"Вокруг света на мотоциклах" - читать интересную книгу автора (МакГрегор Эван, Бурман Чарли, Перевод с...)

10. Обросшие и счастливые

ЧАРЛИ: «Поверить не могу, что мы здесь! — прокричал Эван в темноте. — Потрясающе!» Поезд слегка дернулся, потом остановился. Сейчас он поедет — мы успели как раз вовремя.

«А где мы, собственно говоря?» — спросил я. В вагоне было ужасно жарко, и я уже весь вспотел. «Мы вообще на том поезде? Они хоть поняли, что нам надо в Тынду, а не в какой-нибудь там Владивосток?»

И тут по двери сильно заколотили. «Черт, — подумал я, — нас засекли». А может, мы действительно не на тот поезд сели, и сейчас нам велят из него выбираться. Дверь с грохотом открылась. Это был Клаудио. Его забыли снаружи. В первый раз я увидел его в состоянии легкого беспокойства из-за того, что он остался где-то позади. Он забрался в вагон, и дверь нашей стальной сауны снова захлопнулась. Глаза начали постепенно привыкать к темноте. Мотоциклы стояли в углу, где уже было несколько деревянных ящиков и коробок, но в целом вагон был почти пустой. Единственный лучик света пробивался из крохотной щели в углу под потолком. Мы подобрались к ней, дернули и открыли створку — в вагоне сразу стало светлее, и мы уже могли ни на что не наткнуться.

Первым делом мы закрепили мотоциклы у стен вагона. Пока этим занимались, подошел железнодорожник и потребовал денег.

«Мы уже вашему другу заплатили», — сказал я, но тот ничего и слышать не хотел. Тут мы и поняли, что заплатили пока только за посадку на поезд. Теперь еще требовалось дать денег этому человеку (который, как мы вскоре узнали, был здесь охранником), чтобы нас не прогнали. Я спросил, сколько ему надо. «Четыре тысячи рублей? — воскликнул я. — Больше двух не дам!» Охранник торговался за каждую копейку, и в итоге мы остановились на сумме чуть больше трех тысяч рублей. После чего он показал нам, что здесь и как. В вагоне имелось маленькое купе с двумя полками, где мы ели и спали, и грязный вонючий туалет, расположенный по соседству с кухней. День только начался, а солнце палило с самого рассвета, нещадно нагревая обитые сталью стены вагона. Снаружи было градусов тридцать. Внутри же явно перевалило за сорок. Когда поезд тронулся, охранник рывком открыл две боковые дверцы, которые вели в его помещение. Двери открывались в вагон, оставляя щель, у которой мы могли сидеть, ловить ветерок и курить, наблюдая за проносящейся мимо природой. Красота!

Где-то через полчаса после того как мы выехали из Читы, непонятно откуда появились четверо мужчин. Это были узбеки. Они тоже ехали нелегально, и пока мы были на станции, где-то прятались. Охранник тут явно зашибал неплохую деньгу. Ведь ему заплатили не только мы, но и наши новые попутчики. В поезде насчитывалось 14 вагонов, их тащил громадный синий электровоз с красной звездой на кабине. На каждые два вагона приходилось по охраннику, и я уверен, что чем-то подобным промышляли они все. Перед каждой станцией охранники бегали по вагонам и отгоняли всех нелегалов от дверей, чтобы нас не увидели делающие обход работники станции. Быстро во всем разобравшись, мы уже сами на автомате стали отходить в центр вагона перед каждой станцией. Не то чтобы так боялись за судьбу охранника — просто страшно было подумать, что нас высадят из поезда.

Под колесами завораживающе мелькали железнодорожные шпалы. Пересекать долины на приятной скорости в 70 км/ч, слушать музыку из цифрового плейера и любоваться проплывающими мимо сосновыми лесами — лучшего и пожелать было нельзя. Я сидел без майки у приоткрытой двери, джинсы все замаслились и запачкались вагонной грязью; мысли перескакивали с одного предмета на другой, а все заботы о графике с каждой милей пути уносились все дальше и дальше. После Монголии и нашего незаконного проникновения на поезд я понял: мы отлично справились со всеми проблемами и дальше тоже, наверняка, будем справляться. Даже посреди монгольской пустыни, когда «Красный дьявол» Клаудио отказывался ехать, всегда появлялся кто-нибудь из местных и устранял неполадку. Так почему же потом должно быть иначе?

Мы отлично поладили с новыми узбекскими приятелями и прекрасно с ними общались, насколько могли, конечно. Даже в карты с ними сыграли! Вечером они сварили потрясающий борщ и пригласили нас его попробовать. В ответ мы поделились с ними последними ирисками, которые им тоже очень понравились. На одной из станций мы высунулись из вагона и увидели одного из охранников, который шел вдоль поезда и ел мороженое в виде рожка в обертке и с крышечкой. В вагоне все еще было невыносимо жарко, так что мы закричали и попросили его принести мороженое нам тоже. Я дал ему 50 рублей, и он принес штук двадцать таких рожков. Наши попутчики и охранник от мороженого отказались, так что нам с Эваном и Клаудио его хватило надолго. В такой духоте это было как раз то, что нужно.

Мы дулись в покер до середины ночи, пока в вагоне не стало достаточно прохладно, чтобы можно было спать рядом с мотоциклами. Я тут же отрубился, но потом просыпался раза три с ощущением, что мой мотоцикл сейчас на меня упадет. Немногими имеющимися тросами я привязал его как можно крепче да еще сумки подпихнул сбоку, чтобы он меня в случае чего не пришиб. И все равно ночью я спал лишь урывками, ни на минуту не забывая о нависших сверху 300 кг.

Через 23 часа после посадки на поезд дверь вагона распахнулась, и мы оказались в Сковородино. Как и в Чите, от пола вагона до перрона здесь было футов пять-шесть, только тут спустить мотоциклы на землю нам никто не мог помочь. Узбекские попутчики с радостью бы помогли, но на станции они показываться не смели. Поезд здесь стоял минут десять, и пришлось поторапливаться. Я нашел в вагоне доску и приставил ее к двери, но она оказалась слишком тонкая и веса мотоциклов не выдержала бы. Эван с Клаудио выпрыгнули из вагона и побежали к куче мусора поблизости. Вернулись они с доской, но эта была слишком короткой. Время уходило. Уже почти в паническом состоянии я решил, что придется рискнуть и сбросить мотоциклы с поезда. «К черту! — прокричал я. Может, доска и коротковата, но зато достаточно широка. Кидайте ее сюда!»

Эван и Клаудио установили доску. Она встала под углом больше 45°, но ничего не поделаешь. Выбора не было. С помощью узбеков я подкатил свой BMW к двери и высунул переднее колесо наружу, чтобы он встал на брюхо. Пока узбеки поднимали заднюю часть, я схватил руль и провел мотоцикл по доске. При выключенном двигателе гидравлические тормоза почти не работали. Покачиваясь, я стоял рядом с байком, изо всех сил нажимая на тормоз, чтобы не потерять сцепление, и пробовал медленно скатить его по этому крутому спуску. Было непросто, но у меня все же получилось. Так же я спустил мотоциклы Клаудио и Эвана. Мы справились! Сделали то, что считали невозможным! Какое счастье — добраться из Читы до Сковородино и не повредить мотоциклы! Где-то в глубине души я немного жалел, что мы не проехали этот путь по дороге, но сожаления вполне компенсировались приключениями в поезде. И потом, мы впервые уложились в график, да еще и вышли вперед на целых четыре дня. Это делало победу совсем сладкой.

Сковородино оказалось настоящей дырой. Железнодорожный узел, и ничего больше. Я не мог понять, за счет чего здесь живут люди. Мы пополнили запасы воды и еды и почти сразу же уехали. Питались мы в последнее время предельно просто: только «завтраки туриста» быстрого приготовления и лапша, но меня это больше не волновало. Я был весь на нервах в ожидании Дороги Костей, поэтому почти потерял аппетит и сильно похудел.

К Тынде вела череда очень длинных, исключительно пыльных и прямых дорог. К этому моменту мы уже достаточно насобачились ездить по гравию и могли свободно мчаться на 80–90, а то и на 140–170 км/ч. Самой большой проблемой на гравийной трассе стала пыль, которую поднимало еще множество грузовиков, едущих по дороге к северу от Сковородино. Самих грузовиков мы почти и не видели — только окружающие их плотные облака пыли. Первый признак, что впереди грузовик, — это огромная пылевая туча на дороге: грузовика не видно, но мы понимаем: он там есть. При приближении пыльная лавина становилась все гуще, пока не наступал момент, когда приходилось выбирать, — или ехать через пыль, или притормозить и подождать, пока она пройдет мимо.

Лучше всего медленно ехать на безопасной дистанции от грузовиков (их скорость где-то 60 км/ч). Но, несмотря на все наши намерения, мы с Эваном все еще были одержимы графиком и чаще выбирали быстрый проезд через пыльную тучу, не видя расстояния до грузовика. Футах в шестидесяти от его задней части пыли становилось поменьше, и мы могли его увидеть. Потом нужно было поймать момент, выбраться оттуда и переместиться в пыль, поднимаемую его передними колесами. Встречных машин мы в такой ситуации увидеть не могли — приходилось рисковать и ехать вслепую. На уровне задних колес пыли опять становилось меньше, и мы видели кусочек дороги впереди. Часто перед нами вдруг возникал синий 20-тонный монстр. Грузовик на встречной! Обычно у нас хватало времени вдарить по тормозам и скользнуть обратно в хвост грузовика, который мы только что почти обогнали. Всегда оставалась вероятность однажды не успеть. Чтобы вернуться за грузовик, который мы обгоняли, приходилось с утрамбованной шинами колеи на встречной полосе перемещаться через бугорок глубокого рассыпного гравия в центре дороги на полосу утрамбованного гравия на нашей стороне дороги. Причем поверхность дороги разглядеть не получалось, а нос мотоцикла надо было постараться удержать. Когда один грузовик проезжал мимо другого, мы снова оказывались в плотной туче пыли, где вообще ничего не было видно. Несомненно, ничего более опасного мы за это путешествие еще не делали. И что самое страшное, в облаке пыли мы не могли вовремя заметить участки с рыхлым гравием, на которых переднее колесо мотоцикла моментально заносит. Но уже через пару часов таких приключений я даже начал ждать следующую пылевую тучу с нетерпением — такой это был адреналин.

Мы проехали Тынду и решили разбить лагерь. День подходил к концу, и хотелось есть: единственная наша нормальная пища за последние двое суток — это тот суп в поезде. Но остановиться было негде. Пришлось ехать дальше, высматривая местечко для привала. В общем, мы свернули с дороги и пересекли реку уже почти в темноте. Я посмотрел, как Эван у меня за спиной вязнет в глубоком песке. Заднее колесо бешено вращалось, закапываясь еще глубже. Мы с Клаудио слезли с мотоциклов, помогли ему и потом осмотрели мотоцикл. Ящики были сдвинуты, а заднее колесо, кажется, сместилось от центра.

«Что-то тут не так», — сказал Эван с раздражением. Я видел: он очень зол на себя за то, что застрял в песке, и теперь снова впадает в мрачное настроение.

«Вот черт, — снова сказал он. — Рама багажника треснула в том же месте, что и у Клаудио». Я пошел к своему мотоциклу, чтобы достать пару шинных лопаток и кабелей, и обратил внимание на ненадежный вид своей рамы.

«Кажется, моя тоже накрылась», — сказал я. Мы осмотрели байки повнимательнее. На моей раме нашлась трещина сбоку, у Эвана появились трещина слева и разлом побольше справа.

«Ничего себе!» Это был Клаудио. «Эван, посмотри у себя под сиденьем». Одна из главных опор, на которых держалась вся задняя часть мотоцикла, тоже немного треснула. Стало не смешно. У наших «бимеров» рама решетчатая и сразу не развалится, но если одна из этих здоровых, толстых трубок окончательно скопытится, Эвану не на чем будет сидеть.

«Слишком много груза мы возим…», — сказал я.

«…Ага, вот последняя соломинка хребет верблюду и переломила», — ответил Эван.

«Здесь ничего не поделаешь, — сказал я. — Придется возвращаться в Тынду».

«Э, подожди-ка, — сказал Эван. — Я только подумал, что этим придется заниматься в Якутске, а ты говоришь о возвращении в Тынду».

«Если мы повернем назад, то уже километров через тридцать выйдем на асфальт. А если поедем дальше, то там всю дорогу может лежать гравий, и мы не знаем ничего о следующем городе. Вдруг он окажется совсем маленьким?»

Мы сняли кофры с мотоцикла Эвана и залатали трещину тросами и шинными лопатками. Утром оттащили его вещи к дороге, до которой было минут 15 пешком. Все показалось невероятно тяжелым. «С ума сойти, — прокричал Эван. — Надо избавиться от всего этого груза».

Чистая правда. Мы возили множество вещей, которыми никогда не пользовались. У нас было два полных набора инструментов, с гаечными ключами и гайками всех размеров, два насоса для воды, два складных контейнера и еще куча всего по паре. Мы выбрали дорогущие титановые кухонные принадлежности, чтобы сэкономить на весе, но при этом таскали с собой термос, который никогда не заполняли, совершенно бесполезную мыльницу и — совсем смех — держатель для туалетной бумаги. Были даже целых четыре кастрюли! Запасливость Эвана сделала свое черное дело. Я еще раньше от некоторого барахла хотел избавиться, но ему, видите ли, нравилось, когда все под рукой. А теперь все эти вещи стали предметами роскоши, которые мы не могли себе позволить.

Выстроив сумки и кофры вдоль дороги, мы уселись на обочине в ожидании, что кто-нибудь остановится и поможет. Вскоре подъехал большой самосвал, но мы не смогли ничего объяснить водителю. Потом появилась красная «Лада», совершенно пустая — в салоне только водитель. «Отлично», — сказал Эван, пытаясь ее тормознуть. Но она пронеслась мимо. «Козел!» — прокричал он ей вслед. Потом, наконец, рядом остановился другой самосвал, из которого вышел водитель в клетчатой рубашке, с сигаретой в зубах, небритый и мрачный. Мы объяснили свою проблему. Он кивнул и махнул рукой назад. Мы побросали вещи в кузов, сели на мотоциклы и поехали вслед за грузовиком в Тынду, где голый по пояс сварщик и его молчаливый помощник три часа чинили сломанные рамы. Парень оказался настоящим гением сварки: он все прекрасно сделал и даже поставил на слабые места рамы дополнительные скобки. Потом мы нашли гостиницу и избавились от всей ненужной ерунды.

Оставив только самое необходимое, мы полегчали килограммов на 40.

Что мне понравилось в Тынде, так это бар рядом с мастерской сварщика. Он назывался «Кафе Дизель», и это реально классное место. Самое удивительное — находилось оно в самом обычном грязном и полузаброшенном восточном русском городе. Этот бар — самый настоящий байкерский рай, со встроенным в стену старым русским мотоциклом и разными частями машин. Там были каменные и кирпичные стены, алюминиевые двери, а к барной стойке из черного гранита вела пожарная лестница. И музыка играла фантастическая. Мы в «Кафе Дизель» весь вечер просидели: пили, разговаривали, танцевали — в общем, в первый раз за все время нормально оттягивались. На следующий вечер, когда нас догнала команда, мы привели сюда Джима и Сергея. И прошел еще один длинный вечер. Джим так набрался, что свалился с алкогольным отравлением, а в ванной гостиницы оторвал от стены раковину.

На следующий день мы оставили команду страдать от похмелья в Тынде, а сами пустились в долгий перегон на север до Якутска. Взамен «Зверя» продюсеры купили русский внедорожник. На вид он страшненький и какой-то квадратный, но в его грубой практичности было свое очарование, и по ухабам на дороге он скакал весело и бодро, как горный козел. А Эвану в нем больше всего нравился номер.

«Ты заметил? — спросил он. — У него же номер 995 ВО. 995 — это же номер Стива Маккуина, который на дёрт-байках гонял. Интересное совпадение — я его большой фанат, и мы как раз по самой что ни на есть грязи путешествуем».

1300 км от Тынды до Якутска мы проехали за три дня по пыльным дорогам, по которым ездило очень много грузовиков. С каждым днем кожа у нас становилась все темнее. Сначала я принимал это за загар, но потом распознал грязь, впитывающуюся в кожу слой за слоем. Руки у меня стали все черные, на лице лежало полсантиметра пыли, а молнии на куртках почти не застегивались — их тоже забило грязью. Чтобы не глотать пыль от колес друг друга, мы растянулись по дороге, иногда дистанция доходила до полукилометра. И когда у меня случился первый прокол, я как раз замыкал, Эван ехал впереди, а Клаудио посередине. Я остановился, ожидая, что Клаудио и Эван тут же повернутся и приедут на помощь. Но окружающие их облака пыли таяли вдали, и мне оставалось только таращиться на совершенно пустую дорогу. Клаудио и Эван унеслись прочь, и я стал ждать… и ждать. Через десять минут запсиховал. Это уже было не смешно. Через двадцать минут я пригорюнился — вот так мы друг о друге заботимся. Через сорок пять минут вдали появился Эван.

«Черт бы побрал этого Клаудио, — сказал он, остановившись. — Мы тебя хватились, только когда я остановился водички попить и Клаудио подъехал. Пыль вокруг него осела, и мы увидели: а Чарли-то нет!»

Эван на Клаудио очень разозлился: тот обязан был следить за мной в зеркалах заднего вида. «Я Клаудио спрашиваю: где Чарли? — рассказывал он. — А тот говорит: не знаю. Он за сорок минут ни разу в зеркало глянуть не удосужился. Я подумал, может, ты в кустики пошел за угол, так что мы еще немного подождали. Но потом я решил все-таки вернуться и поискать. Почти полчаса проехал, километров тридцать, пока тебя нашел». Не принимать это близко к сердцу было трудно. А если бы меня машина сбила? Так я и лежал бы на дороге почти целый час.

Потом подъехал Клаудио. Он медленно слез с мотоцикла, снял шлем и начал отвязывать камеру.

«Пожевать чего-нибудь ни у кого нет?» — спросил он.

«Клаудио! Ты голову свою из задницы хоть иногда высовывай! — рявкнул Эван. — Нельзя забывать в зеркала смотреть. Чтобы такого больше не повторялось! Если бы Чарли попал в аварию, такое промедление могло стоить ему жизни».

Клаудио ничего не ответил.

«Он правда есть попросил? — спросил у меня Эван. — Было такое?»

«Он только о еде и может думать, — ответил я. — Мы едем вокруг света, а Клаудио, кроме как пожрать, больше ничего не надо».

«Каша сегодня ужасная была, — сказал Клаудио. — Гадость. На вкус, как стиральный порошок. Бр-р-р. Отрава».

«Я вообще-то старался, знаешь ли, — сказал я. — Мы торчим в какой-то дыре, покушать ему даем. Он даже потолстел. И при этом вечно ходит и говорит: «Может, поедим? Есть хочу». Я на каждый ужин суп варю, а он еще жалуется. Я ведь обижусь, Клаудио».

По Клаудио было видно: он не понял, всерьез я это говорю или чтобы подразнить. «Вчера вечером, например, когда я готовил, — продолжал я, — Клаудио подошел и сказал: «Можно тут немного воды взять?» А потом пошел и побрился в этой кастрюльке, так что вся щетина там осталась. Каково, а? Сначала ходит и жалуется на недоедание, а потом бреется в кастрюле для супа. Фу!»

Клаудио уже давно стал козлом отпущения при всех наших бедах. Доставалось ему крепко. «Зря я на тебя тогда так сорвался, когда нашел Чарли с проколотым колесом, — сказал потом Эван. — Сейчас вот понял… Я на тебя всю вину свалил».

«Да ничего, я уже привык», — сказал Клаудио и начал копаться в сумке в поисках шоколадки.

За долгий перегон до Якутска мы успели порасспросить многих дальнобойщиков о Дороге Костей, ведущей от Якутска до Магадана. При этом информация была такая разная и противоречивая, что можно было смело делать какие угодно выводы. По версиям разных очевидцев, по ней или вообще не проехать, или проехать элементарно.

«И зачем мы все время спрашиваем про эту дорогу? — задумался как-то Эван. — В любом случае все разное говорят. Нам все равно придется по ней ехать, и какая тогда разница? Мало кто ездил там на мотоцикле, ничего путного все равно никто не скажет».

Тем не менее, нам рассказали про один особенно сложный отрезок, который именно сейчас почти непроходим. Кто-то с ним справился, но зимой, когда реки замерзают. Мы же должны были сделать это сейчас, когда воды в них по максимуму. В это время стекает талая вода с гор, и реки выходят из берегов.

Почти перед самым Якутском нужно было сесть на паром. Как нам и посоветовали, мы спустились по извилистой дорожке к песчаному речному берегу, где уже ждала колонна грузовиков и две машины. Вскоре на реке из-за поворота появилась баржа с тремя цистернами дизеля, которую тащил маленький буксир. Он двинулся в нашем направлении и врезался в берег. Грузовики слегка отодвинулись, и на берег спрыгнул капитан парома. Его тут же окружили водители, они все кричали и махали руками, пытаясь выбить себе место на пароме. Некоторые ждали переправы через реку по два-три дня, а мы втроем смогли спокойненько пристроиться на пароме между грузовиками.

Быстро переправившись, мы поехали в Якутск — безобразный, серый промышленный город, где много опасных и пьяных водителей, один из которых чуть не сшиб Эвана. Шесть месяцев в году Якутск покрыт снегом и скован льдом, средняя температура в январе — минус 43 °C, а дома здесь строят на сваях из-за вечной мерзлоты. Неудивительно, что он выглядит таким задрипанным, а местные глушат пиво и водку как воду.

В Якутске мы почти ничего не делали, только отдыхали, готовили мотоциклы и переживали по поводу дальнейшего пути. Мы сильно страдали от недосыпа, но и здесь я не мог спать, ворочаясь ночи напролет и думая о Дороге Костей. Когда я все же засыпал, меня мучили кошмары о водных переправах и дороге в Магадан. В последнее утро в городе мы за завтраком стали обсуждать наш план. Если возникнет необходимость, наймем грузовик и переправим через реки машины техподдержки. Но мы с Эваном и Клаудио обязательно должны пройти всю Дорогу Костей самостоятельно. «Это начало конца путешествия, — сказал Эван, когда мы утром садились в седло. — А может, и конец начала».

Мы проехали километров тридцать до едва живой деревеньки, где сели на паром через Лену. У берега реки видно было множество бухточек, а сама она в этом месте была в несколько километров шириной, спокойная и плоская, как стекло. «Мы сейчас объезжаем болота, — сказал на пароме Расс. — Но потом все равно придется ехать через них».

«Болота? — переспросил Эван. — Почему мне раньше никто не сказал про болота? Вы же знаете, я воду терпеть не могу». По пути к переправе мы проехали мимо нескольких маленьких озер, но это были небольшие лужицы по сравнению с тем, что нам рассказывали про Дорогу Костей.

«Спокойно, Эван, — сказал я. — Чем дальше, тем будет проще».

«Да уж, надеюсь. На гравии стало легче, на песке стало легче, может, и на воде тоже станет легче, но мне лично до сих пор как-то страшно на мотоцикле в воду лезть».

Паром высадил нас в неизвестность. Никакого паромного терминала или пристани там не было и в помине, местом высадки могла служить любая песчаная отмель, на какую только падал взгляд капитана. Мы спустились на берег и несколько часов ехали вперед, медленно пробираясь через тундру, пока не вышли на грунтовую дорогу. Она провела нас через несколько маленьких поселений с бревенчатыми домами. В начале вечера мы остановились на ночлег.

Следующие полтора дня мы ехали через болота, мимо Матты и Чамнайы, до другой переправы. Ехать было гораздо легче, чем в Монголии, главным образом благодаря избавлению в Якутске от большой части снаряжения. Мы быстро продвинулись и, в конце концов, прибыли к берегу реки, где имелся пустой паром. Капитан запросил $2500 за 12-часовое путешествие вверх по реке.

«Дальнобойщики тут немало платят, знаете ли», — сказал он.

«Ага, вот только что-то я не вижу здесь никаких дальнобойщиков», — ответил я.

К концу разговора с его начальником плата снизилась до $900, и мы оказались на длинной, узкой барже, где поместились бы два нормальных грузовика. Были сумерки, мы сварили пару обедов быстрого приготовления и ели их, пока баржа рассекала воду. После ужина я уселся на краешек трапа, свесив одну ногу, и стал звонить жене по спутниковому телефону, наблюдая за скольжением судна по воде. Поверхность реки была идеально плоской, в воздухе ни ветерка, и ко мне снова вернулось беззаботное настроение, я расслабился и перестал беспокоиться о планах. После поездки на поезде мне стало ясно: если мы хотим куда-то добраться, то рано или поздно там окажемся, и нет смысла думать, каким образом или когда. Вот бы еще чаще вспоминать об этом в трудные минуты.

Утром мы покинули паром и тут же попали на самый глубокий гравий за все путешествие. Камни были по три дюйма в поперечнике, а дорога в несколько футов глубиной — настоящий кошмар. При этом она жила какой-то своей жизнью и проваливалась под колесами. Тихий ужас, да и только. «Если так будет до конца, можно сказать, нам пипец», — сказал я Эвану уже не в первый раз за путешествие. На такой дороге получить серьезные повреждения — раз плюнуть, расслабиться она не давала ни на миг. Так продолжалось миля за милей. За Хандыгой камешки стали чуть помельче, а потом вообще исчезли, и весь следующий день мы ехали по плотному грунту. По нему мы могли гнать на 100 км/ч. Это была очень хорошая дорога: наезженная и явно ухоженная, вся грязь на ней притопталась, и пыли не было. Мы гнали вперед, стремясь намотать как можно больше километров, пока дорога хорошая. Вокруг был черно-белый пейзаж: черные горы с белыми снежными шапками, серый грунт под колесами и темные камни вдоль трассы. Мы прошли несколько горных перевалов, через которые вела узкая однополосная тропа, с одной стороны заканчивающаяся пропастью. Нам попался указатель «Магадан — 1430 км». Некоторые участки дороги были размыты реками, мы пересекли множество мелких водоемов и часто ехали вдоль берегов как против течения, так и по нему. И потом мы оказались перед первой по-настоящему большой рекой. Глубина там была метров шесть, а течение очень бурное. Перекинутый мостик скорее напоминал сломанный позвоночник в скелете динозавра. Он был деревянный, с разбитым и покореженным покрытием, а его опоры торчали из реки под какими-то странными углами и совершенно беспорядочно. Чуть дальше середины мост обрушился. Стометровую пропасть соединяла деревянная лестница, так что, если и можно было как-то перебраться, то только пешком. Мы остановились.

Ничего не поделаешь, оставалось ждать или снижения уровня воды, или проезжего грузовика. Я перешел на другой берег, чтобы поискать кого-нибудь в помощь. Городишко на другой стороне был настоящей дырой, вид у него, как после бомбардировки. Оказалось, что это бывший гулаговский концентрационный лагерь. Туда во время правления Сталина сгоняли политзаключенных на строительство Дороги Костей от Магадана до золотых и алмазных копей, которых в этом регионе множество. Я прошелся от одной развалюхи до другой, пытаясь найти хоть кого-нибудь из местных. Тишина стояла зловещая, почти все здания были разрушены. На улицах валялся мусор, металлические обломки и ржавеющие, разбитые машины. Я постучался в дверь лачуги рядом с заправкой. Дверь открыли худой, бледный молодой человек и его беззубый отец, оба подозрительно уставились на меня.

«Привет. Strasvitye, — сказал я. — Хоть кто-то живой, рад встрече».

Они разглядывали меня без всякого выражения на лицах, потом беззубый старик прокричал что-то по-русски.

«Мы на другом берегу застряли, у нас три mototsikl, нам нужен грузовик, чтобы…»

Опять рулада на русском. Я снова пожалел, что плохо учил его на Бульвер-Стрит. Очень жаль.

«Так вот, mototsikl, и нам нужен грузовик, чтобы переправиться через реку. Вы не поможете?»

А в ответ — тишина.

«Мне показалось, здесь продают benzin — надеюсь, он тут еще есть — ну да ладно, приятно было познакомиться. Я из Англии… Э-э-э… Inglesky».

Они слегка оживились. Может, начали что-то понимать?

«Э-э, англичанин? Я англичанин».

Молодой пробубнил что-то по-русски.

«Да, да… — сказал я. — На другом берегу. Три mototsikl, надо переправиться». Снова какие-то русские слова.

«Да-да, здесь рядом… Мы не справимся… Моста нет… нет… Вы не в курсе, benzin тут есть?» Они указали на то, что я принял за бензоколонку. «Хорошо, спасибо». Они кивнули и улыбнулись.

«Вы не знаете, здесь есть грузовик или еще что-нибудь, на чем можно через реку переправиться?» Снова пустой, непонимающий взгляд.

«Ничего здесь нет?» Парень ответил по-русски.

«А может, там есть?» — спросил я, как всегда движимый оптимизмом.

Опять русский.

«Может быть?.. Ну ладно». Я уж было собрался уходить, как молодой человек знаком позвал меня в машину своего беззубого папаши, старенькую «Ладу», давно уже мечтающую стать металлоломом. Он повез меня к мастеру, который чинил проезжие грузовики. Мастер помочь тоже не смог, так я и побрел в наш лагерь ни с чем, обдумывая на ходу планы. Например, соорудить на мосту из каких-нибудь досок рампу через пролом и провести по ней мотоциклы, если вода в реке не спадет до завтра. В лагере Эван развел большой костер, чтобы отпугивать медведей. Еще он лечил последствия первой серьезной встречи с сибирскими комарами — летней чумой восточной России, о которой нас в свое время предупреждали.

«Ты только посмотри», — сказал Эван, спустив штаны и демонстрируя мне голую попу. Я посчитал укусы. Их было пять штук по вертикали, все на одной стороне.

«Вот этот, кажется, славно накушался, да ведь?» — спросил я.

«У-у, жадюга, — ответил Эван. — И это все за раз, за один-единственный присест».

Мы приготовили ужин и съели его под проливным дождем. Потом Клаудио, чью палатку украли, перешел на другой берег и устроился на ночь в одной из заброшенных хижин. Всю ночь мы прислушивались, не подъезжает ли какой-нибудь грузовик, но было тихо. Дождь шел до самого рассвета, и уровень воды на реке стал еще выше. Часов в девять утра мы услышали, как к берегу кто-то приближается. Я пулей вылетел из спальника, натянул одежду и выбрался из палатки. Оказалось, по дороге ехал тот вчерашний парень на русском джипе. Рядом с ним, на пассажирском сиденье, сидела полная пожилая дама, я принял ее за мать молодого человека. Я помахал им, сожалея об отсутствии грузовиков, и посмотрел, как они исчезают вдали. Несколько секунд спустя завопила сирена и все никак не замолкала. Я побежал в ее направлении, забрался на горку и внизу увидел тот же джип — он лежал на боку. Лобовое стекло было выбито и болталось непонятно на чем, из машины раздавались крики. Подбежав к машине, я оторвал стекло совсем: пожилая женщина навалилась сверху на сына, придавив его своим немалым весом. Я вытащил сначала ее, потом его, и они встали рядом с машиной, в грязи, под проливным дождем, явно в шоке. На женщине обуви не было, и я сползал в машину, достал туфли и помог ей их надеть. Парень явно находился на грани отчаяния. Насколько я понял, он эту машину у кого-то взял — и вот теперь она разбита. Мы с Эваном и Клаудио помогли поставить машину на колеса и потом полчаса пытались ее завести, порядком промокнув в процессе.

«Под таким дождем рампу на мосту не построить, — сказал Эван, когда мы вернулись к палаткам и сели завтракать. — Слишком опасно. Придется ждать грузовик — надеюсь, когда-нибудь он здесь все же появится».

Мы решили, что я останусь на дороге ловить проезжий грузовик, а Эван и Клаудио тем временем сходят на другой берег и просушат насквозь сырые спальники и одежду. Клаудио нашел печку в одной из лачуг. Я прождал несколько часов, бродя туда-сюда по дороге; мне часто что-то мерещилось вдалеке, но на самом деле никто не ехал. Перевалило за полдень, я как раз прошелся по дороге в одну сторону и собирался повернуть обратно, как вдруг почувствовал движение за спиной. Я обернулся и увидел Дэвида на «Воине». Единственный раз, когда машина все-таки подъехала, а я ее не услышал.

«Парень, как же я рад тебя видеть», — сказал я, наклонившись к окну «Воина», чтобы объяснить Дэвиду наши проблемы с мостом. Я ему все рассказал, потом отступил назад, повернулся — и вздрогнул так, как еще в жизни не вздрагивал. Всего в тридцати футах от меня стояли два огромных грузовика, а я их опять не услышал. Один был «КамАЗ» с открытым верхом, а другой — «Урал» с большой пассажирской кабиной сзади, как у автобуса. Оба — внушительные гиганты, с приводом на шесть колес и мощным двигателем. Камазовские грузовики — девиз компании: «Нет дорог? Нет проблем!» — разрабатывались в Советском Союзе в семидесятые годы специально для самых непроходимых районов страны. В Арктике, в пустыне, в тропиках и в горах им нет равных.

Из одного грузовика выбрался дородный водитель и назвался Владимиром. Это был крупный человек, словно проекция своего мощного грузовика, с широкой улыбкой и любопытным взглядом.

«У нас мотоциклы, — сказал я. — Грузовик через реку пройдет?» Владимир кивнул.

«Мои друзья на другом берегу, — продолжал я. — Скоро придут. Вещи принесут». Владимир снова кивнул.

Я побежал к мосту, где встретил Эвана и Клаудио. «Я два грузовика нашел, — сообщил им. — Нас переправят. Всё пучком». «Отлично!» — сказал Эван.

«Пошли, посмотрите на них», — позвал я. Я был возбужден: «Давно уже мечтаю на таком грузовике прокатиться. У меня от одной мысли об этом слегка встает».

Владимир поставил грузовик у высокого края дороги, мы закатили в кузов мотоциклы, закрепили их и сами остались там же. У «КамАЗа» очень низкое передаточное отношение, и это позволяет ему взбираться по самым крутым склонам. Ревя мотором, он медленно съехал по берегу, заехал в реку, так что вода скрыла колеса, пересек ее и выбрался на другую сторону. Мы с Эваном приветствовали высадку радостными криками, а Владимир тем временем отправился обратно, чтобы одну за другой перевезти машины техподдержки.

Мы думали, что на Дороге Костей нам встретятся только две большие реки — одна та, через которую мы только что переправились, и вторая перед самым Магаданом. Между ними, конечно, будет еще множество речек поменьше, но с ними нам и самим удастся справиться, поэтому мы попрощались с Владимиром и командой и поехали дальше одни. Мы миновали несколько городов-призраков, большинство из которых были заброшенными лагерями ГУЛАГа, причем во многих бараках до сих пор аккуратно в ряд выставлены детские туфельки, словно бы все их обитатели внезапно исчезли и могут в любой момент вернуться обратно.

Бродить по этим заброшенным лагерям — то еще приключение. Нам говорили, что в окрестностях Колымы погибли два миллиона заключенных и часто их трупы закапывали на дороге, по которой мы ехали. Отсюда и ее название — Дорога Костей. Она строилась для доступа к золотым шахтам, в которых при температуре до минус 20 °C работали заключенные со стальными ведрами, добывая золото по четырнадцать часов в день, стоя на коленях. Подсчитано, что на каждый килограмм добытого таким образом золота приходилось по одному мертвецу. Многие не протягивали здесь и месяца после прибытия из Магадана.

В Магадан же отправляли всех заключенных, и сейчас туда направлялись мы. Путь в эти лагеря был невероятно труден. Людей по железной дороге везли через весь Советский Союз до Владивостока в битком набитых вагонах для скота, где многие просто задыхались. Температура в трюмах кораблей, которыми их потом этапировали в Магадан, часто опускалась ниже нуля, поэтому многие прибывали туда уже в заледенелом состоянии. Из Магадана заключенных пешими переходами гнали по лагерям, которые могли находиться на расстоянии нескольких сотен километров друг от друга. Не удивительно, что Александр Солженицын, сам бывший узник ГУЛАГа, назвал Колыму «полюсом холода и жестокости». Нам рассказывали, что иногда заключенных голыми привязывали летом к деревьям и оставляли комарам, пока человек не терял сознание или не умирал. От этих строений веяло невыносимой скорбью, и перед такими человеческими страданиями наши мелкие трудности на Дороге Костей меркли и казались сущей ерундой.

Мы покинули бывший лагерь и подъехали к еще одной большой реке. Я зашел в нее, чтобы проверить глубину и силу течения. Когда вода была мне чуть выше колен, она уже норовила сшибить с ног. «Похоже, вода выше головки поршня, могут возникнуть проблемы, — сказал я. — Но даже если до поршней она и не достанет, мотоциклы собьет течением, их просто унесет».

Пока мы ждали наши грузовики, с другого берега переправились три других «Урала». Их водители сказали, что до Томтора придется пересекать еще, по меньшей мере, пять больших рек, а Томтор — это пока только середина Дороги Костей. А еще — что недавно на одной из переправ унесло два «Урала». «Четыреста километров снега, и никаких мостов, — сказал один из водителей. — Трудно было сюда добраться».

Мы переправились через реку в кузове «КамАЗа» и поехали дальше сами. Где-то через час посреди соснового леса путь нам преградила еще одна река, смывшая 10 метров дороги. Вроде, участок и неширокий, но река глубокая и очень быстрая. Владимир ехать через нее отказался. Он сказал, что надо ждать до утра, тогда, может, станет безопаснее. Мы могли так прождать и три дня, пока уровень воды в реке не упадет. Я видел, как Владимир справляется с реками, и его мнение было для меня вполне авторитетным. Он отличный водитель, двадцать пять лет ездит по этим дорогам, десять из них — на этом «КамАЗе», его собственном. И переубедить его невозможно. Владимир вел себя очень спокойно и уверенно, не позволяя навязывать себе чужое мнение. Было ясно, что он поступит так, как считает нужным и когда считает нужным. Если он говорит, что уровень воды высокий и надо ждать, значит, так и есть.

На другом берегу стояли три лесовоза, их водители спорили, ехать через реку или не стоит. Мы смотрели, как они кричат и машут друг на друга руками. Потом один из них запрыгнул в мощный грузовик, на котором возят бревна, завел мотор, и 30-тонная махина полезла в воду. Лесовоз тут же окружила вода, и было похоже, что его вот-вот снесет течением. Грузовик держался только благодаря привязанному сзади стальному тросу. Когда мы подумали, что он сейчас точно уплывет, водитель другого грузовика, с которым этот был связан тросом, вытащил его обратно на берег. А ведь лесовоз гораздо больше и мощнее любого нашего грузовика — и все равно на реке его болтало, как перышко на ветру. Ситуация стала проясняться.

ЭВАН: Водители лесовозов буянили на берегу всю ночь. Когда мы забирались в палатки спать, то увидели: один из них принес ящик водки. А в половине седьмого утра мы проснулись от пьяных криков и рева заводимых моторов. Осмелев от выпивки, они решили попытаться переправиться еще раз. Лесовоз в реку повел тот же вчерашний водитель, но у него снова ничего не получилось. За ночь уровень воды снизился на один метр, наш берег стал слишком высоким, и из воды на него было не заехать. Мы взялись за лопаты и киркомотыги и стали рыть Дорогу Костей, чтобы сделать спуск более пологим. Лично я люблю ситуации, когда не остается ничего иного, кроме как решать проблему. Это всех нас очень здорово сближало. Каждый делал что мог, никаких споров и несогласия, все старались изо всех сил. И пока мы медленно пробирались на восток, я испытывал гордость: ведь именно мы с Чарли всех нас тут собрали.

«Ты только посмотри», — сказал я Чарли. Перед нами Расс, Дэвид, Джимми, Сергей и Василий копали берег. Работа это тяжелая, да еще дождь лил. Мы, по идее, должны были испытывать мучения, но ничего подобного — все очень радовались и вроде как даже отлично проводили время.

«Если бы мы все это не затеяли, никого бы из них сейчас здесь не было, — сказал я. — И Владимир, и тот другой водитель сейчас бы нам не помогали, да и вообще, мы бы никого из этих людей не узнали». Потрясающее это было чувство.

Где-то через час мы закончили делать спуск, а лесовозы тем временем предприняли еще одну попытку. На этот раз у них получилось. Лесовоз перебрался через реку, но застрял на заболоченной земле у берега и не смог сразу подняться наверх к дороге. Дымя черным дымом, водитель заехал одним колесом на дорогу — остальные оставались в грязи — подминая кусты и молодые деревья, чтобы хоть за что-то зацепиться и вытащить 15-метровый лесовоз на Дорогу Костей. И, в конце концов, он это сделал. Потом водитель стальным тросом перетянул на этот берег и другие грузовики. Когда все переправились, снова появилась водка, и празднование продолжилось.

Теперь настала наша очередь. Владимир переключился на самую нижнюю передачу, «КамАЗ» сунулся в реку, медленно проехал по воде и постепенно, как черепаха, забрался на высокий берег. «Воина» перетаскивали на тросе. Дэвид закричал, когда задняя часть его начала скользить и появилась реальная угроза потерять машину из-за сильного течения. Василий отказался вести наш русский фургон через реку. Он сказал, что это слишком опасно и, вообще, не входит в обязанности доктора. Вместо него вызвался Дэвид.

«Не делай этого, если думаешь, что это опасно. Оно того не стоит, — сказал я. — Я себе не прошу, если что-то случится. Путешествие не стоит того, чтобы во время его кто-то погибал».

Дэвид завел фургон в реку, а я наблюдал за ним с берега. Смотреть было страшно — могло случиться что угодно. Фут за футом он пробирался к другому берегу, так сильно сжимая руль, что костяшки пальцев побелели. Но до той стороны Дэвид все же добрался. Он сделал это! Я закричал от радости. Мы спросили у водителей лесовозов, как там впереди с дорогами. Они сказали, что до Томтора еще сотни рек. Я вопросительно посмотрел на Владимира, но он только щелкнул пальцами по шее — русский жест, обозначающий водку. В некоторых обстоятельствах он может означать приглашение выпить. Но в этом случае означал другое: водители лесовозов в стельку пьяны, и верить им нельзя. Разумеется, Владимир оказался прав, и мы без проблем добрались до Томтора, встретив лишь несколько мелких речек, которые легко пересекали на мотоциклах.

По пути Владимир подстрелил бурого медвежонка, не ради самообороны, а потому, что шкура его стоила 600 долларов. Он быстренько снял ее с медвежонка и забросил в машину, оставив мясо гнить в лесу. Я был в шоке. Мы тут посреди дикой природы, кланяемся ей, матушке, по несколько раз на дню — но при этом многие с ней так бесцеремонны. Нам встречались лесозаготовщики, которые незаконно рубили лес из-за 100 долларов за ствол. Владимир убил этого несчастного медвежонка только ради ценного меха. Я понимаю, что жизнь у них непростая и деньги нужны, но это все же не оправдание. Тот медвежонок — дикое животное, обитавшее на своей территории, и никто не имел права в него стрелять. Это было просто отвратительно. Чарли тоже сильно пожалел, что медвежонка убили, но грустно ему было не из-за зверюшки, а потому что он не видел сам процесс. «Почему ты не дал мне его застрелить!» — кричал он. Я снова страшно возмутился, и еще много дней после того мы спорили, хорошо это или плохо — убивать диких животных. Вечером мы заселились в охотничий домик, где было невыносимо жарко и душно, а окна невозможно открыть из-за комаров. Здесь, в тишине, у меня снова появилось время подумать о доме. Накануне у жены был день рождения, и я бы все отдал, чтобы оказаться в тот день рядом с ней. Больше года мечтал об этой поездке. И вот сейчас я в пути — и думаю о доме, мечтаю отвезти детей в школу, искупать их в ванне или погулять вместе в парке. Приходят мысли о самых обычных и простых вещах.

С тех пор как мы уехали из Улан-Батора, я будто бы плыл по течению. Монголия произвела на меня сильнейшее впечатление: я и не ожидал, что увиденное и пережитое так затронет мое сердце. Там я всегда четко знал, где мы находимся и куда едем, но здесь, в Сибири, потерялось всякое ощущение пространства. Сейчас я мог думать только о том, как бы поскорее добраться до Магадана. До сих пор дорога была крайне тяжелой. Грузовики, мотоциклы, грязь, палатки и медведи — это на самом деле очень непросто и в то же время интересно. И когда мы работали единой командой на переправе, когда строили спуск или убирали перегородившее дорогу дерево, появлялось такое чувство, будто совершается что-то важное. В глубине души я очень хотел пройти Дорогу Костей только с Чарли, без помощи Владимира и его грузовиков. Но пришлось смириться с фактом, что это невозможно. Одни мы бы не справились. Мотоцикл не переедет реку глубиной шесть футов, двигатель затопит, и нас унесет течением. На том все и закончится. Конец пути. А у нас была только одна цель: доехать до Нью-Йорка, и эта цель оправдывала средства. За следующие три дня, медленно пробираясь в Магадан, мы пересекли не один десяток рек и даже валили деревья, чтобы заполнить канавы. В первый день, покинув Томтор, мы ехали 16 часов, и более увлекательных 16 часов на мотоцикле у меня еще не было. Дорога становилась все хуже, и нам приходилось пробираться через грязь, гравий, лужи, ямы, реки и болота. На нас свалились все трудности одновременно, но этого все-таки я ожидал. Если бы за плечами не было Казахстана и Монголии, я бы назвал Дорогу Костей непроходимой. Но теперь опыта нам было не занимать, я сам чувствовал огромный прогресс в своем умении справляться с бездорожьем. Грязь по колено уже не пугала. Я ее даже полюбил. И от страха воды тоже избавился, сделав то, чего больше всего боялся: утопил двигатель. Во время одной переправы я уронил мотоцикл на правую сторону, как раз на ту, где находится воздухозаборник. И вместо того чтобы удариться в панику, я спокойно вывинтил свечи, откачал воду из головок поршня и запустил двигатель. Потом поставил свечи обратно и снова завел мотор. Вода вылетела из выхлопных труб, и мотоцикл прекрасно завелся. Я его сам починил, заставил его забегать — и в самый нужный момент.

Но потом все стало совсем плохо, мы дошли до точки, когда продвижение вперед оказалось невозможным по двум причинам. Во-первых, Чарли ушиб спину. Его мотоцикл начал падать, когда он снимал его с центральной подставки. Чарли испугался за свою ногу, которая могла оказаться зажатой между его мотоциклом и мотоциклом Клаудио. Он попытался протолкнуть байк вперед и получил при этом растяжение мышц за лопаткой. Было ужасно больно, и вести мотоцикл Чарли пока не мог. Во-вторых, мы подъехали к очень глубоким рекам, переправиться через которые было невозможно. Я во второй раз утопил мотор, Чарли сделал то же самое, только впервые. До того мы пересекали реки, где вода нам была по пояс, а мотоциклам — выше сидения. Единственный способ переправиться в таком случае — это переносить каждый мотоцикл по отдельности. Чарли держал руль, я толкал сзади, а Клаудио на счет «раз-два-три» проталкивал вперед переднее колесо. Потом мы снимали с мотоцикла все вещи, чтобы их просушить, и проверяли, не наглотался ли двигатель воды. Но наступил момент, когда нас это все вымотало. С тяжелым сердцем приходилось признать, что реки оказались сильнее нас. В июне у них уровень воды еще слишком высок. Мы восемь дней ехали по Дороге Костей и справлялись. Через месяц, быть может, стало бы легче, но не ждать же целый месяц. Мы погрузили мотоциклы на «КамАЗ», а сами пересели в машины техподдержки. Василий накормил Чарли болеутоляющими. И уже через пятнадцать минут я понял, что мы приняли правильное решение, — потом пошли ямы размером с озеро, шириной с дорогу и глубиной выше седла мотоцикла. И все равно, самое трудное ждало впереди: это была река, которую, как нам сказали, не пересечь даже «КамАЗу» с «Уралом».

За следующие два дня мы переправились через десятки рек. На тот момент мы с Чарли уже слились с остальной командой, вместе со всеми копали берега, чтобы помочь машинам спуститься к воде, и удивленно наблюдали, как «Воин» отлично справляется с Дорогой Костей. Из всех машин эта поражала больше всего. «КамАЗ», «Урал» и фургон были созданы для таких условий, но «Воин»-то ведь — это обычный Mitsubishi Shogun. Дома он стал бы всего лишь тележкой для езды по магазинам. В Сибири же проявил себя как самый настоящий экспедиционный внедорожник.

И, тем не менее, сложных моментов хватало. Однажды «Воин» чуть не перевернулся на размытом рекой участке дороги. Спас ситуацию Василий, который быстро додумался ухватить его тросом и с помощью фургона вытащить на безопасное место. А на другой переправе была уже история с фургоном: его начало относить течением, но Василий не запаниковал, не оторвал взгляд от берега и не снял ногу с акселератора, благодаря чему благополучно добрался до суши.

25 июня мы подъехали к той самой большой реке, о которой нас предупреждали. Родная мать всех речных переправ. Владимир нам все уши прожужжал про эту сибирскую Немезиду. Увидев ее, он только покачал головой и сказал: «Будем ждать до завтра». Решение окончательное. Река была шириной метров триста и с очень быстрым течением, мимо проплывали целые деревья. Мы разбили лагерь на берегу, рядом с ржавеющим остовом брошенного автобуса, когда-то перевернувшегося в реке. Чарли с Владимиром пили водку чуть ли не всю ночь. Он с этим русским вообще очень подружился, называл его своим суррогатным отцом, и в четыре утра я проснулся от их пьяных песен.

Выглядел на следующее утро Чарли ужасно. Мы все начали, как обычно, копать спуск на берегу под песни Ната Кинг Коула, утверждавшего, что стоит только улыбнуться, и жизнь покажется прекрасной. Чарли наблюдал за всем этим, стоя в сторонке и мучаясь недетским похмельем, добавившемся к боли в спине. Через пару часов спуск был готов. «КамАЗ» медленно заехал в реку, а мы запрыгнули ему в кузов. Борясь с течением, он перевез нас на другую сторону, где мы перелезли через кабину и спрыгнули на землю готовить следующий берег. Через час мы достаточно сгладили край, чтобы грузовик смог по нему подняться.

«Я-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — это кричал Чарли, победно вскинув руки, несмотря на больное плечо. — Мы сделали это!» По его щекам текли слезы. Мы все кинулись обниматься. Невозможное свершилось. Через три с половиной недели после того, как мы покинули Улан-Батор, закончился переход через Сибирь. Последняя большая река на великой и ужасной Дороге Костей осталась позади.

Мы достали мотоциклы из кузова «КамАЗа». Владимир показал нам с Чарли большой палец, махнул рукой, будто бы говоря: «Катитесь дальше», развернулся и снова поехал через реку за машинами техподдержки. Я снова выкачал воду из двигателя, начал менять масло и вдруг услышал истошное бибиканье. Из подъехавшей машины выскочили Костя и Таня, наши монгольские связные, и с криками бросились к нам.

«Вы же сказали три дня!» — закричали они, обнимая нас.

«Так мы сами так думали», — ответил я.

«А мы вас семь дней прождали. Семь дней в этой машине». Мы попросили прощения. Перед матушкой-природой все графики отступают. Протянув нам миски с лапшой быстрого приготовления, Таня обрисовала ситуацию. «Мы можем заночевать здесь, на радость комарам, — сказала она, — или подняться на холм, где вода тоже есть, но комаров поменьше».

«Тогда поедем на холм, конечно», — ответил я. Потом они рассказали, что очень удивились, найдя нас совершенно одних, грязных, дурно пахнущих и измазанных маслом. Рядом на обочине, к их недоумению, были разложены инструменты, а сами мы меняли масло в моем байке. Они ожидали увидеть вокруг трейлеры и полк помощников — в общем, полное голливудское снаряжение.

Мы поднялись на холм и разбили там лагерь, чуть позже к нам присоединились остальные члены команды и водители грузовиков. Для Владимира работа закончилась. Он открыл бутылку водки и очень быстро напился. Такая вот манера праздновать. И бог свидетель, надрался Владимир в хлам. Я уже давно никого в таком состоянии не видел.

На следующее утро Чарли снова разрыдался, когда пришла пора прощаться с Владимиром. Обнявшись напоследок, мы поехали дальше и, пройдя почти 650 км по грунтовым дорогам, прибыли в Карамкен. Ночевали мы в лагере, в плотном окружении комаров, которые умудрялись проникать всюду. Пока в котелке закипала вода, туда залетало их штук 10–15, и они болтались, как в джакузи. И в каждой второй ложке еды тем вечером сидел кто-то из этих тварей.

Проснувшись утром, мы обнаружили, что наши палатки покрыты инеем, а изо рта при дыхании идет пар. Стояла уже середина лета, но температура серьезно упала. На календаре 28 июня, и впереди последние несколько километров до Магадана. То есть график удалось обогнать на сутки. Мы быстро позавтракали, собрались и уже в семь утра двинулись в путь. На дороге нам попался грузовик, съехавший в канаву на обочине. Мы забрались на него, чтобы сфотографироваться, и вдруг заметили в кабине водителя.

«Harosho? О'кей?» — прокричал я в сторону тела, накрытого одеялом и с трикотажной шапочкой на голове.

«Normalya!» — ответило тело, махнув рукой, — отстань, мол.

Миль за пять до Магадана я встал на подножках, замахал руками и заорал во всю глотку. Мы это сделали! Мы проехали из Лондона через всю Европу и Азию до самого Тихого океана. Я чувствовал себя Валентино Росси, взявшим кубок Мото Гран-При. Душа парила. Мы объехали холм и увидели Магадан — он лежал в долине перед нами и был виден как на ладони. Я остановился у «Маски скорби», памятника жертвам сталинских лагерей, и слез с мотоцикла. У меня не было слов. Мы с Чарли подошли к краю выступа, нависающего перед Магаданом, и присели там. Свесив ноги и упершись подбородками в перила, мы молча смотрели на город и на море вдалеке. Последний раз открытое море мы видели, когда пересекали Ла-Манш, да и то было в тоннеле под землей. А тут раскинулся Тихий океан. Через пару дней мы через него перелетим и окажемся в Америке, самая сложная часть пути останется позади. В это трудно было поверить. Я представил себе карту и вспомнил последние 11 недель. Невероятно. Мы пересекли два континента на мотоциклах. Осознать это в тот момент еще не получалось, и я понимал: пройдет немало времени, даже после встречи с семьей, прежде чем все происходящее уложится в голове.

Мы с Чарли просидели так почти час, вспоминая моменты пройденного пути. Серьезных проблем не было, и каждое воспоминание сохранилось как драгоценность. Потом мы в последний раз в Азии сели на мотоциклы и поехали в город. У гостиницы я повернулся к Чарли и показал на свои часы.

«Знаешь, сколько сейчас времени?» — спросил я.

«Что?» — переспросил Чарли. 14 апреля мы покинули Лондон и заранее составили план: выезжать на дорогу рано утром, ехать до середины дня, останавливаться, чтобы еще оставалось время оглядеться на новом месте, потом идти рыбачить или гулять. Ни разу за 76 дней ни одного такого дня у нас не было.

«Сейчас три часа дня, — сказал я. — Три часа дня. В самый последний день мы выехали рано и закончили к трем часам. Как тебе это, а?»