Глава 6

До этой минуты я как-то не обращал внимания, что Пенни ни разу не назвала меня мистером Бонфортом.

Просто, видимо, не могла себя заставить, поскольку я им больше не был. Я теперь опять был просто Ларри Смизи, актеришка, которого наняли, чтобы сыграть ее босса.

Я откинулся на спинку сиденья и вздохнул, а потом позволил себе расслабиться. Значит, дело это у нас все-таки получилось, и мы вышли из него с честью. Я физически ощущал, как сваливается с моих плеч этот тяжелейший груз. Я даже не подозревал, насколько он был тяжел, этот груз, пока не сбросил его. Даже моя «хромая» нога перестала ныть. Я наклонился, похлопал Пенни по руке, сжимавшей баранку, и заговорил своим собственным голосом:

— Как я рад, что все кончилось! Но мне теперь долго будет не хватать вас, дружок. Вы отличный товарищ. Однако все, даже самое лучшее, имеет конец, приходит время расставания и с самыми дорогими друзьями. Надеюсь, мы еще встретимся когда-нибудь.

— Я тоже надеюсь.

— Надо думать, Дак найдет какого-нибудь контрабандиста, чтобы спрятать меня на время, а потом тайком доставить на борт «Тома Пейна»?

— Этого я не знаю. — Голос ее звучал странно, я бросил на нее искоса взгляд и увидел, что она плачет, Пенни плачет? Сердце мое дрогнуло. Неужели из-за того, что мы расстаемся? В это я никак не мог поверить, хотя в душе страстно желал. Кто-нибудь, вероятно, полагает, что, благодаря красоте моего лица и безукоризненным манерам, женщины считают меня неотразимым, но грустная истина заключается в том, что огромное большинство их находит в себе силы противостоять моему обаянию. Пенни, по-видимому, это удавалось без особых усилий.

— Пенни, — сказал я быстро, — к чему эти слезы, дорогая? Так и машину разбить недолго.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Ну хорошо… Тогда расскажите мне все. Что же все-таки случилось? Вы же сказали, что его нашли, а больше я ничего не знаю. — Внезапно мне в голову пришла ужасная, но вполне логичная мысль. — Его нашли живым, не так ли?

— Да… он жив… но они его изуродовали… — Рыдания снова сотрясли ее тело, и мне пришлось перехватить руль. Она тут же взяла себя в руки. — Извините меня.

— Может быть, вы хотите, чтобы машину повел я?

— Нет, я сейчас приду в себя. Кроме того, вы не умеете… Я хочу сказать — подразумевается, что вы не умеете водить автомобиль.

— Что?! Вот еще глупости какие! Я умею водить, а теперь уже не имеет значения, что… — И тут я замолчал, так как неожиданно понял, что значение это пока имеет, да еще какое! Если обращение этих негодяев с мистером Бонфортом было таким грубым, что оставило на нем видимые следы, то он, надо полагать, не сможет появиться на публике в таком состоянии, во всяком случае, не пятнадцать минут спустя после того, как его приняли в Гнездо Кккаха! Возможно, мне все же придется выступить на этой пресс-конференции и отбыть с Марса на глазах у почтеннейшей публики, а Бонфорта доставят на борт корабля тайком. Ну что ж, ладно, будем рассматривать это, как выход на публику после спуска занавеса.

— Пенни, Дак и Родж хотят, чтобы я еще некоторое время не выходил из роли? Мне придется выступить перед репортерами? Или нет?

— Ничего я не знаю! Не было времени, чтобы все это обговорить.

Мы приближались к складам на краю поля, и колоссальные полусферы Годдард-Сити, похожие на гигантские мыльные пузыри, были уж совсем рядом.

— Пенни, притормозите машину и давайте поговорим всерьез. Должен же я понимать, как действовать дальше.

Водитель машины, оказывается, разговорился и я не стал спрашивать, произошло это после применения иглотерапии или обошлось без нее. Потом его отпустили на все четыре стороны, и маску не отобрали.

Машина, имея Дака за рулем, тут же рванулась в Годдард-Сити.

Мне просто повезло, что меня в ней не было — космонавтам не следует разрешать водить что-либо кроме космических кораблей.

Они сразу же бросились по адресу, который им дал водитель — где-то в Старом Городе, под самым первым куполом. Я думаю, это нечто вроде каменных джунглей, образующихся во всех портах мира со времен, когда финикийцы на своих парусниках впервые обогнули Африку. Там гнездятся бывшие заключенные, проститутки, торговцы наркотиками, бандиты и прочий сброд, а полицейские туда заходят лишь парными патрулями.

Информация, выжатая из водителя, оказалась верной, но устаревшей на несколько минут. В комнате явно содержался пленник, стояла койка, в которой, судя по ее виду, он провел, не вставая, более недели; на столе стоял чайник — еще горячий, а на полке завернутая в полотенце лежала чья-то старомодная челюсть, в которой Клифтон опознал челюсть Бонфорта.

Самого Бонфорта не было и в помине, равно как и его похитителей.

Дак и другие уехали, намереваясь придерживаться ранее согласованного плана, то есть оповестить о похищении, будто бы имевшем место сразу же после церемонии Усыновления, и оказать давление на Комиссара Бутройда, угрожая ему обратиться за помощью к Гнезду Кккаха. И тут-то они и нашли Бонфорта.

Они просто наткнулись на него на улице, еще не покинув пределов Старого Города. У него был вид несчастного бродяги, обросшего щетиной недельной давности, грязного и явно не в своем уме. Мужчины его даже не узнали, но Пенни узнала и заставила их остановить машину.

Она снова разрыдалась, когда дошла до этой части своего рассказа, и мы чуть не врезались в колонну тягачей, волочивших грузы в один из доков, принимавших грузовые корабли.

Наиболее вероятная реконструкция того, что произошло, была такова: те парни, что были во второй машине и должны были устроить нам аварию, сообщили в свой штаб о том, что произошло, а таинственные лидеры наших противников решили, что идея похищения себя исчерпала и больше для их целей не годится.

Несмотря на аргументы, высказанные в свое время Даком, я очень удивился, что они просто не убили Бонфорта. Только позже я понял насколько тоньше был их замысел, насколько больше он соответствовал их целям и насколько он был жесток — куда более жесток, чем простое убийство.

— А где же он теперь? — спросил я.

— Дак отвез его в гостиницу для космолетчиков, в куполе номер три.

— Мы тоже направляемся туда?

— Я не знаю. Родж успел только приказать, чтобы я забрала вас, а потом они тут же исчезли в служебном входе гостиницы. Ох, боюсь, нам туда ехать опасно. Ума не приложу, что делать.

— Пенни, остановите машину.

— Зачем?

— Наверняка в ней есть телефон. Мы не сделаем ни одного шага, пока не выясним — или не догадаемся сами — что нам делать. Я уверен лишь в одном — я не должен выходить из роли до тех пор, пока Дак или Родж не решат, что мне пора слинять. Кто-то обязан выступить перед репортерами. Кто-то должен официально отбыть на борт «Тома Пейна». Вы уверены, что мистера Бонфорта нельзя подремонтировать так, чтобы он все это проделал?

— Что? На это нет ни малейшей надежды! Вы ведь не видели, каков он сейчас!

— Верно, не видел. Но готов поверить вам на слово. Ладно, Пенни, я снова мистер Бонфорт, а вы моя секретарша. С этого мы и начнем.

— Хорошо… мистер Бонфорт.

— А теперь, пожалуйста, попробуйте соединить меня по телефону с капитаном Бродбентом.

Нам так и не удалось найти в машине список телефонов Годдард-Сити, и Пенни пришлось прибегнуть к помощи справочной, но наконец она получила номер Клуба космолетчиков. Я хорошо слышал весь разговор.

— Клуб космолетчиков. У телефона миссис Келли.

Пенни прикрыла трубку ладонью.

— Мне представиться?

— Говорите правду, нам скрывать нечего.

— Говорит секретарь мистера Бонфорта, — сказала она деловым тоном. — Не у вас ли его пилот, капитан Бродбент?

— Я хорошо знаю его, милочка, — потом донесся крик: Эй! Эй, вы, трубокуры, никто из вас не заметил, куда подевался Дак? — Пауза. Затем: — Он, оказывается, пошел в свою комнату. Сейчас я вам позвоню.

Через несколько секунд Пенни сказала:

— Шкипер, это вы? С вами будет говорить Шеф. — И отдала мне трубку.

— Дак, это Шеф.

— Какого… Где вы находитесь, сэр?

— Мы все еще в машине. Пенни заехала за мной вовремя. Дак, мне кажется, Билл назначил пресс-конференцию? Где она должна состояться?

Он помедлил, прежде чем ответить.

— Я очень рад, что вы позвонили, сэр. Билл отменил пресс-конференцию. У нас тут произошли… произошли небольшие изменения в ситуации.

— Пенни мне рассказала. В общем, я таким решением доволен — уж очень устал. Я решил не оставаться тут на ночь. Нога сильно разболелась, и мне требуется хороший отдых в невесомости. — Я-то терпеть невесомость не мог, а Бонфорт это состояние очень любил. — Может быть, вы или Родж извинитесь за меня перед Комиссаром, ну и все такое прочее?

— Мы обо всем позаботимся, сэр.

— Отлично. Как скоро вы сможете организовать для меня шаттл?

— «Эльф» уже ждет вас в порту, сэр. Если вы подъедете к воротам номер три, я позвоню — и космодромная машина будет подана прямо туда.

— Отлично. Отбой.

— Отбой, сэр.

Я отдал трубку Пенни, чтобы она вложила ее в зажим.

— Кудрявенькая, мне неизвестно, можно ли организовать подслушивание на этой волне или вся машина уже раньше была набита «жучками». В любом случае им могут быть известны два обстоятельства: во-первых, где находится Дак, а следовательно, где находится и мистер Бонфорт. И во-вторых, что я собираюсь делать дальше. Это вас наводит на какие-нибудь мысли?

Она подумала, потом вынула свой секретарский блокнот и написала: «Пожалуй, нам лучше избавиться от машины». Я кивнул, взял у нее блокнот и написал: «Далеко ли отсюда до ворот номер три?» Она ответила: «Можно добраться пешком».

Мы молча вылезли из машины и двинулись вперед.

Машину мы бросили на стоянке какого-то начальника возле одного из складов. Без сомнения, ее в свое время обнаружат и вернут настоящему владельцу. Сейчас такие мелочи нас не должны были волновать.

Мы прошли около полусотни ярдов, когда я вдруг остановился. Что-то было не так. Нет, нет, не погода.

День был ослепителен, солнце ярко сверкало на пурпурном небосводе Марса. Ни машины, ни пешеходы не обращали на нас ни малейшего внимания, а если и обращали, то скорее на красивую молодую женщину, а не на меня. И все же я чувствовал себя не в своей тарелке.

— Что-нибудь не в порядке, сэр?

— А? Ах вот оно, значит, что!

— Сэр?

— Я перестал быть Шефом, вот что! Не в его характере пробираться тайком, как мы это делаем сейчас! Пенни, нам надо вернуться!

Она не стала спорить и послушно пошла за мной обратно к машине. На этот раз я устроился на заднем сиденье, стараясь выглядеть как можно внушительнее, и приказал ей отвезти меня к воротам номер три.

Это были не те ворота, через которые мы выезжали с космодрома. Думаю, Дак выбрал их по той причине, что через них проходили преимущественно не пассажиры, а грузы. Пенни пренебрегла всеми указателями и надписями и подогнала «Ролс» прямо к воротам.

Полисмен, охранявший вход в терминал, попытался было остановить ее, но она холодно бросила ему:

— Машина мистера Бонфорта. Будьте добры, передайте в офис Комиссара, чтобы ее забрали отсюда.

Полисмен растерялся, глянул на заднее сиденье, по-видимому, узнал меня и разрешил поставить машину.

— Наш лейтенант требует, чтобы территория перед оградой ничем не загромождалась, мистер Бонфорт, — извинился он, но я думаю, в данном случае он не станет возражать.

— А вы можете позвонить сразу же, чтобы машину забрали, — сказал я. — Мы с моей секретаршей убываем немедленно. Что, космодромная машина за мной уже пришла?

— Сейчас узнаю у привратника, сэр. — Он ушел.

Полисмена я рассматривал как «необходимое и достаточное» количество зрителей — достаточное, чтобы удостоверить факт прибытия мистера Бонфорта в правительственной машине и его же отбытия на свою космическую яхту. Я зажал под мышкой жезл, подобно наполеоновскому маршалу, и захромал вперед с Пенни, послушно шедшей за мной в кильватере.

Полицейский разговаривал с привратником, затем поспешил к нам, и лицо его расплылось в улыбке.

— Космодромная машина ждет вас, сэр.

— Большое спасибо. — В душе я поздравил себя с точным расчетом времени.

— Да, и еще… — Полицейский покраснел и торопливо добавил шепотом: — Я тоже экспансионист, сэр. Сегодня вы сделали доброе дело. — Он глянул на боевой жезл с явной завистью.

Мне было хорошо известно, как вел себя Бонфорт в подобных случаях.

— О, благодарю вас. Желаю вам побольше нарожать ребятишек. Нам они пригодятся, чтобы завоевать прочное большинство.

Он захохотал куда громче, чем того стоила острота.

— Это вы здорово сказали! Можно мне поделиться с друзьями?

— Ради бога! — мы пошли дальше, и я ступил на порог.

Привратник тронул меня за рукав.

— Э-э-э… позвольте ваш паспорт, мистер Бонфорт.

Надеюсь, я не дрогнул ни одним мускулом лица.

— Наши паспорта, Пенни!

Она окинула привратника ледяным взглядом.

— Всеми формальностями, связанными с отлетом, занимается капитан Бродбент.

Привратник взглянул на меня и тут же отвел глаза в сторону.

— Я не сомневаюсь, что все в порядке. Но в мои обязанности входит проверка паспортов и занесение в ведомость их серий и номеров.

— А-а, понятно. Что ж, полагаю, мне придется вызвать капитана Бродбента с летного поля сюда. У моего шаттла время взлета строго фиксировано? Тогда вам придется снестись с Центром управления полетами и договориться о задержке вылета.

Но Пенни, казалось, вышла из себя от гнева.

— Но это же просто чудовищно, мистер Бонфорт! Мы никогда раньше не подвергались такой проверке! Во всяком случае, на Марсе!

Тут вмешался и полисмен:

— Конечно, тут все в порядке, Ганс. В конце концов, это же мистер Бонфорт!

— Я понимаю, но…

Я прервал его с обаятельной улыбкой:

— Есть более простой выход. Если вы… кстати, как ваша фамилия?

— Хаслуонтер. Ганс Хаслуонтер, — крайне неохотно ответил он.

— Мистер Хаслуонтер, если вы позвоните Комиссару Бутройду, я поговорю с ним, и таким образом мы сэкономим время, которое придется потратить на приход сюда моего пилота — то есть мне это даст выигрыш в час или два драгоценного времени.

— Хмм… мне бы этого не хотелось, сэр. Может быть, я позвоню в офис Капитана Порта? — предложил он с надеждой в голосе.

— Дайте-ка мне номер Комиссара Бутройда. Я сам позвоню ему. — На этот раз я вложил в свой тон некоторое количество льда. Мое лицо и интонация соответствовали манерам занятого и важного человека, который долго пытался быть демократичным, но его уже стала раздражать мелочная бюрократическая придирчивость нижестоящих.

Это решило дело. Привратник сказал:

— Все в порядке, мистер Бонфорт. Прямо беда с этими правилами.

— Мне ли этого не знать! Благодарю вас, — и я пошел к турникету.

— Мистер Бонфорт! Постойте! Взгляните сюда! — Я оглянулся.

Эти проклятые крючкотворы служащие задержали нас как раз настолько, чтобы пресса смогла накинуться на меня. Один из репортеров уже опустился на колено, нацеливая на меня камеру стереосъемки.

Он оторвал от камеры взгляд и заорал:

— Возьмите жезл так, чтобы все его видели! — Несколько других, держа в руках всевозможные орудия своего ремесла, окружили нас. Один забрался на крышу «роллса».

Кто-то чуть ли не в рот пихал мне микрофон, кто-то наставлял на меня похожий на обрез микрофон направленного действия.

Я разозлился, как красавица, увидевшая в светской хронике свое имя напечатанным мелким шрифтом, но потом вспомнил, кто я такой. Улыбнулся и замедлил шаги. Бонфорт всегда учитывал, что движение передается на экране в ускоренном темпе. Мне следовало помнить об этом.

— Мистер Бонфорт, почему вы отказались от пресс-конференции?

— Мистер Бонфорт, известно, что вы намеревались потребовать от Великой Ассамблеи даровать марсианам полное Имперское гражданство. Прокомментируйте это!

— Мистер Бонфорт, когда вы намерены поставить вопрос о вотуме доверия правительству?

Я поднял руку, в которой держал боевой жезл, и усмехнулся.

— В очередь, пожалуйста! Так какой же вопрос был первым?

Все, конечно, опять заорали хором. Пока они там разбирались с вопросом о первенстве, подоспел Билл Корпсмен.

— Имейте совесть, друзья! У шефа был очень тяжелый день! Я отвечу на все ваши вопросы.

Тут я поднял руку.

— У меня найдется минута-другая, Билл. Джентльмены, я сейчас отбываю, но постараюсь ответить на самое главное из того, что вы спрашивали. Насколько мне известно, нынешнее правительство не планирует пересмотр отношений Марса с Империей. Поскольку я не имею никакого официального положения, мое мнение тут вряд ли имеет вес. Рекомендую задать этот вопрос мистеру Кироге. Что же касается того, когда оппозиция поставит вопрос о доверии, я могу только сказать, что мы не намерены этого делать, пока не будем уверены в победе. Это вы знаете не хуже меня, не правда ли?

— Немного же вы нам открываете! — выкрикнул кто-то.

— А я и не намеревался говорить вам много, — парировал я, смягчая слова улыбкой. — Задайте мне вопрос, на который я имею право ответить, и я на него отвечу исчерпывающе. Спросите меня, например, что-нибудь вроде «А-перестали-ли-вы-бить-свою-жену» и тут же получите соответствующий ответ. — Тут я слегка заколебался, вспомнив, что Бонфорт славится своей откровенностью и честностью, особенно в отношениях с прессой. — Но я не собираюсь водить вас за нос. Вы все знаете, зачем я прибыл сюда. Давайте поговорим об этом… И если хотите, можете цитировать все, что я скажу. Я покопался в памяти и выудил оттуда подходящий отрывок из речей Бонфорта, которые изучал. — Истинное значение того, что произошло сегодня, состоит не в том, что это величайшая честь когда-либо оказанная человеку (при этом я помахал боевым жезлом), а в том, что это доказывает возможность перебросить мост между двумя великими народами, мост через разделяющую их пропасть отчуждения. Наша раса прорвалась к звездам. Мы скоро узнаем, нет — мы уже знаем, что пока мы в меньшинстве. Если мы хотим, чтобы наше продвижение к звездам было успешным, мы должны быть честны, скромны и чисты сердцем. Мне приходилось слышать, что наши соседи-марсиане хотели бы добиться превосходства над нами и на Земле, если бы им представилась такая возможность. Это чушь — Земля не годится для марсиан. Так будем же защищать то, что принадлежит нам по праву и не станем, действуя под влиянием страха или ненависти, впадать в соблазн неразумных и скороспелых деяний. Звезды не могут быть завоеваны людьми с мелкими страстишками, для этого надо быть великими, как велик сам Космос.

Один из репортеров поднял бровь:

— Мистер Бонфорт, сдается мне, я уже слышал эти слова в речи, произнесенной в прошлом феврале?

— А вы услышите от меня то же самое и в следующем апреле. А так же в следующем январе, в следующем марте и во все прочие месяцы. Истины следует повторять как можно чаще. — Я оглянулся на привратника и добавил: — Боюсь, у меня больше нет ни минуты, иначе я задержу вылет.

Я повернулся и пошел через турникет, сопровождаемый верной Пенни. Мы втиснулись в маленький, покрытый свинцовой броней автомобиль, и дверь с громким стуком закрылась за нами. Машина была с автоматическим управлением, так что мне не пришлось брать на себя роль водителя. Я опустился на сиденье и наконец расслабился.

— Вы справились с этим просто замечательно, — серьезно сказала Пенни.

— Но я здорово испугался, когда тот парень поймал меня на повторении старой речи.

— Ничего, вы прекрасно вывернулись. Это было вдохновение в самом прямом смысле этого слова. Вы… вы… вы говорили совсем так, как сказал бы он.

— Там не было никого, кого я должен был бы называть по имени?

— Пожалуй, не было. Впрочем, если даже и были два-три человека, то они вряд ли могли ожидать к себе внимания с вашей стороны в такой суматохе.

— Да, попал я в положение! И еще этот копуша привратник со своими паспортами! Пенни, мне кажется, они должны храниться у вас, а не у Дака.

— А он их и не хранит. Мы всегда носим их при себе. Она порылась в сумочке и достала оттуда маленькую книжечку. — Вот мой, но я не посмела предъявить его.

— Почему?

— Его паспорт был при нем, когда его похитили. Мы тогда не решились подать заявление о выдаче дубликата — это было слишком опасно.

Внезапно я ощутил смертельную слабость.

Не получив инструкций ни от Дака, ни от Роджа, я продолжал разыгрывать роль Бонфорта и на борту шаттла, и на борту «Тома Пейна». Это было легко. Я просто прямиком направился в каюту хозяина и провел бесконечные омерзительнейшие часы в невесомости, грызя ногти и гадая, что же происходит сейчас там — внизу, на поверхности Марса. С помощью пилюль от космической болезни мне в конце концов удалось уснуть тревожным сном, но это была ошибка, так как снились мне кошмары, в которых я появлялся без штанов, репортеры тыкали в меня пальцами, полисмены хватали за руки, марсиане целились из своих жезлов. И все они знали, что я подделка, и все спорили меж собой, претендуя на право расчленить меня и спустить куски в канализацию.

Разбудил меня рев сирены, возвещавший о конце невесомости.

Мощный баритон Дака отдавался в ушах:

— Первое и последнее предупреждение! Одна треть земной силы тяжести! Через минуту!

Я поспешил перевалиться через борт своей антиперегрузочной койки и замер. Когда появилась сила тяжести, я почувствовал себя куда как лучше. Одна треть g — не так уж много, почти как на Марсе, но вполне достаточно, чтобы желудок встал на место, а пол повел бы себя как пол, а не иначе.

Пятью минутами позже, когда я встал и пошел к двери, в нее постучали — и сразу же вошел Дак.

— Привет, Шеф!

— Привет, Дак! Рад снова видеть вас на борту.

— Не больше, чем я рад здесь оказаться, — ответил он устало. Потом бросил взгляд на мою койку. — Ничего, если я прилягу?

— Будьте как дома.

Он так и сделал, а потом тяжело вздохнул:

— Черт, я просто разваливаюсь от усталости. Мог бы спать без просыпа эдак с недельку… Уверен, смог бы…

— Я бы тоже не отказался. А… его вам удалось доставить на борт? Это была та еще работенка.

— Ну еще бы… И все же наверняка ее было легче проделать тут — в таком небольшом порту. Вряд ли здесь потребовались такие хитрости, какие вам пришлось применить в Джефферсоне.

— Что? Вовсе нет, здесь было куда труднее.

— Почему?

— Да потому, что тут все знают друг друга, и сплетни начнут распространяться сразу же. — Дак криво усмехнулся. Мы доставили его на борт в ящике с замороженными марсианскими креветками из местных каналов. Пришлось, разумеется, даже пошлину платить.

— Дак, а как он себя чувствует?

— Ну, — нахмурился Дак, — доктор Капек считает, что Бонфорт полностью поправится — дело вроде бы только за временем. — И яростно выкрикнул: — Если бы только добраться до этих гнусных тварей! Ты бы посмотрел, во что они его превратили, так сам бы впал в истерику и завыл от жалости! А ведь нам пришлось оставить их в покое — ради него, понимаешь ты это!

Дак и сам был на грани истерики. Я мягко спросил:

— Из слов Пенни я понял, что они его сильно покалечили. Он изуродован?

— А? Нет, ты не так понял Пенни. Если не считать того, что он чудовищно грязен и небрит, то никаких физических травм на нем не было вообще.

Я ничего не понимал.

— Я думал, они избили его. Лупили бейсбольной битой или чем-то вроде того.

— Хорошо, если б так! Два-три сломанных ребра — пустяки. Нет-нет, вся штука в том, что они сделали с его мозгом.

— Ох! — Тут уж мне действительно стало плохо. — Промывка мозгов?

— Да. Вернее, и да и нет. В их цели не входило заставить его говорить, так как никаких секретов, которые бы имели значение для политики, он не знал. Бонфорт всегда действовал открыто, и это всем хорошо известно. Вероятно они прибегали к этому средству, чтобы держать его под контролем и предотвратить всякую попытку бегства. Доктор думает, что они ежедневно вводили ему минимальную дозу, достаточную, однако, чтобы держать его в заданном состоянии, а напоследок, перед самым освобождением, вкатили ему такое количество, которое и слона превратило бы в полного идиота. Передние доли мозга пропитаны этой дрянью как губка.

Мне стало так плохо, что оставалось лишь радоваться, что до этого у меня полностью пропал аппетит.

Случайно мне довелось кое-что прочесть на эту тему.

Сам предмет был настолько омерзителен, что чем-то даже заворожил меня. Думаю, что в попытках изменить человеческую личность есть нечто столь аморальное и низменное, что они предстают перед нами, как Зло поистине космического масштаба.

Убийство по сравнению с ним — дело «чистое», так себе пустячная эскапада. «Промывка мозгов» — термин, дошедший до нас из времен коммунистических движений Позднего Средневековья. В начале она применялась для того, чтобы сломить волю человека и изменить его сознание путем физических страданий и тонко продуманных пыток. Но на это уходили целые месяцы, и поэтому потом были открыты «лучшие» методы, в том числе и такой, который превращал человека в тупого раба буквально за несколько секунд — стоило лишь ввести ему в передние лобные доли мозга одно из производных кокаина.

Эта грязная практика была первоначально разработана для достижения вполне законных целей — для успокоения буйных больных, чтобы подготовить их к психотерапевтическому лечению. В таком качестве ее можно было рассматривать как нравственный прогресс, так как она заменяла лоботомию, а лоботомия — термин, внушающий не меньшее отвращение, чем «пояс целомудрия» — означала такое вмешательство в человеческий мозг с помощью скальпеля, когда человек переставал быть человеком, хотя его и не убивали. Да-да, именно так поступали тогда с больными людьми — не лучше, чем в глубокую старину, когда их избивали, чтобы «изгнать дьявола».

Коммунисты довели технику «промывки мозгов» с помощью наркотиков до высочайшего уровня, а когда коммунистов не стало, банды «Братьев» отшлифовали ее так, что могли с помощью ничтожно малой дозы привести людей в состояние, когда они бездумно подчинялись лидерам, а могли и накачать наркотиками так, что те превращались просто в кусок безмозглой протоплазмы — и все это во имя высшей цели — становления «Братства». В самом деле, о каком «Братстве» может идти речь, если человек упрям и хочет держать свои тайны при себе, верно? А разве есть лучший способ увериться, что он ничего против вас не замышляет, чем запустить ему иглу за глазное яблоко и ткнуть ею в мозг, введя туда препарат, превращающий его в идиота? «Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц» — вот он, вечный софизм мерзавцев!

Разумеется, в наши дни эта практика уже давным-давно считается вне закона, конечно, кроме медицины, где она применяется по специальному решению суда.

Но преступники ею пользуются, да и полиция наита далеко не всегда чиста как лилия, ибо «промывка» заставляет преступника разговориться и при этом не оставляет следов. Жертве даже можно приказать забыть все, что с ней случилось.

Почти все это я уже знал ко времени, когда Дак рассказал мне о том, что сделали с Бонфортом, а остальное я извлек из бывшей на борту «Энциклопедии Батавии». Можете сами посмотреть там статьи «Психическая интеграция» и «Пытка».

Я покачал головой и постарался выкинуть оттуда эти кошмары.

— Но он поправится?

— Доктор говорит, что наркотики не изменяют структуру мозга, они ее лишь парализуют. Он утверждает, будто кровь постепенно подхватывает частицы наркотика и вымывает их из мозга. Потом они поступают в почки и таким путем уходят из тела. Но на все это нужно время. — Дак взглянул на меня. Шеф!

— Что? А не пора ли нам расстаться с этим обращением? Он ведь вернулся.

— Именно об этом я и хочу с вами поговорить. Не будет ли для вас слишком большой обузой побыть еще некоторое время двойником Бонфорта?

— Но зачем? Ведь на борту нет никого, кроме посвященных в тайну?

— Это не совсем так, Лоренцо, хотя мы и пытались держать все в полном секрете. Значит, так: есть ты, есть я, он считал по пальцам, — есть доктор, Родж, Билл. Ну и Пенни, разумеется. Есть еще человек по имени Лангстон, он на Земле, и ты его не знаешь. Думаю, что обо всем догадывается Джимми Вашингтон, но он даже собственной мамаше не проговорится, какой теперь час. Мы, однако, не знаем сколько людей принимали участие в похищении, хотя можно сказать с уверенностью, что их было немного. Во всяком случае, они все равно болтать не посмеют, а самое забавное, что у них сейчас нет никаких доказательств, что похищение имело место вообще, так что если бы они даже захотели оповестить об этом весь мир, то у них ничего не выйдет. Но вот в чем беда: тут — на борту «Тома» — есть еще экипаж и полно бездельников из секретариата. Старик, почему бы тебе еще немножко не побыть Шефом, чтобы тебя ежедневно можно было лицезреть и членам команды, и девицам Джимми Вашингтона, и всем прочим, пока он не поправится? А?

— Ммм… Почему бы, собственно, и нет. А надолго может затянуться процесс выздоровления?

— Надо думать, до конца полета. Мы будем идти медленно, с небольшим ускорением, так что ты будешь чувствовать себя как дома.

— О'кей, Дак. Вы все эти дни, пожалуйста, не включайте в платежную ведомость. Я буду работать бесплатно, ибо от всей души ненавижу «промывку мозгов».

Дак вскочил и крепко хлопнул меня по плечу.

— Вот таких людей я уважаю, Лоренцо! И не беспокойся о гонораре, мы о тебе сами позаботимся. — Его манеры вдруг резко переменились. — Отлично, Шеф. Увидимся завтра.

Итак, карусель завертелась. Включение дюз, которое произошло после возвращения Дака на корабль, означало лишь смену орбит — переход на более далекую от Марса, чтобы обезопасить себя от прибытия на шаттлах назойливых репортеров. Я проснулся в полдень, принял таблетку и даже, хотя с трудом, позавтракал. И тут же в каюту вплыла Пенни.

— Доброе утро, мистер Бонфорт.

— Доброе утро, Пенни. — Я кивнул в сторону гостевой каюты. — Есть что-нибудь новенькое?

— Нет, сэр. Капитан свидетельствует свое почтение и спрашивает, не сочтете ли вы возможным посетить его в капитанской каюте?

— С удовольствием.

Пенни отправилась со мной. Там уже были Дак, обхвативший длинными ногами ножки стула, чтобы удержаться на месте, и Родж с Биллом — оба пристегнутые к кушетке ремнями.

Дак обвел взглядом каюту и сказал:

— Спасибо, что зашли, Шеф. Нам нужна ваша помощь.

— Доброе утро. А в чем дело?

Клифтон ответил на мое приветствие с обычной уважительностью и назвал меня Шефом. Корпсмен ограничился кивком. Дак продолжал:

— Чтобы благополучно завершить дело, вам по традиции следовало бы еще раз появиться на экранах.

— Что? Но я думал…

— Минуточку, сэр. Дело в том, что средствам массовой информации дали понять, будто вы сегодня произнесете большую речь, в которой прокомментируете вчерашние события. Родж намеревался ее отменить, но у Билла уже есть подготовленный текст. Вопрос в том — захотите ли вы выступать?

— Что ж, как говорится, если ты подобрал кошку, так непременно жди от нее котят… А где состоится выступление? В Годдард-Сити?

— О нет! Прямо в вашей каюте. Мы транслируем выступление на Фобос, там его запишут для Марса и по линии срочной связи ретранслируют в Новую Батавию, откуда запись пойдет на Землю, а также на Венеру, Ганимед и так далее. За каких-нибудь четыре часа ваша речь обойдет всю Солнечную систему, а вам и шагу из каюты ступить не придется.

В огромности аудитории есть что-то завораживающее. Мне лишь раз пришлось принять участие в аналогичной передаче, и то мою роль почти целиком вырезали, так что моя физиономия маячила на экране ровно двадцать семь секунд.

Дак посчитал, что я колеблюсь и добавил:

— Особого беспокойства это не причинит, поскольку у нас на «Томе» есть аппаратура для стереозаписи. Мы сможем просмотреть пленку и вырезать то, что покажется неудачным.

— Ну… ладно. Текст речи у вас, Билл?

— Да.

— Дайте мне просмотреть его.

— Это еще зачем! Для этого у вас будет время перед выступлением.

— Это его вы держите в руках?

— Да, его, а что?

— Тогда позвольте мне прочесть.

Билл выглядел очень раздраженным.

— Вы получите его за час до выступления. Такие вещи производят более сильное впечатление, когда они кажутся импровизацией.

— Впечатление импровизации есть результат тщательной подготовки, Билл. Поверьте мне, ведь это моя профессия, и я знаю, о чем говорю.

— У вас вчера на космодроме получилось неплохо без всякой репетиции. В речи ничего нового нет, и я хочу, чтобы вы произнесли ее точно так же, как там.

Чем больше упрямился Корпсмен, тем больше во мне проступали черты характера Бонфорта. Думаю, Клифтон заметил, что я готов вспылить, потому что он сказал:

— О ради бога, Билл! Отдай ты ему текст, в самом деле!

Корпсмен фыркнул и швырнул мне листы. В невесомости они разлетелись по всей каюте. Пенни собрала их, сложила по порядку и передала мне. Я поблагодарил ее и стал читать.

Я просмотрел текст, затратив на это столько же времени, сколько потребовалось бы на произнесение речи. Окончив читать, поднял глаза и оглядел присутствующих.

— Ну как? — спросил Родж.

— Тут примерно пять минут на тему об Усыновлении. Остальное — аргументация в пользу политики партии Экспансионистов. В общем, очень похоже на те речи, которые вы мне давали для прослушивания.

— Да, конечно, — согласился Клифтон. — Усыновление крюк, на который мы повесили все остальное. Как вам известно, мы собираемся в недалеком будущем поставить вопрос о вотуме доверия.

— Это-то я понимаю. Вы не можете упустить шанс и должны забить во все барабаны. Так вот, все хорошо, но…

— Что вы хотите сказать? Вам что-нибудь не нравится?

— Все дело в форме выступления. В нескольких местах требуется кое-что перефразировать. Он просто не мог бы сказать так, как это значится в тексте.

Корпсмен взорвался, произнеся слово, которое никак не следовало бы говорить в присутствии дамы, за что я смерил его ледяным взглядом.

— Послушай-ка, Смизи! — продолжал он. — Кому должно быть лучше известно, как бы сказал или не сказал Бонфорт? Тебе? Или человеку, который пишет все его речи вот уже четыре года?

Я постарался взять себя в руки. В чем-то он был прав.

— Дело в том, — ответил я, — что фраза, которая хорошо выглядит на бумаге, иногда звучит фальшиво в устной речи. Мистер Бонфорт великий оратор, это я давно понял. Он стоит в ряду с Уэбстером[10], Черчилем или Демосфеном — самые высокие мысли он выражает самым простым языком. Вот, посмотрите, тут употребляется слово «бескомпромиссность», причем, даже дважды. Я, конечно, вполне способен произнести его правильно, у меня вообще слабость к многосложным словам, и я охотно демонстрирую свою эрудицию публично. Но мистер Бонфорт сказал бы «упрямство» или даже «ослиное упрямство», «тупоголовость» или нечто подобное. Причина, по которой он так поступил бы, лежит, разумеется, в том, что подобные выражения отлично передают эмоциональный настрой оратора.

— Вот что! Ты занимайся своим прямым делом — постарайся получше донести смысл речи до слушателей, а я уж как-нибудь позабочусь о словах!

— Вы не понимаете, Билл! Мне дела нет до того, правильна ли речь с политической точки зрения или нет. Но моя работа — верно передать манеру оратора. А я этого сделать не смогу, если в уста изображаемого мной персонажа будут вложены не свойственные ему выражения. Это прозвучало бы так же фальшиво, как если бы коза попробовала заговорить по-гречески. Но если я прочту речь, написанную теми словами, которые свойственны только Бонфорту, она автоматически произведет нужное впечатление. Он ведь великий оратор.

— Слушай, Смизи, тебя нанимали не для того, чтобы ты писал речи. Тебя нанимали…

— Полегче, Билл, — вмешался Дак. — И заодно отвыкни навсегда от всех этих «Смизи». Родж, что скажешь? Каково твое мнение?

— Насколько я понимаю, Шеф, речь идет только о нескольких выражениях?

— Да, конечно. И я бы еще предложил изъять личный выпад против мистера Кироги и намек на его спонсоров. Мне кажется, это не в духе мистера Бонфорта.

Клифтон как-то увял:

— Этот абзац я вставил сам. Но вы, вероятно, правы. Он всегда старается думать о людях хорошо. — Он на минуту задумался. — Сделайте изменения, которые сочтете нужными. Потом мы запишем выступление и просмотрим пленку. Всегда ведь можно вырезать то, что покажется неудачным. Можно и вообще отменить выступление «по техническим причинам». — Клифтон скупо улыбнулся. — Вот так мы и сделаем, Билл.

— Будь я проклят, если это не самая наглая…

— И все же, именно так мы и поступим, Билл.

Корпсмен пулей вылетел из каюты. Клифтон вздохнул:

— Билл не терпит даже мысли, что кто-то, кроме мистера Бонфорта, будет давать ему указания. Но человек он очень дельный. Гмм… Шеф, как скоро вы будете готовы для записи? Наше время — шестнадцать ноль-ноль.

— Не знаю. Но к этому времени я буду готов.

Пенни проводила меня до кабинета. Когда она прикрыла дверь, я сказал:

— В ближайший час или около того вы мне не будете нужны, Пенни, девочка. А пока попросите, пожалуйста, у доктора еще несколько таблеток, они могут потребоваться.

— Хорошо, сэр. — Она поплыла спиной к двери. — Шеф!

— Что, Пенни?

— Я только хочу сказать, не верьте, что Билл действительно писал все его речи.

— А я и не поверил. Я же слышал его речи… И прочел этот… текст.

— О, конечно, Билл частенько готовил нечто вроде черновика. То же самое делал и Родж. Даже мне приходилось этим заниматься. Он… он использовал любые идеи, откуда бы они ни шли, если считал их заслуживающими внимания. Но когда он говорил речь, она была его собственной — от первого слова и до последнего.

— Я уверен в этом. Хотелось бы, однако, чтобы он подготовил и эту — заранее.

— Все будет отлично, если вы захотите.

Так я и сделал. Я начал с того, что стал заменять синонимы, вставляя грубоватые гортанные германизмы на место выспренних утробных латинизмов, на произношении которых можно вывихнуть челюсть. Потом я вошел в раж, побагровел и порвал текст на кусочки.

Актеру ведь часто хочется повозиться с текстом своей роли, только шансов ему почти никогда не выпадает.

Я никого не допустил к прослушиванию своей речи, кроме Пенни, и потребовал от Дака устроить так, чтобы ее нельзя было услышать где-нибудь в другой части корабля, хотя и подозреваю, что он все же обвел меня вокруг пальца и подслушал. Пенни расплакалась уже после трех первых минут, а к тому времени, когда я кончил (речь длилась двадцать восемь с половиной минут — ровно столько, сколько мне выделили), она была на грани обморока. Я, конечно, не позволил себе вольничать со славной экспансионистской доктриной, провозглашенной ее официальным пророком — Джоном Джозефом Бонфортом. Я просто заново воссоздал и речь, и манеру, в которой она произносилась, используя для этого отдельные абзацы из других его речей.

И вот ведь какая странная штука — произнося ее, я верил каждому сказанному в ней слову.

Но какая же это была роскошная речь, друзья мои!

Потом мы все вместе прослушали эту запись, сопровождаемую моим изображением в натуральную величину. Среди нас был и Джимми Вашингтон, что заставило Билла Корпсмена держаться в рамках приличий. Когда все кончилось, я спросил:

— Что скажете, Родж? Надо ли что-то вырезать?

Он вытащил изо рта сигару и ответил:

— Нет. Если вам угодно выслушать мой совет, Шеф, я посоветую все оставить как есть.

Корпсмен снова выскользнул из каюты, но зато мистер Вашингтон подошел ко мне со слезами на глазах — а надо сказать, слезы в космосе в состоянии невесомости — большое неудобство, так как им некуда падать — и сказал:

— Мистер Бонфорт, это было прекрасно!

— Благодарю вас, Джимми.

А Пенни вообще не могла произнести ни слова.

После окончания прослушивания я был в полном отпаде. Триумфальный исход представления всегда превращает меня в выжатый лимон. Я проспал как убитый больше восьми часов и проснулся только от воя сирены. Еще перед сном я привязался ремнями к койке — терпеть не могу в состоянии невесомости болтаться во сне туда-сюда по каюте. Так что я продолжал лежать не двигаясь. Однако я и понятия не имел, что мы так скоро стартуем, а потому сразу же после первого предупреждения вызвал капитанскую рубку.

— Капитан Бродбент?

— Одну минуту, сэр, — услышал я голос Эпштейна.

— Слушаю, Шеф, — ответил мне тут же Дак. — Мы стартуем точно по расписанию. Согласно вашим распоряжениям.

— Что? Ах, да, разумеется.

— Думаю, мистер Клифтон сейчас зайдет к вам.

— Отлично, капитан. — Я снова откинулся на подушки и стал ждать.

Сразу же после старта, когда сила тяжести достигла одного g, в каюту вошел Родж Клифтон. Я никак не мог определить выражение его лица — на нем одновременно читались триумф, тревога и недоумение.

— Что случилось, Родж?

— Шеф! Они нас перехитрили! Правительство Кироги ушло в отставку!