"Kольцо" - читать интересную книгу автора (Судзуки Кодзи)

Глава III. ПОРЫВ ВЕТРА1

— Ты сначала видео покажи! — с улыбкой промяукал Такаяма.

Второй этаж кафе на перекрестке Роппонги, пятница 12 октября, семь двадцать вечера. Скоро сутки с того момента, как Асакава посмотрел пресловутое видео. Он нарочно назначил встречу в расцвеченном золотыми огнями Роппонги, чтобы в окружении веселых голосов и пестро одетых девчонок хоть немного забыть о пережитом ужасе, но это не помогло. Чем больше он рассказывал, тем отчетливее вставало перед глазами вчерашнее событие, а страх только раздувался и не думал уходить. Порой даже казалось, что прямо в его тело забралось нечто и затаилось там еле заметной тенью.

Белая в мелкую полоску рубашка Такаямы была аккуратно застегнута на все пуговицы, туго завязанный галстук он даже не пытался ослабить. Воротник врезался в шею, над ним образовалась двойная складка, и один только вид вызывал удушье. А если с таким квадратным лицом еще и улыбаться — вообще зрелище не из приятных.

Такаяма рукой вытащил из стакана кусок льда и сунул в рот.

— Ты что, не слушал меня, что ли? Говорят же тебе, опасно! — выдавил Асакава.

— А чего ты тогда ты ко мне прибежал? Тебе же помощь нужна, или как?

Все еще улыбаясь до ушей, Такаяма с хрустом разгрыз ледышку.

— Смотреть не обязательно, а способ помочь найдем!

Он опустил веки и покачал головой, продолжая улыбаться уголками рта. Тут Асакава ощутил такой прилив необъяснимого гнева, что истерически заорал.

— Эй, ты что, не веришь мне? Я тут перед ним наизнанку выворачиваюсь!

После истории с видео трудно было воспринять эту ухмылку иначе. Шутка ли — ни думал, ни гадал, открыл шкатулку, а там — бомба. Он в жизни такого ужаса не испытывал. Мало того — все только начинается! Еще шесть дней, и — конец. Страх пеньковой петлей захлестнул шею и медленно, не спеша, стягивает горло… Впереди смерть. А этот тип сидит и заявляет, что сам хочет видео посмотреть.

— А ты не верещи. Тебя так донимает, что мне не страшно? Я ведь тебе говорил, что и концом света бы с удовольствием полюбовался, если бы можно было. И если объявится тот, кто покажет мне суть мироздания, раскроет тайну начала и конца бытия, тайну безгранично большого и безгранично малого, то я из него это знание вытяну — пусть даже в обмен на собственную жизнь. Ты же в свое время сам все обо мне пропечатал. Так что должен помнить…

Асакава помнил. Потому и выкладывал теперь все без утайки. А началось все с его же собственной затеи. Два года назад его, едва разменявшего четвертый десяток, стало чертовски занимать, о чем думают, мечтают и чем живут люди одного с ним возраста. Он замыслил выборочно проинтервьюировать несколько таких же тридцатилетних, работающих в самых разных областях: от министерских чиновников, депутатов столичного парламента, сотрудников ведущих фирм, вплоть до рядовых клерков. Затем, собрав о них всю потенциально интересную для читателя информацию, от самой общей до сугубо индивидуальной, на ограниченном пространстве журнальной страницы ему предстояло поразмыслить над тем, что же это за возраст такой — тридцать лет. Неожиданно среди отобранных десяти с лишним респондентов оказался и его одноклассник Рюдзи Такаяма, ныне преподаватель кафедры философии литературного факультета Университета К. «Вот тебе и на!» — удивился Асакава, ведь насколько он сам помнил, тот подался на медицинский факультет. Интервьюировать поручили Асакаве. Рюдзи попал в список всего лишь как один из представителей разных профессий, но индивидуальность его оказалась настолько яркой и экспрессивной, что назвать его начинающим тридцатилетним школяром язык не поворачивался. В школьные годы он слыл темной лошадкой, но теперь его характер словно отполировался. Уже получив медицинское образование, он поступил в аспирантуру на философский факультет и в тот год как раз защитил диссертацию. Будь место ассистента в то время свободно, его взяли бы без вопросов, но там до него уже окопался Кто-то постарше. Пришлось смириться с должностью почасовика и дважды в неделю читать логику в родной «альмаматер». Нынешняя философия, как никогда ранее, близка к точным наукам. Пустая болтовня о смысле жизни ничего общего с философией не имеет. А такая специальность как логика — это своего рода «математика без цифр». Еще в Древней Греции философы по совместительству работали математиками. Вот и Рюдзи так же — преподает на литературном факультете, а голова заточена под реальную науку. Однако, будучи прекрасным специалистом в своей области, Такаяма обладал еще и поистине глубочайшими познаниями в области парапсихологии. Асакава усматривал в этом какое-то противоречие: разве не противоречат научному взгляду на жизнь россказни об экстрасенсорике и оккультизме, чем парапсихология, собственно, и является? Ответ Рюдзи был… с точностью до наоборот. Парапсихология — одно из важнейших ключевых понятий, раскрывающих сущность мироздания. Точьвточь как сейчас: одетый в середине лета в полосатую рубашку с длинным рукавом, застегнутый на все пуговицы, с раскрасневшимся лицом, взмокший, Рюдзи вещал, с каким удовольствием встретил бы гибель человечества.

Помнится, во время интервью Асакава задал ему вопрос:

— Расскажи о своей мечте…

На что Рюдзи покойным голосом заявил:

— Любуясь кончиной человечества с высокого холма, проковырять в МатериЗемле ямку и беспрерывно в нее кончать.

— Эй, а если я возьму, да так и напишу? — припугнул Асакава.

Рюдзи ничего не ответил, только кивнул с такой же, как сейчас, улыбочкой.

— Я ж тебе говорю: мне в этом мире ничего не страшно, — сказал он и заговорщически приблизил лицо к Асакаве.

— А вчера… еще одну сделал.

Еще одну, говоришь…?

На памяти Асакавы это была третья жертва. Первая была, когда они учились во втором классе старшей школы. Оба жили в Кавасаки в районе Тама и ходили в одну и ту же префектуральную школу повышенной ступени, только у Асакавы была привычка заявляться в школу за час до занятий и готовить уроки, наслаждаясь свежим утренним воздухом. В школе он оказывался раньше всех, за исключением штата. Рюдзи же славился тем, что хронически опаздывал и никогда не приходил вовремя на первый урок, но однажды, придя в школу утром сразу после летних каникул, Асакава неожиданно застал там Рюдзи, с рассеянным видом сидящего на парте. «Ого, редкое явление!», — поприветствовал его Асакава. «Мм, ну да…», — без особого энтузиазма откликнулся Такаяма и отсутствующим взглядом уставился в окно, выходящее во внутренний двор школы. Глаза у него были красные. На щеках тоже выступал румянец, а изо рта слегка несло перегаром. Они не были невесть какими друзьями, поэтому Асакава продолжать разговор не стал, раскрыл учебник и как всегда принялся за уроки. Но через пару минут Рюдзи сам беззвучно подошел сзади, похлопал по спине и сказал: «Слушай, я тебя попросить хотел…»

Рюдзи, со своей яркой натурой, прекрасно успевал по всем предметам, а по «физо» и вообще не имел себе равных, посему считался одним из самых заметных учеников школы. Ничем особенно не выделявшийся Асакава не почувствовал бы ничего подозрительного, попроси его о чем-нибудь такой одноклассник.

— Тут такое дело… Короче, ты не мог бы сейчас мне домой позвонить? — спросил Рюдзи, панибратски обхватив Асакаву за плечи.

— Могу. А зачем это?

— Ну, просто позвонить надо, и все. Позвонить, и позвать меня.

Асакава нахмурился.

— Тебя? Так ты же здесь…

— Ну что тебе, трудно?

Асакава набрал под диктовку номер, и когда мать Рюдзи подняла трубку, попросил позвать человека, стоящего прямо перед ним:

— Здравствуйте. А Рюдзи можно?

— Он Вообще-то уже в школу ушел, — спокойно ответила мать.

— Да? — Асакава повесил трубку. — Что, и это все?

Асакава был недоволен. Он никак не мог взять в толк, ради чего все эти манипуляции.

— Ничего необычного не заметил? — спросил Рюдзи, — Мать не нервничала, когда отвечала?

— Да нет, ничего…

Голос матери Рюдзи Асакава слышал впервые, но был уверен, что никаких особенно нервных ноток в нем не было.

— А в доме шума голосов не расслышал?

— Вроде бы нет. Обычная такая атмосфера: утро, люди завтракают…

— Правда? Ну, тогда все нормально. Благодарю.

— Да что случилось-то? Зачем все это?

Рюдзи, с выражением полного покоя на лице, притянул голову Асакавы к себе, и зашептал ему прямо в ухо.

— Ты, я вижу, не болтун, доверять можно. Тебе, так и быть, расскажу. Я сегодня, часов в пять, того… женщину изнасиловал.

Асакава от удивления дар речи потерял. Оказывается, Рюдзи сегодня в пять утра тайком пробрался в квартиру одинокой студентки, изнасиловал ее и, пригрозив расправой в случае жалобы в полицию, прямо оттуда отправился в школу. Боясь, что домой уже нагрянули полицейские, он попросил Асакаву позвонить и разведать обстановку.

С того дня они стали чаще разговаривать. Разумеется, Асакава никому не рассказывал о проделках Рюдзи, который через год взял бронзу по толканию ядра на все-японской школьной спартакиаде, а еще через год поступил прямиком на медицинский факультет университета К. Асакаве же только следующем году ценою пота и слез удалось пробиться на литературный факультет престижного университета.

Асакава прекрасно понимал, чего хочет на самом деле. Ему действительно хотелось, чтобы Рюдзи сам посмотрел это злополучное видео. все-таки со слов всего не поймешь, и свой опыт и знания ему приложить будет нелегко. Но элементарная этика не позволяла ради собственного спасения подвергать опасности других. Внутренний конфликт был налицо, но положи два решения на весы, и сразу поймешь, какая гиря тяжелее. Ясное дело — чем больше возможность выжить, тем лучше. И все же… В голове снова всплыл вопрос, которым он нередко задавался: как его вообще угораздило оказаться в друзьях у такого типа? Благодаря интервью, за годы работы в газете ему удалось познакомиться с таким количеством людей, что и не сосчитать. Но чтобы вот так запросто сидеть, выпивать и говорить по душам — кроме Рюдзи никого нет. Одноклассников, конечно, сколько угодно. Подумав, что где-то в глубине души у него есть нечто, позволяющее спеться с извращенностью Рюдзи, Асакава засомневался сам в себе.

— Ты это… торопись. Времени-то мало, всего шесть дней, так?

Рюдзи схватил Асакаву за руки и сжал их. Здоровый, однако…

— Видео мне покажи, пока не поздно! А то сам загнешься, а мне тут одному прозябать, врубаешься?

Продолжая ритмично массировать руку Асакавы, Рюдзи, цапнул вилкой нетронутый чизкейк, целиком сунул его в рот и принялся смачно пережевывать. Видимо, он не имел привычки жевать с закрытым ртом, и от вида тающей во рту и смешивающейся со слюной еды Асакаву стало поташнивать. Ну и картина! Здоровенный коренастый детина с квадратной рожей чавкает пирожными, гребет руками лед из стакана, да еще нарочно грызет его с оглушительным хрустом.

Асакава решился. Все! Кроме этого парня положиться не на кого.

Иметь дело приходится с неопознанным зловредным призраком, и обычному человеку тут не справиться. Посмотреть видео и при этом не потерять присутствия духа под силу только таким как Рюдзи. Яд ядом лечат. Иного способа нет. Если Такаяме и выпадет судьба умереть, кому какое дело? Те, кто кичится своим желанием полюбоваться на конец света, все равно долго не живут.

Так, убеждая самого себя, Асакава старался доказать правомерность вовлечения абсолютно стороннего человека…

Домой к Асакаве они поехали на такси. От Роппонги до КитаСинагава, если нет пробок, ехать не больше двадцати минут. В зеркале отражалось только лицо водителя. Положив руку на руль, он молчал как рыба и даже не пытался заговорить. Хотя вообще таксисты известны своей любовью поболтать с седоками. Не поймай тогда Асакава такси, не пришлось бы расхлебывать всю эту мистическую кашу. Он с сожалением вспомнил то, что произошло полмесяца назад. Надо было тогда потерпеть, купить билет, потолкаться на пересадках, но ехать домой на метро.

— У тебя дома кассету переписать можно? — спросил Рюдзи. По профессиональной привычке Асакава на всякий случай держал дома две видеодеки. Одну купил, когда видео еще только входило в моду, и работает она со скрипом, но кассету переписать хватит.

— Можно.

— Да? Тогда первым делом мне перекатай. Хочу дома несколько раз просмотреть — может, чего и нащупаю…

Настырный парень, — подумал Асакава. После всего пережитого, эти слова тут же придали ему смелости.

Они решили вылезти из машины возле Готэнъяма Хиллз, а дальше пройтись пешком. Десять минут десятого. Вполне возможно, что жена и дочка еще не спят. До девяти Сидзука обычно купает дочь, потом ложится баюкать, но чаще всего сама засыпает вместе с ней. А если заснет, то изпод одеяла уже и не вытащишь. Раньше Сидзука, стараясь по возможности выкраивать время на разговоры с мужем, оставляла ему записку «Разбуди меня». Вернувшись с работы, Асакава примерно повиновался, уверенный, что жена сама горит желанием встать, и пытался ее разбудить. Но, куда там, пушкой не разбудишь! А станешь настаивать — еще начнет руками махать, словно муху назойливую отгоняет, лицо кривить и ныть на весь дом. Вроде уже и проснулась наполовину, а сон все равно утягивает, так что хочешь, не хочешь — а приходится отступать. Сначала Асакава перестал обращать внимание на записки, а потом Сидзука и сама перестала их оставлять. Минуло девять часов — как раз то время, когда Сидзука и Ёко погружаются в безмятежный, никем не нарушаемый сон. А в теперешней ситуации это только к лучшему. Такаяму Сидзука терпеть не может. Что ж, ничего удивительного, можно даже причину не спрашивать… «Все что угодно, но чтобы этого человека в доме не было!», — Асакава и сейчас помнит, с каким лицом она это сказала. Но это во-вторых, а главное, чтобы Сидзука и Ёко ни сном, ни духом не прознали о злосчастном видео.

В квартире было тихо, темно, в прихожей чувствовался пар и витал легкий аромат мыла. Похоже, они только что, с полотенцами на головах, залезли под одеяло. Приложив ухо к двери спальни и убедившись, что жена и дочь спят, Асакава проводил Рюдзи в гостиную.

— А девочки что, уже баиньки? — с явным сожалением спросил Рюдзи, но Асакава только зашипел и приложил палец к губам. Сидзуку обычно так просто не разбудишь, но она может почувствовать чужое присутствие и ненароком встать.

Асакава соединил две видеодеки проводом и вставил кассету. Перед тем как нажать на «плей», посмотрел в лицо Рюдзи, молча проверяя его решимость: что, и вправду будешь смотреть?

— Ты чего? Включай давай! — поторопил Рюдзи, не отрывая глаз от экрана. Асакава всучил ему пульт, встал и отошел к окну. Смотреть не хотелось. По-хорошему, конечно, надо бы еще и еще раз просмотреть и спокойно все обдумать, но дальше расследовать — никаких душевных сил не хватит. Нет уж, довольно! Что угодно, только не это. Асакава вышел на балкон, закурил. После рождения дочери он дал жене обещание не курить в доме и до сих пор ни разу не нарушил. Все три года после женитьбы они умудрялись поддерживать нормальные отношения. Да и не мог он игнорировать мнение жены, подарившей ему такого милого и замечательного ребенка.

Через матовое оконное стекло виден только подрагивающий контур экрана. Что ни говори, а в одиночку в бревенчатом коттедже смотреть это куда страшнее, чем на шестом этаже многоквартирного дома в центре большого города, да еще в квартире, где кроме тебя еще трое человек. Хотя этотто парень наверняка не расквасится и ныть не станет, в каких бы условиях ни пришлось смотреть. Наоборот — хотелось, чтобы Рюдзи поднял его на смех, обругал последними словами, отогнал прочь страх от всего увиденного.

Он докурил сигарету и уже собирался войти в комнату, но тут увидел, что дверь спальни открылась, и в коридоре появилась Сидзука в пижаме. Очертя голову, Асакава влетел в комнату, схватил со стола пульт и нажал на «стоп».

— Не спишь? — с укором спросил Асакава.

— Так слышно же… — сказала Сидзука, поглядела на трещащий и мелькающий экран телевизора и перевела взгляд на Асакаву и Рюдзи. Взгляд был абсолютно недоумевающий.

— Иди спать! — сквозь зубы проговорил Асакава, давая понять, что никаких вопросов и слышать не желает.

— А вместе с нами не желаете посмотреть? Очень даже любопытно! — не вставая с пола, снизу вверх спросил Рюдзи. Асакава хотел уже заорать на него, но только в сердцах долбанул по столу кулаком, вложив в удар все, что хотел сказать. Сидзука вздрогнула от этого звука, схватилась за дверную ручку, прищурив глаза и слегка отведя лицо, процедила: «Приятного времяпрепровождения!», резко повернулась и скрылась за дверью. Два мужика глубокой ночью смотрят видео, которое Почему-то резко останавливают… Нетрудно представить, что может подумать женщина. Асакава не мог не заметить презрения на ее лице. Причем, даже не к Рюдзи, а к самой мужской породе. И противнее всего то, что ничего ей не объяснишь.

Как Асакава и надеялся, даже после просмотра кассеты Рюдзи не утратил присутствия духа. Напевая что-то себе под нос, перемотал пленку назад, и еще несколько раз, с паузами, просмотрел все ключевые моменты.

— Ну вот, теперь и я влип. На все про все тебе шесть дней, мне семь, — сказал Рюдзи таким радостным голосом, словно его только что приняли в интересную игру.

— Что думаешь? — поинтересовался Асакава.

— Ребятня прикалывается.

— В смысле?…

— А ты, можно подумать, в детстве этим сам не занимался? Покажешь комунибудь картинку страшную или еще что, потом друзей пугаешь — мол, кто видел, тому несчастье будет. Или, еще бывает, письма с проклятиями пишут…

Действительно, что-то подобное Асакава припоминал. Страшилки, которые дети рассказывают друг другу летними вечерами, тоже часто бывают построены по такой же схеме.

— И что?

— Да ничего. Просто мне так кажется.

— И ничего особенного больше не заметил?

— Ну, что еще… В самом-то видео ничего пугающего. Так, смесь реальных и абстрактных картинок. Если бы четверо ребятишек не умерли в точности, как тут сказано, можно вообще всерьез не принимать. Так ведь?

Асакава кивнул. Одно было страшно — осознавать, что все сказанное в видео — не ложь.

— Первым делом надо выяснить, отчего умерли те четыре болвана. Можно предположить две причины. В последних кадрах после фразы «Всякому, кто видел это, суждено умереть ровно через неделю» должно было следовать объяснение заклинания… Точно! Так его и назовем — заклинание. Вот. А они его стерли, вот всех четверых и пришили. Или, может быть, просто потому, что они это заклинание не применили. Даже не так: оно могло быть стерто еще раньше, до них. Значит, нужно точно узнать, кто затер пленку — они или нет. Может, когда они смотрели, уже и заклинания то никакого не было.

— Легко сказать, узнать! А как ты узнаешь? У покойников спросишь?

Асакава достал из холодильника пиво, налил, поставил стакан перед Рюдзи.

— А вот, посмотри.

Рюдзи перемотал пленку к последней сцене, нажал на паузу как раз там, где кончалась реклама средства от комаров, и стал медленно, по кадру, пролистывать. Не попадая в нужный кадр, он то забегал вперед, то перематывал назад и снова жал на паузу… И вот, буквально на какое-то мгновение, на экране появились три человека, сидящие за столом. Это был отрывок телепрограммы, прерванной рекламной паузой. Стандартное вечернее телешоу, которое идет по всей стране и начинается ровно в одиннадцать часов. Один из троих, крашеный блондин — уже примелькавшийся на экранах культовый писатель, рядом с ним молодая и красивая женщина. Третий — молодой, но уже известный юморист ракугока, выступающий в основном в Кансае.[4] Асакава придвинулся вплотную к экрану.

— Знакомая передачка? — спросил Рюдзи.

— Вечернее шоу по ЭнБиЭс.

— Тото и оно! Писатель у них ведущий, женщина — ассистент, а юморист, надо полагать — гость программы. Стало быть, если мы узнаем, в какой день этот гость там был, то поймем, стирали они заклинание или нет.

— Верно…

Телешоу транслируют в будни с одиннадцати. Если эту программу показывали 29 августа, то видео стерли наверняка те четверо, когда останавливались в коттедже.

— ЭнБиЭс и твоя газета, если не ошибаюсь, входят в один концерн. Так что, узнать это тебе проблемы не составит, так?

— Понял, узнаю.

— Уж будь добр. Как-никак, жизнь зависит. Для нас сейчас любая мелочь важна — глядишь, что-нибудь да прояснится. Так ведь, друг мой боевой? — он похлопал Асакаву по плечу. Ну да, в случае чего умирать придется вместе, так что «боевой друг» и есть…

— Тебе что, не страшно?

— Страшно? Напротив, даже интересно, когда срок мой выйдет. Расплата — смерть… Класс! А без опасности для жизни вообще скучно — куража нет.

Рюдзи выглядел даже слишком радостным, казалось, что он просто прячет страх, нарочно нагоняя на себя ложную веселость. Асакава забеспокоился, заглянул ему в глаза, но ни тени боязни там не высмотрел.

— Далее. Надо узнать, кто, когда и с какой целью сделал эту запись. Коттеджи построили примерно с полгода назад, и нужно выяснить, кто из постояльцев Б4 это видео туда притащил. Можно даже ограничиться концом августа. Скорей всего, это были предыдущие постояльцы.

— И это тоже я должен узнавать?

Рюдзи залпом осушил стакан и на секунду задумался.

— А кто?… Время то не ждет! У тебя что, друганов надежных нет? Вот пусть и помогут, если есть.

— Ну, один заинтересованный журналист, пожалуй, найдется. Но, чтобы с риском для жизни… не так все просто, — Асакава вспомнил о Ёсино.

— А тебе-то что? Впутывай, и дело с концом. Пусть посмотрит, а когда ему самому задницу подпалит, он и забегает. Еще рад будет!

— Старик, ты по себето обо всех не суди.

— А ты скажи, что это порнуха подпольная — он и купится.

Беседовать с Рюдзи о морали бесполезно. Но и показывать кассету всем напропалую, пока не выяснится рецепт противоядия, тоже нельзя. Замкнутый круг получается. Тут нужно серьезное коллективное расследование, но, зная, что это за кассета, привлечь людей будет совсем не легко. Редкий человек согласится, как Рюдзи, с радостью ввязаться в игру со смертью. Непонятно и то, как отреагирует Ёсино. В конце концов, у него тоже семья, и только любопытства ради подвергать жизнь опасности он не станет. Но ведь, чтобы помочь, не обязательно смотреть видео. По крайней мере, рассказать ему все не помешает.

— Ладно, найдем человека.

Рюдзи сел на стол и снова взялся за пульт.

— Да, и еще! Я говорил, что все сцены четко делятся на абстрактные и конкретные, — напомнил он, остановив на сцене извержения вулкана, — Небо, вулкан этот — все настоящее, как ни смотри. Надо узнать, что за вулкан. Теперь, это извержение. Узнаем название — узнаем и день, когда он извергался. Тогда сможем выяснить и то, когда и где эта сцена снята.

Рюдзи снова включил перемотку. Теперь на экране возникла старуха со своей тарабарщиной.

…Нааще, мощи ся, навию, даасень, ёгора — все слова явно диалектные.

— Что за говор? У меня в университете есть знакомый спец по диалектам. Спрошу у него, глядишь, и место рождения этой бабульки разузнаю.

Снова перемотка. Лицо странного мужчины. Со лба течет пот, дыхание тяжелое, тело ритмично двигается. Рюдзи остановил видео прямо перед тем, как появилась рваная рана на плече. Сейчас лицо мужчины было поднято выше всего. Несмотря на редкие волосы, на вид ему около тридцати.

— Раньше его никогда не видел? — спросил Рюдзи.

— Откуда?

— Страшноватый он какой-то…

— О, если ты так говоришь, то он явно мужик крутой. Прямо поклониться хочется.

— Пожалуй, стоит. Лицо на редкость выразительное, в мозг впечатывается. Вот его бы разыскать… Ты ведь у нас газетчик, в таких делах, поди, не промах?

— Смеешься? Будь он преступник какой или, скажем, с телевидения — это одно. А по одному лицу разве вычислишь! Населения то у нас больше сотни миллионов.

— А если хотя бы преступников прошерстить? Или, например, подпольных порнозвезд?

Вместо ответа Асакава записывал в блокнот. Когда сделать надо много, приходится все фиксировать, иначе немудрено и забыть.

Рюдзи, не церемонничая, достал из холодильника еще бутылку пива, налил обоим.

— Ну, за что бахнем?

Не видя повода для тоста, Асакава не притрагивался к стакану.

— Предчувствие у меня…, — на землистого цвета щеках Рюдзи проступил румянец, — Все что случилось… Злом от него каким-то разит, холодным, беспристрастным. Непонятно почему. Вот и тогда меня дернуло… Помнишь? Та первая женщина, которую я…

— Мм, помню.

— Уж больше десяти лет прошло. У меня тогда тоже в груди странное чувство было. Второй ход хайскул, сентябрь, мне семнадцать. До трех ночи математику зубрил, потом час за немецким отдыхал. Знаешь, лучший способ освежить уставшие мозговые клетки — языки учить. А в четыре, как всегда, пару бутылок пива заглотил и гулять пошел. Заведено у меня было так. И когда выходил, в голове проклюнулось что-то непонятное, не такое как всегда. Ты когда-нибудь ночью по жилому микрорайону гулял? Приятно, между прочим! Собаки — и те спят. Как твои девчонки. Прохожу я, значит, мимо одного дома. Стильный такой, двухэтажный. Я тогда уже знал, что в нем одна аппетитная студенточка живет. Не знал только, в какой квартире. По окнам всех восьми квартир глазами пробежал, так, без задней мысли. Посмотрел, и все. А на одном окне, на втором этаже с краю, задержал глаза, и тут в голове как взорвалось. Чувствую, тьма эта, которая в душе проклюнулась, как будто больше стала, ожила словно. Я снова окна обвожу взглядом, и опять на том же окне чувствую, как тьма внутри разрастается. И самое главное, откуда-то закралась уверенность. Уверенность, что там не заперто. Наверное, просто забыли запереть. И эта самая тьма меня повела — на второй этаж, прямо к двери. Табличка, надпись латинскими буквами: YUKARI MAKITA. Правой рукой хватаюсь за дверную ручку. Подержал немного, попробовал влево повернуть. Не поворачивается. Думаю, что за черт! И в ту же секунду дверь чик — и открылась. Понимаешь, не оттого, что забыли запереть, а именно в этот момент замок сам открылся. какая-то энергия на него подействовала. Девица возле стола спала, под футоном.[5] Я думал, у нее там кровать, все чинчинарем… Нет, спит на полу, из-под одеяла нога торчит …

Рюдзи прервался. Он словно с любовью и одновременно с какой-то жестокостью вспоминал следующую сцену, достав ее из глубин памяти и быстро прокручивая в мозгу. Асакава даже подумал, что впервые видит у него такое выражение лица.

— А потом, через два дня, я снова проходил мимо по пути домой, смотрю: у подъезда стоит грузовикдвухтонка, а из квартиры в него мебель загружают. Это та самая YUKARI переезжала. Мужик с ней еще какой-то был, отец наверное. Сама она ничего не делала, просто стояла у забора и молча смотрела, как таскают мебель. Отец, само собой, настоящей причины переезда не знал. Так и исчезла моя YUKARI. Может, к родителям переехала, а может, просто адрес сменила и продолжала в тот же университет ходить… Но в том доме больше ни секунды не могла находиться. Эх, жалко девку даже. Страху натерпелась, наверное…

Асакава еле дышал, слушая все это. Его воротило от одной мысли, что он сидит вместе с этим типом и запросто пьет пиво.

— И что, совесть потом не мучила?

— Привык… теперь уже. Подолби каждый день кулаком о бетон — глядишь, и боль ощущать перестанешь.

Значит, поэтому ты и теперь продолжаешь похождения? Асакава мысленно поклялся сам себе, что этого урода больше на порог не пустит. Как минимум к жене и сестре не подпустит, это точно.

— Да не волнуйся, не трону я девочек твоих. Что я…

Рюдзи как будто видел его насквозь, Асакава смутился и сменил тему.

— Кстати, а что за предчувствие?

— Я же говорю: дрянное предчувствие. Если бы не чудовищная злая энергия, то такие шалости вообще никому не под силу.

Рюдзи поднялся с пола. Даже стоя он не намного выше сидящего на стуле Асакавы. Хотя на его сто шестьдесят сантиметров роста мускулатура, конечно, впечатляющая — недаром он по толканию ядра на спартакиаде медаль взял.

— Пойду я, пожалуй. А ты налегай на домашнее задание. Уже рассветет скоро, и времени тебе останется на все про все пять дней.

Рюдзи сделал ручкой.

— Ясно.

— А энергия эта злая уже где-то нарастает. Уж Я то знаю. Знакомый запашок… — предостерегающе произнес Рюдзи, сунул за пазуху переписанную кассету и вышел в прихожую.

— Следующий военный совет проводим у тебя, — тихо, но жестко проговорил Асакава.

— Ладно, ладно. Понял.

В глазах Рюдзи была усмешка.

Едва Рюдзи скрылся за дверью, Асакава первым делом посмотрел на большие напольные часы в столовой — подарок друзей на свадьбу. Медленно покачивается маятник в форме ярко-красной бабочки. Двадцать одна минута одиннадцатого… Сколько раз за этот день он уже смотрел на них? Как ни крути, а время покоя не дает. Прав Рюдзи — ночь пройдет, и останется всего пять дней. Кто знает, удастся ли разгадать, что было там, на кассете? На душе было прескверно: так, наверное, чувствует себя раковый больной в ожидании операции, вероятность успеха которой стремится к нулю. Асакава до сего времени думал, что при обнаружении рака врач должен уведомлять пациента. Но чем все время пребывать в таком состоянии, пожалуй, уж лучше ничего и не знать. Кое-кто, конечно, в ожидании конца сделает все, чтобы с шиком прожечь остаток жизни, но Асакаве такие художества не под силу. Ладно, если сейчас. А что делать, когда останется один день, час, минута? Нет никакой уверенности, что удастся сохранить самообладание. Становится понятным, что, несмотря на отвращение, привлекает его в Рюдзи. У парня редкая, прямо-таки уникальная душевная мощь. Асакава живет втихаря, поглядывая на окружающих, а Рюдзи, в противовес ему — птица свободного полета со своим богом, нет… дьяволом-хранителем в груди. Такого на испуг не возьмешь. Асакава же мог перебороть страх и разбудить в себе волю к жизни только в те минуты, когда вспоминал о жене и дочке, которые останутся одни после его смерти. Вот и сейчас он встрепенулся, забеспокоился и тихонько заглянул в дверь спальни, чтобы убедиться, как они там. Спят себе — сладко, как ни в чем ни бывало. Дрожать от страха было некогда, Асакава позвонил Ёсино, и выложил ему все, что произошло, справедливо полагая, что если отложит дело в долгий ящик — потом сам пожалеет.

Всю неделю он мечтал об отгуле, но решив, что чем без толку рассиживаться дома, полезнее будет в полной мере задействовать всю мощь фирменной информационной системы для расшифровки содержимого кассеты, несмотря на формальный выходной, Асакава вышел на работу. Разумнее всего считалось признаться во всем главному редактору и на время получить послабление по работе. Если заручиться помощью главного, остальное — дело техники. Проблема в том, поверит он или нет. Если опять сунуться к нему с этими «случайными» совпадениями — рассмеется в лицо, как пить дать. Даже если предъявить видео как вещественное доказательство, все распишут как подтасовку — мол, сам себя убедил. «И все же игра стоит свеч», — подумал Асакава. На всякий случай он сунул в кейс видеокассету. Интересно, как отреагирует главный, если ему ее показать? Или, даже нет: захочет ли он сам ее посмотреть? Ёсино вчера вечером явно поверил, когда услышал всю историю. В подтверждение этого, видео смотреть отказался наотрез и попросил никогда и ни за что ему его не показывать. Зато взамен предложил любую посильную помощь. Уж у кого, у кого, а у Ёсино есть все основания верить. Еще бы, он раньше всех нюхнул воздуха на месте происшествия, когда на префектуральной дороге Асина лицезрел трупы Ёко Цудзи и Такэхико Номи. Криминалисты тоже чувствовали атмосферу, понимали, что без нечисти не обошлось, но высказать это никто так и не решился. Неизвестно, поверил бы Ёсино, если бы сам не окунулся в это дело.

Так или иначе, в руках Асакавы была бомба. И если хоть мельком ее показать, помахать перед носом, припугнуть редактора, то можно надеяться хоть на какой-нибудь результат. Асакаву так и подмывало воспользоваться этой бомбой, так — из чистого любопытства…

С лица главреда Огури исчезла извечная надменная ухмылка. Он уперся локтями в стол и беспокойно бегал глазами, переваривая слова Асакавы. Четверо человек, предположительно посмотревшие видео в курортном коттедже ночью двадцать девятого августа, одновременно скончались при загадочных обстоятельствах ровно через неделю, точьвточь как было предсказано на видеопленке. Затем кассету нашел и унес на вахту администратор, где она мирно и провалялась, пока этого Асакаву не угораздило ее обнаружить и посмотреть. И он что, тоже через пять дней преставится? Как прикажете всему этому верить? Однако, смерть тех четверых — неопровержимый факт. Но как найти ему объяснение? Логичное и связное, разумеется…

Асакава смотрел на Огури сверху вниз, с весьма редким для себя выражением превосходства на лице. Он уже достаточно хорошо знал редактора, чтобы угадать его эмоции. Высчитав момент, когда измышления Огури достигли мертвой точки, он вытащил из кейса видеокассету. Нарочито демонстративно, словно доставал из колоды козырного туза.

— Если желаете, можете посмотреть… — провоцирующе небрежно произнес Асакава, покосившись на видеосистему у стоящего перед окном дивана. Было слышно, как Огури с усилием проглотил комок, подступивший к горлу. Даже не взглянув в сторону окна, он впился глазами в черный пластик лежащей перед ним кассеты и теперь пытался честно, не виляя, обратиться к самому себе.

…Хочешь смотреть — смотри хоть сейчас. Что тебе стоит? Просто, как всегда, с презрительной улыбочкой — ерунда, мол, — возьми кассету, засунь в видик, и все дела. Ну, давай, вперед!

Разум Огури приказывал телу повиноваться: «Все равно это полная чушь — бери и смотри! Посмотреть, значит не поверить словам Асакавы, верно? Сам подумай, если откажешься, то продемонстрируешь, что самым банальным образом купился на его россказни. Так что бери и смотри! Не ты ли у нас ярый сторонник современного научного взгляда на вещи? Не сосунок же какой-нибудь, чтобы привидений бояться».

Действительно, на девяносто девять процентов Огури не верил всей этой истории. Разве что чуть-чуть, самую малость, в глубине души сомневался: а вдруг правда… Ведь есть же, наверное, в мире сферы, куда еще не добралась современная наука. И покуда существует такая опасность, что бы там разум ни твердил, тело будет естественно сопротивляться. Головой понимаешь, а тело не слушается. При малейшей угрозе тело напрямую включит инстинкт самосохранения. Огури поднял голову и сухо сказал:

— Ну и? Чего ты от меня хочешь?

Асакава понял, что победил…

— Освободите меня от работы на время. Я хочу тщательнейшим образом изучить эту пленку. Прошу вас, войдите в мое положение. все-таки, вопрос жизни и смерти…

Огури сидел с плотно закрытыми глазами.

— Статью писать станешь?

— Работа наша такая… По крайней мере, реальные факты нужно записать. Нельзя же, чтобы из-за нашей с Такаямой смерти все так и осталось неразгаданным. Само собой, печатать или не печатать, решать редактору.

Огури тряхнул головой.

— Ну, добро. А «топинтервью» мы пока Палтусу поручим.

Асакава кивнул в знак благодарности и уже собирался убрать пленку в кейс, но тут какая-то шальная мысль побудила его снова положить ее перед редактором.

— А вы в это поверили, правда?

Огури только промычал, склонив голову на бок. Трудно сказать, поверил или нет, но капелька беспокойства все-таки есть… скажем так.

— Вот и у меня точно такое же чувство, — сказал Асакава и вышел вон. Глядя ему в спину, Огури однозначно решил своими глазами посмотреть видео, если тот переживет восемнадцатое октября. Но даже тогда, возможно, тело будет протестовать. Наверное, никогда не удастся изгнать из себя эту крупицу страха: «А вдруг?…»

Спустившись в библиотеку, Асакава водрузил на стол три объемистых фолианта: «Вулканы Японии», «Вулканические архипелаги» и «Действующие вулканы мира». Решив, что сцена извержения вулкана, по всей видимости, снята где-то в Японии, Асакава раскрыл первую книгу. Цветная вкладка в начале. Вулканы, окутанные клубами дыма и белого пара, с покрытыми глянцево-черной застывшей лавой неприступными склонами, плюющиеся в ночное небо яркокрасной магмой кратеры, черные контуры которых растворены в ночном мраке — все это напоминало картину начала вселенной, Большого Взрыва… Асакава листал страницу за страницей, сравнивая фотографии с въевшимся в мозг пейзажем с видеопленки. Асосан, Асамаяма, СёваСиндзан, Сакурадзима… Однако, на поиски нужной горы времени ушло меньше, чем он предполагал. Оказалось, что гора Михара, входящая в вулканический пояс Фудзи — один из наиболее известных действующих вулканов Японии.

— Михара?… — пробормотал Асакава.

На развороте две фотографии с воздуха, одна — с вершины соседнего холма. Асакава вспомнил увиденное на кассете и стал сравнивать его с фотографиями, представляя себе гору в различных ракурсах. Действительно, похоже. Если смотреть со стороны Сусоно, то вершина горы слегка наклонена в сторону. Но на фотографии с воздуха видно, что вершина горы имеет четко обозначенное внешнее кольцо кратера, а в центре кальдеры находится еще одна вершина. Особенно похоже выглядела фотография с холма в Сусоно. Практически тот же самый цвет склонов, характер извержения. Но не стоит полагаться на память, нужно все сверить с реальным изображением. Асакава снял копии с фотографий Михара и еще двух похожих гор.

Весь вечер Асакава не слезал с телефона. Нужно было обзвонить всех, кто за последние полгода останавливался в коттедже Б4. Хорошо бы, конечно, встретиться с каждым непосредственно, посмотреть в лицо, да время не позволяет. По телефону раскусить ложь нелегко. Асакава весь превратился в слух, чтобы не упустить ни единой подозрительной нотки в речи собеседников. Всего нужно проверить шестнадцать групп. Хотя надо сказать, что в апреле этого года, когда коттеджи были построены, видеосистем там еще не было. Просто, когда в поселке неподалеку сносили гостиничный комплекс, осталось много подержанных видеодвоек, а новенькие коттеджи оказались для них как раз подходящим местом. Это было в середине июля, но так или иначе, видеосистемы и видеотека были готовы только в конце месяца, к началу сезона летних отпусков. А значит, в буклетах еще не было написано об услугах видеопроката. Увидеть видеотеку можно было только на месте, а поскольку такое развлечение годится только чтобы Как-то убить время в дождливые дни, то и тех, кто специально привозил с собой видеокассеты, оказалось совсем немного. Естественно, насколько можно верить телефонным разговорам. Итак, кто же привез туда пленку? И кто ее автор? Обязавшись ничего не упустить, Асакава использовал любой момент, чтобы задать наводящий вопрос, но так и не заметил, чтобы опрашиваемые хоть что-то утаивали. Три группы из шестнадцати вообще приезжали играть в гольф и даже не обратили внимания, что в коттедже есть видео. Семь групп заметили, но не пользовались им, так как приезжали с другой целью. Брали видео напрокат пять групп, которым из-за дождя не удалось поиграть в теннис. Среди того, что они брали, было много названий прошлых лет. Наверное, пересматривали давно полюбившиеся фильмы. И еще одна группа из четырех человек — семейство Канэко из Иокогамы собиралась записать телепрограмму, идущую одновременно с известным телесериалом.

Асакава положил трубку и еще раз просмотрел записи шестнадцати опросов. Подозрительная группа только одна. Супруги Канэко с двумя детьми, которые только в этом году пошли в школу. За время отпуска они успели воспользоваться коттеджем дважды. В первый раз вечером 10го августа, и второй раз — 2526го (приезжали на выходные). Второй раз — всего за три дня до приезда погибших четверых. Причем, в следующие понедельниквторник в коттедже никто не останавливался, а значит, четверо ребят приехали туда непосредственно после Канэко. Более того, совершенно точно известно, что старший ребенок Канэко, шестиклассник, привез из дома видеокассету, на которую записал свою любимую передачу. Сын Канэко никогда не пропускает воскресную юмористическую программу, которая идет в восемь вечера по общественному телеканалу. Но выбор программы, естественно — безусловный приоритет родителей. Родители в это время обычно смотрят телесериал по NHK. Телевизор в коттедже только один, но есть видео, поэтому мальчик установил кассету, чтобы записать программу и посмотреть ее потом. Но тут пришли друзья, сказали, что дождь кончился, позвали играть в теннис, и он вместе с сестрой убежал на корт, оставив видео в режиме записи. Досмотрев свой сериал, родители забыли, что видео записывается, выключили телевизор, а брат и сестра, набегавшись на корте, вернулись около десяти часов и, даже не вспомнив о видео, уснули без задних ног. На следующий день, уже подъезжая к дому, сын вдруг вспомнил, что забыл кассету и громогласно потребовал, чтобы отец развернул машину и вернулся. Изрядно попортив родителям нервы, сын сдался и, зареванный, ступил на порог родного дома…

Асакава достал кассету и поставил перед собой на стол. На месте для этикетки блестели серебристые буквы:

Асакава снова набрал номер Канэко.

— Извините, что опять вас беспокою. Это Асакава из газеты «Мньюс», я только что звонил вам…

— Да, — женским голосом отозвалась трубка после короткой паузы.

— Вы говорили, что ваш ребенок забыл на курорте видеокассету. А вы случайно не помните ее марку?

— Ну, откуда… — засмеялась собеседница, а за ее спиной раздался какой-то звук открываемой двери, — Вот, сын как раз домой пришел, сейчас у него спрошу…

Асакава ждал. Он и не надеялся на ответ: действительно, откуда им знать производителя кассеты?

— Вы знаете, он тоже не помнит. Мы домой покупаем самые дешевые, по три штуки в упаковке.

Ничего удивительного. Кто же обращает внимание на такую мелочь как маркировка видеопленки, записывая что-нибудь? Однако… стоп! Асакаву осенила догадка. А где футляр от этой кассеты? Они же обычно в футлярах продаются. Да и выбрасывать футляр никто не будет. Во всяком случае, сам он их никогда не выбрасывал — ни от видео, ни от аудиокассет.

— Скажите, а вы дома кассеты в футлярах храните?

— Ну да, разумеется.

— Вы меня, ради бога, извините. А среди них, случайно, нет лишнего, пустого? Вы не могли бы посмотреть?

— Что-о?

На некоторое время трубка замолчала. Даже поняв смысл такого вопроса, трудно уловить его мотивацию, поэтому человек естественно недоумевает.

— Очень вас прошу. Понимаете, от этого зависит жизнь человека…

Домохозяйки особенно восприимчивы к таким аргументам. И когда нужно скорее побудить их к действию, подобные заявления имеют наибольший эффект. Тем более, что это правда.

— Подождите, пожалуйста, — тон ее изменился, как и предполагал Асакава. Трубка пролежала довольно долго. Если футляр забыли там же в коттедже, то администратор наверняка давно его выбросил. Но если нет, то вполне вероятно, что он до сих пор хранится у Канэко дома. Снова раздался голос.

— Пустой футляр, правильно?

— Да.

— Вообще-то, у нас таких два…

— На них должны быть указаны производители…

— Таак, один — это «хайвижн», Т120… Фудзитекс, ВиЭйчЭс, Т120, Супер ЭйВи…

В руках Асакавы кассета с точно такой же надписью. Кассеты Фудзитекс продаются миллионами, так что вряд ли можно однозначно утверждать, что это и есть та самая. Но это уже шаг к разгадке, несомненно. Эту дьявольскую кассету, по крайней мере саму пленку, привез в коттедж мальчуганшестиклассник. Такое предположение ближе всего к истине. Асакава как можно более вежливо поблагодарил Канэко и повесил трубку.

Итак, с восьми часов двадцать шестого августа, то есть за три дня до приезда погибших четверых, видеомагнитофон был включен на запись, после чего семейство Канэко уезжает домой, забыв кассету. Затем приезжает наша четверка. В тот день, опятьтаки, идет дождь. «А не посмотреть ли нам видео?», — решают они и включают видеодеку, где уже находится кассета, которую они, ничего не подозревая, просматривают. Странное, совершенно непонятное содержание. Вдобавок, угрожающее послание в конце. Вероятно, плохая погода навеяла им мысль сыграть злую шутку: стереть объяснение способа избавления от смерти и, тем самым, напугать будущих постояльцев. Понятное дело — увиденному они не поверили. Если бы поверили, от ужаса им было бы не до шалостей. Интересно, вспомнили ли они об этой пленке в момент смерти? Или смерть не дала им на это времени — так и утащила в свое царство? Асакавы это тоже касалось. Он опять содрогнулся всем телом. Если за пять дней он не найдет способа избежать смертельной участи, то его ждет то же самое… и тогда он сможет сам узнать, что они чувствовали, умирая.

Кстати, если кассету записывал ребенок, то откуда взялась на ней эта запись? Асакава поначалу думал, что Кто-то принес запись, снятую на видеокамеру. Но как могло получиться, чтобы при записи программы с телевизора радиоволны могли занести на кассету этот сумасшедший видеоряд? Совершенно неправдоподобно…

…Радиохулиганство!

Асакава вспомнил прошлогодний инцидент, когда во время выборов Кто-то пустил компромат на конкурента по каналу ЭнЭйчКей после конца официального вещания.

Точно, кроме радио-хулиганства ничем не объяснишь.

Вполне возможно, что двадцать шестого августа, после восьми часов вечера кто-нибудь подсел на волну вещания в регионе МинамиХаконэ и пустил в эфир этот видеоряд, который случайно записался на видеопленку. Тогда это должно быть где-то зафиксировано. Необходимо немедленно позвонить в департамент связи регионального отделения газеты и все разузнать.

В десять часов вечера Асакава вернулся домой под дружное и мирное сопение, раздающееся из спальни. Пройдя в квартиру, он первым делом тихонько заглянул в спальню — посмотреть, спят ли жена и дочь. Никакая усталость не могла заставить его изменить этому своему правилу.

На столе в гостиной лежала записка: «Звонил Такаяма». А он с фирмы целый день вызванивал Рюдзи, но безрезультатно — никого не было дома. Наверное, тоже носится повсюду в поисках информации. Интересно, нашел он что-нибудь новенькое или нет? Асакава набрал номер, прождал гудков десять. Не отвечают. Не пришел еще…

Сходив в душ, он раскупорил бутылку пива и еще раз позвонил. Никого. Асакава перешел на виски со льдом. Единственный способ спокойно заснуть в его состоянии — это хорошенько налакаться. Длинный и щуплый Асакава умудрился за всю жизнь ничем серьезным не переболеть. Он и представить себе не мог, что получит известие о собственной смерти таким вот образом… Наверное, где-то в глубине души он еще продолжал надеяться, что все происшедшее с ним — просто сон. Что смысл таинственной видеозаписи так и останется неразгаданным, стертое заклинание — неясным, а между тем настанет крайний срок 18 октября, десять часов вечера, и ничего не произойдет, снова начнутся будни, и все будет как всегда. Огури будет с надменной улыбочкой читать проповедь о глупости и вреде суеверий, Рюдзи — гоготать, приговаривая что-нибудь вроде «трудная штука — устройство мирозданья»… А Сидзука и Ёко будут как обычно встречать отца семейства дружным храпом. Даже в падающем самолете ни один пассажир до самого конца не теряет надежды на собственное чудесное спасение.

Расправившись с третьей порцией виски, Асакава снова набрал номер. Если сейчас не ответят, то на сегодня хватит. Гудок прервался, послышался щелчок — Кто-то поднял трубку…

— Эй, где тебя черти носят столько времени!? — выпалил Асакава, даже не уточнив, с кем говорит. Общаясь с Рюдзи, Почему-то позволяешь себе не выбирать выражений. все-таки, удивительное он существо. Даже в разговоре с близкими друзьями Асакава всегда соблюдал субординацию и не позволял себе вольностей, но с Рюдзи готов был пошлить и сквернословить до бесконечности. И это притом, что своим близким другом его отнюдь не считал.

Однако, как ни странно, это был не Рюдзи.

— Ээ… простите, но… — ответил неожиданно звонкий женский голос.

— Ой, извините. Я ошибся номером, — Асакава уже собрался положить трубку.

— Вы… вам, наверное, нужен Такаямасэнсэй?

— Вообще-то… да.

— Вы знаете, его пока нет…

Асакаве вдруг стало страшно интересно, кому же принадлежал этот молодой и приятный голос. Раз говорит «Такаямасэнсэй», значит явно не родственница. Неужели любовница?… Асакава Почему-то был убежден, что никакая женщина полюбить Рюдзи не сможет.

— Нет пока? Это звонит Асакава…

— Когда Сэнсэй вернется, я попрошу его перезвонить вам. Господин… Асакава, правильно?

Даже положив трубку, он все еще слышал этот голос. Удивительно мягкий, ласкающий слух…

Спальня была европейского стиля, но кровать в ней исчезла с рождением Ёко. Класть грудного ребенка на обычную кровать было нельзя, а поставить детскую кроватку в комнате два на два просто некуда. Двуспальную кровать пришлось выбросить, и теперь каждый день они возились с футонами. Место Асакавы было аккурат в щели между сдвинутыми матрацами. Места определены, только если они спят втроем. Сидзука и Ёко разваливаются как попало, а через час начинают еще и активно ворочаться, и вернувшемуся с работы Асакаве приходится отвоевывать себе свободное пространство. Сколько времени уйдет, прежде Кто-то займет это место, если его вдруг не станет? Дело даже не в том, когда Сидзука вторично выйдет замуж. Иной человек, потеряв супруга, всю жизнь не может заполнить образовавшуюся нишу… Говорят, конечно — «три года, три года», но не всегда же так бывает. Он с трудом представил себе, как Сидзука уезжает к родителям, поручает им дочь, устраивается на работу, как «свежеет» и «светится» ее лицо от такой «насыщенной» жизни… Мучительно страшно было вообразить тот ад, в который превратится жизнь жены и дочери, когда его не будет рядом.

С Сидзукой они познакомились пять лет назад — его тогда как раз перевели в головное издательство из отделения в Тиба, а она работала клерком в турфирме, дочернем предприятии газеты «Мньюс». Сидзука работала на третьем этаже, Асакава на седьмом, временами они видели друг друга в лифте, не более, но Как-то раз пришлось заскочить к ним в турфирму, чтобы заказать билеты на весь маршрут журналистской поездки. Ответственного не было на месте, и заказ принимала Сидзука. Ей тогда было двадцать пять, она обожала путешествия и с завистью смотрела на Асакаву, который по роду службы непрерывно находился в разъездах, а он, в свою очередь, усмотрел в ее взгляде намек на первую девичью любовь. Зная теперь друг друга в лицо и по имени, они стали здороваться в лифте, и их отношения стремительно углублялись. Через два года они благополучно поженились, избежав даже разногласий в семьях. Еще за полгода до свадьбы купили себе двухкомнатную квартиру в Синагава, с родительской помощью выплатив за нее первый взнос. Нет, они вовсе не стремились «урвать подешевле» квартиру в новостройке, пока не подскочили цены на землю. Просто решили как можно быстрее выплатить кредит. А упусти они момент, кто знает, может и не представилось бы другого шанса приобрести жилье в центре столицы. Всего через год цены на недвижимость выросли почти втрое. Тем более, что ежемесячная выплата по кредиту не дотягивает и до половины той суммы, которую пришлось бы платить за аренду квартиры. Конечно, оба то и дело жалуются на тесноту, но наличие такой собственности серьезно облегчает жизнь, это несомненно. «Хоть будет, что им оставить», — подумал Асакава. Кроме того, жена и дочь получат страховку, которая разом покроет сумму оставшегося кредита, и тогда квартира — их собственность.

…В случае смерти родственники получают, кажется, двадцать миллионов иен… надо будет еще раз уточнить.

Несмотря на туман в голове, Асакава принялся раскладывать суммы расходов, сказав себе, что нужно заранее записать все, что потом может послужить советом его семье. Кстати, а как классифицируют его гибель? Смерть от болезни? Несчастный случай? Или, может быть, убийство?

Как бы то ни было, нужно еще раз тщательно проверить все, что касается страхования жизни.

Последние три дня Асакава засыпал в подавленном настроении. Он метался в поисках вариантов, чтобы Как-то повлиять на мир после своей смерти, составлял в голове некое подобие завещания.

Проснувшись в воскресенье утром, Асакава тотчас же набрал номер Такаямы.

— Да…, — хрипло отозвался Рюдзи. Не иначе, телефонный звонок его и разбудил. Вспомнив вчерашнюю нервотрепку, Асакава рявкнул в трубку:

— Ты где шлялся весь вечер!?

— Аа… ты, что ли… Асакава?

— А звякнуть трудно было, да?

— Да я это… вчера несколько перебрал… Студентки, скажу тебе, нынче пошли — пьют как лошади и насчет остального… тоже. Не угонишься. Просто ужас…

И в ту же секунду от сердца отлегло, как будто события последних трех дней действительно были сном. А он тут себя изводит — дурак дураком.

— Короче, я сейчас приеду. Жди!

Сойдя с электрички в ХигасиНакано, Асакава направился в сторону Камио и так шел минут десять, думая на ходу, что пьяные ночные рейды — это как раз в духе Рюдзи. Наверняка тот что-то раскопал. Иначе не смог бы так запросто кутить до поздней ночи. До дома Рюдзи было уже недалеко, Асакава почувствовал душевный подъем и ускорил шаг. Беспокойство и надежда, оптимизм и пессимизм бились друг о друга, всевозможные чувства копошились в душе, и это еще больше давило на психику.

Дверь открыл Рюдзи, заросший щетиной, в пижаме, наверняка только что из постели.

— Ну как, узнал что-нибудь? — нетерпеливо спросил Асакава, даже еще не разувшись.

— Да нет пока… Ты проходи, — сказал Рюдзи, почесывая затылок. Он еще плохо соображал, даже взгляд сфокусировать не мог. Его мозговые клетки, очевидно, еще только собирались просыпаться.

— Выпей кофе, глаза продери! — лишенный последней надежды Асакава, разочарованный и недовольный, с лязгом водрузил чайник на плиту. Он вдруг снова всем своим существом ощутил неумолимость времени.

— Ну расскажи, что ли, чего прозналто…, — голосом профессионального попрошайки проговорил Рюдзи. Терять времени было нельзя. Асакава связно, в хронологическом порядке изложил результаты вчерашних поисков. Во-первых, по всей видимости, видеозапись была сделана с телевизора, прямо в коттедже, 26 августа около восьми часов вечера.

— Да ну? — на лице Рюдзи было удивление. Значит, он тоже предполагал, что видео было снято на любительскую камеру. — Эк все завертелосьто. И ежели все так, как ты говоришь, и Кто-то подсел на волну, то наверняка кроме нас еще кто-нибудь это смотрел.

— Вообще-то, я обращался на местное телевидение, и в Атами, и в Мисима. Но там ответили, что никакой информацией насчет нелегального вещания в МинамиХаконэ 26 августа в данный момент они не располагают.

— Ага… Вот оно, значит, как, — Рюдзи скрестил руки на груди и на секунду задумался. — Тут возможны два варианта. Либо все посмотревшие это видео умерли, поэтому… Хотя нет, погоди! Если это шло по ТВ, то вряд ли заклинание было бы стёрто… Ну, да ладно. В любом случае, местные газетчики этот инцидент, похоже, профукали…

— Эту возможность я тоже проверил. Ты имеешь в виду, были ли жертвы, кроме этих четверых? Не было. Все чисто — полный ноль, абсолютный. Казалось бы, если Кто-то это транслировал, то наверняка многие бы смотрели, но ведь ничего! Ни единой жертвы, никаких подозрительных слухов.

— Ха! А ты разве не помнишь, что было, когда в цивилизованное общество просочился СПИД? Сначала какой-то врач в Америке просто зафиксировал смерть больного с нестандартными симптомами и подумал, что появилась некая странная инфекция. Его ведь и СПИДом стали называть только года через два, не меньше. Так что, всякое бывает…

В горах западнее ущелья Танна, вдоль шоссе Нэккан, на склоне ниже дороги временами виднеются только отдельно стоящие частные дома, и больше ничего. А дальше на юг простирается какое-то вообще ирреальное плато, где и находится «Пасифик Ленд». Неужели где-то в этой глуши разворачиваются какие-то невидимые события? Может быть, и там идет волна неожиданных и необъяснимых смертей, просто их не предают огласке? Ведь СПИДом дело не ограничивается. С тех пор, как в Японии впервые была обнаружена болезнь Кавасаки, потребовалось без малого десять лет, чтобы официально признать ее новым заболеванием. А нелегальная программа попала на видео всего какихто полтора месяца назад. Вполне вероятно, что даже комплекс симптомов еще не установлен полностью. Если бы Асакава сам не обнаружил сходные факторы смерти четырех человек, включая собственную племянницу, то эта «болезнь» могла еще долго таиться в земле. И это еще страшнее. Потому что для официального признания «болезни» потребуются сотни, тысячи жертв.

— Некогда опрашивать каждый дом. Рюдзи, ты, кажется, говорил о второй возможности?

— Второй вариант — что никто кроме нас и тех четверых это видео не смотрел. Ты как считаешь, тот парнишкашестиклассник вообще представлял себе, что в разных зонах разная частота вещания? Скажем, то что в Токио идет по четвертому каналу, совсем не обязательно идет по нему же в провинции. А этот балда, ничего не зная, засунул кассету, настроил видик на токийский канал, да так все и записал.

— И что?

— А ты подумай! Скажем, вот мы с тобой в Токио живем — мы второй канал смотрим?

Вот оно что! Мальчик мог случайно записать программу с того канала, который местные жители никогда и не включают. А родители смотрели сериал, поэтому он и не проверил изображение. Тем более, что в горной глуши народ вообще смотрит телевизор крайне редко.

— Как бы там ни было, нужно найти источник радиоволн! — кратко подытожил Рюдзи. Найти источник. Чтобы решать такие проблемы, нужен целый коллектив поисковиков, да еще и с техникой.

— Слушай, ты погоди! Этот вариант совсем не обязательно единственно верный. То, что мальчишка по ошибке записал нелегальную программу — всего лишь гипотеза.

— Да я понимаю! Но если гоняться за стопроцентными гарантиями, дело вообще не продвинется. Так что, других путей нет.

Радиоволны… Научные познания Асакавы весьма ограниченные. Сначала бы разобраться, что это вообще такое. Искать надо, и весь сказ. Источник этих самых радиоволн. Придется снова туда ехать. Исключая сегодняшний день, в запасе четверо суток.

Следующая проблема — выяснить, кто стер заклинание. Если принять за рабочую версию, что запись сделана в коттедже, получиться, что сделать это не мог никто, кроме погибших студентов. Асакава позвонил на телестудию и узнал, какого числа в прямой трансляции шло вечернее шоу с участием юмориста Санъютэи Мараку. Все сошлось. Полученный ответ был — 26 августа. Заклинание стерли они, это определенно.

Асакава достал из кейса несколько ксерокопий с фотографиями видов ИдзуОсима и вулкана Михара.

— Что скажешь? — спросил он, протягивая копии Рюдзи.

— Михара, говоришь…О, да тут и думать нечего — сто процентов!

— Почему ты так уверен?

— Я вчера днем на работе поболтал с нашим спецом по этнографии, насчет диалекта бабкиного. Он сказал, что так теперь почти не говорят, но в целом очень похоже на диалект Идзу. Включая говор местечка Сасикидзи, что как раз в южной оконечности Осима. Он у нас парень нерешительный, однозначно ничего утверждать не станет, но если мыслить вкупе с этими фотографиями, то не вижу оснований сомневаться, что диалект — это Идзу, а вулкан — именно Михара. Кстати, а ты насчет извержений Михара не справлялся?

— Ну разумеется. После войны… Как думаешь, довоенные можно в расчет не брать?

— Да, пожалуй…

— Так вот, после войны извержений было аж четыре. Первое продолжалось с пятидесятого по пятьдесят первый год. Второе в пятьдесят седьмом, третье в семьдесят четвертом. А четвертое — уже на нашей памяти… осенью восемьдесят шестого. Далее, при первом извержении образовался новый кратер, один человек погиб, раненых — пятьсот тринадцать…

— Ну, если учитывать годы распространения видеокамер, то восемьдесят шестой как раз и должен нас интересовать. — Рюдзи вдруг что-то вспомнил, пошарил в сумке и вытащил листок бумаги. — Чуть не забыл. В переводе диалекта на нормальный язык, примерно вот что получается. Наш многоуважаемый спец соблаговолил перевести.

Асакава взял листок. На нем было написано следующее.

«И как потом самочувствие? Ты смотри, будешь с водой баловаться — нежить накликаешь. А с чужими поосторожнее. Тебе рожать на будущий год. [Так что] слушай, дочка, что старая говорит. А местные пускай себе болтают».

Внимательно перечитав еще раз, Асакава поднял голову.

— О чем это она?

— Я то откуда знаю? Вот это тебе и надо разузнать!

— Четыре дня всего осталось!

Непонятно даже с какой стороны подступиться, да и слишком много всего придется узнавать. Нервы уже не выдерживали, Асакава был готов взорваться.

— Ты это… У меня времени на день больше, чем у тебя — вот тебе и флаг в руки!

В душу Асакавы закралось подозрение, что Рюдзи может воспользоваться этим лишним днем для нечестной игры. Например, если заклинаний окажется два, то одно из них он может запросто испытать на Асакаве, тем самым значительно сократив свой собственный риск. В такой ситуации даже один день становится могучим оружием.

— Рюдзи, тебе может и все равно, сдохну я или нет! Ты, значит, вот так… спокойно…, — заорал Асакава, хоть и понимал, что истерика выставляет его полным идиотом.

— Что ты мне тут сопли распускаешь! Если есть время на нытье, лучше башкой поработай!

Асакава сидел с жалким выражением на лице.

— Ну что тебе еще сказать, чтоб тебя проняло? Ты ж мне друг? Друг! Умрешь — я не обрадуюсь. Я тоже буду стараться, и ты старайся. Вместе будем изо всех сил стараться… Что, не убедил?

Рюдзи вдруг прервал свой детский лепет и отвратительно заржал. Под его гогот отворилась входная дверь. От удивления Асакава подскочил в кресле и выглянул из кухни в прихожую. Молодая женщина, наклонившись, снимала туфли. Коротко подстриженные волосы слегка прикрывали уши, в ушах поблескивали серебристые серьги. Разувшись, женщина подняла голову, встретившись глазами с Асакавой.

— Ой, извините. Я и не думала, что у Сэнсэя гости, — сказала она, стыдливо прикрывая рот рукой. Ее изысканная манера держаться, со вкусом подобранная, безукоризненно чистая одежда белых тонов — все это никак не увязывалось с атмосферой квартиры. Короткая юбка подчеркивала стройные длинные ноги, лицо чуть вытянутое, умное — пожалуй, она была чутьчуть похожа на одну известную писательницу, которая часто появлялась в телерекламе.

— Не смущайся, заходи, — голос Рюдзи вдруг зазвучал непривычно, с достоинством, уже почти без привычных вульгарных ноток.

— Познакомьтесь. Маи Такано, с литературного факультета Университета К. Самая светлая голова на философском отделении, благодарная слушательница моих лекций. Собственно говоря, только она их и понимает… А это Кадзуюки Асакава, корреспондент Мньюс. Мой… близкий друг.

— Очень приятно, — Маи чарующе, просто фантастически улыбнулась и чуть приклонила голову. Смотреть на нее было одно удовольствие, как глоток свежего воздуха. Таких красивых женщин Асакава и не встречал никогда. Тонкая кожа, блеск глаз, безупречно изящная линия тела… А изнутри вся прямотаки светится интеллектом, нежностью; что ни возьми — ни единого изъяна, просто само совершенство. Асакава совершенно онемел, как несчастная лягушка, загипнотизированная змеей.

— Ты что, язык проглотил? — ткнул его в бок Рюдзи, и только тогда Асакава, все еще как в тумане, выдавил из себя неестественно прозвучавшее «здравствуйте».

— Извини, меня вчера Такабаяси и Хатики позвали, ну я и…

Если их поставить рядом, Маи будет сантиметров на десять выше Рюдзи, который наверняка вдвое тяжелее ее.

— Так ведь предупреждать надо, что не вернетесь. А то я жду, жду…

Асакава очнулся. Он вспомнил женский голос из вчерашнего телефонного разговора. Конечно же, это она взяла трубку вчера вечером, когда Асакава звонил сюда. Рюдзи стоял с виноватым видом проштрафившегося мальчишки.

— Ну, так и быть. Прощаю. Вот! — Маи протянула бумажный пакет, — Белье я выстирала. Хотела в квартире прибраться, но подумала, что уважаемый профессор не любит, когда его вещи без спросу переставляют…

Асакаве оставалось только наблюдать диалог и гадать об их отношениях. Что ни говори, а все это мало напоминает отношения учителя и ученика, гораздо больше попахивает серьезным романчиком. Вдобавок, она вчера допоздна была здесь одна! Так что, не все у них просто! Вообще, когда видишь неподходящую пару, это всегда возмущает, но тут уже что-то совсем из ряда вон выходящее. Почему-то все всегда встает с ног на голову вокруг этого Рюдзи. Надо же, какими глазами он сморит на Маи — сама любовь и кротость! Однако, каков хамелеон, даже лицо не узнать! Кровь ударила в голову, хотелось во что бы то ни стало открыть Маи глаза, рассказать ей все о преступных проделках Рюдзи.

— Сэнсэй, пора бы пообедать. Приготовить что-нибудь? Асакавасан, наверное, тоже проголодался. Чего уважаемые господа желали бы отведать?

Асакава не знал, что ответить, и покосился на Рюдзи.

— Да ты не стесняйся! Маи очень даже недурственно готовит.

— На ваше усмотрение, — только и смог сказать Асакава.

Маи выпорхнула за продуктами в ближайший супермаркет, но Асакава все еще был как в бреду и, не отрываясь, смотрел на дверь, в которую она только что вышла.

— Эй, ты чего? Такая рожа у голубя бывает, когда в него горошиной из трубочки залепят! — Рюдзи сидел с ехидной улыбочкой и явно потешался.

— Что? Да нет, ничего…

— Эй, мужик, не замерзай, время не ждет! — Рюдзи потрепал Асакаву по щеке, — Пока она ходит, договорить надо.

— Ты, надеюсь, Маи видео не показывал?

— Что я, зверь?

— Хорошо, закругляемся. Пообедаем, и я пойду.

— Ну да, тебе же еще антенну искать.

— Антенну?

— Источник радиоволн! Забыл что ли?

Рассиживаться было некогда. По дороге надо было зайти в библиотеку и как можно больше разузнать о радиоволнах. Чем сразу ехать в МинамиХаконэ и мотаться там в поисках неизвестно чего, гораздо быстрее будет заранее собрать информацию и обозначить цели. Если знать свойства радиоволн и методику расследования преступлений, связанных с радиохулиганством, можно до известной степени облегчить поиски.

Впереди ждал непочатый край работы. Но деловой настрой куда-то улетучился, Асакава витал в облаках. Из головы не выходило ее лицо, ее тело. И какого черта она связалась с таким человеком как Рюдзи? Недоумение переходило в гнев.

— Эй, ты слушаешь? — от этого вопроса Асакава очнулся.

— Помнишь сцену с мальчикоммладенцем?

— Ага…

На секунду Асакава стер из головы образ Маи и попытался воскресить в памяти сцену из видеозаписи: мокрое от родильных вод детское тельце. Но дальше дело не пошло, перед глазами появилась обнаженная Маи, вся в капельках воды.

— Я когда эту сцену смотрел, в руках что-то странное чувствовал, осязал. Как будто… как будто сам этого младенца обнимаю.

Осязал?… Обнимал младенца?… Образы ребенка и Маи в голове то и дело сменяли друг друга, Асакава уже не понимал, кто у него на руках. Наконец, ему удалось собраться с мыслями: он вспомнил, как тогда сам почувствовал мокрое тельце, как поспешно отдернул руки… Но самое главное то, что и Рюдзи испытал те же самые ощущения.

— Я тоже. Как будто мокрое что-то…

— И ты чувствовал? Тогда что это может значить?

Не вставая, Рюдзи на четвереньках подполз к телевизору и включил кассету с того места, о котором они говорили. Сама сцена длилась не более двух минут, ребенок лежал спокойно, еле слышно попискивая. Снизу, под головку и ягодицы его поддерживали красивые, гибкие женские руки.

— А это что?

Рюдзи нажал на паузу и стал прокручивать по кадру. На какой-то миг экран почернел. На нормальной скорости этого короткого затемнения можно было вообще не заметить. Но при покадровом просмотре затемнения постоянно повторялись, экран то и дело становился черным как смоль.

— Во, опять! — закричал Рюдзи.

Он сгорбился, с серьезным лицом впился глазами в экран, замер, но вдруг снова отпрянул и суетливо забегал глазами. Он напряженно размышлял. Движение глаз выражало состояние Рюдзи, но Асакава не мог даже представить, что у него на уме. Всего в двухминутной сцене они насчитали тридцать три затемнения.

— И что? Неужели ты думаешь, что только из этого можно узнать что-то новое? Дефекты изображения, и не более. Видеокамера барахлила или…

Такаяма не слушал его и уже искал другую сцену. Снаружи на лестнице послышались шаги. Рюдзи поспешно нажал «стоп».

Дверь открылась и из прихожей послышался голос Маи: «Заждались?»

Она вошла, и снова квартира наполнилась каким-то чудодейственным ароматом.

В воскресенье днем на лужайке перед библиотекой отдыхают семьи с детьми. Присутствуют, разумеется, и отцы обеих категорий: «папы», самозабвенно играющие с сыновьями в мяч, и «папаши», презревшие детские забавы и растянувшиеся на газоне. Шла середина октября, воскресенье выдалось просто замечательное, повсюду царил покой.

Но вся эта идиллия была поперек горла Асакаве, которому нужно было как можно скорее попасть домой. Обыскав весь естественнонаучный отдел на четвертом этаже библиотеки и изучив все, что касалось основных принципов распространения радиоволн, он теперь просто сидел перед окном, с отсутствующим видом наблюдая за отдыхающими снаружи. Работалось сегодня с трудом, размышления постоянно прерывались на полпути. Самые разные, никак не связанные между собой мысли все время уводили в сторону, не давая сосредоточиться на главном. Должно быть, из-за спешки… Асакава поднялся со стула. Хотелось скорее увидеть лица жены и дочери. Это было первое, о чем он думал. Времени почти не оставалось. Тем более, чтобы вот так отдыхать с детьми на лужайке…

К пяти часам он уже был дома. Сидзука готовила ужин. Отвернувшись, она резала овощи, и даже со спины читалось раздражение. Причина которого — более чем понятна. Еще бы, в кои-то веки выдался шанс отдохнуть с семьей, а он с утра пораньше заявляет, что ему «к Рюдзи надо съездить», и поминай как звали. Если не подменять жену и не заниматься детьми хотя бы в выходные, то стоит ли удивляться, что женские стрессы возрастают. И главное, что уехал-то он не куда-нибудь, а к Рюдзи… что само по себе уже проблема. Конечно, можно было и приврать, но вдруг жене приспичит позвонить…

— Дилер по недвижимости звонил, — сказала Сидзука, не переставая орудовать ножом.

— Что сказал?

— Спрашивал, нет ли желания продать эту квартиру.

Асакава держал на коленях Ёко и читал ей детскую книжку. Сейчас она, естественно, ничего не понимает, но если постоянно набивать ей голову словами, то к двум годам прорвет — так заговорит, что не и остановишь.

— Сколько предлагает?

После скачка цен на недвижимость многие дилеры предлагают продать жилье.

— Семьдесят миллионов…

Поменьше, чем в иные годы. Но даже если выплатить теперешний кредит, на руках жены и дочери останется приличная сумма.

— И что ты ему ответила?

Сидзука вытерла руки полотенцем и, наконец, обернулась.

— Сказала «мужа сейчас нет, а я не знаю»…

Как всегда. Мужа нет… Надо с мужем посоветоваться… Ни разу еще Сидзука не решала ничего сама. Как-то ей теперь придется…

— Что скажешь? Может, стоит подумать? За такие деньги в пригороде можно дом с садиком купить. И дилер то же говорит…

Скромная семейная мечта: продать квартиру в центре и построить большой дом в пригороде. Без особых капиталов на руках это так и осталось бы мечтой. Но теперь у них в распоряжении была квартира — весьма солидный актив. Мечты имеют свойство иногда осуществляться, а произнесение их вслух всегда несет с собой определенную дозу удовольствия. Ведь кажется, протяни руку — и все уже твое.

— Да и пора бы нам уже о втором подумать…

Асакава до боли реально представлял, что вырисовывается в голове у Сидзуки. Просторный дом в пригороде, паратройка детей, у каждого отдельная комната для занятий, гостиная, способная вместить сколько хочешь народу. Ёко заёрзала у него на коленях. Конечно, папа посмел отвлечься от книжки, позволил себе задуматься о чем-то кроме любимого чада, а такие явления надо пресекать на корню. Асакава спешно вернулся к чтению.

…Давным-давно было на свете болото, поросшее камышом. А прямо в камышовых зарослях начиналось море, за что и прозвали болото Нумахама, то есть «болотистый берег»…

Асакава читал вслух, а на глаза наворачивались слезы. Он все готов был отдать, чтобы осуществить мечту жены. Но что делать, осталось всего четыре дня. Сумеет ли она перенести неожиданную и необъяснимую смерть мужа? Она ведь еще и не ведает, что все мечты могут обратиться в прах.

Девять часов вечера. Жена и дочь, как всегда, улеглись спать. Последние слова Рюдзи не выходили у Асакавы из головы.

…Что заставило его несколько раз просмотреть сцену с младенцем? И слова старухи, — «Тебе рожать на будущий год» … Значит, Кто-то ждал ребенка… Может быть, старушечье бормотание и ребенок на экране Как-то связаны между собой. И потом, эти мгновенные затемнения. Экран полностью чернел, буквально на какие-то доли секунды, но тридцать с лишним раз.

Чтобы удостовериться в этом, Асакава решил снова просмотреть видео от начала до конца. Рюдзи, пусть наобум, но тоже ищет что-то. Что логикой не доберет, то чутьем ухватит. Зато Асакава обладал недюжинной способностью методично и скрупулезно расследовать, докапываться до истины.

Он открыл секретер, достал кассету и уже собирался вставить ее в магнитофон, но вдруг его что-то остановило.

…Погоди, что-то неладно!

Асакава не мог понять, что его, собственно, смущает. Как будто сработало шестое чувство. Причем это странное чувство стало усиливаться, как только он взял пленку. Совсем немного, но все же заметно.

Что не так? Что изменилось?

Сердце забилось от волнения.

…Плохо дело. Как будто что-то нарочно не позволяет, не дает повернуть ход вещей к лучшему. Ну же, напрягись, вспомни. Точно! Когда просмотрел видео, перемотал его на начало. Но сейчас плёнка, как назло, промотана вперед почти на треть, то есть как раз до того места, где должна заканчиваться видеозапись. Неужели ее Кто-то смотрел? Пока меня не было…

Асакава бросился в спальню. Перевернул спящую Сидзуку на спину, стал тормошить ее за плечо.

— Эй, проснись! Сидзука!

Он старался говорить потише, чтобы не разбудить Ёко. Сидзука недовольно скривила лицо, перевернулась с бока на бок.

— Слышишь? Вставай, говорю!

— Ну что-о… Что такое?

— Пошли, поговорить надо.

Асакава вытянул Сидзуку из постели, потащил в гостиную. Схватил видеокассету, помахал у ней перед носом.

— Ты это смотрела? Ну, смотрела?

Обалдев от такой вопиющей бесцеремонности, Сидзука некоторое время смотрела то на кассету, то на лицо мужа, словно бы сравнивая их.

— А что, нельзя? — наконец произнесла она. …И чего это он, как с цепи сорвался? Сам умчался чуть свет, несмотря на воскресенье, а мне, значит, со скуки помирать? Ну да, взяла это видео, которое вы с Рюдзи вчера смотрели как заговорщики, ну и что? Тем более, что ничего там интересного — так, халтура какая-то… Не иначе, телевизорщики твои знакомые наваяли.

Сидзука молчала, но не сдавалась. Мол, нечего так сердиться…

Впервые за всю совместную жизнь Асакаве всерьез захотелось ей врезать.

— Идиотка!

Он сжал кулак, но сумел сдержать секундный порыв. Спокойно, думай… Сам виноват. Сам должен соображать, что держать такие вещи надо подальше от жены. Сам хорош — бросил кассету в шкафу, понадеялся, что жена в его дела лезть не будет… И как же он не додумался спрятать такую опасную вещь? Тем более, что Сидзука вошла в комнату в тот самый момент, когда они с Рюдзи это смотрели. Естественно, ей стало любопытно. Сам виноват, должен был позаботиться…

— Прости…, — хмуро проговорил он, — Когда смотрела? — голос дрожал.

— Утром…

— Правда?

Откуда Сидзуке знать, насколько это важно, «когда». Она уверенно кивнула.

— Во сколько примерно?

— А тебе-то какое дело?

— Ты отвечай, когда спрашивают, — он снова дернул рукой.

— Часов десять было. Как раз кончился «Гонщик в маске».

«Гонщик в маске»? Неужели она это смотрит? Никто в доме, кроме Ёко, интереса к этой ерунде не испытывает… Асакава задрожали колени, он едва устоял на ногах.

— Слушай меня внимательно, это очень важно. Когда ты это смотрела, где была Ёко?

Сидзука готова была расплакаться.

— Как где? У меня на коленях?

— И что, Ёко тоже… это с тобой… она тоже смотрела это видео? Говори!

— Да она только иногда на экран поглядывала. Все равно же ничего не понимает…

— Заткнись! Какая разница, понимает или нет!

Неужели конец мечтам? Да стоит ли говорить о мечтах, когда всей семье угрожает смерть. Безжалостная, бессмысленная смерть!

Увидев гнев и ужас, перекосившие лицо мужа, Сидзука начала догадываться, что все гораздо серьезнее, чем казалось.

— Ой, нет… Не может быть.

Сидзука вспомнила слова из видео, которые показались ей просто чьей-то неудачной шуткой. Да и как в такое поверить?… Но почему тогда он так бесится?

— Но ведь это же неправда? Ну скажи… ведь неправда?

Не в силах чтолибо говорить, Асакава только мотал головой. Страшно было осознавать, что самые любимые, самые близкие люди теперь разделили его судьбу.

Все последние дни Асакава просыпался с мыслью: «Как жаль, что все это не сон»… С утра он первым делом позвонил в прокат автомобилей и сообщил, что сегодня придет за машиной, которую заказывал вчера. Заказ подтвердили. Да, реальность никогда не прерывается, всегда имеет продолжение.

Чтобы найти пресловутый источник радиоволн, прежде всего нужно было обеспечить себя транспортом. Обычного передатчика недостаточно, чтобы подавить волны телевещания — скорей всего использовали специально модифицированный. Высокая четкость изображения указывала на то, что источник находился где-то неподалеку, а сигнал был достаточно мощным. Будь у Асакавы побольше информации, обнаружить источник вещания было бы куда проще, но знал он наверняка лишь то, что сигнал был принят телевизором в коттедже Б4. Не было иного пути, кроме как досконально, с учетом рельефа местности прочесывать весь радиус. Не имея представления, сколько времени потребуют поиски, Асакава упаковал трехдневный запас одежды. На три дня… больше все равно не потребуется.

Даже встречаясь с ним взглядами, Сидзука не заговаривала о видео. Вчера Асакава не успел придумать, как лучше соврать жене, и отправил ее спать, теряющуюся в догадках, что это за «смерть через неделю». А на следующий день Сидзука сама побоялась переспросить — в неведении она явно чувствовала себя комфортнее. Уже не лезла с расспросами, как обычно, а предпочла истолковать все на свой лад. Непонятно, какое она нашла объяснение, но оно не сняло ее беспокойства, и глядя в телевизор, пока шла очередная серия бесконечного утреннего сериала, она то и дело вскакивала с места и прислушивалась к звукам снаружи.

— Не пытайся спрашивать меня об этом. Я и сам не знаю, что ответить, но, так или иначе, решение я найду.

Больше Асакава ничего не мог сказать, чтобы хоть Как-то успокоить жену. Она не должна видеть его беспомощность.

Он уже был в прихожей, когда зазвонил телефон. Звонил Рюдзи.

— Я тут кое-что интересное нарыл. Надо бы твое мнение услышать, — в его голосе чувствовалось некоторое возбуждение.

— А по телефону нельзя? А то мне за машиной надо идти.

— Напрокат что ли?

— А кто говорил про источник волн, что искать надо и все такое?

— А, вот ты о чем! Ладно, это подождет, а ты давай, ноги в руки — и ко мне. Может, антенну еще и не понадобится искать. Все наши построения рухнули… возможно.

Но Асакава все равно сначала забрал из проката автомобиль, чтобы в случае чего прямо от Рюдзи выехать в МинамиХаконэ, если придется.

Запарковав машину на прямо тротуаре, Асакава позвонил в дверь квартиры Рюдзи.

— Заходи, не заперто!

Асакава с силой толкнул дверь, нарочно шумно прошел через кухню.

— Ну, что ты там нашел? — с вызовом спросил он.

— Ой-ой, какие мы грозные! — не вставая с полу и закатив глаза, отреагировал Рюдзи.

— Я спрашиваю, что нашел. Давай, выкладывай!

— Остынь!

— Поздно остывать! Говори, не томи!

Рюдзи помолчал немного, потом медленно спросил.

— Ты чего? Случилось что-нибудь?

Асакава плюхнулся на татами, уткнулся лицом в колени и обхватил голову руками.

— Жена… Жена с дочерью эту дрянь посмотрели.

— Оо, старик, тут ты влип по полной…

Некоторое время Рюдзи наблюдал за Асакавой и ждал, пока тот придет в себя. Чихнул разок, многозначительно хмыкнул.

— Ну, ты как? Жену-то с ребенком намерен спасать?

Асакава кивнул, Как-то совсем по-детски.

— Ну, а раз намерен, так соберись с мыслями. Готового решения я тебе не дам. Просто перечислю несколько фактов. Мне надо знать, что ты из них для себя вынесешь. А будешь психовать — все дело испортишь, понял?

— Ладно, — безропотно согласился Асакава.

— Тогда для начала сходи в умывальник, сполоснись.

Перед Рюдзи можно было и пореветь. Просто представился удачный случай выплеснуть накопившиеся чувства, которые приходилось сдерживать в обществе жены.

Когда Асакава, вытирая лицо полотенцем, вернулся в комнату, Рюдзи протянул ему обычный машинописный лист, на котором была только простая таблица.

На первый взгляд, почти все ясно. Разбивка видеозаписи по сценам.

— Вчера вечером сидел, понимаешь, и вот осенило… Ну, что здесь что, ты понимаешь? Весь ролик состоит из двенадцати сцен. Они тут все озаглавлены и пронумерованы. После каждого названия проставлена длина сцены в секундах. А в скобках число мгновенных затемнений — помнишь, были такие?

Асакава с недоумением смотрел на него.

— Мы с тобой вчера только сцену с младенцем смотрели, но когда ты ушел, я все остальное проверил, на предмет тех же затемнений. И вот, что получилось… Они есть в третьей, четвертой, восьмой, десятой и одиннадцатой сцене. И все.

— А дальше, «абстр.», «реал.» — это что?

— Все сцены можно грубо разделить на два типа. Абстрактные, где показаны картины, возникающие в чьем-то уме, и реальные — которые мы видим как будто глазами другого человека. Вот такой расклад.

Рюдзи перевел дыхание.

— Ты ничего здесь не замечаешь?

— Ну да, затемнения есть только в этих, как ты говоришь, «реальных» сценах.

— Именно! Так что, давай это учтем.

— Слушай, Рюдзи, может, хватит мне мозги пудрить? Говори толком, что все это значит?

— Ты погоди. Если я все тебе сразу скажу, это парализует твою интуицию. Эта самая интуиция уже подсказала мне определенный вывод. Но она же заставляет меня зациклиться на одном решении, как единственно верном, а при этом упускаются другие возможные варианты. Как в криминалистике. Если Кто-то кажется подозрительным, то волей-неволей начинаешь думать, что все улики указывают на него. А нам сейчас ошибаться, сам понимаешь… Так что навязывать тебе свои выводы я бы не хотел. Короче, мне нужно проверить, подтвердит ли твоя догадка мои предположения.

— Резонно. Продолжай.

— Соображаешь? То, что затемнения есть только в реальных сценах — это факт, но постарайся вспомнить, что ты чувствовал, когда все это в первый раз смотрел. Ну, сцену с младенцем мы вчера с тобой разобрали. А как насчет остального? Скажем, эти бесчисленные лица тебе ничего не говорят?

Рюдзи взял пульт и подмотал пленку к нужной сцене.

— Смотри внимательно. На сами лица…

Несколько десятков лиц, словно высеченных на стене, постепенно удаляются, одновременно увеличиваясь числом — вот их уже сотни, тысячи… Но по отдельности все они разные, точь-в-точь как у живых людей.

— Чувствуешь что-нибудь? — спросил Рюдзи.

— Знаешь, как будто меня самого обвиняют… лжец, мошенник.

— Тото и оно! Ведь и я чувствовал то же самое или, может быть, почти то же самое.

Асакава сосредоточился. К какому выводу подталкивают эти факты? Рюдзи ждет. Ждет однозначного ответа.

— Нет, не знаю. Ничего не проглядывает.

— А ты еще подумай. Не торопись, расслабься, и наверняка придешь к тому же выводу, что и я. Мы ведь что думали? Что все это снято на видеокамеру, то есть механическим способом, через объектив, правильно?

— А что, нет?

— А откуда тогда эти мгновенные черные завесы?

Рюдзи стал прокручивать по кадру, пока экран не заволокло черным. Затемнения длится всего три-четыре кадра, а кадр — это одна тридцатая секунды, значит время составляет примерно одну десятую секунды.

— В реальных сценах затемнения появляются, а в воображаемых их нет. Почему? Ты рассмотри картинку получше. Она ведь не матово черная.

Асакава вплотную придвинулся к экрану. Действительно, чернота не однородная. В некоторых местах видны какие-то пятна, как будто белесая дымка.

— какие-то размытые формы… Как будто остаточное изображение. Когда я смотрел, то чувствовал собственное присутствие в сцене: все реально, ощутимо… Что это может быть?

Рюдзи приблизил к нему лицо, нарочито широко раскрыл и закрыл глаза… моргнул. Черная завеса, черная завеса… Что?

— Это что, моргание? — пробормотал Асакава.

— Оно самое! Все срослось. Человек может видеть вещи напрямую глазами, а может рисовать их в уме. А в уме, разумеется, не моргают, поскольку сетчатка не задействована. А то, что видят глазами — не более чем игра света и тени, отражающаяся в сетчатке глаза. Чтобы предотвратить высыхание сетчатки, мы непроизвольно моргаем. Так что, черная завеса — это и есть закрытые глаза!

Опять появилась тошнота. Первый просмотр видео заставил Асакаву броситься в уборную, но сейчас он еще острее, чем тогда, почувствовал омерзительный холод. В его тело действительно Кто-то забрался! Не механизм записал изображение, а чьето зрение, слух, обоняние, вкусовые ощущения, осязание — словом, все пять чувств — непонятным образом напрямую попали на видеопленку. И этот отвратительный холод в теле, нестерпимый озноб, все это — отражение какого-то человека, через органы чувств впитавшиеся в тело. Все, что видел тогда Асакава, он видел чужими глазами.

Приходилось все время вытирать стекающий со лба холодный пот.

— И вот что! С незначительными отклонениями, среднее число морганий у мужчин двадцать, а у женщин — тридцать раз в минуту. И что получается? Скорей всего, это женские глаза, врубаешься?

Асакава не слышал его слов.

— Хе-хе-хе, что замерз? У тебя рожа как у мертвеца! — засмеялся Рюдзи, — Эй, оптимистичней надо быть! Мы же, Как-никак, на целый шаг приблизились к разгадке. Если видео — отражение чьихто чувств, то и заклинание должно быть Как-то связано с волей этого человека. Короче, этот Кто-то хочет от нас чего-то!

Но Асакава, похоже, на время утратил способность мыслить. Ушами он улавливал слова Рюдзи, но смысл их до сознания не доходил.

— Как бы там ни было, теперь ясно, что делать. Нужно доподлинно выяснить, кто это такой. А то, чего он при жизни… ну, скорей всего, его давно уже нет… то, чего он при жизни хотел — и есть наше заклинание.

Рюдзи весело подмигнул Асакаве — мол, не дрейфь, и не такое распутывали.

С автотракта ТокиоИокогама3 Асакава вывел машину на магистраль ИокогамаСига. Рюдзи безмятежно спал на переднем сиденье, откинув спинку до отказа. Было уже около двух часов, но есть Почему-то совершенно не хотелось.

Асакава хотел потрепать спящего Рюдзи за плечо, но отдернул руку. До цели еще далековато. Ехать нужно было в Камакура, но вот куда именно… никаких пояснений на этот счет он не получил. Попробуй, покрути баранку, когда ни направления, ни даже цели поездки не знаешь — у любого водителя нервы сдадут. Рюдзи обещал рассказать подробности в машине, но сам второпях затолкал вещи в сумку, и, едва оказавшись на сиденье, провалился в сон, завещав до Камакура не будить, дескать, он «вчера не ложился». Возле Асахина они съехали с Иокогамской автострады, и, проехав всего каких-то пять километров по Канадзавакайдо, прибыли к вокзалу Камакура. Рюдзи проспал уже часа два.

— Эй, приехали!

Асакава ткнул Рюдзи в плечо, тот по кошачьи выгнулся, кулаками протер глаза и энергично встряхнул головой.

— Ну вот, я как раз сон смотрел…

— Дальше куда?

Рюдзи приподнялся, высунулся из окна и осмотрелся кругом, соображая, где находится.

— По этой дороге прямо, перед Первыми храмовыми воротами налево, и сразу стоп, — коротко отчеканил он и снова откинулся в кресле, — Хехехе, а я пока сон досмотрю…

— Какой сон, тут и пяти минут не будет! Хватит дрыхнуть, объясни все толком.

— Да подъедешь — сам поймешь.

Рюдзи уткнулся коленями в «бардачок» и снова засопел.

Сразу за поворотом машина остановилась. Прямо перед ними стояло двухэтажное здание с небольшой табличкой «Мемориальный музей Тэцудзо Миуры».

— Заводи на стоянку, — оказывается, Рюдзи не спал, подсматривая сквозь щелочки глаз. Он довольно пошевеливал ноздрями, как будто нюхал что-то благоухающее.

— Хе-хе-хе, а сон-то я досмотрел! Пять минут — великое дело…

— И что ты там, во сне, делал?

— Ясно что, по небу летал! Обожаю летать во сне…, — Рюдзи с шумом продул ноздри, смачно облизал губы.

В «Мемориальном музее Тэцудзо Миуры» не было ни души. На первом этаже комната примерно пять на шесть, на стеллажах и витринах фотографии и рукописи, на центральной стене доска с краткой биографией этого самого Миуры. Только прочитав биографию, Асакава наконец понял, куда попал.

— Извините пожалуйста, есть здесь кто-нибудь? — позвал Рюдзи. Ответа не было.

Оставив профессорскую кафедру, Тэцудзо Миура скончался два года назад в возрасте 72 лет. Он занимался теоретической физикой и был особенно сведущ в вопросах теории вещества и статистической механики. Но этот, пусть небольшой, музей был обязан своим открытием отнюдь не его профессиональным достижениям. Его темой было научное обоснование паранормальных явлений. В биографии мэтра значилось, что его работы привлекали внимание и за рубежом, но наверняка интересовались ими далеко не все исследователи. Ничего удивительного, что Асакаве никогда не приходилось слышать это имя. Ну, и чего же такого особенного наш профессор наоткрывал? Ответ, вероятно, должен быть где-то на стендах. «…Мысль обладает энергией, и энергия эта…», — начал читать Асакава, но тут услышал шаги по лестнице, обернулся и увидел, что створка двери отодвинулась и из глубины дома показался усатый мужчина лет сорока. По примеру Рюдзи, который уже спешил к нему с протянутой визиткой, Асакава потянулся к нагрудному карману.

— Позвольте представится, Такаяма из Университета К.

С Асакавой он так не разговаривал, и слышать вежливую речь из его уст было даже забавно. Асакава протянул карточку. На лице мужчины появилась тень неудовольствия — еще бы, вузовский преподаватель вкупе с репортеромгазетчиком — не лучшие гости.

— Если вы не возражаете, мы хотели бы посоветоваться с вами об одном деле…

— Хм… Я слушаю, — мужчина глядел настороженно.

— Видите ли, однажды мне довелось встретиться с профессором Миурой, когда он был жив, и…

При этих словах мужчина Почему-то облегченно вздохнул, тут же принес три складных стула и поставил их кружком.

— Вот как! Пожалуйста, садитесь.

— Это было примерно три года назад… Дада, как раз за год до смерти сэнсэя. Мне как раз предложили прочитать в университете курс лекций по научной методологии, ну, я и пришел к сэнсэю за советом…

— Здесь, в этом доме?

— Да, нас познакомил профессор Такацука…

Услышав имя Такацуки, мужчина, наконец, улыбнулся. Всплыли общие знакомые… Значит, эти двое на его стороне, а не какие-то злопыхатели, которых следует опасаться.

— Ах да, извините, я сам не назвался. Тэцуаки Миура. Простите, у меня, к сожалению, закончились визитки…

— Вот оно что! Так значит вы…

— Да. Непутевый сын покойного… к вашим услугам.

— Вот как. Я и не думал, что у сэнсэя такой взрослый сын!

Асакава сдержался, чтобы не прыснуть. Этот «взрослый сын» тебя лет на десять старше, так что комплимент явно неуместен.

Миурамладший кратко ознакомил их с музеем. Рассказал о том, как ученики профессора открыли его совместными усилиями, как упорядочили все хранящиеся здесь материалы. Что сам Тэцуаки, к стыду своему и вопреки желанию отца, не пошел по научной стезе, а открыл на территории музея пансион, чем и зарабатывает на жизнь.

— Конечно, живу за счет славы отца, на его же земле, так что, как мне еще себя называть… непутевый и есть, — сказал Тэцуаки и смущенно усмехнулся. В его пансионе в основном останавливаются школьники, когда путешествуют классом. Большинство посетителей составляли разного рода научные клубы, скажем, любителей физики или биологии. Была в книге отзывов и запись от Общества изучения парапсихологии. Чтобы работать со школьниками, обычно нужно быть мало-мальски известным. Короче говоря, «Мемориальный музей Тэцудзо Миуры» — не более чем внешняя приманка для путешествующих групп школьников.

— Кстати…

Подведя мосты, Рюдзи наконец перешел к сути дела.

— Ах, извините. Я тут заболтался совсем… О чем, собственно, вы хотели посоветоваться?

Да, судя по всему, младший Миура особыми научными способностями не блещет. Еще бы, под тон собеседника подстраивается молниеносно, как заправский торгаш — во взгляде Рюдзи чувствовалось презрение.

— Дело в том, что мы ищем одного человека…

— Какого человека?

— Нет, имени его мы не знаем. Потому и обращаемся к вам.

— Ээ, а чем, собственно… Я не совсем понимаю…, — лицо Миуры выражало такое недоумение, что лучше было рассказать все по порядку.

— Видите ли, мы не знаем даже, жив этот человек или уже умер. Пока не знаем. Очевидно одно — он наделен необычными, сверхчеловеческими способностями.

Рюдзи перевел дыхание, заглядывая в глаза Тэцуаки. Тот, похоже, сразу понял, о чем идет речь.

— Миурасэнсэй, вероятно, располагал самой большой в Японии картотекой подобных людей. Я слышал, что он создал своего рода информационную сеть и на ее основе составил перечень экстрасенсов со всех уголков страны, и что перечень этот сохранился.

Тэцуаки нахмурился. Ну, не собираются же они попросить его найти в материалах отца имя непонятно кого?

— Да, разумеется. Все материалы в сохранности. Но ведь им числа нет, да и обычных шарлатанов среди них немало.

Он ужаснулся от мысли, что снова придется рыться в отцовских материалах. Для этого нужно привлечь десять с лишним учеников-энтузиастов и потратить несколько месяцев. Причем, основная масса документов доверия не внушает, и воля покойного — единственная причина, по которой приходится хранить эти горы макулатуры.

— Нет, нет, мы совсем не хотим вас утруждать. Если вы не против, мы сами могли бы поискать…

— Архив у нас на втором этаже. Желаете посмотреть?

Тэцуаки поднялся с места. Легко сказать «сами», они еще количества бумаг не видели. Ничего, вот взглянут на ряды папок на стеллажах — враз свой пыл охладят. С этими мыслями Миура вел их наверх.

В комнате с высоким потолком, у стены, прямо напротив лестницы стояли в два ряда семиэтажные стеллажи. В каждой папке данные на сорок человек, а папок здесь тысячи, взглядом не охватишь… Рюдзи заметил, что с лица Асакавы стремительно сползает краска.

…Этак засядем тут, во тьме архива — здесь свой смертный час и встретим…

А в глазах его прочитывался безмолвный крик: «Ой, нет! Что угодно, только не это!»

— Мы можем посмотреть? — как ни в чем ни бывало, спросил Рюдзи.

— Пожалуйста, пожалуйста. Все в вашем распоряжении…

Некоторое время Тэцуаки терпеливо наблюдал за ними, все-таки интересно было, что это такое им приспичило искать, но в конце концов ему это надоело.

— Я пойду, работа ждет…, — сказал он и ретировался.

Когда он ушел, Асакава спросил у Рюдзи.

— Слышь, ты объясни, что к чему! — задрав голову, он обозревал ряды папок на полках, поэтому голос получился неожиданно грубым. Войдя в музей, он до сих пор не проронил ни слова. Папки были выстроены в хронологическом порядке, а на корешках проставлены годы и месяцы, начиная с 1956го и заканчивая 88ым. Восемьдесят восьмой год… тогда как раз скончался профессор Миура. Тридцать три года кропотливой работы по сбору коллекции — смерть всему положила конец.

— Времени нет, по ходу поговорим. Я начну с пятьдесят шестого, а ты с берись с шестидесятого.

Асакава послушно достал папку и начал ее листать. На каждой странице была наклеена как минимум одна фотография и подколот листок с именем и адресом.

— Искать… А чего искатьто?

— Имена и адреса внимательно смотри! Ищи женщину из Идзу.

— Женщину? — Асакава удивленно вытянул шею.

— А бабка кому про роды болтала, ты как полагаешь?

Да, действительно, мужики у нас еще не рожают.

Они погрузились в поиски. По ходу этой однообразной работы Рюдзи доходчиво объяснил Асакаве то, что тот сам собирался спросить — почему данные обязательно должны быть здесь.

С пятьдесят шестого года профессор Миура заинтересовался аномальными явлениями и начал даже проводить эксперименты с использованием паранормальных способностей, но устойчивых, стабильных результатов получить ему не удалось, поэтому до создания научной теории не дошло. Опыты с ясновидением нередко получались в лабораторных условиях, но не удавались перед аудиторией. Понятно, что для них необходимо недюжинное сосредоточение. Но Миуре требовался человек, который мог бы продемонстрировать свои способности всегда и в любых условиях. Нетрудно представить себе обвинения в шарлатанстве, которых удостаивался неудачливый экспериментатор. И все же, Миура был убежден, что экстрасенсы в этом мире еще не перевелись, и все свои силы бросил на их поиски. Но сам он, конечно же, не мог по одному опрашивать бесчисленных ясновидцев, прорицателей, теликинетиков. И придумал следующий способ: каждому кандидату в экстрасенсы высылалась тщательнейшим образом запечатанная фотопластина, на которую тот должен был спроецировать требуемое изображение и в том же запечатанном виде отослать назад. Таким образом, можно было продемонстрировать свои способности, даже находясь на значительном расстоянии. А учитывая, что проецирование мыслей на фотопленку — одна из самых базовых способностей экстрансенсов, можно было предполагать, что многие прошедшие тестирование могут обладать даром ясновидения или предвидения. В пятьдесят шестом году профессор Миура воспользовался помощью своих бывших учеников, работавших в газетах и издательствах, и начал широкомасштабную компанию по всей стране. Информационная сеть, созданная учениками, позволяла Миуре мгновенно получать информацию о возможных экстрасенсах, как только гделибо возникали подобные слухи. Однако, по результатам проявки диапозитивов стало ясно, что реальное число экстрасенсов не превышает и десяти процентов от всей массы опрошенных, поскольку абсолютное большинство конвертов носило следы аккуратного вскрытия. Очевидные подделки сходу отправлялись в корзину, и только те, где содержался хот малейший намек на экстрасенсорные способности, по возможности сохранялись, но даже несмотря на это коллекция материалов достигла прямотаки исполинских размеров. Возможности СМИ возрастали, учеников становилось все больше и больше, их сеть совершенствовалась, и ежегодный поток материалов нарастал год от года, вплоть до самой кончины профессора.

— Ну ладно, — пробормотал Асакава, — Что это за коллекция, я понял. Но с чего ты взял, что здесь обязательно окажется нужный нам человек?

— Я не говорил, что обязательно! Но степень вероятности очень высокая. Смотри, сколько мужик работы провернул, сам понимаешь — хоть кого-нибудь, да найдем. Хотя конечно, экстрасенсы, способные проецировать мысли на телеэкран, просто так на дороге не валяются. Более чем солидные ребята. С такими способностями, хочешь, не хочешь — а на глаза попадешься. Так что, Миура со своей сетью вряд ли мог такой случай прошляпить.

Да, возможность есть, приходится признать… — подумал Асакава и почувствовал большее рвение к работе. — Кстати, а почему ты дал мне именно шестидесятые годы? — поинтересовался он, оторвавшись от чтения.

— А ты помнишь, там телевизор был? Старье порядочное — такие были в ходу, когда ТВ только начиналось — как раз в пятидесятые и в начале шестидесятых.

— Ну и что? Это же не значит…

— Да ты достал уже! Сказано же тебе, возможно!..

И действительно, что толку кипятиться? Нет, оно конечно понятно… Времени мало, а папок — глаза разбегаются. Будешь тут спокойным!

Но тут на одной из страниц мелькнуло название ИдзуОсима.

— Оп, есть одно! — радостно заорал Асакава, как будто самому черту голову снес.

Рюдзи вздрогнул, обернулся и заглянул в его папку.

…ИдзуОсима, г. Мотомати. Сёко Тода, 37 лет. Фотоотпечаток сделан 14 февраля 1960-го. Черно-белый снимок — как будто молния на темном фоне. Комментарий: «Было предложено спроецировать на пленку изображение креста, в результате был получен данный отпечаток. Следов подделки не обнаружено».

— Ну, что думаешь? — дрожа от волнения, Асакава ждал реакции Рюдзи.

— Хм… Возможность не отрицаю. На всякий случай, адресок запиши, — отозвался Рюдзи и уткнулся в свою папку. Асакава был настолько доволен скорой находкой «чегото похожего», что более чем скупая реакция Рюдзи его попросту взбесила.

Прошло уже два часа, но никакой другой женщины из Идзу не попадалось. Много было респондентов из Токио, Канто и окрестностей. Тэцуаки принес чаю, промямлил что-то, то ли с участием, то ли с иронией, и снова удалился. Работа пошла медленнее. Подумать только — двух часов не хватило, чтобы просмотреть данные за год.

Наконец Асакава покончил с шестидесятым годом и, прежде, взяться за шестьдесят первый, мельком взглянул на Рюдзи. Тот неподвижно сидел на полу скрестив ноги и уткнувшись носом в папку. Уж не задрых ли опять? — подумал Асакава и уже хотел толкнуть его, но Рюдзи вдруг шевельнулся и изнеможенным голосом произнес:

— Жрать хочу, помираю. Сгоняй, купи бэнто[6] и чаю, что ли… А заодно закажи номерок в «Пансион Солейл».

— А это что такое?

— Как что? Пансион, который мужик этот содержит.

— Это я понимаю, но чего ради мне с тобой тут…

— Брезгуешь, да?

— Ну, Во-первых, не время мне в пансионах прохлаждаться…

— Даже если мы, предположим, женщину ту и найдем, то до Идзу сегодня все равно не доберемся. Так что, не лучше ли поспать хорошенько, силенок набраться?

Мысль о том, что придется ночевать с Рюдзи в пансионе, признаться, не слишком обрадовала его, но делать было нечего, и Асакава, договорившись с Миурой о сегодняшнем ночлеге, покорно «сгонял» в магазин за бэнто, которые они вдвоем поглотили, запив чаем «улунг». Семь часов вечера, мимолетный отдых…

Руки были совершенно ватные, плечи ныли. Асакава снял очки, чтобы дать отдых воспаленным глазам. Но теперь ему приходилось держать документы перед самым носом, чуть ли не облизывая страницы. Чтобы ничего не упустить, приходилось неимоверно напрягаться, и чрезмерная усталость тут же дала себя знать.

Девять вечера… Почти гробовую тишину хранилища нарушил дикий вопль Рюдзи.

— Ага, есть! Вот она, зараза!

Увидев заветную папку, Асакава тут же подсел к Рюдзи, снова нацепил очки.

«… ИдзуОсима, местечко Сасикидзи. Садако Ямамура. Десять лет. Конверт с фотопластиной распечатан 19 августа 1958го. Было предложено спроецировать на диапозитив свое имя, получен следующий результат. Аутентичность изображения не вызывает сомнений». Приложена фотография: на черном поле иероглиф яма (гора). Эта картина показалась Асакаве знакомой.

— Ой, да это же…

Голос дрожал. На видео точно такой же иероглиф яма появился как раз после сцены извержения вулкана Михара. Более того, в десятой сцене, на экране старого телевизора, проступил другой иероглиф — «невинность», который в именах читается как сада! А имя девочки как раз Садако. — Что скажешь? — спросил Рюдзи. — Вне всякого сомнения. Все в точку.

Наконец-то в душе Асакавы появился проблеск надежды.

Было десять пятнадцать утра, Асакава и Рюдзи стояли на палубе скоростного катера, стремительно удаляющегося от причала порта Атами. Парома между Атами и Осима не было, поэтому машину пришлось оставить на платной стоянке рядом с увеселительным парком Атами Коракуэн. Ключ зажигания Асакава все еще вертел в руке.

В Осима они должны быть примерно через час. Небо хмурилось, да и ветер был довольно сильный. Почти никто из пассажиров не рискнул подняться на палубу — все оставались на местах, согласно купленным билетам. На судно садились второпях, справляться о погоде было некогда, а между тем все говорило о том, что надвигается тайфун. Беснующиеся волны раскачивали судно из стороны в сторону.

Потягивая из банки горячий кофе, Асакава прокручивал в голове события последних дней. Он не знал, что делать — гордиться ли тем, что поиски дали конкретные результаты, или наоборот, досадовать, что раньше не удалось обнаружить это имя — Садако Ямамура. Что ни говори, а главной зацепкой оказались мгновенные затемнения экрана — те самые «моргания». Изображение не было заснято на видеокамеру, но непосредственно зафиксировалось органами чувств человека и спроецировалось на видеопленку только лишь потому, что видеодека в курортном коттедже Б4 в тот момент была включена на запись — а это означает, что передавший его телепат обладает прямо-таки неизмеримыми экстрасенсорными способностями. Его экстраординарность была точно подмечена Рюдзи, который благодаря этому сумел разыскать нужное имя. Конечно, пока еще не ясно, является ли Садако Ямамура истинным виновником случившегося. Она только находится под подозрением. Чтобы подкрепить свои подозрения, они и направились прямиком в Осима.

Волны не утихали, судно продолжало раскачиваться. Асакаве все это чрезвычайно не нравилось. Какого черта они вдвоем поперлись в Осима? А если буря запрет их на острове, кто спасет жену и дочь? Роковой день неумолимо приближается. Послезавтра, в 10:04 вечера, минута в минуту… Он почувствовал, как подкашиваются ноги. — Я до сих пор не могу поверить, что человек может такое… Просто в голове не укладывается. — Укладывается, не укладывается — не наше дело! — ответил Рюдзи, продолжая изучать карту Осима, — Ничего не попишешь, факт остается фактом. Ты ж понимаешь, что мы видим только фрагмент цепочки меняющихся явлений.

Рюдзи разложил карту на коленях.

— Ты про Большой Взрыв слышал? Считается, что двести миллионов лет назад произошел страшенный взрыв, из которого и родилась Вселенная. Ее вид от рождения до сегодняшнего дня я тебе могу в цифрах выразить, дифференциальным уравнением… Соображаешь, это такая штука, что можно выразить практически все явления, какие только есть во вселенной! Тогда будет понятно, как выглядела Вселенная сто миллионов, десять миллиардов лет назад или, скажем, через секунду или даже через одну десятую секунду после взрыва. Но вот в чем загвоздка! Как бы мы ни пытались вернуться во времени и вычислить «точку зеро», то бишь сам момент взрыва — все равно ничего не поймем. Точно также непонятно и то, что произойдет в самый последний миг Вселенной… Короче, ухватывать мы способны только промежуточные фрагменты. Вот такие дела — прямо как в жизни нашей, правда? — Рюдзи легонько ткнул Асакаву в локоть.

— Да, пожалуй. По старым фотографиям до некоторой степени можно представить себя трехлетнего, новорожденного даже…

— Тото и оно. А вот что было до рождения, или будет после смерти — тут человек бессилен чтолибо понять.

— Ну, после смерти…, там понятно — ничего не будет, всё, конец.

— Тебе умиратьто приходилось?

— Неа… — неожиданно серьезно помотал головой Асакава.

— Тогда откуда тебе знать, что там будет, в загробномто мире!

— Это ты о бессмертной душе?

— Я о том, что не понятно ни фига, вот о чем! Только кажется мне, что когда думаешь о зарождении жизни, идею существования чего-то такого стоит принять как данность — с ней все Как-то ровнее выстраивается. В той галиматье, которую несут светочи современной молекулярной биологии, Почему-то не ощущается вкуса реальности. Ты бы только слышал, что они говорят! Мол, наполняем бутылку несколькими сотнями аминокислот двадцати с лишним видов, помещаем в электрическое поле, хорошенько взбалтываем — и вот вам, пожалуйста, белок, основа жизни. Представляешь? Муть же беспробудная! Тут скорей поверишь, что и ГосподьБог все создал. А вообще, сам я думаю, что в рождении жизни замешана энергия совсем иного типа, даже скорее своего рода воля.

Рюдзи в упор посмотрел на Асакаву, но тут же отдернулся и сменил тему.

— Кстати, ты в музее так увлеченно работы сэнсэя читал. что-нибудь интересное нашел?

Да, он и сам заметил, что время от времени зачитывался профессорскими, как бы их назвать… концепциями.

Мысль обладает энергией, которая…

— Ну, что мысль есть энергия и все в таком духе, насколько я помню…

— А дальше?

— Так ведь не было времени на чтение!

— Эх, там же дальше самая соль! Он же там такие удивительные вещи приводит, от которых у обычного человека просто крыша едет. Знаешь, к чему этот мужик клонит? Что мысль — это обладающая энергией форма жизни!

— Ха! Это что же, получается, что мысли в голове превращаются в самостоятельные формы жизни?

— Выходит так…

— Ну знаешь, это уже крайность!

— Крайность, конечно, но похожие взгляды еще до нашей эры высказывались. Я бы даже сказал, что это еще одна форма энтелехии.

Тут Рюдзи совсем потерял интерес к разговору и снова принялся изучать карту Осима.

Что он имел в виду, понять было нетрудно, но в голове Асакавы все равно оставались вопросы без ответов. То, с чем они столкнулись, с традиционно научной точки зрения необъяснимо. Однако, доколе реальность остается реальностью, приходится иметь дело только с фактической стороной дела, даже не представляя себе причин и результатов случившегося. Сейчас нужно бросить все силы на разгадку тайны заклинания, чтобы уйти от нависшей смертельной опасности, а не блуждать в поисках объяснения паранормальных способностей. На словах все ясно. Но Асакава надеялся получить от Рюдзи более конкретные ответы.

Судно все дальше удалялось от берега, качка усиливалась, и Асакава уже опасался, что схватит морскую болезнь. Его начинало подташнивать. Задремавший Рюдзи вдруг резко поднял голову.

— Слышь, Асакава! Я тут подумал…

— Чего?

— Почему ребятишки, которые смотрели видео в коттедже, сами заклинание не использовали?

Надо же, додумался…

— Ясно почему! Потому что сами не поверили.

— Ну да, я и сам так думал. Потому и объяснение заклинания потерли, просто из шалости. Но тут я штуку одну вспомнил. В школе дело было, на сборах, я тогда на отделении легкой атлетики учился. Спим мы ночью, и тут в комнату врывается Сайто. Помнишь его, наверное? Сайто… отморозок хренов. Группа была двенадцать человек, все в одной комнате спали. И тут с трясущимся подбородком вбегает этот идиот, и орет благим матом: «Привидеение!». Потом сказал, что дверь в туалет приоткрыл, смотрит, а возле раковины, за мусорным ведром — заплаканное лицо маленькой девочки. И что думаешь, как отреагировали десять человек, за исключением меня?

— Скорей всего, отчасти поверили, но все равно обсмеяли, так?

— Ну да, в киноужастиках или по ТВ обычно так и получается. Сначала все не верят, потом их по одному монстры ловят — банальная схема. Только в реальности все по-другому. Ему все поверили, все до одного! Все десять человек. И не потому, что это были десять слабаков. На ком ни проверяй, в любой группе результат все равно один и тот же. Глубинный страх, брат, он у всех людей на уровне неосознанных инстинктов заложен.

— То есть, ты считаешь странным, что четверо ребят посмотрели видео и не поверили?

— Угу. Нет, понятно, сюжета там никакого, да и ничего особенно страшного тоже не показывают… Поэтому могли, конечно, и не поверить. Но неужели ничего им в душу не закралось? Вот ты, например — если узнаешь, что заклинание поможет избежать смерти — даже не веря, неужели ни разу не подумаешь им воспользоваться? Допустим, что вместе они еще смогли собраться духом, но потом, в Токио, украдкой все равно могли применить заклинание.

У Асакавы возникло скверное предчувствие. Он и раньше, мельком, но допускал подобное… Действительно, что делать, если заклинание окажется в принципе неосуществимым?

— Оно оказалось неосуществимым, и они нарочно убедили себя не верить…

Эта догадка оглушительно прозвучала в голове Асакавы. Убитая кем-то женщина оставила миру свое послание, чтобы с помощью других людей рассеять свою ненависть.

— Ну, о чем ты думаешь, это мне понятно. Что делать-то будем? Если действительно окажется так…

А если потребуется сделать что-то ужасное, например убить другого? Сможет ли он в обмен на собственное спасение убить человека, которого, может быть, даже и не видел, — задался вопросом Асакава. И самое главное, кто в таком случае должен быть исполнителем? Асакава тряхнул головой. Хватит стращать себя всякими глупостями. Пока остается только молится, чтобы желание женщины по имени Садако Ямамура было реально выполнимым для обычного человека.

Остров приобрел четкие очертания: уже проступили выдающиеся в море причалы порта Мотомати.

— Слушай, Рюдзи. Я тебя попросить хотел, — с усилием проговорил Асакава.

— Что?

— Если, я… не успею, — слово «смерть» произносить не хотелось, — А ты на следующий день найдешь заклинание, то жене с дочкой…

Рюдзи не заставил договаривать.

— Разумеется! Не волнуйся. Спасу я твоих бэйби, со всей ответственностью.

Асакава достал визитку и написал на обороте номер телефона.

— Пока мы не распутаем это дело, я собираюсь отправить своих в Асикага к родителям Сидзуки. Вот, это их домашний телефон. Возьми, пока не забыл.

Даже не потрудившись взглянуть, Рюдзи отправил визитку в карман. Объявили прибытие в порт МотоматиОсима. Прямо с пирса Асакава собирался позвонить жене и убедить ее на время уехать к родителям. Он не знал, когда вернется в Токио. Возможно, что прямо здесь, в Осима, придется перешагнуть смертельный рубеж. Страшно было даже представить жену и дочь одних, в тесной квартире, в атмосфере все нарастающего ужаса.

Спускаясь по трапу, Рюдзи вдруг спросил:

— Слушай, Асакава. А что, когда у тебя жена, дети — правда, чувствуешь что-то особенное?

Из уст Рюдзи этот вопрос прозвучал настолько необычно, что Асакава прыснул и весело ответил.

— Придет и твое время, сам поймешь!

Впрочем, Асакава не думал, что Рюдзи способен на создание нормальной семьи.

Здесь на пирсе Осима ветер был даже посильнее чем на пристани Атами. Облака в небе буквально неслись с запада на восток, а волны атаковали бетонный причал с такой силой, что он явственно подрагивал под ногами. Дождь был не особенно сильный, но подхваченные ветром капли яростно хлестали в Асакаве в лицо. Они даже зонтов не захватили, и теперь, сгорбившись и сунув руки в карманы, почти бежали по пирсу.

Приезжающих и туристов встречали местные жители с плакатами проката автомобилей и флажками отелей. Асакава поднял лицо, выискивая своего встречающего. Еще садясь на скоростной катер в Атами, он позвонил в издательство, узнал телефон осимского представительства, с которым тут же связался и попросил сотрудника по фамилии Хаяцу помочь в расследовании. Естественно, газеты не держат в Осима своих отделений, а вместо этого просто нанимают островитян в качестве представителей. Местные жители постоянно следят за происходящим на острове, а в случае какихлибо инцидентов или интересных событий обязаны немедленно сообщать о них в редакцию, и, разумеется, помогать приезжающим корреспондентам в сборе материала. Что касается Хаяцу, то он поселился здесь после ухода с работы в МНьюс, и теперь его подконтрольной территорией были все семь островов южнее Осима, где он собирал информацию и при случае мог, не дожидаясь корреспондентов, самостоятельно писать и отсылать в редакцию статьи. Сам Хаяцу развернул на островах своего рода информационную сеть, поэтому его поддержка могла значительно ускорить расследование Асакавы. Раньше они не встречались, поэтому Асакава вкратце описал по телефону свою внешность и сообщил Хаяцу, что приезжает вдвоем с напарником.

— Простите, вы случайно не гн Асакава?… — послышался голос из-за спины.

— Да это я, а…

— Хаяцу, из местного отделения, — приятного вида человек с улыбкой протянул зонтик.

— Извините, что мы так неожиданно. Большое спасибо, что согласились помочь.

На ходу представив Рюдзи, Асакава нырнул в машину Хаяцу. При таком ветре нормально поговорить можно было, только сев в автомобиль. Для малолитражки салон был достаточно просторный. Асакава сел рядом с водителем, а Рюдзи устроился на заднем сиденье.

— Ну что, сразу поедем домой к господину Ямамуре? — спросил Хаяцу, положив на руль обе руки. В свои шестьдесят с лишним лет он обладал пышной, хотя и почти седой шевелюрой.

— Вы уже нашли дом Садако?

То, что предмет расследования — Садако Ямамура, он рассказал по телефону.

— Городок у нас совсем маленький, а у них в Сасикидзи дом Ямамура только один, так что я сразу понял. Ямамурасан Вообще-то рыбак, а летом сдает туристам жильё. Ну как, поедем? Если удастся, сегодня прямо у него и остановитесь… То есть, можно конечно и у меня, только вот тесно и, мягко говоря, не прибрано… просто стыдно людей пускать, — усмехаясь, сказал Хаяцу. Он жил вдвоем с женой, и двух постояльцев на самом деле было негде разместить. Асакава обернулся и вопросительно посмотрел на Рюдзи.

— А мне без разницы!

Хаяцу направил свою малолитражку в южный конец острова, в местечко Сасикидзи. Он старался ехать как можно быстрее, но кольцевая дорога, огибавшая весь остров по побережью, была настолько узкая и извилистая, что развить приличную скорость было попросту негде. Встречный поток автомобилей был гораздо плотнее. Когда справа открылся обзор и показалось море, звук ветра сменился. Пасмурное небо окрасило море в такой же темный цвет, и только на высоких гребнях мечущихся волн сверкала белоснежная пена. Если бы не она, то нельзя было бы разобрать ни границы моря и неба, ни даже границы воды и суши. Мрачное настроение нагнетала эта картина. По радио передавали информацию о тайфуне, отчего все вокруг казалось еще темнее. Повернув на развилке направо, машина нырнула в заросли камелий. Наверное, дождь и ветер долгие годы отнимали у деревьев почву, поэтому их корни торчали наружу, извиваясь и переплетаясь. К тому же из-за дождя они выглядели гладкими и склизкими, и Асакаве казалось, что машина идет сквозь кишечник какого-то гигантского чудовища.

— Еще чуть-чуть, и приедем в Сасикидзи, — сказал Хаяцу, — Правда, Садако Ямамура вряд ли уже там живет. Хотя я думаю, что Такаси Ямамура сам расскажет подробности. Если не ошибаюсь, он приходится двоюродным братом ее матери.

— А сколько лет сейчас должно быть Садако? — спросил Асакава.

Рюдзи свернулся на заднем сиденье и за всю дорогу не проронил ни слова.

— Точно не знаю, сам я ее не видел… Но если она жива, то думаю, где-то сорок два или около того.

Если жива… Почему он так сказал? — забеспокоился Асакава. А вдруг она числится без вести пропавшей? В голову врезалось опасение, что даже специально приехав в Осима, придется встретить свой конец, так и не найдя никакой информации.

Пока он раздумывал, машина остановилась у ворот двухэтажного дома с надписью «Гостиничное заведение Ямамура». Дом стоял на пологом берегу — наверняка в хорошую погоду отсюда открывается замечательный вид на море. Над морем смутно виднелся треугольный силуэт какого-то острова.

— В хорошую погоду вон там видно остров Ниидзима, а за ним Сикинэдзима и даже Кодзусима, — Хаяцу с гордостью в голосе указал пальцем куда-то далеко на юг.

— Легко сказать «узнай», а что о ней вообще узнавать-то? …В 65-ом году поступила? Шутишь что ли, это когда былото, уж двадцать пять лет прошло! — в голосе Ёсино чувствовалась обида.

Взять след преступника даже через год — и то непонятно, за что ухватиться, а тут двадцать пять!

— Все что можно, любую информацию. Нам нужно знать какая у нее была жизнь, где эта женщина сейчас, что делает, чего хочет и так далее…

Ёсино только и мог, что вздохнуть. Прижав трубку плечом к уху, он положил на край стола лист бумаги и стал записывать.

— Так… сколько ей тогда было лет?

— Восемнадцать, она закончила школу в Осима, приехала в Токио, и сразу поступила в театральную труппу «Полет».

Осима? Ёсино перестал писать, нахмурился.

— Слушай, ты вообще… откуда звонишь-то?

— ИдзуОсима, местечко Сасикидзи.

— …? И когда назад?

— Постараюсь побыстрее.

— А ты в курсе, что тайфун приближается?

Ну, раз находится на месте, то, надо полагать, знает, хотя самому Ёсино этот неожиданный поворот событий показался интересным до невозможности. Надо же, у него крайний срок послезавтра вечером, а он в Осима засядет!

— Как там морской-воздушный транспорт, жив пока?

Асакава и сам толком не знал.

— Мм, точно пока не знаю, но при таком раскладе вполне возможно, что…

— … все рейсы отменяются?

— Боюсь, что да.

Погрузившись с головой в поиски Садако, информацию о тайфуне Асакава не ухватил. С того самого момента, как он ступил на причал Осима, у него появилось неприятное предчувствие, но от одного только упоминания об отмене рейсов ощущение безысходности стало просто нестерпимым. Асакава так и застыл с трубкой в руке.

— Эй, слышь, не паникуй! Еще же не отменили ничего, — нарочито весело сказал Ёсино, и вернулся к главной теме.

— Короче, женщина эта, Садако Ямамура. Что с ней было до восемнадцати лет, ты ведь уже разузнал?

— Ну, в общих чертах… — ответил Асакава, из телефонной будки прислушиваясь к шуму ветра и волн.

— Кстати, а больше ты ничего не нащупал? Ну, не только же театр этот ее, в самом деле…

— Да, конечно. Садако Ямамура, родилась на острове Осима в местечке Сасикидзи в 1947 году, мать ее звали Сидзуко… Да, кстати, запиши это имя! Сидзуко Ямамура, в сорок седьмом ей было 22 года. Едва родившуюся Садако она оставила на попечение бабушки, а сама уехала в Токио.

— Что ж это она ребенка на острове оставила?

— Мужик у нее был! Его имя тоже запиши. Хэйхатиро Икума, любовник Сидзуко, в то время доцент кафедры психологии Университета Т.

— То есть, Садако была внебрачным ребенком Сидзуко и Икумы?

— Точно не известно, но похоже, что так оно и есть.

— Но женаты они не были, это точно?

— Нет, не были. Икума в то время уже был женат и имел детей.

Вот оно что, значит, внебрачные связи… Ёсино лизнул грифель карандаша.

— Понял. Продолжай.

— В начале 1950 года Сидзуко после трехлетнего отсутствия появляется дома, снова встречается с Садако и некоторое время живет на родине. Однако уже в конце года, на этот раз вместе с дочерью, уезжает из дома и пропадает на пять лет. Где они были и что делали все это время, неизвестно. Тем не менее, во второй половине 50х двоюродный брат Сидзуко случайно, из слухов, узнает, что она стала знаменитой и процветает.

— С ней случилось что-нибудь?

— Тоже неизвестно. Он только слышал такой слух, чью-то болтовню и не более… Однако, когда я дал ему свою визитку, он ответил, что наш брат газетчик должен о ней больше знать. Судя по всему, все эти пять лет Сидзуко и Садако занимались чем-то, что привлекало внимание прессы. Только на острове о них почти ничего не слышали, с информацией тут было не важно…

— И от меня требуется узнать, что собственно они вытворяли?

— Ты как всегда угадал.

— Балда, чего тут гадать-то?

— Но это еще не все! В пятьдесят шестом году Сидзуко вместе с Садако возвращается на родину, но совершенно другим человеком, и совершенно не рассказывает о себе, не смотря на расспросы двоюродного брата. Ни с кем не общается, постоянно бормочет что-то непонятное, и в конце концов бросается в кратер вулкана Михара. Ей был тридцать один год.

— А почему Сидзуко покончила с собой, тоже мне узнавать?

— Я тебя очень прошу!

Не выпуская трубки, Асакава машинально склонил голову. Если вдруг стихия запрет его на острове, кроме Ёсино положиться будет решительно не на кого. Досадно, что не удается спокойно поработать с ним на пару. В такой крохотной деревне как Сасикидзи Рюдзи мог бы и сам запросто справиться. Тогда самому можно было бы остаться в Токио и, не теряя связи с Рюдзи, вместе с Ёсино носиться в поисках информации — наверняка это было бы в сто раз эффективнее.

— Ну, постараюсь, конечно. Хотя надо бы нам еще помощничков, как ты считаешь?

— Попробую позвонить редактору нашему — Огури, может, подбросит когонибудь…

— Уж будь добр!

Пообещатьто просто, но вот удастся ли… Вряд ли главред, с его вечными причитаниями насчет нехватки кадров, расщедрится и пришлет людей, которые и так на вес золота.

— Итак, после самоубийства матери Садако остается в Сасикидзи на попечение двоюродного дяди, он теперь у себя дома гостиницу содержит… Асакава уже хотел сообщить, что в это самой гостинице они с Рюдзи и остановились, но не стал. Это будет уже лишним.

— В следующем же году Садако, тогда еще четвероклашка, предсказывает извержение вулкана Михара и становится школьной знаменитостью. Представляешь, в пятьдесят седьмом году вулкан действительно проснулся, причем именно в предсказанный Садако день и час!

— Да, не слабо! С такими дамами никаких сейсмологов не надо.

То, что сбывшееся предсказание породило на острове целую волну слухов и таким образом попало на заметку информатору профессора Миуры, сейчас тоже вряд ли стоит говорить. Не это сейчас главное…

— С того времени островитяне часто обращались к Садако за предсказаниями. Но она на эти просьбы не отвечала, а только отмахивалась, мол, нет у нее никаких способностей…

— Стеснялась, что ли?

— Понятия не имею. После школы Садако смогла наконец перебраться в Токио. Опекавшим ее родственникам только один раз пришла открытка, где она писала, что прошла пробы и поступила в театральную труппу «Полет». Больше с того времени от нее никаких вестей не было, и сейчас ни один человек на острове не знает, где она и что делает.

— Значит, кроме этого театра «Полет», никаких зацепок нет?

— К сожалению…

— Так, повторяю для верности. От меня требуется узнать следующее: почему был шум в прессе вокруг Сидзуко Ямамуры, почему она бросилась в кратер и, наконец, почему от ее дочери Садако нет никаких вестей с тех пор, как она поступила в труппу театра «Полет». Короче говоря, узнать насчет матери и насчет дочери. Всего по двоим, так?

— Да.

— С кого будем начинать?

— То есть?

— Я спрашиваю, о ком скорее нужна информация: о матери или о дочери? У тебя же времени в обрез!

Проблема напрямую касается Садако, это бесспорно.

— Лучше, конечно, с дочери.

— Ясно. Ну что, тогда я завтра загляну прямиком в дирекцию «Полета»?

Асакава взглянул на часы. Только-только седьмой час. В театрах в такое время еще во всю репетируют.

— Ёсиносан, а сегодня никак нельзя, чтоб на завтра не откладывать?

Ёсино тяжело вздохнул и слегка покачал головой.

— Слушай, Асакава. Ты сам подумай, у меня Вообще-то и своя работа есть. Мне еще целую кучу всего писать — до утра не разделаться! Да и завтра, честно говоря…

Тут Ёсино замолчал. Еще покажется, что он нарочно цену набивает. А к своему мужскому имиджу он был весьма чувствителен.

— Ну пожалуйста, придумай что-нибудь. Я меня ведь крайний срок — послезавтра.

Асакава слишком хорошо знал всю подноготную журналистской работы, чтобы излишне напирать. Оставалось только безмолвно ждать ответа Ёсино.

— Да понимаю я, но… Ну что мне с тобой делать! Ладно, постараюсь управиться за сегодня. Обещать, правда, не могу…

— Извини за настырность. На всю жизнь обяжешь, — Асакава благодарно склонил голову и уже хотел положить трубку.

— Эй, погоди! Я еще самого важного не спросил. С чего ты взял, что это видео каким-то боком связано с Садако Ямамурой?

— Скажу, не поверишь.

— Да ладно, выкладывай!

— Это не было снято видеокамерой, — Асакава выдержал длинную паузу, пока до Ёсино не дошел смысл сказанного. — На видеопленке отпечатался поток сознания женщины по имени Садако Ямамура — бессвязное чередование ее мысленных образов и обрывков того, что она действительно видела собственными глазами.

— Что?… — на мгновение Ёсино потерял дар речи.

— Сказал же, не поверишь.

— Это еще… «мысленной фотографией» называют, да?

— Ну, тут не совсем фотография. Поскольку изображение передавалось непосредственно на кинескоп, я бы скорей назвал это «ментальным вещанием».

— Ага, «ментальным вешшанием лапши»! — неудачно перефразировал Ёсино и загоготал, довольный собственным каламбуром. Зная, что без хохм Ёсино и часу не протянет, Асакава даже сердиться на него не стал и молча слушал его беззаботный смех.

Девять сорок пять вечера. Выйдя из метро на станции «Ёцуя сантёмэ» на линии «Маруноути», Ёсино поднимался по лестнице, но тут внезапный порыв ветра чуть не сорвал с него шляпу. Схватившись за поля обеими руками, Ёсино осмотрелся вокруг. Сразу на углу он увидел ориентир — пост пожарной охраны, и чтобы дойти до места даже минуты не потребовалось.

От вывески театра «Полет» в цокольный этаж уходила лестница. Снизу доносились молодые женские и мужские голоса — песни и сценические монологи сливались в единый гул. Не нужно быть театральным журналистом, чтобы догадаться: приближается премьера, и актеры наверняка решили репетировать до упора, презрев даже последние электрички. Ёсино, до сего времени занимавшийся исключительно криминальной хроникой, впервые очутившись в репетиционном зале театра средней руки, чувствовал себя здесь несколько странно.

Громыхая каблуками по уходящим вниз железным ступеням, Ёсино подумал, что если вдруг окажется, что никто из старожилов труппы ничего не помнит о Садако Ямамуре, то нить поиска с треском оборвется, и дальнейшая жизнь этой женщины со странными способностями будет навсегда скрыта во мраке. «Полет» был основан в пятьдесят седьмом, а Садако пришла в труппу в шестьдесят пятом. Тех, кто работает здесь с самого основания, всего четверо, включая Утимуру — по совместительству директора и художественного руководителя.

Ёсино подал визитку стоящему у входа студенту лет двадцати и попросил позвать Утимуру.

— Сэнсэй, к вам пришли. Из газеты «МНьюс», — объявил студент по-актерски хорошо поставленным голосом, обращаясь к режиссеру, сидевшему у стены и наблюдавшему за ходом репетиции. Утимура удивленно обернулся, но услышав, что посетитель — журналист, заметно подобрел и подошел к Ёсино. В любом театре с благоговением относятся к газетчикам. Еще бы: даже простое упоминание в газетной колонке серьезно увеличивает продаваемость билетов. Наверное узнал, что через неделю премьера, и пришел расспросить… «МНьюс» не слишком часто писала об их театре, и Утимура решил быть полюбезнее. Но, узнав настоящую причину прихода Ёсино, Утимура мгновенно потерял интерес к разговору, изобразив на лице жуткую занятость. Он пробежал глазами по залу, остановив взгляд на сидевшем на стуле актере — невысокого роста мужчине лет пятидесяти.

— Синтян! — ласково позвал он неожиданно высоким голосом.

То ли от такого неестественного обращения к пятидесятилетнему человеку, то ли из-за откровенно «бабских» интонаций в голосе Утимуры, с его непропорционально щуплыми и длинными конечностями, «здоровяк» Ёсино почувствовал отвращение. Как будто не человек даже, а какое-то совершенно чуждое существо…

— Синтян, ты ведь до второго акта не работаешь? Тут вот человек интересуется Садако Ямамурой. Помнишь, была такая мерзкая особа?

Голос «Синтяна» оказался неожиданно знакомым — Ёсино часто слышал его в дубляже западных фильмов. Син Арима был гораздо более известен как диктор, нежели как сценический актер. Оказывается, он тоже был одним из ветеранов «Полета».

— Садако Ямамура?

Арима накрыл ладонью свою лысеющую голову, словно хотел рукой выкопать оттуда воспоминания двадцатипятилетней давности.

— А-а, та Садако Ямамура! — неожиданно резко воскликнул он. Судя по местоимению «та», Садако действительно была довольно впечатляющей особой.

— Вспомнил? Вот и отлично. Мне репетировать надо, а ты проводи человека на второй этаж в мой кабинет — там и поговорите.

Еле уловимо кивнув, Утимура направился к актерам и вернулся в свое кресло уже с прежним режиссерско-диктаторским выражением лица.

Открыв перед Ёсино дверь с табличкой «директор компании», Арима пригласил садиться, указав на кожаные диван и два кресла. Понятно, раз висит табличка «директор компании», значит таковой имеется, а следовательно, сам театр построен по принципу обычной фирмы, в которой функцию директора по совместительству выполняет главреж.

— Как же вы к нам, в такой дождь?

Уставший на репетиции, Арима был совсем красный от пота, и улыбался одними глазами, выдавая свою душевную натуру. Если режиссер явно относился к тому типу людей, что привыкли юлить, выгадывая истинные намерения собеседника, то Арима скорее походил на человека, привыкшего искренне, без утайки отвечать на вопросы. От типа респондента многое зависит — у одних просто брать интервью, а у других совсем не легко.

— Извините, что нагрянул в неподходящее время… — усевшись в кресло, Ёсино достал из кармана блокнот и замер в своей привычной позе, с ручкой в правой руке.

— Уж и не думал, что через столько лет снова услышу имя Садако Ямамуры. Делото давнее…

Арима вспоминал свою юность. когда-то он бросил работу в коммерческой труппе, чтобы вместе с друзьями на голом энтузиазме создать новую, собственную… сейчас бы такую энергию.

— Аримасан, когда вы вспомнили ее имя, вы сказали «та» Садако Ямамура… Не могли бы вы объяснить, почему?

— Появилась она у нас, кажется… Буквально через несколько лет после создания труппы, если не ошибаюсь. Мы тогда были на подъеме, желающих поступить год от года прибывало, но… как бы там ни было, странная она была, эта Садако.

— В каком смысле «странная»?

— Как вам сказать… — Арима задумался, почесывая подбородок. Действительно, почему эта девочка казалась ему странной?

— В ней было что-то особенное?

— Да нет, на вид вполне обычная девочка, ростом довольно высокая, но держалась скромно… и всегда была одна.

— Одна?

— Ну, вы же понимаете, обычно ведь студенты кучей держаться. А она наоборот, сама никогда к людям не шла…

Ну, такие-то люди есть в любом коллективе. Вряд ли это могло так уж сильно выделять Садако из числа остальных.

— Ну, а если одним словом: какая она была?

— Одним словом? Было в ней что-то жутковатое… я бы так сказал.

Арима, не раздумывая, сказал «жутковатое». А Утимура перед этим, кажется, назвал ее «мерзкой особой». Когда девицу неполных девятнадцати лет характеризуют как отталкивающую, ее невольно становится жалко. Самто Ёсино представлял себе этакую гротескную даму…

— А что, собственно, в ней отталкивало, как вы думаете?

Странное дело выходит, если подумать. Она ведь в труппе и года не пробыла, к тому же двадцать пять лет прошло, но ведь как свежо отпечаталась в памяти! что-то было, что-то запало Ариме в душу. какой-то памятный эпизод, связанный с именем Садако Ямамуры.

— Да, точно, здесь это и было, в этой самой комнате.

Арима оглядел кабинет. Стоило вспомнить тот инцидент, и сразу же отчетливо всплыли в памяти все детали, вплоть до расположения мебели в то время, когда эта комната служила им офисом.

— Мы ведь с самого начала здесь, с самого открытия. И репетиционный зал был там же, только гораздо уже, теснее. А эту комнату использовали как контору. Вон там были кабинки, здесь была перегородка из матового стекла… А телевизор там же был, где и сейчас стоит.

По ходу рассказа Арима показывал пальцем, что было и где.

— Телевизор? — сощурился Ёсино, взяв ручку наизготовку.

— Да, старый такой, черно-белый.

— И что же? — нетерпеливо спросил Ёсино.

— Было это после репетиции. Почти все актеры уже разошлись, а мне никак не удавалось одно место в монологе, ну я и зашел сюда, чтобы еще над ним поработать. Вот, тут… — Арима ткнул пальцем в сторону двери, — Вот тут я остановился, смотрю: за перегородкой экран мелькает. Я подумал, Кто-то телевизор смотрит. То есть, мне не померещилось. из-за матового стекла я, конечно, самого изображения не видел, только черно-белые сполохи, но кинескоп горел, это точно. А звука не было… В комнате было темновато, и я заглянул за перегородку, посмотреть, кто там сидит. Это была Садако Ямамура. Но когда я обошел перегородку и встал перед ней, на экране уже ничего не было. Я, естественно, сначала подумал, что она успела выключатель повернуть. Словом, ничего подозрительного не заметил. Но вот какое дело…

Арима вдруг прервал свой рассказ.

— Продолжайте пожалуйста.

— Я ей и говорю, мол, — домой пора, скоро уже последняя электричка уйдет, — включаю лампу на столике, а она не зажигается. Смотрю, а у нее вилка выдернута. Я хочу ее подключить, и только тут замечаю, что телевизор тоже в розетку не включен!

Арима вспомнил, как увидел лежащую на полу вилку телевизора, и тот неприятный холодок, пробежавший по спине.

— То есть, телевизор работал, хотя явно был отключен от сети?

— Именно! Я тогда просто обмер. Инстинктивно поднимаю лицо, смотрю на Садако. Думаю, чего это она тут сидит, перед выключенным телевизором? А она на меня даже не взглянула — глазами в экран впилась, а на лице, в самых уголках губ, застыла усмешка.

Наверное, Арима действительно был шокирован, если запомнил все до мельчайших деталей.

— Вы еще кому-нибудь рассказывали об этом?

— Да, конечно. Уч-чи… в смысле Утимуре, нашему режиссеру — вы с ним сейчас разговаривали, потом еще Сигэмори…

— Сигэмори?

— На самом деле это он основал театр. А Утимура, так сказать, унаследовал руководство.

— Вот как… И как Сигэморисан отреагировал на ваш рассказ?

— Мы сидели, играли в маджонг, и Сигэморисан очень даже заинтересовался. Тем более, что он в ней души не чаял… Наверное, уже давно на нее глаз положил — частенько говорил, мол, — «моя девка будет»… А в тот вечер он еще принял изрядно, и вообще начал чушь какую-то нести, дескать, — «сейчас пойду, прямо домой к ней вломлюсь»… Мы просто не знали, что и делать… В самом деле, не воспринимать же всерьез его пьяную болтовню. В конце концов все разошлись, а его так там и оставили. Ходил ли тогда Сигэморисан домой к Садако, никто уже и не узнал. Только вот на следующий день прийти-то он пришел, но был просто сам не свой, словно подменили человека. Пришел, сел на стул — подавленный, бледный, ни слова ни проронил и с места не сдвинулся. Так на стуле и умер — будто заснул.

— А причина смерти?

— Сердце остановилось, сейчас это называют «острая сердечная недостаточность». Тогда как раз премьера надвигалась, вот он и перетрудился — я так думаю. Усталость накопилась, и организм не выдержал.

— То есть, никто так и не узнал, было ли что-нибудь между Садако и Сигэмори? — еще раз спросил Ёсино, и Арима уверенно кивнул.

Да, теперь понятно, почему впечатление от Садако с такой слой отпечаталось в их памяти, ничего удивительного.

— А что с ней было потом?

— Ушла. Кажется, она пробыла у нас от силы год-два, не больше.

— И что она потом делала?

— Ну, таких подробностей я уже не знаю.

— А что вообще делает человек, если уйдет из театра?…

— Если вообще не утратил желания работать, то, как правило, идет в другой.

— А что бы вы могли сказать о Садако?

— В общем, неглупая была девочка, да и артистизмом не обделена, и чутьем… Вот только характер у нее был сложный. Вы же понимаете, у нас ведь вся работа построена на человеческом общении. И мне кажется, что с таким характером ей бы было трудно.

— То есть, вполне возможно, что на сцену она не вернулась?

— Ну, остается только гадать…

— А нет никого, кто знал бы ее дальнейшую судьбу?

— Может быть, помнит Кто-то из тех, кто вместе с ней поступил к нам в театр…

— А у вас нет, случайно, координат кого-нибудь из ее сверстников?

— Подождите минутку.

Арима встал и подошел к стеллажу. Пробежал глазами по рядам папок, вытащил одну. Это была подшивка автобиографий, которые подаются в числе документов на прослушивание.

— Так, всего получается восемь… Да, в шестьдесят пятом году вместе с ней к нам поступило восемь стажеров, — он помахал пачкой машинописных листов.

— Можно взглянуть?

— Пожалуйста, пожалуйста.

К каждому листу было подклеено две фотографии — одна по грудь и одна в полный рост. Сгорая от нетерпения, Ёсино вытащил лист с биографией Садако Ямамуры и посмотрел на фотографию.

— Вы сказали, что в этой женщине было что-то жуткое?

Ёсино недоумевал. Слишком уж далека была реальная Садако на фотографии от образа, нарисованного Аримой.

— Вы шутите. Что же тут жуткого? Да я такое красивое лицо вообще впервые вижу!

Ёсино вдруг подумал, почему он сказал не «красивая женщина», а именно «красивое лицо». Действительно, лицо было просто безупречным, но при этом совершенно лишенным женственной округлости, мягкости. Хотя на фотографии в рост она выглядела очень даже женственно: тонкая красивая талия, изящная линия голени… Но даже несмотря на редкостную красоту, через двадцать пять лет от нее останется только память как о «жуткой» или «мерзкой особе». А ведь для нормального человека гораздо естественнее было бы сказать «замечательно красивая девушка». Ёсино стало безумно интересно попытаться отринуть все очевидное, внешнее, и разглядеть в ее лице истинную, «жуткую» личину.

Стоя на перекрестке АоямаОмотэсандо, Ёсино снова достал блокнот.

МинамиАояма 61, жилой блок Сугияма. По этому адресу двадцать пять лет назад жила Садако Ямамура. Название дома явно не увязывалось с респектабельным теперь районом, и Ёсино даже не надеялся найти его здесь. Квартал 61 был сразу за углом, по соседству с картинной галереей Нэдзу, но, как того и опасался Ёсино, на месте прежнего барачного здания Сугияма с дешевыми квартирами теперь возвышался роскошный жилой дом из красного кирпича.

— Ну конечно, размечтался, найдешь ее, пожалуй, через двадцать пятьто лет!

Теперь рассчитывать можно только на оставшихся семерых ее сверстников. Ёсино коекак удалось достать координаты только четверых из тех, что вместе с Садако пришли в театр. Если окажется, что и у них нет никаких сведений о Садако, нить оборвется окончательно. Почему-то Ёсино не мог избавиться от чувства, что все так и получится. На часах было уже одиннадцать. Теперь нужно было сообщить Асакаве все, что удалось узнать, и он заскочил в ближайший магазин канцтоваров, чтобы отправить факс в отделение «МНьюс» в ИдзуОсима.

В это время Асакава и Рюдзи были в доме Хаяцу в Осима, где и располагалось отделение газеты.

— Эй, Асакава, слышишь? Успокойся! — рявкнул Рюдзи в спину Асакаве, метавшемуся по комнате, — Что толку психоватьто?

…Максимальная скорость ветра, …давление в центральной области, …миллибары, …ветер северо-северо-восточный, …зона повышенной штормовой активности, … волнение на море выше допустимого уровня. Непрерывно сообщаемые по радио метеосводки были словно специально составлены, чтобы играть на нервах Асакавы.

Тайфун N21, с эпицентром в 150 км южнее мыса Годзэн, сохраняя скорость ветра 40 м/с, движется в направлении северосеверо восток с постоянной скоростью 20 км/ч, и предположительно к вечеру достигнет южной части района Осима. В этих условиях, восстановление нормального воздушного и морского сообщения ожидается не ранее четверга.

— Ты понял? Не ранее четверга!

У Асакавы вскипали мозги.

…Тайфун, сволочь! У меня крайний срок завтра — давай, проходи быстрее или вообще сваливай к чертям в тропики!

— Черт побери, на этом острове корабли и самолеты вообще когда-нибудь с места сдвинутся или нет!? — он уже не знал, на что обрушить свой гнев.

…Зачем он вообще сюда притащился? Но теперь, сколько ни терзайся — слезами горю не поможешь. Да и о чем, до какого предела теперь сожалеть? О том, что посмотрел это проклятое видео или почувствовал неладное в смерти Тиэко и Иваты Сюити? Или что не вовремя и не в том месте сел в такси? А-а, провались оно все в задницу!

— Эй, успокойся, тебе говорят! Ты что, человеческого языка не понимаешь? Кого теперь винить-то, Хаяцусан что ли? — Рюдзи неожиданно ласково взял Асакаву за руку, — Ну, сам подумай. А вдруг заклинание действует только здесь, на этом острове? Это ведь тоже возможно, так? Вот например, те четверо молокососов почему его не применили? Может, просто бабок не хватило, чтобы сюда добраться… Ведь возможно же? Вот и представь себе, что этот тайфун — ветер удачи. Глядишь, и полегчает.

— Для этого сначала нужно это заклинание найти! — Асакава оттолкнул руку Рюдзи. Видя, как два здоровенных мужика шумят, бесконечно повторяя «заклинание, заклинание», супруги Хаяцу переглянулись, вследствие чего Асакава тут же решил, что они над ним насмехаются.

— Что тут смешного?! — спросил он и двинулся на них, но Рюдзи успел поймать его за руку и теперь уже сильнее потянул на себя.

— Ну хватит, разошелся! Что ты выпендрежем своим изменишь?

Понимая взвинченное состояние Асакавы, сердобольный Хаяцу уже начинал невольно винить себя за то, что тайфун парализовал транспорт. Скорее даже, просто ощутил нормальную человеческую жалость к человеку, который из-за этого тайфуна вынужден так страдать. Он искренне желал, чтобы Асакаве удалась его работа. С минуты на минуту должен был прийти факс из Токио, и понимая, насколько ожидание подстегивает волнение, Хаяцу стремился хоть как-нибудь разрядить обстановку.

— Как продвигаются ваши поиски? — спросил он нарочито спокойным голосом.

— Да, так себе…

— Тут совсем рядом живет сверстник Сидзуко Ямамуры, который знал ее с детства — Минамотосан. Может быть, стоит позвать? Сам он рыбак, но в такую бурю в море не выходит и наверняка сейчас скучает дома, так что с радостью придет.

Хаяцу подумал, что сбор информации поможет Асакаве развеяться.

— Он, правда, старенький уже — под семьдесят, не знаю, получится ли содержательный разговор, но все лучше, чем просто сидеть и ждать.

— Мм…

Хаяцу не стал дожидаться ответа, повернулся и крикнул жене, возившейся на кухне.

— Позвоника Минамото, скажи, пусть сейчас же придет!

Как и сказал Хаяцу, Цуги Минамото рад был поболтать, тем более о том, что касалось Сидзуко Ямамуры. Сам он был на три года старше ее, и теперь ему было шестьдесят восемь. Сидзуко не только была знакома с ним с детства, но и была его первой любовью. Когда рассказываешь, прошедшие события легко и во всех подробностях всплывают в памяти, то ли оттого, что память оживает, то ли само наличие слушателя воодушевляет рассказчика. Говорить о Сидзуко для Цуги Минамото означало пробуждать воспоминания о прошедшей юности.

Он без умолку, то и дело смахивая слезу, рассказывал многочисленные эпизоды, связанные с Сидзуко, благодаря чему Асакава и Рюдзи смогли составить представление об одной из сторон ее жизни. Хотя, конечно, не всему в рассказе можно было слепо доверять. Воспоминания все окрашивают в розовые тона, да и времени уже прошло немало — Как-никак больше сорока лет. Тем более, что образ Сидзуко вполне мог слиться и с воспоминаниями о других женщинах. Хотя это вряд ли, все-таки первая любовь в жизни мужчины занимает особенное место, и с другими ее трудно спутать.

Минамото нельзя было назвать блестящим рассказчиком, говорил он сумбурно, и даже Асакава притомился его слушать, но тут Минамото завел рассказ о том, что мгновенно возбудило интерес Асакавы и Рюдзи.

— Только вот изменилась моя Сидзутян из-за того случая… Дада, точно… когда со дна моря статую святого отшельника вытащили… Как раз ведь полнолуние было!

Он рассказал, что у Сидзуко, матери Садако Ямамуры, неожиданно обнаружились загадочные способности, которые были каким-то образом связаны с морем и полнолунием.

Судя по рассказу, в тот вечер Минамото со своей лодкой подвернулся ей под руку. Это случилось в конце лета сорок шестого года, когда Сидзуко был двадцать один год, а Минамото исполнилось двадцать четыре. Стояла последняя августовская жара, и даже ночью было не продохнуть, — рассказывал Минамото, как будто это случилось только вчера, а не сорок четыре года назад.

В эту жаркую ночь Минамото сидел на пороге и, задыхаясь от жары и обмахиваясь веером, смотрел, как в свете луны недвижная морская гладь отражает ночное небо. Тишину нарушила Сидзуко, забежав по холму и подойдя к Минамото.

— Минамототян, спускай лодку, ловить едем, — сказала она и, ничего не объясняя, потянула его за рукав. На все вопросы отвечала только, что «такой луны больше не будет», а Минамото, не шевелясь, сидел и не отрываясь любовался первой красавицей Осима.

— Ну, что ты вылупился? Давай скорее… — Сидзуко схватила его за шею и силком подняла с места.

Минамото и так всегда таскался за ней по первому слову, но все же спросил.

— Ловить? А чего ловить-то?

— Статую святого, — не колеблясь, ответила Сидзуко.

— Святого?…

С широко открытыми глазами, с болью в голосе Сидзуко рассказала ему, что сегодня днем солдаты оккупационной армии сбросили в море каменную статую святого отшельника.

На восточном берегу в местечке Гёдзяхама была небольшая пещера, которую местные жители называли Отшельничьей, где хранилась каменная статуя святого отшельника по имени ЭнноОдзуну, пришедшего сюда еще в 699 году. С самого своего рождения Одзуну слыл великим мудрецом, а будучи подвижником добился больших высот в искусстве магии и заклинаний, и славился тем, что мог легко управлять демонами. Однако пророческий дар подвижника испугал сильных мира сего, он был объявлен государственным преступником, сеющим в народе смуту, и сослан сюда, на остров Осима. Это было почти тысячу триста лет назад. Сидя в пещере на берегу моря, Одзуну не прекращал духовно совершенствоваться, обучал местных жителей земледелию и рыболовству, за что пользовался заслуженным уважением, а впоследствии был прощен и вернулся на большую землю, где основал буддийский орден Сюгэндо. На острове он прожил около трех лет, и существует легенда, что даже в это время он, надев железные сандалии гэта, путешествовал по воздуху до самой вершины Фудзи. Почитание этого святого среди островитян было очень сильным, его пещера считалась одной из важнейших святынь, а в память о нем ежегодно 15 июня проводился праздник Гёдзясай.

Однако сразу после окончания Тихоокеанской войны оккупационная армия начала репрессии против национальных культов, и статуя отшельника, до этого бережно хранимая в пещере, была сброшена в море. Сидзуко, по-видимому, стала свидетельницей этого момента. Будучи ревностной почитательницей Одзуну, она спряталась за скалой Мимидзухана, подсмотрела, как статую сбрасывали в море с американского сторожевого корабля, и крепконакрепко запомнила ее местоположение.

Услышав, что придется поднимать со дна статую святого, Минамото не поверил своим ушам. Нет, он не сомневался в своем рыбацком опыте, но ловить каменные статуи до сих пор ему не приходилось. Тем не менее, не откликнуться на просьбу Сидзуко, доверившей ему свою тайну, Минамото, конечно же, не мог и, в надежде заработать ее расположение, немедля вывел лодку в ночное море. Еще бы, он и представить себе не мог, что в такую прекрасную лунную ночь ему выпадет удача оказаться с ней в море наедине.

Разведя два сигнальных костра на берегу Гёдзяхама и на скале Мимидзухана, он гнал лодку дальше и дальше в открытое море. Они знали местные воды вдоль и поперек — где и какое дно, какой глубины, где ходят рыбные косяки… Но теперь была ночь, и как бы ярко ни светила луна, под водой не было видно ни зги. Минамото понятия не имел, как Сидзуко собирается искать под водой каменную статую. Налегая на весло, он спросил об этом, но Сидзуко ничего не ответила, и не отрываясь смотрела на сигнальные костры, прикидывая свое местоположение. Глядя с моря, по расстоянию между двумя огнями, пожалуй, можно было более-менее точно определить положение лодки. Они отошли от берега всего на несколько сотен метров, когда Сидзуко неожиданно крикнула: «Останови здесь!»

Затем она перегнулась через корму, вплотную приблизила лицо к воде, вглядываясь в темную глубину и скомандовала: «Отвернись!» Минамото понял, что собирается делать Сидзуко, и у него защемило в груди. Сидзуко поднялась, скинула синее полотняное кимоно. Звук скользящей по гладкой коже одежды подстегнул воображение Минамото, так что у него перехватило дыхание. Он услышал всплеск, спину обдало солеными брызгами, и он обернулся. Связав полотенцем на затылке свои длинные черные волосы, Сидзуко вертикально удерживалась на воде, загребая ногами и зажав во рту край тонкой рыболовной сети. Высунувшись по грудь из воды, она сделала два глубоких вдоха и ушла в глубину.

Сколько раз еще она так выныривала, переводила дыхание… В последний раз она вынырнула уже без края сети во рту. Прерывающимся голосом проговорила, что крепко привязала ее к статуе, и велела поднимать.

Переместившись к носу лодки, Минамото начал выбирать сеть. Он и глазом моргнуть не успел, как Сидзуко уже влезла на лодку, накинула кимоно, встала рядом и принялась ему помогать. Поднятую статую они уложили в центре лодки и вернулись на берег, так и не проронив ни слова. Почему-то сама атмосфера отсекала все вопросы. Минамото просто диву давался, не понимая, как удалось отыскать статую на темном дне. Уже потом, через три дня на берегу он спросил об этом Сидзуко, которая, по его словам, ответила, что статуя отшельника сама звала ее со дна моря. На темном морском дне глаза статуи горели демоническим зеленым светом — таков был ее ответ…

После этого случая Сидзуко стала жаловаться на недомогание. До этого не знавшая головной боли, теперь она стала испытывать резкие приступы, во время которых на короткие мгновения перед ней раскрывались невиданные доселе картины. Кроме того, она утверждала, что увиденное ей через некоторое время станет явью. Минамото часто расспрашивал ее, и Сидзуко рассказала, что в те моменты своих прозрений всегда ощущает резкий запах цитрусовых. Так, Сидзуко буквально накануне увидела сцену смерти старшей сестры Минамото, вышедшей замуж и жившей в Одавара. Но скорее всего, предсказывать по своей воле она не умела. Просто время от времени, совершенно неожиданно, в глубине ее сознания на мгновение возникала какая-нибудь картина, и даже она сама не могла сказать, почему именно это сцена должна была появиться. Поэтому, предсказать будущее конкретного человека по его просьбе Сидзуко не могла.

На следующий год, несмотря на протесты Минамото, Сидзуко уехала в Токио, где познакомилась с человеком по имени Хэйхатиро Икума, от которого зачала ребенка. После этого, в конце того же года она вернулась на родину, где и родила дочь. Ребенка назвали Садако.

Рассказу Минамото не было видно конца. По его словам, причиной, по которой через десять лет Сидзуко бросилась в кратер Михара, без сомнения, был ее любовник Хэйхатиро Икума. Конечно, скорбь человека по утраченной возлюбленной вполне понятна, но когда рассказ сдабривается недюжинной долей ревности, слушать его становится невыносимо. Одно теперь было понятно: мать Садако обладала сверхъестественным даром предвидения, который, вполне возможно, получила от каменной статуи отшельника Одзуну.

Факс-аппарат заурчал. Из него выползала увеличенная фотография Садако Ямамуры, которую Ёсино раздобыл в театре «Полет».

Асакава чувствовал странный душевный подъем. Впервые он видел образ Садако Ямамуры — реальной женщины. Пусть совсем ненадолго, он все же сумел объединить свои чувства с ее, посмотреть на мир ее глазами. В темной постели не видишь лица и только влечешь к себе тело любимой, содрогающееся от наслаждения, и вот слабые лучи солнца падают на ее лицо, еще немного — и ты увидишь его черты… Удивительно, что он думал о ней без ужаса. Факс неизбежно искажал изображение, но и на нем лицо Садако Ямамуры все равно совершенно не утратило своей изысканной красоты и привлекательности.

— Хе, а дамато ничего! — оценил Рюдзи. На секунду Асакаве вспомнилась Маи Такано. Даже если сравнивать только лица, Садако была несравненно красивее. И кто мог назвать такую женщину «жуткой»? По крайней мере, на фотографии и тени жути не чувствовалось. Без сомнения, тут наверняка дала себя знать таинственная, недоступная и непонятная для простых смертных сила Садако.

На второй странице была кратко изложена информация касательно матери Садако. Это было продолжение только что рассказанной Минамото истории Сидзуко.

В сорок седьмом году, после переезда из Сасикидзи в Токио, Сидзуко свалил неожиданно сильный приступ головной боли, ее увозят в больницу, где она знакомится с Хэйхатиро Икумой — профессором психиатрии из университета Т.

Икума занимался научным анализом явления гипноза и, когда Сидзуко обнаружила свой удивительный дар ясновидения, проникся к ней большим интересом. Под влиянием этого события он даже изменил тему своих исследований. После этого он с головой погрузился в изучение экстрасенсорных способностей, избрав Сидзуко объектом своих опытов. Но вскоре отношения между ними выходят за научные рамки: уже имея семью и детей, Икума влюбляется в Сидзуко. В конце того же года Сидзуко, зачавшая от Икумы ребенка, уезжает на родину в Осима, подальше от любопытных глаз, где у нее рождается дочь — Садако Ямамура. Сидзуко оставляет ее в Сасикидзи и сразу едет в Токио, но через три года вновь возвращается — на этот раз, чтобы забрать Садако с собой. Вероятнее всего, с этого времени — вплоть до своего самоубийства в кратере вулкана Михара, Сидзуко уже не расставалась с дочерью.

Далее, в начале пятидесятых годов Хэйхатиро Икума и Сидзуко Ямамура привлекают к себе внимание газет, журналов и прочих изданий. Тогдашняя пресса активно занималась освещением проблем, связанных с поисками обоснования экстрасенсорных способностей. Возможно, профессорский статус Икумы повлиял на общественное мнение, но так или иначе, в первое время многие уверовали в необычные способности Сидзуко и перешли в лагерь ее сторонников. К тому же, как известно, пресса имеет склонность выдавать желаемое за действительное. Однако, подозревающие подделку критики тоже не сидели на месте, и стоило авторитетной группе ученых вынести вердикт «крайне сомнительно», как большинство тут же переметнулось на враждебную Икуме и Сидзуко сторону.

Способности, проявленные Сидзуко, а именно ментальная фотография, ясновидение и предвидение, относятся к разряду экстрасенсорных или «ESP», как теперь модно говорить. Никаких реальных проявлений телекинеза у нее не замечено. По данным одного журнала, Сидзуко могла переносить любое заданное изображение на наглухо запечатанный фотонегатив, стоило ей только приложить его ко лбу, а также в ста случаях из ста угадывать содержание так же плотно запечатанного конверта. В то же самое время другой журнал представлял ее как обычную шарлатанку, демонстрирующую трюки, которые может с тем же успехом показывать любой маломальски обученный иллюзионист. Таким образом, отношение к Икуме и Сидзуко в обществе постепенно охладевало.

И в этой непростой ситуации Сидзуко постигло несчастье. В 1954 году умирает ее второй ребенок, не прожив и четырех месяцев после рождения. Это был мальчик. Семилетняя Садако была особенно привязана к своему маленькому брату, и его смерть стала для нее страшным ударом.

В следующем, пятьдесят пятом году, Хэйхатиро Икума объявляет в прессе, что готов публично продемонстрировать экстрасенсорные способности Сидзуко, которая поначалу противится этому. Она объясняла это тем, что боится провалить опыт, так как на публике ей труднее сосредоточиться. Но Икума был неумолим. Он не мог перенести постоянно раздававшихся в прессе обвинений в шарлатанстве, и решил, что кроме публичной демонстрации неопровержимых доказательств нет иного способа приструнить общественное мнение.

В тот день, под пристальным взглядом доброй сотни ученых и журналистов, Сидзуко поднялась на демонстрационную площадку. Ей еще не удалось преодолеть психологическую подавленность после смерти сына и, естественно, она была далеко не в лучшей форме. Опыт предстояло провести по простейшей схеме. Нужно было только угадать цифры, которые покажут кости, помещенные в свинцовую емкость. Для нее это было обычным делом, и ничто не вызывало опасений. Но на этот раз Сидзуко в буквальном смысле «узнала», что все сто собравшихся желают ее неудачи. Она задрожала всем телом и рухнула на пол с криком отчаяния: «Хватит, я так больше не могу!» Сама Сидзуко так объяснила случившееся: «Все без исключения люди в той или иной мере обладают особой мысленной силой. Просто у меня эта сила развита больше, чем у остальных людей. Но если сто человек вокруг тебя мысленно желают твоего провала, то даже моей силы не хватит — она будет парализована». После нее выступил Икума: «Нет, это были не сто человек. Теперь вся Япония с радостью готова растоптать плоды моих исследований. На поводке у прессы общественное мнение всегда идет в одну сторону, а пресса не смеет даже и пикнуть против мнения большинства. Неужели вы потеряли всякий стыд!» В конце концов, вследствие жесткой критики Икумой прессы, опыт с ясновидением был прекращен.

Газетчики однозначно восприняли яростные нападки Икумы как попытку оправдать неудачу опыта и свалить вину на столь нелюбимую им прессу, и на следующий день все газетные полосы пестрели разоблачениями:

…И все-таки это подделка, …вспороли шкуру оборотню, …шарлатан на профессорской кафедре, …финал пятилетней дискуссии, …победа современной науки.

И ни в одной статье ни слова в поддержку Икумы и Сидзуко.

В конце того же года Икума разводится с женой и уходит из университета. С этого времени у Сидзуко развивается тяжелая форма мании преследования. Теперь Икума сам решает развить в себе паранормальные способности, уходит в горы, практикует стояние под водопадами, но, явно переоценив свои возможности, заболевает легочным туберкулезом и отправляется на лечение в санаторий в Хаконэ. Психическое состояние Сидзуко становится хуже и хуже. Поддавшись на уговоры восьмилетней Садако, она соглашается уехать на родину в Сасикидзи, подальше от прессы и злых языков, но однажды, когда родственники ненадолго оставили ее одну, Сидзуко бросается в кратер вулкана Михара. Так была окончательно разрушена их семейная жизнь, и без того непрочная.

Две страницы факса они дочитали одновременно.

— Ненависть… — пробормотал Рюдзи.

— Ненависть?

— Ага. Представляешь, что чувствовала Садако, когда ее мать бросилась в кратер?

— Ненависть к газетчикам?

— Если бы только к газетчикам! Нет, это ненависть ко всему обществу, которое сначала их обхаживало, а когда ситуация изменилась, принялось усердно травить, пока вконец не разрушило семью. Садако с трех до десяти лет жила бок о бок с родителями, так ведь? Так что должна была кожей чувствовать, как меняется отношение к ним.

— И что? Неужели из-за этого нужно вот так… всех и вся без разбору атаковать…

Асакава начал оправдываться еще и потому, что, естественно, осознавал свою принадлежность к тем самым газетчикам. В глубине души он надеялся оправдаться… Нет, скорее вымаливал себе прощение: «Ну пойми, я ведь так же как и ты, критически отношусь к прессе со всеми ее болячками!»

— Что ты там брюзжишь?

— Что? — Асакава и не заметил, что говорит вслух, как будто бормочет заклинание или молитву.

— Смотри, теперь до некоторой степени мы можем расшифровать смысл видеоряда. Вулкан Михара — место самоубийства матери; если уж Садако предсказала его извержение, то наверняка у нее была сильная ментальная связь с этим местом. Следующая сцена, расплывчатый иероглиф яма — это, я полагаю, первое изображение, которое Садако еще в детстве сумела передать на расстояние.

— В детстве?

Асакава не мог понять, почему именно в детстве, а не в другое время.

— Точно, ей тогда было четыре или пять лет. Теперь сцена с игральными костями. Получается, что Садако присутствовала во время опыта, где матери предстояло отгадать выпавшие числа, и сильно волновалась за нее. Эй, погоди! Выходит, Садако отчетливо видела числа на костях внутри свинцового шара!

Действительно, ведь и Асакава и Рюдзи видели выпавшие числа «своими глазами». Ошибки тут быть не может.

— Ну и что?

— Так ведь ее мать Сидзуко не смогла их увидеть!

— Ну, не получилось у матери, а у дочери получилось, и что здесь удивительного?

— Ты сам посуди, Садако тогда было всего семь лет, а она уже обладала способностями, которые ее матери и не снились. Шутка ли, даже неосознанный мысленный импульс сотни человек ей был не помеха! Ты только подумай, она же на кинескоп изображение транслировала. Одно дело фотопленку засвечивать, но телевизор то совсем по другому принципу изображение показывает. Там на экран нужно спроецировать пятьсот двадцать пять линий развертки, вот такой способ. И Садако это может. Тут нужна прямотаки неимоверная сила.

Но Асакава все еще сомневался.

— Ну, если у нее такая силища, что же она тогда для профессора Миуры на фотопленку чего-нибудь посложнее не спроецировала?

— Ладно, считай что уел. Но подумай: ее мать Сидзуко обнародовала свои способности и потом всю жизнь мучилась. Кто же захочет родную дочь обрекать на такую же долю? Нет, она наверняка ей говорила: «Не выказывай своего дара, живи тихо, как все». И Садако свою силу сдерживала, вот и послала Миуре самое обычное ментальное фото.

Потом, оставшись в студии одна, Садако заинтересовалась телевизором, которые был тогда в диковинку, и решила попробовать на нем свои силы. Тайком, чтоб никто не увидел.

— А что за старуха в следующей сцене? — спросил Асакава.

— Сам не знаю. Но скорей всего, эту бабку Садако то ли во сне, то ли еще где видела — бормочет как заправская пророчица, да еще на старом диалекте. Ты тоже, поди, заметил: тут на острове говорят на почти стандартном языке. Старушенция то дюже древняя. Может, еще в эпоху Камакура жила или, не ровен час, с самим Одзуну знакомство водила.

…Даасень ёгора мати те — «На будущий год рожать тебе…»

— А пророчество то ее сбылось?

— Ага. Помнишь, сразу за ней идет сцена с мальчиком-младенцем. Я сначала грешным делом подумал, уж не Садако ли сын, но судя по этому факсу, тут что-то другое.

— Может, это тот, который умер четырех месяцев от рождения?

— Угу, я тоже так думаю.

— А что же тогда пророчество? Старухато, когда «те» говорит, явно к Садако обращается. Может, у Садако все-таки родила ребенка?

— Черт ее знает. Но если бабка наговорила, может, и родила.

— От кого?

— Я что, в постель к ней заглядывал? Кстати, с чего ты взял, что я все знаю то? Я же так, предполагаю только.

Если у Садако действительно был ребенок, то чей, и что с ним сейчас?

Рюдзи неожиданно поднялся с татами, больно стукнувшись коленом о низкую столешницу.

— А я думаю, чего так жрать хочется, а временито вон уже сколько, чуть обед не прозевали. Асакава, подъем! Пошли куда-нибудь, поедим, — сказал он и тут же направился в прихожую, почесывая ушибленную коленку.

Есть Асакава не хотел, но решил сходить за компанию, да и было о чем поговорить. Была еще одна вещь, о которой Рюдзи просил его разузнать, но было совершенно непонятно, с какого бока к ней подойти, и вопрос «завис». Оставалось по-прежнему непонятным, что за мужчина появляется в конце видеоролика. Возможно, это был отец Садако — Хэйхатиро Икума, но слишком уж враждебной выглядела его фигура в глазах Садако. Когда его лицо возникло на экране, Асакава ощутил в теле тяжелую, режущую боль, а вместе с ней пришло чувство сильнейшей неприязни. Не то, чтобы он был неприятен внешне, да и в глазах не было особой злобы, но, непонятно почему, вызывал отвращение. Не похоже, чтобы Садако с такой неприязнью смотрела на своих родных. Ничто в докладе Ёсино не указывало на то, что Садако была в плохих отношениях с собственным отцом. Скорее наоборот, она больше походила на заботливую, любящую родителей дочь. Почему-то казалось, что бесполезно даже пытаться выяснить его личность. Прошло уже без малого тридцать лет — за этот долгий срок его лицо могло изменится до неузнаваемости. Но как знать — может быть, на всякий пожарный случай и стоило бы попросить Ёсино раздобыть фотографию Хэйхатиро Икумы, а заодно поинтересоваться, что думает Рюдзи на этот счет. В частности об этом Асакава и хотел поговорить за едой.

В ушах свистел ветер. От зонтика не было никакого толку, и, согнувшись в три погибели, они заскочили в ближайший к порту Мотомати снэкбар.

— Ну что, по пивку? — спросил Рюдзи и, не дожидаясь ответа, крикнул официантке, — Два пива!

— Кстати, Рюдзи, в продолжение разговора. Как ты думаешь, это видео… что это вообще такое?

— Понятия не имею, — сухо ответил Рюдзи, уткнувшись носом в тарелку — комплексный обед «якинику» явно интересовал его гораздо больше. Асакава зацепил вилкой сосиску и поднес пиво к губам. За окном виднелся причал. У билетной кассы теплохода «Токайкисэн» не было ни души, все вокруг словно вымерли. Запертые на острове туристы наверняка разбежались по гостиницам и сейчас тревожно смотрят из окон на темное небо и бушующее море.

Рюдзи поднял голову.

— Ты это… хотя бы мельком, но наверняка же слышал, о чем думает человек в момент смерти?

Асакава оторвал свой взгляд от окна и повернулся к Рюдзи.

— Ээ… говорят, что-то вроде вспышки, когда перед глазами мгновенно разворачиваются самые значительные сцены жизни…

Асакава читал об этом у какого-то писателя, который сам пережил нечто подобное. Однажды, ведя машину по горной дороге, он не вписался в поворот и сорвался в пропасть. В тот момент, когда машина зависла в воздухе, и неизбежность смерти была очевидна, перед глазами мгновенно, но во всех подробностях, пронеслись сцены прошедшей жизни. В конце концов, ему чудом удалось спастись, но пережитое в тот момент навсегда врезалось в сознание.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что это как раз тот случай? — спросил Асакава.

Рюдзи махнул рукой официантке и заказал еще бутылку пива.

— Я ничего не хочу сказать, я только излагаю свои ассоциации. Потому что в момент, запечатленный на пленке, сознание Садако работало на полную катушку. Так что версию с предсмертными воспоминаниями я бы не стал отбрасывать.

— Это что же, значит…

— К сожалению. Очень даже возможно.

Садако Ямамуры уже нет среди живых…

Несколько сцен, в предсмертный миг промелькнувшие в ее голове и запечатленные на видеопленке, стали ее завещанием миру.

— А почему она умерла? Или, вернее, что связывает ее с тем человеком, который появляется в последней сцене?

— Короче, ты достал уже со своими вопросами! У меня самого их столько, что голова кругом идет.

Асакава насупился.

— У тебя что, своей головы нет? Видали — привык на одном готовеньком! А если со мной что случится, и тебе придется одному заклинание искать?

Вот чего-чего, а этого то не случиться. Гораздо вероятнее, что Рюдзи придется продолжать поиски в одиночку, но уж никак не наоборот. В этом Асакава был абсолютно уверен.

В прес-сцентре их встретил Хаяцу.

— Звонил некто Ёсино. Правда, по автомату, поэтому сказал, что минут через десять перезвонит.

Асакава уселся перед телефоном, молясь об одном — чтобы новости были хорошими. Наконец телефон заверещал. Звонил Ёсино.

— Наконецто! Уже несколько раз звонил, — в голосе его слышался легкий укор.

— Извини, поесть выбегали.

— Ясно. Факс получили? — Ёсино слегка смягчил тон. Укоряющие нотки исчезли, сменившись нарочито ласковыми. Асакава почувствовал неладное.

— Да-да, спасибо. Твоими стараниями многое прояснилось, — он переложил трубку в правую руку. — У тебя как, продвигается? Больше ничего по Садако не нашел?

— Неа. Оборвалась ниточка.

От такого известия лицо Асакавы скривилось — он буквально чуть не разревелся.

Рюдзи развалился на татами, вытянув босые ноги в сторону внутреннего дворика и, похоже, и с ехидной улыбочкой наблюдал, как лицо человека, еще минуту назад преисполненное надежды, приобретает выражение полнейшего отчаяния.

— Что значит оборвалась! — голос Асакавы срывался.

— Из тех, кто поступил в театральную труппу вместе с Садако, удалось вычислить только четверых. Я им звонил, но и они ничего знают. Эти ребята (хотя, какие они ребята — всем уже за пятьдесят) в голос заявили, что Садако исчезла из виду сразу же после смерти их худрука Сигэмори, и больше о ней ничего неизвестно.

— И что, это все что ли?

— Ну, почему же, ты ведь тоже можешь…

— Я могу только сдохнуть завтра в десять вечера! И не только я, у Сидзуки и Ёко крайний срок — воскресенье, одиннадцать утра.

— А про меня уж и забыл, друг называется! — пробурчал сзади Рюдзи, но Асакава не стал препираться и продолжал.

— Неужели больше ничего нельзя сделать? В конце концов, не одни же актеры знали Садако. Поищи, а? Ведь жизнь всей семьи зависит.

— Но это же еще не определенно…

— В смысле?

— В смысле, наступит твой крайний срок, и ничего не случиться.

— Не веришь, значит, — у Асакавы потемнело перед глазами.

— На сто процентов вообще невозможно быть уверенным.

Тут бы сказать: «Знаешь что, Ёсино…», — но чем еще пронять этого человека. Само собой, я и сам наполовину не верю. Конечно, дурь какая-то. Какие, к чертям, заклинания! Но даже если вероятность один к шести, разве этого мало? А ты пистолет с одним патронов в обойме к виску приставишь? На курок нажмешь? Вот ты, ты сам согласишься вовлечь собственную семью в эту «русскую рулетку»? Куда там — сразу же опустишь ствол, а скорее даже забросишь пистолет в море, от греха подальше.

Асакаву понесло. «Идиоты! Какие же мы идиоты!» — орал сзади Рюдзи.

— Заткнись! Разорался… — обернувшись с трубкой в руке, рявкнул на него Асакава,

— Ты чего? — упавшим голосом спросил Ёсино.

— Да нет, ничего. Старик, на тебя вся надежда, мне просто некого больше попросить… — начал было Асакава, но тут Рюдзи потянул его за руку. Вне себя от злости, он резко развернулся, но увидел, что лицо Рюдзи неожиданно серьезно.

— Мы оба идиоты — и ты, и я. С перепугу совсем спятили, — тихо проговорил Рюдзи.

— Подожди секунду, — попросил Асакава и прикрыл трубку. — Что случилось?

— Такой простой вещи не заметили! На хрена нам вообще год за годом ее жизнь отслеживать? Можно ведь и с конца начать! Почему корпус Б4? Почему бревенчатый коттедж? Почему «Пасифик Ленд» и МинамиХаконэ?

В глазах Асакавы мелькнула догадка. Волнение тут же спало, и он снова заговорил в трубку.

— Ёсиносан! — тот терпеливо ждал на том конце провода, — Вариант с театром пока оставим. У нас тут возникла другая идея. Я, кажется, уже рассказывал про «Пасифик Ленд»?

— Был разговор. что-то вроде курорта, да?

— Да-да. Насколько я помню, лет десять назад там разбили гольф-площадку, а потом постепенно обстраивали корпусами… Так вот, нужно выяснить, что было там до возникновения турбазы.

Было слышно, как Ёсино чиркает ручкой в блокноте.

— Ты говоришь «что было»? А разве не обычное горное плато?

— Возможно. Но кто знает, а вдруг нет?

Рюдзи снова потянул за рукав.

— И про карту скажи! Понял, да? Что там за строения были, и где стояли, пока «Пасифик Ленд» не построили. Скажи, пусть найдет старый план застройки.

Асакава передал все слово в слово и повесил трубку, непрестанно повторяя про себя: «Обязательно, обязательно должен быть выход». А мысль, как известно, обладает энергией…

В прояснившемся небе ветер, еще достаточно сильный, гнал рваные низкие облака. Тайфун N21, вечером миновав полуостров Босо, ушел на северовосток и исчез в океане, и теперь повсюду хозяйничала ослепительная морская синева. Но эта яркая осенняя свежесть теперь была поперек горла Асакаве, который, словно на эшафот, поднимался на палубу катера и мрачно смотрел на барашки волн. Наверху, как раз посередине между небом и землей, протянулись плавные очертания плоскогорья Идзу. Так начался день, на который приходится его крайний срок. Сейчас десять утра, до критической отметки еще двенадцать часов, но момент этот обязательно наступит — единственное, в чем можно не сомневаться. Еще чуть-чуть, и с минуты, когда он вошел в коттедж Б4 и включил видео, будет ровно неделя. Для Асакавы она оказалась безумно долгой… Еще бы, за какие-то семь дней ему пришлось пережить такую долю ужаса, которой обычному человеку не выпадет и за всю жизнь.

Непонятно, чем обернется для них то, что всю среду пришлось просидеть на острове. Услышав по телефону, что расследование запаздывает, он вышел из себя, и только теперь смог объективно оценить ситуацию и понять, что, как ни крути, а Ёсино поработал на славу, за что бесконечная ему благодарность. Займись Асакава поисками самостоятельно, он мог бы и не заметить, что спутал ориентиры и давно идет в ложном направлении.

Так что, все вышло как нельзя лучше, и тайфун здесь им только подыграл…

Да и что толку думать иначе? Асакава мысленно готовился к смерти, чтобы в последний миг не насиловать себя пустыми раскаяниями: мол, что-то не так сделал, а где-то не так поступил.

Последняя надежда была на три листа бумаги, которые он сейчас держал в руках. Оказалось, что до строительства турбазы «Пасифик Ленд», здесь находилось заведение довольно редкого назначения. Впрочем, теперь редкого, а в то время очень даже распространенного. Это было «лечебно-профилактическое учреждение туберкулезного профиля», проще говоря, санаторий.

Туберкулез… Сейчас опасность этого заболевания практически устранена, но в довоенной беллетристике он выступает чуть ли не атрибутом времени. Если поводом для создания «Волшебной горы» Томаса Манна стала туберкулезная палочка, то она же подвинула Мотодзиро Кадзии на создание его декадентской лирики. Однако, с открытием стрептомицина в 1944 году, затем гидразидов в 1950-ом, туберкулез утратил свой литературноромантический налет, и был помещен в разряд обычных инфекционных заболеваний, где ему и место. Если в первые десятилетия века число его жертв составляло порядка двухсот тысяч человек ежегодно, то в послевоенные годы этот показатель резко снижается, что впрочем не означает, что туберкулезная палочка исчезла навсегда. И в наше время каждый год от нее умирает не меньше пяти тысяч человек.

Итак, в те времена, когда туберкулез свирепствовал на планете, единственным средством его лечения считался чистый воздух и полный покой. Следовательно, все туберкулезные лечебницы располагались в горных районах, а с постепенным снижением заболеваемости, утрачивали свое назначение и вынуждены были менять профиль. Короче говоря, чтобы держаться на плаву, им приходилось пополнять свой штат терапевтами, хирургами и специалистами по кишечно-желудочным заболеваниям. В 1960 году время перемен настало и для санатория в МинамиХаконэ. Но тут они столкнулись с одной непреодолимой трудностью, а именно — плохо развитой транспортной инфраструктурой тех мест. Раньше это не было проблемой: попав в санаторий, больной-туберкулезник не скоро выпишется оттуда. Но для больницы общего профиля этот фактор оказался решающим, и в 1972 году санаторий МинамиХаконэ прекратил свое существование.

И тут земельный участок решил прибрать к рукам клуб «Тихоокеанские курорты», изначально занимавшийся строительством курортно-туристических комплексов. Уже в 1975 году клуб выкупил всю территорию плоскогорья вместе с остатками бывшего санатория и немедленно приступил к обустройству полей для гольфа, а затем и к строительству дач на продажу, отеля, бассейна, тренажерного клуба, теннисного корта, постепенно расширяя курортную зону. Строительство бревенчатых корпусов было закончено к апрелю 1990-го…

— И как там местечко?

Рюдзи только что был на палубе, но Как-то незаметно оказался на соседнем сиденье.

— Что?

— Ну, «Пасифик» этот.

…Ах, да. Рюдзи ведь сам там не был.

— Ночью с горы вид красивый.

Асакава снова почувствовал вялую, почти безжизненную атмосферу того места — оранжевый свет фонарей, мягкий стук теннисного мяча на корте внизу…

Откуда эта безжизненность? Может быть, оттого, что столько людей умерло в санатории, что был там до этого?

При мысли об этом в памяти Почему-то всплыл красиво расстилавшийся внизу ночной вид Нумадзу и Мисима.

Асакава убрал первую страницу вниз и разложил на коленях две следующие. На второй странице был наскоро набросан план строений бывшего санатория, а на третьей отпечатана фотография щеголеватого трехэтажного здания, в котором ныне располагались информационный центр и ресторан туркомплекса «Пасифик Ленд МинамиХаконэ». В ночь своего приезда Асакава как раз здесь припарковал машину, после чего решительно направился в стеклянные двери ресторана. Вторую страницу он изучил со всех углов. Словно все тридцать прошедших лет отпечатались на этом клочке бумаги. Без огибающей гору дуги шоссе вообще трудно представить, что и где располагалось. Асакава по памяти прикидывал расположение зданий турбазы и по рисунку пытался представить, что стояло на месте нынешних бревенчатых корпусов. Конечно, по схеме трудно сделать однозначные выводы, но Почему-то при любом раскладе выходило, что на месте коттеджей раньше ничего не было. На пологом склоне росли только вековые деревья.

Асакава вернулся к первой странице. Помимо информации по переходу территории бывшего санатория в руки «Тихоокеанских курортов», был там и еще один немаловажный пункт. Нагао Сиротаро, 57 лет, практикующий врач, заведующий терапевтической детской клиникой г. Атами. С 1962 по 1967 год занимал должность врача санатория МинамиХаконэ. В то время он только начинал свою врачебную деятельность после окончания учебной практики. Из бывших медицинских работников санатория МинамиХаконэ в настоящее время живы только двое: сам Сиротаро Нагао и Ёдзо Танака, находящийся на содержании дочери в Нагасаки. Все остальные сотрудники, включая главврача санатория, скончались. Следовательно, в поисках информации касательно санатория в МинамиХаконэ, кроме как на Нагао, рассчитывать не на кого. Ёдзо Танаке уже за восемьдесят, да и нет уже времени ехать к нему в Нагасаки.

Услышав очередную просьбу Асакавы найти любого, хоть какого-нибудь свидетеля, Ёсино чуть не взорвался, но усилием воли сдержал гнев и выполнил ее, правдами и неправдами найдя фамилию Нагао. Более того, кроме имени и адреса Нагао, прислал он и любопытные данные о его служебной биографии. Непонятно, что его заинтересовало, наверное, просто записал по ходу, на всякий случай. Разумеется, Нагао не сидел днями и ночами в своем санатории безвылазно все пять лет. Пусть ненадолго, всего на две недели, ему все же однажды пришлось сменить белый халат на больничную пижаму и оказаться в изоляторе. Это случилось летом шестьдесят шестого года, посещая изолятор в отдаленной горной области, он был недостаточно внимателен и заразился от пациента вирусом оспы. К счастью, за несколько лет до этого он был привит, так что обошлось без обострений — почти без сыпи, без второго приступа жара, словом, легко отделался. Но чтобы исключить опасность заражения, госпитализация была необходима. Любопытно то, что благодаря этому случаю имя Нагао Сиротаро осталось в медицинской литературе — он был последним человеком в Японии, заболевшим оспой. Неизвестно, достоин ли этот рекорд занесения в книгу Гиннеса, но для Ёсино он оказался весьма интересным, это точно. Оспа… для Асакавы и Рюдзи это слово уже почти ничего не значило.

— Рюдзи, ты оспой болел когда-нибудь? — спросил Асакава.

— А ты головой случайно не болен? Какая оспа, ее уж и нет давно!

— Вывели?

— Ну. Великою силою разума. Нету больше оспы в этом мире.

Рюдзи был прав. Всемирная организация по охране здоровья (ВОЗ) постоянно проводила вакцинирование, в результате которой вирус оспы был на Земле практически ликвидирован. Естественно, известно и имя последнего на планете больного — им оказался молодой сомалиец, госпитализированный 26 октября 1977 г.

— Вирус полностью уничтожен… Слушай, разве такое вообще возможно? — Асакава не мог похвастаться познаниями в области вирусологии, но Почему-то был уверен, что вирусы сколько ни убивай — они все равно будут упорно выживать, непрерывно меняя форму.

— Вирусы, брат — такая штука… Они постоянно балансируют на грани живого и неживого. Природа их тоже непонятна, есть даже гипотеза, что это просто мутировавшие гены внутри человеческих клеток. Но где, когда они появились, совершенно неизвестно. Ясно одно — к рождению и развитию жизни они имеют самое непосредственное отношение.

Рюдзи расцепил сложенные за головой руки и сладко потянулся. В глазах стоял здоровый блеск.

— Слышь, Асакава! Тебе это не кажется интересным? Представляешь, в один прекрасный день ген выскакивает из клетки и начинает жить самостоятельной жизнью. Так может оказаться, что и все противоположности изначально были одним. И даже свет и тьма, прикинь, до большого взрыва жили себе спокойненько вместе безо всяких противоречий. То же самое — Бог и Дьявол. По сути дела, всего то и разницы, что падшего бога стали называть сатаной, а до этого они были одним. А мужчина и женщина, опять же… То есть, раньше было единое существо-гермафродит, которое, как слизняки или дождевые черви, одновременно имело и мужские и женские половые органы. Как тебе такой идеал безграничной силы и красоты? — Рюдзи довольно захихикал, — И с сексом, опять же, никаких проблем. Лафа, хехехе!

Асакава мельком взглянул на лицо Рюдзи, не понимая, что его так развеселило.

Ну уж нет, существо с обоими видами половых органов может быть чем угодно, только не идеалом красоты…

— А что, есть еще какие-нибудь истребленные вирусы?

— Как знать… Интересно — вот и разузнай, когда вернешься в Токио.

— Если вернусь.

— Хехехе, не раскисай, вернешься!

Скоростной катер, на котором плыли Асакава и Рюдзи, находился как раз посередине пути между Осима и Ито.

Самолётом в Токио было бы быстрее, но они нарочно поехали морем, чтобы по пути заехать в Атами к Сиротаро Нагао.

Впереди виднелось колесо обозрения центрального парка Атами Коракуэн. Прибыли в 10:50, точно по расписанию. Спустившись по трапу, Асакава сразу же побежал в пункт проката автомобилей, который был неподалеку.

— Эй, куда ты так несешься!

Рюдзи вразвалочку следовал за ним. Больница, где работал Нагао, находилась рядом со станцией Киномия линии Итосэн. Еле дождавшись, пока Рюдзи влезет внутрь, Асакава завел мотор и направил машину за городскую черту, чтобы миновать многочисленные холмы и улицы одностороннего движения, которыми славится Атами.

— Слушай, а что если к этому делу сам Сатана ручку приложил? — с неожиданно серьезным лицом спросил Рюдзи, едва устроившись на сиденье. Асакаве некогда было отвечать — улица пестрела дорожными знаками, и Рюдзи продолжил.

— Дьявол, сам знаешь, всегда является в это мир в новом обличье. И сейчас, смотри — то же самое. Тот же СПИД, например, разве не называют «дьяволом современности»? Только Сатана вовсе не собирается истреблять человечество. Почему? Да потому что без человека эта братия сама существовать не сможет! Скажем, для вируса живая клетка — носитель, и без нее ему жизни нет. А насчет вируса оспы… Правда ли, что человек его уничтожил? Может, и невозможно это вовсе.

Казалось бы, раньше оспа орудовала по всему миру, «славилась» высочайшими показателями смертности, и кто теперь ее боится? Мучения, причиняемые этой болезнью, породили в Японии бесчисленные культы и суеверия. Японцы издревле верили, что эту болезнь насылает Экидзин — божество оспы. Но если это бог, хотя уместнее было бы назвать его дьяволом, то не следует ли из этого, что человек может отважиться и поднять руку на бога, чтобы в конечном итоге его уничтожить? Вот что подразумевал Рюдзи своим вопросом.

Но Асакава не слушал его. Недоумевая, почему Рюдзи именно в эту минуту взбрело в голову начинать подобные разговоры, он был озабочен лишь тем, как не потерять дорогу и как можно скорее добраться до больницы Нагао…

Здание больницы стояло прямо на привокзальной площади Киномия — низкое, с плоской крышей, над входом щит с надписью «Клиника Нагао. Общая терапия, услуги детского врача». Некоторое время Асакава и Рюдзи топтались у дверей. А что, если из Нагао не удастся вытянуть никакой информации? Тогда все — аут, финальная сирена… Искать новые пути времени нет. Да и что такого особенного он сможет им сообщить? Вряд ли он может порадовать информацией о каких-нибудь событиях тридцатилетней давности, каким-то образом связанных с личностью Садако Ямамуры. Да и кто вообще может гарантировать, что Садако имеет отношение к санаторию МинамиХаконэ? Все врачи, коллеги Нагао по санаторию, за исключением Ёдзо Танаки, давно прохлаждаются на небесах. Можно, конечно, попытаться раскопать имена медсестер, но сейчас об этом даже думать поздно.

Асакава взглянул на часы. Половина двенадцатого — осталось чуть больше десяти часов, а он боится дверь толкнуть…

— Что ты мнешься? Заходи давай! — Рюдзи подтолкнул его в спину. Нельзя сказать, чтобы он сам не понимал, почему Асакава до этого с таким остервенением жавший на газ, теперь замер в нерешительности. Страшно. Страшно потерять последний шанс, страшно утратить всякую надежду на спасение. Рюдзи первым взялся за ручку и открыл дверь.

В тесной приемной у стены стояла трехместная кушетка. К счастью, посетителей совсем не было. Рюдзи наклонился и окликнул полную медсестру средних лет, сидевшую в конторке.

— Простите, как бы нам с гном Нагао поговорить?

— Вы на прием? — не отрывая глаз от журнала, без энтузиазма спросила санитарка.

— Нет, мы по личному вопросу.

Медсестра отложила журнал и нацепила на нос очки.

— По какому делу?

— Я же говорю, поговорить надо.

Придерживая обеими руками дужки очков, медсестра смерила взглядом нежданных посетителей.

— Извольте объяснить, по какому вопросу, — потребовала она настолько воинственно, что Асакава и Рюдзи даже отшатнулись.

— Ну и персонал у них тут! С такими медсестрами они себе всех пациентов распугают, — нарочно отчетливо пробурчал Рюдзи.

— Что вы сказали?

«Лучше их с порога не сердить…» — подумал Асакава, склонил голову и уже собирался заговорить, но в этот момент отворилась дверь в глубине кабинета и появился сам Нагао в белом халате.

— Что происходит?

Несмотря на абсолютное отсутствие волос, Нагао выглядел очень молодо для своих пятидесяти семи лет. Он недовольно нахмурился и уставился на них. Асакава и Рюдзи одновременно обернулись, взглянули на Нагао, стоящего у двери, и в голос воскликнули: «А!..»

Онито надеялись, что Нагао случайно может знать что-нибудь о Садако Ямамуре. Тут и сомнений быть не может!

Обоих словно током прошибло, мгновенно всплыла в памяти последняя сцена видеоролика. Лицо мужчины, тяжело дышащего, затекшего потом, с красными глазами, заполняющее собой весь экран. На голом плече открытая рваная рана, из которой, капая на «глаза» и размывая изображение, тонкой струйкой стекает кровь. Отвратительное, давящее ощущение в груди и мужское лицо, преисполненное жажды убийства — именно оно теперь предстало наяву, прямо перед ними — лицо Нагао.

Асакава взглянул на Рюдзи, хохочущего и указывающего пальцем на доктора.

— Ха-ха-ха, вот за что я люблю азартные игры! Ба-а, вот уж кого-кого, а его, да в таком месте…

Нагао с явным неудовольствием смотрел на незнакомых посетителей, столь бурно отреагировавших на его появление, и возмущенным голосом воскликнул

— Что вы себе позволяете!

Но Рюдзи не дал ему опомниться, подошел и бесцеремонно схватил доктора за грудки. Он был как минимум сантиметров на десять ниже Нагано, но со своей сумасшедшей силой без труда подтянул его ухо прямо к своему рту и с неестественной для ситуации лаской медленно спросил:

— А теперь ответь мне, любезный, что ты тридцать лет назад в санатории МинамиХаконэ сделал с женщиной по имени Садако Ямамура?

Потребовалось несколько секунд, чтобы до Нагао дошел смысл сказанного. Он возбужденно забегал глазами туда-сюда, вспоминая событие тридцатилетней давности. Забыть его было невозможно, но теперь воспоминания пробудились с новой силой, и у доктора подкосились ноги. Он был готов свалиться в обморок, но Рюдзи остановил его падение, подтянул вверх и прижал к стене. Дело даже не в том, что воспоминания Нагао о прошлом сами по себе были ужасны, а то, что это прошлое каким-то образом стало известно парню, которому, возможно, еще и самому тридцати нет. «Откуда он знает?» — этот вопрос стальной иглой прошил мозг, и все тело охватил необъяснимый ужас.

— Сэнсэй! — услышал он голос Фудзимуры, своей медсестры.

— Ну что, объявим перерывчик да поболтаем не спеша? — сказал Рюдзи и подмигнул Асакаве, который тут же задернул занавеску у входа, чтобы отвадить возможных посетителей.

— Сэнсэй! — взмолилась вконец очумевшая Фудзимура, тупо ожидавшая указаний не в состоянии что-либо предпринять. Нагао наконец собрался с мыслями и задумался, как теперь следует поступить.

— Фудзимурасан, вы можете пока отдохнуть. Сходите, пообедайте.

— Но, сэнсэй…

— Я, кажется, ясно выразился. Идите и обо мне не беспокойтесь.

Не в силах разобраться, почему у сэнсэя вдруг подкосились ноги, когда двое незнакомцев вломились в кабинет и что-то прошептали ему на ухо, Фудзимура некоторое время не могла сдвинуться с места. Но когда Нагао гневно рявкнул, — Все, иди, кому сказано! — медсестра пулей вылетела из кабинета.

— Ну что же, послушаем, что ты нам скажешь… — Рюдзи вошел во врачебный кабинет. Нагао понуро последовал за ним, с видом пациента, только что узнавшего, что у него рак.

— Только сразу предупреждаю. Врать не советую. Потому что я и этот человек видели все вот этими самыми «глазами» и все знаем, ясно? — сказал Рюдзи, сначала указав пальцем на Асакаву, потом на свои глаза.

— Не болтайте чепухи.

Видели? Да быть такого не может! В зарослях никого не было. Да и возраст этих двоих… Сколько им было тогда?

— Да я знаю, что невероятно! Да только нам обоим рожа твоя известна оч-чень даже хорошо. — Рюдзи снова сменил тон, — Ну, а не веришь, так давай я сам расскажу. Про отметины про твои… Вот, на правом плече шрамчик у тебя остался, правда?

Нагао выпучил глаза, у него задрожал подбородок. Рюдзи выдержал долгую паузу и продолжил.

— Мне рассказать, откуда у тебя этот шрам? — Рюдзи вытянул шею и поднес лицо к плечу доктора, — Садако Ямамура выкусила, верно? Вот так… — он схватил зубами ткань белого халата и имитировал рывок. Подбородок Нагао бешено задергался, он попытался что-то сказать, но зуб на зуб не попадал, и получилось только нечленораздельное мычание.

— Ну как, поверил? Теперь слушай. Все, что ты нам расскажешь, кроме нас двоих не узнает никто. Это я обещаю. Но я хочу знать все, абсолютно все, что случилось с Садако Ямамурой.

Нагао был не в том состоянии, чтобы пространно рассуждать, но одну неувязку в словах Рюдзи все же уловил: если он видел все «своими глазами», то зачем ему спрашивать об этом у меня? Ээ, нет, постой! что-то тут не так. Эти два молокососа при всем желании не могли ничего видеть. Их тогда и на свете то не было! И что это значит? Где и что они могли видеть? Как ни крути, противоречия только нарастали, и голова Нагао готова была взорваться.

— Хе-хе-хе-хе…. — посмеиваясь, Рюдзи взглянул на Асакаву, как бы говоря одними глазами: «Гляди, как расклеился! Теперь он нам все выложит, без остатка».

Так и вышло, Нагао заговорил. Он и сам удивился, до каких подробностей помнит все, что случилось. Чем больше он рассказывал, тем сильнее чувствовал трепет во всем теле, как будто не сознание, а непосредственно органы чувств сохранили память о пережитом в тот страшный день… Природа вокруг, жара, ощущения, блеск молодой кожи, верещание цикад, запах травы и пота. И старый колодец…

«…Не могу сказать, в чем причина. Наверное, жар и головная боль просто парализовали мое сознание. На самом деле это были симптомы окончания скрытой стадии оспы, но я тогда и подумать не мог, что чем-то таким заболею. К счастью, потом удалось и самому вылечиться, и в санатории никого не заразить, хотя даже сейчас все тело судорогой сводит, стоит представить, что было бы, если бы оспа в полную силу ударила по туберкулезным больным.

День стоял жаркий. У нового пациента на снимке грудной области обнаружилась отчетливая каверна величиной с одноиеновую монету — я втолковал ему, что о выписке из санатория можно забыть как минимум на год, и уже заполнил медицинскую карту для предъявления на фирму, но тут головная боль стала просто невыносимой, и я решил прогуляться снаружи. Но даже свежий горный воздух нисколько мне не помог. Превозмогая боль, я спустился по каменной лестнице рядом с лечебным корпусом, чтобы укрыться в тени внутреннего двора, но тут заметил молодую женщину, которая сидела под деревом, прислонившись спиной к стволу, и смотрела на пейзаж, расстилавшийся в низине. Это была не пациентка, а дочь одного из наших подопечных — Хэйхатиро Икумы, профессора из Университета Т., который попал в санаторий еще до того, как я пришел туда на работу. Звали ее Садако Ямамура. С отцом у них были разные фамилии, потому я и запомнил. Вот уже месяц, как Садако регулярно приезжала в санаторий к отцу, но практически с ним не общалась, врачей о его состоянии не спрашивала, и можно было подумать, что приезжала она лишь для того, чтобы вдоволь насладиться красотами местных пейзажей. Я присел с ней рядом и весело завел разговор, попутно поинтересовавшись здоровьем ее отца, но всем своим видом она показала, что не особенно интересуется его состоянием. И при этом она прекрасно знала, что дни его сочтены. Это было ясно из интонации. Никакой врачебный прогноз не мог точнее предсказать день смерти ее отца, чем она сама.

Сидя рядом с Садако и слушая рассказы о ее жизни, семье и прочем, я заметил, что головная боль, до этого так мучившая меня, непонятным образом улетучилась. Вместо нее пришел жар и какой-то необъяснимый подъем во всем теле. Непонятно откуда появилась мания деятельности, казалось, кровь в жилах становится все горячее и горячее… Я, как ни в чем не бывало, сидел и разглядывал лицо Садако. Мне и сейчас не верится, что у женщины могут быть такие совершенные, изысканные черты лица. Не возьмусь судить об идеалах красоты, но и доктор Танака, который старше меня на целых двадцать лет, говорил то о ней же самое. Женщины красивее, чем Садако Ямамура, я не видел ни до, ни после. Коекак успокоив разгоряченное дыхание, я положил руку ей на плечо и предложил:

— Пойдем в рощу, там прохладнее.

Садако, ничего не подозревая, кивнула и стала подниматься. Она наклонилась вперед, и под белой блузкой я разглядел изумительной формы девичьи груди. Вид их ослепительно белой кожи так подействовал на меня, что глаза тут же заволокло пеленой, и я почувствовал, что теряю рассудок.

Но она не обратила никакого внимания на мой трепет, и принялась стряхивать пылинки со своей длинной юбки, слегка неловко и вместе с тем потрясающе грациозно.

Мы уходили все дальше в заросли, провожаемые оглушительным стрекотом цикад. Никакого конкретного плана у меня не было, просто ноги сами несли меня в определенном направлении. Пот ручьем стекал по спине, и я скинул рубашку, оставшись в одной майке. Тропа привела к заброшенному дому, стоявшему на поляне. Люди покинули его не меньше десяти лет назад — дощатые стены насквозь прогнили, странно, что крыша до сих пор не обрушилась. Сразу за домом был старый колодец.

— Ах, как пить хочется, — сказала Садако, подбежала к колодцу и заглянула внутрь, перегнувшись через край, хотя и снаружи было видно, что колодец уже давно непригоден. Я побежал за ней, но отнюдь не для того, чтобы исследовать содержимое колодца. Пока Садако, склонившись, стояла над ним, мне хотелось воспользоваться моментом и снова увидеть ее грудь. Я оперся о край колодца руками и увидел ее очень близко, прямо перед глазами. Влажная прохлада, поднимавшаяся изпод земли, ласково обдувала мне лицо, но разгоревшийся в груди приступ вожделения было уже не затушить. Трудно сказать, что на меня нашло. Наверное, это оспа делала свое дело… но я готов поклясться, что никогда в жизни не испытывал такой поистине животной похоти.

Неожиданно для самого себя я вытянул руку и ощутил ладонью приятную мягкую округлость. Садако вскрикнула и подняла голову. В эту секунду у меня в мозгу что-то взорвалось. Я плохо помню, что было дальше, только урывками. В следующее мгновение я уже прижимал Садако к земле, задрав ей блузку по самую грудь и… дальше я совершенно перестал соображать. Помню только с того момента, когда отчаянно сопротивлявшаяся Садако что есть силы вцепилась зубами мне в правое плечо. Резкая боль отрезвила меня, и я увидел капли крови, падающие из раны ей на лицо. Кровь заливала ей глаза, и она инстинктивно стала тереть их рукой. Я подстроился под эти ритмичные движения… Трудно было представить свое лицо: Каким его сейчас видит Садако? Не иначе, в ее глазах отражается звериная пасть… С этими мыслями я изверг в нее семя.

Все было кончено. Не сводя с меня ненавидящих глаз, Садако отползала прочь, разведя колени и быстро двигая локтями. Я снова посмотрел на ее тело и не поверил своим глазам. Длинная серая юбка ее была совершенно измята и задрана до пояса. Стремясь отползти как можно дальше, она даже не пыталась прикрыть грудь. Яркие лучи солнца освещали ее бедра, между которых отчетливо виднелась небольшая темная выпуклость. Я поднял глаза и посмотрел на ее грудь, красивую, женственную. Снова опустил взгляд: за черным волосатым лобком виднелись полностью сформированные тестикулы…

Если бы я не был врачом, то наверняка сошел бы с ума от удивления. Но о существовании такой болезни я знал из учебников, даже видел фотографию в тексте. Андрогенитальный синдром. Синдром исключительно редкий — я и представить себе не мог, что увижу его не на картинке в учебнике, а наяву, да еще в подобной ситуации. Андрогенитальный синдром — одна из форм гермафродитизма у женщин, когда при абсолютно женской внешности, наличии молочных желез, наружных половых органов, вагины, в большом числе случаев наблюдается отсутствие яичников. Удивительно, но у страдающих этим синдромом мужской набор хромосом сочетается с необыкновенно привлекательной внешностью.

Садако все еще смотрела на меня. Вероятно, ее тайна впервые стала известна кому то, кроме родных. Разумеется, до этого момента она оставалась девственницей. Но чтобы жить полноценной жизнью женщины, ей необходимо было пройти это испытание, думал я, пытаясь оправдать свой поступок, как вдруг в моей голове, прямо в мозгу — прозвучало слово:

— Убью!

Оно ворвалось в мое сознание с такой силой, что я ни секунды не сомневался: она действительно передает мысль на расстоянии, ее способности — не выдумка. Да и не было у меня времени для сомнений, всеми клетками своего тела воспринял это как факт. Она обязательно меня прикончит, если ее не опередить. Это подсказывал инстинкт самосохранения. Я снова налетел на нее, схватил руками за тонкую шею и налег всем телом. Как ни странно, теперь она практически не сопротивлялась, словно бы сама желала умереть, и с облегчением прикрыла веки, постепенно слабея…

Даже не удостоверившись, мертва ли она, я поднял ее бездыханное тело и потащил к колодцу. Снова действия опережали рассудок. То есть, я не собирался бросать ее в колодец — просто, уже подняв тело, увидел круглую черную дыру в земле и механически двинулся к ней. Еще подумалось, как все удачно расположено… Нет, скорее даже чувствовалась, что меня направляет какая-то внешняя, необъяснимая воля. Я очень смутно осознавал, что произойдет потом, словно Кто-то нашептывал мне в самое ухо, что все это — не более чем сон.

Дно темного колодца сверху было почти не видно. Садако скользнула по каменному краю, и исчезла в темноте, послышался громкий всплеск. Я всматривался в глубину, но даже привыкнув к темноте не смог разглядеть на дне скорченного женского силуэта. Но тревога не оставляла меня, и я некоторое время швырял туда камни и землю, чтобы навсегда запрятать ее в глубине земли. Бросив в колодец пригоршню земли и пять-шесть булыжников размером с кулак, я остановился, совершенно обессиленный. Со дна слышался резкий звук ударов камней, попадающих в тело Садако, и это ранило мое воображение. Представлять, как ее немыслимо, болезненно красивое тело под ударами камней превращается в кровавое месиво, было выше моих сил. Я понимал, что противоречу сам себе, но желая обратить тело Садако в пыль, я все же боялся ранить его…»

Нагао закончил рассказ, и Асакава положил перед ним лист бумаги с планом турбазы «Пасифик Ленд».

— Где здесь этот колодец? — железным голосом спросил он.

Нагао сначала не мог понять, что ему показывают, но услышав, что санаторий находился там, где теперь ресторан, сумел наконец сориентироваться в пространстве.

— Думаю, где-то здесь, — неуверенно ткнул пальцем он.

— Все сходится. Здесь теперь деревянные корпуса, — сказал Асакава и быстро поднялся, — Все, пошли!

Но Рюдзи не торопился.

— Да ладно, не гоношись. Мы еще папика не обо всем расспросили. А поведайка, любезный, вот те, у кого этот самый, как его, синдром…

— Андрогенитальный.

— Во-во… Женщины с этим синдромом детей могут рожать?

— Нет, не могут, — покачал головой Нагао.

— И еще одно. Когда ты насиловал Садако, ты уже был болен?

Нагао кивнул.

— Так что же получается, Садако Ямамура была последней, кто в Японии заразился оспой?

Понятно, что перед самой смертью Садако вирус оспы проник в ее тело. Но она умерла практически тотчас же. Если погибло тело инфицированного, то вместе с ним погиб и вирус, так что это с натяжкой можно назвать заражением. Нагао не знал, что ответить, опустил веки, стараясь не смотреть в глаза Рюдзи, и промямлил что-то неопределенное.

— Эй! Что ты сидишь? Пошли быстрее! — поторопил Асакава, уже стоя у дверей.

— Бемс! А ты посиди, пораскинь мозгами, — Рюдзи щелкнул Нагао по носу и поплелся следом.

Трудно объяснить логически, почему, но из прочитанных романов и даже из идиотских телесериалов видно, что развитие сюжета естественно приводит к подобным моментам. К тому же, для каждого сюжета существует свой определенный темп. Никто, собственно, и не пытался специально выяснять, куда исчезла Садако, но в гонке то за тем, то за этим постепенно стало ясно, что за несчастье приключилось с ней, и где ее последнее пристанище. Поэтому, когда Рюдзи сказал: «Останови у хозмага, какой побольше», — Асакава немного успокоился, убедившись, что они думают об одном и том же. Он еще и не представлял, насколько тяжелыми окажутся раскопки. Найти среди бревенчатых коттеджей старый колодец, если его, конечно, не успели засыпать, не составит особого труда. Казалось, вернее, хотелось думать, что вытащить из него останки Садако Ямамуры тоже не так уж трудно. Был час дня, залитая ослепительным солнечным светом дорога шла по холмам среди бесчисленных вывесок маленьких курортных гостиниц и общественных бань на термальных источниках. Этот ослепительный блеск затуманивал воображение. Он и не подозревал, что на дне узкого колодца, всего в каких то четыре-хпяти метрах под землей, существует совсем другой мир, на удивление непохожий на переполненный светом наземный.

Заметив вывеску «Магазин хозяйственных принадлежностей Нисидзаки», Асакава нажал на тормоз. Раз уж у дверей расставлены всевозможные стремянки и газонокосилки, значит, тут есть все что нужно.

— Я думаю, ты сообразишь, что покупать, — быстро проговорил Асакава, бросился к ближайшей телефонной будке и остановился перед ней, чтобы купить в автомате телефонную карточку.

— Эй, некогда уже по телефону болтать!

Это замечание Асакава пропустил мимо ушей, и Рюдзи, недовольно бормоча что-то себе под нос, вошел в магазин и принялся выбирать все необходимое: веревку, ведро, лопаты, подъемный блок, карманные фонари.

Асакава спешил: кто знает, может ему больше и не удастся услышать голос жены. А что время не ждет, он и сам прекрасно знал. Между тем, до последней черты оставалось уже меньше девяти часов.

Асакава сунул карточку в щель автомата и набрал номер родителей жены в Асикага. Трубку взял тесть.

— Извините, это Асакава. Жену и Ёко вы не могли бы позвать?

Было довольно невежливо, даже не поприветствовав человека, требовать к телефону жену и дочь, но раздумывать о сердечных переживаниях тестя было точно некогда. Тесть хотел было что-то сказать, но похоже понял, что дело срочное, и не мешкая, позвал Сидзуку к телефону. Хорошо, что теща первой к телефону не подскочила, — мелькнуло в голове у Асакавы. С ней нужно часами здороваться да расшаркиваться, так что и с женой поговорить толком не удалось бы.

— Да, я слушаю.

— Сидзука, это ты?

Хорошо было снова слышать ее голос.

— Ты сейчас уже где?

— В Атами. Как у вас?

— Да так, нормально вроде. Ёко от дедушки с бабушкой уже и не оттащишь.

— Она с тобой?

Услышала. Лопочет что-то, но слов пока не выходит. Требует папу, елозит у мамы на коленях, изо всех пытается встать.

— Ёко, лапуся! На, поговори. Паапа! — Сидзука прижала трубку к ушку дочери.

— Пап-па, пап-па… — послышалось в трубке. Интересно, она сама то понимает, что папу зовет? Не может быть, чтобы она совсем не понимала слов. Гораздо громче Ёко сопела в трубку, или может, просто терлась щеками о микрофон. Но именно от этого присутствие дочери ощущалось еще ближе, реальнее. В груди защемило, захотелось немедленно бросить все, поехать к ней, обнять крепко-крепко…

— Ёко, подожди еще чут-ьчуть! Папа скоро приедет к тебе, сядет на «би-би» и приедет…

— Вот-вот… Ты когда вернешься то? — трубку снова взяла Сидзука.

— В воскресенье. Да, решено: в воскресенье беру напрокат машину, забираю вас, и едем в Никко.

— Ой, правда? Ёко, вот хорошо то! Папа говорит, что в воскресенье приедет и нас с тобой на машинке покатает.

В ухе стало горячо. Разве можно такие обещания давать? Даже врачи, и те стараются больных попусту не обнадеживать. Чем больше надежд, тем сильнее может оказаться последующий шок.

— Ты как, с деломто своим разобрался?

— Еще немного.

— Но смотри, ты обещал: как только все кончится, расскажешь мне все как есть.

Они оба обещали друг другу. Она — ничего не спрашивать об этом деле, а он — рассказать все как на духу, как только сам со всем разберется. Жена действительно хранит обещание.

— Эй, ты долго еще трепаться будешь? — окликнул из-за спины Рюдзи. Он как раз открыл багажник и укладывал в него купленные вещи.

— Я потом еще позвоню. Сегодня вечером только, наверное, уже не получится.

Асакава положил руку на рычаг. Нажать — и связь оборвется. Зачем он вообще звонил: просто голос услышать, или может быть, хотел сказать что-то важное? Хотя, теперь хоть целый час говори, все равно, когда повесишь трубку, обязательно останется тяжелый осадок оттого, что и половины не успел сказать. Тут уж говори, не говори… Асакава пальцем нажал рычаг, расслабился. Как бы то ни было, сегодня в десять все разрешится. Сегодня в десять…

В самый разгар дня солнечный свет разгонял мрачно-подозрительный дух этого места, и «Пасифик Ленд» наполнялся атмосферой заурядного горного курорта. На теннисном корте беззаботно постукивал мяч. Теперь он не заунывно звенел «поннн… поннн…», а с сухим веселым хлопаньем носился над сеткой. Прямо перед глазами сверкала белизной вершина Фудзи, в долине поблескивали серебром рассыпанные тут и там теплицы.

В будни, в дневное время мало кто снимает коттеджи. Только в субботу вечером, да еще в воскресенье удается кое-как их заполнить. Пуст был и корпус Б4. Поручив формальности Рюдзи, Асакава занес в дом инструменты и переоделся в легкую робу.

Пошмыгал глазами по комнате. Неделю назад он среди ночи, чуть ли не на карачках удирал из этого «дома с привидениями». Сдерживая рвоту, в полубессознательном состоянии носился в туалет. Он отчетливо помнил все, вплоть до содержания оставленной кем-то в туалете надписи, которую увидел сбоку, когда вошел. Асакава открыл дверь: надпись была на том же месте.

Третий час. Они вышли на балкон, открыли бэнто, купленные по дороге, и стали обедать, оглядывая поросшие травой окрестности. От раздраженности, которую они испытывали по пути от больницы Нагао, теперь не осталось и следа. Невероятно, но факт — даже в такой горячке и спешке выпадают минуты, когда время течет неторопливо. В жизни Асакавы часто были моменты, когда, казалось бы, срок сдачи статьи поджимает, а ты вот так сидишь, наблюдаешь как фыркает кофеварка, и только потом хватаешься за голову, кляня себя за безрассудно упущенное драгоценное время.

— Главное, хорошенько подкрепиться! — сказал Рюдзи. Себе он прикупил целых два обеденных набора. Асакава, похоже, не слишком хотел есть: то и дело переставал работать палочками, а вместо этого заглядывал в комнату через окно. Тут он как будто вспомнил о чем-то и спросил

— Слушай, давай четко для себя решим. Что мы сейчас собираемся делать?

— Ясное дело! Искать Садако Ямамуру.

— А когда найдем?

— Повезем в Сасикидзи, чтобы там ее отпели как положено.

— То есть, заклинание заключается в том, чтобы… Ты уверен, что Садако хочет именно этого?

Рюдзи некоторое время пережевывал с полным ртом, уставившись в одну точку абсолютно пустыми глазами. На лице читалось, что он и сам не оченьто уверен. Асакаве стало страшно. Для последнего броска хотелось найти основательную точку опоры. Второй попытки не будет.

— Ничего другого нам не остается, — сказал Рюдзи и отшвырнул пустую коробку изпод бэнто.

— А как насчет такого варианта? Скажем, она хочет, чтобы ее убийца получил по заслугам?

— Нагао? То есть, если мы его сдадим, ей на том свете легче станет?

Асакава пытался разглядеть в глазах Рюдзи его истинные намерения. А что, если Рюдзи просто хочет запустить Асакаву первым на минное поле, а потом убить Нагао, если отпевание останков не сработает? Неужели он думает только о своей шкуре?…

— Эй, хватит дурью маяться! — засмеялся Рюдзи, — Сам подумай, если бы Садако на самом деле так хотела отплатить Нагао, его бы уже давно в живых не было!

Что правда, то правда, сил на это у нее достаточно.

— Да? А почему она тогда позволила зверски себя убить?

— Откуда мне знать? Да только ей постоянно, непрерывно приходилось переживать то смерть, то крушения надежд ее близких людей. А то, что она из театра вынуждена была уйти — это разве не крушение надежд? А в санаторий этот туберкулезный к отцу ездить, зная, что он не жилец — это по-твоему легко?

— То есть… Человек, разочаровавшийся в этой жизни, не станет ненавидеть своего убийцу?

— Да нет, я бы даже предположил, что Садако сама заставила Нагао это сделать. То есть, он просто послужил орудием ее самоубийства, что ли…

Гибель матери в кратере вулкана, туберкулез и близкая смерть отца, собственная врожденная физическая неполноценность, крушение театральной карьеры — действительно, поводов для самоубийства больше чем достаточно. В самом деле, если это не самоубийство, то что-то вообще логике не поддающееся. Ёсино писал, что Сигэмори, руководитель театра «Полет», в пьяном в виде вломился в квартиру Садако, и на следующий же день умер от сердечного приступа. Без сомнения, Садако использовала свои необычные способности, чтобы умертвить Сигэмори. Сил на это у нее действительно было достаточно… Одного-двух мужчин она могла прикончить без труда и безо всяких следов. Тогда почему до сих пор жив Нагао? Если не предположить, что Нагао, следуя ее воле, стал инструментом самоубийства, то разрешить это противоречие вообще не представляется возможным.

— Ну хорошо, допустим, это самоубийство. Но зачем ей было позволять перед смертью себя насиловать? Утютю, ты мне только не говори, что ей было обидно умирать девственницей! — поддел Асакава.

Рюдзи озадачился. Он именно так и собирался ответить.

— А что, потвоему, это туфта?

— Что?

— Ну, а что противоестественного в том, что не хочется умирать, не вкусивши главного удовольствия? — с необычно серьезной миной отпарировал Рюдзи, — Вот, скажем, будь я на ее месте — я так бы и думал. Неохота в девках то помирать.

Асакаве показалось, что на Рюдзи это непохоже. Трудно сказать почему, но и слова, и выражение лица чем-то ему не подходили.

— Ты что, серьезно? У женщинто все подругому, тем более, у этой Садако Ямамуры!

— Хе-хе, шучу. Конечно, не хотела она, чтобы ее насиловали. Ясное дело, кому же захочется. В самом деле, она же у него клок кожи зубами вырвала, аж кость было видно! Но после этого жить больше не захотела, и невольно дала установку Нагао… вот такие дела.

— Однако ненависть к Нагао все равно должна была остаться, разве нет? — не унимался Асакава.

— Ты что, все забыл что ли? Если уж говорить о ненависти, то гнев Садако обращен не на конкретного человека Нагао, а на людей вообще! А раз так, то при всей нелюбви к Нагао, по большому счету он был ей до лампочки.

Ненависть ко всем и вся… Если видео содержит в себе такой заряд, то заклинание … в чем оно может выражаться? Безраздельная ненависть, война против всех… размышления Асакавы прервал раскатистый голос Рюдзи.

— Хватит! Чем тут разглагольствовать, лучше как можно скорее разыскать Садако, пока есть время. Кроме нее нам ответа никто не даст!

Рюдзи допил чай, поднялся и далеко зашвырнул банку, целясь в сторону долины.

Пологий склон, куда не взгляни, был покрыт зарослями высокой травы. Рюдзи протянул Асакаве серп и молча указал подбородком на склон слева от корпуса Б4. Видимо, решил скосить там траву и осмотреть участок. Асакава присел, опустился на колени и принялся срезать траву, выписывая серпом широкие дуги.

Около тридцати лет назад здесь стоял деревенский дом, колодец был во дворе. Асакава поднялся и осмотрелся вокруг, прикидывая, где бы построил дом, если бы сам тут жил. Из дома должен быть хороший вид, иначе вообще нет смысла ставить его в таком месте. А откуда видно лучше всего? Асакава стал менять точку обзора, глядя на серебристые крыши теплиц в долине. Но панорама почти не менялась, откуда не смотри. Самое удобное место для постройки — неподалеку от Б4, примерно там, где сейчас стоит корпус А4. Только там есть ровная горизонтальная площадка. Асакава опустился на четвереньки и начал косить траву между двумя корпусами и ощупывать землю.

Ему никогда не приходилось набирать воду из колодца. Асакава поймал себя на мысли, что даже и не видел колодцев раньше. Тем более он не представлял себе, как должен выглядеть колодец в этой горной глуши. Может быть, где-то здесь бьет ключ? Кстати, в ложбине, всего в нескольких сотнях метров отсюда, он видел болото, окруженное высокими деревьями. Никак не удавалось собраться с мыслями. О чем вообще следует думать в такое время и в такой работе? Чувствовался приток крови к голове. На часах около трех. До последней черты еще семь часов с небольшим. Успеют ли они управиться? Стоило подумать об этом, как мысли пришли в полнейший беспорядок. Вид колодца никак не прорисовывался в голове. Что может быть на месте бывшего колодца? Наверняка должна остаться круглая каменная кладка. А если она обвалилась, если полностью засыпана… Нет, так вообще ничего не успеешь. Не раскапывать же тут все подряд! Только что на балконе он выпил добрых пол литра чая, а в горле такая сушь, что просто сил нет. Пытаясь наткнуться на голую землю, на остатки каменной кладки, он непрерывно слышал в голове голос. Асакава вонзил лопату в пригорок. Неумолимо уходит время, тяжело ухает в висках кровь. Вконец расшатанные нервы только усугубляют усталость. Казалось бы, еще несколько минут назад он спокойно обедал на балконе, и время словно текло по другой колее. Но стоило только взяться за конкретную работу, и покоя как не бывало. Какого черта они вообще здесь копошатся? Что, больше делать нечего?

когда-то, еще в школе, он умудрился вырыть целый грот. Точно, он тогда был в четвертом классе, или в пятом… Асакава бессильно расхохотался, вспомнив тот дурацкий эпизод.

— Эй, ты чего? — раздался сзади голос Рюдзи, — Я говорю, ты там уже полчаса на одном месте ползаешь. Ты давай, ареал поискато расширяй!

Асакава ошарашено разинул рот и посмотрел на стоящего перед ним Рюдзи. Тот стоял спиной к солнцу, лицо дочерна вымазано землей. Крупные капли пота стекали со лба и падали под ноги. Действительно, что он тут делает? Он опустил глаза: прямо перед ним в земле чернела дыра. Ну да, сам и расковырял.

— Ты что, ловчую яму вздумал рыть? — задыхаясь, проговорил Рюдзи.

Асакава нахмурился и хотел посмотреть на часы.

— Хватит на часы пялиться! Идиот хренов, — Рюдзи одернул его за руку. Некоторое время он с остервенением смотрел на Рюдзи, но потом вздохнул, присел на корточки и дружелюбно прошептал, — Ладно, передохни чуток.

— Некогда отдыхать.

— В смысле посиди, успокойся. Что толку нервничатьто? — Рюдзи легонько толкнул его в грудь. Сидящий на корточках Асакава не удержал равновесие, и повалился на спину, дрыгнув ногами.

— Вон, уже с ног валишься. Младенец, да и только!

Асакава попробовал встать.

— Куда! Лежи спокойно, не расходуй силы попусту, — Рюдзи наступил ему на грудь, и держал, пока Асакава не перестал барахтаться. Он закрыл глаза и прекратил попытки сопротивления. И тяжесть ноги отпрянула, отпустила. Приоткрыв глаза, Асакава увидел, как Рюдзи, резво перебирая короткими ногами, скрылся за балконом корпуса Б4. Походка говорила сама за себя: все нормально, еще немного и найдем мы этот чертов колодец. Это прибавило вдохновения, а волнение улетучилось само собой.

Даже когда Рюдзи ушел, Асакава некоторое время лежал неподвижно, глядя в небо и раскидав рукиноги во все стороны. Сегодня такое яркое солнце. Вон, Рюдзи ничего себе — держится, а ты вконец расквасился, смотреть противно. Он перевел дыхание и попробовал собраться с мыслями. Оставшиеся семь часов с каждыми мигом укорачиваются, и нет никакой надежды удержать себя в руках. Так что, стоит полностью положиться на Рюдзи. Да, это лучше всего. Отмежеваться от себя и полностью подчиниться человеку с более развитой силой воли. Все, тебя больше нет! А значит, и страха никакого нет. Ты слился с землей, полностью растворился в природе. Видимо, самовнушение подействовало: на Асакаву навалилась такая сонливость, что он стал проваливаться в забытье. Уже засыпая, увидел лицо своей дочери Ёко, глядящее на него с недосягаемой высоты, и одновременно снова вспомнил тот эпизод из своего детства.

На окраине города, где рос Асакава, была большая спортивная площадка, а если спуститься с обрыва, то сразу перед ним был пруд, в котором водились раки. Ловить их Асакава частенько бегал вместе с одноклассниками. В тот день обрыв был залит солнцем и провокационно возвышался над водой, как магнитом, притягивая видом обнаженной земли. Когда наскучило сновать по болоту с леской, Асакава от нечего делать стал копаться в глинистом склоне обломком доски. Мягкая глина поддавалась легко и красноватыми комьями сыпалась под ноги. Тут к нему присоединились приятели. Сколько их было, трое… или четверо? Достаточно, чтобы получился приличный грот. Будь их больше, было бы не протолкнуться, а меньше — пришлось бы изрядно попотеть.

Через час работы получилась пещера, в которой мог бы запросто уместиться любой из них, но копать продолжали. Время было к вечеру, и коекто уже заголосил, что пора домой. Но Асакава только сопел, методично работая доской. Наконец, пещера выросла настолько, что могла вместить всю компанию. Они уселись, обхватив колени и довольно пересмеиваясь. Сидя кружком в своем земляном закутке, они чувствовали себя взаправдашними троглодитами, про которых недавно проходили на уроке обществоведения.

Но тут в круглом проеме входа появилось рассерженное лицо какой-то гражданки. Хотя на фоне заходящего солнца оно смотрелось темным силуэтом и выражения было не разобрать, они сразу узнали в ней домохозяйку лет пятидесяти, жившую неподалеку.

— Ну вот, понароют тут… Вы что, хотите, чтобы вас живьем засыпало? Фу, даже подумать противно, — сказала она, сунув голову в пещеру. Мальчишки переглянулись. Странная, однако же, манера делать замечания: вылезайте не потому что здесь опасно, а потому что им, видите ли, будет противно, если вы тут все подохнете. «Хыхыхы» — загоготал Асакава, и был тут же поддержан остальными. Лицо социально озабоченной дамочки, черневшее в проеме входа, теперь было не более чем декорацией, фигурой театра теней… Но тут вместо нее перед глазами возникло лицо Рюдзи.

— Да, у тебя теперь нервы как канаты, если ты в таком месте почивать улегся! Надо же, развалился и ржет в свое удовольствие.

Асакава проснулся. Солнце нависло над западным краем неба, уже сгущались сумерки. Освещенные слабыми лучами заходящего солнца лицо и фигура Рюдзи были еще чернее, чем раньше.

— Пойдем-ка…

Подняв Асакаву, Рюдзи молча нырнул под балкон коттеджа Б4. Асакава последовал за ним. Между сваями, поддерживавшими дом, из деревянной перегородки была вынута доска. Рюдзи сунул руку в щель и изо всех сил потянул на себя. Доска крякнула и наклонилась. Как всегда, внутри все отделано по последнему слову, а внизу все спокойно выламывается рукой. Правильно — экономим везде, где не видно. Рюдзи посветил в дыру карманным фонарем, и кивком пригласил взглянуть. Асакава приблизился к щели и заглянул внутрь. Чуть ближе к западному краю свет фонаря выхватывал из темноты какой-то выступ. Приглядевшись, можно было различить очертания неровной каменной кладки. Сверху лежала массивная бетонная крышка, щели между камнями и трещины в бетоне заросли лохматыми травяными космами. Асакава тут же сообразил, что как раз там наверху находится гостиная, причем тумба с телевизором и видеодекой стоит точно над круглым проемом колодца. Неделю назад, когда он смотрел злополучное видео, Садако Ямамура была здесь, совсем рядом, и безмолвно наблюдала за происходящим.

Рюдзи выдернул еще несколько досок, чтобы можно было протиснуться вовнутрь. Они пролезли в дыру и поползли к колодцу. Дом стоял на склоне, и зазор между землей и полом постепенно сжимался, словно гигантские тиски. Казалось бы, в темноте подвала должно быть достаточно воздуха, но Асакава ощущал удушье. Под полом дома земля была заметно влажнее, чем снаружи. Теперь было предельно ясно, что следует делать. Но предстоящая работа Почему-то не пугала. Даже здесь, под низким полом, уже трудно дышать, а ведь вполне возможно, что придется лезть еще дальше, вниз, в непроглядную тьму колодца. Вполне возможно… уж куда там, определенно нужно будет спускаться, чтобы вытащить на свет божий Ямамуру Садако.

— Слышь, помоги-ка! — сказал Рюдзи. Он держался за торчащий из бетона кусок арматуры и уже почти стащил крышку на землю, но мешал пол дома, нависший прямо над головой. Рюдзи выжимает пресс даже со 120килограммовым грузом, но без хорошей опоры для ног мало что может сделать. Асакава влез выше по склону, уперся холкой в сваю и что есть силы надавил на край крышки обеими ногами. Бетон заскользил по камням с режущим уши лязгом. Помогая друг другу голосом, Асакава и Рюдзи ритмично налегали на крышку. Крышка двинулась. Сколько лет колодец не раскрывал свой круглый зев? Его могли закрыть, когда строили коттеджи, когда обрабатывали участок под будущую турбазу, или даже когда туберкулезный санаторий еще существовал. Теперь можно только примерно понять, когда закрылся колодец — по тому, насколько срослись бетонная крышка и камни кладки, или по этому звуку, чем-то напоминающему стон. Вряд ли это случилось два-три года назад, но и никак не больше двадцати пяти. Как бы то ни было, сейчас он снова разевает пасть. Рюдзи просунул в образовавшуюся щель лопату и попробовал надавить.

— Значит так, по моему сигналу налегай на черенок лопаты.

Асакава устроился поудобнее.

— Три-четыре, поехали!

Асакава нажал на рычаг и приподнял крышку, а Рюдзи изо всех сил надавил ее край. С жалобным стоном крышка подалась и рухнула на землю.

Из круглой дыры колодца доносился еле заметный запах сырости. С фонарями в руках, Асакава и Рюдзи приподнялись, ухватившись за склизкий край кладки. Между полом дома и колодцем было не больше полуметра, поэтому пришлось согнуться в три погибели, чтобы заглянуть на дно. Дохнуло прохладой вперемешку с запахом гнили. Бездонная темнота, казалось, готова была засосать, стоит только отпустить руку. Без всякого сомнения, она где-то здесь. Удивительная женщина — сверхчеловеческие способности, вдобавок андрогенитальный синдром, так что и женщинойто назвать язык не поворачивается. Различие полов определяется строением половых органов. Можно обладать телом Венеры, но если к нему приделаны мужские гениталии, женщины все равно не получится. Честно говоря, Асакава и сам не понимал, кем считать Садако Ямамуру — мужчиной или женщиной. Конечно, само имя «Садако» указывает на то, что родители хотели воспитать ее девочкой. Вспомнилась утренняя тирада Рюдзи, на катере по дороге в Атами… Двуполый гермафродит, символ бесконечной силы и красоты. Помнится, однажды, разглядывая альбом «Искусство всех времен и народов», Асакава глазам своим не поверил при виде одной древнеримской статуи. Роскошная, цветущая женская фигура, возлежащая на ложе, а между ног красуется здоровенный фаллос…

— Видишь что-нибудь? — спросил Рюдзи.

В свете фонаря были видны только отблески воды. До поверхности метра четыре, может быть пять, не больше, но кто знает, насколько там глубоко.

— Вода!

Рюдзи поспешно привязал веревку к ближайшей свае, затянул узел покрепче.

— Слышь, подвеська фонарь на краю, чтоб вниз светил. Да смотри, чтоб не упал!

Он хочет лезть вниз… От этой мысли у Асакавы задрожали колени. Если придется лезть на дно, то… при виде узкой черной ямы воображение Асакавы наконец заработало. Ну нет, благодарю покорнейше! Это же надо будет с головой нырять в черную грязную жижу, а там… доставать полусгнившие кости. Да ни за что, это же с ума сойти можно! Увидев, что Рюдзи готовится спускаться на дно колодца, Асакава преисполнился благодарности, не забыв про себя помолиться о том, чтобы до него очередь не дошла.

Глаза привыкли к темноте, и теперь были отчетливо видны замшелые стены колодца. Оранжевый луч фонаря вырывал из темноты фрагменты неровной каменной кладки, в которой вырисовывалось множество ртов и носов, и если смотреть не отрываясь, то казалось, что и не камни это, а лица — перекошенные в агонии, орущие. Словно все блуждающие духи мира собрались в этой дыре и протягивают к выходу руки, колышущиеся, как морская трава. Но видение это не исчезало, едва возникнув, как все случайные образы. В узкий, чуть больше метра, наполненный мертвенным воздухом цилиндр колодца скатывались мелкие камешки, ударяясь о стены и исчезая в глотках мертвецов. Рюдзи протиснулся в зазор между досками пола и краем колодца, на альпинистский манер перекинул веревку через локти и запястья и начал потихоньку спускаться.

Наконец он коснулся ногами дна. Воды ему было по колено — колодец оказался не таким уж глубоким.

— Эй, Асакава! Тащи ведро. И веревку, которая потоньше.

Ведро они оставили на балконе. Асакава выполз из-под дома. Снаружи уже совсем стемнело, но все равно было куда светлее, чем там — под полом. Пришло ни с чем не сравнимое ощущение свободы. И этот богатый, прозрачный воздух! Почти все коттеджи были пусты — свет горел только в А1. Смотреть на часы Асакава зарекся. Свет и веселые голоса, лившиеся из окон А1, были далеко, но все равно чувствовалось — здесь уже совсем другой мир. Еле слышный шум вечеринки лучше всяких часов напоминал, сколько сейчас времени.

Асакава вернулся к колодцу, спустил вниз на веревке ведро и лопатку. Рюдзи стал наполнять ведро землей со дна колодца. Иногда он опускался на корточки и рыл грязь обеими руками, но судя по всему, пока ничего не обнаружил.

— Поднимай ведро! — крикнул Рюдзи.

Асакава оперся животом на край колодца, поднял ведро, вытряхнул из него землю и гальку, снова опустил вниз. Когда колодец закупоривали, по-видимому насыпали внутрь земли с песком, поэтому, сколько ни рой — Садако Ямамура никак не желала явить пред ними свой светлый лик.

— Эй, Асакава! — Рюдзи прервал работу и посмотрел вверх. Асакава молчал.

— Асакава, ты чего?

…Ничего, все нормально, — хотел было ответить Асакава.

— Ты чего молчишь все время? Хоть бы окликал время от времени, что ли. А то я уже бог весть что подумал.

— ………….

— Слышь, Асакава! Ты где вообще? На ногахто стоишь?

— Н… нормально все… — выдавил из себя Асакава.

— Вот ведь… беда с тобой, как дитя малое! — крикнул Рюдзи, в сердцах ткнув лопаткой в дно.

Сколько земли уже перекочевало наверх, вода убывала, но ничего похожего на предмет их поисков до сих пор не показывалось. Ведро теперь двигалось наверх заметно медленнее, чем вначале. Каждый сантиметр стоил сумасшедших усилий, веревка выскальзывала из рук, и наконец, едва подняв ведро до середины колодца, Асакава ухнул его вниз.

— Идиот! Ты что, убить меня хочешь? Все, меняемся местами!

…Меняемся!?

От испуга Асакава подскочил, с размаху ударившись теменем о доски пола.

— Рюдзи, погоди. Все нормально, я еще могу… — мелко разрывая слова, промямлил Асакава.

— Ага, я вижу как ты можешь! Все, я вылезаю.

— Погоди, давай отдохнем, и…

— Пока ты отдохнешь, утро настанет!

Рюдзи направил луч фонаря ему в лицо. Странные были у Асакавы глаза… Похоже, страх смерти напрочь лишил его рассудка. С первого взгляда ясно — сам он за себя уже решать не может. Еще бы, не надо быть очень умным, чтобы понять, что легче — тягать тяжеленное ведро на четырепять метров или грязь лопаткой колупать.

— Все, разговоры окончены. Давай вниз! — Рюдзи подтолкнул Асакаву к краю колодца.

— Погоди. Не… нельзя мне!

— Что тебе нельзя?

— У меня никтофобия…

— Фобия, фобия, хватит чушь нести!

Асакава скрючился в три погибели и не двигался с места. На дне колодца колыхалась вода.

— Нет, не могу!

Рюдзи схватил его за грудки, дернул вверх и влепил пару хороших оплеух.

— Ну, очухался? Что ты не можешь? Дурака не валяй! У него смерть перед носом маячит, шанс спастись представляется, а он сидит и палец о палец не ударит, как урод последний! Ты же не только свою шкуру спасаешь! Забыл, что по телефону сказали? Прекрасно, ты сиди, а бэйби твоих любимых пусть злые тетки в темное место волокут!

Мысль о жене и дочери привела его в чувство — действительно, нечего сидеть тут, поджав хвост. Их жизнь полностью зависит от него. Но тело никак не хотело слушаться.

— Слушай, а смыслто есть в том, что мы делаем? — бессильно промямлил Асакава, прекрасно понимая, что смысла как раз нет в том, чтобы задавать подобные вопросы.

— Хочешь, расскажу поподробнее, что профессор Миура думал на этот счет? После смерти человек может оставить в этом мире мощный заряд ненависти. Для этого нужны три условия: замкнутое пространство, вода и определенный промежуток времени до смерти. Короче, если в замкнутом пространстве Кто-то долго и мучительно умирал, и вдобавок вокруг была вода, то все это место будет насквозь пронизано негативной энергией. А это что? Правильно, колодец — замкнутое пространство есть — раз, вода есть — два. А теперь вспомни, что бабка та говорила!

…И как теперь самочувствие? Смотри, будешь с водой баловаться, нежить накликаешь.

С водой баловаться… Именно! Садако Ямамура и сейчас хлюпается здесь, в этой самой грязной воде. И это баловство с подземной водой длится уже невесть сколько лет.

— Садако была еще жива, когда упала в колодец. И пока ждала смерти, наполняла, пропитывала его ненавистью. Все три условия налицо.

— И что?…

— Что-что… Миура говорит, что снять проклятие проще простого. Нужно только дать духу освобождение. Короче говоря, надо достать из тесного колодца останки Садако Ямамуры, отслужить панихиду и захоронить ее на родине — вот и всё. Вернуть ее надо, в просторный и светлый мир…

Асакава вспомнил чувство освобождения, которое было у него, когда он лазил наружу за ведром. Выходит, Садако нужно то же самое? Именно этого она и хочет?

— Думаешь, это и есть то самое заклинание?

— Допускаю. Может, конечно, и нет.

— Как всегда, ничего определенного?

Рюдзи снова взял Асакаву за воротник.

— Ты самто думать совсем разучился? В нашем с тобой будущем вообще ничего определенного нет и быть не может, понял? Да, все в нем вот так — туманно и непонятно. Но ты все равно живешь, правильно? Что же теперь, из одного страха неопределенности всякую жизненную активность прекращать? Тут, старик, одни вероятности… Заклинание? Откуда я знаю, может Садако и чего другого хочет. И все равно велика вероятность того, что проклятие исчезнет, если выкопать ее отсюда, правда?

Лицо Асакавы было перекошено, он беззвучно кричал о чем-то…

Замкнутое пространство, вода и отрезок времени перед смертью? И если все эти три условия присутствуют, то негативная энергия будет сильнее всего? И из чего следует, что все это не бредни полоумного псевдоученого?

— Понял? Ну и прекрасно. Вот и полезайка вниз, дружок.

Что «понял»… Ничего я не понял!

— Все, нет времени сопли размазывать! У тебя уже скоро час «Ч», — голос Рюдзи с каждой секундой «добрел», — И не думай, что без борьбы удастся жизнь прожить.

Идиот! Это твои взгляды на жизнь, и сунь их себе…

Но Асакава наконец нашел в себе силы залезть на край колодца.

— Ну вот, так-то лучше.

Асакава вцепился в веревку повис в дыре. Лицо Рюдзи было прямо перед глазами.

— Все нормально, нет там ничего. Сейчас твой главный враг — больное воображение.

Он посмотрел вверх: фонарь неизменно ярко светил прямо в глаза. Прислонился спиной к стене, чуть ослабил руки. Ноги скользнули по камням, он тут же провалился на метр вниз. Руки обожгло.

Некоторое время Асакава болтался над самой водой, не решаясь опуститься. Вытянул ногу, как будто пробовал воду в ванне, погрузил до лодыжки. От холодного прикосновения воды тело тут же покрылось гусиной кожей, Асакава отдернул ногу. Но руки уже все равно уже не держали. Под весом собственного тела он постепенно сползал вниз и наконец, не выдержав, коснулся ногами дна. Слой мягкой грязи тут же затянул по колено, крепко ухватив за ноги. Асакава что есть силы вцепился в болтавшуюся перед ним веревку. Его охватила паника — казалось, сотни рук протянулись к нему, и тащат, стараются утопить в грязи. Сзади, спереди, слева и справа давили стены, криво улыбались извилинами камней: «Не уйдешь, не уйдешь…»

…Рюудзиииии!

Хотел закричать, но голоса не было. Безумная духота. Из горла вырвался только сдавленный хрип. Как тонущий ребенок, Асакава задрал голову вверх. По внутренней стороне бедра потекла теплая струйка.

— Дыши, Асакава, дыши!

От непомерного ощущения сдавленности Асакава сам не заметил, как остановил дыхание.

— Я тут, все в порядке, — донесся до него разносящийся эхом голос Рюдзи, и Асакаве удалось наконец вдохнуть.

Только бешеное сердцебиение никак не прекращалось. Какая работа в таком состоянии! Изо всех сил он попытался подумать о чем-нибудь другом, о чем-нибудь веселом… Если бы наверху было обычное небо со звездами, наверняка дышать было бы легче. Всему виной этот чертов Б4, закупоривший колодец со всех сторон. Этому состоянию некуда улетучиваться. Даже без бетонной крышки — сверху только затянутый паутиной дощатый пол. Двадцать пять лет Садако Ямамура обретается в этом кошмаре… да, наверняка она где-то здесь, прямо под ногами. Здесь могила. Могила, где лежит мертвец. Ничего иного на ум не приходит. А вообще не думать, блокировать сознание — то же самое, что лететь со связанными крыльями. Здесь Садако Ямамура закончила свою жизнь, закончила трагически, и сцены, промелькнувшие у нее перед глазами в момент смерти, обрели плоть, стали проклятием этого места. Проклятие выжило, затаилось в этой тесной дыре, настаивалось как тесто, дышало как море приливами и отливами, временами сильнее, временами слабее. И вот однажды, случайно совпав с частотой радиоволн случайно оказавшегося наверху телевизора, проклятие выползло на свет божий. Садако все еще дышит. Хаа… хаа…, — звук ее тяжелого дыхания слышится ниоткуда, просачивается в тело. Садако Ямамура, Садако Ямамура… ее имя непрерывно звучит где-то на задворках сознания, жуткое и одновременно красивое лицо выплывает из фотографии, грациозно, соблазнительно кивает. Садако здесь. Ее нужно найти. Асакава принялся раскапывать дно колодца. Он представлял себе ее прекрасное лицо, ее тело, пытаясь удерживать образ в голове… Останки этой прекрасной женщины здесь, прямо внизу, под слоем грязи и его же собственной мочи. Налегая на лопату, Асакава старательно выгребал грязь. Время уже не беспокоило. Часы он снял, прежде чем спускаться сюда. Тяжелая физическая работа и волнение парализовали боязнь, заставили позабыть о лимите времени — его течение вообще не ощущалось. Оно измерялось теперь только биениями сердца, количеством поднятых ведер с грязной водой.

Наконец Асакава наткнулся руками на большой округлый камень. Приятная на ощупь, гладкая круглая поверхность, под ней два больших углубления. Асакава вытащил находку из воды, смыл набившуюся в углубления землю. Держа руками там, где раньше были уши, развернул череп к себе. Представил, как он обрастает плотью. В глубоких глазницах проступили большие, блестящие глаза, над двумя продолговатыми отверстиями снизу появился прямой, идеальной формы нос. Длинные волосы были мокрыми от воды, которая стекала за ушами и каплями падала вниз. Садако посмотрела на него с каким-то беспокойством, дватри раза моргнула, пытаясь смахнуть воду с век. Ее лицо в руках Асакавы исказилось от стеснения. Но это совсем не безобразило ее. Она улыбнулась Асакаве, но тут же прищурила глаза, словно настраивая фокус…

…Я искал тебя.

Асакава прошептал эти слова и сел, где стоял. Откуда-то сверху донесся голос Рюдзи…

— Асакава! У тебя же крайний срок был в десять ноль четыре, да ведь? Можешь радоваться, уже десять-десять… Эй, Асакава, ты слышишь? Ты как, живой? Все, считай спасены, проклятье снято. Асакава! Ты если прямо там загнёшься, будешь «Садако номер два». Только на меня проклятий не накладывай, если помрешь! Слышь, Асакава! Откликнись, если живой.

Даже голос Рюдзи не внушил уверенности, что все кончено. Асакава витал где-то в другом измерении, в стране снов, прижимая к груди череп Садако Ямамуры.