Часть четвертая

Круахан. 2028 год

— Я еще с самого утра объяснил вам, что я очень спешу! — орал широкоплечий дворянин с гривой светло-пшеничных волос и энергичной щеточкой усов такого же цвета. — Kакого хрена вы продали коня не мне, а какому-то первому попавшемуся проходимцу?

— Просто он заплатил нам много и сразу, ваша милость. — пожал плечами хладнокровный трактирщик с настолько равнодушным выражением на лице, какое бывает только у держателей гостиниц на самых оживленных трактах. — Если вам так нужна лошадь — попробуйте предложить ему цену повыше.

— Будьте уверены, я сделаю ему хорошее предложение, — проворчал дворянин. — Не будь я Берси Гис де Террон! Покажите мне, где этот щедрый лошадиный покупатель, и ему сразу расхочется садиться в седло как минимум месяца на два.

Трактирщик кивнул головой в угол, где за почти нетронутым кубком вина сидел молодой человек с ровно подстриженными черными волосами, достигающими плеч. Он был одет в простой, но аккуратный дорожный костюм с отложным воротником и скромной перевязью. Шпага в неожиданно длинных темных ножнах лежала рядом с ним на скамье, не допуская всяческую возможность нечаянного соседства. Не поднимая глаз, он без особого восторга ковырял маленьким кинжалом лежащую перед ним на блюде баранью лопатку. Даже издали было заметно, что он значительно ниже Берси и уже в плечах, так что наш герой преисполнился уверенности в собственных силах.

Впрочем, к чести Берси стоило заметить, что даже если бы перед его взором предстал могучий великан, то известный на весь Круахан дуэлянт вряд бы отступил, хотя, может быть, повел бы себя несколько осторожнее.

— Эй, юноша! — громко сказал Берси, направляясь в его сторону. — Вы так любите лошадей, что готовы покупать их по двойной цене?

Молодой человек поднял голову и посмотрел на него внимательными серыми глазами. У него оказался неожиданно нежный, почти девичий овал лица, чистый высокий лоб и слегка нахмуренные брови. Берси вдруг вспомнил, что напоминала его прическа — именно так, на прямой пробор и до плеч носили волосы пажи многочисленных айньских герцогов. Обычно они были довольно боязливыми ребятами, годными разве что на распевание модных вычурных баллад. Но этот выглядел некоторым исключением, хотя бы потому, что рассматривал приближающегося к нему великолепного Берси с каким-то отстраненным любопытством.

— Я к вам обращаюсь! — рявкнул Берси, подойдя.

— Мое имя Кэри де Брискан. — спокойно сказал молодой человек.

— Какое мне дело до того, как вас зовут. За упокой вашей души я все равно молиться не буду, — грубо сказал Берси. — Это вы только что купили единственную оставшуюся лошадь?

— По-моему, я покупал ее не у вас. — ответил молодой человек, снова занявшись едой и потеряв интерес к нависшей над ним фигуре Берси.

— Зато мне вы ее продадите, — сказал Берси, швыряя на стол кошелек. — Больше эта лошадь все равно не стоит. Забирайте и скажите спасибо, что я сегодня щедрый.

Молодой человек приподнял брови и опять снизошел до того, чтобы смерить Берси взглядом с головы до ног.

— Прошу прощения, сударь, но у вас чересчур развито воображение. Почему вам пришло в голову, что я продам вам эту лошадь?

— Потому что я тороплюсь, — сказал Берси, начиная терять терпение. — Сегодня вечером я должен быть в Круахане.

— Кое в чем мы с вами сходимся — я тоже тороплюсь, — отозвался молодой человек. — Только я сегодня вечером должен быть еще дальше, чем Круахан.

Когда Берси выходил из себя, а случалось это весьма часто, его усы принимали почти вертикальное положение, а глаза темнели и начинали сверкать. Прекрасные дамы находили это зрелище весьма притягательным, а противники ощущали некоторую неуверенность и стремление сгладить возникший конфликт мирным путем. Но молодой человек, назвавшийся Кэри, был явно не из Круахана и не знаком с репутацией Берси, поэтому он без содрогания наблюдал за изменениями на лице собеседника.

— Послушай, айньский сопляк! — воскликнул Берси. — Ты еще слишком молод, чтобы тебе надоело жить.

Молодой человек неожиданно горько усмехнулся.

— Вы слишком категоричны в своих выводах, сударь. Но в любом случае я избрал бы более достойный способ самоубийства, тут вы правы.

— Достойный? Да для тебя будет великой честью погибнуть от руки Берси де Террона! Я просто не хочу марать об тебя свою шпагу!

— Разве я заставляю вас это делать?

— Последний раз спрашиваю — ты отдашь мне лошадь или нет?

Молодой человек покачал головой.

— Прошу прощения, сударь, — сказал он. — Я вижу, что вы действительно сильно торопитесь. Но и мне выбирать не приходится.

Берси неожиданно успокоился.

— Вот и хорошо, — сказал он, кладя руку на эфес шпаги. — По крайней мере, сэкономлю. Клянусь небом, я предлагал вам согласиться по-хорошему, так что никто не станет меня обвинять в избиении невинных младенцев. Вам нужна лошадь, мне тоже, так пусть на нее сядет тот, кто будет в состоянии это сделать.

— Вы предлагаете мне поединок? — удивленно спросил Кэри, — Значит, правду говорят о том, что круаханские нравы измельчали. Раньше хотя бы дрались из-за женщин. А теперь из-за лошадей.

— Дальнейшего падения нравов ты уже не увидишь! — зарычал Берси, извлекая шпагу из ножен. — Ты будешь драться или нет?

— Запрет на поединки вас не пугает? — все так же спокойно сказал Кэри. Но тут выведенный из себя Берси сделал выпад, и тот едва успел увернуться, пригнувшись на скамье и вскочив на ноги.

— Бери свою шпагу и дерись, айньский ублюдок! — Берси тяжело дышал, и конец его клинка упирался в горло Кэри. — Или я отхлестаю тебя ножнами как труса!

Кэри опять усмехнулся. У него была странная улыбка — очень невеселая, и поэтому она оставляла впечатление какой-то гримасы.

— Мне очень не хочется причинять вам неудобства, господин де Террон, — сказал он, медленно вытягивая из ножен свою шпагу — та действительно была опасно длинной и еще очень старой, судя по потемневшему клинку и вытертой рукояти. — В конце концов, вы мне ничего плохого не сделали, всего лишь пытались убить или ранить. Может, вы еще передумаете?

— Сейчас я тебя проткну насквозь! — пообещал Берси, снова делая выпад. Он по праву считался одним из лучших и по крайней мере, самых сильных фехтовальщиков в Круахане, отточившим свое мастерство в бесконечных схватках. Но загадочный Кэри ушел от его приема без всяких усилий. По некоторым ухваткам и манере держать кисть руки он принадлежал к южной, валленской школе, но на этом сходство заканчивалось. Он не владел ни одним из силовых приемов, и стоило бы Берси нажать посильнее, как его защита сломалась бы с легкостью, но он просто не допускал прямой схватки. Он двигался плавно и чуть лениво, и это внешнее равнодушие было самым опасным — два раза Берси с трудом отбил острие клинка, метившее ему прямо в бок. Пока что его спасала огромная сила и выносливость, поэтому он еще не начал задыхаться, но как-то незаметно поединок перешел в другую стадию — сначала Берси наносил прямые удары, словно пытаясь проткнуть стену, а теперь он был занят исключительно тем, что уворачивался от внезапных атак Кэри. Несколько раз тот употребил такие комбинации движений, которые Берси так и не понял до конца, да ему уже было некогда пытаться что-либо понять. Он сделал ошибку, задав слишком высокий темп с самого начала, и теперь его скорость оборачивалась против него, когда противник делал мгновенные ловкие выпады, словно выпуская когти. Берси уже не замечал столпившихся у стены невольных зрителей и не слышал их восхищенных восклицаний.

— Может, вы хотите передохнуть, сударь? — невинно спросил Кэри. Его клинок неожиданно вынырнул снизу, подцепив манжет на руке Берси, и тот повис белым лоскутом. Берси прекрасно видел, что ему ничего не стоило сделать этот лоскут красным от крови, но он намеренно удержался — и это взбесило его еще больше.

— Я тебя убью, — пообещал он, глядя на маячившее перед ним миловидное личико с ямочкой на подбородке. В этот момент он ни к кому не питал такой слепой ярости и желания залить кровью эти насмешлвые серые глаза.

Но у Берси сегодня, видно, был неудачный день — все его планы срывались. Сзади прозвучал хриплый голос:

— Эй там, вы оба! Именем его светлости Моргана, опустите шпаги!

Берси послушался не сразу, но вдруг осознал, что трактирные зеваки, окружающие дерущихся, все сплошь одеты в темно-красные мундиры. В зале их было уже человек тридцать, и за распахнутой настежь дверью виднелся еще как минимум десяток. Вперед вышел неказистый лейтенант, маленького роста и с ногами кривыми настолько, что это было заметно даже в высоких ботфортах. Берси немедленно перенес на него свою кипящую ненависть и пожалел, что нельзя пригвоздить его к стене, но гвардейцев было настолько много, что сопротивление заняло бы всего лишь несколько минут.

Кэри тоже опустил руку со шпагой. Странное выражение появилось у него на лице — сочетание полной безысходности и бесконечной иронии. Уголки его губ слегка вздрагивали — казалось, он вот-вот рассмеется, запрокинув голову.

— Вы добились своего, господин де Террон? — спросил он насмешливо и тоскливо. — Сегодня вечером вы точно будете в Круахане. И теперь в вашем распоряжении столько гвардейских лошадей, сколько захотите — они постараются домчать вас туда максимально быстро.

— Вы забыли, что поединки запрещены указом его светлости? — осведомился лейтенант. — В тюрьме память к вам быстро вернется. Вы оба арестованы.

Берси молчал. Руку со шпагой он держал на виду, а вторую сунул за пазуху камзола, где был спрятан еще один кинжал.

— Молодой человек, — сказал он шепотом, — вы сами сказали, что не питаете ко мне ненависти. Я прошу прощения, что поступил с вами недостойно. Если это хоть немного загладит мою вину перед вами — не откажите выполнить мою последнюю просьбу.

— Последнюю? — Кэри удивленно посмотрел на него. Лицо Берси опять изменилось, но совсем по-другому. Сейчас от него отхлынула вся кровь, и губы его слегка шевелились, словно повторяя какое-то заклинание.

— Сейчас я воткну кинжал себе в шею, — пояснил Берси. — Но у меня может не получиться убить себя с первого удара. Умоляю вас всем самым дорогим, что у вас есть, если вы увидите, что я еще жив — добейте меня.

— Вы оглохли, что ли? Отдайте шпаги и идите за нами! — крикнул лейтенант.

— Неужели Берси де Террон настолько страшится тюрьмы? — недоуменно спросил Кэри. — Насколько я в курсе последних слухов, это далеко не первый ваш поединок, и у вас достаточно влиятельных друзей в Круахане.

— Нет, — хрипло сказал Берси. — Я не могу сейчас оказаться в тюрьме. Я… у меня с собой одна вещь… если они ее увидят и начнут спрашивать… я могу выдать слишком много народу.

Он обратил глаза на своего бывшего противника — в них был неотвратимый ужас смерти и полная решимость.

— Прощай, Кэри де Брискан, — прошептал он, сжимая пальцы на рукояти кинжала и чуть отводя локоть для более сильного взмаха. — Ты дьявольски хорошо дерешься. Я хотел бы, чтобы ты показал мне один прием, но видно, не судьба.

— Подождите, — неожиданно сказал Кэри. — Если вдруг у меня не получится, можете снова хвататься за свой кинжал. Но я почему-то думаю, что получится.

— Послушайте, господин лейтенант, — произнес он звонким голосом, делая небольшой шаг вперед. — У меня действительно очень плохая память, как вы изволили выразиться. Не затруднит ли вас повторить мне точный текст закона о запрете поединков, изданного бесконечной мудростью его светлости?

На лице лейтенанта возникло несколько напряженное выражение.

— Ты издеваешься, щенок? Судья тебе повторит, можешь быть уверен.

— Ну все-таки, — невозмутимо настаивал Кэри, — я хотел бы избежать ошибки, которая могла бы превратить безжалостное и справедливое правосудие гвардейцев его светлости в глупую комедию. Если безмерное почтение останавливает вас, господин лейтенант, от произнесения вслух этих священных слов, то я могу попробовать сделать это за вас.

Он слегка поднял глаза к небу, вспоминая:

— "Запретить любое разбирательство с оружием в руках между двумя и более людьми мужского пола, достигшими совершеннолетия, и карать таковое, буде оно случится, по всей строгости закона, заключая поединщиков под стражу и предавая скорейшему суду". Я нигде не уклонился от истины?

Один из гвардейцев, стоящих за спиной лейтенанта, громко фыркнул.

— Во дает — как по книге!

— Текст точный? — осведомился Кэри, как-то отчаянно усмехаясь. В сторону Берси, невольно выпустившего кинжал и смотревшего на него во все глаза, он даже не повернулся.

— Точный, точный, — проворчал лейтенант. — Пошли, хватит тянуть время. Сам сказал — предавать скорейшему суду, его я тебе и обещаю.

— То есть поединком можно считать только разбирательство между людьми мужского пола, правильно?

— Ну да, — сказал лейтенант и неожиданно моргнул, начиная подозревать неладное. — А какого…

Кэри вздохнул. Потом поднес пальцы к вискам и встряхнул головой. Прежние черные волосы айньского пажа остались у него в руках, а по плечам рассыпались, медленно раскручиваясь, длинные кудри ярко-медного оттенка. Они засверкали в полутемном закопченном зале трактира, словно радуясь своей неожиданной свободе.

Берси и половина гвардейцев открыли рот и забыли, что его нужно закрыть.

— Думаю, что вряд ли теперь господина Берси де Террона можно арестовать за поединок, — сказал изменившийся Кэри. — В крайнем случае его можно обвинить в непочтительном обращении с дамой, но это уже выходит за рамки полномочий гвардейской полиции.

Лейтенант весь подобрался. Личность Берси его, действительно, теперь интересовала крайне мало — он не спускал глаз со странной девушки, которая стояла, спокойно опустив шпагу, окруженная толпой гвардейцев, пожиравших ее взглядами. На ее лице было все то же отчаянное выражение, и поэтому оно особенно поражало. Если немного женственное лицо Кэри-юноши не производило никакого впечатления, то от внезапной перемены пола он сильно выиграл.

— Сударыня, — сказал лейтенант, слегка наклоняя голову. — К господину Берси у меня действительно нет никаких претензий. Он может идти своей дорогой, тем более что при его привычках он все равно рано или поздно попадет к нам. А вот к вам у меня будет несколько важных вопросов. Женщина в мужском костюме, недалеко от границы с Айной… Время сейчас беспокойное, сударыня. Я вынужден вас задержать для выяснения обстоятельств.

— Только попробуй к ней прикоснуться, и я тебя проткну насквозь! — вмешался опомнившийся Берси. Но от пережитых душевных потрясений голова у него слегка кружилась, и он был вынужден опираться рукой о стол.

Лейтенант только презрительно хмыкнул.

— Берси де Террон, — сказал он, — благодарите небо, что у меня нет времени и особых причин с вами разбираться. Но передайте при случае своим друзьям, чтобы не думали, будто его светлость Морган ничего не видит. А сейчас мы торопимся. Следуйте за нами, сударыня, не заставляйте меня применять силу.

Рыжеволосая девушка смерила его взглядом, и в нем было еще больше откровенного презрения, чем в том, которым она некоторое время назад глядела на Берси, пытавшегося отобрать у нее лошадь.

— Не буду, лейтенант, — неожиданно послушно согласилась она, протягивая ему свою шпагу рукоятью вперед, — тем более что сила — это единственное, что вы способны применить.

Так Женевьева де Ламорак вернулась в Круахан после пятилетнего отсутствия и через три дня после своего ареста переступила порог кабинета его светлости первого министра Бернара Адельфии Моргана, встречи с которым хотела избежать любой ценой.

Сопровождавший ее гвардеец приподнял портьеру и махнул Женевьеве, показывая, что ей надо войти. Кабинет был пуст, огромен и поражал какой-то мрачной роскошью. Тяжелые портьеры из самого дорогого темно-лилового бархата с золотыми шнурами закрывали двери и окна, создавая впечатление наглухо запечатанной пещеры. В середине стоял огромный стол и вокруг него несколько стульев с резными спинками. Обилие золота и старого дорогого дерева невольно поразили Женевьеву, привыкшую к совсем другим масштабам при дворе айньских герцогов, где микроскопический размер отвоеванной у моря и болота земли не позволял размахнуться. Она особенно остро ощутила свой измятый камзол и пыльный плащ, на котором ей приходилось спать несколько последних дней. Но с другой стороны этот резкий контраст неожиданно придал ей смутной наглости. Она фыркнула и бросила прямо на стол свою видавшую виды шляпу.

Хозяин кабинета не поразился такому святотатству настолько, чтобы немедленно появиться. Хотя не было исключено, что он наблюдает за ней из-за какой-нибудь потайной двери, напомнила себе Женевьева и сделала несколько кругов вокруг стола. Вначале она шагала гордо, заложив пальцы рук за широкий пояс и презрительно выпятив нижнюю губу, в надежде на постороннего зрителя. Но по мере того, как мысли захватывали ее все сильнее, ее походка становилась менее уверенной, а голова печально опускалась.

Она не могла не признать, что поступила глупо. Она сама себя загнала в эту ловушку. Можно теперь сколько угодно ругать себя за внезапное милосердие, проявленное к этому нахальному и недалекому круаханскому задире, но Женевьева, несмотря на бурно проведенные вдали от родины пять лет, все еще не могла привыкнуть к тому, чтобы люди убивали себя у нее на глазах. Ей вообще не следовало возвращаться в Круахан — но и в Айне оставаться она тоже не могла. Она попала в заколдованный круг, в котором металась, как сейчас кружила вокруг огромного стола.

Проходя мимо большого зеркала, она невольно задержалась и подошла чуть ближе, внимательно глядя в глаза своему отражению. Нельзя сказать, чтобы оно ей нравилось — она довольно равнодушно относилась к собственной внешности, а некоторые детали, как довольно округлые формы и роскошные волосы, ее скорее раздражали, поскольку являлись источником бесконечных неприятностей. Но вместе с тем сероглазая девушка с детским овалом лица и совсем недетским выражением глаз, смотревшая из стекла, зачастую была ее единственным собеседником. Отражение смотрело печально, но в ее взгляде не было страха. "Похоже, на этот раз нам с тобой не выбраться, — говорили чуть прищуренные глаза. — Но держаться пристойно мы попробуем. В конце концов, на тебе заканчивается род де Ламораков — не можешь же ты допустить, чтобы это был позорный конец?"

Женевьева настолько увлеклась взаимной мысленной поддержкой со своим зеркальным двойником, что не сразу заметила, что она в зеркале не одна. За ее спиной стоял невысокий мужчина и пристально рассматривал ее, чуть наклонив голову.

Она отшатнулась от зеркала и обернулась так резко, что волосы метнулись по плечам. Морган слегка улыбался — видимо, ему понравилась ее порывистость. Он не сильно изменился за это время — только растерял уже почти все волосы и оставил тщетные попытки их вернуть. Может быть, именно эта досадная неспособность полновластного хозяина Круахана управлять мелкими изменениями в собственном организме и наложила на его лицо отпечаток постоянной легкой обиды. В остальном черты лица, которое иногда снилось ей по ночам в кошмарах, остались такими же, и совершенно непонятно, что в них было такого кошмарного — маленькие близко посаженные глаза, утиный нос, чуть свернутый на сторону, в общем это было заурядное лицо не очень молодого и сильно озабоченного человека. Он был одет подчеркнуто роскошно, насколько Женевьева могла в этом разбираться, но ей показалось, что даже пряжки на его камзоле были бриллиантовые.

Женевьева отчетливо почувствовала, как детский страх зашевелился внутри — но вместе с тем она прекрасно осознавала, что он именно детский. Повзрослевшая Женевьева де Ламорак не могла себе такого позволить, поэтому она надменно выпрямилась и постаралась воспроизвести самую насмешливую из своих улыбок.

— Ты стала еще красивее, — задумчиво произнес Морган, блуждая взгядом по ее фигуре. — Очень хорошо, что собаки тебя не загрызли. Я тогда так об этом жалел.

Женевьева еле слышно вздохнула. Среди множества весьма полезных черт характера, доставшихся ей при рождении, не было одного — благоразумия. Она это знала и всячески старалась держать себя в руках. Но зачастую это получалось из рук вон плохо. К тому же внутренний голос кричал ей, что перед ней убийца всей ее семьи и что в любом случае ее не ждет ничего хорошего.

— Не могу вернуть вам комплимента насчет красоты, — заявила она. — А что касается собак, то в данный момент я определенно предпочла бы их общество.

Морган покачал головой с отеческой укоризной. Пока что дерзкий тон Женевьевы его скорее забавлял и казался ему любопытным, как новое, никогда не пробованное блюдо.

— В чем-то я тебя понимаю, — сказал он. — Ты считаешь, что по моей вине ты потеряла отца, всех родственников и состояние. Но, милая девочка, твой отец сам лишил тебя всего этого, когда задумал государственную измену. Я всего лишь совершил правосудие, которое обязан был блюсти как хранитель власти Круахана. Ты думаешь, мне доставило удовольствие отдавать такой приказ?

— Думаю, что вам доставило несомненное удовольствие прибрать к рукам все наши земли и замки, — заметила Женевьева. — Имея перед собой такую цель, очень легко вершить правосудие.

— Неужели ты полагаешь, что для меня есть еще какая-то цель, кроме блага Круахана?

— Жаль, что нельзя сейчас спросить об этом весь Круахан, — задумчиво протянула Женевьева. — Вы узнали бы очень много новых слов, ваша светлость.

Морган печально посмотрел на нее затуманенными глазами.

— Ты очень плохо меня знаешь, моя девочка, если слушаешь всяких клеветников, которые к тому же кормятся с руки валленского герцога.

— А я вовсе не горю желанием узнать вас поближе, — парировала Женевьева. — Я вообще не стремилась здесь оказаться, как вы, вероятно, уже поняли.

Морган покусал губы, начиная слегка раздражаться.

— Для молодой девушки у тебя слишком невоздержанный язык, — сказал он все еще отеческим, но уже несколько сварливым тоном. — Это, видимо, следствие дурного воспитания.

— Хочу заметить, ваша светлость, что именно вы позаботились о том, чтобы у меня были такие воспитатели. Паж и телохранитель при дворе айньского князя не может позволить себе изысканных манер. Чем быстрее он научится дерзить, зубоскалить и ругаться, тем лучше для него.

— Ты была телохранителем? — удивленно спросил Морган.

— Я довольно неплохо фехтую, — скромно сказала Женевьева. — Правда, последнее время мне гораздо чаще приходилось отбиваться от всяких балбесов, которые думали, будто я мечтаю повиснуть у них на шее, чем выполнять свои прямые обязанности.

— И поэтому ты уехала из Айны?

— Последним балбесом был князь Ваан Эгген, — пожала плечами Женевьева. — Так что пришлось.

Морган в очередной раз оглядел ее с ног до головы. Она стояла, слегка откинув назад голову и презрительно сощурившись, посреди кабинета, в котором самые именитые дворяне Круахана начинали приволакивать ноги, преданно заглядывать в глаза и отвечать с содроганием в голосе. Она напомнила ему ту девочку с заплывшей щекой и ясными глазами, которая пять лет назад засмеялась ему в лицо. Именно это, а не только стройная соблазнительная фигура и удивительный цвет волос, было таким притягательным в ней. Невольно хотелось узнать, когда же она сломается и вместе с тем оставалась надежда, что она не сломается никогда.

— Я искренне сожалею, что тебе пришлось столько испытать, Женевьева, — сказал он вслух. — Я всегда желал тебе только добра.

— Ни секунды не сомневаюсь, ваша светлость, что именно из добрых побуждений вы приказали натравить на меня собак, — она все-таки издала свой обычный хрипловатый смешок.

— Ты даже представить себе не можешь, как меня это огорчило, — печально сказал Морган. — Я несколько дней не мог спать. И вообще, — он подошел чуть ближе, — все эти годы я часто видел тебя во сне.

Женевьева подняла голову, и ее глаза сверкнули.

— Я тоже видела вас во сне, господин первый министр, — сказала она, прижимая к груди стиснутые руки. Было видно, что она пытается сдерживаться, но слова сами срывались с ее губ. — Все эти годы мне нередко снились кошмары.

Было довольно интересно наблюдать, как меняется лицо Моргана. Когда он сердился, его черты приобретали почему-то обиженное выражение, но стоило заглянуть в его ледяные глаза. чтобы понять, какая судьба ждет тех, кто вызвал обиду на лице первого министра.

— Сейчас ты гордая, — протянул он слегка свистящим шепотом, наклоняясь еще ближе. — Ты сама себе нравишься. Тебя удивляет, почему мало кто из тех, кто побывал в этом кабинете, следовал твоему примеру, ведь так легко быть смелой и независимой и прямо сказать ненавистному Моргану все, что ты о нем думаешь. Но твое высокомерие, милая девочка, стоит немного. Всего лишь до первой ночи в тюрьме — в настоящей тюрьме, а не в той, где ты побывала до этого. Ты еще станешь умолять, чтобы тебе позволили взять все твои слова обратно, но будет уже поздно. И никто, даже я, к сожалению, не смогу тебе помочь. У моих тюремщиков тяжелая жизнь, и если они иногда позволяют себе некоторые вольности с заключенными, я не в силах их укорять.

— Зачем вы мне это говорите? — спросила Женевьева, сглотнув.

— Чтобы ты подумала как следует, — пожал плечами Морган. — Ты умная девушка, по крайней мере мне так кажется. Решай сама, кому будет лучше от того, что сначала стражники будут тебя постоянно насиловать, а потом бросят гнить на соломе, потому что ты станешь противной даже им, не только самой себе. Неужели ты думаешь, что я желал бы тебе такой участи?

— Мне кажется, что именно вы мне ее и приготовили, — прошептала Женевьева. Она выпрямилась из последних сил, стискивая зубы, но воображение у нее всегда было довольно ярким, и поэтому силы быстро убывали.

— О нет, я хотел предложить тебе совсем другую судьбу, — возразил Морган. — И только от тебя зависит, что ты выберешь.

— Понимаю, — хрипло произнесла Женевьева. — Или меня будут насиловать все, кому не лень, или только один человек, но зато это будет первый министр Круахана.

— Не думай, что я унижусь до насилия, — усмехнулся Морган, — ты придешь ко мне сама. Посиди пока здесь и подумай. А когда я вернусь, будь готова ответить правильно. Иначе я никогда не прощу себе этого.

Довольно долгое время Женевьева смотрела на опустившуюся за его спиной портьеру. Потом снова прошлась туда-сюда по кабинету, но вместо того чтобы думать о собственной судьбе, как ее призывал к этому Морган, она размышляла о всяких отвлеченных пустяках — например, почему на висящем на стене парадном портрете у первого министра орденов на четыре больше, чем вообще существует в действительности, или для чего эти темные отверстия под потолком. Затем она просто считала половицы, на которые наступала, пока не досчитала как минимум до двухсот и не соскучилась окончательно.

Вас удивляет подобное равнодушие к своей участи? Оно кажется вам неправдоподобным для молодой девушки, пусть даже такой бесстрашной и насмешливой? Но вся беда в том, что если бы Женевьева родилась на несколько десятков лет позже, когда с гораздо большим презрением относились к отсутствию женского опыта, чем женского достоинства, то ей было бы проще сделать свой выбор. Она еще вытянула бы из Моргана максимально возможное количество денег и драгоценностей, эквивалентное собственной оценке женского опыта, а потом еще столько же за счастье от нее избавиться. Или, если бы среди ее воспитателей было больше женщин, она знала бы, что является самым страшным, и выбрала бы Моргана как меньшее из зол или просто внешнее спасение от позора. Но в ее детстве не было ни одной женщины, которая бы оказала на нее сколько-нибудь серьезное влияние, поэтому она просто не понимала до конца, что ее ждет. С одной стороны она была опытным воином, умеющим предсказать любое движение противника, с другой стороны, она оставалась ребенком, верившим в то, что ничего по-настоящему плохого с ней произойти не может. В любом случае у нее оставалось последнее средство в тонком, почти незаметном кольце на среднем пальце левой руки — стоило только прикусить его зубами, и все желающие могут отправляться разыскивать ее душу везде, куда способны дотянуться.

Поэтому она ходила взад-вперед по кабинету, пока не услышала за портьерой голоса, и без всякого смущения подбежала на цыпочках к одной из дверей.

— По-твоему, всех беспокоит влияние Валлены, кроме меня? — раздраженно сказал Морган за стеной.

— Думаю, что вас оно тоже тревожит, ваше великолепие, — ответил ему тихий вкрадчивый голос из смеси яда и патоки, в котором Женевьева без труда узнала Лоциуса. Вот и еще один оживший детский кошмар. — Только вы проявляете гораздо больше терпения, чем ваши преданные слуги.

— Ты думаешь, я не понимаю, в чем источник твоего нетерпения? — хмыкнул первый министр Круахана. — Твой Орден никак не может завоевать себе позиции в Валлене, вот ты и стараешься.

— А в чем источник вашей снисходительности?

— Если я начну слишком притеснять валленцев, старый герцог Джориан перестанет меня приглашать даже на официальные празднества. Настоящая война — это прекрасно и даже в чем-то полезно, мой мудрый советник. Но я люблю море и солнце, а его так мало в этом хмуром городе.

— Не могу ничего возразить, ваша светлость, разве что отметить небольшую малость — видимо, ваши мысли поглощены сейчас совсем иными делами, нежели государственными заботами. Иначе вы все-таки обратили бы больше внимания на мои слова о передвижении валленских шпионов.

— Что ты имеешь в виду?

— Это рыжее отродье Ламорака… По-моему, вы уделяете ей слишком много внимания.

— В ней столько силы, — задумчиво произнес Морган. — Этот цвет волос… Она вся сверкает, как старое золото. Ты же сам учил меня. Если я возьму себе ее энергию, мое могущество возрастет во много раз.

— Я бы предостерег вас, монсеньор, — прошелестел голос Лоциуса. — Она типичная ведьма, ее сила примитивная, и она чересчур сильно связана с окружающим миром. По доброй воле она вам ничего не отдаст. От таких женщин темному магу никакой пользы. Лучше было сразу убить ее тогда, как я вам советовал.

— А ты считаешь, что всегда советуешь только правильные вещи?

— Разве до сих пор я часто ошибался, ваша светлость?

— Может, ты и не ошибался, — сварливо сказал Морган, — но ты многое мне наобещал и до сих пор не выполнил свои обещания. Ты полагаешь, зачем я позволил твоему Ордену укрепиться в Круахане? Ведь не из-за уверенности в священной силе знака Креста и надежде, что вы принесете нам покой и благоденствие, правильно?

— Вы сами знаете, монсеньор, что я работаю не покладая рук. Вы захотели заглянуть в такую область знаний, где ничего не делается быстро. Будьте уверены, рано или поздно…

— Главное, чтобы не слишком поздно для тебя, — перебил его Морган. — Ты мне слишком мало рассказываешь. Чему я научился за это время? Подчинять себе собеседника и лишать его воли? Видеть истинные намерения людей? Забирать чужую энергию?

— Поверьте мне, ваша светлость, это очень много.

— Да, но это ни на йоту меня не приближает к моей цели. Наоборот, я чувствую, что старею еще быстрее, что мой организм постепенно разрушается. Запомни, де Ванлей — единственная вещь на свете, которую я по-настоящему хочу — это жить вечно. Или, по крайней мере неизмеримо долго. Ты мне это обещал. И если я пойму, что ты меня обманываешь…

— Вы не приблизитесь в вашей цели, собирая рыжих девчонок со всего Круахана. Пусть даже все они окажутся в вашей постели, это ничего не даст, поверьте мне.

— А почему я, собственно, должен тебе верить?

— А что еще вам остается?

Собеседники помолчали. Женевьева, приникшая к портьере, видела сквозь небольшую щелку только часть соседней комнаты и недовольное лицо Моргана, теребящего себя за кончик носа и кусающего губы.

— Ну хорошо, — произнес тот наконец, — расскажи мне о своих валленских шпионах еще раз.

— У меня есть основания полагать, что Валлена заручилась поддержкой среди некоторых представителей круаханской знати, и они постепенно готовят переворот.

— Большая новость, — фыркнул Морган. — Ты намекаешь на всяких мелких дворянчиков, которые постоянно вертятся вокруг старика Тревиса? Неужели ты веришь, что Тревис всерьез думает о перевороте? Ему просто нравится играть в последнего защитника свободы.

— Быть может. — уклончиво сказал Лоциус, — но среди его свиты есть люди, которые пытаются вести более опасные игры. У меня есть все доказательства того, что некоторые из них выполняют прямые указания валленского герцога Джориана, а граф Тревис покровительствует их действиям.

— И кого ты имеешь в виду?

— Ну например, вы должны помнить того, кто на одном из приемов осмелился пререкаться с вами публично. Он тогда еще спросил о судьбе барона Тенгри и особенно его виноградников, приносящих огромный ежегодный доход? Вы ведь представляете, на что он намекал?

Женевьева увидела мелькнувший силуэт — это Морган раздраженно прошелся туда-сюда.

— Я его хорошо запомнил, — сказал он сквозь зубы. — Его имя Бенджамен де Ланграль, правильно? Кстати, в отличие от прочих тревисовых прихвостней в его родословной не менее пятидесяти известных имен. Тому же Тревису он кстати, тоже родственник, а через него в родстве с королевой. И ты хочешь сказать, что он валленский шпион?

— Один из самых удачливых, — ответил Лоциус с легким торжеством в голосе. — Вы хотите видеть мои доказательства, монсеньор?

— Не стоит, — отмахнулся Морган. Некоторое время в просвете постоянно мелькал темно-красный камзол — это первый министр быстро расхаживал по кабинету, помахивая одной рукой в такт шагам. — Доказательства ты представишь в канцелярию. Может, в ближайшем будущем они… понадобятся.

— Понимаю, ваша светлость.

— Но лучше бы ты все-таки занимался своим делом, — мрачно заметил Морган, останавливаясь. — Разоблачать валленских шпионов и лезть в мои личные дела — это замечательно. Но это не особенно приближает тебя к выполнению моей… нашей цели, не так ли?

— О ваша светлость, — проникновенно сказал Лоциус. Теперь он оказался напротив щелки в портьере, но Женевьева не видела его лица — настолько низко он поклонился, прижав руку к груди. — Каждый мой вздох, каждая мысль — это шаг на пути к вашей цели.

— Ну хорошо, — пробормотал Морган, — ладно… Иди, Лоций. Кстати, там в передней ждет гвардейский лейтенант — скажи, что я хочу его видеть.

— Я счастлив, что стал служить именно вам, ваша светлость.

На мгновение в кабинете воцарилась тишина. Морган сел в кресло, рассеянно полистал лежащие перед ним бумаги, но видимо, они его нисколько не занимали. Наконец шорох портьеры возвестил о появлении еще одного действующего лица.

Лицо также встало в поле зрения Женевьевы, и та презрительно выпятила нижнюю губу — это был именно тот кривоногий гвардейский офицер, который ее арестовал.

— Ваше имя де Шависс, если не ошибаюсь?

— Да, монсеньор.

— Некоторое время назад вы просили у меня личной аудиенции.

— Да, монсеньор.

— С какой именно целью?

— Монсеньор, — гвардеец выпрямился, собирая всю свою уверенность, хотя она быстро таяла под холодным пристальным взглядом Моргана. — Вы один из самых счастливых правителей на земле. Вас окружают преданные всей душой люди, готовые ради вас на все. Но вы были бы еще счастливее, монсеньор, если бы знали, кто именно из ваших слуг все-таки несколько ограничен в своей преданности, а кто готов пойти до конца в стремлении услужить вам.

— Пойти до конца? — переспросил Морган. — Что вы имеете в виду?

— Это значит выполнить любое ваше поручение, монсеньор, пусть даже такое, которое сначала может показаться несовместимым с дворянской честью.

— То есть вы хотели мне заявить о своей готовности поступиться честью ради меня? Это, конечно, похвально. Но неужели вы полагаете, что я способен отдать своим слугам приказание, наносящее урон их чести?

Де Шависс во многом был достоин Моргана — он ответил не моргнув глазом, хотя ответ скорее всего был заранее подготовлен и выучен.

— Ни в коей мере, ваша светлость, — заявил он. — Напротив, я уверен, что вы никогда не поставите под угрозу честь своих слуг. Именно поэтому истинно преданные слуги считают своим долгом предупредить желания монсеньора.

— Что вы имеете в виду?

— Всегда есть люди, которые своим существованием приносят вред монсеньору, а значит, и нашему государству. Избавить мир от таких людей — вполне достойная задача, хотя далеко не все готовы ее выполнить, поскольку находятся в оковах нелепых понятий о призрачной чести.

Морган остановился, внимательно разглядывая стоящего перед ним Шависса. Он делал это с легким мстительным удовольствием, поскольку гвардеец был еще ниже ростом.

"Ты заявляешь о готовности стать моим наемным убийцей, — пробормотал про себя Морган. — И надо отдать тебе должное, весьма изящно заявляешь".

"Мне плевать, что именно ты мне поручищь, — думал Шависс. — Чем грязнее будет задание, тем больше денег. А может, еще удастся выпросить титул."

— Хорошо, де Шависс, — Морган слегка подчеркнул приставку к его имени, чтобы выделить ее несуразность, — я запомню ваше предложение. Можете быть свободны.

Загоревшийся было огонь в глазах лейтенанта медленно погас, уступив место бесконечной тоске. Некоторое время он шарил глазами по непроницаемому лицу Моргана, словно надеясь найти ответ на мучившие его вопросы, потом повернулся и униженно побрел к выходу, даже не найдя в себе силы совершить положенный поклон.

— Кстати! — воскликнул Морган, неожиданно поворачиваясь. — Вы, кажется, служите в патруле?

— Да, ваша светлость, — пробормотал мрачный Шависс, останавливаясь у двери.

— Круахан по-прежнему представляет собой опасность по ночам? Говорят, что некоторые молодые дворяне, возвращающиеся домой поздно ночью, подвергают свою жизнь определенному риску?

— Ну… — Шависс медленно начинал понимать, и надежда постепенно снова просыпалась в его глазах. — Мы делаем все возможное для охраны порядка в городе, монсеньор.

— Меня очень беспокоит судьба одного человека. Я хотел бы, чтобы вы уделили его безопасности особое внимание.

— Вам стоит только назвать его имя, ваша светлость.

— Его зовут Бенджамен де Ланграль. Он принадлежит к свите графа Тревиса и довольно часто бывает у него во дворце.

Шависс выпрямился. Женевьева видела только часть его лица, повернутого к первому министру, но ей было вполне достаточно увиденного — какое-то плотоядное торжество, смешанное с дикой надеждой, светилось в его выпуклых темных глазах. Она слегка поморщилась, проникнувшись невольной симпатией к этому неизвестному Лангралю.

— Я довольно неплохо знаю его, монсеньор, — сказал Шависс свистящим шепотом. — Я буду счастлив позаботиться о безопасности графа де Ланграля.

— Вот и прекрасно, — скучающим голосом отозвался Морган. — Вы можете идти. Хотя нет… подождите. Может быть, сегодня у вас будет еще одно задание. Если будет нужно, я позову вас.

Шависс взмахнул полой плаща, совершая традиционный поклон. Женевьева поняла, что аудиенция закончена, и поспешно отступила вглубь кабинета.

— Я жду твоего ответа.

Женевьева обернулась, в очередной раз посмотрев в лицо первого министра. От ее долгого пребывания в кабинете была все-таки некоторая польза — она почти совсем избавилась от своего детского страха и больше не представляла Моргана загадочным грозным существом. Она прекрасно понимала, что он может с ней сделать все, что угодно, но все-таки в чем-то она могла ему не поддаться, и в этом была ее сила. Они были противниками, пусть неравноправными, но она знала его слабые места и собиралась сыграть на этом. Свою жизнь она проиграла уже давно, переступив порог этого кабинета, но ее переполняло скрытое торжество и желание выиграть хотя бы словесный поединок.

— Вы позволите сначала задать вам один вопрос, ваша светлость?

Женевьева чуть робко подняла на него печальные серые глаза. Когда она хотела, у нее весьма неплохо получалось кроткое лицо — это могли подтвердить многие из ее айньских знакомых. Обманутые округлым девичьим овалом лица и длинными полуопущенными ресницами, они лишались шпаги за какие-то несколько секунд.

— Ну задай его, — сказал Морган, чуть усмехнувшись. Он подошел поближе и уже собирался потрепать ее по щеке, но она сделала быстрый полуоборот, выскользнув из-под его руки.

— По какому обвинению был казнен мой отец?

— Ты напрасно собираешься ворошить прошлое. Но если хочешь, я отвечу тебе — государственная измена и попытка узурпации власти.

— Что же, — чуть хрипло сказала Женевьева, вздергивая подбородок, — Это звучало довольно правдоподобно, монсеньор. Он вполне имел право претендовать на власть в Круахане, имея двести предков королевской крови.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Так неужели вы думаете, что единственная наследница рода де Ламорак спутается с сыном стряпчего и кухарки? Все мои предки с удовольствием встали бы из могилы, чтобы этому помешать.

Лицо Моргана сначала потемнело от прилившей крови, потом мгновенно приняло какой-то зеленоватый оттенок. Некоторое мгновение он белыми глазами смотрел на лежащий на столе пресс для бумаг, вырезанный из целого куска камня, видимо прикидывая, стоит его бросить в мерзкую девчонку. Потом он медленно выдохнул, постепенно приходя в себя.

— Пусть они тогда постараются помешать целому отряду гвардейцев, — процедил он сквозь зубы. — Среди них ты тоже не отыщешь князей и графов.

— Зато их будет много, — безмятежно сказала Женевьева, складывая руки на груди, — а я всегда любила военных. Будьте уверены, мы с ними быстрее найдем общий язык.

Она торжествующе улыбалась, подняв голову. Безудержная улыбка растягивала ее губы — еще мгновение, и она была готова расхохотаться, как тогда, на земле у своего замка. Она почти не замечала, как Морган раздраженно дернул за шнур у портьеры, как в кабинете появился все тот же гвардейский офицер и склонился в поклоне. Она только что видела искаженное от ярости лицо своего врага, и это было мигом ее неподдельного торжества.

— Отвезите ее в Фэнг, — бросил Морган, поворачиваясь спиной, отчасти затем, чтобы не видеть ее сияющего лица. — Прощайте, графиня, — он намеренно подчеркнул голосом ее титул, — теперь мы с вами уже вряд ли увидимся.

— Ваше имя Женевьева де Ламорак?

Женевьева чуть вздрогнула, оторвавшись от созерцания мокрых булыжников за окном. Прежнее пьянящее торжество быстро схлынуло, и в карете она сидела, втиснувшись в угол и прижавшись к стене растрепанными рыжими кудрями. Она считала повороты колес. Про себя она решила- как только они будут подъезжать к Фэнгу, скрип замедлится, и тогда она быстро поднесет ко рту свое кольцо. Руки ей связали, но не за спиной, а спереди, и они спокойно лежали на коленях, чуть покачиваясь в такт движению кареты. Переступать порог тюрьмы живой было рискованно — кто знает, не скрутят ли ее там сразу по рукам и ногам. К тому же возникала заманчивая перспектива подпортить карьеру гвардейскому лейтенанту, не уследившему за важной узницей.

Тот сидел напротив нее в карете, внимательно ее разглядывая. Женевьева один раз скользнула глазами по его смугловатому лицу с густыми подкрученными усами и карими глазами чуть навыкате, чтобы убедиться, что интереса он не представляет никакого, и не стоит отвлекаться от своих мыслей.

Нельзя сказать, чтобы она очень грустила о своей жизни. Последнее время ей постоянно приходилось куда-то бежать, скрываться, отбиваться от погони, снова бежать, вечно не хватало денег, а заработать их спокойно своим мастерством фехтовальщицы она не могла — последнее время все упорно стремились видеть в ней только женщину, и больше никого. Она устала от настороженного одиночества, когда единственным верным собеседником был ее зеркальный двойник. Но все-таки на душу ей давило какое-то непонятное сожаление, что она упустила что-то крайне важное, и неуверенность в том, что ее ждет за той чертой, куда она собиралась шагнуть. Она невольно жалела о том, что не успела этого узнать, а сожаление было совсем незнакомым чувством для решительной и язвительной Женевьевы де Ламорак. Она тяготилась этим лежащим на душе камнем, и невольно подгоняла мерный скрип колес, чтобы быстрее от него избавиться.

— Вас действительно зовут Женевьева де Ламорак? — переспросил сидевший напротив лейтенант, наклоняясь чуть ближе.

— А разве вы не знаете, кого везете в тюрьму? — насмешливо спросила Женевьева. — Или теперь в Круахане записывать имя арестованного — излишняя деталь? Все равно скоро почти все там окажутся.

— Я представлял вас совсем по-другому, — задумчиво протянул гвардеец, скользя по ней глазами. Женевьева передернула плечами, потому что его взгляд слегка заблестел и сделался для нее малоприятным. — Я хорошо помню всю эту историю с уничтожением всего рода де Ламораков и всех их родственников. Я тогда только пошел служить в гвардию. Говорили, будто у Жоффруа де Ламорака была дочь, но ее то ли съели собаки, то ли она утонула. На всякий случай ее тоже объявили вне закона, как всех остальных.

— Недостойное развлечение для верного слуги первого министра — мысленно представлять себе государственных преступников с непонятной целью, — фыркнула Женевьева, опять возвращаясь к разглядыванию камней, через которые медленно переезжала карета.

— Я всегда думал, что северянки все бледные и худосочные, — нимало не смущаясь, заявил гвардеец, — с бесцветными глазами и тонкими светлыми волосами. А вы такая необычная… и очень красивая.

— Я никогда не испытывала иллюзий по поводу собственной внешности, — Женевьева презрительно приподняла верхнюю губу в характерном для нее легком оскале, — но вовсе не считала себя краснолицей и толстой, как выходит по-вашему.

— Я совсем не это имел в виду, — лейтенант слегка смешался, приложив руку к груди — видимо, Женевьева оказалась способна сбить с толку даже его.

— Впрочем, — перебила она его, — в тюрьме я достаточно быстро превращусь в бледную и худосочную, Так что вашим восторгам осталось существовать недолго — от силы пару часов.

"А на самом деле и того меньше", — прибавила она про себя с некоторым злорадством, пошевелив средним пальцем.

— Вы очень странная девушка, — задумчиво сказал гвардейский лейтенант, — ваш голос звучит так, будто Фэнг вас совсем не пугает. Но вы же не можете не бояться, если представляете, что вас там ждет.

— Не беспокойтесь, господин Морган постарался достаточно красноречиво рассказать о моем будущем. Он был краток, но вполне убедителен.

— И вас совсем не страшит, что ваша жизнь, по крайней мере, нормальная жизнь, сейчас закончится?

— Послушайте, э-э-э… сударь, — Женевьева слегка замялась.

— Мое имя де Шависс, — поспешно вставил лейтенант.

— Ну ладно, — она махнула рукой, — вы что, хотите вызвать у меня повышенную жалость к себе самой? Или в обязанности гвардейского конвоя входит исповедовать узников, прежде чем они переступают ворота тюрьмы7

Лейтенант еще раз внимательно смерил ее взглядом, потом нашарил висящий возле окна шнурок и потянул. Карета заскрипела, останавливаясь, Женевьева дернула руками, но вовремя сообразила, что они еще никуда не приехали, просто Шависс зачем-то остановил карету. К счастью, он не особенно заметил ее жеста или истолковал как проявление естественного для девушки испуга, который он всячески старался в ней отыскать.

— Выслушайте меня внимательно, графиня, — сказал он, — и не перебивайте. Я не стану снова пересказывать, что ждет вас в тюрьме. Но даже если вдруг к вам будут достаточно милосердно относиться, что крайне сомнительно, через три года в Фэнге вы превратитесь в старуху. Если вы и надеетесь когда-то выйти на свободу — она будет вам уже ни к чему. Я хочу, чтобы вы осознали — только сейчас вы еще можете изменить свою судьбу. Потом будет слишком поздно.

Я никогда не встречал такой девушки, как вы. Мне очень не хотелось бы, чтобы подобная красота погибла в тюрьме.

— Вы хотите предложить мне другой выход? — морщась, сказала Женевьева.

— Да, я предлагаю вам свою руку и сердце. Я прошу, чтобы вы стали моей женой.

— Что?

Женевьева подняла брови и слегка тряхнула головой, полагая, что ослышалась. Но напряженное лицо Шависса и его судорожно стиснутые на коленях руки говорили о том, что он вряд ли шутит, более того, скорее всего произносит подобные слова в первый раз. Все-таки она звонко рассмеялась, запрокинув голову:

— Вы, видимо, сошли с ума! Зачем вам государственная преступница? Вы будете приходить ко мне на свидания в камеру? Или сами найметесь меня сторожить для верности?

— Я уверен, что его светлость монсеньор Морган простит ваши проступки, какими бы тяжелыми они не были, ради моей верной службы.

— Видимо, вы собираетесь оказать ему немалые услуги, — Женевьева внезапно посерьезнела.

— Достаточные, — уклончиво ответил Шависс, — для того, чтобы даровать вам полное прощение и вернуть ваше имя незапятнанным.

— Сдается мне, что незапятнанное имя в наши дни в Круахане оплачивается очень грязными делами, — резко произнесла Женевьева. — Может быть, вы еще надеетесь вернуть несколько моих родовых замков? Ламорак, конечно, сожгли, но у меня есть еще.

— Это тоже не будет лишним, графиня.

— Сомнительная перспектива, — покачала головой Женевьева, — когда еще это сбудется, и сбудется ли вообще. Сколько же услуг надо оказать господину Моргану — вам не хватит и двух недель, чтобы перечислить их все на последней исповеди. Поэтому непонятно, зачем я вам нужна.

— Если я скажу, что люблю вас, вы ведь все равно мне не поверите?

— Ха!

Женевьева коротко выдохнула, выражая этим восклицанием свое отношение к мужским признаниям и к любви в целом.

— Тогда может быть, вам подойдет больше, если я скажу так — я всегда мечтал жениться на девушке очень высокого происхождения. Пусть не на принцессе и ни на королеве, но чтобы в ее роду были короли. Я сам, милая графиня, даже "де" к своей фамилии прибавляю не очень законно — у меня недавно умер старый четвероюродный дядя с маленьким поместьем и титулом, но у него полно прямых наследников. Им только не повезло, что я вовремя поступил в гвардию, а они нет, — Шависс хмыкнул. — Я всегда считал, что достоин большего. Все эти высокородные графы и герцоги, гордившиеся своей родословной, которая не помещалась на стене их парадного зала, — где они теперь? Их место заняли мы — люди, которые знают, чего хотят в жизни, и которые не остановятся ни перед чем, чтобы этого добиться. Мы сидим на их креслах, едим с их посуды и берем в жены их дочерей.

Он в очередной раз окинул Женевьеву длинным взглядом. Она сидела, резко выпрямившись и вздернув подбородок, с презрительным выражением глаз стального цвета, напоминающих клинок шпаги, но этот взгляд не был отталкивающим. Наоборот, необычное сочетание светло-серых глаз и ярко-медных волнистых волос, рассыпавшихся по плечам и бросающих теплый отблеск на стены даже в полумраке кареты, только притягивало к ней. И Шависсу казалось, что чем более насмешливо она щурит глаза, тем больше его к ней влечет. Он представил, как задергивает полог у ее постели и наклоняется к ней, чтобы хоть на мгновение разгладить язвительный изгиб этих полных губ, и жаркая волна поднялась по его телу, бросившись в лицо.

— Вы можете думать обо мне все, что вам заблагорассудится, графиня. Но я уверен, что никогда не найду такой, как вы. И поэтому ни одна женщина не будет мне столь желанной.

— Хм, — Женевьева задумчиво покачала головой, — и что же вы собираетесь мне предложить? Как я понимаю, если я скажу "да", в тюрьму вы меня не повезете?

— Мое поместье, о котором я вам говорил, в полудне езды от Круахана. Оно не совсем подходит для наследницы рода де Ламорак, но надеюсь, что довольно скоро я смогу предложить вам гораздо большее. Если вы скажете "да", мы обвенчаемся там сегодня же.

— Хм, — снова произнесла Женевьева, покусывая губу. Она пожалела о том, что не может по старой детской привычке обкусать ногти, но девушке, которой только что сделали предложение, это было не слишком к лицу, пусть даже предлагавший был ей совершенно безразличен. "По крайней мере, это отсрочка. Из его поместья определенно легче сбежать, чем из тюрьмы", — сказала она самой себе. "А ты представляешь, что такое замужество и с чем оно связано?" "Не переживай, при дворе Ваан Эггена я на всякое насмотрелась. Выкручусь как-нибудь". "И тебе не противно связывать имя последней из Ламораков с мелким негодяем без всяких принципов?" "А тебе не грустно через несколько минут закончить свое существование? Тогда надкусывай кольцо и счастливой дороги неизвестно куда".

Постоянная собеседница замолкла — видимо, взвешивала все аргументы, но поднять руку ко рту не торопилась. Поэтому Женевьева поспешила отвлечь ее и одновременно закрепить успех.

— Но вы ведь должны понимать, что вы мне безразличны. Вас это не смущает?

— Я уверен, что смогу со временем обратить на себя ваше внимание. Но поверьте, графиня, даже если вы будете всю жизнь презирать меня, я все равно буду счастлив оттого, что смог назвать вас своей женой.

— Исключительная самоотверженность, — пробормотала Женевьева, сумрачно усмехаясь. — Только не надейтесь, что я решила вознаградить вас за нее. Я просто выбираю самое меньшее из возможных несчастий.

— Вы не раскаетесь в этом, графиня… моя дорогая, — воскликнул Шависс, задвигавшись от полноты чувств на сиденье. — Я правильно понял… — лицо его выражало странную смесь надежды, неуверенности и торжества, — что вы согласны?

— Допустим. На некоторое время я согласна. А если вдруг я передумаю, то вы всегда сможете отвезти меня обратно в тюрьму, не правда ли?

— Я искренне надеюсь, что вы не передумаете.

— Увидим. Зависит от того, как вы будете себя вести. Развяжите мне руки, — Женевьева протянула вперед перемотанные веревкой кисти… Она была уверена, что Шависс не преминет прижаться губами к ее запястью, и заранее стиснула губы, призывая себя к терпению. "Ваан Эгген требовал от тебя гораздо большего". — "Ваан Эгген, при всех его недостатках, был достаточно благородным человеком". — "Настолько благородным, что ты бежала из его замка, забыв даже захватить свое жалование за полгода?" — "Просто ты сама была законченной дурой, ты же не будешь это отрицать? На что ты надеешься — что когда-нибудь встретишь свою вечную и великую любовь?" — "Ну так нечего ко мне цепляться сейчас. Ты прекрасно знаешь, что я принимаю ухаживания этого гвардейца только, чтобы остаться в живых". — "Почему же ты выбрала самого противного?" — "А Морган кажется тебе более приемлемым?"

Внутренний голос испуганно замолчал. Женевьева самодовольно усмехнулась, аккуратно вытягивая руку из-под губ Шависса.

— И что теперь? — сказала она.

— Теперь я буду счастлив исполнить любое ваше желание, графиня, — отозвался Шависс.

— Я хочу есть, — Женевьева растерла следы веревок на запястьях. — или вы собираетесь морить меня голодом до самого бракосочетания?

— Ну что вы, мое сердце, — Шависс отогнул занавеску, выглядывая из окна кареты. — Я как раз знаю неплохой трактир неподалеку.

— Это прекрасно, — пробормотала Женевьева, отворачиваясь.

Шависс толкнул низкую дверь трактира и гордо шагнул внутрь, и у Женевьевы не оставалось другого выбора, кроме как последовать за ним. Маячившие за спиной фигуры гвардейцев все равно не дали бы ей сбежать. Она сощурилась, пытаясь разобрать что-то внутри после уличного света, но первое время не могла ничего разглядеть, кроме низких потолков и дыма, заполнявшего все помещение — то ли от чадящего камина, то ли от трубок, которые курили многие из сидевших в зале. Прямо напротив двери располагалась стойка, за которой сидел невероятно толстый и еще более невероятно печальный трактирщик с большими грустными глазами навыкате. Увидев входящего Шависса, он вздохнул и казалось, стал еще печальнее, что было почти невозможно.

— У меня же вроде все спокойно, господин лейтенант гвардейцев, — сказал он, пытаясь подняться из-за стойки. — И вы совсем недавно приходили…

Шависс нетерпеливо махнул рукой.

— Не бойся, дурень, — великодушно заявил он, — я здесь по личному делу. Ну-ка найди для меня и для прекрасной дамы, — он посторонился и горделиво кивнул в сторону Женевьевы, — лучший столик, да принеси нам хорошего вина да поесть что-нибудь. Только слышишь, хорошего, а не той бурды, какой ты поишь весь этот сброд.

Женевьева, невольно оказавшаяся в центре внимания, в свою очередь с любопытством оглядела и трактирщика, и исцарапанную стойку, и закопченный зал, в котором — теперь она видела — люди тесно сидели и за столами, и на длинных скамьях, пили что-то из высоких кружек и то и дело разражались взрывами хохота. Гвардейцев среди них не видно, но и сбродом всю публику назвать было нельзя — кое-где попадались дворяне в довольно дорогих плащах, хотя в основном это, конечно, были купцы, мастера разных гильдий и студенты. Заведение, видно, было популярным. Некоторые при виде Шависса и сопровождающего его эскорта гвардейцев явно попритихли и уткнули носы в кружки, некоторые, особенно студенты, весело уставились на Женевьеву.

Прекрасной дамой ее в данный момент назвать было сложно — она была все в том же мужском дорожном костюме, камзол порван на плече, сапоги в трехдневной пыли и кружевной воротник далеко не первой свежести. Но волосы она, не скрываясь, распустила по плечам, и они сверкали красным золотом, слегка приглушенным в дыму и полумраке подвала. А главное, о чем она вряд ли догадывалась — поражало выражение ее лица, такого юного, но насмешливого и вызывающего. Наверно, других таких женских лиц не видели в Круахане, поэтому не удивительно, что те, у кого хватало наглости делать это в присутствии гвардейцев первого министра, пялились на нее во все глаза.

Трактирщик тоже перевел свой тоскливый взгляд на Женевьеву, но в его глазах ничего не изменилось.

— Великая честь, сударыня, — сказал он с таким выражением, будто она пришла на его похороны. — Это ужасно, но вы же сами видите, господин дейтенант, что у меня нет ни одного свободного места…

Шависс покраснел и моментально выхватил шпагу до половины из ножен.

— Ты в своем уме, старая пивная бочка? Ты осмеливаешься мне такое говорить?

— Что же я могу поделать, сударь, — не меняя выражения, уныло сказал трактирщик.

— Ты что, хочешь, чтобы я завтра закрыл твое заведение, а тебя сунул в каталажку? Давай, пошевеливайся, выгони кого-нибудь из этих бездельников и освободи нам место!

— Они же меня побьют, сударь, и правильно сделают.

Шависс задохнулся от злости и покосился в сторону Женевьевы. Она спокойно опиралась на стойку с полуулыбкой на лице. Пока что ее забавлял его бурный гнев, покрасневшее лицо и поднявшиеся усы. Она спокойно сказала:

— Бросьте скандал, де Шависс, поедем в другое место.

Но лучше бы она этого не говорила. Сама равнодушно-насмешливая ее интонация, то, как она бросила эту фразу через плечо, как она изящно и небрежно изогнула руку, положив ее на стойку — все это в очередной раз подчеркнуло пропасть между ним, мелким дворянчиком, собственной наглостью и беспринципностью выбившимся в гвардейцы, и ею, дочерью второго дворянина в Круахане после королевы. Шависс вскипел и завелся до такой степени, что уже не покраснел, а побелел, и процедил сквозь зубы.

— Я вас всех научу уважать меня! — быстро обшарив взглядом зал, он уперся в группу дворян, сидевших на одном из самых удобных мест — далеко от дымившего камина и от шумных скамей со студентами. Их было трое, они спокойно о чем-то говорили, почти не прикасаясь к стоявшим перед ними кружками с вином. — Сейчас я сам выброшу этих нахалов, а ты неси вино и еду вон к тому столику!

Шависс двинулся через зал, задевая всех своими ножнами и положив руку на эфес. Гвардейцы быстро построились и двинулись за ним — видимо, подобные ухватки своего начальника были им не впервой.

Женевьева с интересом оглянулась на трактирщика.

— Он что, часто так себя здесь ведет? — спросила она.

— Не имею чести знать вашего имени, сударыня, и опасаюсь невольно оскорбить вас утверждением, что зачастую господин дейтенант ведет себя еще хуже, особенно когда выпьет…

Женевьева сдвинула брови:

— Вы ведь не всегда содержали трактир, верно?

— Увы, сударыня, я был церемонимейстером при прошлом дворе. До того, как достославный первый министр, да пошлет ему небо долгие дни…

Женевьева перебила его:

— При прошлом или при нынешнем дворе вы приобрели привычку говорить не то, что думаете?

Трактирщик-придворный покачал головой.

— А всегда ли говорите, что думаете, вы сами, сударыня, — он запнулся, — не имею чести знать вашего имени…

— С некоторых пор я пользуюсь роскошью не скрывать своего имени, — отчеканила Женевьева. — Я Женевьева де Ламорак.

И сейчас выражение печального лица трактирщика почти не изменилось, он только грустно покачал головой.

— В таком случае осмелюсь счесть, сударыня, что вам когда-нибудь может пригодится то, что я вам предложу. Если вы когда-нибудь снова будете проезжать в этих краях, но уже без сопровождающих, которые вам не слишком по сердцу, вы всегда можете рассчитывать на бесплатный ночлег и ужин.

Женевьева перегнулась через стойку и схватила его за руку.

— Ты знал моего отца? Ты его видел при дворе?

Тут крики в зале стали настолько громкими, что невольно отвлекли ее и заставили снова посмотреть на Шависса. Обстановка вокруг него была уже напряжена до предела. Три человека, которых он пытался прогнать с места, уходить не собирались. Но реагировали на это по-разному.

Один из них, высокий и широкоплечий, с копной густых пшеничных волос, вскочил на ноги, и теперь размахивал шпагой и рычал:

— Как посмела всякая гвардейская собака нам приказывать?

Двое других остались сидеть. Второй, тонкий и миловидный юноша с удивленно приподнятыми бровями и нежным лицом, не поднимаясь с места, вертел в пальцах маленький кинжал, но было видно, что он прекрасно умеет им пользоваться. Третий сидел вполоборота и казалось даже не замечал угрожающе сомкнувшихся вокруг гвардейцев и что-то орущего Шависса.

— И что теперь будет? — спросила Женевьева у трактирщика. — Интересно, почему он именно к ним привязался?

— Будет, определенно, драка, — со своей привычной интонацией ответил трактирщик. — Поскольку эти господа не из тех, кто склонен уступать, особенно господам гвардейцам. Вы, наверно, недавно в Круахане, сударыня. У них на плащах синие ленты, значит, они из свиты господина Тревиса, а у них с гвардейцами первого министра что-то вроде войны.

Тревис — уже второй раз за день она слышала это имя. Когда-то отец упоминал его как дальнего родственника, и это было особенно интересно, учитывая, что все связанные с родом Ламораков закончили свои дни в тюрьме или на плахе.

Женевьева вскинула голову и быстро начала проталкиваться сквозь толпу к Шависсу и гвардейцам, которые как раз тянули шпаги из ножен, готовясь напасть. Она успела как раз вовремя, чтобы проскочить под рукой одного из гвардейцев и схватить за рукав Шависса, бросающегося в атаку.

— Что это вы затеяли? Немедленно прекратите! — громко крикнула она, стараясь перекричать поднявшийся шум…

Она стояла как раз между ним и его противниками, и он был вынужден с неохотой опустить шпагу.

— Не вмешивайтесь в мои дела, графиня, — уже тише сказал Шависс. — Вы сами не подозреваете, кого защищаете. Они изменники и враги его светлости.

— В чем же заключается их измена? — презрительно бросила Женевьева. — В том, что они сели за понравившийся вам столик?

Она оглянулась на этих троих. Они все уже поднялись и стояли плечом к плечу, заняв максимально удобную позу для обороны, если учесть, что на них собирались напасть человек двенадцать. Тут Женевьеву ждал неожиданный сюрприз — один из троих, великан с пшеничными волосами, оказался тем самым задирой Берси, с которым она имела счастье столкнуться в трактире по дороге в Круахан. Он смотрел на нее во все глаза, явно не зная, признаваться ли в своем знакомстве, пока второй, нежный юноша с девичьим румянцем, не подтолкнул его под локоть и что-то хитро шепнул. Тогда Берси густо покраснел и опустил взгляд.

Третий, человек с темными волосами, стоял спокойно, изучающе глядя на нее, гневно дышащего Шависса и топтавшихся у него за спиной гвардейцев. У него было абсолютно невозмутимое выражение лица, словно он пришел на великосветский раут, а не собрался драться в неравном бою. И еще Женевьеве отчего-то показалось, что основной гнев Шависса направлен на него.

— Отойдите в сторону, графиня, — сказал он, задыхаясь от злости, — и не мешайте мне покончить с этими мерзавцами.

— Только попробуйте, — холодно сказала Женевьева, подходя к нему вплотную, и добавила тише: — И я возьму обратно свое обещание. Или вы думаете, я считаю себя достойной стать женой человека, который затевает скандалы в трактирах?

Краем глаза она увидела, как трактирщик подает ей знаки, кивая на освободившийся столик — возле стены и ничуть не хуже, чем тот, на который столь неудачно предъявил претензии Шависс. Она развернулась и гордо двинулась туда, не удостоив Шависса даже взглядом, но спиной чувствуя, он совсем раздавлен и сейчас поплетется следом за ней. Она ощущала, как за ней потянулись взгляды всех троих. Ей очень хотелось обернуться, но она это сделала, только уже оказавшись возле столика.

Кольцо гвардейцев распалось. Трое, чуть расслабившись, вдвинули шпаги в ножны. Берси дергал темноволосого человека за рукав и что-то ему шептал, кивая в сторону Женевьевы. Тот увидел, что она смотрит в их сторону, и подчеркнуто безупречно поклонился, приложив руку к груди.

— Но, графиня… Моя дорогая… — забормотал Шависс, подойдя к столику. У него был настолько раздавленный вид, что он даже не сразу решился сесть. — вы же это не серьезно, правда?

Трактирщик налил ему вина, и он жадно осушил сразу полкружки одним глотком.

— Если еще раз вы посмеете устроить при мне такую безобразную сцену, я сама вернусь к Моргану, — уверенно сказал Женевьева, в свою очередь отпивая из кружки. Вино было густым и вкусным, но пожалуй, не стоило пить его сразу так много, как это сделал Шависс. А тот опрокинул кружку до дна и сразу махнул трактирщику, чтобы наливал дальше.

— Вы сами не понимаете, моя дорогая, что сделали, — сказал он наконец, стукнув опустевшей кружкой по столу. — Вы… вы сорвали мой план. Все так удачно совпало. Его светлость был бы доволен тем, что его приказы так быстро выполняются. Может быть, он сразу простил бы мне то, что я увез государственную преступницу не в тюрьму, а в свое поместье.

— По-моему, вы слишком самонадеянны…

— Э, моя дорогая, — небрежно махнул рукой Шависс, — все зависит от масштаба услуги, которую я собирался оказать его светлости монсеньору. Уверяю вас, он закрыл бы глаза на некоторые шалости верного слуги, к тому же вызванные пылкой любовью.

Он посмотрел на Женевьеву длинным страстным взглядом, правда, уже слегка затуманенным.

— Что же это за услуга?

— О, это страшная тайна, — гордо ответил Шависс, разрезая кинжалом каплуна. — Возьмите кусочек, сердце мое, вы совсем ничего не едите.

— Я уже не голодна, — задумчиво сказала Женевьева, глядя в сторону.

Теперь они сидели так, что она хорошо могла видеть столик с теми троими, которых она спасла от неминуемой драки. А может, судя по настроению Шависса, еще чего худшего. Может, он собирался их арестовать? Но за что можно просто так схватить человека без суда? Впрочем, вспомни своего отца, сказала она себе. Круахан давно превратился в место, где с человеком могут сделать все, что угодно. Но все-таки, кто они такие? Всего лишь дворяне из свиты герцога Тревиса?

Женевьева оперлась подбородком о руку, чтобы было удобнее сидеть и смотреть.

Берси и миловидного юношу ее взгляд обежал сразу, соскользнул и остановился на лице третьего. Немного длинные темные волосы, подстриженные так, чтобы не касались плеч, но лежали волной. Одна прядь иногда падает на высокий лоб. Идеальный нос с легкой горбинкой. Небольшая бородка, как носят в южных провинциях. Большие темные глаза. Его лицо поражало правильностью черт и каким-то внутренним благородством. Определенно, человек с таким лицом не мог быть ни предателем, ни изменником, чтобы там не говорил Шависс. Это лицо короля, потерявшего трон, подумала Женевьева.

Он что-то сказал Берси, усмехаясь углом рта. Потом поднял глаза и встретился взглядом с ней.

Странно, но Женевьеве показалось, будто вокруг все заволокло туманом, остался только один взгляд темных, грустных, широко расставленных глаз. Она смотрела в глаза человеку, которого не знала даже как зовут, и чувствовала себя абсолютно счастливой. Никогда в жизни она не испытывала такого безграничного покоя. Она была уверена, что знает его, знает давно, и что специально приехала в Круахан, чтобы его увидеть. Она еще совсем не знала, что такое любовь, поэтому сразу не поняла, что с ней произошло.

Между тем за другим столом также происходил знаменательный разговор:

— Клянусь честью, Ланграль, это она и есть! Помните, я вам рассказывал? Она дерется, как демон. Один прием даже я до конца не понял.

— Все это очень странно, Берси, — произнес темноволосый человек, которого Берси назвал Лангралем, — я не люблю повторяющихся случайностей.

— Интересно, что она делает с этим мерзавцем Шависсом? — протянул миловидный юноша. — Смотрите, он ее слушается беспрекословно.

— Интересная пара, Люк, — хмыкнул Ланграль. — Не завелось ли у Моргана нового оружия в виде женщин-шпионок?

— Но она же не дала меня арестовать! — возмущенно воскликнул Берси. — Она же меня спасла, и сегодня тоже! Их двенадцать человек, нас бы наверняка прикончили, или серьезно ранили!

— Берси опять влюбился, — хладнокровно констатировал маленький Люк.

— Дьявол забери, если хотите, то да! Разве она не прекрасна?

— В первую очередь она опасна.

— Чем же?

— Как опасна любая женщина, Берси. Вы что, совсем не слушали того, что я пытался вам объяснить?

— У вас не сердце, а кусок льда, Бенджамен де Ланграль. Если вы ненавидите женщин, это не значит, что все они ужасны.

— Берси, — устало сказал Ланграль, — я не питаю к женщинам ненависти, я стараюсь держаться от них подальше.

— Мой дорогой Бенджамен, — сладким голосом заметил Люк, — полагаю, что в данном случае это вряд ли выйдет. Она не сводит с вас глаз. У Берси нет никаких шансов.

— Конечно, — угрюмо буркнул Берси, — первые десять минут рядом с нашим графом у меня нет шансов. Все женщины падают в обморок от его прекрасного лица. Но потом они начинают понимать, что все их усилия бесполезны. Вот тут рядом и оказываюсь я, веселый, надежный и пылкий любовник.

— Почему-то у меня такое ощущение, — медленно произнес Ланграль, — что я ее где-то видел раньше. Только никак не вспомню где. Все это очень подозрительно. Берси, вам конечно, очень повезло, что вас не арестовали с такими письмами в руках. Я же просил вас быть осторожнее и не затевать по вашей излюбленной привычке ссоры по дороге.

— Не всем же быть такими благоразумными, как вы, — Берси мрачно заерзал на стуле, опустив глаза. — Можно подумать, что вы никогда не допускали ошибок.

— Я просто стараюсь просчитывать последствия.

— Конечно, вы вообще все всегда рассчитываете.

— Просто вам совсем незнаком голос сердца, Бенджамен де Ланграль, — нежно сказал Люк, постукивая пальцами по столу. — Вы не способны на внезапные поступки, не то что наш дорогой Берси. Он встречает в придорожном трактире дерзкого юнца — и тут же решает набить ему морду. Дерзкий юнец неожиданно превращается в прекрасную девушку — и Берси решает в нее влюбиться.

— И вы туда же, Люк? От Ланграля я другого и не ждал, но вы же пишете стихи. Неужели вы не можете меня понять?

— Ваше увлечение, Берси, — Люк еще раз обернулся, внимательно посмотрев на Женевьеву, — представляется мне несколько сомнительным. Все рыжие женщины — прирожденные ведьмы. Это вам скажет любой поэт.

— А мне на это плевать, — гордо заявил Берси, проводя рукой по усам.

— С-срдце мое, куда вы с-смотрте? — прервал ее Шависс, только что оторвавшийся от четвертой кружки вина.

— У вас развиваются галлюцинации, — с отчетливой неприязнью сказала Женевьева, — или косоглазие на почве пьянства.

— Н-нет, — Шависс замотал головой, — я все пркрасно в-вижу. Не надейтесь, что я такой н-ндлекий. Но этот с-сперник меня мало пугает.

— Вот как?

— И знаете п-почему? Потому что я не очень опсаюсь п-птенциальных пкйников. Даже если вы и с-смтрите на него сйчас с таким восторгом, это д-долго не прдлится.

— В самом деле? А почему?

К счастью, Шависс сам себя довел до такого состояния, когда его не надо было подталкивать к особой разговорчивости.

— Этот человек вызвал гнев его светлости М-моргана, — пояснил он, нашаривая пятую кружку и с трудом смыкая пальцы на ручке. — А это значит… Вы прдставляете, что это значит?

— В общем, да.

— Так что мжете попрщаться с несостоявшимся героем своего рмана. Сегодня вы его вдите первый и пследний раз. А я очень блгдарен… благодарен монсеньору. Наши с ним желания, оказывается, полностью свп… совпдают.

— Не удивительно, — Женевьева медленно выгнула руку, опустив на нее подбородок. Эта поза была максимально обманчивой — ее противникам обычно казалось, будто она пребывает в состоянии задумчивости и неуверенности, тогда как она всего лишь прикидывала, с какой стороны лучше нанести удар. — И кто же этот ужасный злодей, осмелившийся навлечь на себя неудовольствие его светлости?

— Скоро его имя будет только в памяти некоторых сообщников, да еще может, некоторое время в вашей, — Шависс сделал большой глоток и на мгновение, казалось, обрел временную ясность сознания, уставившись на Женевьеву широко открытыми и остановившимися глазами. — Его зовут Бенджамен де Ланграль.

"Почему-то я примерно так и подумала, — пробормотала Женевьева про себя. — Не слишком ли часто за один день я слышу это имя? По-моему, совпадений чересчур много".

— Мне кажется, вы излишне самонадеянны, — сказала она вслух, пожимая плечами. — Нетрудно расправляться с врагами, когда в твоем желудке несколько литров вина.

— Дргая, — Шависс протянул руку, но неуверенно опустил ее, потому что Женевьева вовремя отодвинулась вместе со стулом, а он не смог рассчитать расстояние до ее щеки, к которой пытался прикоснуться, — вы считаете, что я слишком много пью? Дмаете, мне это пмшает? Если человек… — он покосился через плечо, — пчти кждый вчер ходит во дворец герцога Тревиса одной и той же дорогой, то рано или поздно у него на пути могут встретиться нкоторые прпятствия. Вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю, — ответила Женевьева, сощурив глаза. На ее губах появилась улыбка, которая cмогла успокоить отуманенное сознание Шависса, но трезвого человека несомненно бы испугала. — Может, не будем в таком случае тратить время? Вам предстоит еще столько великих дел.

Она поднялась, делая приглашающий жест в сторону кареты. Она не боялась пьяных, но они вызывали у нее тягостные воспоминания. Она вспомнила, как по долгу телохранителя тащила на себе пьяного Ваан Эггена в спальню и что произошло потом.

Женевьева мстительно усмехнулась — незадачливому Шависсу придется расплачиваться не только за себя.

Старый трактирщик медленно протирал бокалы, рассматривая их на свет. Непонятно, почему сегодня он особенно долго задержался за стойкой, уже после того как разошлись все посетители. Что-то мешало ему бросить все и уйти в свою маленькую комнатку под самой крышей, где помещалась только одна узкая кровать. Но когда дверной молоток неожиданно стукнул, и он увидел входящую в трактир гостью, то понял, что именно его удерживало.

Дочь графа де Ламорак дышала так, словно ей пришлось пробежать несколько миль, но ее лицо было абсолютно безмятежным и уверенным в себе. Этого впечатления не портила даже большая кровоточащая царапина, пересекающая скулу.

— Ты имел неосторожность пообещать мне бесплатный ночлег, — заявила она с порога.

Трактирщик грустно посмотрел на нее. Потом нацедил вина из стоящей за спиной бочки и поставил кружку перед собой на стойку. Женевьева немного помедлила, но потом сделала большой глоток.

— Запирай двери, Крэсси, — сказал трактирщик, кивая слуге.

— Между прочим, — сказала Женевьева, отдышавшись, — у меня найдется чем заплатить. Но я попрошу взамен кое-каких сведений.

— Буду счастлив оказаться вам полезным, графиня.

— Покажи мне дорогу к дворцу герцога Тревиса.

— Нет ничего проще, моя госпожа, — пожал плечами трактирщик, — по сути дорога здесь одна — через Новый мост и по Хлебной площади, а там вы сразу выйдете к Монастырскому бульвару, где по правую руку и будет дворец господина Тревиса.

— Граф де Ланграль всегда ходит этой дорогой?

— Как вам сказать… Он нечасто у меня бывает, но насколько я знаю, он живет в Верхнем городе. А значит, он в любом случае пойдет туда через Новый мост.

Женевьева осторожно выдохнула и опустила глаза.

— Что ты о нем знаешь? — спросила она решительно, сводя брови в одну черту. Даже если вдруг у трактирщика и были в отношении ее какие-то сомнения, они полностью развеялись, когда он заглянул в лицо, почти полностью повторяющее Жоффруа де Ламорака.

— У меня нет никаких претензий к господину де Лангралю, — печально сказал трактирщик. — Несмотря на то, что он часто участвовал в драках в моем заведении. Но он никогда не начинал первым, а это выдает в нем истинно благородного дворянина.

— И все?

— Во все остальное я предпочитаю не вмешиваться, — трактирщик грустно покачал головой. — И вам советую держаться подальше, госпожа графиня, и в первую очередь позаботиться о себе.

Женевьева оперлась о стойку. Выражение ее лица поразило трактирщика — несмотря на грязь, следы сажи и царапины, на нем проступало ощущение какого-то отчаянного счастья.

— Как тебя зовут? — спросила она внезапно.

— Мое имя Дэри, благородная госпожа, если вам так угодно.

— Я не могу по-другому, Дэри, — удивленно произнесла Женевьева, пожимая плечами. — Можешь себе представить? Просто не могу.

А в Круахане в это время была весна, и воздух даже на тесных улочках пах сладко, потому что ветер приносил из предместий запах цветущих деревьев. И сумерки опускались на город постепенно, пока небо еще было светлым, но верным признаком наступающей ночи были спешно захлопывающиеся ставни и скрежет огромных засовов в замках. Скоро на улицах города не останется никого, кроме редко проходящих гвардейских патрулей и крадущихся теней тех, кто зарабатывает себе на хлеб по ночам.

Ланграль сидел в своей маленькой комнатке под самой крышей, полностью одетый и готовый к выходу. На столе перед ним лежала шпага, сапожный кинжал и два пистолета. Но он не торопился выходить, хотя часы уже пробили девять, и в общем ему было пора на ночное дежурство в особняк Тревиса. Он долго смотрел на танцующее пламя свечи, оплывающей в медной плошке, и лицо его было мрачным. Вот уже пять лет как он в Круахане, как постарался забыть свое прошлое, как все свои силы и ум употребил на служение своему покровителю и другу, и вроде как ему удалось создать внутри себя абсолютное холодное спокойствие, которое не прерывалось ни на минуту, даже когда ему приходилось рисковать своей жизнью. Это спокойствие досталось ему дорогой ценой, и его очень тревожило то, что оно начало давать трещину. Что-то беспокоило его — может, это дурное предчувствие? Но он слишком равнодушно относился к своей жизни, чтобы беспокоиться за нее. Беспокоится ли он за друзей? Ланграль оглянулся на храпящего за спиной на соломенном матрасе Берси, и улыбка чуть тронула уголки его губ, когда он вспомнил, как некоторое время назад драгоценный друг ввалился к нему пьяный в стельку, размахивая пустым кувшином и посылая страшные кары на головы всех женщин на свете. Люк? Тот, как всегда по ночам, наверняка читал свои стихи какой-нибудь очередной придворной красотке, судя по тому, насколько он был уклончив, когда его спросили о планах на вечер. И вряд ли стоит беспокоиться за Люка, который кидает три кинжала быстрее, чем противник достанет шпагу из ножен. Непонятно, но чем больше Ланграль смотрел на пламя, тем чаще перед его глазами всплывало лицо рыжей женщины из таверны. Это беспокойство явно было связано с ней, а так как он давно привык не думать о женщинах, это начинало его чуть-чуть раздражать.

"Где же все-таки я ее видел?" — пробормотал Ланграль сквозь зубы.

Чтобы отвлечься, он уделил особое внимание своей экипировке — особенно тщательно затянул перевязь, вместо одного кинжала взял два — один засунул за голенище сапога, а второй в рукав. Но все это время перед глазами продолжали маячить медные кудрявые волосы, спускающиеся ниже плеч.

Он был готов признать, что такие лица редко встречались в Круахане последнее время. Это лицо не принадлежало ни продажной красотке, ни светской львице. В ее выражении был вызов и какая-то бесшабашность, но вместе с тем полная открытость — удивительная вещь в Круахане, где женщины чаще всего прятали глаза, кто от страха, кто из хитрости. Она меньше всего была похожа на шпионку Моргана… и скорее всего, именно поэтому ею и была. Его светлость любит сюрпризы и контрасты.

Ланграль тряхнул головой, словно надеясь таким образом выбросить оттуда медные волосы и меняющиеся серые глаза, еще раз оглянулся на Берси, спящего безмятежным сном, дунул на свечу и прикрыл за собой дверь. Он не хотел слишком рано приходить к Тревису, когда особняк еще полон народу, но он знал, что герцог будет его ждать. Вернее, не столько его, сколько письма, зашитого в его перчатке.

Идти до особняка Тревиса было не больше получаса, и то если особенно не торопиться. Ланграль шагал уверенно, держа руку на эфесе. Несколько раз из переулков навстречу ему выглядывали быстрые тени и сразу же прятались обратно, оценив грозный вид молодого дворянина и серьезный арсенал, поблескивающий у него на поясе. Один раз на соседней улице громко протопал патруль. Ланграль замедлил шаги — сегодня он не слишком хотел с ним встречаться. Но цоканье подков быстро удалилось, и он двинулся дальше. Перейдя горбатый мост через канал, он вступил в лабиринт совсем узких улочек, которые должны были скоро вывести его к центральной площади у собора, а там по бульвару — не более пятидесят шагов до дома Тревиса.

Но он ошибся в своих расчетах. Там, где переулок поворачивал, образуя небольшую площадь, он уловил какое-то движение в быстро сгущавшихся сумерках. Поворачивать было поздно, да и некуда. Ланграль прошел еще несколько шагов и оглянулся назад. Так и есть — из бокового переулка вышли двое и встали, перегородив дорогу. Поняв, что они быстро обнаружены, ребята на площади тоже перестали скрываться и вышли на середину, держась, правда, вместе. Они были в простых темных плащах, но все плащи характерно оттопыривались с левого бока, шляпы чересчур низко надвинуты на глаза, и походка выдавала привычку ходить строем. Ланграль быстро пересчитал тех, кто стоял впереди — получалось человек девять. И сзади еще двое.

Тогда Бенджамен де Ланграль счастливо вздохнул, чувствуя, как в душу возвращается изменившее ему ненадолго спокойствие. Вряд ли он переживет сегодняшний вечер, и нельзя сказать, чтобы его это огорчало, поскольку жизнь вот уже несколько лет представляла для него незначительную ценность. Конечно, было бы правильно продать ее подороже, по крайней мере обменять на жизни не меньше половины этих гвардейских наемников. Еще его сильно беспокоило письмо в перчатке, но что-то делать с ним было уже поздно.

И Ланграль пошел вперед, слегка улыбаясь своим противникам и заодно окидывая взглядом место предстоящего боя. Шансов оно предоставляло немного — открытое почти со всех сторон, идеальное для десяти человек, если они собрались убить одного. Правда, еще оставалась надежда на внезапность.

Поэтому Бенджамен начал с того, что учтиво поклонился своим противникам, взмахнув шляпой по всем дворцовым правилам.

— Доброго вам вечера, досточтимые судари, — сказал он, по-прежнему улыбаясь. — Не могу ли я попросить вас о небольшой услуге?

Гвардейцы растерянно переглянулись. Будучи идеальными машинами для убийства, они несколько терялись, когда от них требовались умственные усилия, а тут они требовались, потому что жертва начинала себя вести неожиданно.

— Какой еще услуге? — хмуро буркнул наконец один из них, стоявший поближе. Ланграль сделал для себя вывод, что это предводитель, и постарался получше его рассмотреть.

— Не передадите ли вы его светлости монсеньору Моргану мою величайшую благодарность? Ведь вы же увидите его сегодня ночью, правда?

Гвардейцы опять переглянулись.

— А за что вы хотите поблагодарить его светлость? — выдавил наконец все тот же главный гвардеец.

— За то, что он так высоко меня ценит, — невозмутимо отозвался Ланграль. — Одиннадцать человек на одного — это достойная оценка моих скромных заслуг. Странно только, куда подевался господин Шависс? Ему ведь полагалось быть двенадцатым?

С этими словами он метнул кинжал и одновременно разрядил пистолет в предводителя, разумно рассудив, что без начальника они скорее запутаются в действиях. Двое повалились на землю, площадь заволокло дымом от выстрела, и Лангралю удалось быстро пробежать несколько шагов и прижаться спиной к стене какого-то монастыря, выходящей на площадь. Но на этом его везение сразу закончилось, потому что оставшиеся семеро быстро взяли его в полукольцо. Двое пока не вступали в драку, охраняя вход на площадь.

Ланграль разрядил второй пистолет в ближайшего гвардейца и пожалел о том, что не мог унести с собой еще пистолетов пять. Их оставалось шестеро, и это было слишком много для одного человека, даже если этот человек прекрасно фехтует обеими руками, бросает ножи, а при необходимости может и заехать кому-нибудь по зубам. Правда, все одновременно они не могли на него бросаться, но это просто затягивало конец, не больше.

Некоторое время он был сосредоточен на борьбе с двумя противниками, подобравшимися максимально близко к нему. Один из них беспокоил Ланграля особенно сильно, и как оказывается, не напрасно — прежде чем упасть на землю, он сделал движение, которое Бенджамен не смог отразить, будучи занят в это мгновение вторым противником, и искренне пожалел об этом, почувствовав резкую боль в боку. Что-то горячее потекло по его коже, и левая сторона камзола моментально намокла. Одна рука онемела, перестав полноценно слушаться своего владельца, и перед глазами поплыли черные звезды.

"Что-то слишком быстро", — печально констатировал Ланграль. "Я был о тебе лучшего мнения".

Он видел, как двое, закрывающие вход на площадь, переглянулись и медленно направились к нему, вытаскивая на ходу кинжалы из рукавов.

Злость придала Лангралю новых сил, и он сделал неожиданный выпад, заставив третьего из вмешавшихся противников оступиться, схватившись за колено.

Но это усилие стоило ему слишком многого, и наверно, сказывалась потеря крови — он прислонился к шершавой стене, и площадь завертелась у него перед глазами.

"В общем, это даже хорошо, — подумал он, все еще стискивая рукоять шпаги так сильно, что она впивалась ему в ладонь, — но вот письмо… Дай небо Тревису выкрутиться и все свалить на меня…"

И тут откуда-то сверху, от монастырской стены, раздался звонкий, чуть дрожащий от негодования голос:

— Эй, господа! Не слишком ли вас много на одного?

Гвардейцы как один подняли головы на источник звука. Ланграль тоже попытался, сначала все плыло у него перед глазами, но потом он сделал над собой усилие, медленно приходя в себя. На старой полуразрушенной стене, выходящей прямо на площадь, стоял молодой человек, вызывающе заложив большие пальцы за широкий пояс. Он был в длинном плаще, заметно приподнятом с одной стороны ножнами шпаги. Он стоял спиной к всходившей над площадью луне, и поэтому никто не мог толком рассмотреть его лица. Было только понятно, что он действительно очень молод, если судить по голосу.

— Ты неплохо умеешь считать, мальчик, — пробормотал один из гвардейцев. — Но если ты также будешь владеть умением держать язык за зубами, это поможет тебе спокойно состариться.

— Интересно, а какая судьба ожидает тех, кто толпой нападает на раненых? — язвительно осведомился молодой человек. — Если безмятежная старость, то я предпочту раннюю кончину.

Он расстегнул плащ и отбросил его в сторону, в какой-то степени рисуясь, но одновременно метя в сторону гвардейцев. И когда ткань окутала голову двоих, заставив их с руганью отбиваться, он торжествующе засмеялся и спрыгнул со стены, оказавшись рядом с Лангралем.

— Именем его светлости Моргана! — заревел наконец один из гвардейцев, срывая плащ с головы.

Молодой человек чуть приподнял брови.

— О! — воскликнул он. — Неужели все, что здесь происходит, делается по велению нашего гения? Его великолепия первого министра?

Гвардейцы слегка успокоились, выровняв ряды. Теперь их было пятеро — они стояли полукругом перед прислонившимся к стене и тяжело дышащим Лангралем и неизвестно откуда взявшимся юношей.

— Да, — сказал один из них. — Это приказ его светлости.

— Никогда я в это не поверю! — горячо воскликнул молодой человек, извлекая из ножен неожиданно длинную для его роста шпагу. — Вы клевещете на властителя Круахана, господа! И я этого так не оставлю!

Он быстро взглянул на Ланграля, и тому почудилась быстрая ухмылка белых зубов, мелькнувшая под полями его шляпы.

— Не стоит, сударь, — хрипло сказал Ланграль, воспользовавшись передышкой, чтобы прижать рукой истекающий кровью бок. — Я… благодарен вам. Но уходите, пока еще можно.

— Ну вот еще, — со слегка капризной интонацией отозвался молодой человек. — Я не позволю порочить светлый образ нашего первого министра. И сделаю все возможное, чтобы его защитить.

Он метнулся вперед, и один из гвардейцев отступил, схватившись за рукав камзола. В отличие от Ланграля, его неожиданный союзник не стал прижиматься спиной к стене, обеспечивая себе хотя бы частичную защиту. Он вертелся, размахивая шпагой и длинным засапожным кинжалом. Его движения показались Лангралю неожиданно знакомыми, но больше всего они напомнили ему сложный танец, который тот исполнял перед зрителями. Правда, вряд ли зрителями были гвардейцы, если учесть, что молодой человек не собирался оставлять их в живых или, скажем, не сильно заботился о том, выживут ли они.

Ланграль помог ему всего один раз, когда один из противников оказался в опасной близости от него и даже не задумался об этом. В какой-то момент он совершенно перестал беспокоиться о судьбе этого юноши, скорее занявшись изучением его манеры фехтования, насколько позволял горевший огнем левый бок.

Эта манера была странной, совершенно лишенной силовых приемов, но вместе с тем она не оставляла сомнений в абсолютном превосходстве молодого человека над всеми противниками. Сейчас Ланграль, бессильно опустив левую руку и вытирая пот со лба, был мало на что способен, но он не был уверен, что даже будучи здоровым, решительным и хладнокровным, он сможет пробить эту непонятную защиту.

— Беспощадные, — пробормотал он, медленно встряхивая головой, чтобы хотя бы на мгновение избавиться от боли, которая заставляла его соскальзывать в какой-то теплый колодец. — Это манера беспощадных.

Молодой человек обернулся. Его глаза горели, но не торжеством победы — в его взгляде было что-то другое, пока непонятное Лангралю, но он вместе с тем мог поклясться, что тот испытывает нечто похожее на счастье. Из гвардейцев к этому моменту уже никто не мог держаться на ногах.

— Благодарю вас… — прошептал Ланграль, выпрямляясь и прислоняясь затылком к стене. — Я не вправе был… ожидать этого от вас.

— Вот как? Почему же?

Молодой человек подошел достаточно близко, чтобы Бенджамен смог разглядеть его серые глаза, сверкающие из-под шляпы, и прикушенную нижнюю губу. Его руки стискивали витую рукоять собственной шпаги.

— Разве беспощадные помогают людям без явной на то причины?

— Я не… — молодой человек прижал руки к груди. — А впрочем…

Интересная получалась сцена — восходящая все выше луна заливала площадь белым светом, бросая отблески на лицо Ланграля, от которого и так отхлынула вся кровь. Лицо его спасителя скрывалось в тени шляпы, и он намеренно держался так, чтобы не попасть под лунный луч. Но чем дальше Ланграль смотрел на него, тем более странным он ему казался. Он странно держал шпагу. Он странно разговаривал и странно двигался, подчеркнуто грациозно и совсем по-другому. Или это человек из далекой страны, может даже, с противоположной стороны Внутреннего Океана? Но он слишком чисто, совсем без акцента говорит по-круахански. Но этот наклон головы, эта манера эффектно подбочениваться, словно работая на публику — ни один из знакомых Лангралю мужчин не вел себя так.

Ему было слишком плохо, чтобы он мог додумать до конца свою мысль. Он мог просто смотреть и отмечать очевидное.

Молодой человек сам прервал затянувшееся молчание. Он коротко вздохнул и резким движением сорвал шляпу. От этого движения он невольно вышел из темноты на освещенное луной пространство. Из под шляпы высыпались закрученные в тугой узел рыжие волосы, они подпрыгнули на плечах, радуясь освобождению. Несколько мгновений Ланграль с недоумением смотрел на переполненное каким-то веселым отчаянием лицо девушки, которую он сегодня днем видел в трактире. Она закусила губу, и в ее блестящих глазах, серо-зеленых под светом луны, светилась непонятная тоска, но она пыталась улыбаться, скрывая свое смущение.

— Вы ошибаетесь, сударь, — сказала она решительно, — у меня есть одна причина.

— Какая же?

— Зачем вам знать об этом? Мы все равно больше никогда не увидимся.

Ланграль покачал головой — непонятно было, что он хочет сказать, то ли возразить, что они непременно увидятся, чему эта девушка никогда бы не поверила, если бы знала его получше, то ли усомниться, что у нее действительно есть причина его спасать. Шевелить губами из-за потери крови ему уже было трудно, он просто старался удержаться на ногах.

Девушка быстро и настороженно оглянулась.

— Хорошо бы нам побыстрее убраться отсюда, скоро пройдет патруль. А мы здесь в таком окружении, которое не способствует спокойному завершению ночи. Вы можете идти, сударь?

— Попробую, — пробормотал Ланграль сквозь стиснутые зубы.

Она подлезла под его руку с нетронутого бока, подставив ему свое плечо — довольно умело, словно ей весьма часто выпадал случай таскать на себе раненых мужчин. Так они и поволоклись прочь от площади, причем через несколько шагов Ланграль уже перестал что-либо соображать и концентрировался только на том, чтобы не упасть от дергающей боли в боку. Иногда, выныривая из глухого облака, он слышал рядом с собой напряженное дыхание своей спутницы, но она ни на секунду не остановилась и не пожаловалась. Она была немногим ниже его ростом, но впечатления особенно сильной не производила. Последние шаги, когда она подволакивала его к двери ближайшего в переулке дома, он уже полностью висел на ее плечах.

Она взялась за дверной молоток и быстро постучала.

— Мне надо исчезать, — сказала она виновато, наклоняясь к его лицу. — Если я наткнусь на стражу… в общем, будет скверно.

— Как… вас… зовут? — прошептал Ланграль. Он невольно протянул руку, словно желая удержать на мгновение коснувшиеся его плеч и щеки пахнущие какой-то горьковатой травой кудри.

Девушка чуть помедлила, губы ее приоткрылись, но тут же она снова их стиснула.

— Неважно, — сказала она наконец. — Прощайте, граф. Никогда не ходите один через Новый мост. И вообще не ходите один. У вас же есть друзья.

Легко поднявшись с колен, она стремглав бросилась в темноту переулка и оглянулась только на мгновение, крикнув:

— Передавайте привет Берси! Прощайте!

Такой Ланграль ее и запомнил на ближайшие несколько ночей, когда ему предстояло метаться в жару на постели и стискивать зубы, мучаясь лихорадкой от раны. Гордо откинув голову, она поворачивала за угол, и длинные рыжие пряди летели в воздухе за ее спиной, образуя облако. Чуть коротковатая верхняя губа слегка приподнималась в оскале, и она стискивала кулаки, прижимая их к груди.

Если в Круахане, не сохранившем заботами господина первого министра ничего подозрительного и чудесного, еще оставались ведьмы, то они должны были выглядеть именно так.

Герцог Тревис с утра мучился смутным раздражением. Конечно, его истинная причина заключалась в постоянно распухающих ногах и больном желудке, но он не желал себе в этом признаваться. Терзающие его болезни виделись ему признаками надвигающейся старости, а он не привык быть старым. Он хотел оставаться вечно энергичным и бодрым центром дворцовых интриг, всегда возражающим против официального мнения королевы и первого министра. Поэтому Тревис уверял себя, что его безумно раздражает предстоящее празднество, которое он зачем-то затеял по какому-то придуманному поводу, а особенно тот факт, что Морган с мелочной мстительностью пообещал явиться на бал, чтобы окончательно испортить Тревису настроение и нейтрализовать его ядовитые выпады в адрес канцелярии. К сожалению, у герцога были свои предрассудки относительно закона гостеприимства, которые не позволяли ему принимать первого министра в своем доме и одновременно гневно обвинять в преступлениях против цвета круаханского общества.

Тревис мрачно прохромал по залу из угла в угол, раздражаясь еще больше. Он вспомнил впридачу, что Бенджамен де Ланграль все еще не оправился от раны и поэтому сегодня вряд ли придет, а ему всегда было не по себе, когда рядом не было его постоянного советника. Одним своим присутствием Ланграль излучал холодное спокойствие, помогающее Тревису быть более хладнокровным и уверенным.

"Без Ланграля я точно сегодня наделаю глупостей", — пробормотал Тревис, ругаясь сквозь зубы, когда наступал на распухшую пятку. "Ну и пусть, пусть они все узнают".

Поэтому, когда слуга доложил ему о каком-то молодом человеке, который желает его видеть, Тревис обернулся к нему настолько гневно, что тот даже присел.

— Что еще за молодой человек? У него имени нет, что ли?

— Он сказал, что его зовут К-кэри, — пробормотал слуга, слегка заикаясь. Ему самому казалось непростительной наглостью являться к великолепному герцогу с таким простым именем. Несмотря на то, что ростом Тревис ненамного превышал Моргана и самым примечательным элементом в его внешности был выпуклый животик, своей бурной энергией и яростными выпадами он подавлял всех вокруг. — Кэри де Брискан.

— Какой такой Кэри? Я никаких Кэри знать не знаю. Что ему от меня надо?

— Он не пожелал сообщить, ваша светлость.

— Ну и гоните его в шею, — сурово буркнул Тревис, разворачиваясь и хромая в свой кабинет. — Можете даже спустить с лестницы, если понадобится. — На ходу он бормотал: "Всякий стыд потеряли… Являются всякие, как к себе домой. Тоже мне… Кэри, понимаешь".

В кабинете его ждал некоторый сюрприз — там у окна стоял и спокойно смотрел на улицу молодой человек в скромном дорожном костюме и шляпе с узкими полями.

— Кто вас сюда пустил? — рявкнул Тревис.

Молодой человек обернулся и изобразил изысканный поклон по последней моде, изящно взмахнув обеими руками. Правда, такая мода была принята в основном при айньском дворе.

— Меня никто не пускал, ваша светлость.

— Тогда как же вы сюда попали? — устало сказал Тревис, покачав головой. Внешне молодой человек напоминал пажа или курьера, в крайнем случае обедневшего дворянина, пустившегося в Круахан на поиски приключений. Но Тревиса сразу смутили его очевидно айньские манеры. В какой-то степени именно они помешали ему сразу крикнуть слуг и выбросить наглого посетителя в сад. Лицо молодого человека было не особенно запоминающимся. Говорил он тихим, чуть хрипловатым голосом. Единственное, что было заметно сразу — то, что он действительно очень молод.

— Я попал сюда по стене, — спокойно сказал молодой человек, показывая исцарапанные в кровь руки. — вы ведь не пожелали принять меня, ваша светлость, а мне было очень нужно вас видеть.

Руки у него были гораздо интереснее лица — очень маленькие, почти детские, с тонкими пальцами практически без колец, если не считать узкого темного ободка на среднем пальце.

Несколько мгновений Тревис смотрел на него недоумевающим взглядом. Что-то вертелось у него в голове, но он не сразу мог сообразить, что не так.

— Это вас зовут Кэри? — спросил он мрачно, когда понял, что суровыми взглядами неизвестного юношу не проймешь.

— Не совсем, — осторожно заметил молодой человек.

Он слегка помедлил, но потом решительно сдернул с головы свою курьерскую шляпу, в очередной раз демонстрируя роскошные рыжие волосы.

— Я могу назвать свое имя. Но может, вы и так догадаетесь, ваша светлость? Чтобы мне лишний раз его не произносить, а то за последние дни я поняла, что в Круахане оно непопулярно. Я вам никого не напоминаю?

— Не может быть, — пробормотал Тревис потрясенно.

Кудрявые волосы ярко-медного оттенка не слишком часто, но все-таки встречались в Круахане, равно как и серые, широко расставленные, блестящие глаза под абсолютно черными ресницами. Но этот высокий лоб с едва заметной складкой между бровей, словно постоянно чуть нахмуренных, этот упрямый слегка выдвинутый вперед подбородок с женственной ямочкой, не очень уместной на лице мужчины, но очень подходящей для молодой девушки. Эти высокие скулы и округлое лицо. Он ясно вспомнил, где и когда последний раз смотрел в это лицо — пять лет назад, на главной площади Круахана, когда его обладатель подошел к уже залитой кровью плахе и презрительно фыркнул, отбрасывая от шеи точно такие же рыжие волосы, отросшие в тюрьме.

— Поразительно, — Тревис чуть отступил, потом недоверчиво нахмурился. — Но мне кажется, вы играете на своем сходстве, детка, а это опасная игра. Зачем она вам нужна? Лучше бы вы были похожи на кого-то другого.

— Почему вы не верите, что это дейстительно я?

— Потому что вас загрызли собаки в лесу неподалеку от вашего замка.

— Ха, — задумчиво сказала Женевьева, в свою очередь внимательно разглядывая Тревиса. Пока было непонятно, чего в ее взгляде больше — осторожности или ироничной симпатии. — Еще неизвестно, кто кого загрыз. Я могу перечислить вам всех своих предков до семидесятого прадедушки, ваша светлость. Дальше мне, правда, будет уже не просто цитировать по памяти. Я могу рассказать, как выглядел каминный зал в нашем замке, если вы там бывали. Могу назвать любимое ругательство моего отца. Но если вы в душе склонны мне не верить, вы ведь не поверите и после этого.

— Вы давно в Круахане? — быстро спросил Тревис, начиная возвращаться к действительности.

— Пять дней.

— Вы знаете, что весь ваш род объявлен вне закона? Вас кто-нибудь видел?

— Увы, — все с той же задумчиво-ироничной интонацией сказала Женевьева. — Очень много разного народу.

— Вы уверены, что они вас не выдадут? Это надежные люди?

Тревис нервно пробежал по кабинету туда-сюда, даже почти не прихрамывая.

— Зависит от того, ваша светлость, как вы относитесь к властителям Круахана. Вы считаете господина первого министра надежным человеком?

Тревис резко остановился, чуть не задохнувшись.

— Что за… — последние два слова он поспешно проглотил. — Морган вас видел?

— Если отбросить ложную скромность и называть вещи своими именами, я бежала из-под ареста.

"Не надо было надевать с утра лиловые штаны, — подумал несчастный Тревис, берясь за голову обеими руками. — Они мне всегда приносят только неприятности".

— Пойдем, — сказал он вслух, кивая в сторону двери, ведущей в его второй, потайной кабинет. — И ты мне обо всем расскажешь.

Он пропустил Женевьеву вперед, нашаривая в кармане ключ от шкафчика с напитками. Он был уверен, что без двух-трех хороших глотков вина в голове у него так и останется полная сумятица.

Через два часа они все так же сидели у низкого столика в маленькой комнате без окон, стены которой были сплошь завешаны толстыми эбрскими коврами. Перед Тревисом стояла уже вторая початая бутылка, перед Женевьевой — почти нетронутый бокал. Уже несколько минут она молчала, позволяя герцогу себя внимательно рассматривать.

Она поражала его. Для своего времени Тревис был уже если не стариком, то весьма пожилым человеком, приближающимся к шестидесяти. Он встречал за свою жизнь огромное количество женщин, со многими был знаком довольно близко, с некоторыми еще ближе, чем следовало, с большинством вообще не желал знакомиться. Среди них попадалось немало женщин, любивших носить мужской костюм и даже умеющих весьма неплохо скакать на лошади. Встречались и весьма опасные фигуры вроде шпионок эбрского султана, тот почему-то всегда предпочитал женщин на этой должности, или пресыщенные валленские аристократки, от нечего делать вступавшие в армию. Поэтому его совсем не удивлял рассказ Женевьевы о ее приключениях. Его удивляла она сама. Он еще никогда не видел женщины, в которой было бы столько непонятной притягательной силы. Он чувствовал эту силу в каждом взмахе ее руки, в каждом повороте головы, Ее жизнь совсем не была безмятежной и легкой, события все время поворачивались против нее, но она каким-то образом всегда выходила из самой сложной ситуации. И дело здесь не в простом умении выживать, она словно управляла этими событиями. Не жизнь вертелась вокруг нее, а она вертела этой жизнью, пусть даже сама того не подозревая, пусть даже совершая ошибки, но в результате все равно все складывалось так, как она задумывала.

Одно время Тревис даже называл Жоффруа де Ламорака своим приятелем, потом, правда, они взаимно охладели к обществу друг друга. Тревис считал Жоффруа человеком пусть ярким, но в чем-то ограниченным. А его мечты о какой-то странной магической власти вообще казались Тревису сомнительными. Ну а после смерти внезапно обретенной жены Жоффруа вообще перестал общаться со старыми друзьями, погрузившись в только ему понятные интриги и планы. Где закончились эти планы — всем известно. Сначала Тревис испытывал искреннее горе после его казни. Потом, когда несколько месяцев он вздрагивал, видя проезжавший мимо дома отряд гвардейцев, — раздражение и страх. И меньше всего он мог предположить, что через пять лет он будет смотреть в серые глаза его дочери и невольно восхищаться ею.

— И что же ты собираешься делать дальше?

— Не знаю, ваша светлость, — искренне сказала Женевьева. — Может быть, вы мне подскажете.

— Зачем ты вообще вернулась в Круахан?

— Видите ли, — Женевьева задумчиво покрутила бокал в руках, — я довольно неплохо знаю расположение тайников во многих наших замках. Мне показалось, что гвардейцы не столь сообразительны, чтобы обнаружить их все. А мне было бы достаточно хотя бы одного, чтобы уехать подальше.

— Куда же ты хотела уехать?

— Не знаю, господин герцог, можно ли найти такое место, где женщине необязательно быть или чьей-то женой, или любовницей. Где она сама может выбрать, кем ей хочется быть.

— Например, наемной убийцей в Эбре, — немного резко сказал Тревис. — Им действительно, совсем не обязательно связывать себя с каким-то мужчиной. Они под личной защитой султаната.

— Я понимаю, что вас немного обижают мои слова, — задумчиво сказала Женевьева. — Обижают как мужчину. Но что же я могу поделать, если два последних года я была телохранителем пяти айньских князей, и каждый раз, когда они делали мне недвусмысленное предложение, мне приходилось все бросать и уносить ноги. Причем все они норовили не заплатить моего жалования. Если бы я действительно была Кэри де Брискан, все было бы гораздо проще, не так ли?

— Почему же ты все-таки убежала в Круахан, а не пошла на службу к шестому князю?

— Пятым был Ваан Эгген. Когда-то я приехала в Айну в его свите. Наверно, он спас меня, потому что мог тогда выдать круаханским гвардейцам, но не стал. Я испытывала к нему благодарность. Потом, я думала, он уже достаточно стар, чтобы обращать внимание на разные глупости. Я вернулась к нему. И, в общем… из благодарности я долго терпела.

— А потом?

— Потом я его стукнула бутылкой по голове, — глухо сказала Женевьева. — И не знаю, что с ним случилось дальше.

"Ваан Эггену же семьдесят пять, — подумал потрясенный Тревис. — Ничего себе".

— Мда, — сказал он вслух, — ну хорошо. Я подумаю, как быть дальше. А что ты делала эти дни в Круахане? После того, как бежала из тюрьмы?

— Ну в общем… — Женевьева слегка нахмурилась. — Ничего особенного.

— В самом деле? — Тревис чуть приподнял брови. — Послушай, я ведь пытаюсь тебе помочь. Мне важно знать, где ты была, кто мог тебя видеть. И кто соответственно может донести Моргану.

Он насторожился, услышав легкий стук в дверь.

— Кого еще несет сюда? — пробормотал он с легким испугом. — Послушай, детка… хм, дитя мое, иди-ка быстренько за ту портьеру. Я тебя позову, когда будет можно. Только не шевелись.

Он торопливо прохромал к дверям, повернул замок и облегченно вздохнул, увидев входящего Ланграля.

Бенджамен был намного бледнее обычного, а если учесть, что его вообще никогда не отличал яркий румянец, то теперь цвет его лица немногим отличался от листа бумаги, а под глазами залегли синие тени. Хотя держался он все также ровно и безмятежно, как всегда — только по слегка скованным движениям с левой стороны можно было догадаться о неладном и заметить тугую повязку под камзолом.

— Друг мой! — обрадованно воскликнул Тревис. Он хотел было радостно хлопнуть его по плечу, но вовремя спохватился. — Как хорошо… Но зачем вы пришли? Вам еще две недели нужно лежать в постели.

— Я достаточно неплохо себя чувствую, — сказал Ланграль, слегка улыбаясь, — чтобы пропустить такое знаменательное событие, как ваш праздник. Не могу же я дать господам гвардейцам повод для радости, что они надолго вывели меня из строя?

Тревис нахмурился и снова в своей излюбленной манере прошелся по кабинету, как всегда, когда был захвачен какой-то новой мыслью. Про Женевьеву, скрытую портьерой, он уже почти забыл.

— Да, — воскликнул он, взмахнув рукой, — я говорил об этом королеве. Я этого просто так не оставлю. Наемное убийство одного из лучших дворян в Круахане, без какой-либо причины…

— Ну мы же с вами прекрасно знаем, что причина есть, — спокойно пожал плечами Ланграль. Он подошел к столу и слегка приподнял правую бровь, увидев два бокала. — Я просто счастливо отделался, ваша светлость, только и всего. Но если бы они меня прикончили — весь Круахан на следующий день знал бы, что среди его лучших дворян, как вы изволили выразиться, попадаются подлые изменники, выполняющие поручения валленского герцога.

— Но вы же это делаете на благо всего Круахана! — патетически воскликнул Тревис. Было видно, что он довольно долго думал над этими словами и что они ему явно нравятся. — На благо несчастной страны, стонущей под гнетом ненавистного режима! На благо цвета нашего общества, которое подлый Морган всячески притесняет и лишает насущных прав!

Ланграль хмыкнул, глядя в спину своего старшего друга с некоторой снисходительной нежностью.

— Не совсем уверен в этом, дорогой герцог, — проговорил он тихо. — Скорее я делаю это из интереса и чтобы хоть чем-то занять свою жизнь. Иначе она будет казаться мне совсем бессмысленной. К тому же вряд ли нынешнему Круахану я смогу принести какую-то пользу. Приходится приносить ее другой стране.

— Ладно, — укоризненно покачал головой Тревис, — вы всегда слишком ироничны, Ланграль. Вы ни во что не верите, хотя кому бы, как не вам, благодарить небеса, судьбу, счастливый случай, не знаю, что еще, за свое спасение. Как вам удалось выжить в схватке с двенадцатью?

— Одиннадцатью, — поправил Ланграль. — Шависса там почему-то не было.

— Ну все равно, — Тревис нетерпеливо махнул рукой, — хотя странно. Я был уверен, что при его пылкой привязанности к вам он окажется в первых рядах.

— Не знаю, ваша светлость, — Ланграль оперся рукой о спинку стула. Было видно, что долго держаться на ногах ему все еще нелегко. — Я действительно не знаю, кого благодарить за свое спасение. Но даже если это судьба или промысел свыше — они в любом случае воплотились в конкретного человека.

— И вы даже не знаете, как его зовут?

— Ее, — поправил Ланграль, горько усмехаясь.

— Подождите, — Тревис потер лоб, словно пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли. — Так это правда, что Берси болтал о какой-то рыжей девушке? Я решил, что он напился от горя, что в тот вечер не пошел с вами, и поэтому несет абсолютный бред.

— Это правда, господин герцог, — Ланграль наклонил голову. — Она действительно меня спасла. Она появилась ниоткуда и не назвала своего имени.

— И она была рыжая? — уточнил Тревис.

— Да, у нее были рыжие кудри, довольно, кстати, редкого оттенка. Я таких ни у кого не видел.

Тут Тревис запрокинул голову и громко расхохотался. Впрочем, он вообще все делал громко, но тут он превзошел самого себя, вытирая выступившие слезы.

— Бенджамен, Бенджамен, — воскликнул он, на секунду прерываясь, чтобы вновь разразиться хохотом. — Поделом вам, это судьба вас наказывает. Учитывая вашу большую любовь к женщинам, оказаться обязанным одной из них…

— Подобные обязательства меня не очень смущают, — холодно сказал Ланграль, немного нахмурившись. Было заметно, что слова Тревиса не принесли ему радости. — В любом случае я ей ничего не должен, кроме жизни. Если бы я знал, кто она, я постарался бы побыстрее вернуть долг, только и всего.

— Ну что же, — торжествующе сказал Тревис, — думаю, что мне удастся вас познакомить. Надеюсь, что вы оцените мою услугу, Бенджамен де Ланграль.

— Я и так многим вам обязан, ваша светлость.

— Тогда прошу!

Тревис несколько картинным жестом откинул портьеру, открыв побледневшее лицо Женевьевы. Было видно, что она только что жадно смотрела в щелку, и огонь в ее глазах, ставших вдруг совсем большими, еще не погас.

Ланграль не очень умел удивляться. Его холодное лицо с правильными точеными чертами было просто не приспособлено для удивления. Поэтому внешне создалось впечатление, что он воспринял все происходящее как довольно удачное совпадение.

— Я счастлив познакомиться с вами, сударыня, — сказал он, поклонившись. Правда, в поклоне было довольно много скованности, но кто может упрекнуть раненого человека? — Мне кажется, вы имели честь утверждать, что мы больше никогда не увидимся?

Женевьева подняла на него глаза, полные тоски, а потом метнула яростный взгляд на Тревиса.

— Если бы это зависело только от меня, — сказала она, — то мы бы с вами и не увиделись.

— Вам настолько неприятно меня видеть?

— Нет, — шепотом сказала Женевьева. — Мне казалось, что это вам неприятно было бы увидеть меня.

— Вы ошибаетесь, сударыня, — голос Ланграля был безупречно вежлив. — Я был бы счастлив не только вас увидеть, но и услышать ваше имя, чтобы знать, кого я должен благодарить.

— Вы мне ничего не должны, — резко сказала Женевьева, вскинув голову.

— Кроме жизни, — он слегка улыбнулся, и взгляд его на мгновение потеплел. Где-то далеко, совсем на дне темных глаз появилось что-то похожее на отдаленную нежность.

— Меня зовут Женевьева, — сказала она хрипло.

— Графиня де Ламорак! — значительно добавил Тревис. Он некоторое время с плохо скрываемым изумлением смотрел на этих двоих, стоящих напротив и не сводивших друг с друга глаз. Женевьева была ему понятна — тем более что на Ланграля так реагировали многие девушки, это была обычная история. Но сам Бенджамен его удивлял. Конечно, на его лице ничего нельзя было прочитать, кроме вежливого равнодушия, однако поражал сам факт, что он более минуты смотрел на женщину, не отворачиваясь.

"Вот и твоя судьба решена, Бенджамен де Ланграль, — пробормотал про себя Тревис. — В общем-то, что самый старый из айньских князей, что самый упорный из женоненавистников Круахана — казалось бы, результат одинаково безнадежен, но все вы оказываетесь там же. Только тебе она вряд ли даст по голове бутылкой, это точно".

— Она дочь Жоффруа, — уточнил он еще на всякий случай.

Ланграль опять поднял бровь — высшая степень его удивления.

— Полагаю, вы понимаете, сударыня, чем рискуете, появившись в Круахане?

— У меня не было выбора, — прошептала Женевьева. — Я поэтому и пришла сюда, что… В общем, у меня больше никого…

— Она понимает, — торопливо сказал Тревис. — Дитя мое, посиди пока в моем кабинете, скажи слугам, что я велел никого не пускать. Гости уже собрались?

— Давно, — отозвался Ланграль.

— Ну неважно. А мы пока с тобой, граф, подумаем, что нам делать дальше.

Женевьева как-то растерянно двинулась к дверям. Внезапно из уверенной в себе и насмешливой особы она превратилась в беззащитную девочку с огромными сверкающими глазами.

— Будьте уверены, графиня, — сказал ей вслед Ланграль, когда она обернулась у дверей. — Моя жизнь принадлежит вам, можете располагать ею, как сочтете нужным.

Женевьева еле слышно вздохнула, опуская за собой портьеру. Даже в самом прекрасном сне она не могла мечтать, что он скажет ей такие слова. Но почему же его голос звучал настолько холодно, что ей захотелось застонать от безнадежности?

Двое, оставшиеся в кабинете, некоторое время молчали. По лицу Ланграля было видно, что он скорее борется с лихорадкой, чем размышляет о том, что делать дальше, хотя Тревис и призвал его к этому. А сам герцог медленно бродил от столика с бокалами к камину и обратно, обхватив себя руками за плечи, и лицо его принимало все более мрачное выражение.

— Да… — сказал он наконец. — Представь, Бенджамен, у меня с самого утра было самое мерзкое предчувствие.

Ланграль внимательно посмотрел на него. Постепенно на его лицо тоже легла тень, но это была скорее тень тревоги.

— Если я вас правильно понимаю, господин герцог, вы вовсе не рады видеть свою дальнюю родственницу целой и невредимой? Она вам приходится троюродной племянницей, если не ошибаюсь.

— Да, — все так же мрачно сказал Тревис. — По счастью, только троюродной. Но положения дел это не меняет. Знаешь, Ланграль, я очень не люблю совершать подлые поступки. Они вызывают у меня изжогу.

— А что вы собираетесь делать, ваша светлость?

— Ничего, — медленно произнес Тревис, подойдя к столику и наливая себе полный бокал. — Попросту ни-че-го. Сегодня в моем дворце очень много гвардейцев Моргана. Они все сделают за меня, и я не успею вмешаться.

Ланграль осторожно выпрямился, стараясь не сильно шевелить одним плечом и рукой. Все посторонние выражения исчезли с его лица, сменившись обычной холодной придворной вежливостью. Именно с таким лицом он всегда стоял сзади Тревиса на всех приемах, и его темные глубокие глаза равнодушно скользили поверх толпы.

— И что ты так смотришь? — неожиданно закричал Тревис, взмахнув руками. — Ты что, не понимаешь, на чем держится моя репутация противника режима и защитника истинных ценностей? Да стоит мне хоть на секунду наступить ногой на истинные интересы Моргана, и он меня уничтожит как букашку! Был Тревис — и никто даже не вспомнит на следующий день, где он был! Где сейчас отец этой девочки? И кого это волнует?

Он одним глотком выпил полбокала и радраженно отставил его в сторону.

— Пока я нужен Моргану, чтобы создать видимость какой-то свободы. К тому же на мои речи, как на огонь слетаются все глупые мотыльки, не понимающие, что сейчас лучше спрятать крылышки. Ты сам, Ланграль, такой же. Зачем ты тогда на приеме спросил Моргана про то, что случилось с Тенгри? Ты всерьез считаешь, что это ночное нападение связано с твоими валленскими делами? Да ему плевать на валленцев, пусть делают, что хотят. И на мои крики о свободе и правах дворянства ему в принципе наплевать. Есть одно правило — никогда не трогай личные интересы Моргана, и все в твоей жизни будет относительно хорошо.

— В самом деле?

— Я уже довольно старый человек, Бенджамен. И я неплохо разбираюсь в чувствах и интересах других. Наверно, это и позволило мне выжить. Помяни мое слово, в этой девочке тоже личный интерес Моргана. Так же, как и в виноградниках Тенгри. Хотя она интересует его по другой причине, нежели виноград.

Именно потому, что я старый человек, — продолжал Тревис, устало отворачиваясь и глядя на огонь, — я хочу жить спокойно. Ты осуждаешь меня, Бенджамен?

— Нет, ваша светлость, — спокойно сказал Ланграль. — Это естественно для человеческой природы.

— Но ты призываешь меня следовать не природе, а чести? Я правильно тебя понимаю?

— Нет, ваша светлость, — повторил Бенджамен, качая головой. — Я никогда не стал бы никого призывать к самоубийству.

— Однако сам ты поступил бы по-другому на моем месте?

— Просто моя жизнь не кажется мне слишком ценной, господин герцог.

Тревис долго и молча смотрел на своего молодого друга. Ему не надо было пытаться прочитать что-либо на его равнодушном лице — он достаточно неплохо его изучил за эти годы.

— И что ты сейчас собираешься делать, Бенджамен? — спросил он наконец, слегка вздохнув.

— Я хотел попросить у вас прощения, Видимо, я несколько переоценил свои силы, и моя рана открылась. Если это не нарушит ваших планов, ваша светлость, я бы отправился домой.

— Я не могу тебя удерживать.

Ланграль поклонился, таким же незавершенным поклоном, каким до этого кланялся Женевьеве. На секунду в его лице что-то дрогнуло — но скорее всего это была просто боль от задетой раны.

— Бенджамен! — голос Тревиса нагнал его уже у самой двери.

— Да, ваша светлость?

— Я не могу тебя удержать, — повторил Тревис с бесконечной тоской. — Но мне будет так тебя не хватать. Подумай, Бенджамен.

— Я думаю, что без меня ваша жизнь будет более спокойной.

— Послушай моего совета, не вмешивайся. Оставь все как есть. Значит, у этой девочки такая судьба. А если она ей не суждена — то она как-нибудь выкрутится. Она часто выходила невредимой из всяких ситуаций.

— Да, конечно, — сказал Ланграль с непонятной улыбкой. — Конечно, она выкрутится.

Уже спускаясь по лестнице, Женевьева поняла, что обстановка становится несколько напряженной. О перила опирались несколько гвардейцев, по площадке прогуливались еще трое. Она сделала несколько шагов и остановилась — на нижней ступеньке стоял человек в гвардейском мундире и слегка улыбался, подняв голову. Она легко узнала Моргана, хотя он выглядел странно без своего обычного костюма из ткани стоимостью с небольшой замок и бриллиантовых подвесок.

— Безмерно счастлив вас видеть, графиня, — сказал тот, делая приветственный жест. — Довольно странно, что вы так открыто разгуливаете по дворцу своего родственника. Видимо, вы совсем не боитесь за его репутацию.

Женевьева стиснула рукой перила. Взглядом она быстро проследила расположение гвардейцев за спиной — они взяли ее в довольно грамотное кольцо. Зато непонятное растерянное настроение, в которое она погрузилась, выйдя из кабинета, моментально исчезло, и она снова превратилась в готовое к прыжку животное. Верхняя губа слегка приподнялась — неплохо знавшие ее коллеги-телохранители и княжеские слуги в Айне поняли бы, что сейчас последует какое-то убийственное заявление.

— Вы тоже ходите по его дворцу, не скрываясь, ваше великолепие. И это портит его репутацию куда больше.

— Потрясающе! — сказал Морган, внимательно ее разглядывая. — За несколько дней ты наговорила мне больше дерзостей, чем все женщины за всю мою жизнь, но я готов тебе это простить. Можешь себе представить, мне это даже нравится.

— У вас странный вкус, ваша светлость. Одному из моих айньских князей тоже нравилось, когда его пинают сапогами и бьют плеткой. Только когда он предложил мне это проделать, я быстро устранилась.

Морган поднялся на несколько ступенек. Теперь он стоял выше Женевьевы и поэтому мог смотреть на нее слегка сверху вниз.

— Думаю, ты прекрасно понимаешь, что сейчас тебе не удастся так легко устраниться, как ты выражаешься?

— Почему же, — пожала плечами Женевьева. — Камера в Фэнге все еще свободна? Это довольно надежное убежище от вашего общества.

— Я перестал считать Фэнг надежной тюрьмой, — заметил Морган, слегка поморщившись. — Или, по крайней мере, я еще не нашел среди своих гвардейцев достойной кандидатуры, чтобы конвоировать тебя туда. Как оказалось, я не могу до конца доверять никому из них.

— Они просто следуют вашему примеру, монсеньор, не стоит их за это резко осуждать.

— Кстати, что ты сделала с Шависсом? Он до сих пор не может прийти в себя.

— У него, видимо, рассудок помутился от пьянства, — презрительно выпятив нижнюю губу, произнесла Женевьева.

— Одним словом, дорогая графиня, я убедился, что вы представляете серьезную опасность для душевного здоровья моей верной гвардии и более того, для спокойной обстановки на улицах вверенного мне города. Ввязываетесь в драки, — он укоризненно поджал губы, — общаетесь с сомнительными людьми. Я принял решение на некоторое время изолировать вас от общества.

— Какое же место вы подобрали для этой цели, раз Фэнг вас не устраивает?

— Пожалуй, лучше всего для этого подойдет мой охотничий домик в нескольких милях от Круахана. Там довольно мило, графиня, вам должно там понравиться.

Широко раскрыв глаза, Женевьева посмотрела в лицо Моргана. На его лице застыла странная улыбка — видимо, он старался сделать ее нежной, но для человека, который многие годы ограничивался небольшим набором чувств, это было непросто. Поэтому она выглядела неудачной и даже несколько отталкивающей.

— Видимо, вы слишком много работаете, монсеньор, — произнесла Женевьева, слегка поморщившись. — У вас начинаются перебои с памятью. Несколько дней назад вы уже делали мне подобное предложение и в принципе должны помнить мой ответ.

— Я его помню, — ответил Морган, в свою очередь несколько нахмурившись. — Но я его просто не принимаю. Своим ответом ты хочешь причинить себе зло, а я этого не хочу.

Женевьева чуть попятилась назад и прижалась к перилам.

— Вы утверждали, что являетесь противником насилия, монсеньор.

— Знаешь, — сказал Морган, окидывая взглядом ее фигуру, — когда я смотрю на тебя, мне уже это как-то неважно. Странно, правда? Я сам не понимаю, что ты со мной делаешь. Но ни к одной женщине я никогда так не стремился, как к тебе. А ты можешь легко представить, сколько женщин начинали расстегивать платье, только войдя в мой кабинет.

— Лучше уж я не буду этого представлять, у меня слишком богатое воображение. Меня может затошнить.

— Помолчи, — Морган положил руку ей на плечо. — Неужели тебе безразлично, что я тебе говорю? Весь Круахан лежит у моих ног, как ковер, и я могу наступать, куда хочу. А я волновался, как мальчишка, перед тем как тебе это сказать. Я чувствую к тебе что-то особенное, понимаешь?

— К сожалению, монсеньор, я никогда не была понятливой в таких вещах, — сказала Женевьева, пожав плечами. — А когда начинала понимать, было только хуже. Спросите у Ваан Эггена.

Морган опять улыбнулся. Теперь улыбка гораздо больше ему подходила — в ней была самонадеянность, смешанная с какой-то слащавостью.

— Не бойся, я не повторю его судьбы. Я заблаговременно уберу все бутылки и вообще все тяжелые предметы.

Он оглянулся назад, на подающего ему знаки гвардейца.

— Прошу простить, графиня. Я должен все-таки ненадолго осчастливить собравшихся своим присутствием. Не думайте, что у вас получится бежать — дворец окружен. На каждый метр ограды приходится по одному гвардейцу. А пока не стесняйтесь, чувствуйте себя свободно. Если вы вдруг захотите с кем-то попрощаться — пожалуйста, я не буду вам мешать.

— Мне не с кем прощаться, — сказала Женевьева, отворачиваясь. — У меня нет друзей в Круахане.

Морган усмехнулся. Потом поднял руку, желая потрепать ее по щеке, но что-то в ее взгляде его остановило. Тогда вместо этого он небрежно поклонился и отправился вверх по лестнице, сопровождаемый гвардейцами.

— Мне кажется, что вы не совсем справедливы, графиня. Я знаю по крайней мере нескольких ваших друзей в Круахане.

Голос доносился снизу из-под лестницы. Вздрогнув, Женевьева резко перегнулась через перила. На самой нижней площадке стоял Ланграль со своим обычным хладнокровно-безразличным выражением лица. Если бы не голос, произносивший эти слова — низкий глубокий голос, который она теперь узнала бы всегда, — она решила бы, что ей все это померещилось. Но Ланграль был самый настоящий, такой же, на кого она смотрела в щелку портьеры в кабинете Тревиса. Рядом с ним из-под лестницы выглядывал Берси, взиравший на Женевьеву снизу вверх с восторженным выражением в распахнутых голубых глазах. Его взгляд напомнил ее собственный, каким она смотрела на Ланграля, и она невольно нахмурилась. Третьим был, разумеется, Люк, раскланявшийся очень изящно, но почему-то Женевьеве показалось, что он наполовину отсутствует.

— Вы все слышали, — сказала она безнадежно.

— На этой лестнице очень интересно разносятся звуки, — спокойно заметил Ланграль. — Если стоишь внизу, то прекрасно слышно, о чем разговаривают на верхней площадке.

— Тогда, наверно, вы понимаете, граф, что называться моим другом сейчас очень невыгодно? Я, конечно, благодарна вам, но предлагаю забыть о ваших словах, пока не поздно.

— Ни за что! — горячо воскликнул Берси, взмахнув рукой. — Вы еще нас плохо знаете!

— Я была бы счастлива узнать вас лучше, — Женевьева наклонилась с лестницы, — но боюсь, что вам это не принесет счастья, а только неприятности.

— Видите ли, графиня, — все таким же спокойным тоном заметил Ланграль, — если бы вы нас узнали ближе, то поняли бы, что имеете дело с людьми, довольно равнодушными к собственной выгоде. Что действительно постоянно приносит нам неприятности, но от вас уже не зависит.

— Но по крайней мере не я являюсь их причиной, — тихо, но упорно произнесла Женевьева.

— Милая графиня, — вмешался Люк, — поскольку вы в свое время имели несчастье спасти жизнь этим двоим по очереди — о чем вы несомненно пожалеете еще не один раз, если проведете некоторое время в их обществе, — он легко увернулся от Берси, намеревающегося ткнуть его кулаком в бок, — так вот, поэтому они в разговоре с вами не смеют проявить достаточной настойчивости, несмотря на то, что время дорого. Поэтому позвольте, это сделаю я, ибо менее всех отягощен нелегким грузом благодарности.

Так вот, кого вы видите перед собой? Вы в Круахане недавно, иначе знали бы, что про нас говорят. Любой, кто причинил зло одному из нас, считается личным врагом каждого. Любой, кто сделал добро одному из нас, вправе рассчитывать на благодарность и дружбу каждого. Я не слишком высокопарно выражаюсь? А то Ланграль меня все время высмеивает.

— Ну что вы, — сказала Женевьева, не сводя глаз с внезапно посерьезневшего маленького человека.

— До сих пор мы обычно спасали друг друга сами. В общем. как-то обходились без посторонней помощи. А теперь получается, что каждый из нас обязан вам жизнью дважды. Это значительный долг, милая графиня. Неужели вы позволите нам зачахнуть в тоске от того, что мы его не исполнили? Клянусь небом, если вы откажетесь принять нашу помощь, нам будет проще за ближайшим углом завязать драку с первым попавшимся гвардейцем и подставить грудь под его шпагу. Я все верно сказал, Берси?

— Забери меня демоны, — уверенно сказал Берси, — раньше я не понимал, что поэзия может на что-то сгодиться. Но если все поэты такие убедительные…

— Просто Люк долго тренировался в убеждении женщин, — заметил Ланграль, усмехаясь.

Женевьева вспыхнула.

— Если вы мечтаете напороться на шпаги гвардейцев, то это я вам в любом случае гарантирую. Разве вы не слышали, что сказал его великолепие Морган? Они висят на ограде дворца как груши.

— Знаешь, Ланграль, она мне нравится, — неожиданно сказал Люк. — пожалуй, я ей даже почитаю свои стихи. Мне кажется, она способна их понять.

— В отличие от тебя, — фыркнул Ланграль. — Ты, наверно, хочешь, чтобы она тебе объяснила, о чем там все-таки говорится.

— Если бы за каждые ваши гнусные слова, Бенджамен де Ланграль, я поступал бы с вами менее снисходительно, во всем Круахане не хватило бы каменных плит вам на могилы, — торжественно ответил Люк, поднимая подбородок.

— Графиня, — продолжал Ланграль, чуть отодвигая обиженного Люка, — с гвардейцами мы общались достаточно часто, чтобы не надеяться, что они проводят нас в путь с пожеланиями счастья.

— Когда мы втроем, — решительно заявил Берси, наглядно выдвигая шпагу из ножен, — я не позавидую тому, кто встанет у нас на дороге.

— Что вы предлагаете?

— Мне кажется, что Круахан не оказал вам достаточного гостеприимства. Может, стоит поискать его в других странах?

Женевьева горько усмехнулась.

— Господин де Ланграль, неужели вы думаете, что я рискнула бы приехать в Круахан, если бы в других местах встречала лучший прием?

— Но все-таки стоит попытаться. Я, например, знаю нескольких людей, которые будут счастливы оказать вам гостеприимство.

— И где же именно?

— В Валлене.

Женевьева задумалась.

— Надо полагать, вы собираетесь дать мне с собой рекомендательное письмо?

— Нет, графиня, я собираюсь сам проводить вас в Валлену — для верности. Тем более у меня там есть кое-какие дела.

— Вы понимаете, во что вы ввязываетесь? Даже если сейчас мы вырвемся из дворца, в чем я сомневаюсь, за нами будет погоня. Обратного пути в Круахан у вас уже не будет. Вы себя обрекаете на изгнание — зачем?

Ланграль только пожал плечами, считая разговор бессмысленным.

— Ради справедливости! — пылко воскликнул Берси.

— Между прочим, в Круахане стало очень скучно, — вальяжно заметил Люк. — Последних гвардейцев, более или менее умеющих держать шпагу в руках, вывели из строя вы, милейшая графиня, при незначительной помощи этого несчастного, — он кивнул в сторону Ланграля. — Кроме того, мне что-то подсказывает, что женщины в Валлене гораздо больше оценят тонкую душу настоящего поэта.

— В общем, выезжаем, — буднично подвел итог Ланграль. — Люк, иди в конюшню, выведи трех лошадей и жди нас за оградой.

— И вы его отпустили одного? — потрясенно спросила Женевьева, глядя вслед быстро исчезающей за углом маленькой фигурке. — А если его попытаются остановить?

— По странной случайности, дорогая графиня, каждый, кому приходила в голову мысль остановить Люка, умирал раньше, чем мог ее додумать до конца. Не говоря уже о том, чтобы привести ее в исполнение. Так что лучше подумайте о нашей судьбе. Первый патруль за поворотом.

— Но вы же ранены! — почти крикнула Женевьева, наконец полностью осознавшая, что им предстоит. — Вы не сможете…

— В том, что они меня только ранили, и заключалась их роковая ошибка, — сквозь зубы процедил Ланграль, вытаскивая шпагу из ножен левой рукой. Было видно, что ему это не очень приятно, но его глаза загорелись опасным огнем. — Лучше было бы меня убить на месте. А теперь я постараюсь доставить им немало сладостных мгновений, поверьте мне.

Первый заслон они преодолели довольно легко, если не считать того, что гвардейцы подняли тревогу, и теперь впереди их ждала веселая встреча. Они бежали по дорожкам сада, направляясь к задней калитке — Ланграль, хорошо знакомый со всеми явными и тайными путями, вел их уверенно. Сумерки наступили как-то мгновенно, хоть и не до конца стемнело, но тени резко удлинились.

Еще издали Женевьева быстро посчитала всех маячивших у ограды, и невольно на секунду замедлила бег.

— По крайней мере, нас уважают, — заметил Берси со странным удовлетворением в голосе.

Женевьева поудобнее перехватила рукоять шпаги. Ее снова охватило такое же непонятное чувство, которое она впервые испытала на площади, когда дралась, защищая раненого Ланграля — смутный восторг и упоение боем, какого она никогда не испытывала раньше. Айнские князья постоянно сражались друг с другом исподтишка и открыто, и телохранители совсем не напрасно получали у них свое неплохое жалование. Но поднимая шпагу в Айне, Женевьева просто равнодушно оценивала противника и стремилась побыстрее с ним покончить, как ее учил Эрнегард в свое время. Сейчас же ей невольно захотелось, чтобы схватка длилась дольше, потому что она точно знала, что пока она держит шпагу в руках, темные глаза будут следить за ней не отрываясь. Пусть так, пусть хотя бы в бою, пусть только пока ей грозит опасность, но он все-таки смотрит на нее.

Берси тоже сражался напоказ, но его усилия были гораздо более тщетны — Женевьева совсем не глядела в его сторону, несмотря на то, что он в своих бурных натисках превзошел сам себя. Ланграль двигался подчеркнуто аккуратно, как в фехтовальном зале, но поскольку он держал шпагу в левой руке, противников это все равно смущало.

В какой-то момент он повторил один из приемов Женевьевы, нырнув под руку противника и быстрым движением выбив у него шпагу. Она широко раскрыла глаза, и воспользовавшись этим замешательством, Ланграль схватил ее за рукав и потащил за собой.

— Быстрее, иначе они перекроют городские ворота!

Мокрые ветки кустов ощутимо хлестнули ее по лицу, и капли посыпались на шею, заставив поморщиться. Некоторое время она просто бежала за Лангралем по каким-то зарослям, стараясь ровно дышать, потом внезапно ткнулась лицом в бок лошади и сама удивилась тому, насколько быстро всунула ногу в стремя, и чьи-то руки подтолкнули ее в седло…

— Эй, не спите там, — услышала она голос Люка и поняла, что прижимается к шее коня, отпуская поводья. Маленький отряд галопом пронесся по Новому мосту и вылетел в ворота прежде, чем стражники успели что-либо сообразить.

— Вот что интересно, графиня, — услышала она рядом с собой голос Ланграля. Ветер свистел у нее в ушах, а его интонация звучала так же ровно, как на дворцовом рауте. — Вы в совершенстве владеете техникой беспощадных. Я, разумеется, не буду спрашивать, при каких обстоятельствах вам удалось ее постичь. Но вы ни разу не употребили ни одного смертельного приема, и это удивляет меня гораздо больше.

— Я тоже не стану спрашивать, откуда вам известен по крайней мере один прием этой же школы. — прокричала Женевьева. — Он, может, тоже не самый убийственный, но его не открывают первому встречному.

— Я с легкостью могу вам ответить. Мне его показал один человек, он называл себя простым учителем фехтования, но вряд ли он на самом деле им был. Он пообещал, что этот прием не один раз спасет мне жизнь, и оказался абсолютно прав. До сих пор не понимаю, почему он мне его показал — ведь беспощадные ничего не делают из простого чувства симпатии.

— Его звали Эрнегард?

— Похоже, что у нас с вами были общие учителя, графиня.

— Да, — Женевьева опустила голову, и некоторое время они скакали молча, только копыта мягко стучали по пыльной дороге. — Были.

— С ним случилось что-то плохое?

— Он помог мне бежать из нашего замка, когда его захватили гвардейцы. Он отдал мне запасную лошадь и шпагу, а сам остался драться с двадцатью.

— Если когда-нибудь у нас будет время, графиня, — вмешался Берси, — вы не откажетесь рассказать, как вообще вам удалось спастись? Все в Круахане были уверены, что вы погибли при штурме.

— Я расскажу. Но только если вы все перестанете ко мне обращаться так официально. Вы же сами сказали, — Женевьева обернулась к Люку, ища поддержки, — будто нас теперь многое связывает. — Они как раз проезжали узкий деревянный мост, поэтому лошади невольно замедлили бег. — И у нас еще столько предстоит впереди. По крайней мере, до Валлены… никто не знает, что будет потом, я хотела бы, чтобы вы считали меня… своим другом.

— Я буду только счастлив, — наклонил голову Люк, и даже в сумерках были хорошо заметны озорные искорки в его глазах. — А уж как Берси обрадуется, трудно передать словами. Смотрите только, чтобы он не попытался злопотреблять священными узами дружбы.

— Я тебе шею сверну, — ласково пообещал Берси, но так как их разделяла лощадь Женевьевы, то эти слова так и остались простой угрозой.

— А вы? — Женевьева повернула голову к Лангралю.

Тот пожал плечами со своим обычным равнодушным спокойствием.

— Если это вам доставит удовольствие, пожалуйста. Но я бы на вашем месте подумал о более насущной задаче, которая стоит перед всеми нами.

— Какой задаче?

— Остаться в живых.

— Что мне в вас особенно нравится, Бенджамен, это несокрушимый оптимизм, — пробормотал Берси.

— Ланграль страшный человек, — заметил Люк, заговорщицки наклонившись к Женевьеве. — Я, конечно, его нежно люблю, но иногда он меня просто пугает.

Женевьева закусила губу и выпрямилась в седле. Они вырвались на открытое место и одновременно пришпорили коней. Над дорогой медленно вставала розово-желтая луна, освещая редкие рощи, пригибающуюся под ночным ветром траву и четверых всадников, несущихся во весь опор. Впереди была ночная скачка, когда ничего не видишь перед собой, кроме ушей коня и темной полосы дороги. И Женевьева была счастлива, что все сосредоточились на скачке, и никто не видит ее лица, по которому катятся слезы.

Впрочем, может, они были от встречного ветра?