"Теннисные мячи для профессионалов" - читать интересную книгу автора (Словин Леонид)I. ПРОФИЛЬ НА СКАЛЕ— Ланц? — Причесанная модно женщина-регистратор в Доме творчества раскрыла книгу-алфавит. — Как вы еще сказали? — Возможно, Ланцберг… Любая похожая фамилия. — Здесь все на «л». — Она провела пальцем. — Лааксо, Лебедевы муж с женой, Львовский, Львова, Льдова, Лызлов, Лагины… Он член творческого союза? — Не знаю. — Денисов покачал головой. — Вообще-то пишет. У меня с собой его рукопись. — Сейчас пишут многие. Когда он мог быть у нас? — Предположительно в конце апреля. — Москвич? — Не могу сказать. По выговору — южанин. Впервые с начала разговора она подняла глаза, внимательнее, привыкшие к выражению вежливого участия. — Где он приобрел путевку? В Литфонде? — Не знаю. Может иметь отношение к Туве. — Весной часть путевок реализуется на Украине. — Какой у вас порядок? Предъявление документа обязательно? — Непременно. — А если забыл паспорт? Или на выписке? — Решаем в каждом конкретном случае. — Сами? — Только руководство. Вы из милиции, не мне объяснять. Она слегка коснулась прически. Пока разговаривали, не позволила себе расслабиться или уменьшить избранный ею вначале уровень напряженного внимания. — Не помните таких случаев? — В этом году? Нет! — Отдыхают только работники творческого союза? — Денисов не мог подступиться. — Не только. Особенно в межсезонье. И шахтеры, и рыбаки. — А писатели? — В апреле не так много. Приезжают потом, с началом школьных каникул. — Она пояснила. — В других Домах творчества не берут с детьми. У нас же дети, внуки. Потому наплыв. — Мог человек купить путевку на стороне? Не писатель, не рыбак? Не шахтер? — В межсезонье — пожалуй. — Примерно в то же время у вас находилась женщина -критик по детективу. Он упоминает о ней в рукописи. — Отдыхали несколько критиков-женщин. Так правильнее. Только по детективу ли? — Много отдыхающих? — Одновременно двести восемьдесят пять. Заезд в течение двух дней. Это летом. Весной — двести тридцать пять. — Она вздохнула. — Какой он из себя? — У меня фотографии. Денисов выложил на стол репродукции. «Ланц», как он именовал себя в рукописи, был сфотографирован с относительно небольшого расстояния, однако черты лица казались, смазанными, глаза ни на одном из снимков не были направлены в объектив. — Не знаю. — Снимки произвели явно неблагоприятное впечатление. Ее настороженность удвоилась, если не утроилась. — Как он был одет? — В Коктебеле? Затрудняюсь сказать. Вообще же одевался хорошо. Он шатен, среднего роста. Выговор южный. — Может, действительно с шахт? Здесь много. Кривой Рог, Макеевка… Он был один? — Полагаю, вместе с женщиной. Она оживилась. — Фамилию знаете? — Нет. — Тогда как же? — У входа в корпус, где она жила, два кипариса… — Kpoме все той же рукописи Ланца, Денисов не располагал другими материалами. — Играет в теннис. Была за границей. В Париже, в Греции. Возможны какие-то туалеты… — Здесь это ни о чем не говорит. — Подъем ее сразу угас. — Потом убедитесь. А кипарисы у нас по всей территории. Кипарисы, лох узколистный, орех. — Еще: мужчина, видимо, уехал раньше срока. Надо посмотреть, кто из апрельских не остался до конца. Она покачала головой. — Обычно не интересуемся. Некоторые даже не ставят в известность, что уезжают. — А как же в столовой? — Все равно накрывают. Еще несколько дней. В дверь заглянул кто-то из отдыхающих. — Сейчас, — сказала регистратор, — только поговорю с товарищем. Дверь закрылась. — Есть еще зацепка. Женщину, возможно, зовут Анастасией. Ей около сорока. Носит очки. — Попробую узнать. А пока… Вы были в пансионате «Голубой залив»? Это сразу на набережной. У моря. — Нет. — Еще есть турбаза. Узнайте там. Вы остановитесь у нас? — Пока не знаю. — Я постараюсь поспрашивать. Сможете оставить фотографии? — Да. У меня их несколько. — Из-за этого вы приехали из Москвы? — Да. — Зайдите вечером. Или завтра с утра. Походите… — Регистратор неожиданно смягчилась. — Многие в течение лета приезжают к нам дважды. Дробят отпуска. Может, вы встретите его на набережной. На пляже. Денисов поблагодарил, пошел к дверям. Пока они разговаривали, в темноватом, отделанном плиткой холле собралось несколько отдыхающих, один — высокий, с цепочкой на шее, раздраженно взглянув на Денисова, энергично шагнул к регистратуре. — Разрешите… — Входя, он как-то вдруг согнулся, решительность его сразу исчезла. «Если человек боится войти к регистратору, — подумал Денисов, — как он пишет?» На асфальтовой площадке перед входом было настоящее пекло. Солнце стояло высоко. С теннисного корта доносились тугие щелчки. Высохшие листья ириса вдоль аллей были желтыми. Мимо огромного транспаранта «ТИХО! РАБОТАЮТ ПИСАТЕЛИ!» в шортах, затейливых майках, с амулетами на шнурках шли молодые, и кто-то тревожно-нетерпеливо совсем рядом стучал по неисправному телефонному аппарату. — В сущности, все эти опусы от имени Ланца, — заметил литконсультант Союза писателей, знакомившийся с рукописью в Москве, — суть эссе, произведения особого жанра, сочетающего подчеркнуто индивидуальную позицию автора с непринужденным, зачастую парадоксальным изложением. Стоят ли за каждым описанным эпизодом реальные события, трудно сказать. Скорее, да. Хоть не исключено обратное…| Денисов, приехавший вместе со следователем в особняк у Крымского моста, словно попал на урок литературы — снова «образы главных и второстепенных героев», «изобразительные средства», «язык персонажей»… — …Палитра автора весьма тускла. В манере отсутствует определенная авторская отстраненность, отбор материала. Записи стилизованы под дневниковые. Не исключено, что они таковыми и являются… Это было весьма важным. — Использованный прием требует, однако, известного мастерства — так называемый «поток сознания». Думаю, что сейчас сделано это все же непрофессионально, даже, извините, графомански. Если же говорить о тематике… Эссе легко разделить на три группы: любовь, недовольство героя собой и ревность. По-моему, это главное. — У нас такое же впечатление, — Королевский, следователь, легко соглашался. — Но чем объяснить? В почти документальных описаниях два географических пласта. Смотрите… — Он показал несоответствия. Ланц писал: И рядом: — В Туве нет ничего похожего, мы проверяли. — Королевский следил за тем, как литконсультант выпутается из затруднительного положения. — Никаких изображений поэтов на скалах. И дальше там, потом, — «кипарисы»… Литконсультант — молодой человек в джинсовой куртке -дочитал до конца: — Скорее всего, это прием. Перенесение места действия. Географические названия напечатаны везде с разрядкой. Видите? — Он показал. — Мне кажется, я знаю, о каком месте идет речь. — Молодой человек поднялся, присел на край стола. — Оно в Крыму. — А «четкий профиль поэта?» — спросил следователь. Литконсультант подумал, прочитал нараспев: — «Мой стих поет в волнах его пролива, и — Большой наплыв отдыхающих? — Лет десять назад, рассказывают, отдыхало тысяч сто пятьдесят ежегодно. Там Дом творчества писателей. — Я знаю. Но нам необходимо установить личность автора эссе. — Королевский воспользовался термином. — Других зацепок нет. Оперуполномоченный, — он показал на Денисова, и литконсультант впервые тоже внимательно посмотрел на Денисова, — по всей вероятности, вылетит в командировку Уже сегодня… Разговор Денисова в пансионате «Голубой залив» шел целом по тому же образцу, что и в Доме творчества. На турбазе Денисова попросили зайти через час. В промежутке он сделал несколько заходов в торговые точки — здесь результаты тоже оказались малоутешительными. Видавший виды расторопный парень в гриль-баре мучительно тяжело всматривался в Денисова, соображал, что тому в действительности нужно. Иногда поглядывал на фотографию Ланца. — Что он сделал? — добивался бармен. — Я всю эту шпану знаю. Каждый вечер тут сидят. — Он махнул рукой на колесо от брички сбоку, на стене, против стойки. — Oн художник? Из стереомагнитофонов над баром звучала тихая мелодия, помещение было затемнено, столики все, как один, пусты. — Может, освежиться хочешь? — предложил бармен. — Коллекционное шампанское. За знакомство, а? Оперуполномоченный отклонил предложение. Солнце стояло уже высоко. С вершины, от могилы Волошина, поселок на берег казался небольшим, захолустным, утопающим в зелени несколько многоэтажных зданий — пансионат, турбаза — стояли особо. Вдоль бухты тянулась набережная с домом-музеем поэта; по другую сторону музея располагался Дом творчества. Денисов прошел дальше, к одинокому камню на могиле поэта, скинул куртку. Крошечный электронный будильник, с которым он не расставался, коротко пискнул в кармане, обозначив завершение часа. На море был полный штиль, но воздух не казался прозрачным — в нем словно таяли бесчисленные частички песка. Далеко внизу еле двигался к причалу катер — тонкая белая стрелка впереди. Денисов достал из пакета ксерокопию рукописи, он постоянно вчитывался в нее, стараясь обнаружить второй скрытый смысл. Однако для работников уголовного розыска материала в ней было немного: «Не разделенный отточиями непрерывный, как дождь, авторский монолог… — Денисов сам потом разделил его на короткие главки. — «Поток сознания»?» Денисов отложил рукопись. По другую сторону бухты поднимался скалистый монолит, там был заповедник. В красках Карадага преобладали густые желтые тона. Ночной перелет из Москвы в Крым давал о себе знать. Денисов представил вдруг полутемную площадь и освещенный аэровокзал в Симферополе, снующие в ожидании регистрации пассажиры, не спящие под утро дети; ночной южный базарчик — астры, гладиолусы, персики… Воздушной милиции было не до коллег — Денисов сразу понял: задержка рейсов, дел невпроворот. В третьем часу с «леваком» добрался до Феодосии, к автовокзалу. Часа через полтора пустым автобусом в Планерское… Он вернулся к рукописи. Тот, кто называл себя «Ланцем», писал: На тропинке послышались голоса — к могиле поднимался целый отряд, человек не менее тридцати. Экскурсия. Женщина, первая вступившая на вершину, задохнулась от подъема, сделала шаг, чтоб оказаться дальше от кручи. Денисов оставил рукопись. Утро и этот первый день, казалось, не знали конца. С автостанции в Коктебеле он первым делом отправился разыскивать коллег. Отделение милиции в Коктебеле помещалось в одноэтажном сумрачном здании, в центре поселка. Перед входом белели стены недостроенного помещения — новая дежурка с металлической клеткой-сейфом для оружия. Судя по отсутствию строительного мусора, возведение дежурки продолжалось с перерывами, «хозяйственным способом», уже давно. Внутри было тихо, никто его не ждал, до прихода руководства заходить было бесполезно. Денисов постоял, разглядывая фотографии разыскиваемых Крымским областным управлением. Вор. Убийца. Расхититель. У расхитителя было пухлое лицо, толстые губы, он обвинялся в растрате в особо крупных размерах. Денисов прошел на берег. На рассвете пляжи были чисты, открыты. Прежде чем что-либо предпринять, Денисов предпочел выспаться; лег, подстелив куртку на деревянный топчан. Проснулся уже около семи. По набережной прошла поливальная машина, появились первые любители бега. В отделении милиции, у входа, за низкой перегородкой, рядом с дежурным сидела женщина в халате, в платке, что-то писала. Когда Денисов вошел, женщина нагнула голову, натянула платок, скрывая, видимо, синяк или синяки — следы побоя. Дежурный — старший лейтенант — взял у Денисова удостоверение, быстро вернул: — Начальник уехал в Судак. В райотдел. — Вернется? — Лымарь? После обеда. Или к вечеру. — Заместитель? — Старший опер здесь. Пашенин. Ваш коллега. — Дежурный показал на дверь по другую сторону небольшой дежурки. Старший оперуполномоченный оказался сверстником -рыжеватым, с веснушчатым длинным лицом; особого интереса к коллеге он не проявил — факт, который Денисова скорее удивил, чем расстроил: первый раз у него не сложились отношения с коллегой. Пашенин молча вернул удостоверение, кивнул, когда Денисов сказал по поводу устройства. — Постараемся. — У него был негромкий глуховатый басок. — Телекс наш получили? Из транспортной милиции. — Был. — Как у вас? Тихо? — Держимся. — Он замолчал. Разговора не получилось, Денисов так и остался стоять, куртку он держал в руке — жестко перехватив у воротника. Хотел спросить о горе Волошина, но раздумал: — Зайду позже. Сверстник важно кивнул. — Мне нужно оставить сумку. Оружие. — Дежурный положит в сейф. Будильник в кармане коротко пискнул. Денисов взглянул на часы, на бухту. Пора было спускаться Голосов на тропинке больше слышно не было. Поднявшиеся к могиле стояли под ложной оливой лицом к морю. Денисов заглянул в рукопись скорее по привычке: Денисов взглянул вниз. По-прежнему белой лентой тянулся прибой. Высвеченные солнцем волны казались сверху неподвижными, тяжелыми, будто отлитыми из золота, навсегда замершими в всплеске. Ближе к подножию, на краю, виднелся платный автокемпинг — аккуратные машино-места, расцвеченные палатками; он тоже упоминался в рукописи. Идти в регистратуру было рано. Денисов нашел место на скамье, против причала. Отсюда были видны два ориентира — профиль Волошина на спускающемся к берегу монолите и могила под одиноким деревом на вершине. Скамья была длинной. Несколько женщин пенсионного возраста вязали, переговариваясь между собой; молодой мужчина объяснял мальчику, очевидно, сыну: — В жизни, старик, человек — либо единица, либо ноль! Пенсионерки одобрительно смеялись. Пекло солнце. На развале, в тени, торговали журналами, украшениями из прессованной кости и гипса. Море было спокойным. За оградой, на узком пляже, было полно людей. Денисов закрыл глаза, почувствовал, как проваливается. Так бывало с ним всегда: он плохо Он открыл глаза минут через пять. Вокруг ничего не изменилось, по-прежнему, не переставая, во всем пляжном шли мимо люди, покупателей журналов на развале было так же много, как и несколько минут назад. Отец на скамье выговаривал сыну: — Взрослые не любят, мой друг, когда им говорят об их недостатках. Они хотят, чтобы чаще напоминали, какие они красивые и умные… Денисов больше не пробовал уснуть — только раз можно было сбросить сон и почувствовать себя свежим; при повторе это превращалось в долгую непоборимую дремоту. — …Взрослые, старик, те же дети! Денисов вспомнил племянника; когда жена с дочерью провожали его к электричке, девятилетний сын сестры попросился с ними. В Подмосковье, как все эти дни, лил дождь Дорога к станции была безлюдной. — Привези мне красного кедра, Денисов, — сказал племянник, — думаю покраситься индейцем, а краску добывают только из него. — Он должен был проводить Лину с Haташей назад и очень гордился своей ролью. — Как смотришь? — Идея хорошая, — подумав, одобрил Денисов. Жена сказала: — Блестяще совершенно. «Лина и не представляет, как здесь сегодня…» — Он подумал, что к вечеру попробует дозвониться. — Посторонитесь! — по аллее, почти рядом со скамейкой, ехал мотоцикл с тележкой. У продавщицы винограда начала быстро выстраиваться очередь. «Не пробовали, читая, скажем, «Войну и мир», — спросил у Королевского на прощание литконсультант, — определить, кому из персонажей Толстой дал больше черт собственного «я»? Никогда? — Он дал время подумать, Королевский и Денисов молчали. — Болконскому? Пьеру Безухову? Может, старому князю? Я говорю об этом, потому что вас должно заинтересовать. Есть произведения, в которых виден персонаж, но автор не виден. Это касается не только классики. И есть вещи, где героев не видишь, зато видишь писателя. Я не говорю об автобиографических произведениях, нет! Просто автор все, напрямую, отдал герою. И вы можете сказать про писателя — какой он? Счастливый, грустный? Есть у него родители, дети? Как к ним относится? По некоторым книгам можно сказать даже, что автор ел, когда писал такую-то страницу, какое у него настроение, что прочитал в газете. Бывает, что-то его поразило, и он вписал. Потом сообщение не подтвердилось, сенсация лопнула, а в книге осталось. Ваш автор и не пытается спрятаться за героя, это он и есть -Ланц, только меняет фамилию, места событий, а остальное все оставляет…» Мысль Денисова двигалась упорно в привычном направлении, даже пока он спал. Как и тогда, в кабинете Союза писателей, он снова подумал: «Перенося место действия из Крыма в центр Азии, неизвестно, как он поступил с реальными портретами персонажей…» Выбора, однако, не было. Мужчина, разговаривавший с мальчиком, вернул к действительности: — Каково твое мнение, старик? — спросил он. — По поводу акварелей, которые мы видели в музее почтенного Макса Волошина… — Разговор был насквозь фальшивым, только одни пенсионерки этого не чувствовали. Они явно получали удовольствие. — Ведь, если не считать тех двух, справа, которые нам понравились, все остальное выглядело довольно серо. Не так ли? Транспарант, висевший в вестибюле турбазы, был более чем красноречив: Меньше всего отдыхающих, заметил Денисов, приехало из Ферганы — 8 и из Лиепаи — всего 4 человека. Но именно эти города Денисова не интересовали. — Разве запомнишь кого-нибудь! — Женщина в окошке не скрывала накопившегося в ней к концу сезона ожесточения. — Две с половиной тысячи одновременно. Да еще в арендуемом секторе! Каждые десять дней заезд — до ста в день… — Позади в оконном проеме виднелись доски, на которых, как в табельной, на гвоздиках, висели жетоны, отмечавшие места. — Алфавитный учет не ведем. Где уж тут! «Был бы он из Лиепаи!» — подумал Денисов. — Приходите к старшему администратору, беседуйте. Сегодня его нет, он отдыхает. — Разрешите позвонить? Она вздохнула, все же подвинула аппарат. Денисов набрал номер. — Слушаю. — В милиции трубку сняли не сразу — дежурный отходил. Денисов назвался. — Начальник приезжал? — Нет. — Звонил? — Да. Я сказал, что вы в Доме творчества. — Из Москвы не звонили? Никто не разыскивал меня? — Нет. Никто. — Все тихо? — У нас?! — В отделении не было принято вводить чужих в курс собственных дел. — Порядок. Центральная улица казалась пустой, большинство населения было на пляже, Денисов прошел к рынку, никого почти не встретив; несколько мужчин и женщин — в шортах, в цветных майках — прошли по другой стороне. Зато рядом с неказистым зданием почты, у междугородных автоматов, стояли люди. Автоматы были старой конструкции, изрядно побитые, почти каждый, кто звонил, кулаком помогал монете спуститься по монетопроводу. Сбоку на дереве белели прикрепленные кнопками объявления: «Лапун! Мы на старом месте…» «Продаются три железнодорожных билета Феодосия -Минск…» Одно — Денисова заинтересовало: «Две путевки. Проживание в отдельном двухместном номере. Желающих купить будет ждать высокий молодой человек в синей спортивной форме в субботу в 19.00 или в воскресенье в 8.30 у почты на лавочке…» «Выходит, путевку можно приобрести прямо здесь, в Коктебеле…» — подумал он. В регистратуре Дома творчества он никого не застал, вышел на крыльцо. Асфальтовые дорожки были пусты, залиты солнцем; за ними стеной стояли деревья. Растопленный воздух не двигался. — Товарищ Денисов? — Высокая, в белом халате женщина ступала осторожно, словно боялась надломиться. — Вам пропуск, — она подала красного цвета квадратную карточку, -на право прохода, в душ и на пляж. Сроком на четыре дня. Еще это. На листе, вырванном из школьной тетради, было написано: Подпись была неразборчива. — Бухгалтерия далеко? — спросил Денисов. — Здесь, в административном корпусе. В домик можете сейчас пойти, отдохнуть. Пока будете жить один. В девятнадцать ужин. Не опаздывайте. Дверь увитого плющом здания на набережной была открыта. Внутри находилась столовая — сумрачный приземистый зал. Большая часть мест была занята, в узких проходах между рядами сновали официантки. По другую сторону небольшого вестибюля, позади гардероба, белая узкая лестница вела на второй этаж, в библиотеку. — Первый раз? — Женщина у гардероба сразу обнаружила в Денисове постороннего, вызвала сестру-хозяйку. Шустрая женщина с незагорелым скуластым лицом взяла у Денисова квитанцию, пошла впереди. — Сюда, пожалуйста. — Место Денисова оказалось рядом с дверью на веранду; за столом, кроме него, должны были сидеть пятеро, все они отсутствовали. — Завтрак у нас в девять. «Ей в первую очередь необходимо показать фотографию Ланца», — подумал он. — Обед в четырнадцать. Приятного аппетита. Думая о своем, он забыл поблагодарить. На ужин подали рубленый шницель, желе. Порции были огромные, рассчитаны на неприхотливый вкус, половина оставалась в тарелках. — Кашу будете? — спросила официантка, нестарая, с воспаленными венами на ногах. Денисов не отказался; ел много, оставаясь таким же худым. Официантка принесла дополнительное блюдо — рисовую кашу. Вокруг, Денисов заметил, жевали без аппетита. В столовой было шумно, с веранды доносились голоса, там о чем-то спорила мужская компания. — Еще? — Официантка принялась убирать посуду. Денисов поблагодарил. Когда он уходил, сестры-хозяйки в столовой не было, он нашел ее в раздевалке. — У меня дело к вам… — Он коротко объяснил, кто его интересует, достал фотографию. — Погоди… — Она надела очки, долго рассматривала снимок. Несколько раз казалось, сестра-хозяйка порывается что-то сказать, но вместо этого она вернула фотографию, сняла очки. — Напоминает кого-то. Но кого?! — Я оставлю снимок. Покажете официанткам? — Можно. Денисов посмотрел на часы; первый день командировки заканчивался бесславно: ничто не подтверждало того, что автор эссе, как и его герой Ланц, четыре месяца назад, весной, был в Коктебеле. Из столовой он побрел к себе — в «финский», на двоих, домик, отведенный для проживания. Домик находился здесь же, рядом, в нескольких десятках метров от столовой -маленький, тихий, пустой. Второй жилец в нем так и не появился, Денисову, по всей вероятности, предстояло ночевать одному. Он достал рукопись. Свет был тусклый. Другого пути, кроме как вчитываться в текст эссе в поисках деталей, за которые можно зацепиться при розыске, он не видел. «Любовь, тоска, ревность и ничего существенного, за что можно было бы уцепиться…» — Денисову хотелось оттолкнуться от посылки, которая была бы бесспорной. — Можно? В дверь постучали. Денисов поднялся, отложил рукопись. — Спичек не найдется? — Небольшого роста бородатый человек с большим животом стоял на пороге, на нем были шорты, детская шапочка, полосатая блуза. В руке он держал трубку. Денисов достал спички, он не курил, но сигареты и спички были всегда у него с собой, в сумке. — Спасибо. — Гость прикурил. — Давайте знакомиться. Михаил Мацей. Из Харькова. Поэт… — Он взглянул испытующе. — Пишу для молодежи. Ваш сосед. — Мацей. Я читал вас в «Юности». — У Денисова была жесткая память на трудные фамилии, а Лина выписывала «Юность». — Правильно. — Мацей обрадовался. — А вы? — Денисов. Москвич. — Литератор? — Технарь, — так оно и было вначале. — Московский завод координатно-расточных станков. Поэт тактично сменил тему: — Удивительно хорошее море сегодня. Обратили внимание? Каждый день другое, я не говорю уже — каждый год. — Он затянулся трубкой. — Вы часто бываете здесь? — Последние годы довольно регулярно. А вы? — Впервые. — Я вижу. Обычно тут одни и те же. Кто весной, кто -осенью. — На вид Мацею можно было дать около сорока, но Денисов чувствовал, что в действительности поэт моложе. Старила корявая небритая бородка, живот. — Вы из тех, кто осенью? — Стараюсь дважды. И осенью, и весной. Денисов заинтересовался: — В этом году были? — В мае. Книгу надо сдавать, вот и приходится. — Мой знакомый отдыхал… — Денисов показал словно случайно оказавшуюся у него в руках фотографию. — Не помню, — вспомнив о книге, Мацей сразу заторопился, на снимок взглянул мельком. Денисов не мог ему сказать, как при опознании: «Пожалуйста, посмотрите повнимательнее». — Заходите, — поэт пошел к выходу. — Перед обедом и после ужина я, как правило, не работаю. В дверях он обернулся: — В теннис играете? — Нет. — Жаль. На корте хорошая компания. Денисов проводил его до крыльца, вернулся. «Южный говор…» — определила одна из женщин, разговаривавшая с Ланцем в ту ночь в Москве на вокзале… -Денисов постоял у окна, комнатка была маленькая: стол, два стула, две кровати углом, «Схема эвакуации на случай пожара» сбоку, в рамочке, на стене. — Поэт из Харькова. Вполне мог быть в одной компании с Анастасией…» Он вернулся к рукописи и стал читать: — — — Денисов отодвинул рукопись, потянулся за курткой. Надо было идти. Домик стоял в стороне от главной аллеи, Денисов двинулся напрямик между деревьями. Несколько минут пришлось идти в полной темноте, светильники не горели. Наконец Денисов вышел на асфальт. Впереди шли люди, кто-то невидимый нес включенный приемник. Из транзистора слышалась английская речь. Денисов подошел к телефону-автомату, набрал 02. — Начальник на месте? Это Денисов, из Москвы. — Товарищ Лымарь? Нет. — Дежурный так и не стал многословнее. — Дома? — Нет. А вы где? — спросил он, в свою очередь. — В Доме творчества. — Ну, и он там. На территории, у пищеблока. Координаты были расплывчаты, Денисов повернул назад, как ему показалось, в сторону столовой, снова попал в темноту. Вокруг свистели цикады. Асфальт под ногами исчез, Денисов шел тропинкой между двумя рядами кустарников, попал к ручью — проходя днем, он не заметил его. Впереди засветлела стена приземистого здания. Это была столовая, он подошел к ней с другой стороны. «Как тут тихо…» Денисов подергал дверь — она была заперта. Двинулся назад, в темноту — с ходу налетел на дерево. «Недостойно опера…» — подумал он. — Товарищ, подождите, пожалуйста, — донеслось негромко от столовой. Денисов оглянулся. Из темноты, за столовой, кто-то, прижавшись к стене, незаметно следил за его проходами. — Вы мне? — Денисов сделал несколько шагов, остановился. — Да. — Это был молоденький сержант, сотрудник милиции. Из-за угла он наблюдал за промтоварной палаткой, на которую Денисов только теперь, обойдя ее дважды, обратил внимание. У палатки была массивная — «не по чину» дверь, тяжелый замок. «Видимо, тут не только зубная паста и крем…» — подумал Денисов. Он подошел ближе. — Вы здесь живете, в Доме творчества? — Сержант цепко держал взглядом одновременно лицо и руки Денисова, в то же время не исключал возможности нападения на себя с боку, со двора столовой. Денисов знал это состояние. — Документы с собой? — спросил сержант. — Я свой. Сержант сильно нервничал — его следовало немедленно успокоить. Но главное — не двигаться, не доставать ничего из карманов. — Двести тридцать пятый приказ в силе? Действует? -спросил Денисов. Приказ этот висел на видном месте во всех дежурных частях, и вся милиция на инструктажах изо дня в день повторяла основные его положения — о вежливом и внимательном отношении к гражданам. — Действует, — милиционер подумал. Он оказался смышленым. — Пожалуй, я знаю, кто вы. Дежурный говорил на разводе… — Сержант нажал манипулятор рации. — Товарищ начальник! Смирнов докладывает. Оперуполномоченный из Москвы… Да, здесь он. Приедете? У пищеблока. — Сержант выключил рацию, объяснил: — У нас вчера палатку хотели обокрасть. — Кто, известно? — Думаю, пацаны. В конце аллеи показались огни, шла машина. — Начальник — майор Лымарь Иван Федорович. — Смирнов поправил фуражку. — С ним старший опер, Пашенин. Машина остановилась, вышли двое. — Привет, Денисов. — Лымарь оказался подвижным, с живым, обманчиво приветливым лицом и глубоко внутрь спрятанной озабоченностью; типичный выходец из уголовного розыска. — Как дела? — Он словно знал Денисова сто лет. — Нормально. — Рад встрече. С Пашениным ты вроде знаком. — Он показал на старшего опера, неловко топтавшегося сзади. -Вечером второй раз пришлось ехать в райотдел, в Судак. Только освободился. Полно дел. Но будем тебе помогать. Слышишь? Все, что от нас зависит! — Получили наш телекс? — Да. Личный состав ориентирован. Сегодня на инструктаже снова повторили приметы… Вы передали «Ланц»? — Да. Он сам себя так назвал. Денисов не воспользовался паузой, Лымарь продолжил: — Сколько уже дней прошло? — Сегодня четвертые сутки. — Пока ничего? — Нет, обстоятельства не ясны. Денисов вспомнил эпиграф, выбранный Ланцем к своей рукописи: «Тут лежит перо жар-птицы, но для счастья своего не бери себе его…» И дальше: «Так просто! Пойми, безумец! Посмотри на часы… Давай же оправдывай ее! Скажи, что в эту минуту она тоже смотрит на часы, скучает…» С аллеи раздались голоса, женщина ругала ребенка, просившегося на руки. Ночь полна была невидимыми людьми, пением цикад. Лымарь поинтересовался главным: — Как он стрелял? — В упор. — Денисов понял, кого и что имеет в виду Лымарь. — Одним патроном. Собственно, там и был один патрон. |
|
|