Ю.М. Соломин — Нельзя изобрести новые ноты

Малый театр — это лучшие традиции русской театральной школы, олицетворение прекрасного, вечного. Это то, что было до нас, покоряет нас сегодня и останется после нас. Один из немногих театров, на котором практически не отразились веяния нашего неспокойного времени, который остается столпом национального искусства.

И, наверное, невозможно представить себе художественного руководителя Государственного академического Малого театра, режиссера и актера Юрия Мефодьевича Соломина отдельно от него. Талант, обаяние, интеллект руководителя не в последнюю очередь придают очарование театру и вызывают неизменный интерес публики.

Как же ему удается сохранить прекрасную труппу, побороть амбиции, присущие подчас талантливым людям? Ведь нельзя же распределить роли всем поровну?

Нам, зрителям, виден только результат сложной, кропотливой работы. Гаснут огни, закрывается занавес, и мы вновь ждем встречи с поистине высоким искусством. В гостях у Юрия Соломина главный редактор журнала «Экономические стратегии» Александр Агеев.

— Неудачи подрывают веру человека в себя. Обычно уровень его притязаний падает. Раз за разом он играет все более маленькие роли. Какой выход из этого тупика видите Вы как режиссер? Как преодолеть тенденцию к деградации? Насколько это важно для человека, организации, страны?

— С одной стороны, вопрос будто бы простой, но Вы его формулируете очень сложно.

— Не без коварства?

— Нет. Так, как это свойственно главному редактору такого серьезного журнала. Этот вопрос можно задать проще: «Как жить? Из чего складывается наша жизнь?» Любая постановка в Малом театре предваряется так называемым застольным периодом, то есть обсуждением. В нем участвуют все, кто занят в спектакле. Иногда мы не касаемся произведения, которое предстоит играть, а просто беседуем. Например, актер рассказывает какой-то случай, а остальные, обсуждая его, пытаются вскрыть некие человеческие взаимоотношения, что помогает глубже понять пьесу. Для меня современный театр — это не Шекспир, которого играют в джинсах, или Чехов с половыми извращениями. Думаю, любой автор современен до тех пор, пока я как зритель понимаю, что он хотел сказать, пока мне близки его мысли.

В этом сезоне мы поставили пьесу Бальзака «Делец». Она никогда не шла в России. Спектакль идет с успехом — это комедия, повествующая об экономических пирамидах. Я прочел ее и изумился тому, насколько она актуальна. Сложилось впечатление, что Мавроди читал Бальзака, поскольку сделал все так, как у него написано. Это я и называю современностью: во времена Бальзака людей волновали те же проблемы, что и сегодня. С этой точки зрения, современны Шекспир и Островский, так как их занимали непреходящие характеристики человеческого естества.

— Вы не только ставите спектакли, но и руководите большим коллективом. Вам приходится решать финансовые вопросы, заботиться о материальном обеспечении творческого процесса, улаживать конфликты между сотрудниками. Как Вы справляетесь с этим потоком управленческих задач, на каких принципах строите управление коллективом? Делегируете ли полномочия своим заместителям?

Проще говоря, каково Ваше управленческое кредо?

— Общее руководство Малым театром базируется на определенном идеологическом направлении, а именно — сохранении старых традиций. Это основная задача художественного руководителя. Другая его задача — воспитание творческого коллектива. Я имею в виду всех наших сотрудников, в том числе тех, кто работает в деревоотделочной, сапожной, слесарной мастерских, костюмеров и гримеров. Все это — творческие люди. В театре не может быть нетворческих людей. Наши слесари могут сделать по эскизам то, что не сделает никто другой. Они воплощают любые задумки художника (в Малом театре прекрасный главный художник Энар Стенберг и художник Александр Глазунов) и режиссера. Нужно беречь этот творческий потенциал, создавать людям условия для работы.

Следующее направление — репертуарное. Здесь главное — придерживаться традиций, существующих в коллективе. Это не значит, что нужно чураться нового, но и от старого, от того, что сегодня, казалось бы, не модно, отказываться не следует. Мода такая ветреная штука, что к ней надо относиться осторожно. Она приходит и уходит, а строгий английский костюм, например, остается. В обязанности художественного руководителя входит формирование творческого кредо коллектива. Мне, с одной стороны, легко, потому что оно было заложено почти 200 лет назад, но, с другой — чрезвычайно трудно, так как необходимо его сохранить и отстоять.

Очень важна работа с коллективом. Вот пришла ко мне актриса. Я должен ее выслушать. Знаю, что у нее проблемы, связанные с ребенком, и постараюсь ей помочь. Конечно, было бы хорошо открыть сейф, достать деньги и…, но, к сожалению, это невозможно.

Что касается моих заместителей, то у нас есть разграничение обязанностей. В дирекции существуют люди, которые отвечают за экономику, за производство и так далее.

Хочу сказать несколько слов о профессионализме в искусстве.

В театре необходима прослойка профессионалов. Без этого он не будет существовать. Актера можно сравнить с балетным танцовщиком: если ты научился классическим па у станка, то станцуешь все что угодно. Или как в музыке (я это придумал, когда разговаривал со студентами): существует семь нот, семь, а не восемь. В драматическом искусстве тоже есть свои семь нот. А когда мне говорят: «А по-новому…», я отвечаю, что нельзя изобрести новые ноты. Конечно, Шнитке писал так, Губайдуллина — иначе, а Чайковский еще как-то. Это не значит, что нужно забыть Чайковского, чтобы звучала современная музыка. Надо сохранить семь нот актерского мастерства. Как бы меня ни убеждали, я всегда стою на своем: попробуйте сыграть в традициях русской театральной школы. Это не так просто.

К сожалению, многие наши коллеги берут из зарубежного опыта не самое хорошее. Кстати, за границей высоко ценится русский театр. Мне кажется, что высокоталантливый человек псевдонаваторством заниматься не будет. Это удел тех, кто хочет выскочить, кто существует одним днем. Сейчас вошло в моду обвинять старые театры в традиционности, мол, это нафталин. Но нафталин не всегда плох. Ведь им пользуются для уничтожения вредных насекомых, значит, он приносит пользу. Если мы сейчас все разрушим, потом придется изобретать заново. Зачем, например, нужно было ломать памятники прошедшей эпохи? Ведь это история народа, и не следует выдирать из нее плохие листы. Надо, чтобы дедушка рассказывал внуку: был, мол, такой человек, который сначала хотел сделать что-то хорошее, а потом уничтожил десятки тысяч своих сограждан. Что было бы, если бы история всех народов мира пережила такие масштабные разрушения, как наша. Мы фактически уподобились афганским талибам, варварски уничтожающим памятники неисламских культур. Нужно пытаться все сохранить, если, конечно, это не наносит вреда людям.

— В нашем культурном ландшафте разрушения имели колоссальный масштаб. Нет ли у Вас ощущения того, что нечто безвозвратно утеряно. Как сохранить традиции русского театра? Может быть, слишком узок круг хранителей?

— Я считаю, что необходимо бережно относиться к традициям в любой сфере человеческой деятельности, будь то культура, наука, да все что угодно. Это главное. Человек без традиций, без истории не может идти дальше, развиваться. Повторюсь: я за сохранение традиций. Это входит в мои обязанности художественного руководителя, хотя, отстаивая свою позицию, я подчас раздражаю некоторых моих коллег. Безусловно, когда я был просто актером, то всех устраивал. Знаю, что был и остаюсь неплохим актером — я верю зрителям. Став руководителем, отвечаю и за весь коллектив, и за каждого человека в отдельности.

— Есть некий эмоциональный ток, исходящий от актера, с помощью которого он увлекает зрителя. То же самое происходит и в бизнесе: если у лидера нет харизмы, возглавляемое им дело вряд ли будет успешным. Существуют ли какие-либо специфические секреты, позволяющие Вам генерировать энергию?

— Вы абсолютно правы. Подобная эманация энергии в нашей профессии наиболее ощутима. Это можно заметить по реакции зрителей, которые то дружно плачут, то хохочут, то восторгаются, то негодуют. Так происходит только в том случае, когда артист мастерски владеет своей профессией и хорошо понимает автора. Это единение, связующим звеном которого является режиссер. Поэтому, как я уже говорил, у нас и происходят длинные застольные беседы. Мы пытаемся расшифровать, что хотел сказать тот или иной автор, провести своеобразное расследование происшествия, составляющего содержание его пьесы. Важно не только дойти до сути, но и создать ансамбль исполнителей. Только так можно добиться контакта со зрителем. Для того чтобы публика откликнулась, необходимо вложить в игру всю страсть души, донести до нее свое понимание драматического материала, а не просто кинуть смешную реплику. В зале, конечно, отреагируют, но хора не получится. Почему? Потому что нужна массированная атака на зрителя, требующая большой эмоциональной отдачи. Политические деятели, которые понимают это, очень часто добиваются своей цели, даже если их позиция не слишком логична. А бывает и так: умный человек, гениальный экономист не может установить контакта с аудиторией. Для 98 % слушателей его слова — это иностранный язык.

Знаете, очень люблю по телевидению слушать Сергея Глазьева. Он говорит спокойно, точно и просто, и я его хорошо понимаю, как студент преподавателя.

— Примерно 2000 лет назад было сказано: «Что толку мир приобрести, а душу потерять». Сфера деятельности театра — это весьма специфический рынок, если выражаться экономическими терминами. Ваша задача — спасти души зрителей, привив им определенные нравственные принципы. Бизнес по большей части ориентирован на то, чтобы как максимум — господствовать над миром, как минимум — овладеть каким-то конкретным рынком. Тревожит ли Вас то, что далеко не все виды экономической деятельности сопряжены с идеей спасения души?

— Тревожит и очень. Я сейчас объясню, почему. Сегодня в сфере бизнеса люди часто стремятся к обогащению ради обогащения. Я уважаю тех, кто добился успеха своим трудом, но, в то же время прекрасно понимаю, что только 5 % быстро разбогатевших достигли этого за счет своего таланта. Большинство же, как мне кажется, идет по трупам. Поверьте, я никому не завидую и вполне доволен тем, что имею на сегодняшний день. Но меня волнует, что куда-то уходит душа. Хотя я знаю и в бизнесе потрясающе душевных людей, неоднократно предлагавших мне свою помощь. Не сомневаюсь, что они действительно помогут, поэтому к ним и не обращаюсь — не хочу злоупотреблять их щедростью. Уверен, если будет совсем плохо, они сами придут, протянут руку, но многие потеряли эту широту души, появилась холодность, равнодушие, что оказывает негативное влияние на следующее поколение — оно растет еще более равнодушным. Если Вы помните, раньше никто не проходил мимо уличной драки, обязательно разнимали. Теперь все делают вид, что их это не касается. А если так поступают папа с мамой, то ребенок, который все видит, делает соответствующие выводы. Такое безразличие может привести к страшной катастрофе.

Я не только руковожу театром, но и преподаю. Сейчас у меня второй курс, хорошие ребята, я их сам набрал. Работая со студентами, я пытаюсь им объяснить, что человеку недаром даны душа, сердце, разум. Чтобы играть Чехова, Достоевского, Шекспира, Шиллера нужно уметь глубоко чувствовать. Там же высокие страсти! Например, Фердинанд в «Коварстве и любви» выступает против своего отца-президента, когда тот пытается уничтожить его любимую.

Нужно разбудить душу…

Без души артиста быть не может, даже клоуна без души не может быть.

— Я бывал практически на всех спектаклях основного репертуара Малого театра. Какой спектакль, на Ваш взгляд, наиболее созвучен нашей беседе?

— Я думаю, что это трилогия Алексея Толстого «Иван Грозный», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис». Она, с одной стороны, посвящена российской истории, а с другой — весьма современна. «Царь Федор Иоаннович» идет у нас 25 лет. Я играю с 1976 года и знаю, когда и как публика реагировала на происходящее на сцене. Если 15 лет назад фразу Шуйского: «Мне в Думе делать нечего, когда дела вершит не Дума, а шурин твой» — никак не воспринимали, то теперь она находит живой отклик у зрителей. Мне думается, что в этой трилогии есть все теперешние проблемы власти. Но нельзя отказываться и от Островского, который тоже весьма современен — классика есть классика. К нам в Малый театр приходит очень много молодежи. Спектакли у нас идут долго. «Царь Федор Иоаннович», как я уже сказал, идет около 25 лет и не потому, что мы так хотим — он дает сборы. Этот спектакль мы несколько раз возили за рубеж. Японцы, например, в 1993 году настояли на его включении в репертуар гастролей. Мы боялись, что в Японии этой пьесы не поймут, но она пользовалась большим успехом. В Израиле мы играли «Царя Федора» для русскоязычной публики, и там аплодисменты раздавались в самых неожиданных местах. И в Германии, и в Болгарии, и в Греции его принимали очень хорошо. Думаю, не в последнюю очередь потому, что он поставлен в лучших традициях русского театра, который интересен за рубежом.

На основной сцене Малого театра идет только классика. К 50-летию Победы мы поставили пьесу Солженицына о войне «Пир победителей», уже ставшую классикой. Это единственный ныне живущий автор, чье произведение играли в Доме Островского. Но у нас есть и филиалы, где мы можем позволить себе экспериментировать.

— Помните, у Чехова в рассказе «Студент» старушка льет слезы, слушая библейскую историю о том, что две тысячи лет назад произошло на Голгофе. Вы тоже создаете образы, которые волнуют душу зрителя. А что в последнее время произвело наибольшее впечатление на Вас?

— Вот уже несколько месяцев я нахожусь под впечатлением телевизионного фильма о Смоктуновском. Это было его последнее интервью. Мне довелось с ним работать. Мы вместе снимались в кино. Я всегда уважал Смоктуновского как артиста и профессионала. В фильме он сидит на пленере, а на столе — вся его жизнь в фотографиях, которые Иннокентий Михайлович комментирует. Воспоминания перемежаются отрывками из сыгранных им ролей. Прежде всего — это князь Мышкин. Я видел когда-то этот спектакль, но прошло много лет, впечатление притупилось. И вот сейчас снова удалось испытать незабываемое воздействие гениальной игры Смоктуновского. Я как профессионал вижу, что так сыграть невозможно. Никто не смог сделать это лучше, чем он. Это не просто высокое искусство, а та органика, которая граничит с потрясением. Не знаю, предчувствовал ли Смоктуновский, что это интервью последнее, но его искренность отозвалась во мне и еще в сотнях людей…

— …Может быть, у Вас есть любимая притча или афоризм, характеризующий Ваше отношение к жизни?

— Я боюсь, что так сразу и не вспомню. Пожалуй, такой притчи нет. Я ведь родился в первой половине XX века и очень хорошо помню войну, хотя и выгляжу гораздо моложе своих ровесников. Нас воспитывали не так, как сегодняшнюю молодежь — это агрессивно-конфликтное поколение, — на другой системе ценностей. Жизнь тогда была труднее, но люди — добрее, душевнее.