, что эти заметки были сделаны одним из участников конференции. Они, по-видимому, верно отражают содержание некоторых вопросов, рассматривавшихся на конференции».

Во время допроса Мацуи прозвучала фамилия Хасимото. Это было не случайно. В 1929 году в звании майора Кингоро Хасимото был военным атташе в Турции, в 1930 году он вернулся в Токио и занял пост начальника русского сектора второго отдела генштаба. Хасимото был одним из видных организаторов фашистского движения в Японии. Такие известные общества, как «Сакуракай» («Общество цветущей вишни») и «Дайниппон Сейненто» («Молодежная партия Великой Японии»), во многом были обязаны своим возникновением этому неутомимому фашистскому лидеру, которого японская печать называла «японским Гитлером». Хасимото был активным участником военно-фашистских путчей в Японии в мае 1932 года и в феврале 1936 года. После февральского путча уже в звании генерал-майора он был уволен в резерв и занялся активной политической деятельностью. После войны вместе с другими военными преступниками ему пришлось занять место на скамье подсудимых.

Военный атташе Японии в Турции Хасимото в первую очередь интересовался Кавказом как ареной подрывной и диверсионной деятельности против Советского Союза. 15 ноября 1930 года им был закончен и подписан доклад, одно заглавие которого говорило уже о многом: «Положение на Кавказе и его стратегическое использование для диверсионной деятельности против СССР». Документ был зарегистрирован под номером 5, адресован помощнику начальника генштаба генерал-лейтенанту Окамото и полностью соответствовал указаниям, полученным от Мацуи на совещании в Берлине. Автор доклада утверждал, что Кавказ «безусловно, представляет собой важнейший район с точки зрения военных планов Японии, направленных против СССР». Система диверсий, разработанная в докладе, должна была «вызвать обострение отношений между отдельными народностями Кавказа и в результате создать хаотичную обстановку на Кавказе». Так как своих вооруженных сил для захвата Кавказа у Японии не было, то расчет строился на том, что союзные с островной империей державы, в первую очередь имелась в виду Англия, воспользовавшись созданной японской разведкой хаотичной обстановкой, овладеют Кавказом «методом военной оккупации».

Фотокопия этого важнейшего документа была получена, очевидно, от того же агента политической разведки. Соответствующие меры против происков японских шпионов и диверсантов на Кавказе были приняты, а после войны этот документ был использован советским обвинением на Токийском процессе.

Документы, которые цитировались выше, были предъявлены советским обвинением Токийскому международному трибуналу. Авторы этих документов, сидевшие на скамье подсудимых или вызванные в качестве свидетелей, признавали подлинность фотокопий, на которых были их подписи и личные печати. Вопросы адвокатов подсудимых и судей западных стран о том, как были добыты столь ценные свидетельства разведывательной и диверсионной деятельности, как правило, оставались без ответа. В лучшем случае выдавалась ложная версия, которую невозможно было проверить. Советская политическая разведка делала все, чтобы скрыть источники своей информированности. И после войны об этом не говорилось ни слова. Доступ к стенограммам заседаний трибунала в 50 – 70-е годы имели немногие историки, и они, как правило, не проявляли излишнего любопытства. И только после августа 1991-го в печати появилось сообщение, приоткрывающее завесу этой тайны. Журнал «Новое время» опубликовал статью, в которой, не указывая конкретных фамилий, сообщил о том, как действовал специальный отдел ОГПУ, осуществлявший наблюдение за сотрудниками японского посольства в Москве.

В середине 1920-х годов в недрах обширного ОГПУ начали создаваться структуры для наблюдения и проникновения в иностранные посольства в Москве. Создавались службы наружного наблюдения за иностранными дипломатами, и в первую очередь, за военными атташе и сотрудниками их аппарата. Агентура ОГПУ под видом обслуживающего персонала, слуг, учителей и особенно учительниц, конечно, молодых и привлекательных, внедрялась в иностранные посольства и миссии. Ничего нового и необычного в этой деятельности не было. Во всех крупнейших столицах мира иностранные посольства находились под «колпаком» контрразведки, и Москва не составляла исключения. Да и солидный опыт имелся. Еще перед Первой мировой войной российская военная контрразведка держала под наблюдением многочисленные посольства иностранных государств в Петербурге. И не только будущих противников в мировой войне, что было вполне естественно, но и союзников. В 1910 году удалось получить фотокопию доклада английского посла своему правительству. Так что опыт наблюдения и проникновения в иностранные посольства был, да и специалисты этого деликатного дела, очевидно, остались и могли дать соответствующие консультации.

Поэтому во второй половине 1920-х годов, когда начали «разрабатывать» сотрудников японского военного атташата в Москве, действовали по уже хорошо проверенной методике. Одному из помощников, а может быть, секретарей военного атташе, подставили молодую и красивую учительницу русского языка, конечно агента ОГПУ. Одновременно с уроками начались и развлечения: походы в рестораны, загородные прогулки, встречи на частных квартирах и т. д. Все эти «развлечения» фиксировались, и когда компромата набралось достаточно, то дипломата пригласили на беседу. В общем, в ОГПУ действовали по хорошо отработанной во многих странах методике.

Вербовка состоялась, и у ОГПУ появился ценнейший источник получения военной и военно-политической информации в японском посольстве в Москве. Все фотокопии документов, предъявленные на Токийском процессе советским обвинением, были получены по этому каналу информации. Источник оберегали очень тщательно. Даже после окончания Второй мировой войны были приняты все меры предосторожности, чтобы отвести малейшую угрозу разоблачения от этого человека, увести в сторону возможные попытки расследования со стороны американской разведки. По уставу Токийского трибунала, любой документ обвинения или защиты должен был иметь сертификат или удостоверение, подтверждающее источник, откуда этот документ был получен. И чтобы увести в сторону излишне любопытных, к докладу Хасимото о Кавказе была приложена справка. На бланке генштаба Красной Армии, снабженном соответствующими печатями и подписями, было сказано, что «документ в фотокопии был добыт советской военной разведкой в японском генштабе в 1935 году». Конечно, в 1935 году у Разведывательного управления не было в японском генштабе источников, способных получать фотокопии таких ценнейших документов.