"Сократ и мы. Разные очерки на одну и ту же тему" - читать интересную книгу автора (Толстых Валентин Иванович)

Полуобразованность кичлива и опасна в обеих своих крайностях: и в форме
"туповатой рассудительности" (Платон), имитирующей процесс мышления, а на
самом деле вращающейся в замкнутом кругу застывших представлений и понятий
и потому лишающей разум возможности "заговорить" языком самого
исследуемого предмета или явления; и в форме "совершенной греховности"
(Фихте), то есть анархического своеволия интеллектуального выскочки,
упивающегося авторитарной силой индивидуального опыта познания, способного
"сочинять"
истину и разучившегося выводить ее из существа дела. Полуобразованность
- это определенный принцип поведения мышления, сколько угодно
"образованного", но начисто лишенного навыков совместного искания истины,
самоуверенного, несамокритичного и потому всегда категоричного.
Неприглядность невежества и глупости "по рождению" не идет ни в какое
сравнение с невежеством "образованным", ибо тут, как говорится, дело
сделано и вряд ли можно помочь тому, кто уже "набит знаниями".
Он еще и посмеется над тем, кто "знает, что ничего не знает", и - на
манер чеховского профессора Серебрякова - поучающе скажет:
"Дело надо делать, господа!" И ему невдомек, что, прежде чем "дело
делать", надо бы хорошо попять, усвоить смысл (и не узкопрагматический, а
именно всеобщий, человеческий смысл)
самого дела и то, как его делать.
Разница между кажущейся и подлинной образованностью начинается в тот
момент, когда овладение "готовым" знанием, добытым предшествующими
поколениями, перестает быть самоцелью ("ученичеством") и не обладание
истиной, а способ ее отыскания, обнаружения становится лейтмотивом
процесса познания. Ведь "учиться" (а это не то же самое, что подвергаться
процессу обучения) означает не что иное, как мыслить, превращаться в
мыслящего человека, движимого неудовлетворенной потребностью познать
окружающий мир и самого себя.
Когда сценический Сократ просит Продика назвать хотя бы одну истину,
которую тот открыл и которую бы не знали до него, он преследует более
серьезную цель, чем просто установить факт невежества или банальности
познаний красноречивого оратора. Сократу важно показать, почему такие, как
Продик, в лучшем случае способные путем софистических ухищрений рассудка
обнажить иллюзорность той или иной истины, совершенно не готовы к тому,
чтобы ее открыть и быть небанальными. Причина этого заключена, используя
современную терминологию, в догматизме мышления, в начетническом складе
ума.
В отличие от Сократа, Продик никогда не раздваивался и не вступал в
противоречие с самим собой, ему неведома драма рождающейся мысли,
преодоления заблуждений, а стало быть, и радость познания. И не потому,
что Продик лишен таланта или чего-то не понимает. Таких, как он, не
интересует существо дела, исследуемого предмета. Они равнодушны к тому,
что В. И. Ленин назвал "объективностью диалектики", отметив гегелевскую
мысль о том, что "диалектику часто рассматривали как некоторое искусство,
как будто она основывается на какомто субъективном таланте, а не
принадлежит к объективности понятия" [См.: Ленин В. И. Полы. собр. соч.,
т. 29, с. 204. Цит.
по: Гегель. Наука логики. М., 1972, т. 3, с. 296.]. Догматик потому и
не способен к мысленному диалогу, что он утратил связь с живой, постоянно