М. Р. Джеймс Мистер Хамфриз и его наследство

Лет примерно пятнадцать тому назад, то ли в конце августа, то ли в начале сентября на провинциальной станции Уилстроп, что в Восточной Англии, остановился поезд. Вместе с другими пассажирами из вагона вышел высокого роста и приятной наружности молодой человек с дорожной сумкой и пакетом каких-то бумаг. Судя по тому, как этот джентльмен озирался по сторонам, его должны были встретить. И действительно, завидя новоприбывшего, начальник станции рванулся было ему навстречу, но тут же, видимо спохватившись, обернулся и позвал дородного и важного господина с подстриженной бородкой, озиравшего платформу с несколько растерянным видом.

— Мистер Купер, мистер Купер, я думаю, это тот самый джентльмен, которого вы ждете. — Мистер Хамфриз, сэр? — тут же обратился он к только что сошедшему с поезда господину: — Добро пожаловать в Уилстроп. Вот повозка, ее прислали из Холла за вашим багажом. А вот мистер Купер, о котором вы, наверное, знаете.

Мистер Купер поспешил навстречу, поднял шляпу, и они обменялись рукопожатиями.

— Безмерно рад, — с воодушевлением промолвил бородач. — Сочту за честь повторить эхом добрые слова мистера Палмера, каковые не изрек первым лишь потому, что не узнал вас сразу, не имея доселе счастия лицезреть воочию. Однако не сомневаюсь, что дни вашего пребывания с нами станут счастливыми днями календаря.

— Благодарю вас, мистер Купер, и вас, мистер Палмер, за добрые слова, — ответил мистер Хамфриз, несколько смущенный подобной торжественностью и витиеватостью слога. — Искренне надеюсь, что вызванная известным вам прискорбным событием смена… э… хозяина, не станет слишком огорчительной для всех, кому придется иметь со мной дело. — Тут он осекся, видимо, не будучи уверен, что высказался наилучшим образом, но велеречивый мистер Купер тут же пришел ему на помощь.

— На сей счет, мистер Хамфриз, вы можете совершенно не беспокоиться. Я возьму на себя смелость заверить вас, сэр, что вы повсюду встретите самый теплый прием. Что же до предполагаемых огорчений для соседей, связанных со сменой владельца имения, то я, со всем подобающим почтением, сочту возможным заметить, что ваш покойный дядюшка… — Тут, то ли повинуясь внутреннему голосу, то ли потому, что в этом момент мистер Палмер громко откашлялся и попросил у Хамфриза билет, осекся уже мистер Купер. Начальник станции остался на перроне, а прибывший и встречающий решили пешком (такое пожелание высказал Хамфриз) пройтись к дому мистера Купера, где их ждал завтрак.

Все, что необходимо знать о главном действующем лице этой истории, можно изложить буквально в нескольких строках. Мистер Хамфриз — совершенно неожиданно для себя — унаследовал имение своего дядюшки, притом, что ни того ни другого (ни имения, ни дядюшки) никогда в жизни не видел. Способный и добронравный, он привык к одиночеству, а исправлявшиеся им в течение последних четырех или пяти лет должности в правительственных учреждениях едва ли подготовили его к жизни сельского джентльмена. Отличающийся усердием и скромностью, Хамфриз не имел особых пристрастий к каким-либо занятиям на свежем воздухе, не считая разве что гольфа и садоводства. Сегодня он впервые появился в Уилстропе и как новый помещик должен был обсудить некоторые первоочередные вопросы с мистером Купером, каковой являлся местным бейлифом[1]. Но читатель вправе спросить: как могло случится, чтобы это был первый визит Хамфриза в унаследованное имение? Разве не должен он был, хотя бы ради приличия, побывать на похоронах своего дядюшки? Ответ прост: смерть родственника приключилась во время пребывания мистера Хамфриза за границей, и душеприказчики покойного не смогли разыскать наследника вовремя. Так и получилось, что в Уилстропе новый сквайр объявился только сейчас и прямо с дороги был препровожден в уютную гостиную мистера Купера, где был встречен улыбками жены и дочери последнего.

Дожидаясь, когда позовут к завтраку, все расселись в резные кресла, причем сознание того, что он оказался в центре оценивающего внимания, заставляло гостя покрываться потом.

— Дорогая, — промолвил хозяин дома обращаясь к жене. — Я только что выразил уверенность в том, что дни пребывания с нами мистера Хамфриза станут счастливыми днями календаря.

— О да! — с воодушевлением поддержала бейлифа супруга, — И я надеюсь, что таких дней будет много.

Мистер Хамфриз осмелился высказаться в том смысле, что тогда, наверное, стоит отметить как счастливые все календарные даты, но хотя эта фраза и была встречена заливистым смехом, юмор гостя, похоже, был оценен отнюдь не в полной мере. Но тут пришло время идти к столу.

— Мистер Хамфриз, вы знакомы со здешними краями? — спросила после недолгой заминки миссис Купер, сочтя это удачным начало разговора.

— Увы, нет, — отвечал Хамфриз, — хотя из окна поезда местность показалось мне весьма живописной.

— Ода, чудесная местность. И природа, и люди — все здесь такое милое. Лучшего места жительства и желать не приходится. Жаль только, что вы приехали слишком поздно, чтобы поспеть на один из тех славных праздников, какие устраивают здесь по случаю сбора урожая.

— Да, очень жаль, — отозвался мистер Хамфриз, но, тут же сообразив, что это сожаление не вполне уместно, поправился: — Хотя, боюсь, даже появись я здесь раньше, мне едва ли пристало бы участвовать в общем веселье. Понимаете, кончина моего бедного дядюшки.

— О Боже, мистер Хамфриз, ну как я могла такое сказать! Что вы теперь обо мне подумаете? Простите меня, ради всего святого, простите.

— Ничего страшного, миссис Купер, уверяю вас. Положа руку на сердце я не мог бы сказать, что весть о смерти дядюшки стала для меня страшным ударом, мы ведь с ним никогда не виделись. Так что мною подразумевалось не горе, а приличия: некоторое время мне, наверное, следовало бы воздерживаться от увеселений.

— Рада, что вы восприняли это таким образом, мистер Хамфриз. Вы очень любезны, не правда ли, Джордж? Вы ведь и вправду на меня не сердитесь? Но подумать только, вам так и не довелось увидеть бедного старого мистера Уилсона!

— Я не только его не видел, но даже не получил от него ни одного письма. Кстати, тоже есть за что попросить прощения. Ведь я, кроме как в письме, до сих пор не поблагодарил ваше семейство за хлопоты. А ведь это вы нашли людей, чтобы приглядеть за Холлом.

— Пустяки, мистер Хамфриз, сущие пустяки. Нам это не составило ни малейшего труда. Хочется верить, что вы не разочаруетесь. Мужа и жену, которые предложены вам в качестве дворецкого и экономки, мы знаем не один год. Весьма уважаемые, порядочные люди. Что же до грумов или садовников, то я уверена — мистер Купер готов за них поручиться.

— Да, мистер Хамфриз, люди прекрасные. Главный садовник — единственный, кто остался в имении из служивших при мистере Уилсоне. Вы ведь наверняка знаете, что ваш дядюшка не обделил в завещании и своих старых слуг, так что они смогли уйти на покой. Но можете положиться на слова моей супруги: новые экономка и дворецкий сумеют вам угодить.

— Таким образом, мистер Хамфриз, — жена бейлифа вновь перехватила разговор, коль скоро вы желаете вступить в наследование прямо сегодня, для этого все готово. В Холле для вас приготовлено все, кроме разве что компании. Но если что, оставайтесь у нас сколько заблагорассудится: мы будем весьма рады.

— Я глубоко вам признателен, миссис Купер, но полагаю, лучше мне отправиться к себе не откладывая — окунуться в новую жизнь с головой. Что же до отсутствия общества, то к одиночеству я привычен да и занятий, чтобы заполнить вечера на ближайшее время, у меня хватит. Буду просматривать бумаги, знакомиться с хозяйством и все такое. Но, надеюсь, сегодня во второй половине дня мистер Купер сможет уделить мне немного времени, чтобы мы смогли обойти вместе дом и окрестности…

— Конечно, конечно, мистер Хамфриз. Я в полном вашем распоряжении, когда и насколько вам будет угодно.

— Ты хотел сказать, папа, что готов сопровождать мистера Хамфриза в любое время до ужина, поправила мистера Купера дочь, — мы ведь собирались в гости к Брасснетам. А поведешь мистера Купера в сад, не забудь ключи.

— Вы, наверное, знаете толк в садах, мисс Купер, — сказал мистер Хамфриз. Мне бы хотелось услышать ваше мнение относительно сада Холла.

— Насчет «знаю толк», мистер Хамфриз, это, пожалуй, слишком: я просто люблю цветы. Но про сад Холла всегда говорила, что его можно сделать просто прелестным. Нынче он старомоден и сильно зарос кустарником. Правда, там есть старый храм и лабиринт.

— Вот как? И вы его исследовали?

— Н-нет, — протянула мисс Купер, поджав губки и покачав головкой. — Мне очень хотелось, но старый мистер Уилсон всегда держал его запертым. Представьте себе, не пускал туда даже леди Уордроп (она живет поблизости, в Бентли, и, если уж на то пошло, действительно знает толк в садах). Потому-то я и напомнила отцу про ключи.

— Понятно. Что ж, видимо, мне придется проникнуть туда, а как только освою маршрут приглашу вас.

— О мистер Хамфриз, как я вам благодарна! Мисс Фостер (это дочь нашего священника; сейчас они на каникулах, очень милая семья) лопнет от зависти. Мы с ней всегда в шутку спорили, кому из нас удастся попасть в лабиринт первой.

По-моему, садовые ключи должны находиться в доме, — промолвил мистер Купер, вертевший в руках внушительную связку. В библиотеке точно висят какие-то… Ну что ж, если вы готовы, мистер Хамфриз, то попрощаемся с леди и отправимся на нашу маленькую экскурсию.

По выходе из парадных ворот дома мистера Купера Хамфризу пришлось буквально пройти сквозь строй, поскольку улица оказалась запруженной, будто бы случайно оказавшимися здесь, выйдя по делам или прогуляться, людьми. Мужчины приподнимали шляпы, женщины слегка приседали и все без исключения глазели на него с нескрываемым любопытством. В дальнейшем ему довелось обменяться несколькими фразами с женой привратника, надзиравшего за воротами парка, однако я не могу позволить себе тратить время на описание столь несущественных подробностей. Скажу лишь, что когда они одолели примерно половину пути между сторожкой привратника и домом, Хамфриз позволил себе поинтересоваться, что за человек был его покойный дядюшка, и, естественно, получил от своего спутника весьма обстоятельный ответ:

— Да, сэр, как совершенно справедливо заметила моя жена тот факт, что вы никогда не видели старого джентльмена, достоин всяческого удивления. Но все же — искренне надеюсь, мистер Хамфриз, что вы поймете меня правильно, — по моему глубокому убеждению, несмотря на кровное родство, общего между вами весьма немного. Не то чтобы я желал вымолвить хоть слово в осуждение покойного — упаси Боже! Ничуть! Но коли вы просите, я скажу вам, что он был за человек, — тут мистер Купер взглянул мистеру Хамфризу в глаза. Скажу без обиняков. Ежели в двух словах, то его можно назвать полнейшим, до мозга костей, валентудинарианцем. Да, это будет исчерпывающая характеристика, таким уж он был, сэр: законченным валентудинарианцем. Замкнулся, словно бы в ореховой скорлупе, и в жизни прихода совершенно не участвовал. Но вы ведь, наверное, нашли время ознакомиться с вырезкой из нашей местной газеты, которую я взял на себя смелость вам послать. Некролог был написан мною, и, как надеюсь, в нем выражена самая суть. Однако, мистер Хамфриз, прошу вас, — тут мистер Купер выразительно постучал себя по груди, — не подумайте, будто я имею в виду что-либо кроме похвалы — самой искренней похвалы! — несравненным достоинствам покойного, вашего родича и моего работодателя. Первейшим из них, мистер Хамфриз, была честность. Да, сэр, его отличали честность, великодушие и отсутствие предрассудков. Он имел чувствительное сердце и щедрую руку. А несчастьем его — если можно так выразиться, «камнем преткновения» — явилось слабое здоровье.

— Да, бедный дядюшка… Скажите, помимо обычной старческой немощи, были ли его последние дни омрачены какими-либо особыми недугами?

— О мистер Хамфриз, как это верно сказано насчет немощи! Искра, медленно угасающая в очаге… данные слова мистер Купер сопроводил подобающим, по его мнению, жестом. — Медленно стихающий звон золотого гонга… Однако на ваш вопрос я должен ответить отрицательно. Жизненные силы покидали его, это так, но никаких особых страданий он не испытывал — разве что в последнее время ему сильно досаждал кашель. Э, да мы уже почти пришли. Чудесный особняк, мистер Хамфриз, не правда ли?

Надо признать, что в целом дом заслуживал подобного отзыва, хотя выглядел несколько необычно. Очень высокое здание из красного кирпича с непритязательным, почти полностью скрывавшим крышу парапетом, мощным фундаментом и внушительным парадным крыльцом производило впечатление городской постройки, неведомо как попавшей в сельскую местность. Высота строения еще больше бросалась в глаза из-за отсутствия крыльев: конюшни и прочие хозяйственные помещения были скрыты за деревьями. По внешнему виду Хамфриз отнес строительство дома приблизительно к 1700 году.

Стоило новому хозяину ступить на крыльцо, как парадная дверь распахнулась и на пороге его приветствовали недавно нанятые дворецкий и экономка, мистер и миссис Кэлтоп так, как ему уже сообщили, звали пожилых супругов и по внешнему виду, и по первым же словам, которыми он с ними обменялся, произвели на него самое благоприятной впечатление. Было решено, что на следующий день мистер Кэлтон покажет ему столовое серебро и винный погреб, а миссис Кэлтон поговорит насчет постельного белья, полотна и тому подобного: что имеется в достатке, а что не помешает и прикупить. Потом Хамфриз отпустил Кэлтонов, и Купер стал показывать ему дом, на описании которого, в силу того что в нашей истории она особой роли не играет, мы останавливаться не будем. Молодому владельцу приглянулись просторные комнаты на втором этаже, особенно большая, не уступавшая по размерам столовой библиотека с тремя высокими, выходящими на восток окнами. Непосредственно над ней находилась приготовленная для Хамфриза спальня. Библиотеку украшало множество недурных старинных полотен, среди которых имелось несколько весьма интересных. Вся мебель была отнюдь не нова, а среди книг едва ли нашлась бы изданная позже семидесятых годов. Ознакомившись с теми немногими переменами, что произвел в доме его дядюшка, а также полюбовавшись висевшим в гостиной его парадным портретом, Хамфриз пришел к выводу относительно полной правоты суждений Купера. Он едва ли мог скорбеть о кончине совершенно незнакомого человека, но испытывал благодарность по отношению к родственнику, то ли по доброте душевной, то ли вовсе неизвестно из каких побуждений обеспечившему благосостояние слыхом не слыхивавшего о нем племянника. Молодой человек уже начинал чувствовать, что Уилстроп, и прежде всего библиотека Уилстропа, — это место, где он может быть по настоящему счастлив.

Осмотрев дом, Хамфриз и Купер разумно рассудили, что пустые конюшни и прачечная могут подождать, потому направили стопы в сад. Вскоре правота мисс Купер, утверждавшей, что там найдется над чем поработать, стала совершенно очевидной. Равно как и правота ее отца, оставившего старого садовника. Возможно и даже скорее всего покойный не разделял современных взглядов на устройство садов и парков, однако во всем, что делалось под его приглядом, чувствовалась основательность, а набор садового инвентаря и вовсе не оставлял желать лучшего. Явное удовольствие, сквозившее во всех замечаниях и высказываниях Хамфриза, привело мистера Купера в восторг.

— Вижу, сэр, что вам здесь понравилось. Уверен, пройдет не так много времени, и вы превратите это место в настоящий Эдем. Жаль, нет Каттэрхэма — здешнего главного садовника он бы непременно вас встретил, когда бы его сын, бедняга, не слег с лихорадкой. Вот бы кому послушать да порадоваться, как по нраву пришелся вам сад.

Да, вы говорили, почему он не может меня встретить. Я ему сочувствую, а время познакомиться у нас еще будет. А что это белеет там, на холме, куда ведет травяная дорожка? Не тот ли храм, о котором упоминала мисс Купер?

Истинно так, мистер Хамфриз, Храм Дружбы. Возведен из мрамора, выписанного из Италии специально для этой цели дедом вашего покойного дядюшки. Не соблаговолите ли свернуть и подняться туда? С холма открывается прекрасный вид на весь парк.

По очертаниям это увенчанное куполом парковое строение напоминало храм Сибилл в Тиволи, хотя, разумеется, существенно уступало оригиналу в размерах. В стену были вмурованы рельефные могильные плиты, что создавало общую атмостферу хорошей музейной экскурсии. Купер достал ключ и не без труда отворил тяжелую дверь. Внутри храм имел красивый потолок, но почти никакого убранства или утвари, не считая занимавших большую часть пола круглых камней, на выпуклой верхушке каждого из которых была высечена буква.

— Для чего они тут? — поинтересовался Хамфриз.

— Для чего? Ну, сэр, всякая вещь, как говорится, для чего-нибудь да предназначена, и сии камни, надо полагать тоже. Но в чем заключается, либо же заключалась, тут мистер Купер придал себе вид весьма назидательный цель помещения оных в это место, я, сэр, никоим образом не ведаю, а потому, увы, не в силах удовлетворить вашу любознательность. Единственное, и прискорбно немногое, известное мне по данному поводу, сводится к тому, что ваш покойный дядюшка велел перенести их сюда из лабиринта еще до того, как я приступил к своим обязанностям. А это, мистер Хамфриз…

— О, лабиринт! — воскликнул молодой сквайр, — О нем-то я и забыл, а мы непременно должны на него взглянуть. Где он находится?

Подведя его ко входу в храм, Купер поднял свою трость и, несколько напоминая Второго Старца из «Сусанны» Генделя[2], возглашающего:

произнес: — Коль скоро вы не сочтете за труд направить взгляд вдоль моей трости в направлении, противоположном тому, на коем мы сейчас пребываем, то на дальнем конце той самой дорожки, что привела нас сюда, увидите, как я надеюсь, арку. Вход как раз под ней, но если вам угодно заглянуть в лабиринт незамедлительно, надо будет сходить в дом за ключом. Направляйтесь прямо к арке, а я присоединюсь к вам через несколько минут.

На том и порешили. Хамфриз неспешно побрел через сад но травянистой дорожке в указанном направлении и, подойдя к арке, несколько удивился, увидев под ней железные ворота с тяжелым висячим замком, а вокруг всего лабиринта высокий забор. Впрочем, ему тут же вспомнился рассказ мисс Купер о нежелании покойного хозяина пускать сюда кого бы то ни было. Поскольку мистер Купер не появлялся, Хамфриз сначала занял себя тем, что, прочтя начертанный над входом девиз «Secretum meum mihi et filiis domus meae»[3], попытался припомнить, откуда эти слова взяты, а потом, потеряв терпение, стал подумывать о возможности перелезть через забор. Однако, поразмыслив, он пришел к заключению, что такого рода упражнения лучше проделывать одевшись подходящим образом, во что-нибудь старое, а сейчас, пожалуй, стоит попробовать сбить замок. Наверное, он ржавый и не очень крепкий. Размышляя об этом, Хамфриз пнул ворота ногой, что-то хрустнуло, и замок упал на землю. Он распахнул створки, чему мешала изрядно разросшаяся крапива, и оказался внутри.

Круговой лабиринт был образован живыми изгородями из тиса, давно не подстригавшегося, а потому чрезвычайно разросшегося и вширь, и ввысь. Всяческие сорняки делали тропки почти непроходимыми: чтобы пробираться по ним, следовало пренебречь царапинами, влагой от росы и жгучей крапивой. Правда, он рассудил, что при таком положении дел за ним останется довольно заметный след, а значит, будет легче найти выход. Хамфриз не припоминал, чтобы ему случалось прежде бывать в лабиринтах, но по мере углубления начал подозревать, что не так уж много потерял. Сырость, сумрак, а также запах примятого подорожника и крапивы не слишком воодушевляли. Однако, во всяком случае, на первый взгляд, лабиринт не выглядел слишком запутанным. Во всяком случае, довольно быстро — невесть куда запропастившийся Купер так и не появился он добрался до самого центра. А добравшись, был вознагражден за царапины и промокшие ноги, обнаружив нечто, показавшееся ему сначала солнечными часами. Однако стоило раздвинуть ежевику и плющ, как стало ясно, что посреди лабиринта установлено весьма необычное сооружение. Оно представляло собой каменную колонну высотой около четырех футов с находившимся на вершине металлическим — судя по зеленой патине, бронзовым или медным, — покрытым тончайшими гравированными изображениями и надписями шаром. Беглого взгляда на изображенные фигуры хватило Хамфризу, чтобы понять, что он видит перед собой одну из тех таинственных штуковин, которые принято именовать небесными сферами и рассмотрение коих еще никогда и никому ничуть не добавило действительных знаний о небесах. Однако (по крайней мере в лабиринте) было уже слишком темно, чтобы изучить любопытную находку как следует, к тому же снаружи донесся голос пришедшего наконец Купера. Окликнув его, Хамфриз предложил ему двигаться к центру лабиринта по протоптанному следу, и вскоре тот, продираясь сквозь сорняки, как слон сквозь джунгли, тоже добрался до центрального круга. Запыхавшийся и смущенный мистер Купер принялся извиняться за задержку, вызванную, как оказалось, тем, что ему так и не удалось найти ключ.

— Ну надо же! — воскликнул он в обычной своей патетической манере. — Вы, сэр, успешно проникли в самое сердце тайны без посторонней помощи и, как говорится, презрев препоны. А ведь надо полагать, нога человека не ступала сюда лет тридцать, а то и сорок. Мне, во всяком случае, здесь бывать не доводилось. Недаром в старой пословице говорится, что есть места, куда праведному путь заказан…

Хамфриз, за время недолгого знакомства успевший узнать Купера достаточно хорошо, смекнул, что тот отпустил свою реплику без задней мысли, а потому вместо ответной ремарки предложил пойти в дом и выпить по чашке чая, после чего его спутник сможет, как и обещал, вернуться к жене и дочери. Выйдя из лабиринта, оба испытали почти одинаковое облегчение.

— Есть ли у вас хоть какие-нибудь соображения насчет того, почему дядюшка держал лабиринт запертым? — поинтересовался Хамфриз но дороге к дому.

Купер остановился, и стало ясно, что он намерен произнести целую речь.

— Мистер Хамфриз, вздумай я утверждать, будто обладаю какой-либо существенной информацией но интересующему вас вопросу, это было бы недопустимым и бессмысленным искажением истины. Приступив к выполнению своих обязанностей, а сие событие состоялось лет восемнадцать тому назад, этот лабиринт пребывал точь-в-точь в таком состоянии, в каком застали его вы, и вопрос о нем, на моей памяти, поднимался лишь единожды. Как раз тот случай и упоминала моя дочь. Леди Уордроп — прошу учесть, что я не хочу сказать о ней ничего дурного, — прислала письмо с просьбой разрешить ей осмотреть лабиринт. Мистер Уилсон показал мне его — письмо вполне учтивое, какого и следует ждать от дамы из подобного общества, — и сказал:

— Купер, мне бы хотелось, чтобы ответ от моего имени послали вы.

— Разумеется, мистер Уилсон, — ответил я, потому как действовать в качестве его секретаря было для меня не внове, — но что именно мне надлежит ответить?

— Ну, — говорит он, передайте леди Уордроп мои заверения в совершеннейшем к ней почтении и сообщите, что если этот участок будет когда-либо приведен в порядок, я буду счастлив предоставить ей первой возможность его осмотреть, однако, поскольку он пребывает в небрежении и уже много лет как заперт, она весьма обяжет меня не настаивая в дальнейшем на своей просьбе.

Таково, мистер Хамфриз, было последнее слово вашего дядюшки по данному поводу, и добавить что-либо заслуживающее внимания, свыше моих скромных возможностей. Разве только, Купер все-таки нашел, что добавить, возможно, так, во всяком случае, мне кажется, мистер Уилсон не слишком жаловал все, связанное с памятью его деда, того самого, который этот лабиринт и устроил. То был особенный человек, путешественник и большой оригинал. В нашей приходской церкви вы сможете увидеть табличку в его память, установленную, правда, уже спустя немало времени после его кончины.

— О, а ведь от человека, столь любившего своеобразные сооружения, можно было ожидать, что он воздвигнет для себя мавзолей.

— Ну, мавзолеев или чего-либо в этом роде я в наших краях не замечал. Хотя, если подумать, я ведь вовсе не уверен в том, что место упокоения оного джентльмена находится именно у нас. Во всяком случае, могу поручиться за то, что он не погребен в фамильном склепе. Увы, мистер Хамфриз, как ни странно, мне не под силу уведомить вас о том, где покоятся останки этого покинувшего земную юдоль смертного, однако льщу себя надеждой, что для вас эти сведения не имеют первостепенного значения.

Тут они вошли в дом, и Купер прервал свои разглагольствования.

Возобновил он их в библиотеке, куда подали чай, но на сей раз счел за благо избрать тему, более, на его взгляд, соответствовавшую обстоятельствам.

— Какое чудесное собрание книг, сэр! Одно из прекраснейших в здешних краях, к тому же в некоторых томах имеются превосходные иллюстрации. Припоминаю, ваш дядя как-то показывал мне гравюры с видами иностранных городов чрезвычайно увлекательно, а какое великолепное исполнение! А еще у него имелся рукописный фолиант, да такой, что чернила казались свежими, будто ими писали вчера. А между тем он говорил, что это работа какого-то старого монаха, выполненная сотни лет назад. Да, сэр, признаюсь, я всегда увлекался литературой. По моему скромному разумению провести после трудного дня часок с хорошей книгой куда лучше, чем потратить время на игру в карты или болтовню со знакомыми… но, вот ведь к слову, вспомнилось, как раз визит к знакомым запланирован нас на сегодняшний вечер. Я должен поторопиться, иначе придется объясняться с супругой. Прошу прощения, но мне пора идти.

— А — сказал мистер Хамфриз, — тоже к слову вспомнилось, что я обещал мисс Купер показать ей завтра лабиринт, а коли так, его необходимо малость расчистить. Не могли бы вы распорядиться на этот счет?

— Конечно, мистер Хамфриз, будет сделано. Парочки косарей вполне хватит, чтобы завтра утром привести все в порядок. Я все равно пойду домой мимо сторожки, так что оставлю необходимые распоряжения. Вам нет нужды ни о чем беспокоиться самому. А еще, пожалуй, надо будет сказать, чтобы они захватили с собой палки или бечеву — отмечать путь по мере продвижения.

— Прекрасная мысль! Да, отдайте такие указания. Завтра я жду вас в половине одиннадцатого утра, а во второй половине дня надеюсь увидеть миссис и мисс Купер.

— Будем весьма рады, мистер Хамфриз, и они, и я. Доброй ночи!

Хамфриз поужинал в восемь и, не будь то его первый вечер в новом имении и не окажись Кэлтон столь словоохотливым, наверное, смог бы дочитать роман, прихваченный с собой в дорогу. Но вышло по-иному — ему пришлось слушать (иногда откликаясь репликами) рассуждения дворецкого о сельской жизни и погоде. Последняя, как оказалось, соответствовала времени года, тогда как первая в сравнении со временем детства Кэлтона весьма изменилась, причем не всегда к худшему. Скажем, местная лавка торговала теперь не в пример лучше, чем в 1870 году.

Теперь там можно было купить очень многое, да почти все, что вам нужно, а это очень удобно. Понадобилась вам неожиданно какая-нибудь вещица (всяко ведь может случиться, уж он-то, Кэлтон, это прекрасно знает), так вы просто зайдете в лавку, коли она, конечно, открыта, и купите. А раньше за любой пустяковиной приходилось отправляться в приход, а здесь не было ничего, кроме свечей, мыла, патоки и детских книжек с картинками по пенни штука. Правда, по ходу разговора удалось установить, что в девяти случаях из десяти речь шла о покупке бутылки виски, но, так или иначе, с книгой Хамфризу пришлось повременить.

После ужина он уединился в библиотеке, казавшейся для этого самым подходящим местом. Со свечой в руках и трубкой в зубах Хамфриз некоторое время расхаживал вдоль полок, осматривая корешки и читая заголовки книг. Его всегда интересовали старые книжные собрания, а здесь, вдобавок, имелась и перспектива поработать над систематизацией, ибо, как удалось узнать от Купера, от прежнего владельца не осталось никакого каталога, не считая общей описи, сделанной при оформлении завещания. Молодой хозяин решил, что составление catalogue raisonne[4] станет восхитительным занятием в зимние вечера, и уже предвкушал чудесные находки, включающие, возможно, уникальные манускрипты.

Правда, при беглом осмотре он (как это бывает со многими, кто попадает в подобные места) невольно подумал о том, что большая часть книг никогда не была и не будет снята с полок. Издания античных авторов и отцов церкви, «Религиозные церемонии» Пикара или Харленийский альманах, это еще куда ни шло, но, кто, скажите на милость, станет читать Тостатуса Абулениса, комментарии к Иову, или что-то тому подобное? Размышляя таким образом, Хамфриз рассеянно снял с полки первый попавшийся растрепанный томик, из которого выпала этикетка с надписью, вспомнил, что у него остывает кофе, уселся в кресло и, спустя некоторое время, все-таки открыл книгу. Заметим, он не слишком рассчитывал на нечто безумно интересное, однако под непритязательной обложкой мог обнаружиться, например, редкий сборник драматических произведений. Увы, том оказался собранием проповедей, причем без титульного листа, составленным, судя по начертанию букв, в конце семнадцатого века. Хамфриз переворачивал страницы, пока его внимание не привлекла запись на полях «Притчи о Злосчастии», и ему не захотелось выяснить, каковы же творческие способности автора данного сочинения. В результате он погрузился в следующий текст:

Немало подивившись тому, что ему достало «Терпения» дочитать опус до конца, Хамфриз задумался о том, не попадалась ли «Притча» его дядюшке, а коли попадалась, то не по ее ли прочтении он, проникшись неприязнью к самой идее лабиринта, велел его закрыть? С этой мыслью молодой человек отправился спать.

Следующий день начался с хлопот но усадьбе, предпринимавшихся вместе с хотя и многословным, но прекрасно справлявшимся с делами мистером Купером. Веселый и бодрый, явившись точно в назначенный час, он сообщил, что все необходимые распоряжения насчет лабиринта им даны и работы там уже ведутся, а его дочь сгорает от нетерпения, предвкушая интересную экскурсию. Кроме того, им была выражена надежда на то, мистер Хамфриз спал всю ночь сном праведника, не испытывая никакого беспокойства, а равно на то, что погода и впредь останется благоприятной. За завтраком мистер Купер разглагольствовал о картинах в столовой, указав при этом на портрет строителя храма и лабиринта. К этому холсту Хамфриз присмотрелся с интересом.

Портрет кисти итальянского художника был выполнен, когда прежний мистер Уилсон еще юным джентльменом посещал Рим, свидетельством чему являлся изображенный на заднем плане Колизей. Характерными чертами облика молодого путешественника являлись бледное, худощавое лицо и большие глаза. В руке он держат частично развернутый свиток, на котором можно было различить план круглой в сечении постройки (скорее всего, храма), а также часть лабиринта. Желая рассмотреть последний чертеж получше, Хамфриз даже встал на стул, однако недостаточная четкость изображения делала бессмысленной попытку его скопировать. Это, однако, навело Хамфриза на мысль сделать собственный план лабиринта и вывесить его в холле для удобства посетителей.

Позднее это решение окрепло, ибо когда горевшие желанием побывать в лабиринте миссис и мисс Купер прибыли на экскурсию, ему, как ни странно, не удалось провести их к центру. Садовники уже успели убрать использовавшиеся ими метки, и в этой ситуации даже призванный на помощь Клаттерхэм оказался бессилен.

— Тут ведь в чем загвоздка, мистер Уилсон… то есть, прошу прощения, мистер Хамфриз, бормотал он, — Эти лабиринты, они специально так устроены, чтобы сбивать с дороги. Но все же, сэр, думаю, коли вы последуете за мной, то я выведу вас, куда надо. Тут особой хитрости не требуется: просто положу вот здесь свою шляпу и такой меткой обозначу исходный пункт. Сказано сделано: он оставил на земле шляпу, повел всю компанию за собой и, спустя минут пять, к той же шляпе ее и вывел.

— Да, сэр, любопытно, — Клаттерхэм выдавил смущенный смешок. Шляпа-то была положена у куста ежевики, а тут, гляньте, никакой ежевики нет и в помине. Если позволите, мистер Хамфриз, — вас ведь так зовут, сэр? — я просто велю кому-нибудь из работников отметить это место.

В ответ на его громкие призывы (но далеко не сразу) появился малый по имени Уильям Крэк, также столкнувшийся на пути с определенными затруднениями. Странно, но когда все вроде бы видели его идущим по ближней дорожке и даже переговаривались с ним, он, спустя мгновение, неведомо как оказывался на дальней.

Наконец работник добрался до всех прочих и после недолгого и непродуктивного обсуждения ситуации был поставлен на манер караульного рядом с так и лежавшей на дорожке шляпой Клаттерхэма. Но и столь изощренная стратегия не привела к желаемому результату: спустя добрых три четверти часа, проведенных в бесплодных блужданиях, Хамфриз, видя, что миссис Купер основательно устала, вынужден был предложить прервать прогулку и пойти выпить чаю.

— Во всяком случае, сказал он, извиняясь перед мисс Купер, — в лабиринте вы побывали, а значит, пари с мисс Фосгер выиграли. Я же обещаю вам в скором времени нарисовать надлежащий план, с обозначением всех дорожек.

— Это то, что нужно, сэр, подхватил Клатгерхэм. — План — вещь просто необходимая, без него никак. А то ведь какая может приключиться неловкость: забредет сюда кто, попадет, скажем, под проливной дождь, а назад дороги не найти! Будет блуждать часами, вымокнет до нитки… Можно, конечно, прорубить дорожку прямиком к центру, только тогда это будет уже не лабиринт. Уж не знаю, сэр, вам решать.

— Нет, с этим мы повременим. Сперва я сделаю план и дам вам снять копию. Ну а там посмотрим: возможно, придется подумать и о вашем предложении.

Будучи крайне пристыжен и раздосадован своим фиаско, Хамфриз просто не мог успокоиться, не предприняв в тот же вечер еще одной попытки добраться до центра лабиринта, и его раздражение лишь усилилось оттого, что на сей раз она удалась сразу же, без единого неверного шага. Он даже подумывал о том, чтобы не откладывая взяться за составление плана, но этому помешала надвигавшаяся темнота.

На следующее утро, захватив с собой чертежную доску, карандаши, компас, бумагу и прочее необходимое снаряжение (кое-что нашлось в библиотечных шкафах, а остальное пришлось позаимствовать у Куперов), он — снова без малейших затруднений — вышел к центру лабиринта и разложил там свои инструменты. Однако с началом работы получилась небольшая заминка: дело в том, что его внимание привлекла уже очищенная от ежевики и плюща центральная колонна. Сама каменная опора не представляла собой ничего особенного и напоминала те, на которых обычно располагают солнечные часы. Но вот шар не мог не вызвать интереса. Как уже упоминалось выше, его покрывала тончайшая гравировка из цифр, надписей и изображений, при первом ознакомлении принятых мистером Хамфризом за знаки небесной сферы. Однако ближайшее рассмотрение показало, что эти символы не вполне соответствуют его представлению о подобных вещах. Одно изображение опоясывающий шар по линии, на земном глобусе обозначающей экватор, крылатый змей — Draco — казалось знакомым, но большую часть верхней полусферы занимали распростертые крылья неведомого существа, покоившаяся на полюсе голова коего была сокрыта под прикрепленным к вершине шара кольцом и окружена ободом с различимой надписью princeps tenebrarum[6]. На нижней полусфере имелось пространство, испещренное пересекающимися линиями и отмеченное как umbra mortis[7]. Рядом находился горный хребет, а среди гор долина с поднимающимися над нею языками пламени, обозначенная (удивитесь ли вы?) словами vail is filiorum Hinnom[8]. И над и под Draco были начертаны фигуры, походившие на обычные изображения созвездий, но все же отличавшиеся от них и, судя по надписям, имевшие иные названия. Обнаженная мужская фигура с воздетой палицей именовалась не Геркулесом, а Каином, другая, погруженная по пояс в землю и простирающая руки, — не Ophiuchus[9], a Chore[10], третья же, подвешенная за волосы к спутанным, как клубок змей, ветвям дерева, являла собой Авессалома. Рядом с последней красовалось изображение человека в долгополом одеянии и высоком головном уборе, стоявшего в центре магического круга на виду у двух ждущих снаружи демонов. Сей персонаж, названный Hostanes magus[11], Хамфризу знаком не был. Общее впечатление сводилось к тому, что сферу украшают образы прародителей зла, возможно отчасти навеянные творчеством Данте. Сочтя это свидетельством довольно своеобразных вкусов своего прапрадеда, Хамфриз, впрочем, предположил, что тот не стал утруждаться пристальным рассмотрением сего изделия, ибо едва ли оставил бы его под открытым небом на милость дождя и ветра, имей оно в его глазах хоть какую-то ценность. Постучав по металлической поверхности судя по всему, шар был полым, — молодой человек продолжил работу над планом. Примерно через полчаса ему стало ясно, что без разметки на местности дело не пойдет, а потом он размотал взятую у Клаттерхэма бечеву по дорожкам от входа до центра, привязав конец к кольцу на вершине шара. Это позволило сделать до ланча черновой набросок и давало надежду, что к вечеру дело будет сделано. Время шло к чаю, когда в лабиринт заглянул интересовавшийся, как продвигается работа, мистер Купер.

— Удивительная вещь, промолвил он, коснувшись гравированного шара, и тут же отдернул руку. Уфф! Горячо-то как, прямо пышет! Это ведь металл, мистер Хамфриз, наверное, медь. Проводник, изолятор, или как там называют такие штуковины.

— Сегодня с утра солнышко, припекало, отозвался мистер Хамфриз, избегая обсуждения научных вопросов, — но мне не показалось, чтобы шар слишком уж раскалился. Нет, — он сам потрогал поверхность. — Теплый, конечно, но не сказать, чтобы очень горячий.

— Странно, — покачал головой мистер Купер. Мне так держать на нем руку совершенно невмоготу. Видать, все дело в разнице температур я имею в виду, между нами. Вы, мистер Хамфриз, осмелюсь предположить, субъект прохладный, тогда как я нет — в том-то и различие. Поверите ли, все нынешнее лето я спал, хм… in status quo[12] и принимал холодный душ, такой холодный, какой мог. И так каждый день… позвольте помочь вам с этой бечевкой.

— Благодарю вас, не стоит. Впрочем, если вы поможете собрать эти разбросанные инструменты, я буду вам весьма обязан. Большое спасибо: теперь все собрано и мы можем отправляться домой.

Они отправились к выходу, по дороге Хамфриз сворачивал бечевку.

Ночь выдалась дождливой.

И надо же такому случиться — собрано оказалось-таки не всё. По вине то ли Купера, то ли самого Хамфриза в лабиринте забыли не что иное, как план, который, как и следовало ожидать, за ночь совершенно размок. Как ни обидно, но пришлось начинать сначала. Хамфриз надеялся, что на сей раз удастся управиться быстрее, но едва успел размотать бечевку, как прибежавший из дома Кэлтон принес телеграмму: недавний лондонский начальник Хамфриза хотел задать ему несколько вопросов. Дело требовало лишь короткой встречи, но являлось безотлагательным. Поначалу это вызвало досаду, но вскоре стало ясно, что если успеть на отходящий через полчаса поезд, то при благоприятном стечении обстоятельств можно будет вернуться часам к пяти, а в худшем случае к восьми. Незавершенный план молодой человек вручил Кэлтону с указанием отнести домой, а веревку велел не убирать.

Все вышло так, как и предполагалось. Он вернулся не поздно, провел в библиотеке восхитительный вечер, разбирая шкаф с весьма редкими книгами, а уже собираясь в постель, порадовался тому, что слуги оставили окно открытым, а штору не задернутой. Погасив лампу, Хамфриз подошел к окну, откуда открывался вид на парк. Светила луна, стояла одна из последних ясных и спокойных ночей перед началом ветреной и дождливой осени. Лунные блики касались карниза и свинцового купола храма, и Хамфриз не мог не признать, что при таком рассмотрении этому памятнику прошлого присуще несомненное очарование. Лунное сияние, запахи трав и абсолютная тишина создавали ощущение гармонии он не скоро отвернулся от окна, а отвернувшись, подумал, что едва ли любовался прежде чем-либо более совершенным. Единственной неуместной, а потому раздражающей деталью ему показался выступавший из зарослей, сквозь которые пролегал путь к лабиринту, черный и довольно корявый куст ирландского тиса. «Кому могло прийти в голову посадить такое растение в таком месте? — подумал Хамфриз, уже отходя ко сну. — Пожалуй, придется его срубить».

Однако на следующее утро, посвященное просмотру книг, разбору корреспонденции и разговорам с мистером Купером, ирландский тис оказался позабытым. Кстати, среди почты того дня имелось одно письмо, заслуживающее упоминания. Написанное той самой леди Уордроп, которую упоминала мисс Купер, оно содержало ту самую просьбу, с которой эта дама ранее обращалась к мистеру Уилсону. Она сообщала, что намерена опубликовать «Книгу Лабиринтов», куда хотела бы включить и план лабиринта в Уилстропе, и выражала надежду на то, что мистер Хамфриз позволит ей (если вообще позволит) побывать там в ближайшее время в связи с ее скорым отъездом на зиму за границу. Поскольку ее дом в Бентли находился неподалеку, Хамфриз послал ей с нарочным записку с приглашением посетить его усадьбу завтра или послезавтра. Заметим, что слуга вернулся с полным витиеватых благодарностей ответом, суть которого сводилась к тому, что завтра будет в самый раз.

Кроме того, в описываемый день удалось наконец благополучно завершить работу над планом лабиринта.

Ночь снова выдалась ясная и спокойная, так что Хамфриз долго не мог отойти от окна. Уже собираясь задернуть штору, он вспомнил об ирландском тисе, но, видимо, прошлой ночью его обманула игра теней — куст вовсе не портил вида и убирать его не имело смысла. А вот что следовало убрать, так беспорядочные темные заросли, грозившие затенить нижние окна и развести сырость. Правда, из окошка их было едва видно, но они все равно портили впечатление. На следующий день (а то была пятница) вскоре после завтрака в Уилстроп на своем авто прибыла леди Уордроп: немолодая, плотная и весьма разговорчивая особа, весьма благодарная Хэмфризу за согласие выполнить ее просьбу и желавшая произвести на него благоприятное впечатление. Они тщательно осмотрели усадьбу, и когда выяснилось, что молодой сквайр кое-что смыслит в садоводстве, его репутация в глазах гостьи взлетела до небес. Она с энтузиазмом одобрила все намеченные им усовершенствования при сохранении изначальной планировки прилегавшего к дому участка, искажение которой на чем согласились оба явилось бы актом вандализма. Храм привел ее в полнейший восторг, по поводу же собранных там камней с надписями она высказалась так:

А знаете, мистер Хамфриз, по-моему, ваш бейлиф прав. В одном из описанных мною лабиринтов (Гэмпширском, его, к сожалению, разрушили невежественные люди) путь к центру отмечался схожим образом. Правда, там были не круглые камни, как здесь, а плиты, но тоже с буквами наверху. Эти буквы, прочитанные в должном порядке, складывались в надпись: точно уже не припомню, но там было что-то насчет Тезея и Ариадны. У меня есть ее копия, так же как и план лабиринта. Не понимаю, как могут люди совершать столь варварские поступки! Если вы вздумаете уничтожить ваш дивный лабиринт, я вам этого не прощу. Ведь как ни прискорбно, а это стало чуть ли не поветрием: почти каждый год я слышу о том, как выкорчевывают очередной лабиринт. Но пойдемте же поскорее в ваш! Если, конечно, вы не слишком заняты: в противном случае могу прогуляться и одна. Заблудиться я не боюсь, мне ли не разбираться в лабиринтах… хотя, признаюсь, был недавно случай в Басбери, когда я, заплутавшись, опоздала к завтраку. Но, конечно же, будет лучше, если вы сможете отправиться туда со мной.

По всем правилам после подобного вступления леди Уордроп непременно следовало безнадежно заблудиться в Уилстропском лабиринте. Увы, ничего подобного не случилось, однако в том, что она получила ожидаемое удовольствие, существуют некоторые сомнения. Правда, почтенная дама проявляла ко всему искренний интерес, указала Хамфризу на ряд мелких ямок, по ее убеждению, представлявших собой следы от камней с надписями, сообщила, что в большинстве своем лабиринты схожи между собой, и объяснила, как, исходя из плана, можно определить дату устройства лабиринта с точностью около двадцати лет. Тот, в котором они сейчас пребывали, относился, по ее сведениям, к 1780 г. и выглядел именно так, как и следовало ожидать. А вот шар на колонне привел ее в восторг как нечто совершенно уникальное. Она долго и сосредоточенно изучала его, а потом попросила у мистера Хамфриза разрешения потереть поверхность.

— Хотя, — добавила леди Уордроп, — меня не покидает чувство, будто подобная вольность может кому-то не понравиться. Скажите, у вас не возникало ощущения, что здесь за вами наблюдают и стоит только преступить некую невидимую черту, это не останется незамеченным? Нет? А я вот чувствую на себе чьего пристальное внимание, но все равно не рвусь оказаться снаружи.

— Наверное, — затронула она ту же тему, когда они уже направлялись к дому, — на меня странным образом подействовали духота и жара. И должна признаться, кое-что из сказанного сегодня мне хочется взять обратно. В конце концов, я уже не так уверена, что не прощу вас, если, вернувшись сюда весной, увижу этот лабиринт выкорчеванным.

— Но вне зависимости от этого, леди Уордроп, план лабиринта вы получите. Я его начертил и сегодня, попозже, могу сделать для вас копию.

— Превосходно. Карандашного наброска с указанием масштаба будет более чем достаточно. Я легко приведу его в соответствие с прочими моими чертежами. Тысяча благодарностей.

— Чудесно, завтра вы его получите. Но мне бы хотелось, чтобы вы помогли разгадать тайну тех камней.

— А, тех камней с надписями, что свалены в храме? Да, загадка тут есть: пока они лежат в беспорядке, надпись не прочитать. Но ставили то их в свое время по какой-то системе, руководствуясь некими указаниями. Возможно, какие-нибудь сведения о этом сохранились в бумагах вашего дядюшки. Ну а нет, тогда вам придется обратиться за помощью к специалисту но тайнописи.

— А что скажете насчет тех зарослей под окном библиотеки? — спросил Хамфриз. Уж их-то, наверное, вы наверняка бы убрали.

— Какие? Вот те? О, пожалуй, нет. Не знаю, как ближе, но отсюда, издали, они выглядят весьма мило.

— Возможно, вы правы. Знаете, прошлой ночью я взглянул на них из окна, и они показались мне безобразно разросшимися. А с этого места все видится по-другому. Да, трогать их, пожалуй, не стоит.

После чая леди Уордроп распрощалась, но уже тронувшись с места, остановила авто и, подозвав вышедшего проводить ее Хамфриза, сказала:

— Мне только что пришло в голову: а не стоит ли вам посмотреть, что у тех камней снизу? Вдруг они пронумерованы? Ну, до свидания. Шофер, домой!

На тот вечер занятие Хамфризу было обеспечено: начертание плана для леди Уордроп и сверка его с оригиналом требовали по меньшей мере двух часов. Вскоре после девяти он разложил в библиотеке свои материалы и приступил к работе. Из-за духоты и безветрия окна приходилось держать открытыми, а как только стемнело, возле них стали виться летучие мыши. Это нервировало и отвлекало: краешком глаза Хамфриз без конца поглядывал в сторону окна, и порой ему казалось, будто мелькнувшая снаружи тень должна была принадлежать не летучей мыши, а твари покрупнее, причем, похоже, нацелившейся забраться в окошко. Не хватало еще, чтобы по дому лазила всякая гадость!

С копированием Хамфриз покончил довольно быстро, но когда стал сравнивать оба чертежа, оказалось, что поблизости от центра, возможно из-за появления очередной летучей мыши, допущена путаница.

Перед тем как внести в копию исправления, он тщательно выверил все повороты тропы на оригинале. Они, по крайней мере, безошибочно вели к центру, но и тут нашлось отчего испытать досаду. Весь вид чертежа портило безобразное черное пятно размером примерно с шиллинг. Клякса? Нет, оно больше походило на дырку, но откуда ей было здесь взяться? Хамфриз уставился на пятно утомленным взором: копирование оказалось делом нелегким, глаза устали и его клонило в сон… Да и дыра выглядела больно уж странно: казалось, будто она проходит не только сквозь бумагу, но и сквозь стол, и сквозь пол под ним, вниз и вниз, в бездонную глубину. В крайней растерянности он склонился над ней, всматриваясь, как вам, читатель, верно доводилось в детстве всматриваться в какой-нибудь крохотный, в квадратный дюйм, участок на покрывале, пока там не появлялся пейзаж с лесистыми склонами, а возможно, даже домами и церквями, а у вас не пропадало всякое представление об истинной соразмерности. На какой-то миг это отверстие показалось Хамфризу единственным, что реально существует в мире. Бездна внушала отвращение, но и затягивала, не давая отвести взгляд, хотя с каждым мгновением в нем нарастали страх и неизвестно на чем основанная уверенность в скором и неизбежном появлении из глубин воплощенного ужаса, от которого не укрыться. И действительно, во тьме угадывалось движение, движение по направлению к поверхности. Нечто расплывчатое, приближаясь и обретая черты, обернулось человеческим лицом — сожженным, обугленным лицом с выгоревшими провалами глазниц и рта. А потом, подобно осам, выползающим из гнилого яблока, с явным намерением схватить склонившуюся над провалом голову, вверх потянулись черные руки. Вздрогнув, Хамфриз отпрянул, ударился затылком о висевшую рядом лампу и упал.

Сотрясение мозга и нервическая горячка обернулись для него длительным постельным режимом, однако же доктор был озадачен не столько симптомами недуга, сколько просьбой, высказанной больным, едва к нему вернулось сознание:

— Я хочу, чтобы вы открыли в лабиринте шар.

Врач в лабиринте не бывал, про колонну с шаром отродясь не слышал, да и язык у Хамфриза заплетался, так что вышел конфуз. Приняв почему-то «шар» за «бал», врач высказался в том смысле, что в лабиринте не больно-то развернешься, да и время нынче для танцев не самое подходящее. Услышав это, больной пробурчал нечто уж вовсе невразумительное, повернулся и провалился в сон, а эскулап намекнул сиделкам, что его подопечный еще не пришел в себя. Однако проснувшись, Хамфриз вернулся к этому разговору: на сей раз он смог внятно объяснить, что имеет в виду, и заручился обещанием выполнить эту просьбу незамедлительно. Беспокойство его по поводу результата было столь очевидным, что доктор (пребывавший на следующее утро в некоторой растерянности) решил не скрывать правду, ибо умолчание принесет больше вреда, чем пользы.

— В общем, сказал он, сделали все по-вашему, как было велено, но шару, боюсь, на этом пришел конец. Видимо, металл истончился от времени, я так полагаю. Во всяком случае после первого же удара зубила шар рассыпался на мелкие кусочки…

— Продолжайте, прошу вас! — настойчиво потребовал Хамфриз. — Там что-нибудь нашли?

— Ну, если вам так не терпится… Найти-то нашли, но… Короче говоря, он был наполовину заполнен чем-то вроде пепла.

— Пепла? А что за пепел?

— Я еще не успел его толком исследовать, но вот у мистера Купера есть на сей счет свое мнение, будто бы дело связано с кремацией. И вы уж, сэр, только не волнуйтесь, я должен признать, что он скорее всего прав.

Лабиринта более не существует. Леди Уордроп простила Хамфриза, кажется, он даже женился на ее племяннице. Надо заметить, что догадка этой дамы насчет камней оказалась верной: они были пронумерованы с нижней стороны. Правда, некоторые цифры стерлись, но оставшихся вполне хватило, чтобы восстановить следующую надпись:

При всей признательности, каковую Хамфриз испытывал к покойному дядюшке, он все же не мог вполне простить ему того, что тот сжег дневник и письма Джеймса Уилсона, одарившего Уилстроп лабиринтом и храмом. Относительно обстоятельств кончины и погребения этого джентльмена не сохранилось решительно никаких сведений, за исключением завещания, в котором необычайно щедро вознаграждался слуга, носивший итальянское имя.

В соответствии с глубокомысленным суждением мистера Купера, все эти мрачные события могут иметь для нас значения, коль скоро скудные человеческие познания позволят проникнуть в их сокровенную суть, тогда как Кэлтону случившееся напомнило о том, как его ныне покойная тетушка году этак в 1866-м полтора часа проплутала в лабиринте Ковент-Гардена (или это был Хэмптон-корт).

Но едва ли не самым странным в сей череде происшествий явилось бесследное исчезновение книги, содержавшей приведенную выше Притчу. С тех пор как Хамфриз переписал оттуда и послал леди Уордроп отрывок, ему, сколько он ни старался, так больше и не удалось ее найти.