"Памяти старого друга" - читать интересную книгу автора (Хин-Гольдовская Рашель Мироновна)

Р.М.ХИН-ГОЛЬДОВСКАЯ


ПАМЯТИ СТАРОГО ДРУГА

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ ОБ А. Ф. КОНИ


[...] Я знала Кони, как знала его вся русская интеллигенция моей эпохи:
знаменитый оратор, председатель петербургского суда, пострадавший за Веру
Засулич, автор книги "Судебные речи", которой все зачитывались...
Я даже видела его раза два случайно, но так мимолетно, что не помнила
его лица... И вот, я еду к нему вроде как с "наказом" от его
университетского товарища и друга.
Четверть века назад, их голоса - одного с трибуны прокурора, другого
из-за пульта защитника, - провозгласили в безгласной России рождение
гласного суда...
Когда-то "опальный" защитник Нечаева, Урусов давно отрезвился от
иллюзий шестидесятых годов... Другое дело Кони... Обер-прокурор сената,
оплот суда присяжных, всеми признанный авторитет...
Было от чего волноваться.
Урусов предупредил его письмом о моем приезде. Кони ответил, что будет
меня ждать в такой-то день в 11 часов утра.
Меня встретил в приемной человек небольшого роста, худой, державшийся
очень прямо, с бледным, строгим лицом, уже тогда изрезанным характерными
морщинами, с внимательным взглядом умных, холодных глаз. Одет он был в
аккуратный коричневый сюртук, шею облегал аккуратный стоячий воротничок и
тонкий черный галстук бантиком, блестящие манжеты с матовыми запонками,
блестящие ботинки... Все такое чистенькое, аккуратное... "Какой чиновник",
- подумала я.
"Пойдемте ко мне в кабинет, там удобнее беседовать, - сказал Анатолий
Федорович усталым, мягким, удивительно приятным, простым голосом и
продолжал на ходу: - Вчера я был страшно занят, а сегодня освободил для
вас - вот столько времени!" - Он широко расставил руки и улыбнулся.
Лицо сразу помолодело, стало милое и доброе.
Кабинет говорил за хозяина. Книги в шкафах, книги на полках, книги на
столах, портреты с длинными автографами, несколько картин, альбомы,
юбилейные подношения, большой письменный стол, диван.
[...] "Вы позволите мне ходить? Мне так много приходится сидеть, что,
шагая по комнате, я отдыхаю... Ну, давайте знакомиться".
Он опять заговорил. Я слушала и думала только об одном, чтобы он не
умолкал. Это была не речь, не беседа, а мастерская импровизация. Передо
мной, точно в живой панораме, проходила русская жизнь, русские судьбы,
русская ширь и русская теснота, наше сумбурное богатство и наша дикая
нищета, наша несравненная литература и варварское невежество, изысканный
аристократизм и пошлое самодовольство так называемого общества. А надо
всем фарисейское лицемерие, расползающееся из петербургских "сфер" и
канцелярий по рабской стране.
Из разных углов вдруг забили часы. Я вздрогнула.
Анатолий Федорович засмеялся. "Испугались? У меня несколько часов, и