"Девочки" - читать интересную книгу автора (Липатова Елена)

Как хочется быть не такой…

— Ну, пока, — машет мне Ася и ныряет в свой подъезд, а я иду через двор мимо гаражей к соседней пятиэтажке. Обычно бабушка первая возвращается с работы и забирает почту. Но сегодня в институте — заседание кафедры и бабушка придёт домой часов в шесть.

В почтовом ящике редко бывает что-то интересное для меня, потому что с папой мы разговариваем по телефону, а больше у меня никого нет, кто бы мог мне написать. Я открыла маленьким ключом наш ящик и пошарила на всякий случай — может, принесли рекламу или газету.

Ага, что-то есть… Наверное, всё-таки письмо от папы?

Письмо было не от папы, хотя адресовано мне. Большой такой конверт, с редакционным штампом вместо обратного адреса.

«Ой, а вдруг ещё что-то опубликовали?» — подумала я и быстро разорвала бумагу. Внутри — ещё один запечатанный конверт и письмо из газеты:

…Во втором конверте оказалось письмо от совершенно незнакомого мне человека:

Ой, неужели это — мне и обо мне? Как странно!.. Он такой совсем взрослый, этот Борис. И обращается ко мне на «вы», и слова у него какие-то непривычные, взрослые и серьёзные. Правда, когда я писала про лишний день, я думала совсем о другом…

— Бабушка, когда говорят, что стихи — парадоксальные, это хорошо или не очень? — спросила я за ужином.

— Это хорошо. Это значит, что поэт смотрит на мир иначе, под таким углом, что иногда это противоречит здравому смыслу.

Гм-м… Получается, что в том, что я пишу — нет смысла?..

Я не рассказала бабушке о письме, но весь вечер и следующий день думала о нём. На физике так задумалась, что не услышала, как Наталья Сергеевна меня вызывает отвечать.

— Широкова, — в третий раз повторила Наталья Сергеевна. — Я к тебе обращаюсь!

А на русском мы писали диктант и я вместо «два арбуза» написала «два каруза». Обычная описка, но Ася засмеялась, я — тоже, и мы хихикали, как маленькие, и никак не могли остановиться.

— Широкова и Шумилова! Оля, в чём дело? — несколько раз прерывала диктант Валентина Игнатьевна, наша классная, и в конце концов потребовала дневник и записала сердитым почерком:

Вечером бабушка случайно увидела эту запись, но не рассердилась, а даже наоборот…

— Лучше смеяться, чем плакать, — только и сказала она и ушла на кухню готовить ужин.

Я знаю, почему она так сказала.

Бабушка очень старается делать вид, как будто в жизни у нас всё очень-очень хорошо, но однажды я услышала, как она сказала тёте Ане, что живёт только для Оли и что никогда не сможет пережить того, что случилось с Иришкой.

Иришка — это моя мама.

Я села за уроки, а сама всё думала о письме и о том, что мне написать этому Борису. Начну так: «Здравствуйте, Борис…».

Дальше у меня почему-то никак не писалось, и я несколько раз перечёркивала всё и начинала сначала.

В окончательном варианте у меня получилось совсем коротенькое письмо — в полстранички: я написала, что учусь в десятом классе (а на самом деле — в девятом) и что стихи попали в газету случайно, хотя пишу я их давно.

Ещё я написала Борису о том, что тоже люблю стихи, только не новых поэтов, а те, которые читали мне родители, когда я была совсем маленькой.

Я их и сейчас помню наизусть.

Когда мне было семь лет, мы с мамой разучивали и повторяли хором:

А ещё — папино любимое — про паруса и Гомера:

Я до самого восьмого класса была уверена, что это стихотворение — про море и путешествия, и только совсем недавно папа объяснил, что оно — о любви.

Письмо получилось глупым и детским, но Борис сам написал, что мои стихи — «наивные»…

Я наскоро доделала уроки на завтра, немного почитала. Потом позвонила Ася и мы с ней болтали минут двадцать, пока бабушка не сказала, что я занимаю линию и что вдруг папа позвонит, а у меня всё время занято.

Мне очень хотелось рассказать Асе про письмо, и я даже почти намекнула, что у меня есть что-то, о чём я пока не могу рассказать.

— Ну и не рассказывай, — сказала Ася и больше ни о чём меня не спросила. Мне даже обидно стало: обычно это у Аси были от меня секреты, а вот теперь наконец-то и у меня появилась своя тайна, а Асе на неё наплевать.

В субботу с утра шёл дождь, с крыш капало, а под ногами хлюпало месиво из мокрого снега и грязи. Сапоги сразу намокли и потеряли вид. В такое утро хорошо валяться в постели, слушать музыку или перечитывать старые книги.

Пастернака мы в школе не проходим. Может быть, в лицее или в четвёртой гимназии есть углублённые программы и там — другое отношение к стихам. А наша школа — самая обыкновенная, не плохая и не хорошая, и я уверена, что половина класса вообще не слышала имени Бориса Пастернака. Однажды на английском мы переводили рассказ про Шекспира и Толя Родионов стал искать в словаре слово «Шекспир». Естественно, в словаре этого слова не было, и тогда Родионов решил перевести его по частям: «shake» — трясти и «spear»— копье. И у него получилось примерно так:

«Потрясая копьём, родился в небогатой семье великий во всём мире драматург».

Людмила Михайловна, когда это услышала, отвернулась к окну, закрыла лицо носовым платком и долго к нам не оборачивалась — всё не могла прийти в себя от шока.

К школе я отношусь — никак. То есть у меня нет к ней отвращения, потому что я вообще люблю учиться. Вот только математику с физикой я не люблю, особенно физику. А на литературе даже интересно, и наша Валентина Игнатьевна — очень хорошая. Я иногда думаю, почему наши учителя стали работать в школе? Ведь они могли стать кем-то ещё и не мучиться всю жизнь! Мы с Асей иногда говорим на эту тему — о том, что мы будем делать в жизни. Пока я не знаю, кем бы мне хотелось стать, и это меня немного беспокоит.

В субботу уроки всегда тянутся очень долго, особенно когда по расписанию лабораторные. А тут ещё туман и серое тяжёлое небо, в которое упираются верхушки деревьев…

Я знаю, почему у меня сегодня плохое настроение. Вчера позвонил папа и сказал радостным голосом, что у тёти Наташи родился сын Антошка и что этот Антошка похож на меня — а значит — на папу…

— Ты слышишь, Лёка? У тебя теперь есть братишка! — кричал папа в трубку и улыбался. То есть я, конечно, не могла увидеть, улыбался он или нет, но по голосу это заметно.

И вот теперь я думаю, что у Антошки есть мама и папа, которые его будут любить и уже любят и говорят, что Антошка — самый лучший в мире ребёнок.

А я?! У меня и так нет мамы, и был только один папа, а теперь у папы есть свой сын, а я для него — так, почти никто…

К окну в лаборатории прилипла серая муть. До звонка осталось всего пять минут, и из окна видно, как спешат под зонтами учителя к четвертому уроку. На крыльце под навесом сидит нахохлившись ничейная собака с обвислыми грустными ушами…

Я вырвала листок из тетрадки по физике и записала строчки, которые только что пришли мне в голову.

— Все закончили? — спросила физичка и закрыла журнал. — Сдавайте работы. Какой у вас следующий урок?

Следующая у нас — физ-ра, но физкультурник заболел, и нас отпустили домой.

Мы идём с Асей и молчим. То есть я молчу, а Ася, как всегда, разговаривает с мобильником, только теперь вместо Вадика она называет его Андреем. Мне неприятно идти рядом и слушать, что она говорит, потому что получается, как будто я для неё — забор или фонарный столб, неодушевлённый предмет, который можно игнорировать…

И вдруг у меня в сумке тоже заиграло!..

Замёрзшими пальцами я расстёгиваю замок и шарю среди учебников.

— Ало?

Ася замерла на полуслове, забыв на секунду о своём Андрее. А мне сразу стало очень весело, и я говорю «привет» таким тоном, как будто мы с Борисом — старые приятели и каждый день болтаем по телефону.

— Он из нашей школы? — спросила как бы между прочим Ася, делая вид, что ей совсем неинтересно.

— Нет, — говорю я небрежно и не объясняю, кто он и откуда взялся. Ася же мне ничего не рассказывает!

— Ну, пока! — машет сумкой Ася, когда мы подходим к её подъезду. — Ты вечером дома? Может, забегу…

А у меня появилась проблема…

Борис попросил прислать фотографию, потому что, как он сказал, ему «хотелось бы визуально представить человека, с которым ему так интересно общаться».

У меня много старых фотографий, да и, в конце концов, можно пойти к фотографу — и через три дня снимок будет готов… Но какой снимок?! Я — нефотогенична и теряюсь, когда на меня смотрят через камеру. Даже на любительских карточках, даже когда я не знаю, что меня снимают, я получаюсь не лучшим образом…

И ещё я написала Борису в первом письме, что учусь в десятом, и он думает, что мне — почти шестнадцать, а мне ещё только четырнадцать, а пятнадцать будет в июне, через три месяца.

Дома я встала перед зеркалом, приподняла руками волосы и попробовала заколоть их так, чтобы получился хвостик. Всё равно как шестиклассница, только бантик осталось привязать! Ну почему, почему я такая обычная и неинтересная? Я и на вечера-то в школе не хожу, потому что никто меня всерьёз не принимает!

В дверь позвонили, и бабушка пошла открывать.

— Проходи, Асенька, давно ты к нам не заглядывала!

— Здравствуйте, тетя Валь. А Оля дома?

Мы залезаем в папино кресло, и Асины тонкие шёлковые волосы щекочут мне щёки.

— Ну, рассказывай, — говорит Ася. — Вы как познакомились?

Меня так и подмывает рассказать Асе о Борисе, особенно сейчас, когда всё может очень скоро закончиться. Вот увидит Борис мою фотографию — и сразу разочаруется. Но пока ещё ничего не случилось, и я шёпотом рассказываю Асе про письма из Нижнего.

— У тебя есть его фото? — спрашивает Ася.

Дались им эти фото!..

Я достаю из стола конверт с маленькой карточкой, которую недели две назад прислал мне Борис.

— Ничего, нормальный парень! — одобрила Ася. — Ты с ним встречалась?

Ася хитрая, она хочет выведать у меня всё. История с Борисом её, кажется, здорово задела, может быть, потому что все Асины друзья — и Вадик, и Андрей — хотя и старше нас, но всё-таки мальчишки. А вот Борис — совсем взрослый студент.

— Только ты никому не говори — хорошо? — по детской привычке предупреждаю я, хотя и так знаю, что Ася болтать зря не будет. Мы надеваем куртки, и я провожаю Асю до тропинки к её дому. На улице темно и пахнет сыростью. Дождя нет, но куртка почему-то сразу отсырела.

Это моя самая любимая погода — «когда хозяин собаку на улицу не выгонит». Дождь и туман невидимой стеной отделяют от всего мира, а покачивающийся над головой зонт создает иллюзию уюта и защищённости.

Прохожие спешат, уткнувшись в поднятые воротники и не глядя по сторонам, и можно идти с любым выражением лица — всё равно никто не заметит.

Я ещё немного постояла около освещённой почты. Так посылать или не посылать?..

Дома я ещё раз посмотрела на себя в зеркало, скорчила рожу и достала альбом с недавними фотографиями. Вот мы с Асей около школы первого сентября, а тут Ася одна около старой берёзы у нас во дворе…

Я перевернула Асину фотографию и быстро написала на обратной стороне: «Борису Левицкому от Оли». Потом подумала, что бы ещё написать, — и поставила сегодняшнюю дату.