"Ребята нашего двора. Вот это было лето!" - читать интересную книгу автора (Эргле Зента Эрнестовна)

Ребята нашего двора

Это еще не начало

В Риге на одной улице стоит большой дом — можно сказать, даже целых три дома, поставленные вплотную друг к другу. В первых двух домах есть по маленькому дворику, а позади третьего раньше был песчаный пустырь. Взрослые там вывешивали на просушку белье, а ребятишки гонялись друг за другом в пятнашки, играли в прятки, а то и в футбол — пока дворничиха не видит. Под домами были подвалы, соединенные между собой проходами. Ребята частенько забирались и туда, хотя дворничиха и родители это строго-настрого запрещали.

Всего в доме было восемьдесят квартир, и в них жило много ребят — девочек и мальчиков. Конечно, не в каждой квартире, но в очень многих.

Самым замечательным, самым уважаемым человеком в доме был полковник авиации Воробьев. Ребята все как один были в этом твердо уверены, хотя он поселился тут совсем недавно. Когда по праздникам полковник Воробьев надевал свои ордена и медали, они закрывали ему всю грудь. В обычные же дни полковник носил лишь три ряда колодок с орденскими ленточками и золотую звездочку Героя Советского Союза. Сынишка полковника — Вовка — рассказывал, что отец в Отечественную войну сбил больше пятнадцати фашистских самолетов. Как только полковник появлялся во дворе, ребята тотчас вытягивались по команде «смирно» и отдавали честь.

Люди в большом доме жили разные. Были такие, как Шульцы из седьмой квартиры, которые детей терпеть не могли (сами они были бездетные) и называли ребят не иначе, как дикарями.

— Когда мы росли, — любила вспоминать сама Шульциха, — таких озорников и в помине не было. Если отец ляжет отдыхать, так ты под стол, под кровать забьешься, сидишь и дыхнуть не смеешь. На стене всегда висел пучок розог.

Но попадались и другие жильцы — например, дядя Криш, который жил как раз над Шульцами, этажом выше. Годами хоть уже и не молодой, он был не прочь поиграть с ребятами в футбол. Дядя Криш работал электротехником. Если в доме у кого-нибудь гасло электричество, звали дядю Криша. Придет, что-то покрутит, где-то подвинтит — и вот опять все в порядке. В карманах у него всегда хранились обрывки проводов и другие занятные вещи. А самое главное — у дяди Криша был мотоцикл, и не какой-нибудь, а с прицепом. Иногда он катал на нем ребят.

Шульцы болтали, будто Криш малость умом тронулся, а то разве стал бы человек возиться с этакими озорниками. А дядя Криш только ухмылялся: что ему какие-то там Шульцы!

Важным лицом в доме была дворничиха — тёть-Силинь. Большая, толстая, шумная, она целыми днями не выпускала из рук метлы и совка, все подбирала какие-то бумажки, сметала мусор. Ее голос раздавался то тут, то там. Тёть-Силинь дворничает тут с незапамятных времен. Дядя Криш, выросший в этом доме, говорил, будто она и раньше была точь-в-точь такая же.

Между тёть-Силинь и мальчишками случались стычки. Тогда им крепко попадало. Но малышей тёть-Силинь никому не давала в обиду, и они вечно ходили за ней по пятам.

В семидесятой квартире жил Алька. Полное его имя — Алексей Томилин, и от роду ему было двенадцать лет. Алькин отец погиб на фронте, а мать работала проводником на железной дороге. Поэтому Альке часто приходилось оставаться одному, и тогда мальчишки у него в квартире чувствовали себя как дома.

Алька отличался от всех ребят. Во-первых, он был мастер свистеть — сунет в рот два пальца, и тут от его свиста, как говорила тёть-Силинь, мороз по коже и волосы дыбом. Из всех ребят только он один умел так свистеть. Правда, Майгонис тоже пробовал — бывало даже покраснеет от натуги, а получалось только шипение да слюна брызгами во все стороны.

Во-вторых, Альке, единственному во всем дворе, принадлежал стальной ножичек, который он гордо именовал кортиком.

В-третьих — и это главное — Алькину голову венчала настоящая красноармейская пилотка. Понимаете, — настоящая! В одном месте пилотка была продырявлена, и Алька хвастал, будто это след пули, хотя ребята были уверены, что он сам гвоздем проткнул эту дырку — для пущей важности. С пилоткой Алька никогда не расставался.

Кроме того, Алька был геройски неустрашим в драках и еще много чего умел. Вот почему все дворовые ребята признавали его своим атаманом.

Жили тут и такие чудаки, как барышня Берзинь из семьдесят первой квартиры. Да, да! Именно «барышня» — так она сама себя величала и так все называли ее. Барышня Берзинь изо всех сил старалась казаться молодой, она красила волосы и одевалась не по возрасту. Платья у нее были чудные — одна юбка, например, вся в каких-то невиданных гадах.

— Таких гадов, наверно, только за границей выпускают, — смеялись мальчишки, ничуть не подозревая, сколь близка к истине их догадка. — А интересно, — ломали они свои головы, — что в тех тяжелых чемоданах, которые так часто таскают к барышне Берзинь разные дядьки?

У барышни Берзинь была крохотная собачонка с огромным розовым бантом. Собачонку звали Эммануильчик. Барышня Берзинь и ее Эммануильчик постоянно находились в состоянии войны с ребятами нашего двора. Поэтому барышня Берзинь всегда сама выводила свою собачку прогуляться во двор, — чтобы мальчишки ее не обидели.

Значительную роль в жизни дома играла управдом, хотя жила она в другом месте. Управдом на ребят была очень сердита, отчасти по причинам сугубо личного характера.


Вечером, накануне того дня, с которого начинается наш рассказ, произошло два чрезвычайно важных совещания: одно во дворе, другое в домоуправлении. Оба они протекали весьма шумно.

— Это не жизнь! — воскликнул Майгонис и сплюнул. — Уж и в мяч не дают поиграть! Так спрашивается, что важнее: белье какой-то там Шульцихи или настоящий спорт?

— Эх, и здорово ты зафитилил! Как саданул, так в простыню, в самую середку — и порядок! — восхищался Янка.

— Послушайте, ребята, надо бы завтра куда-нибудь катнуть! А то послезавтра в школу, тогда насидишься дома.

— Ясное дело! Чего торчать тут в последний день каникул.

— А куда поедем?

— Я знаю! В зоологический, там львы! — выкрикнул маленький Вовка.

— Поди ты со своими львами! Махнем-ка на Взморье. На электричке.

— Только не на Взморье! Там народищу — ступить некуда. Про мяч и не думай, а то выйдет почище, чем сегодня во дворе.

— Тогда поехали в Шмерли, — предложил Алька. — Трамваем. Там озеро — можно выкупаться.

— Меня мать не пустит, — пробубнил Янка.

— А ты наври чего-нибудь. Будто идешь в кино или к кому-нибудь в гости.

Началось подробное обсуждение: кто захватит с собою мяч, где собираться, в котором часу.

Но это уже неинтересно. Поэтому мы покинем двор и поглядим, что происходит двумя домами дальше — в конторе домоуправления.

— Я требую строго наказать эту дикую орду! Сдать в милицию, пускай их там судят! — Квартиросъемщица Шульц стукнула кулаком по столу так, что подскочили чернильница и карандаш. — Вот взять хоть сегодня: я развесила во дворе белье, а эти паршивцы — подумать только! — бах грязным мячом в середину простыни. А ты — стирай, а ты — полоскай…

— Товарищ Шульц права, — заговорила управдом. — Так продолжаться не может. Представьте себе: домоуправление расходует средства, чтобы весь большой двор засадить сиренью, а эти озорники со всех саженцев содрали кору. Чего только они не творят! Растаскивают дрова, запирают в подвал девочек, мучают животных. — Управдом бросила на стол целую пачку исписанных листов. — Я собрала вас сегодня, чтобы обсудить, как быть дальше.

Члены домового комитета кивнули головами.

Тут заговорил до сих пор молчавший полковник Воробьев.

— Неужели дело до того плохо, что надо обращаться в милицию? Я, правда, живу здесь недавно, но мне как-то не верится, будто ребята не могут различить, где черное, а где белое. Ведь они же не дефективные?

— Где черное, а где белое! — вмешалась тёть-Силинь. — Ничего они не различают! С утра до вечера мяч гонять, орать, кричать, стекла бить — это они знают! И ваш Вовка тоже хорош, — куда большие, туда и он, все возле них вертится.

— Бить мячом по воротам — в этом еще нет ничего дурного, — попытался возразить полковник, — а стекла бить — не полагается. Надо бы приглядеться, потолковать с ними.

— Мало ли с ними толковали! И мне и управдому по горло надоело с ними возиться.

— Да с этими сорванцами хоть с утра до ночи толкуй, — поддакнула Шульц, — никакого страху. Когда мы росли — разве дети такое посмели бы!

— Когда вы росли, были другие времена. Нынче детям незачем забиваться под стол. Они не зверята, которых укрощают розгой. Дети должны знать, что у них есть свои права и свои обязанности, которые, разумеется, следует выполнять. Только не за страх, а за совесть.

— Втолкуете вы им, как же! Да и у кого есть время? Со своими-то едва управляемся, — рассуждала управдом. — Кому охота возиться с этой шайкой.

Полковник немного подумал и сказал:

— Придется, видно, мне взяться за этих разбойников.

— Ничего у вас не получится. — В голосе управдома не было ни нотки надежды. — Но попытаться, конечно, можно.

И для полного порядка управдом записала в толстой книге протоколов: «Собрание жильцов поручает полковнику Воробьеву (по его личной просьбе) заняться воспитанием детей дома № 46».

Таким образом этот вопрос пока что считался решенным.

В комнате полковника в тот вечер еще долго горел свет. Если бы мы могли заглянуть в окно, то увидели бы, что полковник с женой обсуждают что-то очень серьезное.