Глава 9

— Мама, а кто такой эрбат?

Девочка задала этот вопрос, когда мы все видели за ужином. Стол, как всегда у Райсы, был завален всякими вкусностями, приготовленными так, что хоть пальчики облизывай. Ну, мы и уплетали так, что за ушами трещало. Как всегда, нам было хорошо и спокойно под сенью этого бедного домика. Вен опять был в центре внимания, и только что рассказал нам смешную историю из своего детства. Мы только закончили вытирать слезы от смеха, как прозвучал этот детский вопрос, и в туже секунду в комнате возникла напряженная тишина.

— Дая, перестань! Зачем тебе это знать? — растерялась Райса.

Забыла сказать, что дочку Райсы тоже звали Дая, как и мою сестрицу. Правда, девочку я называла полным именем — Даян. Ласковый, непосредственный ребенок, очень похожий на ту добрую малышку, какой сестрица была в детстве. Меньше всего я ожидала услышать от нее вопрос об эрбате.

— Но мне интересно! Днем к нам приходила тетушка Кей. Она сказала, что на этой неделе в городе поймали уже второго эрбата. А когда я спросила ее, кто это такой, то она сказала — сумасшедший. Но я знаю, что тетушка приврать любит, и не всегда говорит правду. Она, когда не знает ответа, всегда придумывает что — нибудь из своей головы. Мама, ты же помнишь, тетушка нас уже несколько раз обманывала. Вот я и хочу узнать, кто это такой — эрбат, и за что их ловят? Если это сумасшедший, то почему он ходит по улицам, а не сидит дома под замком?

Хороший вопрос! Иногда детки такое спросят, что не сразу сумеешь правильно ответить. Самое интересное в том, что все вокруг сидят, уткнулись в тарелки, и не знают, что сказать. А ведь, действительно, днем у Райсы была гостья. Я-то после обеда решила вздремнуть, так что ее приход проворонила. Насколько я поняла, это была соседка, которая приметила, что в тихом домике по соседству появились незнакомые люди и, не в силах сдержать любопытство, заскочила как бы по делу. Ну, я спала, Дан не спускался с чердака, так что все внимание нежданной гостьи было сосредоточено на красавце Вене, который в то время сидел на кухне, и, как обычно, был обезоруживающе хорош. Соседку, как сказала мне Райса, еле выпроводили, никак уходить не желала. Как бы завтра не вздумала вновь подойти… А на детский вопрос об эрбате, судя по всему, придется отвечать мне.

— Даян, тетушка не совсем права. Здесь несколько иной случай. В двух словах этого не расскажешь. Впрочем, если тебе это действительно хочется знать… Я попытаюсь объяснить тебе, кто это такой — эрбат, а если скажу что не так, то остальные меня поправят. Я ведь тоже об этом не очень хорошо знаю. Согласны?

Окружающие дружно закивали головами, отводя глаза в сторону. Я их понимаю, никому не хочется обижать человека, рассказывая о нем такое, что тому никогда бы не хотелось услышать.

— Хотя, возможно, тебе еще рано знать о таких вещах. Может, твоя мама не одобрит того, что я могу тебе сказать? Видишь ли, девочка, в этом мире очень много зла, и не все, что в нем происходит, предназначено для детских ушей.

— Ну, Лия, ну, пожалуйста, ну расскажи! Мама, ты ведь не против?

Райса лишь неопределенно пожала плечами, не глядя на меня.

— Рано или поздно, но знать о таких вещах надо… Расскажи. Я не возражаю.

— Видишь ли, Даян, я и сама не так давно точно узнала, что означает это слово — эрбат, и кто они такие… Нет, слышать я о них и раньше слышала, то так же, как и ты, краем уха. Где-то, кто-то, что-то скажет… Впрочем, тут следует начать издалека. А эта история берет начало много веков тому назад, неизвестно в какой из южных стран…

— Тут я тебя поправлю — вздохнул Дан, — Уже доказано, что это все началось именно в Нерге, стране колдунов. Только извращенный ум темных магов мог придумать нечто подобное.

— Согласна. Так вот, вначале кому-то из этой темной братии пришла в голову хорошая, как они считали, идея: облегчить жизнь множеству бедных семей. Дело в том, что большинство южных стран славится многодетными семьями. Иметь в одной семье пятнадцать — двадцать детей считается нормой. С одной стороны дети — это благодать Небес. А с другой стороны… Только представь себе, как невероятно сложно вырастить, накормить, одеть, обуть такое семейство! Часто родители в столь многодетных семьях бились день и ночь, да все никак из нужды вырваться не могли. Наверное, от такого количества детей в семье и отношение к ним не столь трепетное: у родителей просто не хватает на всех ни времени, ни сил. Доходило до того, что сами же родители продавали детей, или даже выгоняли наиболее слабых или болезненных из дома для того, чтоб суметь вырастить остальных! А если умирал кто из родителей, то судьба осиротевших детей была совсем страшной. В лучшем случае они жили на положении слуг у родственников. Остальных, опять — таки, или продавали в рабство, или же их просто-напросто выгоняли из дома. Выживайте, как хотите!

— Ой! — прижала руки к щекам Дая.

— Вот именно тогда одним из могучих колдунов (да не вырвется он никогда из самых страшных закоулков Бездны!), и был изобретен особый ритуал, или обряд (или как там его назвать — не знаю), под названием эценбат. Как мне сказали, в переводе с древнего языка это слово означает "подчинение". Темное братство сочло, что для многодетных семей это является наилучшим выходом из положения.

— Вообще-то правильный перевод означает "полное подчинение" — бросил Вен.

— Это слово, оно какое-то неприятное… — вздохнула Даян.

— Суть этого слова куда хуже. В сотни раз. В семье родителями добровольно отбирается один из детей, желательно самый крепкий и здоровый. После этого темные жрецы проводят над ним этот обряд — эценбат, от чего у того в корне меняется как психика, так и отношение к жизни. Он становится тихим, безответным человеком со сломанной волей, у которого в жизни только одна цель, одно стремление — работа на свою семью. И только одно желание — чтоб на него не сердились. Такого человека называют батт — домашний раб. Это замкнутые, молчаливые, трудолюбивые сверх всякой меры люди, почти не знающие усталости. Они работают практически без отдыха день и ночь, чуть ли не до полного изнеможения, причем остальные члены семьи обязаны жестко, если не сказать, жестоко, с ними обращаться. Суровость по отношению к баттам заложена в самом обряде: чем хуже с ними обращаться, тем лучше они будут работать, тем более что для сна баттам хватает двух — трех часов в день. Впрочем, если потребуется, они могут не спать по нескольку дней подряд. Если баттов обучить какой-то работе — например, кузнечному делу, или гончарному, то они очень часто достигают в нем редкого мастерства. А в целом батт представляет собой забитое, безвольное существо, которым помыкают все, кому не лень. Одним словом — раб.

— Ужас!

— Кстати, тут очень важна одна вещь: превратить человека в батта могут только люди одной с тобой крови: отец, мать, бабка с дедом, ближайшие родственники… Доходило до того, что в одной семье бывало по нескольку баттов одновременно, правда, они все были разного возраста. К бесплатным и умелым рукам быстро привыкаешь, а их родителям с возрастом без помощи баттов уже невозможно обходиться.

— А зачем в одной семье так много рабов? К тому же это их родные дети!

— Чтобы остальным жилось легче. Но самое ужасное не в этом. Одна из основных причин того, что во многих семьях имелось по нескольку баттов, состоит в другом. Увы, но каждый из тех бедолаг, кого подвергли обряду превращения из человека в батта, живет только до тридцати лет, и не более того. Это предельный возраст их жизни. За все века не было ни одного случая, чтоб батт прожил хоть на полгода дольше того предельного возраста. Самое большее, что им было отпущено — пара месяцев после тридцатилетия. С чем это связано, в чем причина их столь короткой жизни — об этом не знает никто. Говорят, над решением этого вопроса бились многие колдуны, да все без толку. Так вот, об баттах… Считается, что за все годы их тяжелой, обездоленной жизни, за все понесенные унижения им дана малая, но награда: они все тихо и без мучений умирают во сне. И вот представь себе: за многие годы жизни батта в их семье все родственники привыкли к лишним рабочим рукам в хозяйстве, к постоянной помощи, к тому, что в семье имеются безотказные рабочие руки… И вдруг все, помощи не стало! Умер главный работник, незаменимый помощник в хозяйстве. Мириться с этим и безропотно принять случившееся очень сложно, почти невозможно, особенно для тех, кто без этой постоянных рабочих рук уже никак не может обойтись! Вот оттого-то во многих семьях имелось по четыре — пять человек, с разницей в возрасте в несколько лет, подвергнутых обряду эценбата…

— Но зачем?

— Чтоб после смерти одного всегда бы имелся другой работник, если можно так выразиться, ему на смену… К бессловесным рабам привыкаешь, начинаешь относиться к ним, как к мебели…

— Да как они так могут поступать?!

— Могут, как видишь. Тем более что в начале его применения эценбат подавался как решение всех бед: пожертвовать одним ребенком ради блага остальных. Кстати, за века этот обряд (или ритуал), как раковая опухоль, настолько широко распространился и укоренился среди многих южных стран, что с ним были вынуждены начать бороться даже Правители этих самых стран. Эценбат стал принимать уж слишком уродливые формы. Доходило до того, что некоторые так называемые родители превращали в подобных бессловесных созданий почти каждого из рождающихся у них детей просто для того, чтоб самим жить без нужды, не работая, хозяином и господином в своем маленьком мирке. Я уж не говорю о том, что раб — батт ценился на рынке выше обычного раба, потому что проку в хозяйстве от него не в пример больше. Проще говоря, находились и такие уроды, что стали специально превращать своих детей в баттов ради выгодной продажи. Доходило до того, что даже родственники воровали друг у друга детей… За несколько сотен лет после того, как был изобретен этот жуткий обряд эценбат, он сумел очень сильно ослабить те страны, где его применяли.

— А отчего?

— Суди сама. Самые здоровые и крепкие дети отбирались для превращения их в баттов — никому не нужен слабый или больной работник. Причем таких здоровых детей отбиралось почти в каждой семье по нескольку человек. Однако не каждый ребенок может вынести этот ритуал. Из каждых десяти — пятнадцати человек, подвергаемых этому обряду, один — два умирают сразу после него. А все остальные батты, повзрослев и достигнув тридцати лет, умирали бездетными — у тех, кто подвергся обряду эценбата, никогда не бывает детей. Как следствие, медленно, но верно, население в этих странах стало сокращаться, да и сам народ, если можно так выразиться, стал мельчать, вырождаться. Постепенно хирели ремесла, приходили в упадок наука, искусство… Я уж не говорю про общее падение нравственных устоев, разрушение семейных ценностей, рост взаимной ненависти и неприязни даже среди близких людей. Количество человеческих трагедий просто не поддается исчислению. Зато буйно расцвело бродяжничество и бандитизм: как это не печально звучит, но часть детей, насмотревших на горькую и короткую жизнь баттов, бежала из родного дома куда глаза глядят, как только возникала угроза превращения в домашних рабов их самих. Но окончательно у Правителей кончилось терпение в отношении этого обряда лишь тогда, когда в один прекрасный момент они поняли, что едва — едва, и с великим трудом могут из числа своих подданных собрать армию, необходимую для самой простой обороны. Не хватало обычных людей. Зато баттов было столько, что из их числа легко можно было собрать не одну, а несколько армий. Да только не годятся они в солдаты — безвольные люди со сломанной психикой много не навоюют. Тогда повсеместно был издан указ, запрещающий иметь более одного батта в семье. Второго можно было заиметь лишь в случае смерти первого — и не иначе! А общее недовольство таким указом весьма жестко искоренялось. Конечно, сразу со всем этим было не справиться, но, тем не менее, со временем ситуацию переломили в лучшую сторону. Правда, не до конца. То, что прививалось веками, за десятилетия не исправишь. В общем, худо — бедно, но с этим борются, хотя полостью избавиться от эценбата не получается. Кое-где, все в тех же южных странах, по-прежнему считают невозможным в семьях обходиться без помощи батта.

Я замолчала. Даян сидела с широко открытыми глазами. Конечно, в некотором роде она воспринимает мой рассказ как страшную сказку. Ну и пусть…

— А дальше?

— Дальше… Видишь ли, девочка, человека до конца изучить невозможно. Да и люди все разные. К чему я это говорю? Все дело в том, что нередки случаи, когда батт выходит из повиновения. Он как бы скидывает с себя рабские цепи, перерождается в свободного человека, не скованного никакими страхами. Причем если это — выход батта из повиновения, с кем-то из них происходит, то уже навсегда.

— А отчего это случается?

— Никто не знает, как и отчего. Все люди разные, у каждого свой характер, своя психика… Ты видела когда-нибудь механические игрушки?

— Конечно! У наших соседей есть музыкальная шкатулка. Когда ее открываешь, она начинает играть веселую музыку. Эта шкатулка мне так нравится! Но она очень дорогая. Поэтому соседи ее только показывают, а в руки никому не дают — вдруг кто сломает ненароком!

— Вот и здесь так же. Работает тихий, забитый человек на благо своей семьи, к нему относятся, как к скотине, и вдруг что-то ломается в тщательно отлаженном механизме. Как в той музыкальной шкатулке… Можно сказать, нечто внутри человека внезапно разбивается вдрызг. Чаще всего это происходит от сильного нервного потрясения. За какой-то миг батт превращается в эрбата. На старинном языке это слово — эрбат означает "вышедший из повиновения", или, как там… Не знаю точный перевод.

— Это слово — эрбат имеет два значения, если делать более правильный перевод с древнего языка, — снова вступил в разговор Дан. — Первое, действительно, означает "вышедший из повиновения". Но более верное и правильное значение слова эрбат — "пленник дорог".

— Да. В одно мгновение человек будто скидывает с себя оковы, наложенные темным обрядом. Такое впечатление, что вместо этого рождается другой человек — свободный, бесстрашный, не обращающий внимания на законы и условности. Бывший раб, внезапно ставший эрбатом, словно наверстывает все то, что им было упущено за все годы прошлой жизни. Для таких людей становятся ненавистными как сам отчий дом, так и жизнь в нем, а вместе с тем и весь труд и вся та работа, которой они занимались раньше. Прежнее молчание сменяется дерзостью, почти полностью пропадает чувство страха, ими обуревает жажда странствий, и, не осознавая того, их притягивают к себе дороги. Эти люди без жалости бросают все — семью, работу, дом, и уходят бродить по свету. Отныне дороги и свобода для них куда важнее всего того, чем они занимались раньше. Да и было бы им что жалеть… Эрбаты маловосприимчивы к боли, их раны легко и быстро заживают, много быстрее, чем это происходит у обычного человека. Эти люди готовы ввязаться в любую заварушку, не могут жить без чувства опасности. Говоря грубо, от воздуха свободы им просто сносит башню. И в жизни у них отныне одно, но всепоглощающее желание — ходить о свету, путешествовать… Единственное, что им отныне хочется — это узнавать мир, бродить по ранее неведомым им местам.

— Так это хорошо! Пусть они идут себе, куда захотят! Неужели они этого не заслужили?

— К сожалению, хорошо далеко не все. За свое освобождение эрбаты очень дорого платят. Ведь то, что ломается в их душе, не проходит просто так, без последствий, причем страшных последствий. Если эрбат разозлится, или выйдет из себя, то на короткое время он становится страшен, совершенно неуправляем. Проще говоря, у эрбатов бывают периоды (правда, к счастью, довольно кратковременные), когда они не помнят ни себя, ни своих поступков. Впрочем, и за это короткое время они успевают наломать столько дров, что страх перед эрбатами вполне обоснован! Любому со стороны покажется, будто человек действительно внезапно сошел с ума, обезумел. Дескать, произошло буйное помешательство, или еще что того похуже…

— Оттого их и называют сумасшедшими?

— Да. Можно сказать, что в эти несколько минут приступа эрбат теряет не только человеческий облик, но и разум. У него будто меняется сознание, или, вернее сказать, на какое-то время он действительно становится безумцем. Эрбату кажется, что его окружают не обычные люди, а враги, звери, чудовища, и что он внезапно попал в чужой мир, где все враждебно человеку. Всеми силами он пытается вырваться оттуда, убивая всех страшных чудовищ на его пути. Ну, а чудовищами в его больном воображении становятся люди, окружающие его в тот момент… Главное — убежать из того страшного мира, снова вернуться в нашу добрую и светлую действительность. Эрбатом обуревает невероятная жажда крови, стремление убивать… По-другому не скажешь! На короткое время безумия у такого человека появляется страшная сила, и он бьет, убивает, калечит всех, кто в тот момент попадается ему на глаза. Он несется, не зная куда, не разбирая дороги и сокрушая все, что попадается ему под руки. Ему все равно, кого раздирать в клочки: женщину, старика или ребенка. Все одно они в его глазах и в его сознании выглядят настоящими монстрами… Райса, — я повернулась к нашей хозяйке, ты, наверное, слышала, что невысокий худенький парнишка — эрбат, которого пытались задержать лет десять назад в Стольграде, убил нескольких опытный стражников, и еще нескольких серьезно покалечил.

— Да, было такое — неохотно сказала Райса. — Я-то, правда, не видела, но ныне покойный муж случайно оказался при этом. Позже его допрашивали как свидетеля… Как он говорил, парнишке было от силы шестнадцать лет, но что он сделал со стражниками!.. Это было сплошное месиво из человеческих тел! Мужа все еще трясло, когда он мне об этом рассказывал. Но он жалел всех: и убийцу, и погибших…

— Вот то-то и оно. Убитые, разорванные, искалеченные люди; разломанное, разбитое имущество — вот что остается после приступа ненависти у эрбата. Эту вспышку безумия можно остановить, если до ее начала успеть вонзить что-то очень острое эрбату в плечо: иглу, шило, очень тонкий и узкий стилет… Главное — задеть при этом кость. Острая боль приведет его в себя. Но это действенно только в самом начале, когда волна безумия лишь начинает наползать на человека… Остановить же безумца в момент приступа практически невозможно. Эрбата, потерявшего разум, можно утыкать стрелами, как ежика колючками, можно нанести ему страшные раны, отрубить руку или ногу, и, тем не менее, он не остановится в своем страшном бегу до того мгновения, пока оно, это безумие, его не покинет. Потом, правда, эрбата уже ничто не спасет. Придя в себя, он умрет от полученных ран или от потери крови… Или же его разорвет разъяренная толпа. Даже если эрбат и не получит серьезных ран, то убежать не сможет просто потому, что приступ вытянет из него все силы. Какое-то время после приступа человек будет не в состоянии даже пошевелить рукой…

Эрбатов, бывших рабов, сбежавших из дома, во всех странах отлавливают по той простой причине, что, впав в неистовство, они опасны для окружающих. Да не просто опасны, а очень опасны. Безумный эрбат — это машина для убийства, не рассуждающая и неразумная. И потом… Видишь ли, тут есть одна тонкость. Для любого эрбата, даже находящегося в полном рассудке, не составит ни малейшего труда убить человека. Для этого у них хватает и физических, и моральных сил, а, кроме того, у эрбатов отсутствуют любые моральные, ограничительные препоны. По большому счету для них без разницы — что убить человека, что прихлопнуть надоедливую муху. Их единственная задача: остаться в живых, суметь дотянуть до конца хотя бы отпущенный им недолгий срок жизни, и в то же время прожить ее, эту оставшуюся им короткую жизнь так, чтоб в ней постоянно присутствовало щекочущее чувство опасности. Все равно они уже, если можно так выразится, приговорены к смерти в возрасте тридцати лет. Именно оттого среди них встречается так много тех, кто машет рукой на все законы, берется за оружие, становится наемным убийцей… Скажем так: для них доставляет немалое удовольствие ходить по лезвию бритвы. Им просто нечего терять в этой жизни. Если властям становится известно, что где-то объявился эрбат, то его хватают сразу, не раздумывая, изолируют от остальных. Никто не собирается ждать, пока им овладеет безумие, или пока он совершит нечто противозаконное. Всем известны жуткие последствия…

— А кого среди баттов и эрбатов больше — мужчин или женщин?

— Хватает и тех, и других.

— А куда они, эрбаты, идут? Ты же сама сказала, что их манят дороги. А что они ищут?

— Я уже сказала, что у эрбата одна страсть, одно желание — бродить по свету, и ему неважно, один он будет, или с товарищами. Человек в один прекрасный момент просто уходит из дома и не хочет даже изредка вспоминать свою прошлую жизнь. Ему просто хочется видеть над головой синее небо, под ногами зеленую траву или белый снег, дышать воздухом свободы и знать, что волен пойти туда, куда пожелает его душа. И в то же время он прекрасно осознает, кем он стал, и что ему может грозить, если его поймают. Эрбатов ненавидят, их бояться, тем более что для этого есть все основания. Конечно, кому из людей хочется иметь дело с диким зверем, в которого внезапно может превратиться обычный с виду человек?! Вот именно поэтому эрбаты и стараются уйти как можно дальше от людей — в степи, в леса, в горы… Там, несмотря ни на что, жить им куда безопасней и свободней, чем среди людей, тем более, что срок жизни им отпущен такой же короткий, как и у баттов — не более тридцати лет от роду. Но там, вдали от людей, эрбаты хотя бы умирают свободными…

— А что будет если два эрбата встретятся тогда… Ну, когда оба не в себе будут?

— Ничего не будет. Во время этого… ну, во время безумия, они совершенно непонятным образом чувствуют присутствие возле себя другого эрбата. Даже во время приступа, встречая на своем пути такого же эрбата, они никогда не трогают друг друга.

— Но ведь не постоянно же они опасны?

— Конечно! Приступы у них чаще всего бывают в том случае, если их крепко разозлить, а иначе эрбатов никак не отличишь от иных людей. Во всем остальном они такие же, как все. Даже маги, которые всегда дежурят на приграничных постах, — и те не в состоянии отличить обычного человека от батта или эрбата — такова особенность обряда эценбат. Как мне объяснила…э — э… одна женщина, даже при просмотре ауры (не знаю, что это такое) у людей, невозможно определить, подвергался стоящий перед тобой человек обряду эценбата, или нет. Всматривайся, не всматривайся в путников — тоже ничего не поймешь. Батты, эрбаты — они такие же люди, как и все. Единственная примета, по которой их можно найти — это два шестиугольных надреза по обеим сторонам головы. Их делают при совершении обряда эценбат, при превращении человека в раба. Но, во — первых, их делают очень умело — оставшийся на голове после заживления шрам очень тонкий, и у многих почти не заметен. Во — вторых, шрамы находятся на голове, среди волос, а волосы у людей из южных стран обычно очень густые. Ну, а на приграничных постах у каждого из проходящих и проезжающих в волосах копаться не будешь! А приступы… Тут уже очень многое зависит от самого человека: сумеешь обуздать свои чувства, не станешь выходить из себя по поводу и без него — их и не будет. Вот оттого-то некоторым из эрбатов, наиболее удачливым и выдержанным, удается пройти никем не опознанными через несколько стран. Или же благополучно спрятаться в одном из тех диких уголков, которых еще так много на нашей земле. А там уже многое зависит от него самого…

— А что зависит?

— Есть еще одна деталь. Я уже говорила, что эрбатам сложно жить без постоянного чувства риска, опасность только щекочет им нервы… Даже благополучно укрывшись в более — менее безопасном месте, эрбаты безотчетно стараются находить то, что может будоражить им нервы, делать их жизнь более насыщенной. Это может быть как охота в одиночку на опасных животных, так и разбой на дорогах. Да мало ли что может придумать человек, которому, как он считает, незачем бояться за свою жизнь. Он и так знает отведенный ему жизненный срок. Естественно, симпатии властей к подобным нарушителям закона это не прибавляет.

— А если они попадают в руки стражи, то, что с ними происходит?

Ох, малышка, неужели тебе не ясно, что ничего хорошего? Если эрбата поймают, то его уже никогда не выпустят на волю. Ради безопасности других. И осуждать за это власти, конечно, никто не будет. Наоборот, порадуются, что на улице стало одной опасностью меньше.

— Ну, прежде всего, в тюрьме им очень тяжело. Я говорила, что без вида неба над головой таким людям прожить трудно. В неволе через какое-то время они умирают сами… К тому же в застенках к ним очень плохо относятся. Глупо, но на этих беднягах многие пытаются отыграться за собственные неудачи — за подобных людей никто не вступится. Впрочем, за людей их никто не считает. Или же те, кто хоть раз видел последствия безумия эрбата, устраивают попавшемуся к ним в руки просто собачью жизнь. В неволе пойманные эрбаты не протянут и нескольких месяцев. Да вот только нечасто они попадаются стражникам. Обычно, если возникает угроза поимки, эрбат сражается до конца — знает, что его ожидает, попади он в застенок. Ну, а если приступ у такого случится на улице… В общем, это последний день его жизни. Уйти с улицы ему не дадут…

— А вот если поймают эрбата… Ну, допустим, он не успел сделать никому ничего плохого… А почему его тогда снова не сделать баттом? Ну, таким же, каким он был раньше? Пусть хоть в рабстве, но живет! Ведь жалко же их! Они не виноваты в том, то с ними сделали!

— Даян, это необратимо. Превратить, кстати, можно, но это уже будет не человек, а существо с погашенным и стертым сознанием. Он уже не сможет ни работать, ни есть, ни пить самостоятельно, забудет речь и сам язык, на котором говорил раньше. Такие люди никому не нужны. На них просто машут рукой, и человек сам умирает через какое-то время от голода.

— Ужас! А в нашей стране есть батты? Или эрбаты?

— Да как тебе сказать… Еще в те давние времена, когда ритуал эценбата вовсю применяли в дальних странах, Правители нашей страны поняли, какими последствиями он может грозить. Тогда же был издан указ о запрещении применения этого ритуала в нашей стране под угрозой смертной казни ослушникам. Но дураки всегда находятся… Кстати, иноземцам запрещено въезжать в нашу страну, если они везут с собой батта или эббата. Но за всем не проследишь…

— А если кто-то из жителей нашей страны ослушается? Тоже решит сделать себе помощника по хозяйству. Такие случаи были?

— Как не быть? — усмехнулась я, а про себя подумала — вот же он, помощник по хозяйству, сидит за столом и рассказывает всем, что же такое он из себя представляет! — Конечно, бывали, и не раз! Но это не так легко провернуть, Даян. Прежде всего, требуется найти знающего человека, того, кто владеет знанием исполнения этого ритуала, кто может сделать из человека батта, а это не так просто. Не станешь же вывешивать объявление с просьбой проходящим мимо колдунам из дальних стран заглянуть к себе на огонек для выполнения запретного обряда! И потом, в нашей стране никто не отменял старинный указ: если некто, нарушив запрет Правителя, все же применит в отношении своих близких обряд эценбата, то смертная казнь ждет как подвергнутого этому обряду (то есть батта), так и всех тех, кто причастен к этому преступлению. А ведь это действительно преступление! Человеку с детства своей волей родные отмеряют срок жизни, ломают его судьбу, и при этом никого не волнует, что с этим человеком будет дальше!

— А сделать так, чтоб они снова стали обычными людьми, избавились от нанесенного им вреда — это возможно?

— Даян, — вздохнула я, — это тот особый случай, когда легко напакостить, но очень трудно исправить содеянное. Да, это исправимо, но очень сложно. Как мне сказали, существует всего три способа превратить эрбата в обычного человека.

— А какие?

— Не знаю, — покривила я душой. — Но в нашей стране этим обычно не занимаются. Нет в том нужды.

— А где делают? Ну, превращение в обычного человека?

— Всего в одном храме в южных странах. Еще, говорят, этим занимаются святые маги — отшельники, но до этих добраться еще сложней. Но, увы, подобное превращение получается не всегда. Только в половине случаев.

— Но все — таки получается! А другая половина?

— Если обряд не получается, то, к сожалению, человек умирает.

— Но иногда же получается! И как потом такой человек живет?

— Даже если обряд проходит благополучно, то и дальше все не так просто. Пусть эрбат сумел найти деньги, пусть сумел пережить обряд, пусть стал таким же, как все люди… Но на нем всю жизнь будет как бы стоять незримое клеймо — бывший эрбат. Такого человека неосознанно сторонятся. Пусть, дескать, все вокруг и говорят о том, что эрбат сумел стать обычным человеком, пусть ведет себя, как все, пусть, наконец, у него даже дети появятся, но в дальнейшем никто не может быть уверен, не перекосится ли что в голове бывшего эрбата в один далеко не прекрасный день?! Так что на всякий случай от подобных людей стоит держаться подальше. Поэтому бывшие эрбаты уезжают туда, где их никто не знает, часто даже в другую страну, только чтоб никто не знал, кем они были в прошлом.

— А если…

— Ну, все, Даян, хватит тебе слушать всякие ужасы, — мне вдруг стало очень тоскливо на душе. Не хватало еще, чтоб я сейчас опять завелась и чтоб вновь повторилась утренняя история. — Хватит. Иначе, не приведи того Пресветлые Небеса, еще по ночам спать не будешь.

— Я только хотела еще узнать…

— Нет и еще раз нет! На сегодня все страшные истории закончены. А если будешь вести себя хорошо, то после ужина получишь подарок.

— А какой? — Даян мгновенно забыла обо всем предыдущем разговоре.

— Увидишь.

— Ну, Лия, ну, скажи, ну что за подарок — начала было ныть Даян, но я была непреклонна.

— Подождешь.

Сразу же после ужина я поднялась к себе и открыла стоящие там сундуки. Что из находящегося в них подойдет Даян? Пожалуй, вот это платье, и это, и вон та рубашка, и посмотрим, что еще лежит вон в том сундуке…

Остаток вечера я просидела с Даян. Бедный ребенок был несказанно рад нежданно-негаданно внезапно свалившимся обновкам. Без остановки она примеряла новую одежду, и от зеркала ее было просто не оторвать. Заглянувшая к ней в комнату Райса только руками развела, но ничего не сказала.

Поздно вечером я пошла в сарай при доме — надо было посмотреть, как там Медок. Бедный, совсем я тебя забросила! Но Вен каждый день ухаживал за ним, чистил, кормил… Мне оставалось лишь смотреть со стороны на чужую заботу…

Я стояла, обняв коня за шею и прижавшись к ней щекой. Как всегда в таких случаях, Медок брал на себя часть тяжести с моей души. Вопросы девочки всколыхнули во мне все те думы, которые я старательно загоняла внутрь себя, о чем старалась не вспоминать лишний раз. О, Пресветлые Небеса, наверное, немало грехов набралось у меня за уже прожитую жизнь, да только, несмотря ни на что, не хочется мне ее, эту жизнь, терять! Или все заранее расписано в книге судеб, и ничего уже изменить нельзя? Если так, то знать об этом я ничего не хочу! Буду жить так, словно впереди меня ждут долгие — долгие годы жизни. Может, смилостивится надо мной Всеблагой, хотя бы даст мне одну, но великую милость — окончить свои дни на свободе. От жалости к себе снова засвербило в носу, на глаза навернулись слезы…

— Лия!

Я обернулась. Райса! Бедная женщина была смущена сверх всякой меры.

— Лия, я пришла извиниться перед тобой за Даян. Как нехорошо все вышло за ужином…

— Райса, перестань! У меня в голове даже мысли такой нет — сердиться на Даян. Ребенок просто спросил, а я ответила.

— Все равно извини. И еще… Прости, но я так не могу: ты притащила Даян целую гору очень дорогой одежды. Да и мне утром принесла немало. Я хорошо представляю, сколько она, такая одежда, может стоить! Это же огромные деньги! Ты должна забрать ее назад, ну, если не всю, то хотя бы часть! Давай говорить прямо: деньги тебе самой очень будут нужны для поездки… Ну, в общем знаешь, куда… А ты отдаешь моей дочери…

— Райса, — перебила я ее, — твоя честность меня убивает. По сравнению с тобой я чувствую себя напрочь погрязшей в темных делишках. Перестань! У ребенка и без того в жизни немного счастья, так пусть хоть немного порадуется. Надеюсь, вспомнит меня позже добрым словом. А одежда… Так это же просто красивые тряпки. Не более того.

— Тряпки?! А ты знаешь, например, что только за одно платье, то желтое, из кхитайского шелка, с вышивкой золотом, которое сейчас надела на себя Даян, можно у нас на рынке купить годовалого бычка, да еще тебе и сверху приплатят? Это же редкая работа: мало того, что сшито замечательно, так и вышивок искусней я не встречала, хотя на своем веку повидала их немало.

— Об этом я не знала… Зато теперь буду знать, — я усмехнулась, — сколько примерно в столице стоит одна мужская рубашка с моей вышивкой.

— Не понимаю…

— Это я так, вспомнила о своем… Знаешь, все эти вещи и так были предназначены для подарков несостоявшейся родне. Так что мне будет очень приятно, если хоть что-то оттуда достанется Даян. А будешь возражать, тогда пойду сейчас к себе и посмотрю, нельзя ли что еще принести девочке!

— Ох, Лия…

— Райса, не стоит меня жалеть. Я сама пытаюсь, насколько возможно, этим не заниматься. Все одно без толку. Наоборот, надо всегда надеяться на лучшее, иначе жить невмоготу станет. Как только благополучно закончим здесь все свои дела, я поеду дальше.

— Куда?

— Туда, где, надеюсь, мне сумеют помочь. Так что, — улыбнулась я, — учти на будущее: когда вернусь обычным человеком, буду выходить замуж, ты у меня подружкой невесты будешь. Причем главной. Это не обсуждается.

— Да ты что?! В мои-то годы? Какая из меня подружка невесты? Да я от стыда глаз от земли поднять не смогу! Люди ж меня на смех подымут! Помоложе кого найдешь!

— Ну, уж дудки! Ты самой лучшей подружкой будешь! И не вздумай отказываться!

— А почему бы и нет? — Райса внезапно озорно улыбнулась. — Только жениха себе хорошего найди!

— Знать бы только, где его, хорошего, искать…

Райса ушла, а я все стояла около Медка, обнимала его за шею, и мне вспоминался наш разговор с ведуньей в день свадьбы Вольгастра. Вернее, в вечер того дня… Именно тогда, в тот, уже кажущийся бесконечно далеким вечер, я узнала от нее много такого, что перевернуло мою тихую, налаженную жизнь с ног на голову. Сколько же дней прошло с того разговора? Не больше десяти, но мне кажется, что это было очень давно, и не в моей, а в чьей-то другой судьбе. Тот день, день свадьбы Вольгастра, бесповоротно разделил мою жизнь на две половины — прежнюю, пусть и тяжелую, но спокойную и налаженную, и нынешнюю, в которой меня не узнал бы никто из поселковых. Слишком большая разница между молчаливой тихой женщиной, почти безвылазно сидящей в своем доме, и охотно влезающей во все немыслимые истории бесшабашной девицей.

Перед моими глазами, как будто наяву, вновь встал тихий теплый вечер, высокая трава в человеческий рост возле небольшого лесного домика, старая женщина на лавочке рядом со мной… Я, только что снявшая с шеи жемчужное ожерелье невесты — не мое оно отныне, и не мне его носить. И без того у меня на душе тяжело: только что с Вольгастром в душе распрощалась, от сердца его с кровью отдирать надо, а тут еще ведунья добила окончательно… Я — эрбат? Бред! Полный бред! Не может этого быть! Почему не может? Да просто — не может, и все!.. Ведьма от старости в своем лесу совсем с ума сошла, не понимает, что несет! И зачем я эти бредни свихнувшейся старухи слушаю? Тоже, видно, не в своем уме! И неудивительно: после сегодняшнего… Но, тем не менее, сижу, вслушиваюсь в негромкий голос ведуньи, рассказывающий мне такое, о чем я раньше и помыслить не могла, такое, что одним махом вычеркивает меня из числа обычных людей:

…- Как это могло произойти, спрашиваешь? Мне вот тоже интересно, как… В тот день меня в ваш дом позвали. К матери твоей, будто неважно, мол, она себя чувствует. Ну, и, как бы между прочим, сказали, что и ты заболела. Я тогда решила, что у тебя обычная простуда, или нечто похожее: уж очень безжалостно бабка твоя начала гонять тебя по хозяйству, невзирая ни на здоровье, ни на возраст. Даже у вас в поселке (где дети сызмальства к труду приучаются, и лентяев обычно нет), и то поселковые головами качали: месяц со смерти отца прошел, а из ворот дома ты почти никогда не выходила. Те же, кто к вам по делам заглядывал, рассказывали, как бабка разогнуться тебе от работы не давала, да кричала на тебя без остановки. После смерти зятя, да беды с дочерью как подменили старуху, она на тебе будто зло за случившееся вымещала. Не дело, это, говорили, так с девчонкой обращаться. Я решила, что бабка загоняла тебя по хозяйству, ты легко одетой выскочила из дома на холод, там, в сарай что отнести, или еще по какой надобности, да и застудилась.

Я тебя уже тогда заприметила. Сама-то я в ваших местах аккурат в тот год осенью появилась. Тяжело тогда было у меня на душе. Прошлая жизнь вдребезги разбилась, к новой же привыкнуть ну никак не могла, как не старалась! Ведь их даже сравнить нельзя: мою прежнюю жизнь, и нынешнее житье. Небо и земля… Моментами даже казалось, что не проще ли будет покончить со всем раз и навсегда… Такое внезапно накатывало, что белый свет становился не мил… И вот как раз в такой миг отчаяния ты ко мне пришла. Не знаю, помнишь ли ты, а я не забуду: заходит ко мне девочка, сама еле живая на ногах стоит, за косяк держится, чтоб не упасть, жаром от нее пышет, а просит помочь родным — плохо им, дескать, спаси! Одни глазищи, кажется, только и были на бледном лице. А мордашка у тебя была такая славная! Не поверишь, но мне показалось, что не так просто ты пришла, а будто послали мне тебя как знак свыше, чтоб знала я, на кого в дальнейшем полагаться смогу. А ведь до того в поселке я тебя никогда не встречала.

Веришь, или нет, но с того дня отпустила меня злая тоска, легче жить стало, смирилась я с судьбой. Но ты у меня с того дня наособинку от других стояла. С того дня я неосознанно стала выделять тебя из всех, да и невольно привязалась к тебе, почти как к родной. Хотя дочерей у меня никогда не было, одни сыновья… Притягивала ты меня чем-то… Оттого и поспешила в ваш дом без промедления.

Захожу, а в комнате бабка да тетка твоя. Обе, хоть вида стараются не показать, да перепуганы чуть ли не до смерти. А ты на лавке лежишь, не шевелишься, взгляд окостеневший, да и сама холодная, ровно покойник. Со стороны кто на тебя поглядит — без сомнения решит, что померла не так давно. Уже и губы посинели, и ногти… Стала я тебя осматривать — все поняла сразу. Себе вначале не поверила, да потом гляжу — все признаки, что бывают после проведения ритуала эценбат, налицо. У меня прямо сердце в пятки провалилось, и руки затряслись. Голова у тебя хоть и была обвязана платком, да засохшая кровь все же по обоим сторонам головы сквозь платок проступала, пульса почти нет, зрачок во весь глаз…

Я с таким уже сталкивалась не раз. Видишь ли, случается и такое, что ритуал эценбата проходит не всегда гладко. Иногда он приводит к смерти того, над кем проводится. А случается и такое, что одновременно с проведением обряда эценбат, при превращении человека в домашнего раба, жрецы ставят опыты над этими же детьми. Мало им, кровососам, своих лабораторий в Нерге, где жуткие вещи творятся, так они нередко, если появляется возможность, и над людьми в других странах опыты ставят. А почему бы и нет? Для такого экспериментатора подобные фокусы безопасны, и никакими последствиями лично ему не грозят. Если случится такое, что помрет кто из подопытных после проведения ритуала, или с ума сойдет, так что с того? На колдунов все одно никто жаловаться не станет, или жалобы им какие предъявлять — самим же хуже будет. Ну, а жрецам прямая выгода: некоторые идиоты сами, если можно так выразиться, предоставляют дармовой материл для их опытов. Они, эти так называемые ученые (как многие из колдунов себя называют), оказываются в выигрыше в любом случае. Если умрет человек — то какой с жрецов может быть спрос? Может, умерший ребенок слабый был, или больной. Родственники погибшего в любом случае будут молчать — они же сами ребенка на ритуал привели. Ну, а если испытуемый выживет — опять неплохо, какая-то из их теорий подтвердилась, и к тому же в одной из чужих стран появился очередной заколдованный ими человек. Так вот, судя по тому, что я увидела в вашем доме, именно такой любитель двигать вперед науку и провел над тобой этот мерзкий ритуал вместе с какими-то своими дополнениями.

— Марида, я ничего такого не помню! Признайся, что все, то ты мне сейчас говоришь — это только твой дурацкий вымысел!

— Если бы вымысел! Детка, я не буду описывать тебе подробности ритуала — знать о них тебе без надобности. Но в общих чертах, и со стороны, он выгляди весьма незатейливо. Вначале человека поят тремя разными заговоренными зельями, от которых он ненадолго теряет память и полностью парализуется его воля. После чего берется кровь двух его ближайших родственников, над ней проводится… ну, скажем так, колдовство, и через особые разрезы на голове того, над кем проводится ритуал, она, эта уже заговоренная кровь, опять — таки при помощи заклинаний, вливается в него, безвольного и ничего не чувствующего. Еще одно заклинание — и все, перед нами уже не человек, а батт, домашний раб до конца своих дней, безвольное и послушное существо, незаменимый помощник по хозяйству. Берите, пользуйтесь…

— Зачем?

— Он будет работать сразу за нескольких человек, а то и больше. Ответственный, исполнительный, безответный, почти не нуждающийся в отдыхе… Когда в семье имеется такой работник, то хозяевам можно жить спокойно, зная, что вся работа будет переделана. Это как бесконечно крутящаяся водная мельница… К такому работнику привыкаешь настолько, что частенько, оставшись без него, разваливаются крепкие, казалось бы, семьи и хозяйства. Просто никто из обычных людей не в состоянии справляться с тем немыслимым объемом работы, которое взвалено на плечи батта. Если семья по какой-то причине лишается батта, то вдобавок к хозяйственным заботам прибавляются проблемы психологические. В таких случаях обычно начинаются и раздражение, и недовольство, и немалые проблемы. Мало того, что люди не могут управиться с немалым хозяйством, так уже нет и человека, на которого можно было безбоязненно кричать, выплескивать накопившееся недовольство, а то и давать трепку, успокаивая свои нервы. А ведь они к этому уже привыкли, и менять свои привычки сложно, почти невозможно… Как результат, начинаются скандалы в семьях, которые тянут за собой множество самых разных осложнений… Эценбат — страшное зло! Горя и бед он несет ничуть не меньше, чем самые страшные войны.

— Марида, я — не эрбат…

— Еще скажи, будто не знаешь, что у тебя на голове, на палец выше уха, и справа, и слева, есть неровные шрамы. Откуда они взялись, тебе известно?

— Может, я в детстве поцарапалась…

— Ага. На одном и том же расстоянии с противоположных сторон головы… Причем поцарапалась так, что с той, и с другой стороны получился четкий шестиугольник. Повидала я на своем веку немало без вины пострадавших бедняг, так что определить, что именно с тобой произошло, для меня не составило никакого труда. Признаюсь честно: меньше всего ожидала увидеть подобное здесь, в благополучном и спокойном лесном краю. Я и растерялась тогда, и разозлилась чуть ли не до зубовного скрежета! А твои бабка с теткой все пытались что-то бормотать мне насчет того, что ты, дескать, среди сушеных трав, что у вас в доме хранятся, какой — то корешок нашла, погрызла, да и отравилась. Сняла я платок с твоей головы, на рану шестиугольную посмотрела. А они мне: ударилась да порезалась, когда на пол упала. С перепуга даже не сумели придумать толкового объяснения, дуры! Ну, и что я должна была делать? Если следовать правилам, то мне без лишних разговоров прямиком надо было идти к поселковой страже, и докладывать про то, что в поселке некто, с дозволения родных, над одним из малолетних жителей применил запретный ритуал. Тогда бы и тебя, и тетку твою, и бабку — всех бы навечно забрали в застенки. А матушка твоя больная, сестрица маленькая? Что бы с ними стало, не будь вас? Да и жалко мне тебя было, а вот родню твою безголовую сама бы убила! Куда соваться вздумали, идиотки? Легкой жизни захотели, заразы? Ненавижу я черных колдунов всей душой, из-за них все мои беды пошли, а эти две… еще к их помощи прибегли!

— А у тебя от них какие беды?

— Да тоже немалые…Не будем об этом… Так вот, много о чем я подумала в тот день, и многое решила… Еще кое — что уточнить следовало… Но главным для меня было — попытаться тебя спасти. Выставила я обоих баб из комнаты, запретила входить до той поры, пока их не позову. Пока гоняла бабку твою за бадьей, а тетку за горячей водой, сама, меж тем, над тобой кой — какие заклинания совершила, их тех, что тоже под запретом находятся. Какие именно — тебе и об этом лучше не знать. Иным способом тебя никак было не спасти. Клин, как говорится, клином вышибают. К тому же я открыла твое сознание (это можно сделать в течение нескольких дней после ритуала), и просмотрела там очень многое… Скажу одно: тот колдун, если можно так выразиться, был хорошим мастером своего дела. Даже очень хорошим. Я не знаю как именно это ему удалось, да вот только он сумел во время ритуала вызвать дух одного из давно умерших людей, и навсегда привязать его к тебе, а вместе с тем еще кое-что из своих знаний в тебя заложил. Только вот зачем это ему надо было? Я о подобном дополнении к ритуалу эценбат раньше ничего не слышала. Естественно, душа умершего рвалась назад и тащила тебя за собой.

— Марида, я уже совсем ничего не понимаю! Какая еще там душа?! Ты о чем?!

— Ты просто не понимаешь того, что он сделал, детка! Думаю, с первого раза ты не осознаешь всей трагичности произошедшего. Тот колдун… Если коротко, то он навечно привязал к тебе дух другого человека, давно умершего… Да нет, я тебе объясняю не то, и не так! Если бы это была просто душа — с ней я бы сумела совладать, отцепила б ее от тебя, отправила назад, а здесь… Понимаешь, детка, к тебе не просто подсадили душу обычного землепашца, а мощно привязали к твоей бедной душеньке сильную душу давно погибшего великого воина. Не с моим умением, и не с моими довольно слабыми силами разорвать эту связь. Можно сказать, вас спаяли между собой, причем сделали это очень умело и целенаправленно, чтоб через тебя держать ее под контролем и полностью повелевать ею. А похоже она, эта душа, может многое, и, прежде всего, воевать и держать под контролем других. Не знаю даже, в состоянии ли кто из ныне живущих магов разорвать эту связь между вами. Не исключаю, что даже им это не по силам… Я не могу сказать точно, что там еще было сделано: это что-то новое, доселе мне не ведомое… Впрочем, думаю, не только мне. Это куда больше смахивает на столь любимые колдунами Нерга эксперименты над людьми, над самой природой и сущностью человека, для полного подчинения и контроля.

— У меня голова идет кругом оттого, что ты мне рассказываешь…

— Я тебя понимаю… Этот человек, тот, чья душа временно живет в тебе… Он был хорошим воином и погиб лет за двести до твоего рождения. Самое невероятное состоит в том, что он, этот человек, был твоим дальним родственником. Что-то вроде брата твоего прапрарадеда… Седьмая вода на киселе, более чем дальний родственник. Но, тем не менее, родня! Пусть и очень дальняя… В общем, захочет — о том расскажет тебе сам, подробнее… Не думаю, что об этом знал тот колдун, что делал обряд. То-ли это случайно произошло, то-ли нет… Не могу ответить точно. Ему, твоему давно погибшему предку, самому вовсе не нравится то положение, в котом он оказался помимо своей воли. Знаю только, что ее, эту чужую душу давно погибшего воина (а через нее и тебя), наделили какими-то способностями, но какими именно, и для чего — не знаю! Опасалась я лишний раз тревожить тебя, разбираться в том, да и парню тому, чья душа в тебе живет, тоже обещание дала лишний раз его не беспокоить. У нас с ним договоренность была: в те первые несколько дней, что прошли после того обряда, что учинил над тобой колдун Нерга, та душа еще могла уйти назад, но только прихватив с собой и твою детскую душеньку… Как я сумела уговорить его остаться — ну, это долго рассказывать, да и не до того тебе сейчас… А все же то, что сделал колдун Нерга, оправдать никак нельзя. Живым — жизнь, умершим — покой, и не стоит нарушать установленное свыше равновесие.

— Но зачем и кому это было нужно?!

— Спроси об этом у колдунов Нерга! Считают себя исследователями, учеными, мать их так… Экспериментируют, козлы драные, в разных направлениях, и все для развития своей проклятой черной магии! Но, если хочешь знать мое мнение, то у колдунов уже давненько стоит иная цель: не просто человека баттом сделать, а еще и значительно усилить его возможности, но, опять — таки, чтоб иметь над ним полное подчинение. Одно из направлений — применение сил и опыта предков. Или что-то вроде того. В общем, все делается для еще более полного подчинения людей, контроля над ними. Давно в Нерге идут разговоры о том, что, мол, слишком много человеческого материала расходуется на создание баттов. Дескать, давно пора начать создавать не простых работников по хозяйству, а солдат, не рассуждающих, без чувства страха, слепо подчиняющихся приказам. И опыты такие в Нерге идут, да, похоже, пока не дают того результата, какой бы колдунов удовлетворил. Правда, не слыхивала я, чтоб они такие опыты в других странах ставили. Все же опасаются жрецы, чтоб лишнее об их знаниях, об исследованиях не вышло за пределы Нерга. Ну, а твоя родня, похоже, пригласила в ваш дом колдуна из тех, что презирает всех людей настолько, что ни во что не ставит законы любой страны.

— А я-то здесь при чем? И как это случилось?

— А ты, детка, скорей всего, подошла ему, колдуну этому, по каким-то ему одному ведомым требованиям. Все очень просто.

— Я про другое! Не мог же он к нам в дом просто так придти, как, скажем, точильщики ножей ходят: вот, дескать, и я, не требуются ли здесь кому мои услуги?

— Конечно, нет! Искали его твои родственники, ну, а на ловца, как известно, и зверь бежит!

— Я все — таки плохо в это верю! Причем не верю всему тому, что ты мне сейчас говоришь! Не верю!

— Придется поверить просто потому, что я говорю тебе правду. Ничего, поуспокоишься, поостынешь, признаешь мою правоту… Такими вещами не шутят. Думаешь, мне легко было вытащить тебя, можно сказать, с того света? Чужую мятущуюся душу успокоить, уговорить ее остаться здесь, при тебе, на возможную помощь и подмогу в будущем? Сумела я, нашла нужные слова… Осталась чужая душа в тебе, обещала молчать, не давать о себе знать и не мешать тебе жить, пока ты баттом будешь оставаться. А уж потом — не обессудь, тоже оберегать будет, да только на свой лад, мужской. А человек тот, похоже, еще тем сорвиголовой был, оттого и погиб далеко не в пожилом возрасте. И понимает он, что не дело ему здесь находиться, да пока сделать ничего не может. Ну, а насчет тебя, Лия… Надеюсь, детка, он не оставит тебя беспомощной в минуту опасности, чтоб в случае твоей гибели ускорить свое возвращение туда, откуда его вытащили вопреки всем заведенным правилам и устоям. Если вдруг у тебя проявятся такие таланты, о которых ты даже не подозревала — значит, это не просто так, а тот давно погибший воин дает о себе знать. Хотя, говоря по чести, у него нет ни малейшего желания общаться с тобой лишний раз. Недаром ты о нем ничего не знаешь. Чувствуется, что парень был не простой, а с характером…

— Бред! Это полный бред! Марида, может, ты мне свой ночной кошмар пересказываешь? С тебя станется…

— Если бы… Кстати, а что это ты замолчала? Что споткнулась? Может, свои ночные кошмары вспомнила? Ведь терзают же они тебя иногда? Признайся, что бывают ночи, когда просыпаешься в холодном поту, и колотит всю от ужаса? Что тебе тогда снится? Людское горе, смерть друзей в кровавых битвах, невозвратные потери, глухое одиночество? Так? После того по нескольку дней в себя приходишь, боишься глаза сомкнуть. А это не твои сны; чужая душа в тебе рвется наружу, плачет, о своих бедах и потерях помнит… Думаешь, ей легко? Она, хоть и молчит, сидит в тебе, а своего срока ждет, когда вместе с тобой уйдет назад. Все, что она любила, знала, за что сражалась — все осталось в прошлом, многое рекой времени смыто безвозвратно… Все вокруг ей сейчас чуждо. К тому же душа принадлежит воину, мужчине, а ты, увы, девица… Неуютно ему: душа мужчины в женском теле… Так что, если будет тебе грозить опасность, придет на помощь, подскажет, поможет…

— Как?

— Умением, сноровкой, опытом… Конечно, не приведи того Пресветлые Небеса, лишь в том случае, если появится настоящая опасность. Да ты и сама поймешь, если вдруг, сама не ожидая того, начнешь что-то делать из того, на что способен только воин. Это уже не ты воевать начнешь, а тот предок, что покоя лишен и в наш мир помимо своей воли вызван… Впрочем, ты во все это не поверишь до тех пор, пока с тем, о чем я тебе только что рассказала, сама не столкнешься. Мой тебе совет — без крайней нужды лишний раз свои возможности не засвечивай. Жила без этого — и дальше прекрасно проживешь, если к тебе будут милостивы Светлые Небеса.

— Ну, насчет того, чтоб повоевать — это не ко мне. Ниткой и иголкой много не навоюешь…

— Лия, ты же понимаешь, что я хочу тебе сказать. Сейчас речь не о тебе, а о душе того несчастного человека, что подсажена к тебе. Она, эта душа, хотя и бунтует, но прекрасно знает, что если о ней станет известно, то она вполне может попасть в полное подчинение к кому-то из тех, кто сделал эту уму невообразимую вещь как с ней, так и с тобой. А раз так, то она, эта плененная душа, естественно, не очень стремиться выкладывать кому-либо из нас всю подноготную о себе. Как раз наоборот. Ей не хочется давать о себе никаких сведений, и эту бедную душу можно понять… Ну, а то, что мужчина попал в женское тело, и как он там себя будет чувствовать — это колдуна беспокоило меньше всего. Так что придется тебе, детка, и дальше жить с этим… Ну да ничего: сколько лет прошло с той поры, а ты так ни о чем не догадывалась. Единственное, что тебя мучило — страшные сны, да ночные кошмары. Ну, как я тебе уже сказала, это воспоминания о своей прошлой жизни того парня, и от них никуда не уйдешь… Надеюсь, душа того человека и дальше будет воспринимать и нынешнее время, и тебя как то, с чем нужно смириться, принять, как данность и пережить, ни во что не вмешиваясь и никого не беспокоя…

— Ну, не знаю… И вообще…

— А что касается твоего "вообще", то мне давно надо было бы тебе правду рассказать, да я все тянула, откладывала. Подходящего момента ожидала.

— И чем же сегодняшний момент хорош?

— А чем плох? Не стоит дальше тянуть. И так я слишком долго надеялась…

— На что?

— На то, что сумею тебе помочь. Знаешь, когда я тебя с трудом вытащила с того света, то хотела сделать все, лишь бы не получилось ничего из задуманного у колдунов. Этого я добилась, но еще мне надо было кое — что уточнить. Видишь ли, детка, в эценбате есть одна тонкость. Я тебе уже говорила, что та кровь, что вливается в человека при превращении его в раба, должна быть взята у его ближайших родственников. В идеале — от отца и матери. Это дает самые крепкие, самые надежные результаты, если в подобном вопросе уместно так выразиться. В этом случае батты крайне редко становятся эрбатами. Поэтому она и называется — первая степень. Вторая — это когда кровь берется у одного из родителей (отец или мать — не важно) и у одного из ближайших родственников по крови (дед, бабка, братья, сестры). Это вторая степень, и она не столь надежна. Превращений в эрбатов здесь куда больше. Ну, и третья степень, самая ненадежная, когда родители к ритуалу не имеют никакого отношения, а кровь дают ближайшие родственники. В этом случае смело можно считать, что эрбатом может стать чуть ли не каждый третий — пятый из числа подвергнутых этому мерзкому обряду. Кстати, даже колдуны не очень охотно оглашаются проводить ритуал эценбата, если выясняют, что работать надо с кровью по третьей степени. Никому не хочется узнавать через пять — десять лет, что батт, как они выражаются, сорвался, и стал эрбатом. Если позволительно будет так выразиться, то работа колдунам предстоит одна и та же, а результат с течением времени оказывается плачевным. Кому же хочется иметь о себе недобрую славу — неумело, мол, ритуал проводит… Вот по этой причине жрецы, узнав, что обряд эценбата будет проведен по крови третьей степени, обычно уклоняются от его выполнения, или сразу же предупреждают, что через несколько лет у этого батта могут возникнуть весьма непредсказуемые последствия.

— Марида, ты это к чему мне рассказываешь?

— Да к тому, что мне надо было определиться, по какой степени крови над тобой был проведен ритуал, и кто в этом участвовал. Я, как тебя от смерти отвоевала, кликнула в комнату твоих тетку с бабкой. Велела в бадью горячую воду лить, и тебя туда погрузить — согреться тебе надобно было. Тут уж хочешь, не хочешь, а пришлось им рукава у своей одежды закатывать. Вот именно тогда я и рассмотрела на их руках надрезы. Видишь ли, тут такое дело: когда для проведения ритуала у родственников берут кровь, то делают надрезы вот здесь, на сгибах рук, где вены близко к коже подходят. Кровь требуется взять именно из вены, причем из разных рук. Допустим, если у отца кровь берется из правой руки, то у матери, в таком случае, из левой… Так вот, все оказалось так, как я и предполагала: у твоих дорогих родственников, у одной на правой, а у другой на левой руке, явственно проступали здоровенные синяки с подсохшими ранками посередине. Похоже, что не очень церемонился с ними колдун. Бабка твоя ничего не заметила, а вот тетка мой взгляд перехватила, поняла, что кое о чем я догадалась. Ох, и засверкала же она на меня своими глазами, и уголок рта у нее непроизвольно задергался! По всему видно было, что она одновременно и испугалась и рассердилась. Ладно, думаю, припугну-ка вас еще немного, и узнаю все, что же здесь произошло. Под горячую руку у человека, помимо его воли, много чего с языка сорваться может.

Как согрели тебя, вынули из воды все такую же беспамятную, я и говорю твоим — ждите. Если через полчаса не помрет — ваше счастье, все хорошо в дальнейшем с девкой будет, оживет, придет в себя. Ну, а если с ней через это время что плохое случится — тут уж я поделать ничего не могу, отравление слишком серьезное. Скорей всего, мол, уже не жилец она на этом свете. Если понадобиться за священником сбегать, и отчитать над девкой молитву отходную, то это в этом я им, дескать, помогу. В случае чего, зовите, мол, а я пока у ее матери побуду, посмотрю, как у той дела. После этих слов оставила я твою родню твою в полуобморочном состоянии, поднялась наверх, матушку твою осмотрела — у нее руки чистые были, без синяков и ранений. Не имела, значит, матушка отношения к тому, что сделали с тобой. Затем в сон ее погрузила, да неслышно вниз спустилась. А там шум до небес стоит, бабка твоя тетку ругает почем зря, а та в ответ вначале лишь слабо отбрехивалась, а потом и сама разошлась не хуже бабки твоей. Чуть в волосы друг другу не вцепились. Причем обе настолько увлеклись, что даже в голову ни одной из них не пришло, что кто-то может их разговор услышать. Зато я послушала, прояснила для себя кое — что как насчет тебя, так и о том, что же произошло вашем доме…

— И что же?..

— Видишь ли, Лия, принято считать, что внуков любят больше детей. По молодости не всегда у родителей на детишек время находится. Это справедливое утверждение, хотя и не всегда верное. Нужно признать: бабка твоя безумно любила дочерей, да и к внучкам относилась ничуть не хуже. Но дочери для нее всегда были на первом месте, она за них любому глотку перегрызть могла. И вот стряслась беда со старшей дочерью — обезножела, оказалась навек к кровати прикована. Горе, конечно, огромное, не приведи того, чтоб хоть кому-то из нас Всеблагой послал подобное испытание! Но уж если случилось такое несчастье, все же надо жить дальше, приспосабливаться тем или иным способом к произошедшему. Изменить все одно ничего нельзя, а радоваться стоит уже тому, что дочь жива осталась! Всякое на этом свете происходит, бывает и такое, что слезы ручьем лить приходится. На то она и жизнь…

Семья у вас была далеко не из бедных, деньги всегда водились. Казалось бы, чего проще: найми одну — двух женщин, чтоб за больной ухаживали, сама за домом следи да внучек расти. Или из соседнего поселка родственников умершего зятя пригласи к себе в дом жить. Там народ небогатый был, так что предложи им бабка твоя, или тетка переехать в ваш дом — отказа б не получили. Мать твоя под присмотром всегда бы была, и хозяйство в порядке всегда б содержалось, а ты тем временем спокойно росла, помогала родным, мастерству потихоньку училась. Чем плохо?..

— Погоди… Если правда то, что ты мне сказала, насчет обряда… Я не понимаю, зачем все это было нужно?

— А вся заминка состояла в том, что у бабки твоей характер был властный, привыкла быть единоличной хозяйкой в доме. Ведь что такое больной парализованный человек? За ним нужен постоянный уход, причем не только днем, но и ночью… Вернее, в то время еще было не ясно, один ли такой больной будет в вашем доме. С Даей тоже определенности не было: может, встанет она на ноги, а может и такое случиться, что сразу двое лежащих людей в вашем доме окажется… Под таких больных надо всю свою жизнь переделывать, а вот на это твоя бабка оказалась не готова. Вернее, не пожелала брать на себя ни такую ношу, и жизнь свою менять не хотела. А без помощников тут было никак не обойтись! То есть надо приглашать жить к себе родню умершего зятя (своих родственников у вас нет). Представь: приедут к вам чужие люди, и придется бабке твоей свой характер смирять, с малознакомыми людьми уживаться, приноравливаться к чужакам, ради дочери терпеть их в своем доме…

Подобное твоей бабусе попрек горла было, и соглашаться на такое она никак не хотела. Не в ее, мол, возрасте свои привычки менять, поступаться своими удобствами и интересами. Принять в свою семью чужих людей, пусть даже для ухода за больными — это было сверх ее сил! Подобное решения, как я поняла, она даже рассматривать не желала. Нет — и все!

Еще бы можно было твоей тетке взяться помогать вам, да у нее свое хозяйство немалое после смерти мужа осталось, за ним постоянный пригляд требовался. Да и зачем ей лишняя маета на шею в виде немощной сестры, двух малолетних девчонок, да матери старой? Благодарности все одно не дождешься, а беспокойства да хлопот навалом. Тем более что это только твоя мать мягким характером отличалась — не в бабку пошла, да и отец твой уступчивый был, ни в чем теще не перечил, во всем соглашался. Так что не привыкла бабка твоя, чтоб возражал ей кто, или спорил с ней хоть в чем-то. По этой причине и разговоров не могло быть о том, чтоб посторонние поселились в вашем доме — не вытерпела бы она, если кто ей возражать начнет, слово поперек скажет. А тетка и бабка один нрав имели, не ужиться им было бы вместе, и они обе это прекрасно понимали.

Больше всего хотелось бабусе твоей, чтоб одной, без постоянного присмотра и заботы, не осталась в будущем ее больная дочь. Дело хорошее, но как это осуществить? Тогда и решила она: должна ты ухаживать за своей больной матерью до ее смерти, чтоб не осталась она брошенной и одинокой ни сейчас, ни на старости лет. А чтоб этого достичь, следует выбить у тебя из головы все другие интересы, чтоб ничего иного, кроме как ухаживать за больной матерью, тебе бы не хотелось. Вначале стала она тебя к хозяйству приучать весьма суровым образом, да ведь ты тогда совсем ребенком была — девять лет всего от роду. Какой из тебя безотказный работник? Хотелось, как любой в таком возрасте, и поиграть, и к подружкам за ворота сбегать, да и свои вкусы и пристрастия у тебя уже были, как у каждого из нас. В свободную минутку хотелось и со двора уйти хоть ненадолго. Вполне естественно: каждому из нас отдых требуется, хотя бы небольшой. Бабку твою это злило сверх всякой меры — не слушаешься ее, не хочешь дома сидеть. Не получалось из тебя послушной служанки, характер, хоть и мягкий, у тебя уже имелся.

Думаю, бабка со временем обломала бы тебя, сделала послушной, исполнительной. По ее указке стала бы плясать, дай ей только срок. Да вот только терпения не хватало у твоей бабки, полное послушание от тебя ей надо было иметь немедля. Ведь именно на тебя она возлагала все надежды на будущее, на то, что ты станешь опорой всей вашей семьи. И главное: что бы она ни говорила, а больше всего ее страх брал, и больше всего она опасалась, что ты, как в лета войдешь, замуж выйдешь, мать забросишь. Разговоры, обещания — это все пустым станет, если у девушки друг сердечный появится. Тут, бывает, не поможет ничто: ни заговоры, ни волшба. Сердце по своим законам живет… Допустить этого было никак нельзя.

Задача была такая: сделать так, чтоб в будущем ты ни в коем случае не вышла замуж, а до конца жизни заботилась бы о матери и сестре. Бабка твоя хотела быть полностью уверена в том, что когда ее не станет, ты и тогда из ее повиновения не выйдешь, при матери навсегда останешься. Ну, а для этого надо постараться, вырастить такую безропотную помощницу, чтоб кроме своего дома, своей семьи, ни о чем другом она бы и помыслить не могла. А это, знаешь ли, задача не из простых.

Идею насчет ритуала эценбата бабке твоей тетка подсказала. Но, думаю, подталкивать к такому решению твою бабусю ей долго не пришлось. Как видно, бабка твоя уже и сама решила, что отныне именно ты должна заботиться о матери и о сестре… Не спорю: бабуся тебя раньше любила! Но, как оказалось, дочь свою больную она любила куда сильней. Возможно, в ее представлении эценбат выглядел как обряд, применяемый для беспрекословного подчинения старшим в доме, и его было необходимо совершить ради блага твоей матери. Результатом должна стать твоя беззаветная забота в будущем о родной матери до конца ее дней. Думаю, бабка твоя колебалась не один день, догадываясь, что эцебат — грех великий, да любовь к дочери оказалась куда сильней доводов рассудка. К тому же у нее на руках, кроме тебя, оставалась еще одна внучка, тоже, увы, больная, и которую также надо было очень долго лечить. Что касается твоей тетки… Бабка твоя, хоть и любила дочерей беззаветно, да при том прекрасно понимала, чего от каждой из них ожидать можно. Она себя не обманывала, знала, что от своей второй дочери помощи твоей матери и сестренке в случае чего будет не дождаться. У тетки своя дочь имелась, которая для нее, естественно, на первом месте стояла. Вот тогда и решилась твоя бабка, дура старая, пожертвовать одной из внучек ради блага остальных.

— А откуда ты обо всем этом знаешь?

— Услыхала, когда они орали друг на друга над твоим почти бездыханным телом. Я тогда из их криков много чего узнала. Специально для того им и сказано было, что ты умереть можешь. Ох, что из них полезло! Бабка так разошлась, что высказала своей дочери все, что накопилось у нее в душе за последние дни. Выяснилось, что это идея тетки была — тебя баттом сделать. Она же и бабку уговорила согласиться на этот ритуал, не поленилась в Стольград съездить, сумела нужного человека найти… Ну, и что им теперь делать, если ты, не допусти того Великие Небеса, сейчас помрешь? Как жить дальше? А если, вдобавок ко всему, кто из поселковой стражи придет выяснять, отчего девчонка умерла? У них что, глаз нет? Поглядят, сразу поймут, в чем дело! За такие штуки по головке гладить не будут, сразу упекут, куда положено! И во всем, дескать, тетка твоя виновата! Притащила неизвестно какого шарлатана, и девку ему без сомнений доверила! Да с первого взгляда было видно, что от этого страшного мужика с косым глазом ничего хорошего ждать не приходится! А все оттого, что она, тетка твоя, мол, только себе думает, до остальных ей нет никакого дела! Не хочется ей ни о сестре больной заботиться, ни о матери старой, ни о племянницах малых, только о своем хозяйстве думает, как бы там убыли не случилось, да о еще том, как бы себе карман потуже набить, а ради родных даже пальцем пошевелить не хочет! Вот и получили теперь себе на шею беду неминучую. Ведь умри сейчас бабка, ее больная дочь и внучки — кому и деньги немалые, и хозяйство достанется? Ей же, тетке твоей, а ее дочери неблагодарной! Уж не оттого ли, мол, тетка твоя и привела неумелого мастера, чтоб всех верней в гроб вогнать, а ей денежки себе заграбастать?

От таких слов и тетка твоя взъерепенилась, и уже сама на бабку стала налетать. Дескать, в этом надо еще разобраться, чьей вины больше! Это она, тетка, как раз и старается ради всех, а пальцем шевелить не хочет как раз ее мать! Ей бы только командовать, да настаивать, чтоб все в семье по ее указке исполнялось! Да если бы не бабкины требования несоизмеримые, то все было бы по-иному. Сама же расфыркалась: не нужны ей, видишь ли, чужие люди в доме, пусть только свои будут! Причем свои должны быть такими, чтоб они бабке и слова поперек сказать не имели права, и по хозяйству чтоб успевали управляться, и за больными ухаживать! А со стороны нанимать никого не хочет — скупая стала, из-за медяшки удавиться готова! Ну и где же она, интересно, таких слуг себе искать собирается, чтоб бесплатно на нее работали? Сама же просила найти такой способ, чтоб Лия безропотной стала, чтоб работала за всех, и о матери пеклась всю жизнь! Она и придумала, и бабка не возражала, согласна была, даже денег ей на поездку в Стольград за нужным человеком ссудила. Так что, в случае чего, спрос с обоих равный должен быть! И не стоит ни одной из них невинным ягненком прикидываться — обе прекрасно знали, на что идут! А что касается ее (то есть тетки твоей), то у нее своих забот полон рот, и губить свою жизнь ради последствий бабкиных капризов у нее нет никакой охоты! Коли умрет Лия — пусть бабка и отвечает, ее желание было девку такой сделать, а сама она, тетка, в случае чего должна будет в стороне остаться. Бабке твоей следует понять, что это необходимо хотя бы для того, чтоб было кому о сестре парализованной заботиться, если бабку стража заберет. И вот еще что: бабка все одно уже на возрасте, и тоже хворает постоянно, так что ей и ответ следует держать — все равно ей помирать в ближайшие годы, а что касается тетки, то у нее самой дочь растет, о которой у нее в первую очередь хлопоты должны быть. У нее, у тетки, тоже думы лишь том, чтоб у своей дочки ни в чем неудобства не было. Так что не стоит кричать друг на друга, не лучше ли будет им обоим крепко подумать над тем, как из этой истории без потерь выпутаться…

Не знаю, сколько бы они еще друг на друга шумели, да ты в себя пришла, сознание к тебе стало возвращаться. После этого меня враз из вашего дома выставили: спасибо, извини за беспокойство, у нас все в порядке. Девка в себя пришла, теперь мы о ней побеспокоимся. Тетка твоя, правда, косилась на меня подозрительно, да только сказать ей было нечего.

А я, как ушла, всех ваших соседей обошла, да говорила в каждом доме что-то вроде того: заглянула к вам, чтоб познакомиться. Раз в поселок пришла, так по пути решила зайти, здоровьем поинтересоваться, да и поглядеть на живущих здесь не помешает — далеко не всех поселковых знаю. Я ведь сама в этих местах объявилась не так давно, поздней осенью, перед холодами. А сидеть одной долгими зимними вечерами в заметенном снегом домике в лесу тоскливо, скучновато и непривычно… В деревне, сама знаешь, все на виду, ничего от людей не спрятать. Ну, в разговорах исподволь вызнала, что вчера, как стемнело, заходил к вам в дом приезжий мужик, и долгонько в гостях просидел. Правда, что за человек, и откуда в поселок прибыл, никто не знает. К ней по торговым делам заглядывал, как тетка твоя всем после сказала. Это никого не удивило — она после смерти мужа все дела сама вела.

Чуть позже я на пару постоялых дворов зашла. Спрашивала, не останавливался ли у них на постой кто из знахарей — наших, или иноземных. Написали мне, мол, знакомые, что один из них в Стольград ехать собирается, травы редкие на продажу везет, так как бы мне не прозевать, успеть перехватить его на дороге, прикупить для себя из тех трав кое — какие. И примета у того лекаря имеется — один глаз косит. Тогда и узнала, что останавливался в поселке один мужик, вроде похожий на того лекаря, да только он уже уехал с утра пораньше. Правда, обещал, когда поедет назад, снова заглянуть. Обычный человек, немногословный, не очень приятный в общении. Приехал в поселок вчера, ближе к вечеру, сходил куда-то по своим делам, вернулся поздно, и рано утром уехал. Куда — не сказал, но, кажется, в столицу. И правда, была у него примета — правый глаз заметно косил, да говорил так, будто делал всем одолжение, цедил слова сквозь зубы.

Я уже тебе говорила, детка, что колдунов Нерга не выношу даже на дух. Впрочем, любой, кто занимается подобными делами, мне поперек горла, и тут уже не важно, из Нерга он, или просто их последователь. Такие безобразия, какие сделали с тобой, надо пресекать в корне, чем более что этот колдун должен был вернуться назад. Видишь ли, если некто в чужой стране провел запретный и опасный эксперимент с непредсказуемыми последствиями, то спорить готова на что угодно — его будут интересовать результаты. Э, думаю, нет, милок, хватит, надо твои исследования прекращать раз и навсегда! Вредны они как для окружающих, так и для здоровья тех, над кем экспериментируешь. Считай, что в конце опытов результат вышел несколько не тот, на который ты рассчитывал.

Знаешь, что я сделала? Написала письмо в тайную стражу. Правда, без подписи. Так, мол, и так, я человек проезжий, но случайно мне стало известно, что некто в нашей стране занимается темными делами, очень смахивающими на грязные делишки колдунов Нерга. Приметы того мужика, что тебе век укоротил, описала, еще кой — какие мелочи от себя добавила, велела в столице его искать… И отправила я письмо по своим каналам. Оставалось лишь надеяться на профессионализм тайной стражи в вашей стране — они в своем деле еще те мастера, хваткие парни, это многие признают. Не знаю, что с моим письмом было дальше, могу лишь предположить, но больше этого неприятного мужика с косым глазом в поселке никто никогда не видел.

А вот с твоей теткой мы друг друга невзлюбили со страшной силой. Она обо мне стала справки наводить, моим прошлым интересоваться. И ведь сумела, прихватила меня на одной мелочи… И решила, что отныне я у нее в руках. Вначале так и было: я вынуждена была ей подчиняться, не знала точно, что ей известно, и лучше было не рисковать понапрасну. Потом, правда, поняла, что ничего толком твоя тетка не знает — так, ухватила случайно один фактик, и тот неверно истолковала. Вот тогда я уже ей показала, где этой чванливой дуре сидеть положено и в чьем присутствии рот не открывать. Интриганка хренова, куда ей до меня! Поджала хвост твоя тетка, деться уже ей было некуда, когда я ухватила ее за жабры. Тетка твоя тоже далеко не безгрешна, хотя усиленно изображает из себя святую праведницу. На самом деле грехов на ней — как блох на дворняжке! Так что пришлось твоей тетке поневоле утихомириться и помалкивать в тряпочку. И было с тех пор между нами нечто вроде временно затихших боевых действий, хотя о мире даже речи нет и быть не может. В общем, обычные бабские схватки…

Ну, а ты с того дня стала такой, как того и хотела твоя родня. Молчаливая, работящая, исполнительная, безропотная — в общем, идеальная работница. Счастье твоих родных, что никто в поселке не обратил внимания на то, как сильно ты изменилась за короткое время. Сочли, что горе тебя сломало, да бабка заела. В голову никому придти не могло, что у твоей родни хватило ума применить к ребенку обряд эценбата, хотя все признаки того были налицо. Это слишком невероятное предположение для вашего патриархально — благополучного поселка, где о подобных вещах, конечно, слышали, но, слава Великим Небесам, сами не сталкивались.

И все же, когда я думаю о твоей бабке, мне кажется, что не так просто для нее было принять подобное решение. Женщины в вашей семье вообще славятся фанатичной любовью и привязанностью к своим детям. Многое твоя бабка должна была в себе сломать, чтоб от одной из внучек отказаться. Она же не полная дура, должна понимать, что после ритуала ты не можешь остаться прежней, и что этим она перечеркивает всю твою дальнейшую жизнь, обрекая тебя на одиночество и беспросветный труд. Видно, гнала она от себя такие мысли, или оправдывалась перед собой тем, что, дескать, не может иначе поступить — не ради себя на такое решилась, а ради больной дочери. Зациклилась на одном: как бы спасти дочь и младшую внучку, но при этом ни в чем не изменить свою привычную жизнь, пусть даже и ценой счастья старшей внучки!..

Ну, оправданий своим неблаговидным поступкам можно придумать без меры, было бы только желание! И еще: не думаю, что она бы пошла на такое, если б точно была уверена в том, что после содеянного жизнь тебе будет отмерена только до тридцати лет. Как видно, надеялась на то, что не все разговор о баттах — правда. Дело тут даже не в жалости, а в простом расчете. Просто не имела твоя бабка представления, сколько еще твоя мать проживет. Вполне могла бы и до глубокой старости дотянуть. А если бы тебя к тому времени уже на свете не было? Что тогда, твоей матери одной, без помощи остаться? Думаю, твоей тетке бабку твою к непростому решению и подталкивать особо не пришлось…

Короче, взвалили твои родные на плечи ребенка все заботы, но под благовидным для себя предлогом — так надо! Прекрасная отговорка — у нас нет иного выхода! Так, знаешь ли, можно оправдать что угодно, вплоть до самых тяжких преступлений. Дескать, не могли мы поступить иначе, потому как так жизнь сложилась!.. И так, мол, Небесам угодно!.. Меня такие разговоры просто бесят! Много чего можно списать под подобные разглагольствования! Выход есть почти всегда, только вот каждый обычно выбирает то, что ему выгодней. Вот и в твоем случае: ни у бабки твоей, ни у тетки в их привычной жизни ничто не поменялось. Они как были хозяйками в своих домах, так и остались, лишних хлопот на себя не взяли. Так жить куда легче.

Тем не менее я склонна считать, что тетка твоя своей матери, твоей бабке, просто всей правды про последствия ритуала не сказала. Ей, тетушке твоей дорогой, тоже лишние хлопоты о больных, старых, да малых не нужны были: не тот она человек, чтоб тратить силы, заботы да деньги на кого-то, кроме себя и дочери. Она, как и бабка твоя, дочь свою любила безумно, и отрывать от нее, неважно что — время или силы, пусть даже ради своей родной сестры, она никак не желала. В общем, обе они, что бабка твоя, что тетка — обе ради собственного удобства готовы пойти на многое. Своего они добились: ведь они сняли с себя заботы, а то, что переложили все это на плечи малого ребенка — так это, значит, Великим Небесам угодно! Отныне можно жить спокойно! Железная логика!

И еще, как мне кажется, в чем-то права была твоя бабка, когда обвиняла тетушку твою в корыстных интересах. В те дни окончательно еще никто не мог сказать, выживут твои матушка с сестрицей, или нет. Даже я сомневалась, что они протянут больше года. Бабка тоже не вечна, хворает, и, в случае чего, на все денежки вашей семьи (причем, по меркам поселка, весьма немалые), ты одна останешься. А тетка деньги считать умеет, и, чтоб приданое дочери увеличить, на многое могла пойти, прости меня Всеблагой за такое предположение!

И с Эри, дочерью твоей тетки вы с той поры стали чужими. Виной тому, конечно, и переклад, но основная причина заключена в другом: тоя тетка прекрасно знала, что дружить с баттом нежелательно, да и небезопасно. А ну, вдруг случится с тобой что, станешь эрбатом и разнесешь всех и вся, не соображая ничего и не помня вообще ни о чем. Проще говоря, ее дочери от тебя следовало держаться как можно дальше. Да и Эри была далеко не дура, с молодых лет прекрасно понимала, что внешне ты ей ничуть не проигрываешь. А зачем ей рядом с собой иметь равную по красоте соперницу, да еще с такими необыкновенными глазами?

Знаешь, отчего твоя бабка так отчаянно любила Даю? Она этим потоком любви, что обрушивала на твоих матушку и сестрицу, пыталась оправдаться перед собой, снять со своей души тяжесть за совершенное над тобой. Тебя она уже вычеркнула из своей жизни, сроднилась с мыслью о том, что ты для всех — отрезанный ломоть, который и рожден был лишь для того, чтоб верно и преданно ухаживать за всей семьей.

Иногда мне казалось, что если бы, не приведи того Пресветлые Небеса! не выжили твои матушка с сестрицей после того, как обе провалились под лед, то в таком случае бабка твоя тряслась бы уже над тобой, как над каким немыслимым сокровищем. Она тогда всю свою любовь, какая только у нее есть, выплеснула бы на тебя, только для тебя и только тобой бы и жила! Да и забалована ты была бы куда сильнее, чем Дая сейчас! Но тогда, много лет назад, когда у нее на руках оказалась больная дочь, она рассудила по-иному. Ей нужно было сделать все, чтоб намертво привязать старшую внучку к семье, причем сделать это таким образом, чтоб у той и мысли не могло возникнуть о том, чтоб хоть когда-то, неважно, сейчас или в отдаленном будущем, покинуть больных мать и сестру! Способ, каким можно было этого добиться, ее не очень волновал. Был важен результат.

Признаюсь: очень мне хотелось поговорить об этом с твоей бабусей перед ее кончиной (ранее бы она все отрицать стала, а вот перед своим уходом из этого мира никто обычно не лжет), да только тетка твоя при ней безотлучно сидела, никого чужого не подпустила — боялась, как бы та на пороге смерти не проговорилась о чем ненароком.

— Марида, если правда все то, что ты мне сейчас рассказываешь, то… А матушка знала об этом?

— Нет. Об этом ей никто говорить не стал. Думаешь, она любила тебя меньше, чем твоя бабка ее, свою родную дочь? Неизвестно, как бы твоя матушка себя повела, узнай она правду. Скорей всего, это явилось бы для нее страшным потрясением, и молчать о произошедшем она бы не стала. Как раз наоборот… Хотя я далеко не уверена, что твоя мать вовсе ни о чем таком не догадывалась. Пусть она не могла ходить, но глаза при ней остались! И она не могла не замечать, насколько сильно ты изменилась. Скорей всего, твоя мать просто-напросто гнала от себя такие мысли.

— Марида, я в полной растерянности… Не знаю, что и думать! Если это правда… Что же мне теперь делать? И почему ты молчала так долго? Почему ничего не сказала мне раньше?

— Когда? Пока ты ребенком была малым? Или когда за матерью да сестрой ухаживала после смерти бабки? Ну, сказала бы я тебе, и что потом? Разве с таким грузом на душе жить легко? И без того твоя жизнь не медом полита была, а от такого известия совсем бы руки опустились! Есть вещи, о которых лучше не знать. Потому и не говорила, что надеялась тебе помочь. Видишь ли, детка, то, что на тебя наведено, так просто не снимается. Если бы это можно было легко сделать, то очень многих человеческих трагедий можно было бы избежать. Насколько я знаю, имеется всего три способа разрушить последствия обряда эценбат.

— Какие?

— Первое, и самое действенное — у колдунов Нерга есть снимающие заклинания, и к ним особый обряд, разрушающий последствия эценбата. Предупреждаю сразу: ни заклинания, ни сам обряд мне неизвестны. Да и не только мне. Очень многие хотели бы это узнать, но… Снятием эценбата занимаются только в одном храме.

— Как — в одном?

— Увы, всего в одном. Это место называется Храм Двух Змей… Он находится в Нерге, и тамошние колдуны за проведение этого обряда берут огромные деньги, причем при его проведении тому, над кем проводится обряд, завязывают глаза, а потом еще и стирают воспоминания о происходящем с ними в храме. Так что эти снимающие заклинания за порог храма не выходят. Их берегут не хуже, чем многие короли оберегают свои сокровищницы. Ведь это как один из символов власти Нерга, так и очень неплохой источник дохода. В жизни разное случается. Мало ли с кого последствия эценбата снять придется… Например, случается и такое, что богатых наследников похищают родственники, чтоб превратить их в баттов, пользуются их денежками, и получают состояние после их ранней смерти. А есть и те, которым надо вернуть этого батта к жизни свободного человека. Наследство, знаешь ли, страшная вещь… Да мало ли в жизни происходит такого, о чем обычному человеку даже помыслить невозможно! Жизнь — она может выкинуть такое, что не придумать и лучшему сказочнику!

— А второй способ?

— Во время свадьбы. Если батт и обычный человек вступают в брак, то момент венчания и есть тот самый миг, когда можно провести обряд снятия эценбата. Там совершенно другие заклинания, и иное проведение обряда. Но тут имеется одна тонкость — нужный результат получится лишь в том случае, если хотя бы один из двоих, вступающих в этот брак, искренне и беззаветно любит другого. Проще говоря, если там присутствует настоящая любовь. Хотя бы с одной стороны. Сама понимаешь, в жизни подобное встречается далеко не всегда. Чаще между людьми возникает обычная привязанность, часто довольно сильная, по ошибке принимаемая за любовь. А без настоящей любви снятие эценбата таким способом обречено на неудачу.

— Ты имеешь виду, что Вольгастр любил меня?

— Ха, если бы это было так! Дождешься от него… Ты сама как думаешь, почему я тебе до сего дня ничего не рассказывала про то, какой на самом деле гулена по бабам твой Вольгастр? Да все потому, что это ты втрескалась в него по самые уши, и даже глубже. Только им одним и дышала. Для снятия обряда твои чувства вполне подходили. Ладно, думаю, пусть он будет твоим женихом. Чтоб избавить тебя от наведенной дряни, можно рядом с тобой и Вольгастра потерпеть. На безрыбье, как говорится, и рак рыба. Здесь принуждать, или привораживать одного человека к другому никак нельзя — все должно идти искренне, от сердца, по велению души. И никакой магии, никакого приворота. Я ведь как рассуждала: главное — с тебя всю наведенную гадость снять. Ну, а потом, если Вольгастр не прекратит свои загулы, я бы разобралась с ним по-своему: или развела бы вас в скором времени, или нашла бы тебе другого мужа, достойного человека. И ведь все должно было у меня получиться! Так нет, пошло дело перекосяк: то его мать против вашего брака была, то сам Вольгастр под благовидными предлогами время тянул, свободу терять не хотел, а потом и вовсе нашел себе новую любовь!

— Марида, я сейчас заплачу…

— Давай, начинай, если тебе после этого легче станет!.. Нет, ну надо же мне было так на него понадеяться — больше двух лет твой бывший со свадьбой тянул, тебе голову морочил, мне обещания жениться на тебе давал! И я-то на это повелась, как последняя дура! Постарела я, видно, раз такой легковерной стала. Сколько времени из-за него понапрасну потеряно! Это мне обидней всего! Я же после того, как Вольгастр тебя назвал своей невестой, при любой нашей с ним встрече постоянно твердила этому пустобреху: поторопись со свадьбой, не откладывай ее бесконечно, порадуй, дескать, больную мать Лии! Неизвестно, сколько ей еще жить осталось, приятно будет знать, что дочь замужем! Да и сам опаску должен иметь — не увел бы кто у тебя такую девку! Желающих ее посватать — далеко не один человек! Тебе просто повезло, самый шустрый оказался, первым из всех сумел ей голову задурить. Вольгастр хоть в ответ на мои слова и хмыкал — никуда, мол, от меня не денется, влюблена до беспамятства, а все же сумела я его допечь, наметил по осени свадьбу!

— Ты?! Разве это не он сам свадьбу назначил?

— А то кто же еще? Чем Вольгастра жизнь не устраивала? Баб всюду, куда он по делам ездил, у него было навалом — везде в состоятельных женихах ходил, бабы сами на шею вешались. Дома ожидает невеста-красавица с хорошим приданым, на все согласная… Чем плоха такая жизнь? Он бы с превеликим удовольствием еще годик-другой в холостяках походил. У семейного человека забот и хлопот не в пример больше, такой свободы уже не будет. Я его поторапливала — время шло, годы у тебя уже к опасной черте подходить стали. Надо было что-то решать… Вот чего я никак не ожидала, так того, что он сможет от тебя отказаться. М-да, вот она какая, любовь-морковь…

— Марида, но ведь этот обряд — снятие эценбата, он наверняка не так прост. Как бы ты объяснила Вольгастру, да и всем поселковым, что собираешься на венчании заняться волшбой? Тебя бы священник без разговоров из храма выгнал, да и Вольгастр на подобное вряд ли бы согласился!

— Ну, это как раз решается проще простого! Сказала бы священнику, да и Вольгастру заодно, что одна из бывших подруг жениха, рассерженная женитьбой не на ней, навела на своего бывшего ухажера нечто страшное, смертельное, что снять можно только на свадьбе. Да перепуганный Вольгастр сам бы кинулся тебя уговаривать, чтоб на венчании в храме никого, кроме нас, нескольких человек, больше не было — так можно было безбоязненно обряд провести. Да только что теперь об этом говорить! Женился твой бывший, но не на тебе… Ну, и что нам теперь делать? Времени упущенного жаль, его не вернешь… Своей рукой убила бы его, мужа твоего несостоявшегося, козла блудливого! Так что со вторым способом снятия нам, увы, тоже придется расстаться.

— Ты говорила, что есть еще один способ… еще как-то можно… ну, снять с меня это?

— Увы, детка, последний способ нам совсем не подходит. Сделать это мы не сможем, а если бы и смогли, то здесь уже ты не согласишься, да и я не занимаюсь такими вещами.

— И, все же, как?

— Только для того, чтоб в этом вопросе у тебя была полная ясность… Третий способ — это когда некто добровольно отдаст свою жизнь ради твоей жизни, причем опять — таки, не из благодарности, не за деньги, а только во имя любви к тебе, причем любви искренней и беззаветной. Такая любовь в жизни редко встречается, а если кому и достается, то там все решается само. Ты прекрасно понимаешь, Вольгастр для этого никак не подойдет. Он для тебя и пальцем не пошевелит.

— И это все? Неужели больше никаких способов не существует?

— К сожалению, нет. Правда, ходят разговоры, что святые маги-отшельники также иногда снимают подобное, но правдивы эти слухи, или нет — утверждать не могу.

— Так… И что же мне теперь делать?

— Что, что… Вольгастра пришибить! Одна не справишься — меня позови, подсоблю! А если серьезно, то выбора у нас, похоже, нет. Если я в ближайшее время ничего не узнаю насчет магов-отшельников, то придется тебе в Нерг отправляться. Одна ты туда не доберешься — ни дороги, ни языка не знаешь, денег много надо как на дорогу, да за проведение обряда золота отвалить придется немеряно. К тому же одинокая красивая женщина в дороге — хорошая приманка для многих, тем более в беззаконном Нерге. И потом, неизвестно, как колдуны себя поведут. Если, не приведи того Пресветлые Небеса, их твой случай заинтересует, то они тебя из храма просто не выпустят, у себя оставят. Для экспериментов. Это для них куда важнее денег. Были уже случаи… И никто не вступится — с тамошними колдунами шутки плохи. Если им что-то понравилось, они это просто берут, и чужим мнением на этот счет не интресуются. А что, жаловаться пойдешь? Кому и куда? Так что для поездки в Нерг тебе нужны хорошая защита и охрана, а для того, чтобы это организовать, требуется время. Ох, время, время…В любом случае, придется тебе в ближайшие дни ехать в Стольград. Там, на постоялом дворе при храме пресветлой Иштр, дождешься, пока я не пристрою тебя в один из караванов, идущих в Нерг, спутников тебе нужных найду, денег дам, сколько потребуется.

— Марида, с деньгами ты мне вряд ли сможешь помочь. Дорога, охрана… Сама же сказала, что жрецы в храме за снятие этой… дряни большие деньги требуют. Откуда ты их возьмешь?

— Детка, это уже не твои заботы. Не забывай, что у меня перед тобой долг, причем из тех, что надо платить в любом случае. Беда в том, что ты, без сомнения, уже сорвалась. Голову могу прозакладывать, что не батт ты больше, а эрбат. Слишком сильным для тебя было сегодняшнее потрясение. В будущем тебе следует быть много осторожней, сдерживаться изо всех сил, не в коем случае не волноваться, не обращать внимания на раздражающие мелочи. Только в этом твое спасение. Иначе за твою жизнь я не дам и ломаной медяшки. А, с другой стороны возможно, в том, что с тобой произошло, есть и кое — что положительное.

— Что же?

— Видишь ли, батт, даже подвергнутый нужному обряду, не станет обычным человеком. Ему вначале надо эрбатом стать, лишь потом последующее должно быть. Батт, эрбат, обычный человек — такая цепочка. Так что, считай, ты ступила на следующую ступеньку. А куда тебя дальше жизнь понесет — о том одним Пресветлым Небесам ведомо. Может, все хорошо с тобой будет, или, не приведи того Всеблагой… Ну, об этом не будем думать… Давай надеяться на лучшее. Без надежды жить нельзя…

Вот так мы с Маридой в ту ночь и поговорили. Все прошедшие с того времени дни я гнала тот разговор из памяти, боялась, не хотела вспоминать, а сейчас он снова встал передо мной во всех подробностях. Не стоит прятать голову под подушку в надежде, что, выглянув из-под нее, ничего плохого не увидишь… Бесполезно и глупо. Может, и мне пора взглянуть правде в глаза? Не стоит больше откладывать.

Вздохнув, я попыталась сделать то, чему тогда учила меня ведунья. Прижалась к Медку, закрыла глаза, долго прислушивалась к себе… Потом наполовину прошептала, наполовину подумала:

— Скажи, ты здесь? Ты со мной? Можешь не отзываться, просто подай знак…

Какое-то время ничего не происходило, а потом у меня внутри будто потеплело, прояснились глаза, мир вокруг за секунду стал иным…

— Кто же ты, тот, чью душу привязали ко мне? И зачем?

Что-то вновь изменилось перед глазами, тепло внутри стало таять, исчезать…

— Постой, не уходи! Хотя бы скажи: правда ли то, что когда-то Марида рассказала мне о тебе? И верно ли то, что когда ты жил на этом свете, то был воином?

Снова тепло, снова мир чуть меняется перед глазами…

— Скажи хоть, дорогой, звать тебя как? Пора бы и представиться, чай, не чужие мы друг другу! Оказывается, мы с тобой столько лет, можно сказать, живем душа в душу, а я о тебе ничего не знаю! Да ты не обижайся! Просто я о тебе раньше ничего не знала и не догадывалась о твоем существовании…

Ощущение тепла не проходил. Уже неплохо…

— Марида сказала мне, что ты воспринимаешь меня как нечто такое, что нужно перетерпеть какое-то время, и потом для тебя все вернется на старые круги… И еще она сказала мне, что ты ни во что не хочешь вмешиваться… А сам не выдержал! Это ведь ты помог мне тогда, в схватке с разбойниками по дороге в Стольград? Правда? Я так и знала! Я еще тогда должна была сказать тебе спасибо за помощь, да как-то не решилась… Скорей всего, просто не решалась взглянуть правде в глаза. Но бесконечно обманывать себя не стоит, да и незачем. И сегодня тоже без твоей помощи не обошлось? Так? Спасибо! Знаешь, мне не дает покоя такая мысль: если я погибну, то освободишься и ты. Кажется, тебе прямая выгода, чтоб я умерла этим и дала тебе свободу, а ты, тем не менее, помогаешь мне избежать смерти. Почему ты ведешь себя со мной так… ну, благородно, что-ли? Погоди, не уходи!

Но тепло внутри меня угасло, и мир снова вернулся в свои привычные рамки. Не хочет он, этот человек, говорить со мной о том, что ему неприятно. И не очень-то он разговорчив! А может, просто не решается после стольких лет молчания… Ну да ничего, это только поначалу ты еще не хочешь говорить, потом мы с тобой потихоньку начнем общаться куда как проще…

Снова, в который раз, подтвердились слова Мариды. Живет во мне еще одна душа, чужая, подсаженная… Потеряла я свою прошлую жизнь, а новая… Долго ли она продлится, и, вообще, будет ли она у меня — неизвестно. И вот теперь я стою здесь, обнимаю за шею Медка и не знаю, что мне делать: начинать жалеть себя, рыдать в три ручья над своей незадавшейся судьбой, или просто продолжать жить дальше, помогая по мере сил и возможностей ребятам, и ожидая добрых вестей от Мариды…

— Лия, ты здесь? Я тебя обыскался по всему дому. Что-то случилось?

В сарай заглянул Вен. Ну, уж тебе-то, парень, я точно на жизнь жаловаться не буду. Судя по расстроенному лицу, тебе и самому сейчас невесело.

— Да нет, я просто заскочила Медка проведать, давно его не видела. Ты молодец, хорошо за ним следишь. А в чем дело?

— Видишь ли, Дан захандрил. Соседка сейчас снова к Райсе зашла. Ну, та, что днем к нам заглядывала, да не одна в этот раз была, а со своей дочерью. Звала нас на дворцовую площадь. Там, говорит, сейчас чуть ли не вся столица собирается. Догадываешься, по какому поводу? С минуты на минуту должно начаться празднество по случаю помолвки дочери Правителя, после заключения которой на площади будет дан большой фейерверк. Вот соседка и приглашала нас с собой на площадь, погулять да порадоваться за молодых. Я, конечно, открутился от подобной чести — их сопровождать, но вот у Дана после их посещения настроение заметно упало. Поговори с ним как-нибудь, а? Успокой, отвлеки — у тебя это получается. Жалко парня, совсем скис.

— Как, неужели помолвка все же состоится? Получается, все наши сегодняшние труды пошли коту под хвост?

— Не знаю. Хочется надеяться, что нет.

— Представляю, как бедный парень себя чувствует…

Дан и верно был темнее тучи. Он снова и снова перебирал те бумаги, что я утащила утром из комнаты герцога Стиньеде, но вряд ли замечал, что в каждой из них написано. Могу его понять. У тебя чуть ли не прямо на глазах самозванец уводит и твою жизнь, и трон, и невесту, а ты смотришь на все это и понимаешь, что ничего не можешь сделать!.. Эх, жаль, времени у нас было слишком мало, чтоб успеть предпринять что — либо серьезное. Мне тоже показалось мелким и незначительным все то, что мы сделали за сегодняшний день, пытаясь сорвать помолвку.

Принц то и дело поглядывал в маленькое чердачное окно. Да и мы с Веном с замиранием сердца ожидали того момента, когда летнее вечернее небо сделают еще более светлым яркие вспышки огней. Я без остановки что-то говорила, вспоминала интересные случаи из жизни своего поселка, пыталась разговорить Дана, отвлечь его от тяжелых раздумий… Но если тот первое время еще мне отвечал невпопад, то затем и вовсе замолк. А чуть позже умолкла и я, присела рядом с ним на кровать, и обняла парня за плечи. Все, что я ему могла сказать — это повторить слова его бабки: давай будем надеяться на лучшее. С другой стороны от Дана присел Вен, ободряюще потрепав его по плечу. Очень похоже на то, как утром они сидели со мной. Только тогда они поддерживали меня, а сейчас положение изменилось. Часто в тяжелые жизненные моменты даже очень сильные мужчины безотчетно ищут помощи у женщины, и тут уже не имеют значения ни звания, ни положение в обществе. Мы молчали, просто сидели и ждали, то и дело поглядывая в темнеющее оконце. Время тянулось медленно, как лениво ползущая улитка на сухом листе, но ярких всполохов на небе мы так и не дождались.

А поздней ночью в ворота дома постучались. Это была соседка, которую просто распирала новость, обождать с которой до утра она никак не могла. Оказывается, в последний момент помолвка не состоялась, празднество отложили, и ни гулянки, ни фейерверка не было. Как объявили народу на площади, случилось невероятное: какой-то наглец похитил корону принца! Такого в нашей стране еще никогда не было, и ни о чем другом в столице сейчас не говорят. Позор! Скандал! Куда смотрела охрана?! За возвращение украденного и поимку похитителя назначена большая награда. Вся стража, как обычная, так и тайная, поднята на ноги. Что-то будет дальше?!

Выслушав соседку, сочувственно поохав, и выпроводив ее за ворота, Вен как на крыльях взлетел на чердак. Не в силах сдержать радость, мы обнялись и долго, беспорядочно что-то говорили друг другу. Завтра будут новые сложности, да и никто из нас не знает, что будет со всеми нами даже не завтра, а всего лишь через несколько часов, но сейчас, сегодня, в этот день, в этот вечер, в эти несколько часов мы выиграли. Пока мы выиграли. Мы выиграли!