"История Разума в галактике. Старик. Начало." - читать интересную книгу автора (Койцан Олег Александрович)История Разума в галактике (История Разумной Галактики). Старик. Начало. На первый взгляд, это была обычная звездочка: простенькая, желтенькая – она совершенно терялась среди своих товарок. Что бы хоть как то выделить нашу звездочку из ряда ей подобных, давайте дадим ей собственное имя, и назовем ее… скажем «Солнцем». Значит, Солнце… Единственные два отличия выделяли эту звезду меж подобных ей. Первое: она была весьма своенравным светилом и потому бежала вокруг центра галактики по заметно эллиптической орбите. Большая часть ее пути пролегала в пустынных областях галактики – между ядром и одним из ее рукавов, но раз за виток она ненадолго и по самому краешку, вынуждена была погружаться в столпотворение звезд, царящее вблизи галактического центра. И второе – все пространство, принадлежащее ей, буквально все, куда достигала сила ее притяжения, было заполонено планетами. Ну, может это и легкое преувеличение – конечно, планеты и планетоиды, как это и положено у добропорядочного светила, входящего в сообщество звезд, образующих, не какую-нибудь там неправильную, а вполне даже эллиптическую галактику, пытались вращаться вокруг нее в одной… ну, почти в одной плоскости, и все же под ее властью кружилось два десятка разновеликих миров; а если еще подсчитать и их спутники, то... В общем, Солнце могло считаться довольно богатой звездочкой. Впрочем, вторая ее особенность (а возможно и первая – кто теперь, сквозь бездну миллионолетий, это разберет) была следствием древнего приключения, когда совсем еще юное Солнышко, в своем пожизненном кружении, пересеклось с плотным пылевым облаком, из которого она и набралась такой… солидности. А, впрочем, если вглядеться в ее прошлое попристальней… Дело было так. Совсем молодое, только что сформировавшееся Солнышко – как и водится у молоденьких звездочек – было окружено облачком остаточного материала: как и материи, случайно избежавшей поглощения новорожденным светилом, так и материалом самого Солнца, извергнутым в период начальной стабилизации. Как и у каждой звезды, входящей в сообщество светил, образующих очень даже эллиптическую галактику – напомним, этот остаточный материал, под воздействием магнитного и гравитационного полей звезды (не без участия солнечного ветра), со временем был принужден разместится вдоль оси вращения новообразованного светила нешироким, но достаточно плотным кольцом, что бы… стал возможным – и был запущен – процесс планетообразования. В череде взаимных соударений, взаимного торможения и уравнивания скоростей уже начали формироваться зерна будущих планет, как вдруг наша звездочка столкнулась (а точнее – соприкоснулось) со сравнительно небольшой туманностью – настолько небольшой, что центростремительные, звездообразующие процессы в ней были сильно замедлены. Хотя столкновение и произошло по касательной, Солнце все же захватило из туманности толику материи. Собственная масса солнца подросла на чуть-чуть: уж слишком невелика была разница в скоростях нашей звезды и облака – солнечный свет просто-напросто сметал с пути светила чужой газ. Но вот там, где влияние солнечной гравитации оставалось еще велико, а давление света уже не было столь грандиозным – материя накапливалась, становясь уже частью Солнечной системы. Для того, кто сумел бы это увидеть, зрелище было незабываемым: светило толкало впереди себя волну раскаленного газа, и газ, недовольный столь бесцеремонным к себе отношением, полыхал во всех спектрах, переизлучая насильно навязанную энергию. Старик несколько мгновений полюбовался буйство стихии, мимоходом замечая плетения силовых линий, соединяющих воедино Солнце и туманность – недостаточно сильных, что бы навсегда удержать их вместе, но достаточно влиятельных, что бы изменить их дальнейшую судьбу. Солнце не только многое приобрело, но и что-то потеряло в этом полете сквозь туманность. Цепляясь магнитным, гравитационным полями за эту, вроде бы, безответную дымку, цепляясь широко, Солнце щедро делилось с частицами туманности частью собственной поступательной энергии, энергии вольно лететь вперед. Потеря была небольшой, но достаточной, что бы в галактических масштабах стать заметной – орбита звезды изменилась из почти идеально круговой, на эллиптическую. Увы, Старик, в своем воображении видел эту великую, многоцветную красоту не как величавое в своей многовековой замедленности движение, а стремительным и прекрасным В прошлом своем посещении густонаселенных звездами областей галактики, Солнце, как-то незаметно заполучила на четвертой и пятой планетах… Жизнь. Старик так и не заметил, как та появилась. Может пресловутая панспермия – это когда таинственные межзвездные течения… А, скорее всего Солнце случайно, в своем полете пересекло след одной из товарок, уже беременной жизнью – след, насыщенный мельчайшими спорами, по воле ветра взмывшими в верхние слои атмосферы выпестовавшей их планеты, а за тем оторванные от нее звездным ветром и унесенные давлением света за пределы сферы влияния той звезды. А возможно Жизнь зародилась на четвертой планете Солнца, и спустя короткое время, по той же вечной схеме переселились на менее комфортную, но так же пригодную для существования, пятую планету. Хотя как посмотреть. Четвертая планета: вечно туманный воздух, перенасыщенный водяными парами, вечно облачное небо, слабосильное магнитное поле, едва сдерживающее давление солнечного ветра. Почти нет наклона относительно оси эклиптики. Рай – не планета. И пятый сателлит: помассивней, пусть чуть более засушлив и холоден, зато с более солидной атмосферой и магнитным полем, шутя отражающим жаркие наскоки собственного светила. Серьезный наклон к оси эклиптики, а значит и серьезные сезонные изменения на поверхности планеты. М-да – не ад, конечно… но и не рай – уж точно. В полете через тихие области галактики, Жизнь на обеих планетах окрепла, разрослась и раздробилась миллионами оттенков, буйно развиваясь под лучами своего Солнышка. Но теперь период спокойствия заканчивался, наша звездочка вновь вплывала в богатые светилами пространства галактики. Первыми тревогу почувствовали ледяные глыбы, дремавшие в холодной тиши поля равновесной гравитации, простиравшемся на грани, и слегка за гранью влияния Солнца. Чужое давление сорвало часть из них с оси их вечного парения – некоторых заставила навсегда затеряться в космосе, других вынудила вестницами смерти бродить в Солнечной системе – порой весьма причудливыми путями. Впервые за долгое-долгое время, пространство вокруг Солнышка расцветилось таким огромным количеством комет, вот только это были мрачные цвета – палитра тревог и перемен. Потом, и без того прекрасное в своей выразительности облако звезд, с давних пор украшавшее небеса несущих жизнь планет, заметно стронулось с привычного места и ощутимо стало укрупняться, заполняя собой все больший и больший сектор небес; по ночам, сиянием своим затмевая прочие ночные светила – да-да, и даже собственные луны обжитых миров с трудом могли соперничать в яркости с этим звездным скоплением, – а спустя еще сколько-то времени, даже и днем блистающее сквозь солнечный свет. Впрочем, белковые так увлеченно старались выжить в жестоких играх эволюции, что им было не до красот небес. Хотя… существование белкового организма слишком мимолетно, что бы оценить грозную красоту неспешного движения светил, тем более что ни на четвертой, ни на пятой планетах не было еще никого достаточно разумного, что бы так пристально интересоваться небосводом. Впрочем, это сближение светил, внешне, не несло в себе ничего угрожающего. По всему выходило, что Солнце и безымянное звездное скопление должны были благополучно разминутся – имеется ввиду, достаточно благополучно, не только для самих светил, но и всех их малых спутников. Соприкосновение и гравитационных полей, и более тонких сил было столь мимолетно, столь незначительно и… столь несвоевременно – одна из звезд скопления (престарелая примадонна) была больна, неравновесна, неустойчива, в общем, подходил к итогу очередной круг ее жизни. Это состояние могло длиться и длиться… еще очень долго, а могло разрешиться в любой миг. И… нечаянное вмешательство Солнышка в эту шаткую неустойчивость оказалось весьма неуместно – свершилось неизбежное, и безымянная звезда на краю скопления, обращенного к Солнцу, вспыхнула сверхновой. Замечательно, что наша звездочка уже находилось к этому времени на траектории убегания от скопления, так что Альфа, Бета, горячие протоны и нейтроны, несущиеся в пространстве прочь от агонизирующей звезды, смертью и разрушением сателлитам Солнышка не грозили, но свет… всплеск фотонов, порожденный коллапсирующей звездой, спустя краткий миг (по мироощущению Старика) достигли Солнца, обжигая поверхности ее планет. Да – расстояния между Солнцем и звездным скоплением набежало уже прилично – по крайней мере достаточно, что бы на нашу звездочку пришлась ничтожнейшая часть светового шторма, но все же без потерь не обошлось. Ледяных, спящих под слоем замерзшего газа шаров застывшего камня, неторопливо дрейфовавших по периферии Солнечной системы, впервые коснулся настоящий свет. Впервые над ними под беспощадными ударами фотонов нарождалась настоящая атмосфера, и впервые над этим сонными царствами бушевала настоящая гроза. Но… на этом все и закончилось – дело даже не дошло до плавления водного льда. Тепловой емкости замерзших газов как раз хватило, что бы поглотить всю энергию, пришедшуюся на долю Внешних планет. Трем планетам гигантам досталось и того меньше – на их массивных шкурах предсмертная агрессия чужой звезды не оставила вовсе никаких ран. Ближайшим к светилу планетам и планетоидам, в чьи дубленые шкуры с самого рождения вгрызались солнечные ветры, подобные мелочи вообще были безразличны. А вот две обитаемые планеты – эти пострадали сильно. Особенно досталось планете, расположенной поближе к Солнышку. И пострадало не столько само физическое тело – световой поток от агонизирующей звезды не был столь силен, что бы серьезно обжечь поверхность планеты, но соединение света от родного светила и сверхновой звезды почти тут же привели к серьезному перегреву и атмосферы и почвы – горели леса, от страшной жары умирали животные; возле экватора, где световой поток был особенно силен – кипела вода. Потом облака сомкнулись сплошной пеленой – альбедо планеты возросло в разы, отчасти отсекая ее нутро от буйства межзвездной стихии, но огненный шторм уже успел слизнуть с поверхности планеты всю жизнь, оставив ее ютиться на самом дне океанов. Вторая планета пострадала все же не так сильно. Она и сама была покрупней своей соседки, и обладала значительно более массивными спутником ( а значит и магнитное поле, оберегавшее планету, было весьма велико), имело более толстую атмосферу, располагалась подальше от собственного светила – настолько подальше, что ледовые шапки погребали под собой едва ли не пятую часть планеты; а главное, что позволило ей вынести агрессию чужой звезды без столь уж катастрофических последствий – ось ее вращения имела серьезнейший наклон к области эклиптики, и потому на планете существовало четкое разделение солнечного года на сезоны. И потому удар межзвездной стихии (длившейся на самом деле считанные дни) подчистую выжег полушарие, на котором царило «Лето», уничтожил все живое в субэкваториальном районе другого полушария, но почти не тронул областей объятых «Зимой». А потом… не успел палящий световой поток унестись прочь, как светимость нашей звездочки скачком возросла почти на четверть, надолго изменяя климатические условия внутренних планет. Видимо, после путешествия сквозь туманность, где она успела-таки поднабраться тяжелых элементов, какие-то структуры внутри Солнышка оказались неустойчивы. И возмущение полей, сопровождавшее взрыв безымянной звезды, точнее – возмущение полей, вызванное образованием сверхновой – оказались последним толчком, приведшим к внутренним изменениям в тонкой самоорганизующейся структуре нашей звездочки. Близкий гравитационный удар несколько стимулировал синтез гелия в ядре звезды, количество фотонов, образующихся в результате синтеза, увеличилось. Давление фотонов света возросло и, из-за этого давления, звездочка вскоре слегка разбухла, и фотонам света, с трудом, где конвекцией, где переизлучением, продиравшимся из термоядерной топки центра звезды сквозь неподатливую сверхспрессованную звездную материю – на какое-то время стало чуть легче вырваться из огненных глубин солнца на волю свободного вакуума. В общем, спустя недолгое время после явления сверхновой Солнышко заболело – оно чуть разбухло и засветило немного ярче. Старик еще чуть напряг чувства, время еще немного замедлило бег, дробя тысячелетия осколками столетий. Увы, поле зрения Старика также сузилось, позволяя обозревать лишь одну планету, и после недолгих колебаний, Он выбрал для наблюдения четвертый мир системы, если считать от Солнца. Мир бездонных океанов, – он подурнел: часть воды вознеслась в атмосферу, образуя облачный щит, отгораживающий поверхность от палящих лучей солнца, и из-под водной глади показались многочисленные верхушки островов. Из него исчезли краски: вечная духота, вечный полумрак, не спадающая жара – чуть комфортней оставалось только за шестидесятой параллелью. Тридцатиградусная вода, и относительно прозрачная атмосфера – и… еженощные дожди, и горячие течения, дотягивающиеся сюда от раскаленного экватора, и недостаток кислорода в перегретой воде, но все же, все-же… возможность уцелеть, и развиваться, и приспосабливаться к безумию нынешнего мира. Жизнь… жизни пришлось тяжко – все, что успело выбраться на сушу – сгорело под безжалостным бичом света. Уцелели семена немногих растений, унесенных морскими течениями на холодные север и юг, или вмороженные в лед полярных шапок. Все остальное было сожжено светом или сварено горячей водой – в конечном счете, нет никакой разницы, по какой причине семя потеряло всхожесть: обратилось в кучку мусора плавучего, или горсточку пепла. Теплокровные существа исчезли напрочь, даже следа их генома не осталось на планете. Этот виток эволюции природе пришлось бы делать заново. Впрочем, так уж необходимы теплокровные на планете, на поверхности которой не осталось и мало-мальской, ничтожнейшей льдинки. М-да… И только океан сумел защитить некоторых своих детей. Хотя многое из того, что жило в верхних слоях океана, погибло чуть позже основной катастрофы – под радиоактивным ливнем ионизированных частиц, извергнутым солнцем в недолгий период стабилизации на новом уровне светимости, в силу своей интенсивности сумевшим пробить и хилое электромагнитное поле планеты, и не слишком массивную атмосферу, и обрушиться на ее поверхность почти не ослабленным столь эфемерными щитами. Но, после основной катастрофы, это было уже так – попытка заново убить труп. За то, нетронутыми оставались глубины океанов за шестидесятой параллелью планеты. Эволюция оглядела побоище, тяжело вздохнула, и пошла отбирать из того, что осталось кандитов в разумные. Настали смутные времена: рушились старые, и образовывались новые пищевые цепочки, бывшие жертвы оказывались вдруг вершинами пищевой пирамиды. В этой постапокалиптической круговерти Старика заинтересовал один вид… ну, за неимение лучшего определения назовем этих шустриков головоногими. Это были небольшие (для морских глубин – в которых порой встречались поистине гигантские монстры) мягкие, почти аморфные существа. Прямые предки этого вида когда-то давно, на заре эволюции, сумели выбраться на сушу, и даже какое-то время провели на ней, но, не выдержав изменяющегося климата, не успевая за развитием конкурентов, вынуждены были вернуться в океан. А потом отступить глубже, и еще глубже, уступая свое место более успешным созданиям. Ныне средний представитель данного вида выглядел как… мешок с ворохом щупалец. Мешок, служивший им телом, был, конечно, надет на какое-то подобие скелета, но… за ненадобностью и даже вредностью на таких глубинах, костная масса выродилась в очень пластичную хрящевую ткань. То же произошло с конечностями, переродившимися в некое подобие щупалец, впрочем, вооруженных отнюдь не рудиментарными пальцами. Более того, протискивание тела сквозь вязкую толщу придонных глубин явно пошло им на пользу, они окрепли, даже обзавелись присосками, превратившись в грозное оружие и тонкий инструмент познания, ибо в столь мрачных местах тактильные ощущения были много важнее зрительных. Все чувства стали важнее зрения – впрочем, за истекшее с момента изгнания с поверхности планеты тысячелетия, глазки тварюшки, успели утратить только значительную долю цветочувствительности, а в остальном смотрели на мрачный глубоководный мир почти так же зорко, как и у их далеких предков с суши. И вот, среди гибели большей (и лучшей) части мира, среди агонии уцелевших, для этих всеядных тварюшек наступил рай. Давление приповерхностных хищников, загонявших этих вечных жертв в придонные глубины, исчезло, поскольку эти самые хищники вымерли почти поголовно. Давление плотоядных снизу, из-за оскудения пищевого разнообразия, только возросло. Им оставался только один путь – наверх, ближе к солнцу, а обилие пищи, сыплющейся с поверхности океана в первые времена после катастрофы, давало возможность размножиться сверх всякой меры и породить массу подвидов. И в отличии от придонных хищников, генетическая память этих существ знала каково это: жить ближе к солнцу. И это знание буквально вознесло тварюшек к поверхности океана. Впрочем: вознесло – это немножко перебор. Конечно, восхождение из глубин заняло сколько-то времени – достаточно, что бы солнце уже успело подуспокоиться, перестав извергать в межзвездное пространство гибельные плети протуберанцев. Недостаток кислорода в теплой воде верхних слоев океана, так же не сильно смущал этих животинок. К этой неприятности они приспособились еще в придонных глубинах, обзаведясь там, во мраке, где распад всего, что жило и погибло в океане, отнимал у воды немалую толику растворенного в ней живительного газа, рядом полезных симбионтов. Да и собственные органы дыхания тварюшек были достаточно эффективны в покое, а в движении, когда кислорода требовалось много больше, они умели поглощать его из окружающей воды всей поверхностью тела. Ну, а последующий за годами изобильной кормежки голод, только отточил достоинства существа, утвердив право на выживание самым удачнейшим экземплярам… А еще спустя некоторое время – через какую-то полусотню тысяч оборотов планеты вокруг светила – когда, казалось все уже наладилось и Жизнь вновь, в несколько ярусов, покрывала все пространство, которое только сумело отвоевать у стихий, пришла новая беда. Медленно, очень медленно – процесс обещал затянуться настолько, что на окружающих планетах успели бы смениться целые геологические эпохи – но неотвратимо, светимость солнышка стало возвращаться к естественной докатастрофической норме. Впрочем, поначалу этот процесс, только способствовал расцвету Жизни, делая прежде экстремально-жаркие субэкваториальные пояса планеты более пригодными для обитания, и до минимума сужая пояс смертоносных экваториальных пустынь. Все же, восемь десятых поверхности планеты покрывала вода, представляя из себя, в сущности, единый мировой океан, свободному движению воды мешало очень мало, и Старику прекрасно были видны щупальца теплых и (относительно) холодных течений, опутывающих собой мир. Что касается наших подопытных: снижение температуры воды повысило в ней содержание кислорода, что позволило усложнить строение организма Тварюшек, и хотя оно же привело к некоторому замедлению их метаболизма, и как закономерное следствие, некоторому уменьшению скорости реакции на раздражители, но неожиданно привело к увеличению средней продолжительности жизни. Да и возросшая конкуренция между подвидами приветствовала усложнение охотничьих инстинктов. Еще спустя сколько-то времени, когда все же наступила эпоха сужения ареала обитания и возросла конкурентная борьба между подвидами, на первый план удивительным образом вышли не размеры и быстрота, а точность ответной реакции раздражителю (тем более, что с наступившим похолоданием, общая скорость прохождения сигнала по нервным волокнам опять несколько упала), что наиболее сильно сказалось на численности самых крупных видов Тварюшки. Кроме того, отдельные подвиды в поисках защиты и пищи вновь, как в докатастрофные времена, научились ненадолго выходить на побережья бесчисленных островков, разбросанных тут и там многочисленных архипелагов. Потом похолодало еще, и еще… Беспрерывное мельтешение Жизни перед глазами очень быстро утомило старика, Он задремал, а когда проснулся… Тишина – только плеск волн, накатывающихся на гальку пляжа, нарушал эту тишину. Предзакатные часы, светило уже не обжигает – до ночного ливня еще есть время, но в воздухе уже разлилась вечерняя свежесть. Впрочем, по всем приметам, выходило, что почти обязательного ночного ливня сегодня уже не случится. Хотя… столь далеко на севере давно уже не редкостью были сухие ночи, и порой сквозь просветы в облаках можно было даже увидеть местное светило во всем его блеске, а ночью, в облачных разрывах углядеть луну, а то и фрагменты звездного ожерелья, украшавшего собой небо. Хорошее время, идеальное время для работы. Океан сонно замер… Полный штиль… Из воды, на камни побережья, выбралась пара странных существ. Одно так и осталось на пляже, а второе – второе не спеша огляделось, проковыляло от пляжа вглубь острова, порыскало среди прибрежных скал. За тем, Оно вернулось в океан, но ненадолго – спустя короткое время ведомая Им, на берег выбралась целая группа столь же удивительных созданий. Странность… и во внешнем виде – существа были закутаны в накидки из водорослей, странность в поведении – часть из них без нужды волокла за собой куски многолетних островных растений, некоторые – вороха водорослей, другие – сплетенные из трав кошели, наполненные какими-то то ли камнями, то ли кусками донных отложений. Те, что были с кошелями, сбросили свою ношу возле одной из скал и уковыляли в прибрежную пещерку. Кстати сказать, скала, в том месте, возле которого свалили свои кошели существа, выглядела весьма примечательно. Две, с небольшим отрицательным уклоном относительно морской глади, скальные стены сходились острым углом, образуя довольно узкую, но с весьма высоким потолком естественную нишу, защищенную от ветров с трех сторон света – при чем, весьма закопченную нишу. Да и камни, лежавшие у подножия скалы, все – обугленные, некоторые даже слегка оплавленные – располагались в откровенно осмысленном порядке. Здесь, в каменной выемке, настолько почерневшей от сажи, что даже еженощные дожди не могли полностью смыть черноту, был сложен… очаг? Действительно очаг: к нему уже начали стаскивать извлеченные из пещерки настоящие диковины, для этого, пропитанного влагой мира – сухие ветви растений, их стволы, разделанные на короткие куски – и укладывать их в кострище, явно следуя некоей схеме. И, сюда же, парочка существ аккуратно подтащила, извлеченную из той же пещеры, немалых размеров (в треть роста самого существа) – каменную, почерневшую от сажи снаружи, и металлически отблескивающую изнутри, чашу. Подволокли ее к кострищу, и водрузили на очажные камни, ставшие чаше опорой. Интереснейшим предметом была эта чаша – когда-то она являлась обычным каменным обломком, свалившимся с окрестных скал в один из множества местных ручьев. Тысячелетия его бока обтесывали ручейные воды, тысячелетия с нависающей над ручьем скалы на его макушку стекали дождевые струи, вытачивая в прежде плоской поверхности углубление. А, за тем сие чудо, сотворенное природой, было обнаружено и доставлено сюда, на побережье, что бы теперь служить таинственным целям этих странных созданий. И неоднократно служить – если судить по быстрым, выверенным движениям одного из существ, заделавшим тонкой глиняной перемычкой – вровень со стенками – сток, проточенный в камне водой, а за тем, в только ему известных пропорциях, уверенно принявшегося заполнять чашу камнями, вулканическим шлаком, и другими, неузнаваемыми ингредиентами, извлеченными из оставленных здесь в начале этой странной ночи, кошелей. Потом одно существо вышло из пещеры, неся верхней парой конечностей горящий обломок дерева, и зажгло костер. Ночь… ночь горел костер, ночь существа кружили вокруг него, каждый, занятый собственным делом. Кто-то подтаскивал песок с ближайшего пляжа поближе к костру, сушил его, ровнял, а за тем выводил на его поверхности таинственные узоры. Один размял кусок глины, вылепил из нее желоб, и слегка его обжег на том же костре. Несколько лепили полые глиняные фигуры разнообразнейших форм и размеров. Порой, то одно, то другое существо прекращало работу и уходило в океан, впрочем, что бы через некоторое время вернуться, и продолжить свой труд. И только одно существо, которое теперь, после нескольких часов наблюдения за всей группой созданий, можно было назвать старшим, ни на миг не отходило от костра. Иногда Оно добавляло в огонь дров, иногда что-то подсыпало в чашу, прочее время же пребывало в неподвижности. Время от времени самое маленькое из всех существ, уходило к морю, наполняло там кожаный бурдючок с водой, и, доковыляв до главы группы, обливало его, следя, что бы накидка того всегда была влажной. Так прошла ночь. А на грани ночи и дня, старшее создание приставило к чаше глиняный желоб, потом обычнейшей палкой пробило тонкую глиняную заслонку, перекрывавшую естественный сток чаши. И… разбегаясь веером по прочерченным в песке дорожкам, в изготовленные за ночь формы хлынул поток расплава, заполняя их и переполняя, после уже неспешно растекаясь далее, по отводным канальчикам, застывая под конец причудливыми потеками в совсем уж миниатюрных формочках. И первые лучи солнца озарили единственные, от начала и до конца рукотворные предметы на этом берегу, созданные Существами, выходящими из уютных вод в столь недружелюбный им подлунный мир…
Какой-то посторонний, внешний относительно вселенной Старика, шум вторгся в Его созерцания, вырвал его разум из полудремы, соткал за мгновения вокруг встрепенувшегося сознания тело, и увлек это тело за собой, в неизвестность… Бесконечно долго Старик сопротивлялся увлекающему его течению, но в его сознании все настойчивей и настойчивей звучал чужой шепот, вещавший о мире – Его, Старика, ответственности перед миром, давно и безнадежно находящимся на грани катастрофы. Это продолжалось и продолжалось, а потом вдруг восприятие Старика рывком перешло на некий новый, отличный от прежнего план бытия, и он вспомнил – теперь уже действительно вспомнил кто Он, и что Он. Это было восхитительно – вновь ощущать тело, вновь помнить, а не питать едва не пошатнувшийся рассудок грезами, возникающими в сознании из-за полного отсутствия ощущений телесных. Не все чувства еще восстановились – например зрение пока отсутствовало, а те ощущения, что одеревеневшее тело уже воспринимало, были пока зыбки и неверны. Но Старик твердо знал, что спустя сколько-то времени все это так или иначе придет в норму и не беспокоился напрасно; мозг вскоре вспомнит, как интерпретировать приходящие от проснувшегося тела сигналы. Старик всегда был терпелив, и теперь, когда от него ничего не зависело, решил подготовить свой ослабленный дух к принятию бремени власти и ответственности (его, личных, власти и ответственности, терпеливо дожидавшейся весь срок небытия), и принялся перебирать в мыслях сокровища памяти. Детство, юность, вступление в Орден, годы учебы и работы, это были основы его личности, и сейчас эти основы служили опорой для того, что бы не потерять здравомыслия, или хуже этого – впасть в панику при пробуждении иных, не столь невинных воспоминаний. Некстати вспомнилась последняя греза: бронзовые навершия для острог и копий, крючки разнообразнейших форм и размеров, просто слитки, созданные теми, чьих последователей позже назовут Орденом, до сих пор порой находили в самых забытых уголках планеты – чаще всего, в почти уже недоступных, высоких широтах. Да – почти недоступных. Глобальное похолодание – то, что когда-то привело к возникновению разумной жизни, теперь стремительно убивала не только этот самый разум, но и всю жизнь на планете. Цивилизация умирала. Что там, – сама экосистема планеты умирала. И ни какие самые отчаянные меры, предпринимаемые Орденом, не помогали изменить ситуацию кардинально, только оттянуть неизбежное: распад устоявшейся экосистемы, сокращение ареала обитания, и в итоге – гибель цивилизации, если не самой жизни. Разминая конечности, старик неторопливо выгребал против несильного искусственного течения посреди релаксационной камеры центра восстановительной медицины Института Экспериментальных Технологий. И по привычке, продолжал размышлять. Наступление Льдов, образовавшихся пару столетий назад на полюсах планеты, пока удавалось лишь притормозить, но никак не остановить. Снижался уровень океана, терялись целые территории, многие раньше благодатные поселки оказались едва не на суше. Сокращались растительные угодья, уменьшались районы выпаса морской фауны. Да, ныне опустевшие северные и южные районы, эти богатые кислородом холодные воды, недолго останутся незаселены, – недолго с точки зрения матери природы, и оч-чень долго с позиции отдельного разумного, желающего хорошо питаться самому, а главное, досыта кормить детей сегодня, а лучше прямо сейчас. И хотя, с общим охлаждением мирового океана несколько снизилась общая возбудимость вида в целом, но уменьшение акватории обитания обострило многие социальные конфликты, веками тлевшие в, казалось бы, уже давно едином, объединяющем всю планету без остатка, государстве. Ордену и его сторонникам нужен был успех, успех крупный, способный развеять наступившее уныние, потушить раздражение, сплотить всю расу и дать, наконец, надежду на удачный исход кризиса, иначе… иначе, подспудно тлеющая в обществе истерия способна вырваться из под контроля, и превратился в лавовый поток мировой войны всех против всех. А потом льды и общее похолодание океана поглотят осколки цивилизации, и ВОЗМОЖНОСТЬ обогреть планету, как и ВОЗМОЖНОСТЬ добраться до генетических секретов, взращенных иной планетой, вот уже три сотни лет занимали умы ученых, упираясь тем не менее в – до недавних пор – казалось бы непреодолимое препятствие. Дело было не в отсутствии ракетной техники и систем жизнеобеспечения, способных вывести на орбиту планеты станцию, достаточно вместительную и совершенную, что бы создать сносные условия для жизни и работы некоторому числу космонавтов. Более того, орбитальная группировка, управляемая автоматами, начавшая создаваться полсотни лет назад, была уже достаточно велика. Причина была в хрупком строении нас самих, с легкостью, благодаря пластичному хрящевому скелету, переносящего огромные перепады давления, и… как оказалось, совершенно неспособных, из-за того же непрочного скелета, выносить значительных ускорений. По крайней мере, ускорения, при нашей несовершенной технике, необходимые для достижения первой космической скорости, для вывода на орбиту планеты сколь-нибудь значительного груза, убивали представителя нашего вида гарантированно. При чем, если внутренние органы страдали от деформации несильно то мозг, заключенного, пусть в толстую, но весьма пластичную хрящевую скорлупу, в силу своего объема и массы, не мог уцелеть при столь высоких ускорениях – это-то и было основной проблемой. Решением этой задачи как раз и занималась группа Старика. Пришлось пойти против природы, или точнее – заключить с природой компромисс, искусственно: либо инъекциями, либо хирургически, с помощью имплантантов, укрепить мозговую оболочку. Вот только, инъекции надо было начинать еще на стадии формирования плода, хирургический же метод навсегда делал пациента инвалидом, способным существовать лишь в некотором малом диапазоне давлений. Было решено использовать оба метода: хирургический – весьма ограниченно и только с добровольцами. Первостепенной задачей этих добровольцев была подготовка орбитальной группировки к заселению основной группой космонавтов – монтаж, наладка, ремонт орбитальной техники. В планы Мудрейших Ордена входило, на данном этапе, строительство полноценных космической верфи, пригодной для сборки на ней, из модулей, доставленных с поверхности планеты, кораблей, способных достичь соседней обитаемой планеты. А так же запуск к соседке первых автоматических систем, несущих запасы пищи, топлива, запчастей, научных приборов, инструментов и расходных материалов. Кроме того, выжившие космонавты первой группы, спустя несколько лет должны были стать наставниками космонавтов второго потока, более многочисленного. Сначала коллегиально было принято решение вырастить масимально возможно «горячих» детей – помимо того, что это давало будущим космонавтам беспрецедентно высокую реакцию, это же позволяло сэкономить несколько лет, поскольку эти дети, при ускоренном метаболизме, соответственно росли, развивались и учились гораздо быстрее своих обычных сверстников. Правда, пришлось бы содержать их в искусственно созданной среде – что было бы непринципиально, раз большую часть жизни им бы пришлось работать в космосе. Старик воспротивился этим планам. По его мнению, несколько лет ничего не решали, более того, позволяли достроить требуемые орбитальные объекты. Да и ускорение ответной реакции «горячих» детей, было не столь велико, что бы, к примеру, на космических скоростях уклониться от столкновении с метеоритом – подобные задачи должны били решать пристойно спроектированные автоматы. Зато потеря трети жизни, из-за ускоренного обмена веществ, столь дорогостоящих космонавтов не возместило бы ничего. Далее, по мнению Старика, в столь непростых условиях, каковыми обладал открытый космос, астронавты могли работать Да и еще: возможности современной ракетной техники, даже при условии более прочного скелета новосозданных космонавтов, позволяли доставлять их только на низкую (и весьма нестабильную) орбиту в небольших, заполненных вязкой субстанцией индивидуальных капсулах. Недостатком этого метода были повышенные риски при запуске – из-за небольшой массы капсулы, она обладала весьма ограниченным набором функций жизнеобеспечения. Так что, если корабль-носитель не подхватывал ее на первом же витке, то после данный маневр терял всякий смысл. Трупу все равно где его похоронят: на орбите, в море, в земле; либо еще через пару-тройку оборотов вокруг планеты, бренные останки метеором сгорят в плотных слоях атмосферы. Но иначе космос было не покорить; может быть, в далеком будущем потомки и найдут иные пути к звездам, а пока – или так, или вообще никак. Ну, а после преодоления столь фундаментального препятствия, да при задействованных на освоение космического пространства ресурсов, пилотируемый полет к соседней планете уже не казался чем-то фантастическим. И (не без участия Старика) максимально быстро стал претворяться в жизнь. Преобразование мирового океана другой планеты, приспособление его для существования нашего вида… Старик даже немного пожалел, что он и его соплеменники не являются существами сухопутными. Тогда все прошло бы куда легче. Преобразование атмосферы – цепь автокаталитических реакций. Материковая поверхность – вообще практически двумерный объект. Иное дело мировой океан – не статичный, самоорганизующийся объект, способный за счет неизмеримых внутренних ресурсов скомпенсировать, либо связать и вывести из оборота, почти любой объем неблагоприятных веществ. Нет: безусловно, можно банально сконструировать некоторое количество разновидностей вирусов, либо иных одноклеточных, ударить по основам пищевых цепочек, и через несколько лет получить огромное – размером с планету – кладбище. А потом заняться освоением получившейся помойки. Этот вариант рассматривался, конечно. Но гораздо предпочтительнее было бы, хотя бы ограниченно, вписаться в имеющуюся экосистему. И к этому имелись неплохие предпосылки, ведь средний солевой состав океанов у обеих планет-сестер был весьма схож, а местами вообще совпадал до десятых долей процента. И пока имелась надежда на относительно безболезненное врастание в действующую экосистему планеты-соседки, вариант тотального уничтожения ее биосферы рассматривался исключительно умозрительно, так сказать – в порядке научного бреда. Изучением возможности сосуществования двух экосистем, помимо общего сбора информации, и должна была посвятить себя экспедиция. Именно поэтому ее базу предполагалось расположить либо возле какого-нибудь небольшого внутреннего моря, либо предпочтительнее – глубокого узкого залива сообщающегося с мировым океаном. Опять же, если бы целью экспедиции было бы Основной корабль экспедиции сопровождали еще два идентичных друг другу транспорта, несших на себе во внешних независимых контейнерах запасы топлива, пищи, запчастей и расходных материалов. Так же каждый из транспортов способен был выполнить роль буксира, в случае отказа двигателей головного корабля. Корабль не столько пилотировали, сколько приглядывали за его целостностью и работоспособностью пятеро: медик, пилот-навигатор, энергетик, двигателист, кибернетик-связист. При чем каждый из этой пятерки, в своей области ответственности, разумеется, был специалистом экстра класса – еще из первой волны космонавтов. К тому же, они взяли на себя обязательства, за время полета хотя бы общих чертах изучить несколько дисциплин из круга задач другого члена экипажа – так решался вопрос с излишком свободного времени, поскольку полет должен был длиться почти год в автоматическом режиме, и заняться путешественникам (при отсутствии чрезвычайных ситуаций, конечно) большую часть времени было бы абсолютно нечем. Еще один немаловажный фактор: эта пятерка была воспитателями и преподавателями для остальной полусотни членов экспедиции (которым, кстати, весь полет предстояло провести в анабиозе). И это обстоятельство позволяло не только снять возможные вопросы о легитимности командования, или избежать мелких трений внутри коллектива, но и давало возможность, с высокой долей вероятности, спрогнозировать поведение в кризисной ситуации как всей команды целиком, так и каждого ее члена в частности. После прибытия на орбиту планеты-цели, и выхода из анабиозных капсул, основному экипажу надлежало заняться монтажом небольшой многофункциональной орбитальной станции – ретрансляционного центра и перевалочной базы для грузов. Тем временем мобильные автоматы должны были разведать обстановку на планете. Конечно, корабль летел не в пустоту – общее картографирование ее поверхности было проведено довольно давно, а районы, визуально наиболее удобные для организации научной станции, были исследованы еще и автоматами. Но уточнить текущую обстановку в районах предполагаемого базирования и окончательно определиться с местом размещения колонии, было возможно только по прибытии экспедиции на орбиту планеты, поскольку, из двоякой цели экспедиции проистекало и некое противоречие между ее безопасностью и эффективностью. Необходимо было подобрать: первое – наиболее безопасную площадку для закладки основ колонии; второе – она должна была находиться в районах с достаточно развитой экосистемой, что бы, при имеющихся весьма скудных транспортных возможностях, все же можно было бы вести эффективную научную работу. И такое место нашлось: узкий, но глубоко врезавшийся в материковую твердь древний разлом недалеко от экватора планеты, к сегодняшнему времени превратившийся в симпатичный заливчик, весьма плотно и разнообразно заселенный. А каменистые дно и берега этого милого местечка с легкостью позволяли построить отсекающую его от мирового океана дамбу. Да и водосток в сею обитель ограничивался парой ручьев и одной небольшой речушкой. Так, что, первоначально колонию предполагалось разместить на одном из его берегов, и уж со временем, после тщательных изысканий, переместить ее в сам залив. Спуск на поверхность планеты, при столь мощной атмосфере, можно было организовать достаточно гладко – в одноразовых капсулах, снабженных парашютами, погруппно: в каждой капсуле по пять космонавтов. Стартовый экипаж корабля и одна из пятерок, должны был еще некоторое время оставаться на орбите – координировать на начальном этапе совместную работу экспедиции и институтов материнской планеты (ну и, конечно же, устранять недоделки образовавшиеся при монтаже станции, и исправлять недочеты возникшие при ее проектировании – как без этого). А вот возвращения экспедиции на родину не предусматривалось, увы – подъем из настолько сильного гравитационного колодца на орбиту, гарантированно вел за собой смерть космонавтов. Так что, это был полет в один конец, и каждый его участник был добровольцем, четко осознающим сей непреложный факт. Единственной надеждой на жизнь для этих смельчаков оставалась возможность создать стабильную научно-исследовательскую колонию. И Старик, в награду за самопожертвование, собирался со всей горячностью отстаивать их интересы хоть перед всем Орденом сразу. Именно опеке этой станции, а так же исследованию собранных ее сотрудниками образцов Старик собирался посвятить остаток своей жизни. Ну а пока… Увы – Старик, потому и звали Стариком, что четыре пятых его жизни были уже позади, и недалек был тот день, когда… Смерти старик не боялся, он боялся не успеть сделать все, что должно, а когда сумел разрешить (с той, или иной долей успеха) поставленные перед собой задачи, которые являлись всего лишь вехами на пути к необъятным генетическим сокровищам чужой планеты – жизнь почти закончилась. И отнимать у себя еще два года жизни – пока подготовленная им экспедиция достигнет цели путешествия, пока развернет базу и организует нормальную научную работу – заниматься два-два с половиной года опостылевшей рутиной, в надежде, что жизнь оборвется не раньше, чем удастся вкусить от Нового и Неведомого, было выше его сил. Тогда то к Старику и пришло решение, сразу после старта экспедиции лечь в анабиоз, и так сэкономить кусочек своей жизни для более важных и нужных времен. Возможно, это решение и было тем, на первый взгляд, вроде бы незначительным просчетом, способным обрушить со временем самое обдуманное начинание. Возможно, как верховный куратор, он бы принял иное решение по размещению экспедиции, а может быть – и нет. Ведь явной угрозы не было, да и агрессия со стороны этих огромных, но весьма медлительных, питавшихся исключительно растительной пищей существ, считалась невозможной – перед окончательным утверждением решения развернуть базу именно в этом месте, их не раз провоцировали на агрессивную ответную реакцию, и таковой не добились… Уже полным ходом шла научная работа – сбор и анализ образцов, исследование анатомии от одноклеточных и простейших, до высших форм жизни. Уже был смонтирован стартовый стол, и запущена к родной планете первая почтовая ракета с образцами. Уже, обслужив первый возвращающийся домой транспорт, и вообще: закончив орбитальные работы – спустилась на поверхность планеты последняя группа космонавтов. А потом… Цепочка случайных стечений обстоятельств – нечаянный пожар, начавшийся недалеко от места расположения станции – как раз за пастбищами, где кормились гиганты… Ветер, дувший с материка и раздувавший пожар… Приступ слепой паники среди этих огромных травоядных и то, что убегать они бросились в сторону, занятую зданиями колонии. И гигантский ущерб, нанесенный этими ослепленными страхом гигантами, ростом превышающие любое строение станции, который они нанесли ее временным легким конструкциям. Сколько ценных приборов и, вообще – критично необходимых, да к тому же невосполнимых в условиях колонии запасов, они растоптали, протаранили, изувечили… Разгром, учиненный животными, довершил пожар, спустя некоторое время, добравшийся таки до руин экспедиции. Больно, как больно… Увы, экспедиция потерпела крах. И это было непреложным фактом. У нас на родине, спонтанно возникший масштабный пожар был не возможен в принципе – на экваторе, благодаря высокой влажности воздуха, ну а ближе к полюсам гореть просто было нечему. Впрочем, мы знали о возможности больших пожаров – на поверхности нашей более засушливой соседки мы наблюдали их неоднократно. Да и сами несколько раз их ненароком устраивали – исследовательские модули маневровыми двигателями поджигали растительность, и пожары самопроизвольно разрастались до непредставимых ранее для нас масштабов. Так что вся техника, и тем более жилые модули, были снабжены средствами для борьбы с огнем, но… после разгрома, учиненного гигантами, система пожаротушения не сработала, и пламя поглотило то, что не затоптали животные. Крушение всех его планов. Поскольку, в обозримом будущем, Орден просто не мог себе позволить себе еще раз распылить так же много ресурсов для организации еще одного столь же широкомасштабного космического перелета. А посылать на руины, оставшиеся от первой экспедиции, слабо обеспеченную группу астронавтов, значило отправить их на верную, и совершенно бессмысленную смерть. Старику вежливо напомнили: космическая группировка создавалась не столько для запуска одной экспедиции – Орден не имел права столь широко расходовать ресурсы для решения пусть весьма важной, но одной частной задачи – цели группировки были гораздо шире. Космическая верфь в первую очередь нужна для монтажа орбитальных зеркал предназначенных для перенаправления солнечных лучей к планете, и сборки тягачей, способных доставить эти зеркала на расчетные орбиты. Да и на самой поверхности хватало неподъемных задач и забот: один проект поворота в малонаселенные районы и частичного рассеяния нескольких весьма опасных холодных течений, требовал высадки немалых водорослевых плантаций, и заселение их всей причитающейся живностью. Создания на этих плантациях устойчивой пищевой пирамиды, и насильственное устранение явных перекосов в этой пирамиде, в ожидании пока сама природа не установит итоговый баланс между пищей, и… пищей уже нашей. Что бы с таким трудом перенаправленная на планету солнечная энергия не исчезала бесследно, растворенная подступающим холодом, предстояло организовать частичную изоляцию подсвещаемых городов от просторов открытого океана, высадкой по удобным мелям тех же водорослевых плантаций. Ну и созданием, естественно, инфраструктур, способных при минимальных затратах поддерживать эти плантации – их экосистему в удовлетворительном состоянии. Кроме того… Реактивные двигатели были не самым чистым способом доставки грузов на орбиту, а иных способов освоения космического пространства Орден пока не знал. И хотя стартовые столы располагались в безжизненных, пустынных районах двух крупнейших островов планеты, все же, при столь большом количестве запусков, и они, и прилегающие к ним воды стали напоминать гигантские помойки: свалки отработавших свое первых, и обломки вторых ступеней ракет, пятна недожженного топлива. Да и аварии, избежать которых не было никакой возможности, тоже не шли на пользу экологии. Сильнейшая интоксикация почвы, естественных водоемов и подпочвенных вод в буквальном смысле убила почти все живое на этих островах и сильно опустошила прилегающие к ним океанические воды. И это, не говоря уж о выхлопах реактивных двигателей, отравлявших атмосферу И, Старик, хоть и не охотно, но под давлением столь весомых аргументов, должен был согласиться с тем, что в ближайшие десятилетия его соплеменникам в наименьшей степени необходимо будет думать о добыче столь дорогостоящих знаний, а придется сосредоточить все доступные силы на выживании вида. И все же ему удалось перетрясти систему снабжения, изыскать резервы и отправить транспорт с самым необходимым на помощь поселенцам. Оставалось ждать и надеяться. Ждать дня, когда транспорт доберется до цели, ждать мига, когда он совершит посадку, и надеяться – надеяться, что он доберется благополучно… надеяться, что есть еще кому принять помощь. Ждать и надеяться… И ждать первого и единственного транспорта с планеты. Ждать. Как это трудно в его возрасте – ждать. Старик работал. Перед ним, на просмотровом экране шел видеотчет экспедиции – некрупные животные непривычных форм и расцветок занимались своими таинственными делами. Но не экранное действо занимало внимание Старика: изучая материалы, собранные экспедицией, исследуя образцы тканей, он с изумлением понимал, что эти существа были… невероятны. И главное их достоинство заключалось, конечно же, не в поведении или внешнем виде, а в том, что
(Забавно, как пара промороженных тушек животных, способна изменить ход жизни целой цивилизации.) |
|
|