4. " Когда-то давно один сумасшедший сказочник решил написать сценарий моей жизни"

Моя жизнь похожа на хорошо отрепетированный спектакль.

Повинуясь какому-то внутреннему порыву, один сумасшедший сказочник решается написать сценарий к моей жизни. Этот сказочник хочет, чтобы моя жизнь стала невероятно интересной, со всякими горестями, потерями, поворотами и слепыми поисками.

Затем он вдыхает в меня жизнь: думает обо мне днями и ночами, представляет себе, каково это — не видеть, а только слышать.

"Это будет невероятная драма", — думает он с наслаждением. И зрители аплодируют его работе и восхищаются талантом великого сказочника.

В конце она умирает. Занавес опускается медленно.

…

До Детройта сутки пути. Но мне по-прежнему кажется, что времени прошло гораздо больше, нежели должно.

В машине снова тихо: Ким не разговаривает со мной — я тоже не горю желанием.

(На самом деле горю, но ему об этом знать совсем не обязательно).

Мне ужасно скучно — даже не могу посмотреть, какой пейзаж нынче за окном, и остается только воображать. Но фантазии получаются глупыми, ненатуральными: на переднем плане деревенская простушка в льняном платьице, за ней вырастает теряющийся в сумерках крохотный домик, по двору суетятся куры, а подле сарая ее муж колет дрова. Мужчина уставший, с плотно сжатыми губами. У него темные волосы и нежно-голубые глаза — в темноте не видно, но мне так кажется.

У них нормальная жизнь. И когда я говорю нормальная, то имею в виду именно нормальная. Без всяких там заморочек, шероховатостей и прочих нелепостей.

Мужчина не похож на Кима. ("Снова", — думаю я). По крайней мере, на Кима, каким я его себе представляю.

Закончив работу, он откладывает в сторону массивный топор — его ритмичных "хрямц" уже не слышно, — утирает со лба пот и медленно, ухмыляясь, как заправский преступник, начинает подкрадываться к жене, в это время спокойно кормящей ненормальных куриц. Он закрывает ей глаза, и она улыбается.

Понимаю, что мне бы хотелось оказаться на месте этой юной девушки с каштановыми волосами.

— Угадай, кто, Кесс? — хрипло шепчет мужчина, и мне становится страшно. Вроде бы я здесь, но еще не там. Как если бы мою душу самым наглым образом разорвали пополам. Слишком похоже на конец света в моем понимании.

Я молчу, и та — другая Кесси — тоже молчит.

А затем слышу урывистое:

— КАКОГО ДЬЯВОЛА?!..

Девушка и парень мгновенно исчезают из головы, но я все еще не могу понять — слышу ли я голос Кима на самом деле. Или это мне вновь. Кажется.

Но Ким — тот, что рядом со мной, настоящий, — фыркает вновь и, возможно, даже не очень пристойно ругается. Обычно он спокоен как скала, но что…

— …Кесси, пригнись… — различаю я среди всей его ругани и скорее инстинктивно, нежели осознанно, ныряю вперед.

В это же мгновение заднее стекло прошибает что-то очень мощное. "Кто-то стреляет", — проносится у меня в голове, но я — опять — не успеваю толком развить мысль.

Я уже не могу понять — набирает ли Ким скорость или просто резко тормозит, но машину начинает внезапно мотать из стороны в сторону, будто управляет ей кто-то не самый трезвый или, по крайней мере, на дороге внезапно началась гололедица.

Один из заносов оказывается слишком сильным. И я счастлива, что отключаюсь именно в этот момент.

…

Когда ты одинок, ты никому не нужен. Можно вечно убеждать себя аргументами вроде "мне и одной хорошо", но когда ты ничего не видишь, разговариваешь только со стенами и лишь изредка крутишь в руках пейджер в надежде, что он решится прийти к тебе именно сегодня, это начинает напоминать паранойю.

Я же называю это просто — крах. Падение Великой Китайской стены, но только медленное, простому глазу не заметное.

Когда ты одинок, ты уязвим. Потому что жизнь автоматически теряет для тебя изначальную стоимость.

У меня нет секретов от самой себя. Я уже давным-давно стала одинокой, и с тех пор мне стало параллельно, что там кому от меня нужно. Это чем-то похоже на обреченность, внутреннее смирение. Я все равно умру, так если жизнь дерьмо, так почему бы не умереть немного раньше?

Но что-то в собственных мыслях мне категорически не нравится. Какое-то звено стремительно выскальзывает из так тщательно мною складываемой логической цепочки. Как будто внутри меня установлен детектор лжи, и при каждой прокрутке одних и тех же мыслей он начинает пронзительно пищать. Что-то не так…

Затем вспоминаю. Чья-то теплая рука держит мою, и мне уже не хочется умирать.

Воздух вокруг холодный, а шею колет что-то острое. Похоже на траву.

Я резко вдыхаю и тут же захожусь в диком кашле, как будто уже лет сто не дышала. Тело рефлекторно отрывается от холодной поверхности — земли, убеждаюсь я.

Он по-прежнему держит меня за руку.

Много лет назад, когда я еще могла видеть, я любила смотреть мелодрамы. Я и Челси — формально, мы были сослуживцами, в реальности — подругами, но были в данной ситуации ключевое слово, — усаживались поздним вечером после тяжелой смены перед экраном и, затаив дыхание и засовывая свои сопливые предрассудки куда подальше, точно зачарованные наблюдали за тем, как он и она влюбляются. Тысячи раз я видела такие моменты, когда она теряет сознание — неважно, по какой причине, — а он ее спасает. Вот так держит за руку и ждет пока…

…она откроет глаза.

В этот момент я ненавижу себя, презираю. Меня абсолютно не беспокоит, почему так сильно раскалывается голова, — единственное, о чем я думаю, так это о том, что сейчас я так же слепа, как и час, как и неделю назад.

Не вижу, как он ухмыляется, но знаю, что он вновь это делает.

Приподнимаюсь на локте и пытаюсь угадать, куда я должна обращаться.

— И давно я… так? — спрашиваю тихо, не узнавая собственного голоса. Спрашиваю, как будто совершила что-то постыдное.

— Довольно давно, — отвечает он уверенно, но по тому, как резко он втягивает носом воздух, я понимаю, что настолько давно, что он уже начал нервничать.

Ким — он оптимист. Редкостная сволочь и тот еще ублюдок, но с ним невозможно думать о том, что будет, если что-то пойдет не так. Ставлю на кон свой ужин, он был на все сто уверен, что я приду в себя этим же вечером, — наверное, именно поэтому и положил мое тело на уже покрывшуюся росой траву.

Странно, но в его присутствии мне становится неуютно. Такое ощущение, что я должна что-то сказать ему, но я не знаю, что в таких случаях говорят.

— Спасибо, что вытащил мою задницу. — Я киваю и пытаюсь улыбаться. — Снова, — зачем-то добавляю.

Он резко отпускает мою руку, как будто понимает, что мне уже не нужна его помощь и дальше я уже сама. Как будто исполнил свой долг и поскакал дальше на своем белоснежном жеребце.

— Ты же знаешь, я всегда рядом, — с каким-то ядом откликается он.

Только Ким может сначала вызывать во мне подобные чувства, а следом за этим тут же пробуждать лютую злость. В такие моменты я начинаю вспоминать пункты из моего всемирно известного списка "Пять причин, из-за которых я ненавижу Кима".

— Если это так тебя утруждает, можешь бросить меня прямо здесь! — с жаром бросаю я и окончательно поднимаюсь с земли. Потому что быть внизу — это уязвимая позиция, а я не могу позволить себе быть уязвимой.

Он опять оказывается близко. Я чувствую на себе его тяжелое дыхание и понимаю, что вечно радужный Ким тоже умеет злиться. Я — его личная красная тряпка, и только мой язык умеет сказать такое, от чего он тут же начинает сотрясаться, как готовящийся к извержению вулкан.

— Они были в дюйме от тебя. — Ким крепко хватает меня за запястье и что есть силы сжимает. Хочет, чтобы я почувствовала боль. — Понимаешь, Кесси?! В дюйме! И теперь, когда они знают, где ты, им ничего не стоит вернуться и продолжить свои попытки поймать тебя. Я не знаю, зачем ты им нужна, но — дьявол тебя побери! — ты чертовски дорогая, если эти подонки готовы землю есть, чтобы только тебя достать!

Затем он замолкает и отпускает меня. Он дышит особенно часто, будто бы только что пробежал десять кругов по стадиону, и я тоже дышу. От нервов, наверное.

— И я тебе тоже поэтому же нужна? — Я хочу провалиться сквозь землю, хочу зажать уши руками, чтобы не слышать ответа на собственный вопрос.

Чтобы как маленькая девочка: "Ким, я тебя не слышу — не слышу — не слышу…"

…

До Детройта ехать сутки. Мы молчим. Начинаю сомневаться, была ли вся эта погоня и глупые откровения, но онемевшей рукой касаюсь затылка и обнаруживаю свалявшиеся в грязи волосы. Значит, не снится.

Ноги поджимаю к подбородку, чихать на то, что ремень безопасности не пристегнут. Я уже начинаю привыкать к тому, что Ким ездит слишком быстро. Как и дышит. В нем вообще всего слишком.

Смущает одно — я не чувствую послевкусия спасения от смерти. Как будто так всегда и было: я еду, поджав ноги, он ведет слишком быстро, почти не тормозит, и в машине больше не играет классика.

Мне вообще не хватает музыки. Слышать и слушать — моя единственная привилегия, так почему я обязана жертвовать ей?

Внутри себя я постоянно танцую. Медленно-медленно…

И глаза у меня завязаны шелковой лентой. Я не слепая — просто хочется не видеть, а только слушать.

В этом видении нет даже Кима — никого, похожего на него. В этом видении только я, и здесь я танцую. Медленно-медленно…

В голове звучит музыка: легкая, осторожная, — а мотив похож на тот, что я придумала. И я не успеваю поймать тот момент, когда музыка из моих мыслей материализуется и начинает ненавязчиво наполнять теплый салон автомобиля.

Я почти счастлива и почти улыбаюсь. Почти чувствую, что Ким, кажется, улыбается тоже.

Но музыка исчезает. Так же резко, как и появилась.

— Ты ненормальный, Ким? — спрашиваю я удивленно.

— Нет, — спокойно отвечает он (как будто тоже думает, что ему все приснилось и на самом деле ничего и не произошло), — просто ты как-то по-особенному реагируешь на музыку, Кесси. Мне порой кажется, что внутри тебя установлена целая музыкальная шкатулка.

— Как та, что ты мне подарил на прошлое Рождество? — вспоминаю с улыбкой.

— Вроде того.

Шкатулка была огромная, из вишневого дерева. Ким тогда сказал, что привез ее из Японии и миниатюрная гейша внутри нее олицетворяет всевидящее око земли, а мелодия — это что-то вроде той колыбельной, которую земля поет нам, чтобы погрузить нас в безмятежный сон. Еще очень долго я потом тщательно ощупывала каждый изгиб, каждую плоскость неподъемной шкатулки, все пытаясь угадать, как же она выглядит на самом деле.

Ким снова молчит. И это молчание медленно сводит меня с ума.

…

Мне жарко, душно. Такое чувство, что еще чуть-чуть, и я точно задохнусь в собственных страхах.

Как хочется сказать: "Нет, ничего нет, не было и не будет, — я все та же Кесси, слепая, одинокая, все та же…" Но у меня нет привычки так бессовестно лгать себе, нет желания унижаться перед собой. Как будто мне мало Кима.

Лгунья Кесси — так бы назвал меня Ким, если бы узнал всю правду. А что? Вполне звучит.

— Тебе жарко? Может, выключить обогрев? — спрашивает он как бы между прочим.

— Нет.

— Может, есть хочется? — интересуется Ким уже более навязчиво.

— Нисколько. Не переживай.

— И жить уже не хочется, да, Кесс?

— Нет, — отвечаю я машинально и даже уже не думаю о смысле сказанного.

— Значит, я зря тут спасаю тебя?

— Может, и зря, Ким. Я не знаю, правда, — честно признаюсь я и прикусываю нижнюю губу. Но никак не могу понять, сказала ли я правду или соврала. Опять.

— Только предупреди, как примешь окончательное решение, — язвит Ким, и мне становится противно.

— Обязательно, — с такой же желчью отвечаю я.

И все же, я несправедлива к нему, но это выше меня — признаться в собственной слабости. Выше — сказать, что я нуждаюсь в нем, как ни в ком другом. Выше — согласиться, что мне действительно очень душно, и вообще я жутко проголодалась.

Это намного выше — сказать: "Ким, у меня от тебя башню сносит".

Вместо этого говорю:

— И как долго ты собираешься меня за собой таскать, как тряпичную куклу?

— Знаешь, Кесс, это как компьютерная игра. Море адреналина, загадок и прочей фигни. Ты скрываешься от погони, сердце уходит в пятки, встречаешь умопомрачительную красотку… Отличие только одно, Кесс: у тебя только одна жизнь. И сохраниться нельзя. Дерьмо, правда?

— А умопомрачительная красотка — это я? — спрашиваю, и он начинает смеяться, истерично.

— И это все, что тебе хочется знать? — интересуется он, но я чувствую, что он нервничает. Потому что почти не дышит.

Когда мы въезжаем в Детройт, уже почти полночь. Чувствую городской запах и суету ночного города. Чувствую, как Ким постепенно расслабляется, но это все потому, что я молчу.

У меня предчувствие, что скоро все закончится.

Опять ложь. Потому что все закончилось еще пять лет назад, когда этот урод говорил мне, чтобы я не двигалась, не пыталась его обмануть…

Все заканчивается тогда, когда Ким ненавязчиво сообщает, что после Детройта наши пути разойдутся. Дьявол.